"Заколдованный участок" - читать интересную книгу автора (Слаповский Алексей Иванович)Глава 10 Последний сеансДля геодезистов Михалыча и Гены настал торжественный день: они закончили съемку местности. Нанеся на карту последние штрихи, условные значки и цифры, Михалыч достал бутылку, закуску, расстелил газету, аккуратно всё на ней разместил. – А почему не дома? – спросил неопытный Гена, для которого это был первый полевой сезон. – Последний день положено в поле отмечать. Ну, с удачным завершением работ! Чуть наклоняя стакан, Михалыч плеснул водку на четыре стороны и пояснил: – Обычай такой. Земля же нас кормит. Когда я проектировал Нурекскую ГЭС, мы шампанским землю уливали! Гена, человек современный, не разделил этого пафоса. Наоборот, съехидничал: – Ага. И чья теперь эта ГЭС? Нуреков? – А неважно. Важно – стоит, работает. Для людей. А нуреки они или чуреки, какая разница? За землю-кормилицу! Они выпили, закусили, Михалыч посмотрел вдаль и удивился: – Похоже, Аблизяров едет, его машина. Чего это он? Завтра утром должен был приехать... Боится, наверно, что мы тут слишком наотмечаем. И зря. Хорошая работа должна быть хорошо отпразднована. После той же Нурекской ГЭС я, помню, полторы недели в себя прийти не мог. А однажды просыпаюсь: темно, камень какой-то вокруг, сыро. Туда, сюда – всюду стены. Я думаю: всё, засыпало в выработке навсегда! Даже заплакал. И тут открывает жена... – Какая жена? Она с тобой в Нуреке была? – Да нет! Оказывается, я не помнил, как вернулся домой! И заснул в туалете, а лампочка перегорела. Ну, а она открывает, а я плачу. Она говорит: ты чего? А я говорю: от радости, что к тебе вернулся! А она говорит: да ты уж неделю как вернулся! Пока Михалыч рассказывал эту занимательную историю, начальник Аблизяров, сухой, энергичный сорокалетний мужчина, подъехал на своей машине, на «Ниве», к которой он, любя делать из обычного необычное, приделал спереди хромированный «кенгурин», сзади приставил антикрыло, тоже хромированное, сбоку подножки, как на мощном и большом джипе, тоже, естественно, хромированные, блестящие. Поэтому Михалыч и узнал ее издали. Аблизяров был необычайно раздражен и взвинчен. Вышел, хлопнув дверцей, и тут же поделился огорчением с работниками: – Путаники, черт бы их побрал! Это надо же: столько времени впустую потратили! – А что случилось? – спросил Гена. – А то! Не то! Не то снимали! Не ту местность! – Ты не шути, Аблизярыч, – не поверил матерый Михалыч, знающий, насколько геодезисты – люди, часто ограниченные в возможностях общения, – умеют выжимать из этих возможностей максимум, в частности, любят шутки и розыгрыши. – Это как? Ты сам нам командировку выписывал. Анисовка, Полынский район! – Анисовка, да. Но район Полянский! И область другая! – Это что же, нам не заплатят, что ли? – встревожился Гена. – А куда они денутся? – успокоил Аблизяров. – Ошибка их, а не наша! Из Москвы передали в наше региональное управление, а уж они напутали или в Москве – не наше дело! – Он подсел к газетке, Михалыч налил ему. – Тем более командировочные вы уже получили, суточные и всё такое. Заплатят и остальное, не бойтесь. – А тут, значит, мост не будет строиться? – Похоже, нет. – Аблизяров плеснул водку на четыре стороны, Гена с уважением смотрел на исполнение ритуала. – За землю-кормилицу! Она у нас большая, мерить всегда есть что! Михалыч, закусывая, сказал: – То-то я думал: зачем здесь железнодорожный мост, если железной дороги нет? – Зачем здесь железнодорожный мост, если железной дороги нет? Такой вопрос задал Лев Ильич брату и Юлюкину, войдя в администрацию. И тут же задал второй: – Кто вообще сказал, что тут собираются мост строить? – Все говорят, – ответил Андрей Ильич. – А с чего взяли? Все говорят! Юлюкин напомнил: – Ваучер это известие привез. Ему племянник сказал. Большой начальник. Опять же обычную дорогу-то ведут... Опять же геодезисты... – Обычную-то дорогу ведут! – закричал Лев Ильич. – Да она-то ни при чем! А геодезисты мне как раз и сказали, что никакого моста не будет! Да еще посмеялись надо мной: какой, говорят, вам мост, если у вас тут железной дороги нет? Андрей Ильич кивнул: – Я тоже об этом думал... Но я решил, что это от Мазуново к Полынску ветку протянут. Это же разные линии. – А зачем, если эти самые линии через пятнадцать километров сходятся? Что такого в этом Полынске и в этом Мазуново, если их соединять надо? Новость была ошеломляющей. – Да... А народ чуть не разбежался по этой причине, – сказал Юлюкин. Андрей Ильич пытался восстановить ход событий. – Нет, я же спрашивал... В областной администрации даже. Они сказали: это железнодорожники решили, а они у нас государство в государстве, где хотят, там строят. Юлюкин попробовал рассуждать логически: – Насколько я понял, железнодорожники сами не знали, что собираются тут что-то строить. Обычное дело: дали в Москву заказ на съемку, там напутали – сняли, да не то. Принесли карты железнодорожникам, тут-то они и увидели, что другая местность. – Но мы-то получаемся какие дураки! Сказал нам кто-то про мост, а мы сразу и поверили! – не мог успокоиться Лев Ильич. Андрей Ильич поспешил увидеть в этом приятное: – Надо людей обрадовать. Лев Ильич не разделил его настроя: – Это еще неизвестно, обрадуются они или нет. Некоторые вовсю готовятся уехать. А Ступины уже уехали, Квашина уехала, Клавдия уехала... – И Савичевы, и Суриковы собираются, – перечислил Юлюкин. – И Куропатовы. Ведут с Нестеровым переговоры, чтобы дома и участки продать. – Вот именно! – попенял Лев Ильич брату. – Ну, железнодорожники ладно, они где-то там, а Нестеров тут, под боком! И его толком ни разу не спросили, а зачем ему дома, собственно? Юлюкин и в этом оказался сведущ: – Известно, зачем. Прохоров его попросил. Для спекуляции. Ввиду моста полноценное сельское хозяйство вести тут нельзя будет, а дачи построить или коттеджи – самое то. Вот он и придумал: купить дешево, продать дорого. Может, он тут второе Поле Чудес построить задумал. С какими-нибудь компаньонами. – И мы на это спокойно смотрели? – вопросил Лев Ильич. Андрей Ильич защитился: – Мы не смотрели, а... Я с ним говорил. И с Прохоровым собирался. А главное, как ты людям запретишь, если они сами хотят? – Пусть сворачивает свою деятельность и уезжает к чертовой матери! – распорядился Лев Ильич по праву старшинства и характера. – Но напоследок сеанс обязан провести! Сегодня же вечером! И, чтобы не отказывался, объявление прямо сейчас повесить! Сразу же после кино его пустим. Ты его предупреди, Андрей Ильич! – Почему я-то? – Ты у нас власть, ты администрация! Андрей Ильич с неохотой согласился и с неохотой пошел к Нестерову. Он с неохотой пошел к Нестерову и застал его за необычным делом: прополкой огорода. – Сельским хозяйством заинтересовались? – Зарастает всё, неудобно. Бывшая хозяйка и помидоры высадила, и огурцы, и лук... Много всего. Люба Кублакова мне рассказала, как и что делать. Вот, пробую... – То есть совсем здесь освоились? – Ну, до совсем далеко... – Именно, что далеко, – зацепился за слово Андрей Ильич. – Как еще люди к вам отнесутся, когда узнают, что моста никакого не будет, а вы под это дело дома скупаете! Нестеров не шутя удивился: – Как не будет? – А так и не будет! – Планы изменились? – Никогда их и не было! Напутали, геодезистов не туда послали. Да Ваучер