"Поцелуй зверя" - читать интересную книгу автора (Бароссо Анастасия)Глава 4 ОТСТУПНИКВсю ночь Марк не спал. Ворочался на жесткой холодной койке, думая о словах парня. Значит, его, Марка, сомнения — от лукавого, и нужно неустанно благодарить бога за то, что тот позволил ему здесь оказаться. Это была его единственная правильная мысль, единственный правильный выбор за всю жизнь. И вообще — если бы не монастырь, он, наверное, уже не жил бы. От скудного питания, холода и вечной бессонницы по утрам телом завладевала неприятная слабость. В пещерах подземного храма влажность и холод царили даже летом, а тем более — теперь. А ведь святые старцы, что спасались здесь в прошлых веках, жили в подземных кельях годами! Марк любил читать жития святых, особенно — Варнавы, того, что жил при монастыре в стародавние годы и умер во время молитвы. Настоящий святой… Марк снова стоял на коленях. Он приучился не обращать внимания на молящихся рядом монахов. Он старался представить — и ему это часто удавалось — что он здесь один на один со Святым Духом, сияющим прозрачными острыми лучами вверху иконы. Он молился, не стесняясь — как было поначалу. Крестился сдержанно и проникновенно и клал вдумчиво поклоны, каждый раз дотрагиваясь до сыроватого каменного пола горячим лбом. И, как всегда, слова выученной молитвы постепенно и непреодолимо стали заменяться собственными, идущими из сердца. — Спасибо, Господи… спасибо… Даже если сейчас умру, то это и есть счастье… Он сам не понимал в эти моменты, что говорит, шепча почти беззвучно торопливые слова побледневшими губами, а если понимал иногда — то пугался и гнал, загонял эти мысли, эти догадки подальше, в самые темные уголки подсознания. А если бы не загонял, понял бы… что все это время молится о смерти. Он закрыл глаза. Вернее, просто не заметил, как они закрылись. Так уже бывало раньше. Когда Марк пытался представить перед собой воочию, а не на иконе святой лик и голубя в сиянии острых лучей. — Господи, Господи, помоги… прости всех и спаси всех, и… Лики ангелов то четко, то расплывчато возникали перед глазами — будто они действительно пропадали и появлялись самопроизвольно на огромной старинной иконе. Старец Антоний говорил — это чудо Господне… чудо… Что… Марк зажмурился и снова быстро открыл глаза. Что это? Что такое?! Марк чуть не вскрикнул — и вскрикнул бы, если бы не пропал внезапно голос. Ему говорили и не раз, что здесь иконы чудотворные, что даже мирра течет из них иногда… но сейчас… Вот оно. Чудо! Свет. Сине-белый. Прозрачный и густой одновременно, прозрачный, как небо и густой, как облака. Такой яркий, даже слепящий, он залил церковь, осветив полумрак в каждом углу. Засияли оклады на старых иконах, засияли лица святых и маленькие огоньки свечей в лампадах перед ними. Но нет. Просто он умер, и Господь услышал просьбу, не произнесенную вслух! Умереть так же, как когда-то давно умер здесь святой, легендарный старец Варнава. Прямо во время молитвы! Ну, конечно, умер. А иначе — почему совсем не болит спина? Он давно уже стал подозревать, что смерть — это счастье, тем более — такая смерть. Ликование. Восторг. А главное — покой, всеобъемлющий, немыслимый при жизни. И этот свет… Только немного странно. Он идет откуда-то из-за спины, и Марк никак не может увидеть его источник, словно источником является он сам. Источником двух огромных сияющих лучей, расходящихся от него в обе стороны. Лучей, которыми он даже может управлять! Он видит сверху, из-под расписного, недавно отреставрированного свода, как движутся внизу фигуры монахов, поднявших изумленные лица. Как они безостановочно крестятся, то и дело указывая руками