"Участок" - читать интересную книгу автора (Слаповский Алексей Иванович)

Глава 1 В глушь

Слухи в Анисовке распространяются, конечно, не со скоростью света.

Гораздо быстрее.

Вы скажете: этого не может быть, любой ребенок знает, что скорость света равняется примерно 313 323 км/сек. в вакууме, если же не в вакууме, а у нас на Земле, включая Анисовку, все равно получается довольно много: примерно 157 131 км/сек.

Володька Стасов, например, въезжая вечером в Анисовку и переваливая через гору, любит посмотреть, как свет фар его трактора сейчас же упирается в облака и там пляшет, повторяя ковылянье колес по ухабам. Иногда облаков нет, но видна зато звезда Сириус, до которой свет Володькиных фар теоретически мог бы долететь, как опять же любой ребенок знает, всего лишь за 8,6 светового года; ясно, что никакой слух до Сириуса долететь вообще не может.

Кто спорит?!

Но представим: Володька еще не въехал на бугор, а свет уже пляшет на облаках и уже летит к Сириусу. Он не только не въехал, он даже еще и фары не включил и вообще не сел еще на трактор, а ремонтирует его сто первый раз за лето – а свет полетел! Может такое быть? Нет. Поэтому анисовские слухи и быстрее света: они часто возникают еще до того, как что-то случилось.

Судите сами: Василий Суриков прошлым летом поехал в областной центр, в Сарайск, продавать старый «Москвич» покойного отца, чтобы купить «копеечку», тоже старую, но поновее все-таки. И продал, и купил, и поехал на ней, но тут же ему почему-то взгрустнулось об отцовской машине, он задумался и вот так вот грустно и печально втемяшился в бок чужой машины. Или чужая машина боком в него втемяшилась – неважно. Важно другое: по записям милиции, показаниям свидетелей и утверждению самого Сурикова авария произошла в три часа дня. Но за полтора часа до этого в администрацию Анисовки позвонил из Сарайска кто-то из родственников и истошным голосом сообщил, что, дескать, Вася попал в аварию. Этому свидетели: глава администрации Шаров, принявший звонок, жена Василия Наталья Сурикова, которой Шаров тут же передал новость, и старик Хали-Гали, который всегда все узнает первым или по крайней мере вторым – без всяких звонков.

Потом допытывались: кто звонил, кто напугал, как это могло случиться вообще?

Не допытались, и факт остается фактом: об аварии в Анисовке узнали еще до аварии. А вы говорите: скорость света...

И о приезде нового участкового на место утонувшего Кублакова узнали раньше, чем он приехал. Узнали, что зовут его Павел Сергеевич Кравцов, что лет ему около тридцати, звание – старший лейтенант. Женщины, стоя в магазине у Клавдии-Анжелы, обсуждали его семейную ситуацию. Жене он изменял направо и налево, пользуясь служебным положением, вот она его и выгнала. Такова была одна версия. Наоборот, жена изменяла ему налево и направо, пока он гонялся за преступниками, вот он и ушел, и решил с горя уехать в деревню. Это вторая версия. По третьей версии Кравцов, сказав жене, что идет на важное задание до утра, отправился к любовнице, но та куда-то отлучилась, пришлось ему возвращаться среди ночи домой, а там у жены тоже любовник, он в него стрелял из пистолета, убить не убил, но сильно напугал, а любовником оказался племянник аж самого губернатора, тот пожаловался дяде, и дядя-губернатор, рассердившись, приказал загнать Кравцова куда-нибудь в ссылку. Участковым, например, что для оперативного работника унизительно, да еще и в деревню, что унизительно вдвойне. Из-за этих версий женщины много спорили, но сошлись в одном: новый участковый человек, несомненно, пьющий. Трезвому жена изменять не будет, да и сам он себя соблюдет.

Мужики же, собравшись в саду у Мурзина, семейные страсти Кравцова не обсуждали. Не потому, что они их не интересовали: тоже люди, у всех, что поделаешь, жены есть. Но у самого Мурзина жены нет – сбежала не так давно с заезжим ветеринаром, вот они и щадили его чувства, не касались семейного вопроса. Они уверенно говорили: дело не в этом. Дело в том, что Кравцов тронул одного крупного бандита, которого трогать было нельзя. Кравцов выследил этого бандита, ворвался к нему, застал на месте преступления – за подсчетом награбленных денег, арестовал, посадил в следственный изолятор, но бандит тут же обратился к сарайским начальникам, которые, по убеждению анисовцев, сами бандиты, только официальные. И арестованного отпустили под залог в миллион долларов, после чего он срочно уехал в Англию со странными словами: «Там наших много!» А Кравцова решили запихнуть в село. При этом в село не очень далекое и не совсем плохое – чтобы он не обиделся окончательно и не наделал глупостей. Правда, рассудительный Куропатов возразил, сказав, что, по его сведениям, Кравцов не такой уж старательный оперативник. Наоборот – ленивый и глупый. И по глупости поймал бандита не того, какого велели, а совсем другого, честного.

– Это как же – честный бандит? – тут же ехидно спросил Мурзин.

– Ну, это такой, который, конечно, тоже грабит, но по совести.

– Как это – грабит по совести? – не унимался Мурзин.

– Ну, то есть последнее не отнимает.

– Последнее у человека – жизнь! – поднял палец Мурзин. Его после ухода жены все время тянуло на какую-то философию.

– Вот я и говорю, – согласился Куропатов. – Грабить грабит, но жизнь оставляет. Тоже ведь не всякий так сделает.

И мужики эту мысль одобрили: действительно, по нынешним временам грабить, оставляя жизнь, это если не честно, то справедливо. А если не справедливо, то хотя бы по-доброму. Мог бы убить? Запросто. Но – не убил. И на том спасибо.

Сошлись в одном: новый участковый – человек, несомненно, пьющий. Ибо арестовывать без спроса бандитов – честных или прочих – можно только спьяну или с похмелья. Однако если женщины отозвались о пьющести Кравцова с осуждением, то мужики подмигнули друг другу и цокнули языками, как бы говоря: наш человек!

И только Хали-Гали, как всегда, имел свое особое мнение. Хали-Гали ведь всегда видел в худшем лучшее, в лучшем худшее, во лжи правду, в правде ложь, то есть в любом явлении – противоположную сторону, которая, однако, на самом деле часто и является лицевой. Хали-Гали сказал:

– В командировку его прислали. Утопление Кублакова расследовать. Расследует и уедет.

От его версии отмахнулись как от самой простой и неинтересной.

И никто не предполагал, что новый участковый явится не один.

Никто не предполагал, что новый участковый явится не один.

Он явился с собакой. Собака диковинная. Одна кличка чего стоит: Цезарь. Хотя, положим, в Анисовке есть у собак клички и чуднее. У Савичевых, например, кобеля зовут Маркиз. А Стасов-старший, отец Володьки, зовет свою беспородную лохматую псину Камиказой. То есть от слова и понятия «камикадзе». За что? За то, что кудлатая эта хриплобрехая тварь смело бросается под колеса любого транспортного средства, которое проезжает мимо дома Стасовых. Трактор, грузовик, мотоцикл ли едет – тут же Камиказа выскакивает, лает до визга и воя, гонится, провожая до конца улицы. Ей и лапы отдавливало, и хвост прищемляло, и Геша на своем самодельном мотоцикле однажды ее вовсе переехал, но она не успокаивается.

– Дура ты, Камиказа! – не раз говорил ей Стасов. – Чего ты достигаешь, скажи, пожалуйста? Напугаешь, что ли? Остановиться заставишь? Или, думаешь, они тут больше ездить не будут? А?

Камиказа, естественно, молчит, опустив хвост и глядя в сторону. Если бы она умела говорить, то сказала бы, что это выше ее. Это как талант, когда важен не результат, а процесс. Это как стихи. Поэт ведь иногда и не хочет сочинять, а стихи сами в голову лезут. И она тоже не всегда с охотой бросается на машины. Иногда разнежишься на солнышке, задремлешь, размечтаешься о куриной косточке или о соседском, извините за откровенность, кобеле, но тут слышится тарахтенье трактора или натужное и глухое жужжанье грузовика – ноги сами собой вскакивают и бегут, из горла сам собой вырывается брех, не может она собой владеть, вот и все. Притом что в остальном собака скромная, не наглая, людей сроду не трогала и не имеет даже привычки лаять на них – даже если они забредут во двор темной ночью и поволокут что-нибудь. Этого, впрочем, ни разу не случилось.