набрехал с чужого голоса. И вы тут как тут. И вам больше всего поверили, как интеллигентному человеку! – укорил Андрей Ильич. – Я вот, между прочим, всегда думал, что нашему народу без интеллигенции не выжить. Земля в России плохая, климат дрянь, люди выпить любят от безнадежности. Кто успеха у нас добивается? – философствовал Андрей Ильич, словно забыв, зачем пришел. – Производитель? Да ни за что? Кто ворует и кто торгует. И кто нефть с газом качают из общей земли. Но нефть с газом кончатся, а мозги останутся. Мозги – единственное наше настоящее богатство, вот что я понял. То есть интеллигенция опять же. Почему? Потому что человек любит всё делать за деньги или еще за что-нибудь, а думает он – даром. Понимаете меня? Не всегда, конечно, но часто. Вот я и надеялся: придумает интеллигенция что-нибудь не для своей выгоды, а для общей пользы. А что у вас получилось? Андрей Ильич не заметил, что вину всей интеллигенции свалил на Нестерова. Нестеров, впрочем, тоже этого не заметил, его волновал конкретный вопрос. – Я тоже ничего не знал, мне тоже сказали. Прохоров, в частности. Услышав фамилию ненавистного Прохорова, Андрей Ильич начал заводиться по-настоящему: – Вот именно, Прохоров. Я еще в прошлый раз спросить хотел, с чего у вас с ним такая дружба? – Никакой дружбы. Я его лечу, я оказался здесь и... И он попросил помочь. – Вот и помогли! Хорошо, народ, как почуял, не продал вам ничего! Одна Клавдия пострадала! – Почему пострадала? Я за деньги дом взял, не даром. – Какие деньги? Если бы не этот мост выдуманный, она бы, может, в три раза дороже продала! Или вообще бы не уехала! Искалечили женщине судьбу, я это так расцениваю! Короче, Александр Юрьевич, извините за откровенность, будем прощаться. Если с кем уже договорились или, не дай бог, аванс выдали, сворачивайте всё обратно. И спасибо за психологическую поддержку! За помощь, так сказать, интеллигенции селу! Кстати, будьте любезны, у вас сегодня сеанс после кино. Объявление уже повесили. – Я не уверен, что могу... – А это уже нас не касается! Можете не можете – надо! Проведете сеанс, и хоть прямо сразу домой. Извините, не держим! И Андрей Ильич удалился. С одной стороны, он был доволен, что выдержал марку, поступил, как строгий руководитель, обязанный заботиться о подчиненных людях и смело идти на конфликты с теми, кто пытается этим людям навредить. С другой – имея характер мягкий и добрый, он не мог не переживать, что испортил отношения с Нестеровым, который был ему, в общем-то, симпатичен. А Нестеров немедленно позвонил Прохорову. Он почему-то думал, что Прохоров знал про мост и учитывал ложные слухи, когда выстраивал свою махинацию: напуганные анисовцы продадут по дешевке дома, а потом обнаружится – никто на их земли не собирался посягать. Зато прекрасное место над рекой вблизи от новой дороги может стать вторым Полем Чудес, участки подскочат в цене, Прохоров славно нагреет руки. Но тот был совершенно искренне удивлен. Нестеров разбирается в интонациях: так натурально врать невозможно. Тем не менее он твердо сказал: – В любом случае, Вячеслав Иванович, я этим больше заниматься не буду! Прохоров попросил не горячиться, подождать его приезда. Анисовка же была вся взволнована новостью. В каждом доме она отозвалась по-своему. В каждом доме новость отозвалась по-своему: Наталья Сурикова, например, не обрадовалась, а огорчилась. Самому Василию было не до этого, он смотрел утренний повтор вечернего футбольного матча, который пропустил из-за работы. – Валяешься? – спросила Наталья, придя из магазина. – Не валяюсь, а лежу. – Это же вчера играли вроде? – увидела Наталья в телевизоре что-то знакомое. Она не увлекалась футболом, просто вчера телевизор молотил, как обычно, она невольно запомнила: эти в красных футболках, а те в полосатых. – Играли, а меня-то дома не было. Только счет не говори! – предупредил Суриков. – И не мешай. Но Наталья не была настроена оберегать равнодушный покой мужа. – Слышал, не будет никакого моста, оказывается? Никто нас не тронет. – Ну и радоваться надо. Будем жить, как жили. – Да то-то и оно. Я надеялась: переедем в город, дети в нормальную школу пойдут, ты в хороший коллектив устроишься, на виду будешь. Пить, может, меньше бы стал: всё-таки чужие люди. Это здесь при своих тебе не стыдно. – Куда ты прешь, левый край пустой! Дубина! Налево дай, говорю тебе! – закричал Суриков. Наталья отомстила за такое невнимание к ее словам, сказав: – Всё равно не забьют. Два – ноль, мы проиграли! Суриков тут же выключил телевизор. – Ну и вредная ты женщина! Как я с тобой живу вообще? – А я с тобой как живу? – Не нравится? – Нравится! Еще бы! Красота: ты три дня работаешь, неделю пьешь. И вообще, Василий, устала я. Денег вечно не хватает, ты вечно то пропадаешь, то пьешь, живу при муже как вдова какая-нибудь! Василия это слово просто ошарашило. – Что?! Ты меня похоронила уже? – Сам помрешь, если будешь так жить! – Нет, ты погоди! Ты, значит, мечтаешь, чтобы я загнулся? – Не дури, я этого не сказала! – Как раз это ты сказала! Ладно. Извините за беспокойство. Больше не будем! Василий, жестоко обиженный, пошел из дома. Наталья пожалела о своей резкости, крикнула: – Василий! Стой! Ты куда? – и тут же опять разозлилась: – Да пропади ты пропадом! – Пропаду, не беспокойся! – пообещал Суриков. И пошел куда глаза глядят. Он пошел куда глаза глядят. А глаза в данный момент оказались глядящими в сторону дома Куропатова. Куропатов тоже смотрел телевизор. – Привет, – хмуро сказал Суриков. – И ты не смотрел? – Да вчера весь день и всю ночь трубы на винзаводе чинил, авария была. Отгул дали. Только счет не говори. – Смотри, пожалуйста, мне-то что! Конечно, дороже футбола нам ничего нет! А люди – ерунда, на них и внимания обращать не стоит! – Ты чего это? – не понял Куропатов. – А того! – объяснил Суриков и вышел. Но тут же всунулся в дверь и сообщил: – Два – ноль, мы проиграли! Досадив таким образом приятелю, Суриков пошел дальше. К Мурзину. Тот, отдыхая в саду привычным образом, за бутылкой вина, был в курсе событий: – Футбол смотрел? Два – ноль продули, позорище! – Знаю! – Суриков сел и, не дожидаясь, когда предложат, налил себе полный стакан и выпил. – Не огорчайся, – сказал Мурзин. – Да я не из-за этого. Обидно, понимаешь? Я всё делаю, что могу! Я работаю как проклятый! Я сплю по пять часов в сутки! И она мне за это прямым текстом говорит: чтоб ты сдох! – Жена? – догадался Мурзин. – А кто еще? Только от родной жены таких гадостей и дождешься! Прямым текстом: считаю, говорит, себя вдовой! – Неосторожно, – оценил Мурзин. – Помнишь Стопарёва из Ивановки? Ехал домой, весна была, разлив. На плотине перевернулся с машиной, она утонула, он выплыл. Ну, само собой, выпил на радостях. А жена вместо того чтобы тоже порадоваться, муж ведь живой остался, ляпнула: жаль, говорит, ты там не утоп, пьяница! Стопарёв пошел обратно – и утопился. – Я слышал, хотел машину достать. – Как бы он ее достал? Утопился, говорю тебе! Или Фокеев Михаил из Распятовки. Тоже с женой поспорили, он ей: не дашь опохмелиться – повешусь. А она ему: ну и вешайся. Он пошел и повесился! Вот так на людей слова действуют. А женщины об этом не думают никогда! Обзываются вечно. Вообще неравенство у нас между мужчинами и женщинами, я заметил. Женщина тебя обхамит, а считается – правду