"Приключения наследницы" - читать интересную книгу автора (Кондрашова Лариса)Глава втораяМне поневоле пришлось обратить внимание на то, как в последнее время сдал наш Амвросий. Буквально в последний год он стал совсем седым и спина его потеряла прежнюю прямоту. Правда, разум дворецкого был еще достаточно крепок, характер строг и непреклонен, так что остальные слуги боялись старика как огня. Но он отчего-то вдруг почувствовал необходимость взяться за мои дела, словно готовился в самое ближайшее время умереть, а до того успеть передать меня в чьи-нибудь хорошие руки. На самом деле старику было сорок восемь лет, всего на два года больше, чем моему отцу, князю Михаилу Болловскому, когда разорвавшееся поблизости вражеское ядро – или шальная пуля, я точно не знала – лишило наш род своего последнего мужчины. Я не знала, почему мой отец, которому по роду его деятельности полагалось сидеть где-нибудь в Главном штабе и планировать ход сражений, вместо этого оказался в самом опасном месте фронта всего лишь с одним ординарцем. Но видимо, узнать об этом мне уже было не суждено. Итак, в один прекрасный момент я позвала Амвросия в гостиную и сказала: – Амвросий, мне нужно с тобой поговорить. – Я давно этого жду, ваше сиятельство, – отозвался он, и мне послышалось осуждение в его голосе. Давно ждет? То есть мне следовало завести этот разговор гораздо раньше? Но как он смеет пенять мне на то, что я... никак не хотела взрослеть и принимать нелегкую правду о моем положении. Нет, скорее всего это я себе придумала. Амвросий просто не осмелился бы меня осуждать. Но я сама все не решалась заняться делами, все тянула, медлила, как будто это могло замедлить необходимость моего взросления. Потому, едва приняв решение всерьез заняться делами, я тут же стала себя корить за то, что сделала это слишком поздно. – Скажи, мы теперь бедные, да? – выпалила я. Ну вот, опять я не хотела определять этого сама, а пыталась заставить сказать страшные слова бедного Амвросия. – Я не могу знать этого наверняка, княжна, но, поскольку из вашего имения в Дедове теперь не поступают деньги на содержание дома, можно предположить, что их нет. Управляющий господин Фридрих всегда был так обязателен, так своевременно присылал деньги... Вот уже четыре месяца он даже не пишет. – А если его нет в живых? – предположила я. Лицо опытного слуги не выразило никаких эмоций, разве что легкую задумчивость. – Все может быть, – наконец отозвался он. – Если он умер своей смертью или погиб в результате военных действий, то этого просто некому больше сделать. Иными словами, что-то на вашей земле выращенное продавать и получать за это деньги. Если есть с кого и за что получать... В таком случае нужно срочно нанимать нового управляющего. А для этого... – Нужно в Дедово кому-нибудь поехать, – продолжила я его мысль. – И поехать, кроме меня, некому. Амвросий нехотя кивнул. Одно только: нанять нового управляющего мне вряд ли удалось бы в силу того, что я была слишком молода и не имела опыта распознавать деловые качества того или иного человека. Но я отчего-то уверилась, что достаточно будет мне прибыть в имение, как там, на месте, для меня все прояснится. И даже я, несмотря на младость лет, смогу принять верное решение. И вот до моего московского дома осталось добираться совсем недолго. С крестьянином, что вез меня на телеге, мы решили доехать до рынка, а там уже попробовать найти извозчика. Не всех же лошадей извели французы! Извозчик и в самом деле нашелся. Правда, его лошадь плелась пешком до нашего дома часа полтора, в то время как нормальный рысак домчал бы нас вполовину быстрее. Картина, которая предстала моим глазам, способна была бы вызвать обморок у более впечатлительной барышни. Но, как любила повторять моя гувернантка Мадлен, оставшаяся в Париже, «настоящая аристократка должна владеть своими чувствами»! И я владела. Все равно появившийся где-то внутри холодок некоторое время не давал мне вздохнуть полной грудью от удара, каковой я получила. Наш дом, тот, что прежде сиял по вечерам огнями, а днем – чисто вымытыми стеклами, теперь пялился на нас пустыми глазницами окон. Металлическая кованая ограда уцелела, но ворота, ажурный узор которых называли не иначе как произведением искусства, куда-то исчезли. Белые колонны парадной лестницы оказались посечены осколками снарядов, а мраморные ступени выщерблены, словно по ним взад-вперед