Необычное в Цезаре было – внешность. Когда Кравцов, приехавший поздно и тихо, вышел утром из дома покойного Максимыча, где его поселили, все, кто увидел эту собаку, ахнули: ну и чудище! Лапы враскоряку, колесом, уши вислые, тело длинное, голова огромная, морда вся в складках, глаза красные... И по глазам не поймешь, что у этого чудища на уме. Но потом поняли: на уме у Цезаря одно только добродушие. Очень деликатный и ласковый оказался пес и совсем не гордый, несмотря на редкую свою породу – бладхаунд. Приглядевшись же, можно было увидеть в его глазах еще и грусть. Может быть, он грустил о прежнем хозяине – том самом бандите, который в спешке, уезжая в Англию, безжалостно оставил его, так что пришлось Кравцову приютить Цезаря. Собака ведь, принадлежа бандиту, убийце или, напротив, какому-нибудь учителю пения, как правило, понятия не имеет, что хозяин именно бандит, убийца или учитель пения. Он – Хозяин, и это главное.

А может, Цезарь грустил о новой хозяйке, жене Кравцова, к которой успел привыкнуть?

...Итак, в Анисовке утонул участковый и прислали другого.

В Анисовке утонул участковый и прислали другого. Кравцова.

Кравцов был человек городской, ему все тут было внове. Не нашел он в доме ни водопроводного крана, ни умывальника, когда проснулся здесь в свое первое утро. Во дворе был колодец без какого-либо механизма, со стоящим на краю ржавым ведром, привязанным длинной веревкой. Кравцов опустил ведро в колодец и поднял воду очень сомнительного запаха и вида – со щепками, с ветками, со всякой ерундой. Была, например, в ведре отломанная кукольная нога.

Тут из соседнего дома выбежала женщина. Женщина довольно молодая, с приятным лицом, хоть и чересчур раскрасневшимся. Кравцов хотел с нею поздороваться, но не успел: она уже бежала где-то в огороде, а на крыльцо выскочил босой мужчина в майке.

– Наталья! – позвал он грозно. – Наталья, иди сюда, убью!

Кравцов подумал, что призывает мужчина женщину как-то неувлекательно. Кто ж вернется, если обещают в случае возвращения убить?

Но вот странно: женщина остановилась и действительно начала потихоньку возвращаться.

– Ва-ася-а! – укоризненно пропела женщина, качая головой. – Ты б поспал! Тебе же на работу пора!

И опять Кравцов подумал, что у жителей Анисовки с логикой не в порядке. С одной стороны: поспи. С другой: на работу пора. Растеряешься, пожалуй.

Но Василий не растерялся. Он сбежал с крыльца и стал зачем-то вырывать из земли большой матерый подсолнух. Не получилось. Тогда он схватил полено и кинул в Наталью. Не попал. Кинул другим поленом. Опять не попал.

– Куда спрятала? – закричал он. – Последний раз спрашиваю!

И опять удивился Кравцов. Что это за способ задавать вопросы, пусть даже последние, кидаясь при этом дровами? К тому же, таким способом домой жену тоже не заманишь.

Но Василий и сам понял это.

– Не жалко меня? Да? – вдруг завопил он со слезами в голосе. – Хочешь, чтобы я сдох? Ладно, сдохну! Убью себя насмерть!

И он, схватив очередное полено, не кинул в Наталью, а стал вдруг стучать себя по голове. Убить насмерть, пожалуй, таким способом было трудно, но поувечить запросто. Кравцов пребывал в недоумении. Ему приходилось в силу профессии сталкиваться с тем, что один человек покушается на жизнь и здоровье другого. Приходилось видеть, и как человек покушается сам на себя с помощью бритвы, пистолета, веревки, какой-нибудь отравы или прыжка из окна. Но о способе самоубийства с помощью полена он никогда не слышал, поэтому не мог понять, в шутку или всерьез все происходит. Заметим при этом, что Кравцов оперативник очень оперативный, быстрый и решительный. Просто, сами понимаете, чужой монастырь, чужой устав. Бросишься пресекать, и окажется, что битье себя поленом по голове есть анисовский старинный обычай. Или способ привлечь к себе внимание.

Чего, кстати, Василий и добился: Наталья подбежала и стала отнимать у него полено с криком:

– Вася! Что ж ты делаешь? Не надо!

И вовремя: у Василия уже показалась на лбу кровь. Он как-то вдруг сразу ослабел и навалился своим довольно мощным телом на хрупкое плечо Натальи.

И Наталья повела его в дом.

Только тут она заметила наконец Кравцова. Вежливо улыбнулась, кивнула и сказала:

– Здравствуйте! А мы вот тут... Разговариваем!

Кравцов пожал плечами: дескать, не буду мешать вашим беседам. И пошел обходить свои владения.

Владений, кроме заросшего бурьяном двора, не было. Впрочем, сбоку стоял ветхий, но довольно большой сарай, в котором неожиданно обнаружилась лошадь. Лошадь посмотрела на Кравцова так внимательно и так укоризненно, что ему вдруг отчего-то стало стыдно. Наверно, она есть хочет, подумал он. Увидел в углу кипу сена, взял охапку, положил перед лошадью, та начала есть. И Кравцову тут же полегчало: вот, едва приехал, а уже совершил пусть маленькое, но доброе дело.

Двор оканчивался обрывом. Внизу была речка. А за речкой, на другом, еще более крутом берегу виднелись какие-то зубцы и башенки. Кравцову было известно, что в этих замечательных окрестностях богатые люди из города построили поселок коттеджей, который местные жители конечно же назвали «Поле чудес».

Но ему туда не надо. А вот надо бы ему заглянуть туда, где у них тут местная администрация.

Местная администрация располагалась в небольшом кирпичном здании в центре Анисовки. И у здания в то самое время, когда Василий Суриков беседовал с женой Натальей, собрались женщины с бидонами, кошелками, сумками и банками и ждали как раз Василия Сурикова. Несколько лет назад он приобрел и своими собственными руками восстановил, возродил фактически из лома, автобус на базе грузовика «ГАЗ»: то есть перед как у грузовика, а остальное как у автобуса: сиденья, окошки. И стал по договоренности с администрацией возить анисовских женщин в Саранск на рынок. По вторникам и пятницам.

Вот они его и ждали.

Ждал его и глава администрации Андрей Ильич Шаров. Ему тоже надо было в Сарайск по делу.

Женщины уже посматривали на часы и скандалили: Суриков запаздывал.

Шаров начал беспокоиться и обратился к Хали-Гали, который сидел тут же, греясь на утреннем солнышке.

– Ты сходил бы, что ли, за ним, Хали-Гали! Чего это он?

– Сходить можно, – согласился старик. – Только смысла нету. Вася отсыпается теперь. С Мурзиным вчера гуляли.

– Это по какому же поводу? – возмутился Шаров.

– Встретились, вот и повод, – объяснил Хали-Гали.

– Так что ж теперь, не работать с утра? Ну, с похмелья, первый раз, что ли? Сходи, пожалуйста, Хали-Гали, поторопи! А спит – растолкай, в конце-то концов!

Отдав это распоряжение, Шаров скрылся в здании, а Хали-Гали остался сидеть.

Он не ленив, упаси боже, он – мудр. Он знает: начальство часто посылает лишь бы послать. Если где чему надо произойти, оно произойдет и так. А если оно произойти не хочет, никакое начальство ничего сделать не может. Главное же, Хали-Гали знал по опыту жизни: как только собираешься за человеком пойти, он, глядь, и сам уже идет.

И может, он и в этот раз оказался бы прав, но случилось непредвиденное обстоятельство.

Беседа Натальи и Василия приняла неприятный оборот. Вот уже Наталья, со свежей ссадиной на лбу от грубого прикосновения Васиного кулака, кричит благим матом (но без мата, однако), Василий на нее наступает, дети, мальчик и девочка, плачут в углу... Вот уже Василий, озверев, схватил Наталью за горло и не шутя душит.

