"Избегнув чар Сократа" - читать интересную книгу автора (Астра)

Именинница

Девочка подбежала к зеркалу и замерла от восхищения. В розовом платье с оборками и кружевами она показалась себе настоящей принцессой. Держа двумя пальчиками пышную юбочку, она посмотрела на себя через одно плечо, через другое. В светлых косичках красовались большие, словно розы, шелковые банты. Кошка-Тошка, полосатая, как тигренок, поднялась на задние лапки и стала ловить концы розового пояска.

Стоявшая у накрытого стола Екатерина Петровна улыбнулась.

— Нравится?

— Очень! — Астра порывисто обняла ее. — Это настоящий шелк, мама, как у тебя?

— Настоящий, как у меня, — женщина освободилась из ее объятий и посмотрела на сына, сидящего на диване. — Поздравь же сестренку, старший брат!

— Перебьется, — крупный ладный мальчик с темными, как у матери, глазами и такой же, как у нее, горделивой головой, снисходительно качнулся вперед. — Тряпичница растет.

Девочка фыркнула и вновь обхватила мать, но та отвела ее руки.

— Давайте чай пить, у нас мало времени.

— Мало? Почему? — лицо девочки вытянулось.

— Потому что мне надо уходить.

— Но у меня же «день рождения»! Ты обещала взять отгул!

— Я и взяла, но сегодня Правление, мне необходимо быть.

— А ты не ходи! Это же мой праздник!

— Как «не ходи»! В четырнадцать ноль-ноль. Без меня не начнут.

— А ты не смотри на часы. Если не смотреть, то никто не узнает никакого времени.

— Да-а! — дурашливо воскликнул брат. — Слышь, мам, что изрекает наша дуреха?

— Юрасик, нельзя так говорить.

— Я не дуреха! — вскричала Астра. — У меня почти все пятерки, а у тебя трояков целая куча.

— Поговори еще, — прищурился брат и приподнялся, отводя руку.

— Перестань, — привычно вмешалась мать. — Время всегда есть. Вот тебе сегодня десять лет, а разве это не время? Не упрямься, неси свой пирог.

— Съела? — съязвил брат.

Независимо двигая плечами, сестра пошла к дверям. В зеркале отразилось пышное платье и сдвинутые брови.

— Ты старше, вот и знаешь больше, — оглянулась она и показала ему язык.

— А за язык получишь! — рванулся он, сверкнув глазами.

— Мама!! — присела девочка, закрыв голову.

Мать хлопнула в ладони.

— Прекрати немедленно! Как тебе не стыдно бить девочку!

— Я пошутил, — с улыбкой превосходства опустился на место подросток.

— Нашел время, — устало сказала мать.

Девочка обиженно задержалась у двери.

— Я не дуреха! Вы нарочно разговариваете о непонятном, чтобы я не знала! Нарочно, нарочно!

Дверь за нею закрылась.

Женщина качнула головой.

— Как она утомляет!

— Детский сад, — усмехнулся сын.

— Ну-ну, сам-то… — она потрепала его по волосам и отстранилась, услыша торопливые шаги из кухни.

Пирог был высокий, румяный, украшенный витой решеткой из теста, в углублениях которой медово светилось абрикосовое варенье. Посередине красовалась засахаренная десятка, окруженная маленькими свечами. Растопырив острые локти, пыхтя от усердия, девочка уместила пирог на приготовленное место.

Брат чиркнул спичкой. Огоньки загорелись ровно и ясно. Расширив глаза, девочка смотрела на свечи.

Наступил самый тожественный момент.

— Гаси, — улыбнулась мать.

Набрав воздуха, раздувая щеки, девочка дунула на огоньки. Они погасли разом, над столом потянулся дымок.

— Дорогая Астра! Поздравляем тебя с днем рождения. Расти большая, здоровенькая, мы желаем тебе самого хорошего. Не правда ли, старший брат?

— Пусть растет. Может, поумнеет.

Астра молча дернула плечом.

Екатерина Петровна взяла нож и стала с легкостью разрезать пирог, особо выделив засахаренный срединный кусок, который перенесла на тарелочку виновницы торжества. Положила сыну, себе, вытерла бумажной салфеткой лезвие ножа и осмотрела его.

