"Дети погибели" - читать интересную книгу автора (Арбенин Сергей Борисович)ЭХО– Я не дурак, совсем не дурак! Я правильно всё делаю, а только папенька меня ещё не может на войну брать! Эти слова раздались из комнаты, где играли великие князья и княгини. Гувернантки, бонны и гувернёры не сразу догадались узнать, что случилось: мальчики ведь всегда так дерзки и самоуверенны в их возрастах. Взрослые вошли в комнату. Увидели такую сцену. Вокруг наследника, Николеньки, бегают младшие, разгорячённые, злые; показывают на Николеньку пальцами и кричат: – Он дурак! Смотрите, – какой он дурак! И младший, Александр, кричал особенно зло: – Дурак! Дурак… Совсем дурак! Цесаревич Николенька оглядел всех невидящими, полными слёз глазами. И выбежал из дверей на улицу, в яркий сине-белый мартовский сад. Стали разбираться – и вот что выяснилось. Мальчики всегда играют в войну и в государей. Во время одной из таких игр (семья гостила в Павловске у бабушки, «старшей» императрицы, вдовы Николая I) цесаревич Николенька, старший сын августейшего монарха Александра II, возьми да и заяви: – Папке сейчас трудно! Очень трудно. Ему там, на войне в Крыму, вот как трудно: и из ружей стреляют, и из пушек! Восточная война уже закончилась; но вся страна жила свежими воспоминаниями о её позорном исходе. – А ты бы взял, да и помог бы папке! – сказал средний великий князь, Александр, подшучивая. – Да, я помог бы! Только разве меня, такого маленького, на войну возьмут? – А ты прикажи приказ – и возьмут! – подначивал Александр. – Ты же цесаревич! Хотя цесаревичу исполнилось только четырнадцать, его будущее предназначение было всем известно; и детей воспитывали в духе избранности Николеньки. Вот и теперь Николенька приосанился: – А вот возьму – и прикажу! – Да как же тебя, дурака такого, на войну-то возьмут! – злобно расхохотался Александр. – Ты же у нас старшенький, по престолонаследию! А старших на войну не берут! Берегут их! – И вообсе, – глубокомысленно заметила младшая, любимица императора, Мария, сидевшая на полу, – сталсый долзен дома сидеть, на тлоне. – И вообще, – подхватил Александр, – по престолонаследию на случай войны царь у нас не царь! – Александр уперевшись руками в бока, громко захохотал. И, видя, наконец, что достиг цели, закричал: – Разыграли дурака на четыре кулака!.. Ну, не дурак ли? И даже начал показывать пальцем. После этого случая почти всех бонн и гувернанток в течение короткого времени сменили. В августейшей семье, узнав о происшествии, решили свернуть всё к обычной детской шалости, хотя и довольно злобной. Сам император во время семейного чая поманил Александра-младшего к себе, посадил на колено и, указывая на Николеньку, смотревшего букой, строго спросил: – Кто он? – Брат мой, – буркнул, ёрзая, Александр. – А ещё кто? – спросил Александр Николаевич. – Цесаревич! Наследник престола! – А ещё? – требовательно продолжил император, не обращая внимания на протестующие жесты августейшей супруги Марии Александровны. – Повелитель своих подданных! – почти выкрикнул Саша, соскакивая с колена; в глазах его стояли слёзы. – Вот именно, – спокойно подытожил Александр Николаевич. – Повелитель. И твой, Саша – тоже! Николенька родился в октябре 1843 г. И рос образованным, добрым – настоящим будущим правителем России. Но приблизительно в восемнадцать лет внезапно начал болеть, хиреть. Доктора обследовали его; поставили диагноз – скоротечный туберкулез позвоночника. Императрица с ума сходила от горя: боялась, что Николенька, гордость семьи, вырастет горбуном… Но Николенька не вырос. Он внезапно скончался летом 1865 г. во Франции, куда семья приехала на коронацию Луи-Бонапарта, не дожив и до двадцати двух лет. Откуда взялась эта болезнь и почему так странно вдруг себя проявила – доктора расходились во мнении. Но соглашались, что болезнь могла начаться после сильного ушиба позвоночника. Например, во время гимнастических упражнений или падения с коня… И эту загадку несостоявшийся император так и унёс с собой во французскую землю. Лев Саввич Маков, министр внутренних дел, ощущая привычную робость, ожидал государя. Государь скоро должен был выйти из малой домовой церкви, где он молился ежевечерне. Флигель-адъютант, уже сообщивший государю о чрезвычайном происшествии, шепнул: – Сердит. Наконец государь вышел. От него пахло бы ладаном, если бы лицо не выражало что-то злобное и презрительное, – это было то самое выражение, которое всё чаще появлялось у него при неприятных известиях. – Государь… Только что на Лебяжьем канале на генерала Дрентельна совершено покушение… – проговорил Лев Саввич. Голубые, от природы навыкат, глаза императора взглянули куда-то поверх головы Макова. Потом, казалось, выкатились еще больше, взглянули прямо, дико и