"История кабаков в Росиии в связи с историей русского народа" - читать интересную книгу автора (Прыжов Иван Гаврилович)Глава IV Питейные дома на Западе. Корчма — древнеславянский общественный питейный домЗаплатив пошлину за солод и хмель, народ спокойно варил себе питья и спокойно распивал их дома среди семьи, или на братчинах, или на братских попойках в корчмах. Один из главных признаков сложившейся народной жизни — это следы социального её устройства, проявляющиеся в организации пировных общин, из которых потом вырастают могущественные городские общины (братчина — гильда, артель — цех), и в заведении общественных питейных домов. Человеку, вышедшему из дикого состояния, немыслимо, чтоб он дома у себя или в питейном доме один упивался пьяным питьём и чтоб, напиваясь поодиночке, упивались все… На основании простого физиологического закона, что посредством весёлого возбуждения облегчается пищеварение, что среди людей легче естся и пьётся, люди собирались пить вместе, и в дружеской беседе около вина, в братском столкновении человека с человеком, завязывалась между людьми социальная жизнь. Древние Афины наполнены были питейными домами, называемыми Германские общественные питейные заведения идут от глубокой старины. Вописк сообщает известие от половины III века, что Диоклетиан, будучи в Галлии в стране тунгров, нашёл там корчму, в которой хозяйкой была друидесса.[62] Немецкие питейные дома назывались: Питейный дом во Франции называется Древнеславянские общественные питейные заведения назывались корчмами. От славян корчма перешла к венграм (kortsma) и к эстам (k#246;rts, k#246;rtsmit). Итак, корчмой называлось место, куда народ сходился для питья и еды, для бесед и попоек с песнями и музыкой. Мартин Галл[69] (начало XII века) записал в своей хронике, что когда умер Болеслав Храбрый, то в корчмах смолкли звуки цитр: «nullus citharae sonus audiebatur in tabernis». У западных славян в корчмах приставы передавали народу постановления правительства, судьи творили суд, разбирались дела между приезжими людьми, и корчмы долго заменяли ратуши и гостиные дворы. Начиная с XI века, мы встречаем следы корчем у южных славян, в Чехах, в Польше, в Жмуди, у славян прибалтийских и новгородских, и на Руси Киевской. В древней Сербии продажа питей — вольная. Душан,[70] подтверждая дубровницким купцам свободную продажу питей, говорит: «И крьчьму да носе». Впоследствии, именно в наше время, уже корчма у сербов исчезает, вытесняемая немецкими обычаями. Но у болгар она ещё цела и, сохраняя своё древнее социальное значение, отличается от механы (гостиница, питейный дом), заимствованной болгарами от турок или от венгров. В болгарской корчме торгует женщина или девушка, крчмарица, кръчмарка. В песнях южных славян корчмарка — постоянный друг и посестрима народных героев. В корчмах пьёт вино знаменитый герой южнославянского эпоса Кралевич Марко; корчмарка Ангелина спасает его, своего побратима, от Гина Арнаутина, или отправляется в Софию и сватает за Марка дочь болгарского царя Шишмана. Теперешняя болгарская корчма обыкновенно состоит из одной комнаты; посреди комнаты — огнище, где пылает огонь, а в крыше отверстие для дыма. Вокруг огнища стоят столики и стулики, на которых сидят гости, именно старики, приходящие сюда для бесед, певцы, которые поют о старине, портной, обшивающий всю окрестность и знающий все новости, поп, дьячки и так далее. В углу корчмы — лавка, где продают верёвки, орехи, фасоль, пшено и вместе с этим вино и ракию (водку). К бочке приделана канелка (втулка), заткнутая чепом, и из бочки вино наливают в жестяную кружку (ока), или в глиняный кувшин (пукал) и затем разливают в чаши. Древнеславянские напитки — квас, пиво и мёд — совершенно исчезли у болгар, сменившись виноградным вином, доступным на юге всякому человеку, и водкой (ракией), употребляемой только людьми богатыми. Корчмы западных славян известны мне с XIII века. В чешском словаре Вацерада 1202 года упомянуты (А вы люди из