говорит. А ты ей правду скажешь, ну, например, что слишком толстая или нос кривой, как есть на самом деле, а она тебе: хамишь! Согласен? – Полностью! Мурзин прикинул количество вина в литровой бутылке и пошел в дом, вспомнив, что у него тоже есть жена, она сейчас может прийти, обхамить и не дать продолжить отдых. Поэтому решил запастись заранее. А Суриков тяжело задумался. Рассеянно озираясь, он увидел в кустах кошки Мурзина. И какая-то мысль пришла ему в голову. Он взял кошки, взял недопитую бутылку вина и пошел со двора. По пути сорвал бельевую веревку. И отправился в лес. Он отправился в лес и отыскал там высокую осину, ветки которой начинались метров с трех от земли, нацепил кошки и полез вверх, следя за тем, чтобы из кармана не выпала бутылка. Забрался высоко. Тут ветки росли рядом – можно с удобством устроиться полулежа. Расположился, достал бутылку, отпил. Сказал сам себе: – Жаль, закуски не взял... – Еще отпил. Сказал воображаемой жене: – Вот так вот, Наташа. Будешь искать: где Василий? Нет Василия. А Василий висит себе спокойно... Допью вот, и прощайте все. Суриков начал напевать песню, которую он когда-то слышал от отца. Мотива не запомнил, да мотив и не важен, важны слова: Прости, прощай, родимая сторонка. Уеду я в далекие края. Там снег идет и почта не доходит. И там, в снегах, усну навеки я! Допев, еще выпил. Посмотрел вокруг. И увидел, что кругом густой лес. – Место неудачное. Искать будут три дня. Пусть уж сразу увидят. Мне не жалко. Приняв это решение, он слез и отправился искать новое место. И вскоре нашел: дерево высокое, тополь, видно и село, и дорогу. У тополя ветви и листва гуще, чем у осины, Суриков соорудил себе что-то вроде гнезда. И стал неторопливо завязывать на веревке петлю. Поглядывая на дорогу, увидел машину: большую, иностранную, но не новую. Суриков как истинный автомобилист сразу ее узнал: – Прохоров, похоже, едет. Зачем, интересно?.. А кому интересно? Только не мне. Мне всё равно. Еще несколько минут – и... Покурить напоследок... Суриков полез в карман и страшно огорчился: в спешке он оставил на столе у Мурзина сигареты. – Тьфу ты, обидно. Ладно, недолго терпеть осталось. Аккуратно смастерив петлю, Василий начал привязывать веревку к ветке. А Прохоров в это время въехал в село и увидел Володьку Стасова в черной форме охранника. Удивился, остановил машину: – Привет, Володя! Чего это так вырядился? – В Полынске работаю, в охранной фирме. Приехал вещи кое-какие взять. – Володька осмотрел себя. – А что, не нравится? – Тебе идет, – похвалил Прохоров. – Женился на продавщице? – Дело времени, – уверенно ответил Володька. – Перебираться тебе надо. И вообще всей вашей семье. – А как? В Полынске дома в два раза дороже. А то и в три. – А я помогу, куплю ваш дом. Хорошую цену дам по дружбе. Я твоего отца очень уважаю. Передай ему, ладно? – Передам. Володьке очень понравилось это предложение, он заторопился домой. Володька заторопился домой, а Прохоров поехал к Нестерову. Вышел из машины бодро, заговорил с Нестеровым оптимистично, невзирая на проблемность ситуации (Нестеров сам его учил подобному поведению в ходе психологических тренингов). – Здравствуйте, Александр Юрьевич! Ну что? Недоразумение вышло? – Вы в самом деле не знали? – Конечно, не знал! Никто не знал, полная дурость в областном масштабе! – И что делать? Я уже с людьми договариваться начал. – Аванс дали кому-нибудь? – Нет. – Это плохо. Но не страшно. Будет мост, не будет моста, люди всё равно настроились уехать, так ведь? – То есть вам всё равно выгодно покупать дома? Прохоров рассмеялся: – Дома меня не интересуют, меня интересуют участки, на которых они стоят. Конечно, выгодно. Я хотел за три копейки купить, а теперь за пять, дороже, ладно, но продам-то за десять! Не копеек, конечно. Вон – построили за оврагом Поле Чудес, престижный загородный поселок, все туда хотят, а места уже нет. А я – пожалуйста, стройтесь, вот вам рядом место еще лучше! Нестеров, желая досконально разобраться в положении вещей (и мысленно упрекая себя в том, что не разобрался раньше), продолжал задавать вопросы: – А если люди сами захотят продать свои участки, напрямую? – Не продадут. Это уметь надо, а они не умеют! Я не понимаю, Александр Юрьевич, вы раньше согласны были, а теперь что? – Я раньше как-то не вник... Я помню, я вам должен. Но я вам долг как-нибудь по-другому отдам. – Администрация вас, что ли, напугала? – безошибочно выяснял Прохоров. – Плюйте вы на них, в селе начальство никто никогда не уважал, что люди сами захотят, то и сделают! – Начальство ни при чем. Просто... Неудобно как-то... И вообще, я завтра уезжаю. Или даже сегодня вечером. Сказав это, Нестеров понял, что так и собирался сделать. Но благодаря его умению держать тон выглядело это как твердое решение. Поэтому Прохоров даже не попытался уговаривать. – Дело ваше. С кем переговоры начали? – С Суриковыми, Савичевыми. Куропатовы тоже хотели вроде. – Куропатовы? – заинтересовался Прохоров. – Это хорошо! Ладно. Увидите, как с ними действовать надо. За день обработаю их так, как вы за год не сумели бы! – Не могу пожелать вам успеха, – с сожалением сказал Нестеров. Прохоров усмехнулся: – Тонкий вы человек, Александр Юрьевич, не всегда вас понимаю! Хотя понимаю вообще-то. Вы ведь и раньше считали, что дело темное, да? Но согласились. Уговорили себя. За это люблю интеллигентов: умеют себя уговаривать. Вроде того: десятку украсть, когда с голодухи особенно, оно ничего, а сотню уже стыдно. – Я ничего не крал. – Да вы понимаете, о чем я. Но говорю исключительно по дружбе, Александр Юрьевич. Я с вами ссориться не хочу, нам еще лечение продолжать. Опять бессонница у меня... И Прохоров, оставив Нестерова в очень неприятном состоянии духа, сел в машину и поехал по селу, внимательно оглядывая дома. В частности, осмотрел дом Стасовых. Дом Стасовых просторен, уютен и светел, Володька, обедая, поглядывает по сторонам, удивляясь, что за короткое время успел соскучиться по родным стенам. Однако через минуту это удивление прошло, а еще через минуту сменилось убеждением, что прожить тут всю жизнь – со скуки помрешь, несмотря на уют. Стасов сидел в углу на низкой табуретке, починяя рыболовную снасть, а мать без устали подавала сыну, жалея его: – Похудел ты, Володя! – Тебя послушать, я с детства худею. Как еще совсем не исхудал! Вы лучше по делу послушайте. Независимо от моста перспектив тут никаких. Давайте дом продадим, в Полынск переедем, а? Прохоров обещал хорошую цену дать. – И не жалко? – спросил Стасов. – А чего тут жалеть? Надо про цену как следует подумать, чтобы не продешевить! Стасов подумал, отложил сеть и встал: – Ну, пойдем, попробуем оценить. – Дал бы поесть ребенку! – урезонила его Стасова. – Вырос твой ребенок! Не заметила? И отец повел сына по двору. – Ну, давай оценивать! Это, сынок, значит, гараж-пристройка. Я его двадцать лет назад поставил, ты мне еще камни помогал под фундамент колоть. Схватил кувалду, сам ростом с нее, а тужишься, стараешься... Во сколько оценим, а? – При чем тут это-то? Ты послушай... – Пока слушать будешь ты! Идем дальше! Вот качели, им еще больше. Ты попросил, я сделал. Нина потом на них качалась. А ты один раз упал, головой стукнулся сильно, я думал, сотрясение, а врача тогда не было, а машина сломанная, а совхозные машины все в работе