"Дети погибели" - читать интересную книгу автора (Арбенин Сергей Борисович)Глава 13Андрей Пресняков и Александр Квятковский – он же «Александр Первый» – приехали в Сестрорецк засветло. Побродили по городку, полюбовались видами, посидели на берегу реки Сестры. Снова обошли город, приостановились у одной из дач, громко рассуждая о погоде и прелестях загородной жизни. Потом зашли в местную кондитерскую, которая носила милое название «Сестричка». – Ну, что заметил? – спросил Квятковский у Преснякова, когда они расположились за отдельным столиком, который был отгорожен от залы перегородкой. На столике стояли небольшой самовар, стаканы в подстаканниках, блюдца. А в самом центре – плетёная тарелка, на которой пирамидой возвышались искусно составленные пирожные. – У калитки той дачи человек стоял, – начал Пресняков. – В соломенной шляпе, в рубахе. Пил молоко из крынки. – Хорошо, – одобрительно кивнул Квятковский. – А ещё? – Неподалёку от дачи мужик у забора дрова колол. Только колол неумело, одну чурку в щепы раскрошил… – Правильно. Ещё один шпик, – заметил Квятковский. – А ещё? – Ещё… Ещё прогуливались две дамочки… – Тэк-с, – Квятковский качнул головой. – Эти – вряд ли. Дамочки весьма натуральные, на шпиков не похожи. Всё? На самой даче ничего не приметил? – Так забор же… Не видать. Ну, дом стоит, ровно без хозяев. Квятковский наклонился через стол к Преснякову: – А вот тут ты, братец, дал промах. – А что? – удивился Андрей. – А то, что в мансарде был кто-то… Андрей, наморщив лоб, начал вспоминать. – Не-ет… – нерешительно ответил он. – Окно мансарды закрыто, стёкла не мыты сто лет… – А за этими стёклами человек стоял. И не просто человек. А именно тот, кто нам нужен… – Да ну? – Пресняков удивился, пригладил усики. – Неужто ты его сквозь грязные стёкла разглядел? – Не разглядел бы, если бы человек, стоявший у окна, не шевельнулся. Солнце в окно било, и в окне сверкнуло что-то… Знаешь, что? Очки. Пресняков в изумлении глядел на Квятковского. – Ты не ошибся? – Нет. Те самые очочки, которые Баранников описал. Бороду, правда, я не разглядел… – Значит, они его в мансарде держат. – Точно. И во дворе, и в доме жандармы. А может, и на соседней даче, напротив, – там, где шпик дрова пытался колоть… Пресняков присвистнул. – Ну, ежели такая охрана… Не пройдём. – Ну, не пройдём, так хоть всё вызнаем, – ответил Квятковский. – Жаль вот, ночи нынче коротки… Придётся в кондитерской торчать до закрытия. Так что, Андрей, давай, налегай на пирожные. Андрей буркнул: – Я с шоколадом люблю. – И я с шоколадом! – ответил Квятковский. – Особенно, знаешь, шоколадные буковки люблю. С вензелями… Он устроился поудобней, пододвинул стакан чаю. – Однако, наедимся же сегодня шоколаду… До отвращения… Пресняков ухмыльнулся: он уже уплетал пирожное. Кондитерская закрылась в двенадцатом часу. Было ещё светло, и Квятковский предложил прогуляться по взморью. Гуляли долго, неторопливо. – Зря пирожными объедались… – сказал Квятковский. – Конечно, зря: лежать на животах неудобно будет… Наконец стало смеркаться. Они пошли к даче, выбирая окольные пути. Впрочем, по переулкам ещё гуляли дачники; из-за заборов доносились весёлые голоса, лай комнатных петербургских собачек, ошалевших на природе с непривычки. Где-то играло фортепиано, и томный мужской баритон выводил: – «Минует печальное время, Мы снова увидим друг друга, И страстно-о, и не-ежно-о…» Обойдя дачу стороной, они остановились у небольшой сосновой рощицы. Под соснами было уже совсем темно. Не сговариваясь, улеглись прямо на захрустевшую прошлогоднюю хвою. – Видно что-нибудь? – шёпотом спросил Квятковский. – Кусок забора да крыша мансарды. Видишь? – Угу. Даже света не зажигают… От кого-то, значит, хоронятся. – От нас, что ли? – удивился Пресняков. – Да про нас они и знать не знают, – ответил Квятковский. – Нет… Я так соображаю: они от «Убивца» этого хоронятся. Сторожат, но и боятся… Хорошо бы знать, сколько их… – Ладно, может, ещё свет зажгут. Им же есть надо, да и собак кормить. Как же без света? Время тянулось медленно, томительно. Небо никак не хотело темнеть. Шум в городке затих. Только где-то вдали подгулявшая компания нестройно затягивала «Есть на Волге утёс…». Каждый раз обрывала песню, и начинала сначала: видно, спьяну забыли слова. – Ты чего чешешься? – едва слышно прошептал Квятковский. – Так мураши же, – так же тихо ответил Пресняков. – Я на самый муравейник пузом-то лёг! А пузо и без того болит. От шоколада… Внезапно со стороны дачи послышался лёгкий стук. – Ч-ш-ш! – зашипел