грозно. И внезапно этот страшный взгляд погас. – Что? – глуховатым голосом переспросил он. – Александр Романович? Ранен? Убит? – Жив, и даже ни единой царапины, слава Богу, – ответил Лев Саввич. Ему внезапно захотелось пить: в горле стало шершаво. Император истово перекрестился. – Как это произошло? – Стреляли в окно кареты, на ходу. Преступник догнал экипаж верхом на коне… – Что?.. – голос стал грозным и громким. – Опять этот ваш «революционный рысак»?.. До каких пор?.. Он оглянулся на адъютанта, на кавалеров свиты, которые выходили из церкви, перешёптываясь. Потом кивнул Макову: – В кабинет, – и зашагал первым: высокий, прямой, с гордо поднятой головой. В кабинете государь расположился в своем любимом кожаном кресле. Но разговор не был продолжен: вмешался Дрентельн, который буквально ворвался в дверь, преодолев не очень активное сопротивление флигель-офицеров. – Государь! Маков машинально отступил в сторону, бросил взгляд на государя, и сейчас же понял, что лучше бы этого не делал. На лице императора было такое выражение, с каким, вероятно, его предок Пётр Первый собственноручно рубил головы бунташных стрельцов. – Государь! – повторил Дрентельн; он был красен и ничуть не испуган. Скорее, разозлён до предела. – Наша полиция – это просто банда дураков! Его Величество, Александр Николаевич, помедлил, – и вдруг расхохотался неестественным раздельным смехом. Маков, побагровев, метнул на Дрентельна ненавидящий взгляд. – Я видел, кто стрелял! – продолжал Дрентельн, оттесняя Макова. – Я узнал его! Это тот самый Леон Мирский, против которого полиция не нашла-де веских улик! И выпустила из-под ареста! Я же сам его допрашивал! Да у него на лице написано: не-го-дяй! «Да уж, это однозначно улика!» – подумал Маков, отступая ещё дальше в тень. Полиция – ведь это его, Макова, банда. Банда дураков, как, в общем-то, верно заметил Дрентельн. Маков невольно втянул голову в плечи. Но, господа, если быть до конца справедливым, то сама Охранка вкупе с жандармским управлением – это банда заговорщиков, шпионов и подлецов!.. Маков не додумал. Дрентельн уже грохотал на весь кабинет: – И тут, изволите видеть, недавно выпущенный из централа Мирский преспокойно гарцует в центре столицы и, дождавшись моей кареты, бросает коня вдогонку в галоп! Государь качал головой. Взгляд его снова туманился, в глазах читалась отрешённость. – Догоняет! Вытаскивает огромный револьвер – и начинает палить! Стекло, конечно, вдребезги. Кони на дыбы! Мирский, однако, удерживается в седле и, поняв, что замысел не удался, мчится в противоположную сторону! Дрентельн перевел дух. – Мало того, что негодяя выпустили, – его выпустили тому два месяца назад, 10 января! И после освобождения Мирский, естественно, тут же бесследно «пропал». Хотя я не удивлюсь, если вскоре выяснится, что он недели две учился управлять верхом, делал выезды в город… Это просто какой-то абсюрд! «Я тоже не удивлюсь… Не удивлюсь, если окажется, что Мирский стрелял холостыми патронами, набитыми какой-нибудь дрянью», – подумал мрачно Маков. Но тут он заметил, что взгляды присутствующих обратились на него. Лев Саввич кашлянул. – Виноват, – сказал он, глядя куда-то вбок. – Я крепостями не заведую. Как и петербургской полицией. И выпустить арестанта из крепости – это скорее уж в вашей компетенции, Александр Романович. Дрентельн стремительно развернулся к Макову. – Не беспокойтесь, Лев Саввич. Вы его не выпускали. Вы только улик не нашли. – А вы нашли? – спросил Маков. Государь укоризненно покачал головой: – Господа, я в курсе ваших давних разногласий. И, как вы знаете, была проведена некоторая реформа по разделению полномочий полиции и жандармского корпуса… Но сейчас разговор о другом. Кто выпустил этого Мирского? Градоначальник Зуров? Или, по причине введённого в столице военного положения, временный генерал-губернатор? Дрентельн пожал плечами и ответил: – Допрашивать, – да, я его допрашивал. Но приказа выпустить не отдавал. Таких, как этот недоучившийся студент, не выпускать надо, – пороть и высылать за Уральские горы, как совершенно верно отметил в своей записке князь Оболенский. Император дико посмотрел на Дрентельна. Со словом «пороть» у него были слишком неприятные ассоциации: Трепов, выпоротый арестант Боголюбов, эта полусумасшедшая баба Засулич… – Так кто же выпустил? – грозно повторил он. – Если в городе объявлено военное положение, – понятно, кто крепостью заведует. Или непонятно? Генералы молчали. Государь внезапно взмахнул рукой: – Господа, попрошу вас, не ломайте передо мною комедию… Генералы переглянулись. – Однако, Ваше Величество, это ещё не конец истории! – внезапно вскричал Дрентельн. – Я, не растерявшись, тут же велел своему кучеру догнать мерзавца! Мы промчались до угла