таскали тяжелые пушки. Теперь я поняла, почему в письме Хелен говорилось о развалинах. Другого слова она и подобрать не смогла. Разве что – руины. Где же могла жить она сама? Где жила моя бедная мама? Не иначе во флигеле, где прежде обитал наш садовник. Так и оказалось. Современные писатели любят сетовать на то, что молодое поколение – надо понимать, к нему отношусь и я – выросло бездуховным и бесчувственным... Вообще с множеством «без». Но думаю, ни один молодой человек на моем месте не остался бы равнодушным. И испытал бы чувство запоздалого гнева, возмущения или остолбенения, наблюдая вместо богатого дома жалкие останки будто бы прежде живого, цветущего организма. На нетвердых ногах я отправилась к флигелю, в какой-то момент даже покачнувшись, потому что Сашка осторожно поддержал меня под локоть. Этого еще не хватало – проявлять слабость перед слугой! Первые несколько минут после нашего с ней знакомства обрадованная Хелен только и делала, что говорила, а я, все еще ошеломленная, не слышала и половины из ее болтовни. – Бедная княгиня! Как она страдала! Говорила: «Доченька, моя доченька!» Это меня удивило. Моя мама сентиментальностью не отличалась. И причитать по мне, живой, лежа на смертном одре, было бы и вовсе ей не свойственно... Невольно я оглянулась на Аксинью. Она отвела взгляд, словно не соглашалась со словами Хелен, но при этом не хотела вмешиваться. Как бы то ни было, а Хелен по положению была выше крепостной девушки, и Аксинья это прекрасно понимала. – Хелен, а как вы познакомились с мамой? – осторожно поинтересовалась я. – О, княгиня была так добра, она приютила меня, несчастную, которая бродила по Москве без куска хлеба и пристанища... Чем больше Хелен рассказывала, тем больше ее рассказ казался мне невероятным. Чтобы моя мама подобрала незнакомую англичанку, никем ей не представленную, да еще и привела ее к себе, сама не имея приличного жилья? Это было так на нее не похоже. Или я совсем не знала собственную мать? От рассказов о моей матери Хелен перешла к своим злоключениям. Она называла какие-то имена, упоминала каких-то добрых людей, без которых она бы не выжила... Потом она произнесла некое мужское имя, которое весьма удивило меня. То есть мало ли иностранцев посещало Россию во времена ее благоденствия, но чтобы во время войны! А тут Хелен увлеклась: Джим то, Джим это, так что в конце концов я не выдержала и поинтересовалась: – Кто такой Джим и что он делает в нашей бедной стране? – Я же объясняю вам, княжна, – обиженно взглянула на меня Хелен. – Джим Веллингтон случайно остался в Москве. Он приехал из Петербурга, где работал в английской миссии... – И что ему нужно? Я спросила это машинально: мне не было никакого дела до соотечественников Хелен. – Ему ничего не нужно! – От возмущения акцент у Хелен усилился. – Но я его соотечественник... соотечественница! Было бы странно отказываться от встреч с ним той, которая оказалась в столь бедственном положении... – А почему вы оказались в бедственном положении? – не унималась я. Что-то в разговоре Хелен меня раздражало: то ли ее тон, несообразный с моим представлением о прислуге, пусть и иностранке, но не имевшей при себе ничего такого, что давало бы ей право на такой тон; то ли ее снисходительное отношение ко мне, как ни крути, ее госпоже – а в противном случае чего бы вдруг мне пришла в голову мысль ей помогать или, например, брать с собой в Дедово. Наверное, потому мне и хотелось отвечать Хелен тем же. Или задать ей нелицеприятный вопрос... Чтобы сбить ее с этого высокомерия. Я вообще не понимала, что мешает мне немедленно расстаться с этой иностранкой, перед которой у меня вообще не было никаких обязательств. – И он вас навещает в этом флигеле? Хелен обиженно поджала губы и замолчала, давая своим видом наглядно понять, что я груба и невоспитанна. Неподвижно стоявший до сего времени у дверей Сашка вроде невзначай закашлялся: – Разрешите мне, ваше сиятельство, оглядеться: что и как? Конюшня вроде цела. На мгновение у меня мелькнула мысль: «А вдруг окажется, что в конюшне стоит наша карета и две живые и невредимые лошади?», но Хелен поторопилась меня в том разуверить. Предвидя мой вопрос, она быстро заговорила: – Лошадей мы с княгиней продали. Она болела. У нас не было денег на хлеб и на врача... Я опять выхватила одну фразу из бормотания Хелен и принялась размышлять над ней: чего вдруг у моей матери не было денег? Это у Амвросия в самом скором времени после отъезда княгини не оказалось денег, потому что она забрала с собой все, что в доме было, заявив: – Съезжу в Дедово и оттуда пришлю тебе на хозяйство. – ...