были, в разъезде, так я тебя на руках в райцентр, пятнадцать километров... Во сколько качели оценим, сынок? Володька не дурак, понимал, к чему клонит отец, но не поддавался: – Да ладно тебе... Я чего сказать хочу... – Потом скажешь! Всё имеет свою цену. Вот даже нужник. Он новый, крепкий. Тоже ведь денег стоит. Красавец, а не нужник. Ты внутри посмотри, как всё сделано. И с освещением. Кстати, то, что в яме, будем оценивать? Это же удобрения фактически. Ты зайди, зайди. – Что я, не видел, что ли? – А ты еще посмотри. – Вообще-то мне надо как раз, – вспомнил Володька. Он вошел в нужник, а Стасов тут же подхватил короткое бревно и подпер дверь. Володька, управившись, хотел выйти и обнаружил, что заперт. – Ты чего? Открой! Разобью! Он начал стучать в дверь руками и ногами, выглядывая в окошко, выпиленное в досках ромбом наподобие бубновой масти. – Не старайся, только ушибешься, – остерег его отец. – На века построено, да я еще недавно лагами укрепил. – Бать, перестань! Зачем тебе это надо? – А затем, чтобы ты глупостей не предлагал. Посиди, подумай. – Открой!.. Я же хочу, как для всех лучше! Открой! – А я хочу, – внушительно сказал Стасов, – чтобы ты не стоял где-то там у чужих дверей, где жрут и лакают, в своей фашистской форме! – Ты чего? Это охрана! – Вот и охраняй. А то убежит, – сказал Стасов, имея в виду понятно что. После паузы Володька попросил: – Пить хочу... – Пить принесу, – согласился Стасов. Он пошел к дому за водой, его встретила разгневанная жена. – Совсем с ума съехал, старый! Выпусти ребенка сейчас же! Не то сама выпущу! Стасов ничего не ответил. Он только так на нее посмотрел, что она сразу же сникла. Узнала этот взгляд. Поняла: тут свинцовое мужское решение. И ее запрёт, если понадобится. Она обернулась, посмотрела на Нину, которая стояла у дома. Та только пожала плечами. Такие вот комические происшествия происходили в те самые минуты, когда человек решал вопрос жизни и смерти. Суриков решал вопрос жизни и смерти и забраковал жизнь. Но эта умственно-духовная работа, подкрепляемая вином, его утомила, он задремал, прислонив голову к ветке, на которой была повешена веревка с петлей. Во сне накренился и чуть не упал. Тут же очнувшись, уцепился за веревку, восстановил равновесие. Посмотрел вниз: – С такой высоты – костей не соберешь... Так. Пора. Черт, курить охота... И выпить бы не мешало... Тут Суриков увидел едущего на велосипеде пацана. Крикнул: – Витек? Куропатов? Витька затормозил, начал озираться. – Здесь я! Витька задрал голову, разглядел Сурикова: – Здрасьте, дядь Вась! – Здравствуй. Ты вот что. Сигарет привези мне. – А где я их возьму? – К тете Шуре, продавщице, зайди. – Она не даст. Ей мамка сказала мне сигарет не продавать. И другим пацанам не продают тоже. – А ты скажи – для меня. Постой. – Суриков порылся в карманах, но денег не оказалось. – Скажи, дядя Вася Суриков деньги потом отдаст. То есть... Ну, взаймы. Не он сам отдаст, он не сможет, жена отдаст или... Нет, скажи, что я сам отдам, а то запутается. И бутылку пусть заодно выдаст. – Ну да! Она мне не поверит! А чего вы сами не сходите? – Не могу. Дело у меня тут. – Какое? – А не твое дело, какое дело. Ладно, езжай... Стой! Если кто спросит, ты про меня не говори!.. Стой! Или скажи: сидит на дереве, а зачем – не знаю. – Ладно! – крикнул Витька, уезжая. Суриков устроился поудобней. – Сейчас прибегут. Ничего, это дело быстрое. Не успеют. И не будешь ты, Вася, ничего хотеть. Ни курить, ни выпить. Ни закусить... Он вздохнул и примерился головой к петле. Самое то, по размеру. А Прохоров в это время, проезжая мимо дома Куропатовых, увидел Лидию, развешивающую белье. Остановился, вышел. – Здравствуй, Лида! – Здравствуй, – без особой приветливости отозвалась Лидия. – Как жизнь? – Лучше всех. – Разве? А съехать надумали, я слышал? – Да еще не знаем... Моста-то не будет, говорят. – Ну и что? Всё равно работы здесь нормальной нет, школа, я видел, разваливается, куда дети ходить будут? Лидия кивнула: – Это проблема, правда. Нестеров предложил дом купить, мы вот думаем с Михаилом. – Он по моему поручению предложил. – Да? А тебе зачем? – Бизнес у меня такой. Лидия поморщилась от неприятного слова: – Уж и бизнес – в родном селе дома скупать! – Это родное село от меня отказалось! – напомнил Прохоров. – Схватили, оклеветали ни за что! С твоей помощью. – Прямо-таки ни за что? – усмехнулась Лидия. – Конечно. Следствие не обнаружило состава преступления, всем известно. Даже до суда не дошло. Лидии не хотелось вдаваться в тонкости или спорить, поэтому она сказала: – Ну и живи, радуйся. И, взяв пустой таз, пошла в дом. Прохоров шел следом. – Я и радуюсь. А тебе с Михаилом печально придется. Это уж так бывает: одному всё, другому ничего. Закон жизни. А еще важно – правильный выбор сделать. Понимаешь? – Я уже сделала. Лидия остановилась, обернулась и сказала, не осуждая, а как бы даже сочувствуя: – Ты, Слава, какой-то просто неугомонный. Сколько лет прошло, у меня детей двое, муж, совсем другая жизнь. А ты всё будто надеешься. На два года успокоился – и пожалуйста, опять те же разговоры! – Я никогда не успокоюсь, – твердо ответил Прохоров. – Есть вещи, которые не исчезают, Лида. Идея фикс называется по-научному. – И какой у тебя фикс? От мужа и детей меня увести? – Зачем от детей? Детей принял бы. – Слушай, не смеши. Даже говорить об этом не хочу! – И не надо! – с неожиданной легкостью отказался Прохоров от продолжения разговора на эту тему. И спросил: – Михаил дома? – Дома. А зачем он тебе? – Извини, конечно, но такие веши хозяин решать должен. – Какие вещи? – Я насчет дома. А ты что подумала? – Ничего я не думаю. – Ничего я не думаю и не предполагаю, – сказала Нина в ответ на вопрос Наташи о том, какими она мыслит и предполагает свои отношения с Нестеровым. – И отношений никаких нет. Давай учить дальше. Они лежали на одеяле, постеленном на траве, в саду. Рядом валялись учебники, стоял магнитофон. Нина включила его, женский голос начал произносить слова, а Нина и Наташа повторяли, отрабатывая произношение. – Ссэнкью. Ссэнкью. Не просто «с», а язык между зубов, вот так, – поправляла Нина Наташу. – «Ссс»... «Сссс»... – мучилась Наташа. – Вывихнуть можно. Тут подошел Нестеров. – Здравствуйте. – Здравствуйте. Зэ тейбл, – сказала Наташа. – Зэ тейбл. Здравствуйте, – сказала Нина. – А я попрощаться пришел. – До свидания. Нассинг. Нассинг, – сказала Наташа, повторяя за магнитофоном. – Насинг. До свидания, – сказала Нина. – Всего хорошего. – Счастливо. Ссан. Ссан, – сказала Наташа. – Всего хорошего. Сан, – сказала Нина. – А выступление будет или нет? – спросила Наташа. – Объявление висит. Нестеров, уходя, неопределенно махнул рукой. – Дура, догони! – прошептала Наташа. – Ты что, не поняла, он с серьезным разговором приходил! – Не хочу. То есть хочу. Не знаю. Отстань. Зэ боут. Зэ боут. – Сказала бы, я бы им занялась. Зэ боут. – Ну и займись. Райт. Райт. – Райт. Да нет, – сказала Наташа. – Это я тут с голодухи, а поступлю – в городе у меня большой выбор будет. Все-таки я молодая, красивая. Надо знать себе цену. Ес? – Ес. Нестеров выходил из сада по тропинке мимо нужника и услышал голос: – Эй! Эй! Откройте, а? Нестеров, увидев в дырке-окошке Володьку, удивился: – Сам, что ли, выйти не можешь? – Да случайно закрылся! Нестеров осмотрел бревно: – Похоже, не случайно. Закрыл кто-то. – Ну, отец по дури закрыл, ну и что? – Извини. Если отец, то я ничего не могу. – Да ты вообще ничего не можешь! Психиатр недоделанный! – заорал Володька. Нестерова это не обидело. Его вообще уже ничто не могло обидеть. Он пребывал в странном состоянии, похожем на отупение после долгого рабочего дня, хотя сегодня ничего особенного не делал. Проходя мимо дома Куропатовых, равнодушно посмотрел на машину Прохорова, которая стояла у забора. Машина Прохорова стояла у забора, а сам он сидел в доме, не отказавшись от обеда, и уже полчаса вел разговор с Михаилом Куропатовым о продаже дома с участком. – Я не понимаю, в чем сомнения, Михаил? Вы же всё равно собирались продавать. Куропатов оглянулся на жену, но та стояла у плиты, отвернувшись. Похоже, она не собиралась участвовать в разговоре, хотя обычно бывало иначе. Пришлось рассуждать самому: – Мы только примеривались. А ты уже сразу деньги даешь. Прохоров с улыбкой воскликнул: – Так не беру же, а именно даю, ты радоваться должен! На винзаводе у тебя заработок маленький, я знаю, Лида в яслях работает за копейки тоже... – Уже не работает, – уточнил Куропатов. – Почему? – Детей никто не рожает, кому ясли нужны? – Ну, тем более. А в городе я тебе помогу, работу подыщу. Вот, например, при доме, где я живу, собственную котельную построили, место отличное. – Истопником, что ли? – Почему, техником! Между прочим, у нас там сейчас бывший кандидат наук сидит и радуется. Только мы его выгоним. Работает он именно как кандидат, слабосильно, а пьет, между прочим, как академик. А потом можно и получше что найти, если себя зарекомендуешь. Чего, Лида, ты молчишь? Тоже сомневаешься? – Какие уж сомнения, – негромко сказала Лидия. – Я теперь должна тебе быть благодарна по гроб жизни. – Ну, это не обязательно, – великодушно отказался Прохоров. – Было бы не обязательно, ты бы не пришел. Прохоров слегка обиделся: – Думаешь ты обо мне сроду неизвестно что! Куропатов всё-таки обратился к Лидии: – В самом деле, ты как? Сама говорила: детей в школу нормальную отдадим, тебе работа там есть, у тебя сестра в детсаду. А я, конечно, не в котельную, я себе и получше место найду. Я и электрик, и механик, и водитель, с руками оторвут. А? – Чего ты от меня ждешь? Ты хозяин, тебе думать. – Я советуюсь. – Не надо со мной советоваться! – раздраженно сказала Лидия. – Почему это? – не понимал Михаил. – Деньги большие... Вся жизнь на кону, можно сказать. – Догадался наконец! – одобрил Прохоров. – Ну, по рукам, значит? Или мало тебе? Скажи прямо – добавлю. Сколько? Так сказать, на бедность. Прохоров, ляпнув это, тут же понял, что ляпнул, поспешил, рано обрадовался. И тут же быстро добавил: – Шучу, конечно. Но было поздно. Куропатов наконец о чем-то догадался. И, глянув на жену, сказал: – Нет, Вячеслав. Извини. – Что нет? – Дом не продается. И деньги тут ни при чем. – Я не понял. Что значит – не продается? Вообще не продается? – Тебе не продается. – А никто другой столько и не даст! – пригрозил Прохоров. – Ну, значит, вообще не продается! – встал Куропатов из-за стола, показывая этим, что разговор окончен. Встал и Прохоров. И чувств своих скрывать уже не мог: – Ясно. Ничего. Мы еще вернемся к разговору! Вы меня еще упрашивать будете! И не только вы! Когда меня два года назад вся Анисовка продала, никто не заступился, все радовались, я слово дал: уничтожу! Под корень! Чтобы памяти от вас тут не осталось! И не останется! Он вышел, хлопнув дверью. – Спасибо, Миша, – сказала Лидия. – За что? Лидия не успела ответить: вбежал сын Витька. – Мам, пожрать дай! – Не пожрать, а покушать, – поправил Куропатов. – Ты прямо как дремучий деревенский, в самом деле. А у нас цивилизация на пороге: телевизор вон тот же... Дорогу ведут... Ничего. Еще лучше, чем в городе, будет. Витька, принимаясь за еду, сообщил: – А дядя Вася Суриков на дереве сидит! – Зачем? – удивился Куропатов. – Не знаю. Сидит и говорит: принеси, говорит, сигарет и выпить. Ну, то есть у теть Шуры в магазине взять. – Что он, сам не может сходить? – Говорит: не могу. – Дерево какое-то... Пойти, что ли, посмотреть? – размышлял Куропатов. – Нечего. Сигарет и выпить, ага! И сам там останешься. Сиди, пожалуйста! – не слишком сердито, но твердо сказала Лидия. И Куропатов остался дома. Куропатов остался дома, а другой верный товарищ Сурикова, Мурзин, всё больше беспокоился и, не выдержав своих сомнений, пришел к дому Василия. Спросил у Натальи, дома ли муж, она ответила, что ей всё равно, где он и с кем пьет. Мурзин помялся, но дело серьезное, надо говорить. И он сказал: – Василий вообще-то со мной был. – А чего же спрашиваешь тогда? – Да понимаешь... Он рассказывал, что вы поцапались. Наталья хмыкнула: – Всей деревне жалуется? Тоже мне, мужик! – Да нет, он не жаловался. Огорчался очень, это правда. А я ему сдуру про Фокеева из Распятовки рассказал. Помнишь Фокеева? – Нет. – Ну, на баяне еще играл, а потом баян цыганам продал. А потом их искал, чтобы выкупить. – Не помню, сказала же! – Жена у него еще была такая высокая, на голову выше его. И тощая, как грабля... Короче, повесился он. – Кто? – Фокеев. Тоже вот так с женой поссорились, он и... А я Василию рассказал. Потом ушел, выхожу – его нет. И кошки мои взял зачем-то. И веревку бельевую снял... Наталья села на крыльцо. – Когда? – Что? – Когда он ушел? – Часа два уже. Или даже три. Я беспокоиться начал... – Господи... Пьяный был? – Ну... – затруднился Мурзин вопросом, в самом деле непростым. – В пределах нормы... – Знаю я вашу норму! В какую сторону хоть пошел-то? – Я не видел... Наталья вскочила и пошла со двора. Мурзин, чувствуя долю своей вины, последовал за ней. Выйдя на улицу, они встретили Прохорова, который подъехал и как раз собирался заглянуть к Суриковым. – Здорово, земляки! – поприветствовал Прохоров. – Наталья, вы с Василием дом вроде продаете? – Какой дом? Ох, не до вас, дом какой-то! И торопливо пошла, почти побежала по улице, за нею поспевал Мурзин. Прохоров с досадой смотрел им вслед. И тут сорвалось. Ничего, в другом месте получится. Он сел в машину и поехал по родным колдобинам очень осторожно и медленно: машина импортная, не для таких дорог сделанная. Настолько медленно, что его обогнал на велосипеде Андрей Ильич Шаров. Да еще и встал поперек дороги. – Привет, давно не виделись! – крикнул Андрей Ильич. – Что, не вышло с торговлей? Никакого моста не будет, оказывается! – Одно другому не помеха, даже наоборот! – хладнокровно ответил Прохоров. – Не хотят тут люди жить, Андрей Ильич. Несмотря на старания руководства. – Да неужели? – изумился Андрей Ильич, будто услышал новость. – Я тебе говорю. Люди готовы хоть завтра. С Куропатовыми вон почти договорился. Суриковы на мази, Савичев спит и видит съехать. Кстати, у тебя дом тоже неплохой и место хорошее. Чего тебе тут делать с твоими способностями? И жена твоя по городу скучает. Я бы хорошую цену предложил, как своему человеку! Андрей Ильич не принял шутки. – Я тебе не свой! И ты еще придешь ко мне бумаги оформлять, тогда поговорим! Если будет что оформлять! – Не беспокойся, будет! А то бы продали мне всю Анисовку на корню, а? Возни меньше! – Знаешь, что мне моя бабка говорила? – спросил Андрей Ильич. – Не разевай рот слишком широко: треснет. Понял? Он уехал, виляя рулем на ухабах, Прохоров