И тут в дом вошел Кравцов. Услышав крики, он почуял неладное и решил, что пора вмешаться. Он вошел и увидел: дело серьезное. Но все-таки муж и жена. Занимаясь серьезной оперативной работой, он привык к другому раскладу. Вот – преступник, вот – жертва. А ты между ними. Василий же на преступника не очень похож. Зато Наталья похожа на жертву: лицо на глазах синеет.

И Кравцов тронул Василия за плечо, одновременно спрашивая Наталью:

– Вы нормально себя чувствуете?

Наталья, как ни странно, кивнула утвердительно.

Василий в этот момент обернулся, пальцы ослабили хватку, и Наталья вдруг, наперекор своему утвердительному кивку, крикнула, вернее, прошипела:

– Убивают!

– Кто тебя убивает, дура? – укорил ее Василий.

И спросил незнакомого человека, неизвестно откуда взявшегося в его доме:

– Ты как вошел?

– Через дверь, – спокойно ответил Кравцов.

– Какую дверь?!

В голосе Василия было такое изумление, будто двери в его доме отродясь не бывало и незнакомец ошарашил его этой новостью. Кравцов поневоле повернулся, чтобы показать хозяину, где дверь в его доме. И тут же Василий, отцепившись от Натальи, схватил Кравцова за ворот и так быстро выпер за дверь, что Кравцов, не ожидавший этого, не успел возразить.

Цезарь, лежавший во дворе, увидел странную картину: его хозяин кубарем скатывается с крыльца. Человек, столкнувший его, отряхивает руки и уходит. Павел Сергеевич хватает полено, потом вилы, потом топор, но вдруг распрямляется и бежит к себе в дом.

Должно быть, они во что-то уже играют, решил пес.

А Кравцов появился уже не в джинсах и футболке, в чем был раньше, а в полном милицейском обмундировании. И знакомые Цезарю наручники наготове. Именно такими наручниками Павел Сергеевич сковал бывшего хозяина Цезаря, после чего тот исчез, а Кравцов оказался в этой глуши. Цезарь невольно обеспокоился: не пошлют ли Павла Сергеевича теперь еще дальше? Хотя куда еще дальше?

А Кравцов вошел в дом уже не как сосед, а строго и официально. Суриков на этот раз не душил Наталью, которая сидела на кровати, прижав к себе детишек, а бегал по дому, вопя:

– Куда спрятала, тебя спрашивают?

Вещи расшвыривал, в шкаф залез с головой. А Кравцов, войдя и стукнув его дверью, вовсе его туда засунул. Выпутавшись из вещей, Василий увидел перед собой милиционера.

– Это еще кто? – спросил он.

– Вообще-то я тут уже был, – напомнил Кравцов.

– Да? Ну, тогда...

Василий бросился на незваного милиционера, чтобы смести его с лица земли или хотя бы, если так можно выразиться, с лица дома, но тот ловко увернулся. И – щелк! – на Васе уже наручники, Вася уже стоит беспомощный, с руками за спиной, с выражением крайнего недоумения на лице, а Наталья, исстрадавшаяся, кричит:

– Правильно, товарищ милиционер! Хватит! Понял, Василий? Нет больше моего терпения! Пропади ты пропадом, истерзал меня совсем, гад! Дети вон плачут от тебя! Берите его, товарищ милиционер, сажайте!

– Пожалуй, придется, – согласился Кравцов.

Но посчитал после этого своим долгом осведомиться у Сурикова:

– Наручники ничего? Не жмут?

Ибо он знает, что наручники сконструированы довольно жестоко и даже, возможно, слегка бесчеловечно: края острые, а замыкающие зубцы слишком редки: на один лишний замкнул – и тут же возникает совершенно ненужная боль. Наручники не орудие пытки, а средство удержания. Кравцов знает, конечно, что некоторые его коллеги так не считают, но он ориентируется не на профессиональную этику, сильно пошатнувшуюся в последние годы, а на собственное чувство необходимой строгости.

Суриков этого не знал, поэтому вопрос милиционера его озадачил. Зато он тут же сообразил, что следует сказать ему в свою пользу:

– Ты не очень! Меня там люди ждут!

Сурикова ждали люди, то есть женщины и Шаров. Шаров вышел из администрации, увидел Хали-Гали.

– А, пришел уже? Ну, как он там?

– Да он и не ходил! – тут же наябедничала Ню– ра Сущева, веселая женщина лет тридцати, одетая абсолютно по-городскому: джинсы в обтяжку, футболочка белая, кроссовочки розовые с красными шнурками – картинка. Откуда на ней такая красота – об этом позже.

– Как это не ходил? Ну, ты... – Шаров даже слов не мог найти от возмущения.

– Ладно, иду! – сказал Хали-Гали и начал подниматься.

Но пока он это делал, Шаров уже привычно и умело защемил прищепками штанины, вывел из-за двери велосипед, сел на него и покатил.

– Пока вас дождешься, с ума сойдешь! – крикнул он напоследок.

– Это правда, – не мог не согласиться Хали-Гали. – С другой стороны, Вася сам придет. Куда он денется?

И был, как всегда, прав: Вася уже шел. Правда, не один, а в сопровождении Кравцова. А за ними следовал Цезарь, решивший, что новый сосед хочет показать Павлу Сергеевичу село.

Шаров увидел это издали и вильнул колесом, не понимая. Надо же, как быстро взялся милиционер за работу. Вчера только он его встретил, разместил, спросил, не надо ли чего, а тот с утра уже схватил Василия. За что?

Подъехав и соскочив с велосипеда, он задал этот вопрос. И Кравцов ответил:

– Жену он избил. На меня напал.

– Доигрался, Василий? Напился опять? – вскрикнул Шаров.

Суриков обиделся:

– Да не пьяный я! С похмела только!

Шаров вгляделся в него и понял, что он не врет.

– В самом деле, трезвый!

– Ну и что? Трезвому буянить можно? – спросил Кравцов.

– Нельзя, конечно! Но, может, воспитательные меры для начала? А главное, нужен он нам очень!

И Шаров объяснил, зачем нужен Василий как женскому населению, так и ему лично: срочно надо в город. А служебный «уазик», как назло, в ремонте. И чинит его, кстати, все тот же Суриков.

– Вы его отпустите пока, – предложил Шаров. – А вернемся – сразу меры к нему приложим. Вплоть до штрафа, понял, Василий? Рублем тебя будем бить!

Суриков усмехнулся, показывая этим, что битье рублем ему абсолютно не страшно.

Кравцов тоже не мог согласиться с таким легким наказанием.

– Андрей Ильич, тут рубль не поможет! Он душил жену, а перед этим ее избил. Мог до смерти ее придушить! Да и меня при исполнении задел, хотя я могу и умолчать. В общем, Андрей Ильич, дайте транспорт, я в район его отвезу. Оформим это дело, посидит год-другой, это лучше, чем десять за убийство, а оно будет, я вам обещаю!

– А ты за меня не обещай! Обещает он! – возмутился Суриков, несмотря на то, что Шаров, пряча лицо от участкового, исподтишка шевелил бровями и губами, выкатывал глаза и, казалось, чуть ли не ушами двигал, чтобы привлечь к себе внимание Сурикова и мимикой утихомирить его, упросить не рыпаться и не злить милиционера.

Но Суриков его стараний словно бы и не замечал. Пришлось Шарову высказаться вслух:

– Держи себя в руках, Василий! – и Кравцову: – Давайте так решим. Сейчас он просит прощения, быстренько свозит людей и меня, а потом... А потом: до первого случая! Понял, Василий? Первый же случай – и я тебя своими вот личными руками в тюрьму посажу! Понял? Давай быстро проси прощения и обещай! Люди ждут! Ну?

Василий отвернулся. Не в его характере было просить прощения. Да и за что?!

– За что? – спрашивала Наталью ее мать, которая уже прослышала, что зятя забрали, и прибежала расспросить дочь, в чем дело.

– А вот за это! – показала Наталья на ссадину. Она была полна решимости. Сколько можно, в самом деле, терпеть? Нет, в общем-то, Василий человек неплохой, когда не пьян и не с похмелья, но то-то и оно, что пьян он в неделю раза три – и с похмелья, легко сосчитать, столько же. Три да три – шесть дней получается. Неделя с одним выходным.

– И правильно, доча! – одобрила мать Наталью. – Так с ними и надо, паразитами! Это ужас какой-то, что они с нами, с женщинами, делают! Только, говорят, ты его чуть ли не сама сдала?

