"Не в силах забыть" - читать интересную книгу автора (Томас Шерри)

Глава 5

На следующее утро Лео проснулся с высокой температурой и страшной головной болью. С трудом заставив себя выбраться из кровати, он обошел лагерь, проверил мулов и, подойдя к повару, готовившему завтрак, попросил чашку крепкого чаю.

Повар, мужчина средних лет по имени Саиф-Хан, смерил его угрюмым взглядом. Хотя Лео нанял его всего три дня назад в Читрале (там был нанят целый отряд кули, сопровождавший ранее семью одного офицера из читральского гарнизона), повар успел составить самое нелестное мнение о своем новом сахибе. Саиф-Хан привык к британцам с крепкими желудками, его прежние хозяева, едва проснувшись, опустошали тарелки с жареной рыбой, омлетом, далом [8] и рисом, уписывая в придачу лепешки с вареньем.

Когда Лео вместе с крестным ездил на охоту в Кашмир (Боже, неужели это было одиннадцать лет назад?), он тоже отличался отменным аппетитом и уплетал завтрак за обе щеки, так что повара рыдали от счастья.

Еще недавно, путешествуя в одиночку, только лишь с гилгитским проводником, и живя впроголодь, он грезил о еде и наверняка грохнулся бы в голодный обморок при виде одного из обильных завтраков Саиф-Хана. Но в последнюю неделю у него полностью пропал аппетит.

Лео с трудом проглотил несколько ложек овсяной каши. Чай немного ослабил жар. Отсчитав три пилюли фенацетина, Лео запил их огромным глотком.

— Что это?

Он поднял глаза. Брайони подошла незаметно, он не слышал ее приближения. На ней был строгого покроя костюм — жакет и юбка песочного цвета. Брайони Аскуит, как всегда, выглядела аккуратной и собранной, даже в этом Богом забытом уголке Азии.

— Вы о чем? — поинтересовался Лео, поднимаясь со складного стула.

— О пилюлях, которые вы только что приняли.

— Средство для роста волос.

— Что, прошу прощения?

— Эти пилюли дал мне Уилл. Вы помните Уилла, моего брата? У него роскошная шевелюра. Все его вечно спрашивают, как он ухаживает за волосами. Так вот эти пилюли — его секрет.

Брайони подозрительно прищурилась:

— А вам-то зачем эти пилюли? У вас прекрасные волосы.

— Чтобы предотвратить облысение, разумеется.

Легкомысленный тон Лео вывел Брайони из себя.

— Облысение невозможно предотвратить. Вы бы лучше употребили эти пилюли на то, чтобы укрепить дамбу вашего самообладания, сдерживающую яростные волны вашей души.

Лео рассмеялся. Брайони всегда удавалось отразить удар, когда он слишком уж вольно играл словами.

Они могли быть счастливы вместе.

— Что случилось? — спросила Брайони, сбавив тон.

— Ничего, — мягко улыбнулся Лео. — Я просто забыл, как вы остры на язык, вот и все.

Брайони на мгновение опустила ресницы, а когда снова подняла глаза, ее лицо казалось неподвижным, как гипсовая маска.

«Неприступная крепость». Будучи мужем Брайони, Лео слишком часто видел на ее лице это выражение. Казалось, она захлопывает ворота и отступает в цитадель. Лео это всегда приводило в бешенство. Брак означает, что супруги делят чертову крепость. Прекрасная дама не станет заставлять несчастного рыцаря бродить вокруг замка в тщетной попытке найти вход.

Быть может, всему виной была стреляющая головная боль и поднимающийся жар — фенацетин еще не успел подействовать. Или это усталость отуманила его разум? Лео отшвырнул жестяную кружку, схватил Брайони за отвороты жакета и, прежде чем она успела возмущенно вскрикнуть, зажал ей рот поцелуем.

Этот поцелуй, способный взорвать каменную стену, мог означать только одно: «Викинги у ворот, захватчики грабят город, варвары схватили владычицу цитадели». Рот Брайони, прохладный и влажный, хранил вкус зубного порошка. Едва поняв, что такое близость между мужчиной и женщиной, Лео захотел испытать ее с Брайони, с девушкой, скрывавшей в себе свои чувства, с той, что сносила боль, тоску и горе в полном одиночестве.