проводил его смехом, довольный, что удалось уязвить Шарова. Впрочем, смеялся он недолго. Вспомнил, что его похвальба пока ничем не подкреплена. Ничего. Надо к Савичеву ехать. Мужик легкомысленный, хоть и не дурак. Савичев мужик легкомысленный, хоть и не дурак, тут мы вынуждены согласиться с оценкой Прохорова. Хотя согласимся не вполне: легкомысленность Савичева иногда только кажущаяся. Наоборот, он часто любит обмозговать вопрос со всех сторон. Когда Прохоров приехал к нему, он как раз решал: заменить ли фанерный почтовый ящик на воротах или оставить? С одной стороны, ящик выглядит некрасиво: потемнел до черноты от дождей и снегов, дверка косая. С другой – привесь новый, он будет смотреться на заборе как заплатка. Что ж, из-за ящика и забор менять? С третьей, газет и журналов Савичев давно не получает, а если письмо придет от Ольги, то Татьяна обычно получает на почте, как и все остальные: почтальонши, чтобы по дворам мотаться, в Анисовке давно нет, лишняя роскошь. То есть ящик можно вообще убрать. С четвертой стороны, пятно, которое останется после ящика, будет напоминать о нем. И тогда сам ты будешь смотреть на это с грустью, а другие со смешками: тоже хозяин, даже ящика почтового у него нет. С пятой стороны... Пятую сторону Савичев не успел обдумать, помешал Прохоров. – Здоров, Савичев! – бодро поздоровался он. – Мне говорили, ты съехать собираешься? – Если говорили, то не исключено, – не стал спорить Савичев. – Но есть проблема. – Какая? – А заходи, обсудим. – Только учти, мне разговоры некогда разговаривать, я только если серьезно! – Конечно, серьезно. Я по-другому и не умею! И Савичев повел Прохорова в дом. А Наталья и Мурзин ходили по окрестностям, ища Сурикова. Наталья плакала, озиралась. – Да что ж такое... Надо все село поднять, в милицию заявить. – В милицию не обязательно, а людей поднять надо бы, – сказал Мурзин, задирая голову и осматривая ветви дерева, под которым они остановились. И увидел. – Вот он! Наталья посмотрела: что-то неясное темнеется неподвижно в гуще ветвей. Она ахнула и села на землю. – Уже! Повесился! Мурзин вгляделся: – Ты что? С чего ты взяла? Как же он повесился, если не висит? Василий! Вася! Это ты? – Не отвечает... Всё... Господи... – Наталья даже не могла плакать, задохнулась от горя. Мурзин поднял ветку и бросил вверх: – Василий! Суриков, в очередной раз задремавший, проснулся, посмотрел вниз и прошептал: – Ага... Примчалась. А Наталья взялась причитать: – Да и что же я наделала... Зачем я ему это сказала... Вася!.. – Чего орешь? – спросил Суриков. – Жив! – Наталья вскочила, и тут же горе ее сменилось гневом. – Совсем уже ополоумел? Дома дети плачут, я бегаю, как собака, по всем кустам, а он разлегся там... Ой! Она вскрикнула, потому что Василий пошевелился и соскользнула веревка с петлей, Василий подтянул ее назад, но Наталья успела увидеть. – Ты что задумал? Василий, не смей! Вася, ты бы слез, поговорили бы! Пойдем домой! Поужинаем, налью тебе, если хочешь. Суриков сглотнул слюну и мужественно ответил: – Не купишь! Раньше надо было думать! Наталья попробовала строгостью: – Василий! Если ты это сделаешь, я тебе никогда не прощу! – А я и не надеюсь. Ты вообще радоваться должна. Ты же сказала, чтоб я сдох. Вот и сдохну. – Я вот сейчас детей приведу, посмотрим, как ты при них это сделаешь. Неужели совести хватит? – Веди. Только не успеешь. Придут, а папка уже... – Суриков невольно всхлипнул. Наталья испугалась: – Вася, ну что ты, ей-богу! Я же в шутку, а ты... – Шутки кончились! – Ты бы в самом деле, Василий... – вступил по-дружески Мурзин. – Ты бы по-другому как-то... – По-другому вы не понимаете! Вы меня все за человека не считаете – ладно, буду не человек, а труп. Скажут: сдох Суриков, туда ему и дорога! – Ты не прав! – возразил Мурзин. – Тебя все уважают. Любят. Вот увидишь, на похороны всё село сбежится... То есть... То есть наоборот, если хочешь, всех созову и увидишь, как к тебе относятся! – Ага, созовешь. Целый день нет человека, никто даже не почесался! Вешайся, Вася, на здоровье! Наталья шепнула Мурзину: – Что же делать-то? Может, начальство позвать? – Зачем? – так же шепотом спросил Мурзин. – Ну, пусть пообещают ему что-нибудь. Зарплату повысить или не знаю... – Наталья, человек о смерти думает, а ты – зарплата... Тут психологический подход нужен. Я видел по телевизору: стоит человек на карнизе на десятом этаже, а его специалист уговаривает. – Уговорил? – Не помню. А специалист у нас есть как раз, Нестеров. – Да что-то не очень он специалист. Его уже и не принимают за экстрасенса, он уже как свой, а своих мы не очень уважаем, сам знаешь. – Других нет. – Тоже правда, – согласилась Наталья. – Позвал бы, а? – Лучше ты сходи. А то останешься, начнете собачиться опять, он не выдержит и... Иди, а я его пока отвлеку. Наталья не решалась: – Боюсь. Уйду, а он возьмет и это самое. – Не бойся. Он для кого вешается? – Как это – для кого? – Ну не для себя же! – уверенно сказал Мурзин. – Нет дураков с собой кончать просто так. Он из-за тебя вешается. Значит, без тебя ему будет неинтересно. Так что иди спокойно. Наталья крикнула вверх: – Вася, я скоро! Слышишь? Ничего не делай, жди меня! – Можешь не торопиться. А куда это ты? Я сказал: детей не вздумай приводить! – Я и не собираюсь. Я так... Я корову подоить, она недоенная же... Я скоро! Она ушла, оглядываясь, а Мурзин того и ждал: – Вася, слез бы, – сказал он. – Она напугалась уже, с нее хватит. У меня с собой есть! – он вытащил и показал бутылку. Глаза Сурикова загорелись так, что это было видно даже сквозь густую листву. Но он оставался тверд. – Не слезу!.. Давай я тебе веревку спущу, а ты прицепишь. – Разобьется еще. – Ну, тогда лезь ко мне. Кошки сбросить? – Давай. – Только учти: выпьем – и полезешь назад. И чтобы никаких уговоров. Я решил твердо! Вино магазинное, что ли? – Обижаешь, домашнее! – Обижаешь, домашнее! – ответил на аналогичный вопрос Прохорова Савичев, наливая в стакан. – Я за рулем, – отказался Прохоров. Савичев мгновенно обиделся: – Тогда и разговора не будет. – Ладно, если немного... Они выпили, и Савичев начал излагать: – Проблема в чем? Я бы продал. Но мне, честно тебе говорю, совестно. Я недавно задумался и понял, что всё это ничего не стоит. Люди живут в городах... В красивых квартирах... Проспекты, магазины... А тут что? Грязь и навоз. Продавать стыдно, понимаешь? То есть задешево не хочу, а задорого совесть не велит. – Хато тут – хахота! – сказал Прохоров, вгрызаясь в огурец. – Чего? – Зато тут – красота! – Тут?! – удивился Савичев. – Докажи! – Чего тебе доказать? – Красоту. Прохоров озадачился. Плеснул еще немного в стакан. – Ладно, попробую... Нина в это время пришла к Нестерову. Ей было неловко, что так получилось: человек собирался всего лишь попрощаться, а она говорила с ним так, будто... ну, будто какие-то у нее к нему претензии, а какие у нее к нему претензии, у нее к нему ничего нет. – Спасибо, что зашла, – сказал Нестеров. – Ты поняла правильно, я не только попрощаться хотел. – Этого я как раз не поняла. – Да поняла, Нина, поняла. Так вот. Я не только попрощаться хотел. Я хотел.... Но Нестеров не успел сказать, что он хотел: вбежала Наталья. – Александр Юрьевич, беда, пойдемте! Василий вешается, пойдемте, очень вас прошу! Да пойдемте же! И выбежала – чтобы Нестеров