– Уже говорят?

– Говорят.

– Ну, и сдала.

– Это зря. Другое бы дело, если б его взяли на улице, у клуба или еще где. А тут из своего дома, получается, выковырнули. Получается: родного мужа ты в милицию упятила. А то и в тюрьму! Люди не похвалят, доча, понимаешь ты?

– А мне очень надо, чтобы они хвалили! – хмуро сказала Наталья. Но слегка призадумалась.

А по селу двигалась процессия: впереди Шаров с велосипедом, за ним Суриков в наручниках, за Суриковым Кравцов, за Кравцовым – Цезарь. А за Цезарем увязался пацаненок, ростом не намного выше собаки. Он был в восторге. Круглил голубые свои глаза, вертел белесой стриженой головой и на ходу показывал руками от земли до высоты Цезаревой холки: надо же, какая здоровая собака!

Местные собаки подняли хай, но, надо заметить, при этом не показывались. Только Маркиз гордо встал посреди улицы, поджидая соперника, но вскоре, презирая долгое ожидание, удалился.

А Кравцов меж тем кое-что вспомнил. Он вспомнил то, о чем ему дали некоторые сведения перед тем, как послать в Анисовку. Вспомнил он также свое правило: задавать неожиданные вопросы в неожиданное время и в неожиданном месте. Поэтому взял да и спросил Шарова:

– Андрей Ильич, правда, будто вашего участкового кто-то утопил?

– Кублакова-то? Да болтовня! Кому он нужен – его топить?

– А я бы утопил. С удовольствием! – сказал Суриков.

– Мало тебе? – воскликнул Шаров. – Еще это на себя навесить хочешь?

– Все равно пропадать!

Кравцов внимательно глянул на Сурикова и понял, что перед ним – первый подозреваемый!

Пока мать Натальи разговаривала с дочерью, мать Сурикова решила прибежать непосредственно к месту событий. Увидев сына в наручниках, она заахала, запричитала:

– Вася! Это что они делают-то? Да что же это такое-то, а? Андрей Ильич? Я даже не поверила, говорят, Васю связанного ведут! А правда, оказывается! В железо заковали! Вы чего делаете, а? Господи, сынок ты мой!

Суриков угрюмо покосился на нее и попросил:

– Мам, отойди!

– Не отойду! Ни за что человека взяли!

– Он сам виноват, тетя Оля, – объяснил Шаров. – Наталью измордовал чуть не до смерти.

Тетя Оля, услышав это, вскрикнула и стала приговаривать, лупя сына ладонью по плечу (впрочем, не очень сильно):

– Ах ты орясина! Хулиган ты такой! Чего вздумал, дурак!

И обратилась к Шарову:

– Андрей Ильич, я уж его сама поучу! Я ему крапивой напомню по голой заднице, как маленькому!

– Это к нему вот, – хмуро кивнул Шаров на Кравцова.

– Вы уж отпустите его для первого раза, товарищ хороший! – ласково улыбаясь, забежала тетя Оля перед Кравцовым. – Он тихий уже, я же вижу! Сейчас возьму его домой, никуда не выпущу. И вы пойдемте тоже к нам, яишенки покушаем, курочку!

– Извините, в другой раз! – сухо сказал Кравцов, намекая интонацией, что разговор о курочке и яишенке сейчас неуместен.

И тут тетя Оля вдруг вцепилась в Сурикова и закричала:

– Не пущу! Бери и меня тогда! Вяжи, цепляй железо на меня! – Она выставила руки. – На!

Кравцов был в замешательстве. Ему приходилось сталкиваться с сопротивлением при задержании, иногда очень упорным и опасным, со стрельбой, с погоней. Но тут стрельбы и погони нет, мать в сына вцепилась – и что делать? Не отцепишь ведь силой!

– Очень вас прошу, – сказал он ей. – Не надо. Не имею я права его отпустить... Пожалуйста...

Сурикову и самому стало неловко, поэтому он пробубнил матери, отодвигаясь от нее.

– Ты в самом деле... Отцепись, не позорься. Не бойся, обойдется все. Иди домой. Иди, я сказал!

Тетя Оля с трудом разжала руки, но домой не пошла, присоединилась к процессии.

Идут дальше: Шаров впереди, за ним Суриков, за Суриковым Кравцов, за Кравцовым тетя Оля, за тетей Олей Цезарь, а за ним не один, а уже два пацаненка.

Тут появился Геворкян.

Тут появился Геворкян Роберт Степанович, главный инженер и технолог анисовского винзавода.

Анисовка ведь со всех сторон окружена огромными яблоневыми садами и издавна специализировалась по винодельчеству. На небольшом заводе с помощью прессов давили сок, выстаивали его в огромных деревянных бочках и делали из него то вино, а точнее сказать, пойло, которое народ почему-то называл «шафран» и которое было двух сортов: «за руль семнадцать» и «за руль пятьдесят две», второе – с добавлением сахара, еще противней первого, хотя, казалось бы, это невозможно. Лет тридцать назад сюда был прислан после окончания пищевого техникума молодой специалист и энтузиаст Роберт Геворкян. Он взялся за дело с рвением и начал одновременно с «шафраном» производить такое замечательное сухое яблочное вино, что на всесоюзной выставке оно получило медаль. Но руководство совхоза «Анисовский» интересовали не медали и не сомнительные в России перспективы непопулярного сухого вина, а объем производства и быстрый оборот вложенных средств, инициативу Роберта стали помаленьку зажимать, он обиделся и чуть было не уехал, но тут влюбился в девушку Антонину, женился – и остался навсегда. Потом пришли времена борьбы с пьянством и алкоголизмом, половину садов вырубили, переключились на производство яблочного сока, что Геворкяну тоже нравилось, так ненавидел он гадкий «шафран». Потом сгинула советская власть, совхоз стал ОАО, то есть открытым акционерным обществом во главе с приехавшим сюда Львом Ильичом Шаровым, которого позвал брат, Андрей Ильич, тоже приезжий, ставший главой администрации. Лев Ильич наладил производство на широкую ногу, восстановил площадь садов, поставил импортный автоматический пресс вдобавок к имеющимся двум механическим, но гнать стали опять дешевый и выгодный «шафран». Роберт Степанович убеждал, что гораздо лучше, полезнее для людей, а в итоге и выгоднее делать сидр, кальвадос и тот же сок: все это может иметь спрос не только у нас, но и за границей! Лев Ильич всерьез это не принимал: заграница далеко, кальвадос, сидр и тем более сок народ не уважает, а «шафран» раскупается мгновенно и приносит быструю прибыль. Роберт Степанович сетует, жалуется Андрею Ильичу, который ему сочувствует, но против брата идти не может.

Вот этот самый Роберт Степанович Геворкян и появился тут, очень чем-то взволнованный. Он даже запыхался и, подбежав, некоторое время переводил дыхание.

Пока он его переводит, расскажем короткую и занятную историю. В хорошем хозяйстве ничего не пропадает: яблочный жмых в больших количествах на зиму запаривали, делали из него силосную массу для корма коровам. Так было годами. Кормили, конечно, не одним этим жмыхом, а и сеном, и соломой, и всем прочим, что специалисты называют «кормовая смесь». Но жмых все-таки присутствовал в рационе ежедневно. И вот однажды поднялась метель, навалило снегу, как никогда, до силосных ям не могли добраться трое суток. И буренки начали вдруг помыкивать, странно переминаться в своих стойлах с копыта на копыто, поглядывать на доярок и скотников чересчур печальными глазами, а еще через сутки подняли такой рев, что слышно было на несколько километров окрест, а симментальский бык-производитель Кучум в своем загоне бился о стену башкой тупо и равномерно – так пьяный мужик ломится ночью в магазин, не в силах сообразить, что он закрыт и желанная его душе жидкость недоступна. Скотники и доярки даже не сообразили сначала, в чем дело, пока старик Хали-Гали не объяснил:

– Да похмелье же у них! Жмых – он же не вовсе пустой, он же бродит! Они каждый день лопают его и, получается, помаленьку будто выпивают. И привыкли. И теперь естественная проблема: опохмелиться хотят!