Брайони с силой оттолкнула его. Они замерли, глядя друг на друга. Мисс Аскуит тяжело дышала. Мгновение спустя Лео вдруг понял, что тоже задыхается.

Брайони молча открыла и закрыла рот. Наконец она заговорила:

— У вас жар. Вы весь горите.

— Да, — кивнул Лео. — Я всегда мечтал спалить вашу крепость дотла.

Настал удачный момент для расставания. После этих победных слов Лео следовало бы гордо удалиться. Но его охватила предательская слабость, голова закружилась. Воздух словно сгустился, перед глазами поплыли странные желто-зеленые пятна.

— Лео, что с вами? — Голос Брайони раздавался откуда-то издалека.

Лео пошатнулся. Брайони подхватила его своими удивительно сильными руками. И тут его затрясло.

Он был в Принстоне и дрожал от холода. Котел центрального отопления, обычно снабжавший горячей водой батареи в аудиториях, неожиданно закапризничал и вышел из строя. Перед Лео стройными рядами сидели студенты, закутанные в пальто и обмотанные шарфами. Исполненные особого, типично американского энтузиазма, они ждали начала лекции. Все они прилежно трудились целый семестр, предвкушая тот день, когда смогут наконец постигнуть премудрости абсолютного дифференциального исчисления и переосмыслить все, что когда-либо знали о скалярах, матрицах и векторах. Лео заговорил. Его затянутая в перчатку рука, сжимавшая мел, выводила формулы, покрывая доску загадочными символами высшей математики. Но движения его были механическими. Брайони собиралась покинуть Америку после Нового года. На этот раз она направлялась в Индию: миссии «Зенана» всегда требуются женщины-врачи, чтобы помогать тем несчастным, что обречены на затворничество в женской половине дома.

Лео не понимал, почему люди думают, что необходимо оповещать его обо всех передвижениях Брайони. Если бы ему хотелось постоянно следить за ней, он отказался бы аннулировать брак.

«Боже, как холодно». Руки его дрожали. Он не в силах был разобрать только что написанное. Это знак интеграла или «альфа»? И как он мог перепутать одно с другим?

Нет, его терзал не холод. Тело его горело огнем. И был он не в Америке, а на дюнах Туниса, лежал, пережидая изнурительную жару, в бедуинском шатре своего приятеля по Кембриджу, чей отец-француз занимал пост губернатора колонии.

«Почему геометрия? Разумеется, геометрия. Как еще смог бы постигнуть человек устройство Вселенной?

А что, если мы так и не сможем познать устройство Вселенной?

Нет, еще не все потеряно. Одна лишь высшая математика способна выразить сущность чересчур серьезной женщины». — Лео весело усмехнулся.

Но даже в сердце пустыни ему не приходилось так страдать от жары. Тело плавилось, словно его выбросили из шатра под палящие лучи солнца.

Лео тихо застонал. Голова пылала, как подожженный Нероном Рим.

Теперь он наконец понял, где находится. Ему десять лет, и он мечется в бреду после укуса змеи. Девочка из соседнего поместья, умело управлявшаяся со скальпелем, околдовала его, свела с ума. Лео просидел на дереве три дня подряд, наблюдая, как она препарирует куропатку, фазана, а затем форель. На четвертый день она не пришла, и Лео, спускаясь с дерева, наступил на гадюку.

Слишком жарко. Господи, как жарко. Кто-то приподнял его голову и прижал что-то прохладное к губам. Лео понятия не имел, что это значит.

— Пейте, — приказали ему.

Лео все еще не понимал, что от него требуется.

Минуту спустя в рот ему потекла вода: его поили с ложки. Он ожидал, что влага испарится, едва коснется его губ, но вода наполнила рот, приятно смягчая сухость.

— Вам лучше это проглотить.

Так он и сделал.

Но в следующее мгновение в рот Лео положили пилюлю, горькую, как сама несправедливость, и это ему вовсе не понравилось. Он немедленно ее выплюнул.