— Какой острый. Ты наточил?

Мальчик кивнул.

— Молодец! — похвалила она. — Настоящая мужская работа. Отец удивится.

— Ну-ка, ну-ка, — ревниво воскликнула девочка, быстро протянула руку и коснулась пальцем острия. — Ой!

— Обрезалась?! — вскинулась мать. — Ну что с ней делать!

— А мне не больно, не больно, — Астра сунула палец в рот, смаргивая слезинки. — Нарочно не больно!

— Покажи-ка. Да, неглубоко, — женщина принесла йод и пластырь. — Все. До свадьбы заживет.

— До сва-адьбы… А почему?

Опустив глаза, мать терпеливо перевела дыхание и стала раскладывать по розеточкам варенье и разливать чай.

— Ну, какие заветные желания у нашей именинницы? — обратилась к дочери с улыбкой.

— Ты обещала отдать меня в музыкальную школу, помнишь? Тебе еще написали на моей… этой… из интерната.

— Характеристике? Мало ли что напишут. С тобой надо ездить, там ждать. У меня нет такого времени.

Девочка опустила глаза.

— Она близко, в нашей же школе, в другом корпусе.

— А инструмент где возьмешь? Пианино дорогие. А шуму-то! Все соседи сбегутся.

— Я потихонечку буду играть. Никто не услышит.

— Нет и нет. К тому же ты опоздала, музыке обучают лет с шести, даже с пяти, а тебе уже десять, — с облегчение нашлась женщина.

Неяркое декабрьское солнце играло на золоченых ободках чайной посуды, подсвечивало заваренный чай, искрилось на гранях хрустальной вазы с яблоками. Лучи его мягко озаряли прическу хозяйки дома, ее шелковое фиолетовое платье с рисунком из мелких желтых квадратиков, похожих на ранний городской вечер.

— Мама, — вдруг тихо проговорила Астра, — наверное, не нужно больше показывать, сколько мне лет?

Подросток недоуменно глянул на мать, не зная, как отнестись к таким словам. Женщина откинулась на стуле.

— Выросла моя дочка, — произнесла негромко, словно вглядываясь в даль.

— Да нет, я не то… я… я …, — запнулась девочка, закрасневшись, — ну, не знаю, я…

— Съешь еще пирога, — предложила мать.

— И мне положи, — попросил сын.

— Кушайте на здоровье.

Вскоре от пирога остались одни крошки. Чайник опустел, конфетница тоже.

— Спасибо, очень вкусно, — мальчик быстро пересел на диван. — Последний убирает со стола, — и победно посмотрел на сестру.

— Еще чего! — взъерошилась Астра. — У меня день рождения!

— И вообще, раз девчонка в доме, мне с посудой делать нечего.

— Мама! Не буду я ему подчиняться!

— А я тебе помогу с посудой. Хочешь вместе? — снова нашлась мать.

— Хочу, — смягчилась девочка и принялась складывать в стопку блюдечки с блюдечками, тарелочки с тарелочками. Потом потянулась к чашкам, хоп! — и самая крайняя из них завертелась на краю стола, соскользнула и непременно бы разбилась, если бы брат не подхватил ее у самого пола.

И небрежно поставил на стол.

— Руки-крюки. Сейчас все перебьет, дуреха.

— Я не виновата, что здесь узко, — вспылила сестра, округлив на него обиженные гневные глаза. — Я не дуреха.

И снова мать устало примирила обоих.

— Не ссорьтесь. У нее красивые длинные руки, а у тебя отличный бросок.

Брат хмыкнул.

— Ничего-ничего. В зимнем лагере научат убирать посуду, — с издёвочкой произнес он.

Астра насторожилась.

— Я не поеду в лагерь. Мама! Теперь его очередь. Я не поеду в лагерь! Еще не хватало! Ни за что!

Екатерина Петровна поморщилась. На глазах у девочки вновь появились слезы, губы задрожали и искривились.

— Заплачь, — поддразнил брат.

— Твоя очередь! — закричала девочка. — Я и в прошлом, и в позапрошлом, и всегда на все смены, и в лесной школе-интернате по году! Пусть он едет. Мама!