Срочно послали гусеничный трактор, он приволок на больших санях гору жмыха, раздали коровам, те жадно набросились и через час-другой глаза у них стали точно такими же, как, например, у того же Сурикова, когда он с утра ныряет в сарайчик или другое укромное место и выходит оттуда весь проясневший, просветлевший и готовый к дальнейшей жизни.

Тем временем Геворкян продышался и крикнул:

– Андрей Ильич, что такое, наконец? Второй пресс не работает, вентилятор не работает, приемник забился, а Мурзина нет! Я чинить должен? У меня другая специальность!

Шаров посмотрел на него с досадой. Мало одной неприятности – еще это вот. Да еще брат лежит в Сарайске с язвой, приходится за него производственные дела решать.

– Не шуми, Роберт Степанович! – сказал он. – Сейчас разберемся. Сейчас найдем этого Мурзина.

А Мурзин и не скрывался. Он лежал в саду на раскладушке, глядел в небо сквозь ветви яблони и о чем-то думал. Рядом сидел его задушевный друг Куропатов и смотрел то на Мурзина, то на трехлитровую банку с золотистым напитком. Думать ему не хотелось, ему хотелось еще выпить и поговорить, но он знал: когда Мурзин погружается в размышления, ему лучше не мешать. Обидеться может. Душа у человека тонкая. Тем более – жена ушла. Тишину нарушил голос Шарова:

– Мурзин! Саша! Александр Семеныч! Сашка, дери волк твою козу, ты где?

Мурзин молчал. Шаров зашел в дом, в сарай, в гараж – и наконец догадался заглянуть в сад.

– Это как понимать, Мурзин? – строго закричал он. – Там пресс сломался, а ты лежишь тут?

– Я отгул взял, – спокойно ответил Мурзин.

– А кто тебе дал? А ты, Куропатов, чего тут?

– Я за ним пришел, – спокойно ответил Куропатов.

– Два часа назад! – напомнил ему горячий Геворкян. Куропатов медленно повернулся к нему и сказал:

– А я не начальник, чтобы приказывать сию минуту. Сидим вот, разговариваем. По-человечески. И уже решили идти, между прочим.

Мурзин подтвердил:

– Вот именно. Еще минута – и пошли бы сами! В добровольном порядке, как свободные люди! А что теперь получается? Теперь получается – из-под палки!

– Скажи спасибо – наручники не одели! – подал голос Суриков из-за забора. – На меня вот нацепили уже!

Мурзин аж сел.

– Вот это да! – воскликнул он, глядя на Кравцова. – Так, значит? Новые порядки вводим?

– Слушай дурака! Он жену избил, вот его и взяли, – прояснил ситуацию Шаров.

Но Мурзина уже повело на справедливость:

– Нет, почему же? Его взяли – берите и меня! Ваша власть! – Он встал и заложил руки за спину. – Ведите!

Через минуту по улице шли: Мурзин впереди с заложенными назад руками и выпяченной грудью, рядом с ним солидарный Куропатов, за ними Шаров, сокрушенно качающий головой и вздыхающий, за ним обиженный Суриков с непроницаемым Кравцовым, за ними тетя Оля со скорбным лицом, за нею Геворкян с блеском производственного гнева в глазах, за ним меланхоличный Цезарь, а за Цезарем уже не один, не два, а три пацаненка, да еще девчушка совсем крохотная увязалась в цветастом платьице.

Анисовцы глядели на процессию во все глаза.

– Только гармошки не хватает, – высказался с усмешкой Стасов-старший.

А Мурзин приветствовал односельчан громкими возгласами:

– Здравствуйте, люди! Пришло светлое царство капитализма! Под конвоем на работу ведут! Здравствуйте! Почему дома? Живо на работу, пахать, веять, сеять! Пока добром, без милиции! Первый выстрел предупредительный, второй в голову, третий в спину! С собаками ведут! На первый-третий рассчитайсь!

Шаров догнал его, сказал укоризненно:

– Уймись, Александр! – и обернулся к Кравцову с еще большей укоризной: – Вот, видите, до чего дошло!

– Не я же довел, – резонно ответил Кравцов. Шаров хотел возразить, что именно он, но сдержался: кто знает, что на уме у этого странного милиционера. Он только заметил – и даже не для того, чтобы подольститься, а фактически, без соболезнования, указывая на небольшое здание неподалеку:

– Вы бы лучше в медпункт зашли к нашему Вадику: у вас кровь на голове запеклась.

– Потом.

Шаров поманил пальцем одного из пацанят, тот мигом подскочил, Шаров сказал ему что-то, пацаненок устрекотал и через минуту вернулся с фельдшером Вадиком. Вадик, молодой человек двадцати пяти лет, был сельский наполовину: в детстве жил с родителями здесь, потом вместе с ними уехал в районный городишко Полынск, там закончил медицинское училище и приехал фельдшером в Анисовку. Полагался тут еще и врач, но врача вот уже третий год залучить не могут. А у Вадика в Анисовке свой интерес, но мы о нем расскажем после.

Вадик пришел с чемоданчиком.

– Что случилось?

– Да вон, с головой у человека не в порядке! – показал Шаров. – В смысле – травма. Как бы заражения не вышло! – И при этом он как-то странно подмигнул Вадику.

Вадик не понял, однако сказал именно то, чего от него ждал Шаров:

– И очень даже просто! Надо противостолбнячный укол сделать, промыть. Зашить, может быть.

– И полежать денька два, – поддержал Шаров.

– Лежать не обязательно, но меры принять надо. Ну-ка, постойте.

Кравцов остановился, Вадик влез на придорожную кочку, осмотрел его голову.

– Шить не надо. Но укол и промыть – обязательно.

– Сам промою, – сказал Кравцов. – Дайте спирту какого-нибудь.

При слове «спирт» все присутствующие мужчины, за исключением непьющего Геворкяна, переглянулись и с надеждой посмотрели на Кравцова. Тот эти взгляды понял и сказал Вадику:

– Хотя после. Надо дело сделать.

И они пошли дальше и пришли к администрации в следующем составе: Мурзин, Куропатов, Шаров, Суриков, Кравцов, тетя Оля, Геворкян, Цезарь, Вадик с чемоданчиком и не три, не четыре, а восемь или десять пацанят и девчушек – то есть почти все детское население когда-то обильной детворой, а теперь сильно в этом смысле обезлюдевшей Анисовки.

Женщины, увидев Сурикова, обрадовались, но узнав, что он арестован, возмутились.

– Вы кто такой? – спросила Кравцова одинокая учительница Липкина, похожая с виду на обычную деревенскую тетю, разве что с соломенной широкополой шляпой на голове, которую деревенская тетя носить вряд ли станет. (Впрочем, это не факт: во многих деревнях тети даже уже и в шортах ходят. Цивилизация везде проникла.)

– Ваш новый участковый, – ответил Кравцов.

– А чего это вы самоуправством занимаетесь? Хватаете человека без суда и следствия. Ну, выпил, с кем не бывает.

Кравцов, надеясь на сочувствие женщин, объяснил, за что он заковал Василия. Но вместо сочувствия услышал общий смех.

– Ах, ужас! – кричали женщины. – Бабу задел, надо же! Тогда сажайте их всех, участковый! И кто, главное, нас на рынок повезет?

Кравцов обратился к Шарову:

– Разве другого транспорта нет?

– Такого нету! – сердито ответил Шаров. – Не имеется приспособлений для перевозки людей!

– Ну, пусть кто-то другой отвезет.

– А кому это я автобус дам? – удивился Суриков. – Он мой! И ключи, между прочим, куда-то затерялись, – на всякий случай предупредил он. – Хотел поправиться и найти, а вот не дают!

Женщины шумели, кричали, требуя отдать им Сурикова, но Кравцов был непреклонен.

– Понятно! – догадалась вдруг симпатичная Нюра. – Молодой человек хочет себя мужчиной показать! На своем поставить! Понимаю!

– Это мне нужно в последнюю очередь! – ответил ей Кравцов.

– Разве? Не хотите, то есть, мужчиной себя показывать? – огорчилась Нюра. – Надо же! А мы-то надеялись! Ну, раз так, пойдем отсюда, ждать нечего!

И все помаленьку разошлись.

Все разошлись, и Кравцов остался наедине с проблемой, то есть с Суриковым. Он позвонил в районный отдел милиции с просьбой прислать машину. Там пообещали, но не раньше, чем завтра утром.