Лиговского, – и что же? Дикая картина. Стоит городовой и держит под уздцы этого самого скакуна. А Мирского и след простыл! Я выскакиваю из кареты. Городовому: где он? И этот идиот, представьте, браво докладывает: «Не извольте беспокоиться! Конь ихний поскользнулся, а господин не ушиблись даже!» Тут уж я не стерпел – кричу: «Где он?!» И городовой спокойно отвечает: «Попросили посторожить коня, а сами пошли в ближайший кабак поправить здоровье…» А? А? Дрентельн стремительно повернулся на каблуках, словно только что заметил Макова. – Лев Саввич! Я к вам обращаюсь. Когда вы научите городовых отличать нигилистическую мразь от господ?? Лицо Макова снова пошло красными пятнами. Он повернулся вполоборота к Государю и выдавил: – Тогда же, когда вы, Александр Романович, научите тому же самому своих агентов! – выпалил он. И, взглянув на государя, добавил: – Виноват, Ваше Величество. Но излишне говорить, что положение сейчас между разными полицейскими службами таково, что правая рука не ведает, что творит левая… Государь побледнел. – Александр Романович, – тихо сказал он, – вы же знаете, что городская полиция – в ведении градоначальника Зурова. Лев Саввич! Однако ваши циркуляры и для городовых пишутся! Стремительно поднялся, – казалось, вот-вот головой достанет потолок, – и неожиданно спокойно произнес: – Немедленно приступайте к своим обязанностям. Вечером, после чая, жду вас для доклада. «Надо бы отыскать этого городового и допросить…» – подумал Маков. Вслух ответил: – Я уже распорядился. Вокзалы и пристани перекрыты. Карточка Мирского имеется у младших чинов полиции… О розыске лиц, могущих способствовать задержанию преступника, приказ отдан. – Со своей стороны… – начал было Дрентельн. – Бог вас сегодня оборонил, Александр Романович. – Государь вяло взмахнул рукой. – Надеюсь, жандармы также проявят усердие в поимке преступника. – Можете не сомневаться, Ваше Величество, – железным голосом отчеканил Дрентельн. Поклонился и, окатив Макова ледяным взглядом, вышел из кабинета первым, громко стуча каблуками. На лестнице Дрентельн догнал Макова. Спокойным, мирным голосом, словно бы и не было между ними никакой перепалки, сказал: – А ведь я знаю, кто Мирского выпустил, Лев Саввич. Генерал Гурко самолично, наш генерал-губернатор. Но – доносить на него Государю? На героя войны, прозванного солдатами, как писала пресса, «Генералом „Вперёд!”»?.. Нет уж, увольте… Пусть сами разбираются. Дрентельн неожиданно подмигнул Макову и шепнул, чтобы не слышали адъютанты: – Не обижайтесь на меня, Лев Саввич. Войдите в положение: только что из-под обстрела, сгоряча сказал лишнего… Маков снял с головы уже надетую было фуражку, платочком промокнул лоб. Буркнул: – Понимаю. Бывает. А про себя подумал: «Вот врёт!» Всё вышло так, как и предсказывал незнакомец на конспиративной полицейской квартире. Предложение Мирского совершить покушение на шефа жандармов было встречено сочувственно, а Морозовым и Михайловым – даже восторженно. Ему предложили оружие, но он отказался, заявив, что уже купил себе револьвер. – Однако вы даром времени не теряли, – удивлённо проговорил Михайлов. А Морозов, считавший себя лучшим среди народовольцев знатоком оружия, сказал: – Не покажете ли мне ваш револьвер? – Зачем? – хмуро отозвался Мирский. При этом голос его не дрогнул. – Ну, я бы взглянул… Возможно, у него есть дефект, или патроны нужны особые… – Я купил с патронами, – соврал Мирский. И, чтобы перевести разговор, обратился к Михайлову: – А вот что мне сейчас действительно необходимо, Саша, так это – чистый паспорт. Михайлов кивнул. – Понимаю. Наша «небесная канцелярия» завтра же изготовит. – Запишусь в татерсал, – сказал Мирский. – Надо подучиться верховой езде… И он изложил товарищам-«комбатантам» свой план покушения. – Рискованно! Но лихо! – воскликнул Михайлов. – Главное, совершенно неожиданно! – Н-да… – согласился Морозов, поправляя очки на мальчишески юном лице. – Пожалуй, наша жандармерия такой наглости от нас не ожидает… Спустя несколько дней Мирский записался в общественный татерсал, начал обучаться верховой езде, выезжал в окрестности Петербурга. Помнится, встретил группу курсисток, которые возвращались с пикника: они с таким восторгом глядели на него! А потом, всего через несколько дней, во время одной из прогулок по набережной Фонтанки, увидел в толпе страшное тёмное лицо в очочках, борода – лопатой. Убивец! Убивец кивнул Мирскому, улыбнулся. И внезапно выкрикнул, рванув на груди грязную рубаху: – Кровопийца на Лебяжьем канале катается! Ох, нынче кровушка прольётся на Лебяжьем-то! Народ от него шарахнулся; кто-то расхохотался, кто-то засвистел. А Мирский, похолодев, понял: это и есть тот самый знак, сигнал, означавший, что пора действовать. |
||
|