скорее поспешил за ней. – Мне не надо ходить с вами? – спросила Нина. – Нет. В таких случаях чем меньше зрителей, тем лучше. – Вы думаете, он изображает? – Не знаю. Очень часто хотят изобразить, а получается... Потом договорим. – Ладно. Прохоров, подумав, сказал Савичеву: – Ну, во-первых, сам дом, потом участок... – Я про красоту спрашивал. – Так вид! У тебя отсюда вид замечательный! Вон в городе: если квартира с видом на помойку, ей одна цена, а если с видом на парк – гораздо выше. – Ну, парка у меня нет, – сказал Савичев. – И вид... А что особенного? – А сам ты давно смотрел? Реку видно. – Реку не видно, – честно сказал Савичев. – Если только с крыши. А может, и с крыши не видно. Что-то я не помню. Пошли проверим? Прохоров выпил и сказал: – Пошли. Они вышли из дома. Прохоров с удивлением увидел, как по улице бегут Нестеров и Наталья. Нестеров и Наталья бежали к дереву, а на дереве Мурзин устроился радом с Суриковым, осторожно разлил вино в пластиковые стаканы. – Ну! За жизнь! Суриков мрачно отказался пить за это: – Не буду. Она того не стоит. – Не согласен! – энергично возразил Мурзин. – Это ты просто не думал. А я вот пока тут сидел, я подумал: чего мне в этой жизни жаль? И понял: ничего не жаль! – А дети? Жена? – У них своя жизнь. Год пройдет – забудут. Я не про них, я про себя. Мне лично – чего жаль? Стал вспоминать. Работал. Выпивал. Опять работал. Всё! Понимаешь? Ничего не жаль, что это за жизнь такая была? Что за жизнь, если даже умереть не жалко? – А это у всех так, – отозвался Мурзин. И вдруг тоже стал грустным, даже мрачным. Задумался. Видимо, тоже оценивал мысленно свою жизнь. И оценил, надо сказать, довольно быстро и довольно мрачно, потому что предложил: – Слушай, а может, вместе, а? Сказать тебе по душе, я ведь тоже несчастлив, Вася. С Верой наладилось, да. Но как только наладилось, я понял: другую я люблю, понимаешь? – Она с Володькой давно, – растравил его Су-риков. – Это неизвестно еще! Она же собиралась уже ко мне переезжать, а я ее... Своими руками... За гибель! Сейчас вместе с тобой – в одной петле! Суриков даже отодвинулся: – Ты смеешься, что ли? – Я серьезно! – Какое, к шуту, серьезно? Издеваешься надо мной? Ты представь: два придурка на дереве болтаются! Чего ты вообще прилез сюда? Вместе в одной петле! – передразнил Василий Мурзина. – Найди себе другое место и вешайся на здоровье, а из моей смерти не надо делать... театр художественной самодеятельности! Лезь отсюда, пока не спихнул! – Василий, ты не понял... – Лезь, говорю! Пришлось Мурзину слезать. Вадик искал Нину. Ему, как и Нестерову, приспичило сказать ей что-то важное. Он зашел в дом Стасовых: пусто. Пошел в сад. Володька, увидев его, закричал (почему-то шепотом): – Вадик! Вадик! – Привет. А Нина дома? – Не знаю. Она пошутила надо мной, закрыла, выпусти, пожалуйста! – Что-то на нее не похоже. – Да девчонка еще, только кажется, что выросла! Вадик с этим был не согласен, но промолчал и убрал бревно. – Выходи. А она не знаешь где? – Не знаю. Володька торопливо пошел к дому. Тут в калитке со стороны улицы показался Стасов. Володька, не говоря ни слова, повернулся и направился обратно к нужнику. – Иди домой! – позвал его отец. – Только робу свою сними и выкинь. Провоняла, наверно... Прохоров и Савичев залезли на крышу, сидели там и смотрели на реку. – Ну? Красиво? – спросил Прохоров. – А ты туда посмотри, – указал Савичев в противоположную сторону, где можно было увидеть разбитую дорогу, лопухи и бурьян на обочине, ржавый прицеп, брошенный бог весть когда. – Но не будет же человек всё время туда смотреть! – сказал Прохоров. – А это уж кому что нравится. – И обратно: тот, кто будет тут жить, он же не на месте сидеть будет, он же может прогуляться, это тоже входит в стоимость! А вокруг – сплошная красота! – Не уверен, – сказал Савичев. Но одной теорией не хотел ограничиться, поэтому позвал Прохорова: – Пошли посмотрим. Слезая, Прохоров еще раз оглядел реку и лес за нею и увидел вдали Наталью и Нестерова, которые зачем-то шли к опушке, к раскидистому дереву. Подойдя к опушке, к раскидистому дереву, Нестеров и Наталья выслушали доклад Мурзина, который не очень ровно стоял на земле, но говорил четко и деловито: – Я тоже на него действовал психологически. И пока удержал! – Василий, здравствуй! – крикнул Нестеров. – А, экстрасенс явился? Закодировать меня хочешь? Не получится! – Знаю. – Отговаривать будешь? Ну, начинай! Про то, что жизнь прекрасна! Закурить дай, кстати. – Не курю. – И Мурзин не курит. Развелось некурящих... – с досадой сказал Суриков. – Принести сигарет, Вася? – спросила Наталья. – Потерплю. Недолго осталось. Ну, давай, экстрасенс, отговаривай! – А от чего? – Будто не знаешь? – Повеситься, что ли, собрался? – Ну, допустим. – Ясно. И думаешь, что это красиво? – Ничего я не думаю. – Думаешь! – убежденно сказал Нестеров. – Красиво будешь болтаться на веревке. Тебя снимут с рыданиями. В гроб положат. Цветы будут бросать. Музыку закажут. Панихиду в церкви. Кстати, самоубийц по обычаю не положено на кладбище хоронить. Только за оградой где-нибудь. – Мне всё равно, – буркнул Суриков, но голос его слегка дрогнул. – Ладно. Тогда слушай, как всё будет. Ты суешь голову в петлю. Прыгаешь. Так? – Ну, – настороженно сказал Суриков, не понимая, к чему клонит Нестеров. – Первым делом у тебя искалечит трахею. Ты еще долго будешь мучиться и хрипеть. И даже если тебя снимут, ты останешься инвалидом. Далее. При повешении все мышцы расслабляются. Из тебя, Василий, потечет... Ну, сам понимаешь, что потечет, не маленький. Отовсюду. Это совсем не так красиво, как тебе кажется. И запах ужасный. – Мне всё равно! – упорствовал Суриков. – Да не всё равно. Люди так устроены: им небезразлично, как они будут выглядеть после смерти. – Что же мне, застрелиться? – Тебе решать. Наталья не выдержала и упрекнула Нестерова: – Вы что это такие ужасы говорите? Вас позвали подействовать, а вы его чуть ли не толкаете! Вася, слушай меня! Да уйдите вы отсюда! – крикнула она Мурзину и Нестерову. Те удалились на достаточное расстояние. Наталья, убедившись, что никто, кроме Василия, ее не слышит, сказала: – Вася... – Ну? – Думаешь, я не верю, что ты можешь? Конечно, верю. Если ты что решил... Но ты отложи, ладно? Это от тебя не уйдет. Девочек вырастим, и пожалуйста. Нет, не то... Как бы тебе сказать... Вася, а я ведь без тебя жить не смогу. – Прямо уж не сможешь, – проворчал Суриков, чего-то засмущавшись. – Точно не смогу, знаю. Я... Я люблю тебя, – очень тихо сказала Наталья. – Чего? – Господи, хоть бы ты близко был, не могу я сказать отсюда! – Ну, лезь сюда. – А можно? – обрадовалась Наталья. – Кошки сбросить? – Ничего, я так. Я босиком. Ты забыл: я на любое дерево забиралась, если босиком. Пальцами цепляюсь и лезу... – Это когда было... Наталья разулась и полезла по стволу. Получилось у нее в самом деле ловко. Вот уже первые ветви, она уцепилась за них, вскарабкалась. Вот уже Василий протягивает ей руку. И тут ветка под ногой Натальи подломилась, и она, вскрикнув, упала. Василий сунул голову вниз, пытаясь разглядеть сквозь листву. – Наташа? Эй? Ты как там? Не услышав ответа, мигом спустился с дерева, склонился над женой. Подбежали Мурзин и Нестеров. – Живая? Ничего не сломала? – спрашивал Суриков. – Вроде нет, – сказала Наталья, морщась от