Карета стоит в конюшне, я не знаю, может, ее надо осмотреть, что-то смазать, но лошадей все равно нет. Денег у нас тоже нет... Аксинье приходится стирать у людей. Аксинья – наша крепостная. При бабушке она состояла последние лет пять. Потому что служанка была еще молода. Если и не моя ровесница, то старше ненамного. На языке у меня просто вертелся вопрос: «А что делала ты?» В самом деле, госпожа, нанявшая ее на работу, умерла. Любая другая служанка на ее месте нашла бы другую работу. А Хелен пользовалась тем, что зарабатывала Аксинья, и сидела ждала, пока приеду я. Может, мама ей что-то пообещала? Может, не заплатила за работу, потому Хелен теперь ждет, что это сделаю я? – Аксинья, – обратилась я к служанке, – пойдем, проводишь меня к конюшне, я тоже хочу взглянуть на карету. На самом деле мне хотелось кое о чем расспросить ее, но с глазу на глаз. – Аксинья, что, у матери... я хочу сказать, у княгини, в самом деле не было денег? – Не было, – прошептала девушка. – Я не знаю, куда они делись. – Может, она спрятала их куда-нибудь? Я уже начала злиться неизвестно на кого. В самом деле, послушать обеих женщин, моя мать, княгиня Болловская, была просто нищей, если, заболев – не так уж много времени провела она в Москве, – не имела денег даже на то, чтобы заплатить врачу. – В саквояже ее сиятельства денег не оказалось. Я думала – может, она прятала их под подушкой? Но когда перестилала постель, тоже ничего не нашла. Девушка лепетала свои оправдания, как будто я обвиняла ее в отсутствии денег. Или она думала, что всегда будет считаться виноватой, что бы ни случилось? Ее можно было понять. Княгиня Лидия Филипповна Болловская не отличалась мягким характером, и от нее прислуге доставалось в первую очередь. Причем личные качества девушки были в этом случае вовсе не важны. Виноватым у матери оказался бы даже ангел... Впрочем, что это я? Нарушаю святое правило: о мертвых либо хорошо, либо ничего. О маминых планах Аксинья могла и не знать. Княгиня была человеком достаточно осторожным. Ей приходилось много ездить не только по стране, но и за границей. И при этом не всегда ее сопровождал отец. Может, она заплатила за что-то? Тем же мастерам, которые должны были восстанавливать разрушенный войной дом. Но для такой версии не было никаких оснований. Да и мать не стала бы отдавать кому бы то ни было деньги за несделанную работу. Грешным делом, у меня мелькнула мысль: а не пойти ли мне к московскому полицмейстеру и не попросить разобраться в том, куда подевались наши деньги? Но мне было стыдно. Я ведь стала бы подозревать слуг, среди которых одна – моя крепостная, а другая вообще иностранка. – Мама не говорила, может, кто-то ее обокрал? Неужели она ни разу не хватилась денег? – продолжила я неуклюжие попытки по выяснению сих странных обстоятельств. – Лидия Филипповна были в беспамятстве. – С первого дня болезни? – Как в ночь заболели, так больше в себя и не приходили. – И что, врач ее болезни не удивлялся? – Удивлялся. Говорил: «Где она могла ее подцепить?» Болезнь эту. Вроде она какая-то не наша. – Ты знаешь этого врача? Аксинья замотала головой: – Не знаю. Его приводила Хелен. – Он что, тоже иностранец? – Нет, говорил по-нашему. Такой старенький... Виктор Афанасьевич его звали! Больше мне не удалось вытянуть из нее ничего путного. На все вопросы Аксинья бубнила: «Не знаю», «Не видела». – Ладно, пошли обратно. Я повернулась и пошла к флигелю. – А как же конюшня? – спросила она недоумевая. – Золотарев все сам осмотрит и мне расскажет. Некоторое время Аксинья шла молча, а потом вдруг сказала: – Ой, простите, я и запамятовала! На днях приезжал офицер, спрашивал княгиню Болловскую. Я сказала, что она умерла, но скоро должна приехать ее дочь. Он оставил депешу и просил, ваше сиятельство, вам ее передать. – Что за депеша? – удивилась я, как раз открывая дверь. – Вот она. – Аксинья прошла к лавке, на которой, надо понимать, она спала, и подала мне конверт, на что Хелен едва взглянула. В какой-то момент мне показалось, что сургучная печать на конверте нарушена. Но потом я решила, что Аксинья всего лишь не придала этому значения и положила его куда-нибудь не слишком аккуратно, вот сургуч