Шаров, слышавший этот разговор, сказал не без ехидства:

– Ну, жди теперь до утра, раз ты такой упертый!

Кравцов откликнулся на это горячо, с болью в душе, странной для такого молодого человека, да к тому же, напомним, милиционера:

– Не упертый я, Андрей Ильич! Как вы не понимаете?! Нельзя так: захотел – взял, захотел – отпустил. Я по закону его взял – и отпустить могу только по закону... Мне самому не очень приятно. Но ведь он жену душил и бил по лицу! Он на меня с кулаками полез. А был бы топор в руках – полез бы и с топором!

– Ты скажешь...

– Не скажу, а так и есть! Знали бы вы, сколько по тюрьмам сидит за такие вот бытовые дела: спьяну или с похмелья родственника – кулаком, ножом, топором, вилкой!

– Так уж и много? – усомнился Шаров.

– Большинство!

Андрей Ильич пожал плечами. По его лицу было видно: не поверил. И даже не тому, что много сидит, скорее наоборот: если за это сажают, то почему все не сидят? Ведь невозможно же в жизни прожить так, чтобы совсем никого не задеть и не обидеть!

– Один вопрос! – сказал он. – Куда ты до утра Сурикова денешь?

– Неужели не найдете машину, чтобы отвезти? Эта вот чья? – показал Кравцов в окно на старый «Москвич», стоящий во дворе администрации.

– Главбуха нашего, Юлюкина.

Главбух, пожилой мужчина болезненного вида, сидел тут же, и Кравцов обратился к нему с просьбой отвезти в райцентр.

– Дела у меня, – сказал тот неохотно.

– Хорошо. Тогда это не просьба. Я имею право воспользоваться вашим транспортным средством в служебных целях. Понимаете?

– Понимаем, – кивнул Юлюкин. – Пользуйтесь на здоровье!

– Ключи, пожалуйста, дайте.

– А нету. Дома лежат.

– Как же вы приехали сюда?

– А я не приезжал. Она неделю уже стоит. Бензин кончился. И тормоза не в порядке. Не на ходу она...

– Ясно. Андрей Ильич, а вы ведь на какой-то служебной машине ездите наверняка?

– Само собой. Но я же сказал тебе: она в ремонте. Это в городе хорошо: на улицу вышел, руку поднял, повезут куда хочешь. А у нас проблемы!

– Ладно! – решительно сказал Кравцов. – Оставлю пока Сурикова здесь на вашу ответственность, извините, а сам пойду за транспортом. Думаю, машин в Анисовке – не одна!

Машин в Анисовке не одна и не две, а довольно много. Село ведь, между прочим, большое, и называлось оно раньше центральной усадьбой совхоза, в который административно входили, да и теперь входят, еще небольшие села Ивановка, Дубки и пустошь, называемая «Красный студент»: здесь когда-то был одноименный сельскохозяйственный техникум. Все это, кстати, а не только Анисовка, составляет «куст», его участковый должен милицейски обслуживать.

Но в тот день, будто нарочно, все машины оказались, как и «Москвич» главбуха, не на ходу. Ничто по селу не едет, ничто не нарушает покоя Камиказы, которая впервые в своей жизни за весь день ни разу не выбежала за ворота. Но нет: вон мелькнул в проулке голубой «жигуленок». Кравцов устремился туда. Дошел до двора, заглянул и ничего не понял: только что ехала машина – и вот стоит без колес, а хозяин рядом вытирает руки о ветошь и, не дожидаясь вопроса, объясняет:

– Совсем резина лысая стала. Менять буду!

И все же удалось Кравцову застать один автомобиль в полной исправности. Это Кублакова на мужниной «шестерке» собралась в город. Кравцов подошел, представился. И не успел даже изложить свою просьбу, Кублакова сурово сказала:

– Мне машина самой нужна.

Кравцов посмотрел на большой, крепкий дом и решил попробовать другой вариант:

– А с вашим мужем можно поговорить?

– Можно. На том свете.

– Это как же? – не понял юмора Кравцов.

Но это был не юмор. Кублакова с привычным горем пояснила:

– Утонул он.

– Ага! – воскликнул Кравцов. – Так вы – Кублакова, жена, то есть вдова бывшего участкового? Любовь Юрьевна, кажется?

– И мне кажется, – странно ответила женщина. И уехала.

Такой вот короткий разговор, но что-то в нем показалось Кравцову загадочным. Что-то в глазах Кублаковой было настораживающее. И он пообещал себе впоследствии осмыслить этот диалог и найти в нем зацепку для дальнейшего расследования.

И вернулся в администрацию.

Он вернулся в администрацию, где Суриков дремал, сидя на полу у стены, и спросил у Шарова, сколько до райцентра.

– Пятнадцать километров! – ответил Шаров, а Суриков тут же очнулся и заявил:

– Пешком не пойду! Не имеете права!

– Имею.

– Не имеете! У меня плоскостопие, между прочим, в армию еле взяли. Я километр если пройду, у меня ноги судорогой сводит!

– Ладно, – сказал Кравцов. – Будем ждать до утра.

– Только не здесь! – предупредил Шаров. – Здание администрации для арестов не предусмотрено!

– Ну, у меня в доме переждем, – покладисто, но упрямо сказал Кравцов.

И вывел Сурикова из администрации, а у крыльца его поджидал местный правдолюбец Дуганов. Лет двадцать назад его выбрали то ли партийным, то ли профсоюзным главарем, он побыл им года два, очень переживал за дело и заработал даже невроз. Давно кончились партия и профсоюз (которые, сказать по правде, в деревне никогда всерьез и не начинались), но Дуганов не может успокоиться: боль за общее дело не прошла, да и невроз остался: он прицепляется к человеку легко, а отцепиться не может иногда до самой смерти.

Слегка потрясывая невротической головой, Дуганов закричал:

– Правильно, давно пора!

– Что пора? – попросил уточнить Кравцов.

– Сажать пора всех пьяниц и злоупотреблятелей! Только не с того конца вы начали! Не Сурикова сажать надо, а Шарова, олигарха нашего!

– А он олигарх?

– Конечно! С братом все село под себя подмяли! Он глава администрации, брат его директор – красота! В больнице сейчас лежит с язвой, собственный организм его наказал: не надо жрать в три горла! Коррупция это называется! Если свидетели нужны, я пойду, не побоюсь!

– А что, есть конкретные факты? – профессионально заинтересовался Кравцов.

– Полно! Что вообще творится у нас – уму невообразимо! Суриков, конечно, пьет, но надо же смотреть в социальный корень! Людей совратили, все воруют! Церковь отремонтировали, лицемеры, а страха божьего нет! Раньше хоть партийный страх был, а теперь – беспредел полный! Народ ограбили материально и духовно, вот в чем трагедия! Шаров общественную землю как собственную продает – за огромные деньги! Богатые люди из города целый поселок отгрохали!..

– Да, да, конечно, – потерял интерес Кравцов.

Подобные речи ему были слишком знакомы. И он направился было прочь от администрации, ведя за руку Сурикова, но тут Дуганов выкрикнул слова, которые заставили его остановиться и обернуться:

– Наши олигархи, между прочим, Кублакова в реке утопили!

И сразу же на крыльцо вышел Шаров с очень сердитым лицом.

– Клевету наводишь? – спросил он.

– Не клевета, а правда! Я тебя на чистую воду выведу, так и знай! Все твои экономические преступления будут известны народу! Я Кублакову глаза сколько открывал? А когда открыл окончательно – не стало Кублакова! Так что – до встречи на суде!

И Дуганов, приподняв кепку, удалился с видом выполненного долга.

Кравцов хотел было задать Шарову вопрос по существу дела, но тот почему-то мешкать на крыльце не стал, вернулся в здание.

Ясно, понял Кравцов. Не любит Шаров этой темы. Почему?

И повел Сурикова к себе, то есть в дом Максимыча.

Он повел Сурикова к себе и во дворе вдруг вспомнил про лошадь. Зашел в сарай, осмотрел ее. И невольно вздрогнул, услышав голос:

– Мерин хороший, но старый. Максимыча покойного мерин. Мелкие вещи возить в магазин или на склад – самое то. Вот Максимыч и возил. Кличка у него – Сивый. Сивый мерин получается.