деревни, зачем вы здесь сошлись? Вы ничего не знаете, ничего не скажете. Я знаю, я скажу Я сын корчмаря, храбрый кавалер. У меня напитки двоякого рода, одни для здоровья, другие для праздника. Кто употребляет эти напитки, тот бывает богат. Я их употребляю и имею богатства.) Трогательно это воспоминание о корчме у народа, забывшего не только свою страну, но и свой старый язык! В Богемии и Польше, начиная с XI века, везде, на площади или рынке, стояла корчма. В иных городах было от двух до четырёх корчем: in Bitom targowe duae tabernae, in Siewor novum targowe una taberna; ad magnum sal quatuor tabernae. Западные корчмы сначала были, как и везде, вольными учреждениями, куда народ спокойно собирался по торговым дням, потом делались княжескими, казёнными, или вместе с землёю переходили в наследственную собственность арендаторов (шульцов), получавших право заводить libera taberna, или к духовенству, к епископам и монастырям, и тогда народ стал заводить себе тайные корчмы (taberna occulta), известные с XII века. Свободные корчмари подлежали ведомству и дворовому суду (curia) того господина, на земле которого находилась корчма. В юго-западной Руси доселе ещё удержалась древнеславянская корчма, и в разных местах Белоруссии встречаются остатки огромных корчем, превращённых теперь в заездные дома и составляющих как бы кварталы местечка. И если в Воронежской губернии народ по праздникам собирается уже около кабаков, то в Виленской губернии ещё по-прежнему все общественные дела решаются в корчме, и во всей Белоруссии и Украине корчма служит обычным местом собраний для дел, бесед и гульбы. В Белоруссии бабку после крестин ведут в корчму. Ещё недавно в некоторых уездах Витебской губернии, Динабургском, Режицком и Люценском, среди раскольников парни и девицы на Масленице собирались в корчму на праздник, называемый кирмаш, и парень, выбрав себе девицу, уходил с нею в лес, и там венчался около дуба. Двор корчмы или стодола (сарай при корчме) служит местом собраний парней и дивчат, которые приходят сюда плясать под музыку. «Що Божоi недiлi, чи празника, пiсля обiду, хлопцi та дiвчата сходютця до корчми оттанцювать, а хозяiни и жiнкi збираютця до ix подивитесь, та побалакать де очiм, а пiд час и чарку горiлкi выпить. От зiбралось бiля корчми людей вже чи мало, музики грають, парубок с дiвкою танцюе, а старiиши, люльки запаливши, посидали соби на приспi тай балакають». — «Та не вси ж и пьяницi в шинку, — рассказывает другой, — однi приходять сюда побачитись з добрыми людьми да побалакать, а другi — так, як оце й я, — чтоб послухать розумних людей и почуть щ#243; робитця у свiтi. Бачите, у нас на селi нiкуди бiльш и збиратися». В праздник, когда нет дела, Итак, кормча южной Руси, корчма вольная, является перед нами коренным народным учреждением. Тогда как в других местах женщина стыдится войти в кабак или в трактир, а членами клубов — одни мужчины, в корчму входят все, и мужчины, и девушки. «В корчме и в бане уси ровные дворяне». Здесь-то, в корчме, гуляла прекрасная Бондарувна,[73] жертва польских насилий, и один из лучших женских образов украинской поэзии: Но совсем уже не то местами, где корчма успела обратиться в кабак, зашедший из Москвы, или шинок (нем. Так как в корчмах, между прочим, продавались и питья, то отсюда и самое продажное питьё получило название На северо-востоке Руси, где общественная жизнь развита была гораздо слабее, чем на юге, корчмы не имели никакого значения. Суздаль, Владимир, Москва совершенно не знают корчемной жизни; напротив того, в Киеве, удивлявшем в XI веке своим народонаселением, своими осьмью рынками (Адам Бременский, Дитмар Межиборгский),[74] в не менее богатом Новгороде, во Пскове и Смоленске, который в летописи под 863 годом назывался великим и богатым городом, корчмы, должно думать, составляли важное городское учреждение. В уставной грамоте смоленского князя Ростислава Мстиславича 1150 года упоминаются мыта и корчмити: «В Лучин#1123; (княжеской