боли. – Ты чего сказать-то хотела? – Я-то?.. – Наталья увидела Мурзина и Нестерова. – Да так... Ничего особенного... Ты не беспокойся, лезь обратно. – Она попыталась сесть и охнула. – Чего еще? – Подвернула... Ничего. Мне помогут, отведут... – Будут тебя чужие люди вести, придумала! – сказал Суриков недовольным голосом. Помог Наталье подняться, повел ее. Но она, подвернув одну ногу, вторую, видимо, тоже ушибла: наступать на обе ноги было больно. Василий оглянулся. Совестно ведь взрослому серьезному мужику делать то, что ему сейчас придется сделать. Но другого варианта нет. Он взял Наталью на руки и понес к селу. А был уже вечер, издали и против солнца могло показаться: одна странная фигура движется по гребню холма. Странная фигура двигалась по гребню холма. Река, загибаясь, окаймила один берег золотистой рябью. Три дальних сосны на фоне заходящего солнца казались нарисованными. Прохоров, лежа на траве, повел рукой и спросил Савичева: – А это тебе – не красота? – Да ничего вообще-то... Но есть на свете места и получше. – Мало что где есть! А не нравится – пойдем еще посмотрим! – Можно. Только выпьем сначала. Прохоров согласился. Выпив, они пошли по берегу и достигли самой высокой точки. Под ногами был обрыв. Река отсюда виднелась в обе стороны далеко, она то терялась в лесах, то появлялась мелкими лужицами и блестками. Розовая пыль поднималась над дорогой: в Анисовку возвращалось стадо. Какие-то птицы свиристели, щелкали и гулькали, но это казалось не звуками, а особым видом тишины. Прохоров и Савичев, обнявшись для устойчивости, стояли и долго молчали. Наконец Прохоров спросил, словно хвастаясь своими владениями: – А? – Да... – согласился Савичев. – Красота? – Слов нет. – Значит, продаешь? – С какой стати? – Мы же договорились: если я докажу. Я доказал? – Чего ты доказал? – Ну, что красота? – Ничего ты не доказал. Она сама себя доказала. И ты вообще соображай: красоту продавать! Прохоров кивнул: – Правильно. Не надо. Я тебе больше скажу: если кто попробует... Не позволю! Тот же Нестеров. С какой стати? Не имеет права! – Так это ты ему велел, – напомнил Савичев. – Я? Он врет. Я что, с ума сошел? Это же моя родина! Нестеров в это время вернулся домой. Войдя, услышал шаги в комнатке-спальне. Радостно окликнул: – Нина? Из комнатки вышла Клавдия-Анжела. – Извините, что без спроса. Я вот что. Вы не сердитесь, но я передумала. А деньги возвращаю. Я, как знала, ни рубля не потратила, всё цело. Вот, возьмите, – Клавдия положила деньги на стол. – Только очень прошу, соглашайтесь. Потому что я ведь и до суда дойду, если надо. Вы чего? Нестеров улыбался: – Ничего. Я рад. С возвращением. Тем более что я собрался уехать. Нестеров собрался уехать, но на клубе уже висело объявление: «ПОСЛЕ КИНО СЕАНС А.Ю. НЕСТЕРОВА, КОТОРЫЙ ОН ОБЕЩАЛ. БЕСПЛАТНО (ЗА СЧЕТ АДМИНИСТРАЦИИ). ЯВКА СТРОГО ОБЯЗАТЕЛЬНА». И на этот сеанс Нестерову придется пойти, хотя он не собирался его проводить. Потому что уехать, не объяснившись, невозможно. И не перед начальством, конечно. Клуб был набит битком. Кино смотрели невнимательно, переговаривались, перешептывались – тем более что фильм опять был старый, всем давно известный. И вот зажегся свет, вышел Лев Ильич и объявил: – Никто не расходится! Как обещали: сеанс психотерапевта и экстрасенса Александра Юрьевича... – Да знаем уже давно! Давай его сюда! Нестеров вышел. – Здравствуйте. – Виделись! – закричал Володька. – Записки можно давать? – спросил Ваучер. – Какие записки? – Ну, у кого какая болезнь. С фамилией. А то откуда ты поймешь, что у кого лечить? – Сеанса не будет, – сказал Нестеров. – Как это не будет? – сердито спросил Лев Ильич. Нестеров не ответил. Он вообще был в этот вечер рассеян, но не так, как было при первом сеансе, тогда рассеянность была болезненная, туманная, а сейчас, наоборот, ясная. Может быть, слишком ясная: кажется, что понимаешь и видишь всё. Но все оно и есть всё, оно не дерево, и не облако, и не отдельный человек, поэтому понимать-то понимаешь, а сказать – трудно. Нестеров всё же попробовал. – Есть такая очень древняя притча, – сказал он. – Решил человек утопиться, пошел к реке, а там кто-то тонет. – Без намеков! – крикнул Суриков, но благодушно, ибо Наталья и накормила его ужином, и дала выпить, и взяла с собой в клуб: она еще прихрамывала и надеялась, что Нестеров поправит ей ногу. – Так вот, – продолжил Нестеров, прохаживаясь вдоль края сцены, глядя в пол, как это часто бывает с тем, кто размышляет на ходу и подбирает слова. – Бросился он спасать утопающего, а тот ухватил его за руку так крепко и сильно, что утянул в воду. И начали оба барахтаться. Но тот, который хотел утопиться, был всё-таки посильнее, он вылез сам и вытащил другого. И сказал ему: «Что ты наделал, я хотел утопиться, а ты мне помешал!» Тот удивился: «Наоборот, я мог тебе помочь, зачем ты стал сопротивляться? Хотел спасти меня?» «Нет, – ответил несостоявшийся утопленник. – Просто утопиться по своей воле и быть утопленным – разные вещи». «Можешь повторить в любой момент», – сказал спасенный. «Не могу. Я понял: если я шел топиться и, увидев тебя, полез спасать, значит, я еще слишком живой. Покончить с собой может только тот, кто умер при жизни». И они ушли от реки. – И пошли выпивать! – заключил Мурзин, которому без этой концовки рассказ показался незавершенным. – И пошли выпивать, – согласился Нестеров. И вдруг обратился к Сурикову: – Василий, ты мне сегодня очень помог. Я вдруг понял, что я тут делаю. Я тоже сижу на дереве. Вешаться, конечно, не собираюсь, но и слезть не могу. То есть не хочу. Потому что слезешь – надо куда-то идти. А куда? Ты понимаешь? Василий кивнул, задремывая. Только сейчас Нестеров обратил внимание, что большинство присутствующих крутят головами и руками или просто спят. В том числе и Мурзин, исчерпавший последний запас бодрости своим выкриком. Нестерову это не понравилось. – Перестаньте! Я же сказал: не собираюсь я вас гипнотизировать, кодировать, не хочу я давать вам никаких установок! Проснулись все! Тщетно. Вместо этого заснули и последние, кто еще бодрствовал, включая братьев Шаровых. Нестеров обвел зал глазами. Усмехнулся: – Ладно. Спите. Проснетесь счастливыми и здоровыми, насколько это возможно. А мне пора. Лучше всего, если вы меня забудете. Ну и... Нестеров долго еще стоял, как бы вспоминая, что еще нужно и можно сказать. Но сказал только одно слово: – Спасибо. И ушел со сцены. Он ушел со сцены и уехал в тот же вечер. А анисовцы благополучно проснулись и разбрелись по домам в каком-то смутном состоянии и настроении. Но, наверное, Нестеров всё-таки обладал какой-то силой, пусть не сверхъестественной, но имеющей действие: его забыли. При этом помнили все происшедшие события: что искали клад, что устроили гонку на выживаемость, что кто-то зачем-то хотел скупить дома, что Суриков хотел повеситься, что Клавдия-Анжела уезжала, а потом вернулась... Но всё представлялось случившимся само собой, без участия Нестерова. Даже Нина вспоминала это будто сон, в котором приснилось что-то не действительное, а мечтаемое. Клавдия-Анжела однажды, прибираясь, нашла под диваном коробку, в коробке пузырек, на пузырьке этикетка «Морфилениум»[2], пузырек доверху наполнен таблетками. Она повертела в руках, понюхала, пожала плечами и выбросила находку в помойное ведро. |
||
|