В сарай незаметно вошел старик Хали-Гали. Он с утра собирался познакомиться с новым человекам, но стеснялся подойти к нему без дела. А тут почуял дело – и подошел. И оказался прав – Кравцов спросил его:

– А телеги или повозки не было у Максимыча?

– И сейчас стоит, – показал Хали-Гали в глубь сарая.

– А вы можете этого мерина запрячь в телегу?

– Дело нехитрое. Если упряжь осталась, конечно...

Хали-Гали начал искать упряжь – и нашел. Принялся выводить Сивого, запрягать его в телегу. Кравцов внимательно наблюдал, всегда готовый научиться тому, что не умел. Но долг превыше всего. К тому же правило: задавать неожиданные вопросы в неожиданное время и в неожиданном месте. И Кравцов сказал:

– Вы, дедушка, наверное, все знаете про местные дела?

– А кто и знает, если не я! – охотно согласился Хали-Гали.

– Правда, что участкового Кублакова утопили?

Кравцову показалось, что спина старика, надевавшего хомут на мерина, застыла и напряглась. Помешкав некоторое время, Хали-Гали обернулся и спокойно ответил:

– Неправда. Сом его съел.

– Какой сом?

– Обыкновенный. То есть необыкновенный. Лет ему никто не знает, сколько. В нем одной длины метров пять. Серьезно говорю. Я его своими глазами видел раз десять, только ночью. Днем он не показывается. В Кукушкин омут заходил, там такая глубь, что на дне лед лежит. Серьезно говорю!

И вот Сивый запряжен. Усадив Сурикова, Кравцов сел сам, неумело взял вожжи и крикнул:

– Но!

Мерин не шевельнулся.

Кравцов хлопал вожжами, кричал и даже, соскочив, толкал мерина в бок. Тот стоял.

– Отвык, – сказал Хали-Гали. – Год в упряжи не ходил. И старый уже.

– Зачем же мы впрягли его?

– Ничего, вспомнит. – И тут Хали-Гали вдруг кудряво и длинно выругался, после чего Сивый медленно, но верно пошел вперед. – Максимыч без матюгов не ездил, Сивый и привык, – объяснил Хали-Гали.

Цезарь, глядя вслед телеге, решил: наверное, Суриков, с которым Павел Сергеевич так сдружился, что не отходит от него, решил покатать Кравцова по селу. Нет, подумал Цезарь, я останусь. Село я уже видел, а странное это животное, признаться, меня нервирует. Ноги огромные уж очень. Не то чтобы страшно, а неприятно как-то.

А Сивый, наверно, привык, чтобы его обругивали через каждые несколько метров, потому что вскоре остановился.

– Пошел! – кричал Кравцов.

– Ты матом его! – с улыбкой посоветовал Суриков.

– Извините, мата не люблю.

– Скажи – не умеешь.

– Умею, но не люблю.

– Откуда тебе уметь, юный пионер? В какой теплице тебя растили, интересно?

Это Кравцова обидело. Он хоть и учил себя всегда не поддаваться на такие провокации, но мужская честь – понятие тонкое. И, набрав воздуха в грудь, он доказал Сурикову и мерину свое умение ругаться, когда надо. Суриков это умение оценил и зашелся одобрительным смехом, а вот мерин почему-то не отреагировал.

Но тут Кравцов увидел то, что заставило его усомниться в причине смеха Сурикова. Огибая телегу, перед ним выехала на велосипеде женщина. И с негодованием на него обернулась. Молодая и симпатичная. А если честно сказать – красивая. Вида вполне городского и даже интеллигентного. И это понятно: то была Людмила Ступина, местная учительница истории и физкультуры, женщина с разнообразным прошлым, о чем позднее.

Кравцов страшно смутился.

– Извините, – сказал он. – Это я не вам.

– А я и не подумала, что мне! – холодно ответила Людмила и поехала дальше.

Отсмеявшись, Суриков, которому надоело торчать на телеге с милиционером посреди села, попробовал свои способности. Тщетно.

Мимо шел Микишин, серьезный и работящий мужик, любящий во всем доказывать свою умелость. Он заинтересовался проблемой. Применил мастерство – и Сивый сделал несколько шагов. Но опять встал.

Подъехал на тракторе Володька Стасов. Тоже попробовал. Мерин стоял.

Юлюкин, главбух, проходил мимо. И он попытался. Мерин стоял.

Вскоре вокруг телеги собралась небольшая толпа. Сивого крыли так, как, возможно, за всю прежнюю жизнь не приголубливали. Но ему чего-то не хватало. Слова-то словами, но, видимо, сам голос тоже играет роль.

– Тембр у нас не тот! – высказал Вадик догадку.

Но эту догадку тут же опровергла появившаяся Липкина. Увидев Кравцова, она вспомнила утреннюю обиду и высказала милиционеру все, что о нем думала. Не стесняясь. Во весь голос. И несмотря на то, что тембр ее был менее всего похож на тембр покойного Максимыча, Сивый вдруг дернул и не просто пошел, а пустился рысью, а тут спуск, мерин понес, Кравцов выпал на первом же ухабе, Суриков катался по телеге, пытаясь не слететь – и себе же во вред, потому что телега вскоре перевернулась и накрыла его. Он чудом остался жив и даже не очень ушибся.

Суриков чудом остался жив и даже не очень ушибся.

И вот уже вечер. Кравцов наварил Цезарю гречки, которую привез с собой, вывалил туда полбанки тушенки, а остальное съел сам в холодном виде. Достал еще банку, сказал Сурикову:

– Давайте открою, поедите.

– Пошел ты, – невежливо ответил Суриков. Он лежал на кровати, примкнутый к ней, и злился.

– Вы, Суриков, сказали, что утопили бы участкового. За что? – неожиданно спросил Кравцов.

– За то же, что и тебя утопил бы. Много о себе думаете. Власть, ё!

– Но ведь власть. Или так скажем – обеспечение правопорядка.

– Он в самом бы себе порядок сперва навел! Пил, как последний, от жены за Клавдией-Анжелой ухлестывал! Все видели!

– За Клавдией и Анжелой? – не вполне расслышал Кравцов. – За обеими сразу, что ли? Они кто?

– Не они, а она. По паспорту Анжела, а крестили Клавдией. Вот она и просит, чтобы Клавдией называли. А ее и так, и так. Продавщица она.

– Ясно. А жена Кублакова ревновала?

– Конечно, ревновала – сковородкой по лбу!

– Это опасно. Убить можно.

Суриков глянул на Кравцова настороженно.

– Ты на что намекаешь? Все, я тебе ничего не говорил!

Неожиданно явились Мурзин и Куропатов. Причем трезвые. Мурзин держал речь, а Куропатов соглашался.

– Мы в общественном смысле, – сказал Мурзин. – То есть от лица общественности хотим на поруки взять. Правильно, Михаил?

Куропатов кивнул.

– Очень жаль, не получится, – сказал Кравцов. – Нет теперь такой формы. Да и раньше была только за мелкие нарушения.

– А у него разве не мелкое? – удивился Мурзин. – Никого не убил, не ограбил. Не украл даже. Правильно, Михаил?

Куропатов кивнул.

– Нет, мы понимаем. Надо осторожно с женщинами, – сказал Мурзин. – Но у нас ведь русский национальный характер! Мы если работать начинаем, нам же удержу просто нет. Правда ведь, Михаил?

Куропатов кивнул.

– А если уж что другое... Тоже помалу не получается, – с сожалением сказал Мурзин. – Но мы будем учиться. По чуть-чуть. Это даже Минздрав не запрещает. Сам в городе видел рекламу, а под ней подпись: «Чрезмерное употребление вредит». Чрезмерное! А если по чуть-чуть – получается, не вредит! Видел, Михаил, рекламу?

Куропатов кивнул.

– Смотря что считать по чуть-чуть, – со знанием дела сказал Кравцов. – Кому-то и литра зараз мало.

Куропатов вдруг встрепенулся.

– Это верно! – сказал он. – Вот, например, я...

Но тут Мурзин дернул его за руку, и он умолк.

– Без толку, ребята! – подал голос Суриков. – Его из города за это прогнали: не понимает человек жизни!

И друзья, потоптавшись, ушли.

А вскоре пришла Наталья. Она посмотрела на мужа с жалостью, а тот отвернулся, наказывая ее невниманием за предательство.

– Покормить можно? – спросила Наталья.