дани)… гривны, а мыта и корчмити нев#1123;домо на что ся снидетъ». — «На Прупои (княжеской дани)… гривен, а на корчмит#1123;хъ не в#1123;дити на что ся сойдетъ.» — «На Копыс#1123; (княжеской дани)… гривны… а корчмити нев#1123;домо, на что ся сойдетъ». То есть: неведомо, сколько сойдёт с приезжих торговцев и с содержателей корчем. В Новегороде и Пскове корчмы составляют собственность городских общин. Князь, на основании договора, по которому он принят, не имеет в корчмах никакой воли: «А свободъ[75] ти, ни мыть на новгородьской волости не ставите». По псковской грамоте, составленной в 1397 году на псковском вече, запрещалось: «княжимъ людемъ по дворамъ корчмы не держать, ни во Псков#1123;, ни на пригород#1123;, ни ведра, ни корецъ, ни бочкою меда не продавати». Купцы немецкие, а, может быть, прежде и голландские, имели право на продажу пива на своём дворе. Но в половине XIV века, когда голландский двор находился уже в руках купцов немецких, новгородцы никак не хотели дозволить продажу пива и на дворе святого Олафа. В новгородской скре[76] 1350 года сказано, что в этом году, в собрании общинных купцов в Новгороде, состоялось постановление, чтобы, пока стоит двор святого Петра под страхом взыскания десяти марок никто не осмеливался продавать пива на готском дворе. Казимир Великий в 1348 году отдал войту колочинскому Петру город Роги в завислоцкой Руси, придав к нему, между прочим, две корчмы: duas tabernas, similiter duas mensas panum. Корчемники платили подати. В 1417 году псковские посадники «наймитовъ наняша и поставиша костер (башню) на Крому отъ Псковы, а поимаша то серебро на корчмит#1123;хъ». В 1474 году князь местер Ризский прислал посла к великому князю воеводе Даниле Дмитриевичу (Холмскому), и к князю псковскому Ярославу Васильевичу, и говорил: «Азъ князь великой Илифлямской и Ризской пов#1123;ствую, чтобы ми есте миръ дали, и язъ князь местеръ съ воды и съ земли сступаюся дому святыя Троица и всего Пскова, моихъ сус#1123;дъ, да и за то имаюся, что ми къ вам во Псковъ изъ своей волости корчмы пива и меду не пущати, — а колода отложити по всей моей держав#1123;, а на том пишу грамоту, и крестъ ц#1123;лую за всю свою державу и за вси города, а опроче пискупа юрьевского и всехъ юрьевцовъ». В том же году заключён был договор и с юрьевцами (Дерптом) на тридцать лет, по которому они обязались «во Псковъ корчмы не возите, ни торговати, ни колод#1123; (заставы) у костра (башня или стрельница) не держати». В самом же договоре мы читаем: «А корчмою пивомъ н#1123;мецкому гостю во Псков#1123; не торговати, а опричь корчмы и пива всякiй товаръ возите по старин#1123;». В одном из списков Псковской летописи добавлено: «И оттол#1123; преста корчма н#1123;мецкая». То же обязательство помещено в перемирном листе 1482 года между Новгородом и лифляндским магистром: «А пива и корчмы н#1123;мцомъ не продавати въ Нов#1123;город#1123;, а ни по пригородамъ», и в новом перемирии 1493 года: «А корчомъ н#1123;мцом въ Нов#1123;город#1123; не продавати ни по пригородомъ». Не то было по городам, которыми владели князья. Облагая пошлинами напитки, заводя свои княжеские корчмы, и преследуя вольное корчемство, князья вызвали этим появление тайных корчем. Звание корчемника унижалось, делалось преступным. В Паисиевском сборнике XIV века в исчислении запрещённых занятий, за которые отлучают от церкви, рядом с чародеями и наузотворцами,[77] упоминается и корчемник (корчъмитъ). В Никоновской летописи под 1399 годом говорится про Михаила Александровича тверского: «Во дни убо княженiя его разбойницы и тати и ябедники изчезоша, и мытари и корчемники (в княжеских корчмах), и торговыя злыя тамги истребишась». Кирилл Белозерский около 1408–13 годов писал можайскому князю Андрею Дмитриевичу: «И ты, господине, внимай себе, чтобы корчмы (княжеской) в твоей отчине не было, занеже, господине, то велика пагуба душам, крестьяне ся, господине, пропивают, а души гибнуть». По словам Иоасафа Барбаро (1436), при