на… На него?! ОНИ ЕГО ВИДЯТ?! Чувствуя, что сходит с ума, Марк медленно поднял голову. Прямо над ним, меж светлых, пушистых облаков парили ангелы с белоснежными крыльями, но кроме них он ясно видел тонкие трещины в штукатурке и шероховатое, кое-где потемневшее дерево свода… Марк очнулся с чувством неизбывного горя. Единственным желанием, таким сильным, что слезы сами собой вытекали из закрытых глаз, щекоча виски — было вернуться обратно. Туда, где не было боли и мук, мыслей и вечных сомнений. — Очнулся… Очнулся! — Вот чудо-то… Истинное чудо. — Да-а, довелось узреть… Голоса монахов слышались как сквозь вату. Что узреть? Марк открыл глаза. Он лежал в келье, на своей койке. Над ним склонился настоятель. За ними чуть поодаль толпились послушники и монахи… Но Марк видел только глаза старца, устремленные на него с радостью и сочувствием. Глаза «видящего». — Отец Антоний? — он не узнал своего голоса. — Что со мной? — Все хорошо, сын мой, хорошо… Оказывается, старец все это время держал его за руку. Чувства возвращались не сразу. Только теперь Марк ощутил слабое пожатие сухих прохладных пальцев. — …хорошо, только вот крест твой еще тяжелее, чем я думал, сын мой. За спинами монахов возникла некая суматоха, что было очень странно для этих тихих, покойных стен. — Лекарь вот… — проговорил кто-то. — Не нужен ему лекарь. Не нужен. Оставьте нас одних, — кротко попросил старец. Все, в том числе и лекарь, в возбуждении и растерянности покинули келью. Дверь за ними закрылась. Марк приподнялся с тонкой подушки. Он не чувствовал себя больным, только в душе что-то билось испуганной птицей, мешая дышать. — Слушай меня, сын мой, — заговорил старец, накрыв другой рукой руку Марка. — Тяжел твой крест, но прекрасен. Если вынесешь его, если не обронишь… то в Царствии Небесном будешь у самого престола Господня стоять. — Почему? Что случилось? — Теперь тебе в мир нужно, — говорил старец, будто не слыша вопроса. — Не здесь твое место… Не здесь. — А где?! Старец задумался, глядя на Марка с улыбкой грустной и тревожной, потом покачал головой. — Тебе решать. Только тебе, и решение будет не простым, очень не простым… — Но… что со мной было? Я… летал?! Что за свет я видел?! — Ты видел свет от своих крыльев. — Что? — Я не много об этом знаю, — сокрушенно сказал старец. — И уж никак не чаял узреть на своем веку… ангела. — Ангела?! Марк резко сел на постели. Прищурился, недоверчиво вглядываясь в пегие, как перец с солью, волосы старца, в его выцветшие глаза. — Не много я могу тебе поведать об этом, сын мой. Но, что знаю — расскажу… А ты слушай. Марк слушал и не верил. Не мог поверить разумом в то, что слышит. Хотя душой, ликуя, уже знал, что все правда, все так и есть! Слова этого человека, невероятные и простые одновременно, подняли такую бурю в сердце Марка, что он почти не воспринимал окончание его рассказа. Опомнился, лишь, когда отец Антоний, грустно посмотрев в глаза послушника и положив ему на пылающий лоб прохладную ладонь, сказал: — Будь осторожен, сын мой. В выборе твоем — подвиг есть, но есть и… Ну, да ладно. Храни Господь… …Весь следующий день он провел, не выходя из кельи под предлогом, что болен и потрясен. Все обитатели скита ходили взбудораженные случившимся, история быстро обрастала подробностями и легендами. Впрочем, Марку уединение было на руку. Только вот очень трудно было дождаться ночи. И он молился. Только когда луна сверкающим шаром закружилась над верхушками елей, Марк позволил себе подняться с колен. Несколько раз подходил к двери. Прислонялся пылающим сухим лбом к прохладному дереву, но каждый раз, щелкнув пальцами, возвращался обратно к