– Конечно, – разрешил Кравцов.

Наталья выложила на стол вареную курицу, помидоры, огурцы, хлеб. Нерешительно достала бутылку с мутноватой жидкостью и вопросительно глянула на Кравцова. Тот мысленно рассудил: что ж, время позднее, скоро спать, почему не облегчить участь человека? И кивнул. Наталья поставила бутылку на стол. Стук донышка был очень легким и тихим, но Суриков сверхъестественным образом услышал и сразу понял значение этого стука.

– Ладно, – сказал он, резко повернувшись, – не подыхать же с голоду!

Кравцов перемкнул ему наручники вперед, он сел за стол, жадно выпил стаканчик, налитый ему сердобольной рукой Натальи, и принялся закусывать.

– Вы бы тоже, – предложила Кравцову Наталья.

– Спасибо, я ел.

– А рюмочку?

– Не пью.

– Товарищ милиционер, – сказала Наталья, – отпустите его. Если хотите, я письменную гарантию напишу, что он будет себя нормально вести. Да, Вась?

Суриков промолчал.

– Я ведь сама виновата! – созналась Наталья. – Человек с похмелья мучается, а я жадобничаю, не даю ему. Это любой из себя выйдет! Нет, он пить не будет теперь, он теперь наученный, да, Вась?

– Уйди, не унижайся тут! – ответил гордый Василий. И Наталья вдруг вспыхнула:

– Уйди? А кто детей кормить будет? Сядешь в тюрьму на все готовое, а я тут загибайся? Тогда уж лучше меня в тюрьму! Хоть отдохну там! А он пусть с детьми и по хозяйству мучается! И я посмотрю, кому хуже будет!

– Поймите, беда ведь случится! – попытался объяснить Кравцов. – Еще хуже вашим детям будет, если он спьяну вас убьет или изувечит! Он сейчас оскорбленный весь из себя! А видели вы его, извините за выражение, лицо, когда он вас душил? С такими лицами и убивают, а потом говорят: нечаянно! А это что? – показал Кравцов на ссадину, которую Наталья замазала зеленкой. – От такого удара на тот свет отправиться можно!

– Ой уж, на тот свет! – не согласилась Наталья. – Я сама ударилась, между прочим. Он меня уговаривал, руками махал, само собой, а я повернулась неудачно... Отпустите, Павел Сергеич...

– Хорошо! Я его отпущу! Что остальные подумают? Что можно? Так вы хотите? Ерунда, участковый арестовывает и тут же отпускает!

– Не надо арестовывать было.

– Я так не считаю! – твердо сказал Кравцов. – И сидеть – надо! И вы мне еще спасибо скажете! Потому что, к сожалению, человек без наказания иногда не может стать другим! Не может, понимаете? Не доходит до него! Извините, поздно, спать пора.

Поздно, спать пора, но Сурикову и Кравцову не спится. Да и Цезарь не спит, а подремывает. Суриков, лежа на кровати Кравцова, думает, что жена его хоть часто и зараза упрямая, но иногда все-таки понимает суть. Кравцов думает о сложных вопросах преступления и наказания, лежа на старом матрасе, на полу. А Цезарь, лежа под столом, думает, что люди сходятся и расходятся по непонятным причинам. Была у Павла Сергеевича жена. Женщина красивая, добрая. Кормила неплохо. И вдруг все бросил, уехал. Поселил у себя соседа, с которым первый день знаком. Даже привязал его, как привязывают своевольных собак. Непонятно...

Тут послышался звон разбитого стекла и в комнату что-то влетело, стукнувшись об пол. Кравцов включил карманный фонарик, который всегда имел при себе, и увидел на полу обломок кирпича.

– Что это? – спросил он.

– Народное мнение по поводу твоих действий! – ответил Суриков.

– Ладно, спите. Скоро утро.

Наступило утро. Из райцентра, из районного отдела УВД, прислали машину.

Анисовцы наблюдали и осуждающе молчали, а Наталья кусала губы, не желая на людях рыдать и плакать. К тому же она понимала, что осуждение односельчан относится не только к приезжему милиционеру, но и к ней.

И Кравцов не выдержал. Видимо, ночные его размышления о преступлении и наказании не прошли даром. Он подошел к Наталье и тихо сказал ей:

– Не бойтесь, не в тюрьму везу. Получит максимум пятнадцать суток административного ареста. Потому что без этого тоже нельзя.

– Да это пожалуйста! – обрадовалась Наталья.

И как только уехала милицейская машина, она угостила Цезаря большой миской куриной лапши, после чего пес сделал вывод, что жить в этой деревне вполне можно.

В райцентре Кравцов привел Сурикова к своему непосредственному начальнику Терепаеву, с которым познакомился еще в Сарайске, объяснил ситуацию и сказал, что Сурикову неплохо бы посидеть суток десять-пятнадцать.

– Не получится, – сказал Терепаев, плотный капитан милиции, человек опытный во всех вопросах жизни, а также в том, как повернуть эту жизнь к себе светлой стороной. – У нас помещение для пятнадцатисуточников на ремонте.

– И как быть? – озадачился Кравцов. – Если бы в Анисовке было хоть что-то в этом духе... Кстати, насколько я знаю, должно быть.

– Мало что должно! – оборвал Терепаев бестолковый разговор. – Только грустить не надо. Он жену бил? Бил. Тебе наверняка сопротивление оказывал, знаю я их...

– Да не то чтобы... – неопределенно сказал Кравцов, не любя и не умея врать.

– Ну, вот! Нас как раз ругают за плохую работу с бытовыми преступлениями. Впаяем ему года три – будет хорошая работа! Дежурный! Конвой сюда!

Кравцов глазом не успел моргнуть: Сурикова повели куда-то. Тот, уходя, бросил на Кравцова странный взгляд. Не озлобленный, не осуждающий, а, показалось Кравцову, растерянный.

Мы не знаем, что случилось потом, о чем говорил Кравцов с Терепаевым. Кто-то слышал лишь последнюю загадочную фразу Терепаева, которую и доводим до вашего сведения.

– Ладно, декабрист! Но ты мне будешь должен!

Почему декабрист? Почему должен? Неясно...

Неизвестно также, о чем говорил Терепаев с Суриковым, мы знаем лишь, что Суриков через несколько дней отвез домой Терепаеву поросенка, трех свежезабитых кур и сотню яиц.

Важна суть: Сурикова отпустили.

Сурикова отпустили, Кравцов привез его домой к радости Натальи и детей, которые успели забыть, как страшен папка был вчера и позавчера. У детей это быстро. Да и у остальных людей тоже.

Суриков радовался, но гордый нрав не позволял ему обнаружить радость.

– Я тебя, получается, благодарить должен? – спросил он Кравцова.

– Обойдусь, – сказал Кравцов, выходя из дома.

– А я и не собирался! – крикнул ему вслед Суриков.

И не только он, все село, похоже, не испытывало по отношению к Кравцову чувства благодарности.

И симпатии незаметно было.

И Кравцов, бродя по берегу реки с Цезарем, думал о том, что оперативная работа, которая всегда представлялась ему верхом милицейского искусства, в определенном смысле не так уж сложна по сравнению с трудом участкового. Оперативник имеет дело с преступным миром, который как бы растворен в мире обычном. А тут мир растворен сам в себе. Оперативник провел операцию, догнал, схватил, скрутил, но кончилась операция, он сдал пистолет, пришел домой, разделся, повесил рубашку вместе с удостоверением – и стал частным человеком. А тут, получается, ты служишь днем и ночью, ты всегда остаешься участковым, которого долг службы может позвать в любой момент, хоть догола разденься – в бане, например.

– Вот тут его сом и съел, Кублакова! – послышался голос Хали-Гали, который тоже бродил у реки, на ногах перехаживая бессонницу.

– Возможно, – не стал перечить Кравцов. – А кто видел вообще, как он утонул?

– Да никто!

– Почему? Людей не было?

– Как раз полно людей было! День рождения Шарова Андрея Ильича справляли на бережку.

– И никто не видел?

– Никто.

– Странно.

Кравцов задумался, смутно подозревая, что ЭТО МОЖЕТ СТАТЬ ПЕРВЫМ ЗВЕНОМ В РАССЛЕДОВАНИИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ГИБЕЛИ КУБЛАКОВА.