Иване III право приготовлять питья принадлежало уже казне: «Он (Иван III) издал указ, воспрещающий кому бы то ни было варить мёд и пиво и употреблять хмель». То же подтверждает Амвросий Контарини[78] (1474–77): «Напиток этот (мёд с хмелем) очень не дурён, в особенности когда он стар. Впрочем, великий князь не всем позволяет варить его». Он же упоминает о существовании в Москве корчем, в которых ели и пили: «poi ridursi nelle taverne #225; mangiare et bere, et passata la detta hora, non si puo haver da lor servitio alcuno». Алберт Кампензе (1523) прибавляет, что жителям Москвы разрешалось употреблять напитки только по праздникам: «Эта народная слабость (пьянство) принудила государя их запретить навсегда, под опасением строжайшего взыскания, употребление пива и другого рода хмельных напитков, исключая одни только праздничные дни. Повеление сие, несмотря на всю тягость оного, исполняется москвитянами, как и все прочие, Князь в Новгороде был предводителем войска и исполнителем судебных решений, поставленных выборнымы судьями («князь казнит»), и за это шла ему половина судебных пошлин (казнь — казна). Кроме того, ему предоставлены были доходы от торговли, и, как мы видели, право медоварения по городам («слати медовара»). Князь не имел права приобретать земли в новгородской области и мог торговать только через новгородцев. Основы старого новгородского порядка держались до самого падения Новгорода. Ещё недавно (1469) вече объявляло, что великий князь (царя Новгород не знал, ни даже государя) не имеет права ни в земле, ни в воде; народ продолжал жить по-старому, спокойно сбираясь в вольные корчмы и рассуждая о политических делах. Теперь же всё это должно было рушиться. На место новгородских купцов, вывезенных вон и разосланных по городам, высланы были в Новгород купцы Новгород испытывал теперь всю тяжесть «пошлины низовской земли», как он сам выражался о Москве: «Великий Новгород низовской пошлины не знает, как наши государи держат там в низовской земле своё государство». Одной из низовских пошлин было запрещение свободного корчемства, и вот в Новгороде, опустошённом и ограбленном, Иван IV начинает расставлять царские корчемные дворы: «1543 года ноября 21 на Введеньев день прислал князь великий Иван Васильевич в Великий Новгород Ивана Дмитриевича Кривого, и он поставил в городе восемь корчемных дворов». В Новгороде появилось страшное пьянство, и новгородский владыка Феодосий решился ходатайствовать за народ. «Бога ради, государь, — писал он к царю, — потщися и помысли о своей отчине, о Великом Новгороде, что ся ныне в ней чинит. В корчмах беспрестанно души погибают без покаяния и причастий, в домех и на путех и торжищех убийства и грабления в граде и погостом великия учинилися, прохода и проезда нет». 27 января 1547 года были уничтожены в Новгороде все царские корчмы: «Пожаловал царь и государь великий князь Иван Васильевич в своей отчине, в Великом Новгороде, отставил корчмы и питье кабацкое, давали по улицам старостам на тридцать человек две бочки пива, да шесть ведер меду, да вина горького полтора ведра на разруб». В Новгородской второй летописи дополнено: «В лето 7056 генваря в 10 день князь Иван Васильевич отставил в Новгороде корчмы, и дворы развозили». В городе появилась тайная продажа питей. «В лето 7079 месяца февраля 23 в пятоке на Масленой недели приехали в Новгород дьяки опришные, Семен Федоров сын Мишин, да Алексей Михайлов Старой, да заповедали винщиком не торговати, да и сторожню уставили, на Великом мосту решотки; а поимають винщика с вином, или пьянаго человека, а ни (и они) велят бити кнутом, да и в воду мечют с Великаго мосту». Московские питейные дома этого времени также назывались корчмами, хотя не имели никакого общественного значения. «В Московии, — писал Михалон в 1550 году, — нет шинков, и если у какого-нибудь домохозяина найдут хоть каплю вина, то весь дом его разоряется». Вольная корчма здесь была неизвестна; корчмы держали недельщики[84] и