"Полковник Касаткин: «Мы бомбили Берлин и пугали Нью-Йорк!». 147 боевых вылетов в тыл врага" - читать интересную книгу автора (Свириденков Максим)

Глава четырнадцатая Три дня без войны

Иногда не только немцы нам противодействовали, но и стихия. Так, очень тяжелым был вылет на Молодечно. Там находился очередной железнодорожный узел. По пути туда мы попали в грозу, причем настолько серьезно, что нужно было сразу возвращаться домой. А мы отвернули немножко, набрали высоту. И пошли вверх. Думали, поднимемся выше грозы и пройдем. Я вылез на 7500 метров. Мы ж без кислорода не летали. А в масках это не проблема. Однако и на 7500 стояли горы из плотной темной облачности. Между ними сверкали молнии. Мы подошли к грозе ближе и увидели, как выше нас молнии разрывались над шапками облачных гор, и они дрожали, становясь розовыми. Мне штурман предложил: «Командир, давай возвращаться. Неужели мы грозовой фронт перейдем, до Молодечно-то уже немного осталось». Мне не хотелось сдаваться, я сказал: «А может, прорвемся?» И мы начали пробираться между розовеющих шапок, между гроз. Но толку это не дало никакого. Аркаша у меня спросил: «Ну что, пойдем домой?» И мы вернулись с бомбами. Боевой вылет был, но невыполненный. А когда я начал рассказывать о происшедшем старым летчикам, они мне в один голос сказали: «Дурак ты, Леха, разве можно было в грозовой фронт лезть между шапками. А если б молния ударила из одной шапки в другую, а ты был между…» — «Что ж, слава богу, что мне повезло». — «Но в следующий раз будь умнее. Грозу можно обойти, но перелезть через нее тебе удастся, только если тысяч на девять-десять поднимешься, и то не всегда».

Удивительно, но из того полета мне все-таки больше запомнилась не опасность, а красота грозы. Наверное, не так все было плохо, если среди войны мы могли замечать прекрасное, чувствовать любовь. Нина, девушка, с которой я познакомился по дороге в полк, как я уже говорил, училась в институте рыбной промышленности. В одном из писем в июле она мне написала, что у них начались каникулы, и она отдыхает у своих родных, у папы с мамой, в поселке Малино под Михневом. А Михнево тогда было районным центром примерно в семидесяти километрах от Москвы (ныне Ступинский район). У Нины отец работал главным бухгалтером в совхозе, а мать счетоводом. Как раз тогда совпало, что в наших самолетах должны были менять моторы. И поэтому три-четыре дня мы никуда не летели. Тем более что к нам все время приходили эшелоны с бомбами, так как это был наш самый расходной материал, а с моторами постоянно возникали задержки. Впрочем, случись иначе, я со своей будущей женой мог не увидеться во второй раз до самого конца войны.

А благодаря моторам вот как получилось. Я подошел к командиру полка, сказал: «Товарищ полковник, можно мне на три дня съездить к знакомым под Москву?» Он сразу понял, к каким знакомым я собираюсь, спросил меня: «Когда хочешь ехать?» Я ответил, что сейчас мне нужно будет выполнить боевой вылет, а по возвращении зарулить прямо в ПАРМ (походные авиаремонтные мастерские) для смены мотора. Хотелось бы сразу и поехать. Командир полка улыбнулся мне: «Ладно, моторов сейчас нет, их пришло всего два, а менять-то нужно на скольких самолетах…» И отпустил меня в Москву на три дня.

От Мигалова до Москвы было 180 километров, это занимало четыре часа езды. Я спешил к Нине. Перед тем, как знакомиться с ее родителями, подготовился, у меня был очень паршивый, порванный ремень, а у Даньки Сиволобова наоборот — с бляхой, офицерский, красивый, широкий. Я у него на три дня этот ремень выпросил. Кроме того, из писем я знал, что отец Нины курит без перерыва. А у нас по пятой летной норме каждому было положено выдавать по пачке «Беломора» в день. Конечно, обычно получалось не совсем так: выдадут сразу пачек десять-пятнадцать на полмесяца, а через полмесяца еще столько же. А я же не курил. Вот и взял свой «Беломор», в Москве купил еще пачку «Казбека» и поехал дальше, в Малино.