— Он старший, он мне помогает, — терпеливо разъясняла мать. — В городе никого нет, мороз, все по домам. Что хорошего? А там лес, режим, коллектив…

— А почему он с тобой на море был, а я нет? Был, был, я знаю, он хвалился. А когда я? Я хочу на море! — слезы ее покатились градом. — Не поеду в лагерь, не поеду, пусть он едет! Мне плохо там, всегда плохо… Я хочу на море!

— Ну, довольно! — мать хлопнула по столу ладонью. — Вечно все испортит, ослица упрямая. Неси на кухню без разговоров!

Зеркало вновь отразило пышное платье, сомкнутые губы, стопку посуды в тонких руках.

В комнате стало тихо. Сын сочувственно посмотрел на мать.

— Детский сад.

Она вздохнула. Ей было неловко за свою вспышку. Дочь была права, мать не могла не понимать этого взрослым искушенным умом. Сын и тут помог ей. Они были очень похожи, одно лицо, как говорится, и понимали друг друга почти без слов.

— Пришей мне эмблему, пожалуйста, — попросил он.

— Еще одну? Я же пришивала.

— Я теперь за сборную выступаю.

— О-о, — удивилась она. — Давно ли?

Вошедшая девочка взялась было за блюдо, на котором уже лежали чайные ложечки, салфетки, сметенные со скатерти крошки и фантики, но передумала и присела на стул, слушая их беседу, покачивая золотистой головой с прижатыми к щекам ладонями. Сама она еще не умела поддерживать разговор так уверенно и долго, как взрослые. Обида, как часто у детей, прошла, разве что на самом донышке оставалась едкая трещинка. На колени к ней прыгнула кошка.

— А знаешь, — говорил матери подросток, — я договорился на почте разносить телеграммы в рождественские каникулы. За деньги. Мы с Андреем ходили и нам не отказали.

— Попробуй, — кивнула женщина, — хоть на неделю. Мне нравится твой Андрей.

— Мне тоже, — произнесла Астра, отрешенно глядя перед собой. — У него такие чувственные губы.

— Какие? — оглянулись разом мать и брат.

Застигнутая врасплох, девочка растерялась, заметалась, покраснела как рак.

— Я… я хотела сказать «чувствительные», ну, крупные, чуткие, — залепетала она под их взглядами.

Зажав ладонью рот, Юрка вскочил, с грохотом уронил стул и выскочил в коридор.

— Я погоняю… на стадионе, — проронил оттуда, быстро выкатывая снегокат на лестницу. — Аська! Ду-ре-ха! Ха-ха-ха!

Солнце склонялось за соседнюю крышу, но лучи его по-прежнему озаряли занавеску, стол и стоящую на нем вазу с фруктами. Праздничной белой скатерти уже не было, ее заменила повседневная, расшитая ткаными узорами. Переодетая в деловой костюм, Екатерина Петровна сидела у трюмо и тонко подкрашивала глаза. Астра стояла напротив, опершись спиной о дверцу шкафа, виновато ловя каждый ее взгляд. Вид у нее был понурый, розовое платье словно обвисло на худеньких плечах.

— Мама, — тихо проговорила она, — скажи правду, кого ты больше любишь — меня или его?

— Обоих одинаково, — ровно ответила мать.

— Нет — его, — потупилась девочка, и стала ковырять туфлей треугольную щербинку на паркете. Пальцы ее закручивали в жгутики розовый шелк оборки.

Женщина отложила кисточку и привлекла ее к себе.

— А платье кому купили? А пирог испекли? Ну-ка, подумай… — она тепло приласкала дочку.

Та оживилась.

— Мамочка, пойдешь через двор — оглянись, я тебе рукой помашу. Я здесь стану, — она отбежала к подоконнику. — Оглянешься, да? Оглянешься, да?

… На лестничных маршах было сумрачно и тихо. В забранной сеткой шахте, постукивая на этажах, степенно двигался широкий зеркальный лифт, проем окружали четкие ярусы оградки, прикрытые полированными перилами. Женщина, одетая в светлую шубу и серые сапожки на каблучках, спускалась пешком, слегка касаясь перил рукой в перчатке. В этом освещении она казалась моложе, стройнее, деловитее. У яркого выхода достала из сумки дымчатые очки и устремленной походкой пересекла двор.