десятники. По Судебнику 1550 года в поручных записях по недельщике говорилось, что ему «корчмы, бlt;лядейgt; и и всяких лихих людей не держать». Стоглавый собор 1551 года приказывал: «А корчем бы десятником не держати». По Домострою корчемный прикуп (прибыль) стоял рядом «с татьбою и кривым судом». Собираясь в корчмы, народ пил, не скидая шапок. «В церквах, — говорит Стоглав, — стоят в шапках, словно на торжищи, или яко в корчемници». Пить и играть зернью в корчмах собирались бояре, монахи, попы и толпы холопов. Стоглав приказывал, чтоб «дети боярские, и люди боярские, и всякие бражники зернью не играли и по корчмам не пили». В выписи 1552 года, данной по приказу Ивана IV Андрею Берсеневу и Хованскому, велено им было беречи накрепко во всей Москве, чтоб «священический и иноческий чины в корчмы не входили, в пьянстве не упивались, не празднословили и не лаяли». Сильвестр в своём Домострое давал боярам совет, чтоб они не держали у себя множества холопов, которые с горя пьянствуют по корчмам: «А держати людей у себя по силе, как мощно бы их пищею и одеянием удоволити; а толко людей у себя держати не по силе и не по добытку, и не удоволить их ествою и питьем и одеждою, или который слуга не рукоделен, собою не умеет промыслити; ино тем слугам, мужику, и жонке, и девке, у неволи плакав (вариант: заплакав), красти и лгати и блясти, а мужиком разбивати и красти, и в корчме пити и всякое зло чинити». По городам корчмы стали раздавать боярам. В 1548 году по жалованной грамоте царя город Шуя был отдан в кормление[85] боярину Голохвастову «съ правдою, съ пятномъ и корчмою». Важская уставная грамота 21 марта 1552 года запрещала посадским людям, и становым, и волостным крестьянам, живущим поблизости посадов, держать питья на продажу, под опасением выемки оных и взыскания двух рублей пени на государя, а с питухов по полтине с человека. В уставной грамоте двинянам 1557 года сказано было, чтоб у них на Холмогорах на посаде, и в станах, и в волостях татей, и корчемников, и ябедников, и подписчиков, и всяких людей не было, — а коли у кого корчмы будут, они, того человека поймав, отдадут выборным своим судьям. Таким образом, корчмы закрывались везде, куда только хватала московская власть, и если оставались где ещё, так это по дальним окраинам. Угличский житель, диакон Каменевич-Рвовский,[86] рассказывал в 1669 году, что на устье реки Мологи (известной в 1137–38 годах) в древности были торги великие, даже и до времени господаря Василия Васильевича Тёмного (1425–62). Торги эти существовали и при Герберштейне (1517–27), который о них говорил: «При ея (Мологи) устьях стоит город с крепостью того же имени, а в двух милях от него стоит только церковь Холопьяго города. На этом месте бывает ярмонка, наиболее посещаемая во всём владении московского государя. Сюда стекаются кроме шведов, ливонцев и московитов, ещё татары, и весьма многие другие народы из восточных и северных сторон».[87] Про ярмарку при устье Мологи близ Холопьего городка (известного и в народных преданиях) Каменевич-Рвовский писал: «Река же та великая Молога полна судов была, в пристани своей на юстии широком и яко по судам тогда без перевозов и проходили все людие реку ту Мологу и реку Волгу на луг моложский, великий и прекрасный, иже имать величество свое. Луг той во округ седмь верст. Сребро же то собирающееся пошлинное пудовое по 100 и по 80 пудов или по 70 000 денгами и больши собираху в казну великого князя теми деньгами, яко же бывшии тогда в память свою нам о сем поведаша, я же от отец своих слышаша: тогда же на Мологе 70 кабаков винных и питеи всяких было; торговали же без розъездов, по четыре месяцы, все купцы и гости; еже от древних слышах и се в память по нас изоставшим родом всем восписах». Каменевич, говоря о семидесяти кабаках, выражался языком конца XVII века, потому что в XV и в начале XVI веков, в эпоху процветания Мологской ярмарки, кабаков ещё не было, следовательно, на ярмарке стояло до семидесяти корчем. |
||
|