и треснул. Я вскрыла конверт. Госпожу княгиню Болловскую и в самом деле приглашали пожаловать в любое удобное для нее время в Московскую Особенную канцелярию при военном министре по адресу такому-то. Можно было бы проигнорировать это приглашение, но какой-то граф Федор Матвеевич Зотов нижайше просил не отказать в просьбе и посетить заведение, в котором он служил, как я поняла, в чине полковника. Делать во флигеле мне все равно было нечего, так что я решила последовать приглашению. Взяла извозчика, отмечая мимоходом, что эта трата моими планами не предусмотрена, и поехала туда, куда меня прибыть «нижайше просили». Надо сказать, что здание, в котором находилась Канцелярия, от огня не пострадало, из чего я заключила, что сгорела не вся Москва, как говорили об этом в Питере. – Рад! Очень рад! – радостно частил граф Зотов, задерживая мою руку в своей, на мой взгляд, непозволительно долго. Мне не хотелось его слишком явно отталкивать в самом начале нашего общения, не узнав, зачем меня вызывали в Особенную канцелярию. Уже одно это название заставило бы иную молодую женщину трепетать от страха. Но я была дочерью своего отца и справедливо полагала, что князь Болловский достаточно сделал для своей страны, чтобы его наследники – пока, увы, в единственном числе – могли не бояться вызова в это важное учреждение. – Отрадно видеть в своем скромном кабинете столь красивую женщину, как вы, княжна! Подумать только, на плечи совсем юной девушки выпали испытания, не каждому опытному мужу под силу. Федор Матвеевич прямо лучился радушием и сочувствием, но у меня осталось впечатление, что господин граф при этом внимательно меня разглядывал. И в этом разглядывании не было никакой восторженности, только холодное изучение. – Что-то подсказывает мне: с вами я могу быть предельно откровенен и знать наверняка, что ничего не выйдет наружу из стен нашего уважаемого заведения. Я лишь кивнула, потому что полагала: людей, занимающих, подобно Федору Матвеевичу, должность военного советника, больше красила бы немногословность. Впрочем, это скорее из вредности. Как бы я себя ни уговаривала, что ничего плохого мне сделать не могут, а все равно ощущала некоторую сухость во рту и легкую дрожь в коленях. Потому мне и не хотелось продлевать это непривычное и не слишком приятное состояние, а побыстрее выяснить наконец: зачем я понадобилась столь серьезному ведомству? В это время в кабинет с легким стуком вошел, полагаю, адъютант графа, с подносом, на котором стояли чашки с чаем, вазочка с печеньем и конфетница. Федор Матвеевич решил разрядить обстановку, казавшуюся слишком официальной. – Вы в Москву к родственникам? – спросил Зотов, мило улыбаясь. Уж он-то, казалось, должен знать, что никаких родственников в Москве у меня нет. Я внимательно посмотрела на него и ничего не ответила. Легкая улыбка тронула его губы. – Простите, я сказал глупость. Однако вы и в самом деле не по возрасту выдержанны. В его тоне послышалось непритворное восхищение. Всякой женщине приятны комплименты, сказанные от души, потому я снизошла до объяснений: – Мне приходится делать инспекцию своей недвижимости. Возникла настоятельная необходимость... – тут я споткнулась. Сказать графу, что я всерьез обеспокоена состоянием своих дел? Что нахожусь на грани бедности? А надо ли ему об этом знать? – Но ведь вы пригласили меня в свое заведение не для того, чтобы интересоваться моими делами. – Кто знает, кто знает, может быть, наши с вами дела очень даже связаны, и может статься, от состояния ваших дела зависят и наши, – проговорил он туманно, затем гибко поднялся из-за стола и прошелся по кабинету. Проделав это машинально, граф как бы спохватился. – Простите, дурацкая привычка. Когда я хожу, мне легче думается. Не знаю, как удобнее изложить дело, которое имеет к вам наше ведомство. Вы слышали о таком французском политике, как Талейран? С некоторых пор, осознав непозволительную медлительность в части собственного взросления, а как следствие, и направление моего самообразования, я стала регулярно читать газеты и интересоваться событиями, происходящими в мире. – Если не ошибаюсь, его зовут Шарль-Морис. Кажется, он был министром иностранных дел у Наполеона. Возможность козырнуть своими познаниями принесла мне некоторое удовлетворение, как и вид приподнятых в удивлении бровей Федора Матвеевича. – А если совсем точно, то Шарль-Морис