Деревня эта находилась километрах в пятнадцати от железной дороги. Я сошел на станции Михнево и пошел на остановку. Там как раз стояла грузовая полуторка с натянутым тентом, скамеечками внутри. Однако места, чтобы мне сесть, в ней не оставалось. Но бабы, разместившиеся в машине, как увидели, что я в форме, тут же закричали: «Военный, надо его подвезти!» Они потеснились, меня затянули в кузов, и я кое-как поехал. По дороге у меня поинтересовались: «Куда едешь?» — «В Малино, в совхоз». — «Значит, тебе надо выйти километра за полтора до Малино, там будет как раз контора совхоза».

В конторе я спросил Алексея Тихоновича, отца Нины. Но его не было на месте. Тогда я уточнил, где он живет. Мне объяснили, мол, у него со стороны пруда крайний дом. Я сразу туда и отправился. Невдомек мне было, как в деревне работает сарафанное радио: раз я спрашивал, уже вскоре весь совхоз знал, что к Алексею Тихоновичу приехал зять. Меня сразу так и назвали. Поэтому мать Нины быстренько отпросилась с работы: надо же гостя принять. А сама Нинка как раз была дома.

Встретили меня, как полагается. Я на стол демонстративно выложил все папиросы, что принес. А когда пришел отец Нины со своей вечной трубкой во рту, оказалось, что папирос он не курит. Он выругал меня даже: «Зачем для меня разорялся? Я ведь только трубку курю!» Тут я признался ему, что не тратился, а это мне по норме положено. Он спросил:

— А ты куришь?

— Нет.

— Как же так, у вас даже бесплатно папиросы дают по норме, а ты не куришь?

Я весело ответил ему:

— Зато мои друзья до конца месяца стараются норму дотянуть, не получается у них. И потом уже весь экипаж ко мне приходит: «Командир, дай пачку!» Я их еще немножко помурыжу, наконец, говорю: «Ставьте бутылку, получите и пачку». Мы спокойненько все распиваем, тогда я им отдаю папиросы, так что они курят и свою, и мою норму.

Посмеялся отец Нины над этим. Хорошие у нее были родители. А на следующий день мы с Ниной сено ворошить отправились, сенокос ведь шел как раз. Целовались среди стогов. Уезжать очень тяжело было.

Только приехал я обратно в полк, пришел на аэродром, а там мне: «Беги, всех уже вызвали на КП получать задание». Я прибежал на командный пункт, там меня экипаж ждал, все было готово. Командир эскадрильи Уромов сказал мне: «Твой самолет уже облетан с новым мотором, будешь облетывать?» Я уточнил: «Владимир Васильевич, его вы облетали?» — «Да». — «Так неужели я вам еще стану не доверять?!»

Уточнил только у штурмана я потом: «Куда идем и какая загрузка?» Он сморщился: «Ты знаешь, где самая паршивая цель?» Отвечаю: «В нашем районе нет хуже цели, чем Либава». Там как раз стояли и разгружались десятки фашистских кораблей: и военные, и транспорты, которые привозили продукты, боеприпасы, и пополнение для немецкой армии. Соответственно, там артиллерии столько было! На каждом корабле зенитки (на гражданском батарея, а на военном — вообще ПВО сколько хочешь), да еще три аэродрома немецких базировалось рядом, и на каждом размещались истребители. Однако лететь нужно было именно туда. Перед вылетом я увидел Даньку Сиволобова, крикнул ему про ремень. Он махнул рукой: «Вернемся, разменяемся!» И в районе Даугавпилса по самолету, шедшему впереди нас, «мессер» дал очередь… Удар о землю, взрыв — и все. Но мы тогда не знали, кого именно сбили. А оказалось, именно Даньку. Горько это было очень. Весь экипаж его погиб. Кроме Даньки, многие особенно жалели Батачонка, так мы называли Гришу Батакова, Данькиного штурмана. Батачонок был маленького роста, но шустрый очень, шутил постоянно… А на память о Даньке у меня ремень его остался, до сих пор цел.