окну и смотрел на далекий лес, словно стремясь перелететь через монастырскую ограду. И сам себя уговаривал — еще не пора… терпение… терпение… терпение… Глубокой ночью, нарушая устав, Марк тихо скользнул в дальнюю келью, где так и остался жить чудик Витек. Тот спал — это было ясно по дыханию, частому и ритмичному, как у ребенка. Но стоило Марку положить руку ему на плечо, как он подскочил на кровати, бешено раскрыв глаза. — Что?! Что?!! — Тихо, это я… — А… Ух, — облегченно выдохнул новый послушник, вытирая ладонью вспотевший лоб. — Но… как ты здесь? Ведь нельзя же… — Мне можно, — усмехнулся Марк. — А… А-а! Потому что ты — ангел?!! Да? — Ага. Да. Поэтому. — Вот чудеса! Доверчивые глаза Витька снова стали огромными, как в тот, первый день, и светились в темноте кельи мерцающими звездочками. — И как ты? Как это все было?! Я сначала не поверил… — Не важно, — поморщился Марк, одним своим тоном обрывая восторги молодого послушника. — Я не об этом… — Да? А… о чем? — Расскажи-ка мне, что ты там про идола говорил? Ну, того, который сущность возвращает? — Не нужно об этом, — попросил пацан. — Я не хочу. И настоятель сказал — не думать, забыть… — А ты и не думай, — Марк еле сдерживал нетерпение, дрожавшее в голосе и в кончиках пальцев. — Просто расскажи. — Нет-нет, не нужно об этом, нет… И зачем тебе?! — Надо! — Марк жестко и повелительно, как он иногда умел, взглянул в мгновенно побледневшее в темноте, худое лицо Витька. — Говори, давай… Витек заговорил. И все время, пока он рассказывал что-то, больше всего похожее на страшные и странные сказки, Марк постепенно погружался в какой-то мистический волнующий транс. Буквально усилием воли заставил себя очнуться, стряхнуть с души охватившее его наваждение. Вероятно, он просто начал засыпать под монотонный, испуганный шепот Витька. — Подожди… значит, чтобы к этому Медведю попасть, что идола ищет, нужно сначала в других общинах выслужиться? — Нy, да… Они там типа избранные. Медведь только тех берет, кто веру свою доказал и еще — у кого родных нет. Или они далеко. Или связь с ними потеряна. — Это еще почему? — Не знаю. Говорят, кто к Медведю попадает — назад уже не возвращается. Вот, у меня — мать три года как умерла, а отца и не было… — Ясно, — нетерпеливо оборвал Марк. — Так ты был в общине, тебя хотели отправить к Медведю, и ты сбежал? — Ну, да. Слава богу, что… — И как попасть в твою общину? Уже начинало светать, когда Марк поднялся с кровати новенького. Не выспавшиеся глаза Витька со страхом и тревогой окинули мглистое, свинцовое небо, лившее в узкое оконце холодный свет. А потом снова устремились на Марка. — Скоро будет ЗЛО… Но я теперь спасусь. Хорошо, успел. — Поздравляю, — устало ответил Мрак. — А ты?! — громким шепотом воскликнул ошарашенный Витек. — Если останешься здесь — ты тоже спасаешься! — От чего? — Марк грустно усмехнулся в рассветном полумраке. — От себя не спасешься… Еще не начиналась утренняя служба. Ветер и хмарь на улице создавали ощущение бесконечной вселенской катастрофы, а здесь, в гулком тепле храма старинные оклады уютно мерцали тусклой потемневшей позолотой. Марк поднялся с колен. На джинсах остались два аккуратных серых пятна — подумав, он не стал их отряхивать. Виниловая куртка непривычно скрипела при каждом движении — вот и пригодилась одежда, в которой он пришел сюда весной. Покидая скит, он, по монастырской традиции, возложил скуфью и подрясник к иконе Божьей Матери Черниговской. Уже выходя из храма, столкнулся на пороге с послушником Виктором. Доверчивые глаза смотрели тихо, отстраненно. — Так ты не хочешь спастись? — Нет, — ответил Марк. — Я хочу всех спасти… |
||
|