— Лео, вы болван. Если бы вы с самого начала честно рассказали мне о своей болезни, я заставила бы вас сразу принять хинин. У вас температура выше сорока, скорее выпейте лекарство.

Проклятие! Только не малярия. Он люто ненавидел хинин, потому и бросил принимать его профилактически после первой же недели пребывания в Индии — не смог справиться с отвращением.

— Не глупите, Лео. — Брайони постучала пилюлей по его зубам.

Если в мире и существовала напасть хуже, чем сама болезнь, то это был хинин. Лео и не подумал открыть рот. Брайони попыталась разжать ему зубы, но не тут-то было. Она возмущенно фыркнула:

— Если вы станете упрямиться, мне придется ввести лекарство ректально.

Лео рассмеялся.

«Это смахивает на извращение», — ответил он мысленно.

— Не думайте, что я этого не сделаю, — пригрозила Брайони.

Лео беспечно улыбнулся. Ему не придется ощутить едкую горечь хинина, если его введут через задний проход.

Брайони огорченно вздохнула:

— Вам придется принять лекарство, Лео.

Лео оставил ее слова без внимания. Где-то в отдалении переговаривались между собой кули. Гремели котлы и сковороды: Саиф-Хан собирал кухонную утварь. Полог палатки хлопал под легким ветерком. И Лео вновь перенесся в прошлое, вернулся к двадцати четырем годам — к своей первой брачной ночи. Тогда он впервые был с Брайони, умирая от желания, дрожа от предвкушения близости.

Во время церемонии и после, в окружении гостей, во время свадебного застолья, невесту, казалось, одолевали сомнения. Лео понимал, что она трусит. Он испытал нечто подобное перед поездкой во Францию, внезапно поняв, что ему предстоит связать себя обязательствами на всю жизнь, став мужем самой Брайони Аскуит, совершить шаг, который все, кроме него, считали полнейшим безрассудством.

Охваченный смятением, он совершил глупость. Но глупость помогла ему прозреть, осознать, что Брайони предназначена ему судьбой. Эта женщина создана для него, и пусть остальной мир катится ко всем чертям.

Он убедит Брайони, что она сделала правильный выбор, что оба они все решили верно. Он пробудит в ней чувственность и овладеет ею медленно, нежно; именно об этом мечтал бы он сам, будь он женщиной, впервые доверившейся мужчине. А после будет баюкать ее в своих объятиях, безмолвно наслаждаясь этим неслыханным счастьем, зная, что желание его сердца наконец исполнилось.

Он никак не думал, что Брайони, окаменевшая, неподвижная как бревно, будет лежать перед ним, плотно стиснув зубы, отвернув голову так, что натянутые жилы на шее, казалось, вот-вот лопнут.

Он делал все возможное, пытаясь смягчить для Брайони боль первой близости и доставить наслаждение. Но даже малейшее его прикосновение было ей неприятно.

Потом, захваченный нарастающим желанием, не в силах сдержаться, он изверг семя, однако смущение и растерянность отравили радость. Обняв жену, он нежно прижал ее к себе, ища утешения в теплой близости их сплетенных тел, хотя оба они по-прежнему были в ночных сорочках— Брайони попросила оставить часть одежды, и Лео уступил, потому что не хотел слишком спешить, ведь это была их первая ночь.

— А теперь я хотела бы поспать, — сказала новобрачная.

Лео не сразу понял, что она просит его покинуть спальню, уйти к себе.

— Что-то случилось, Брайони?

— Ничего, — резко отозвалась она. — Ничего не случилось. Я просто хочу спать.

Он попытался поцеловать ее на прощание, но она закрыла губы рукой.

— Помните, что я говорила? У меня небольшая простуда. Я боюсь заразить вас.

Лео изо всех сил пытался успокоиться: для Брайони это первая ночь, обычные страхи новобрачной, не стоит придавать этому значения; ей понадобится несколько дней, чтобы привыкнуть, только и всего. Но, уныло плетясь к себе в спальню, он мог думать только об одном: «Что, если это не так? Что, если она всегда будет такой?»