Талейран-Перигор... Браво, княжна! А впрочем, чему я удивляюсь? Вы – дочь своего отца и не могли быть другой. Сколько раз мне еще будут об этом говорить? Все равно я не смогу принести своей стране такую же пользу, как мой отец. Или ведомство графа пользуется и услугами женщин? В таком случае мне бы хотелось иметь и собственную значимость, кроме как сходство с отцом некоторыми своими качествами. – Ваше сиятельство, вы не находите, что в нашем общении чересчур много патетики? Притом, что я так и не узнала, чем вызван интерес вашего ведомства к моей скромной персоне... – Наверное, я вела себя нахально и вполне могла шокировать графа своим поведением, но у меня было не так много выдержки, как декларировал только что Федор Матвеевич, чтобы без ущерба для своего спокойствия играть с графом в дипломатические игры. Но господин Зотов, однако, вовсе не спешил удовлетворить мое любопытство, и тогда я продолжила: – Погодите, попробую угадать. После смерти отца осталось незавершенное дело, каковое вы думаете разрешить с моей помощью. Граф согласно кивнул, не сводя с меня ободряющих глаз. – Но мне придется вас огорчить: я была слишком мала и, наверное, легкомысленна, чтобы интересоваться его делами, а потому... – Нет-нет, Анна Михайловна, вы меня неправильно поняли. Речь идет всего лишь об одном документе, который может найтись... как раз во время вашей инспекции, в которую наверняка входит просмотр бумаг, оставшихся вам в наследство, и может произойти так, что вы случайно наткнетесь... – Вы думаете, что мой отец мог хранить какой-то секретный документ среди обычных деловых бумаг вроде отчетов нашего управляющего или его переписки с кем-то из немецких знакомых?! – На вид этот документ – всего лишь обычное дружеское письмо и человека непосвященного даже не заинтересует, но нам... просто необходимо его получить, понимаете, необходимо! Он чуть ли не вскричал, и я выразила недовольство тем, что встала со стула, намереваясь покончить с этой неприятной беседой. В самом-то деле, при чем здесь я? Если ведомство графа утеряло какое-то там письмо, то за это я никак не могу быть ответственна. Вместо того чтобы сказать «спасибо» – я бросила свои дела, задержала отъезд в имение (кстати, а на чем?), – полковник, пусть он даже и граф, вынуждает меня терпеть его невоспитанность. – Анна Михайловна! Княжна! Ради Бога простите мою несдержанность, – поняв, что я не на шутку рассержена, чуть ли не взмолился Федор Матвеевич. – Но пока шла война, никто этим документом не интересовался, а теперь, когда французов бьют в хвост и гриву, мое начальство вдруг стало задавать мне вопросы, каковые следовало бы списать на войну. В конце концов, я же не Господь Бог! Всего лишь какое-то письмо! Тут вся Москва горела... – Вы хотите сказать, что это было письмо Талейрана? – сообразила я. – Именно. И доставить его императору должен был генерал Болловский, ваш отец. Он с адъютантом опередил французов разве что на пару часов... А теперь императору срочно потребовалось это письмо! До шестнадцати лет мне оставалось еще четыре месяца, но этого оказалось достаточно, чтобы понять: мужчины словно дети. Если им что-то нужно, они не признают доводов рассудка. Я бы на месте императора... Поймав себя на этой мысли, я едва не расхохоталась вслух. Ай да Анна! Пытается представить себя ни много ни мало на месте российского вседержителя. Но тут я взглянула на понурое лицо Федора Матвеевича, и мне стало его жалко. – Вы думаете, ваше сиятельство, я могла бы вам помочь? Он сразу оживился. Потому что план наверняка у него был и он надеялся, что сразу мне его выложит, но что-то в его замысле оказалось не так. Очевидно, я представлялась ему молоденькой дурочкой, которой можно легко манипулировать. Но я, как выясняется, не знала даже того, что выехавший из Петербурга отец посещал и наш московский дом, и имение Дедово. – Ваш московский дом – точнее, его остатки – мы уже осмотрели. Как и флигель. Увы, ничего. В петербургском доме вряд ли что-то есть – ваш папа просто не успел туда доехать. Остается имение Дедово. Но оно так велико, что осмотреть все места, в каковых можно заподозрить тайники, довольно трудно. Скорее всего для этого понадобится не один день. – Но я даже представить себе не могу... То есть как раз в этот момент в моем мозгу мелькнула некая мысль... Но я вовсе не собиралась вот так, с кондачка, высказывать ее постороннему человеку. |
||
|