— Если я поцелую вас, вы примете лекарство?

Вопрос вырвал Лео из дремы, близкой к беспамятству.

— Что? — вяло промямлил он, не в силах поднять веки.

— Если я поцелую вас, вы примете лекарство?

Ему вновь было двадцать восемь, его терзал жестокий приступ малярии, он лежал в палатке в одном марше пути к северо-западу от перевала Ловарай, и женщина, бывшая когда-то его женой, пыталась подкупить его, предлагая поцелуй в обмен на разрешение спасти ему жизнь.

— Идет, — кивнул Лео. — Только, чур, не жульничать.

Он не собирался глотать это собачье дерьмо (так он называл про себя хинин), чтобы его по-сестрински чмокнули в щечку.

Брайони обхватила ладонями его лицо, и он ощутил ее неровное дыхание, сохранившее запах зубного порошка. Ее губы нежно коснулись его губ, мягкие, невинные, как пасхальные кролики, скачущие по лужайке, — а потом вдруг ее язык скользнул в горячую глубину его рта.

Казалось, Лео пронзила молния, но в следующее мгновение Брайони уже лежала распластанная на кровати, в его объятиях, и он жадно впивал в себя восхитительный, пьянящий вкус ее губ. Его переполняло желание, грешное, нечестивое, жаркое, как адское пламя.

Брайони, его Брайони, счастье его жизни, сотрясала дрожь. Он обожал и ненавидел эту холодную, неприступную женщину. Он боготворил бы ее, если бы она только позволила, но она никогда не позволит. Брайони на своем ледяном пьедестале всегда останется для него недосягаемой, поскольку равнодушна к страстям простых смертных вроде него.

Она положила ладони ему на плечи. Лео ожидал, что она оттолкнет его, но Брайони лишь нежно коснулась пальцами его щеки. И Лео окончательно потерял голову.

Задрав подол ее юбки и сорвав с себя брюки, он одним мощным движением овладел ею. Нахлынувшее блаженство ошеломило его, лишив разом зрения, слуха и способности говорить. Перед ним открылся мир ощущений. Эта женщина была его раем, его благословением. Никогда прежде он не испытывал такого острого наслаждения, такой исступленной нежности. Жаркая темная волна захлестнула его, опустошая, осушая до дна, тело содрогнулось, извергая влагу.

И сразу навалилось изнеможение. Лео обмяк, не в силах пошевелиться. Едва дыша; смутно, словно сквозь сон, он почувствовал, как Брайони высвободилась и соскользнула с кровати.

Мягко, но настойчиво она положила ему в рот пилюлю.

— Вы обещали, — прошептала она дрожащим голосом.

Лео проглотил хинин, запил водой, которую подала ему Брайони, и снова рухнул на подушку.

Ему было двадцать восемь. Его брак распался три года назад, и он только что овладел бывшей женой.

Ошеломленная, Брайони тяжело опустилась на стул.

Лео долго бредил, бормотал что-то бессвязное, говорил о математике. Он упорно отказывался принять хинин, и Брайони, рассерженная, доведенная до отчаяния, готова была применить силу.

А потом он начал звать ее по имени, снова и снова. «Брайони, Брайони, любимая. Что случилось, Брайони?» Лео метался в бреду, твердя ее имя, не сознавая, что говорит, не слыша ее, а для Брайони его сбивчивая речь звучала волшебной, сладкой до боли музыкой, чудесной одой.

Ей показалось вполне естественным предложить ему поцелуй в обмен на лекарство, ведь Лео поцеловал ее как раз перед тем, как его сразил приступ малярии. Брайони и представить себе не могла, что он способен на такую яростную вспышку страсти. Она только успела склониться над ним и поцеловать, как в следующий миг он уже накрыл ее своим телом, а потом, задыхаясь от подступающего блаженства, пронзил ее плоть.

Но ее потрясло не столько то, что Лео в его состоянии сумел овладеть ею. Больше всего ее поразило, что она позволила ему это и что их краткое исступленное соитие доставило ей такое острое, хотя и неполное наслаждение.

И что ей отчаянно хотелось продлить его.