Квятковский. – Видишь? Пресняков долго вглядывался. Напрягся. Выговорил одними губами: – Человек окно мансарды открыл… На крышу лезет. Минуту спустя человек уже сидел, оседлав конёк крыши. Его фигура была едва различима на фоне беззвёздного, светло-белесого неба. Вот он подполз к самому краю крыши. Нагнулся. Наверное, что-то рассматривал во дворе. Он сидел так долго, что Пресняков не выдержал – опять зачесался. А когда поднял голову – человека на крыше уже не было. – Где он? – выдохнул одними губами Пресняков. – Во двор спрыгнул… – Ловок… Так и ноги переломать можно… Коротко взлаяла и тут же умолкла собака. Загремела цепь поводка, – и снова короткое тявканье. И тишина. – Собак, что ли, душит? – прошептал Квятковский. Ещё через минуту раздался приглушённый голос: – Это вы, вашбродь? В темноте не разберу… Едва слышный стук, возня, и снова тишина. Потом громкий вскрик – и сразу несколько человек с топотом пробежали по двору. Внезапно раскудахтались куры, да так, что на соседних дачах подняли лай собаки. – Тьфу ты, чёрт! Теперь не расслышишь ничего, – выругался Квятковский. Он приподнялся, выглянул из-за ствола огромной сосны. Загорелся свет в окне противоположной дачи. Стукнула дверь. – Это тот, что дрова колол… – сказал Александр. Куры, наконец, успокоились, и понемногу начал стихать собачий лай. Шпик, коловший дрова, вышел за калитку в переулок. Остановился. Он курил цигарку; красный светлячок время от времени взлетал и опускался. – Ишь, бдительный какой… – прошептал Квятковский и замер: какая-то чёрная тень беззвучно метнулась к шпику. Огонёк взлетел высоко, выше головы, – и отлетел в сторону, погас. Раздался хрип и тяжкий вздох. Потом – шум, как будто волокли что-то тяжёлое. – Господи! – вымолвил Квятковский. – Да он же его придушил! И назад, во двор, втащил!.. Теперь они оба поднялись на ноги. Прячась за деревьями, выглянули. Ждали долго, но в переулке больше не было ни единого шороха, ни одного движения. – «…Есть на Во-олге утёс… Ди-иким мо-охом оброс!..» – донёс ветерок издалека. На этом песня, наконец, закончилась. Подождали ещё. – Ну, брат, я думаю, пора выходить, – шепнул Квятковский. – А то мы его прокараулим… Две смутные тени отделились от сосен и появились в переулке. Уже начинало светать. Пригнувшись, вдоль забора перебежали к воротам дачи. Пресняков ухватился за верхний край руками, подтянулся. Квятковский молча ждал, поддерживая Преснякова за ноги. – Вымерли все, что ли… – прошептал Пресняков, бесшумно опустившись на землю. – Ладно, – ответил Квятковский. – Рискнём… Подсади-ка меня… Он встал на спину Преснякова, перевалился через забор и исчез. Некоторое время стояла тишина. Потом послышались осторожные шаги. Скрипнул засов, крашенные металлические ворота открылись. В бледном свете начинавшегося утра лицо Квятковского казалось совсем белым. – Зайди, – тихо сказал он. Пресняков скользнул во двор, сделал шаг-другой вперёд, и чуть не упал, запнувшись обо что-то. – Осторожно, – шепнул Квятковский. – Тут, брат, такое… Поперёк дорожки ничком лежал человек. Одна рука отброшена в сторону, другая подвёрнута. Что-то липкое и чёрное натекло вокруг. Пресняков нагнулся, протянул палец, коснулся лужи и отпрянул: – Кровь! – Ч-ш-ш! – снова зашипел Квятковский. – Что ты, как барышня? Тут всюду кровь… Они двинулись к веранде. На дорожке лежали ещё два трупа. И четвёртый – на крылечке веранды, головой вниз. Белая рубаха светилась в полутьме. Человек глядел в небо застывшими, выкаченными от ужаса глазами. Обойти труп было нельзя: пришлось перешагивать. Квятковский запнулся о ноги убитого. Посмотрел. – Сапоги офицерские… Пресняков тоже перешагнул. Оглянулся на двор. Под забором, откинув лапы, лежал матёрый кудлатый волкодав. Из-под него тоже натекло чёрное, липкое… – Словно мясник прошёл, – тихо проговорил Пресняков. – Пойдём в дом? – Нет, – ответил Квятковский. – Ты лучше здесь постой, да не на виду: пригнись на всякий случай. А я дом осмотрю. Он вернулся через минуту, ещё бледнее прежнего. – Ещё двое в кроватях зарезаны. В мансарде пусто, окно открыто… Куда Убивец мог пойти? Пресняков сказал отрывисто, – его поташнивало: – Куда угодно. К Разливу, в леса, на пристань… – Пошли, – кивнул Квятковский. – Я думаю, он пошёл на пристань. Может, ещё успеем… Петруша выглянул из кустов, оглядел лодочную станцию. Негромко шуршали волны, покачивались прогулочные ялики. Петруша выполз из кустов, прокрался мимо сторожки к сараю. Оглядел запор. Ухватился рукой за скобу, другой упёрся в стену. Скоба шершаво скрипнула, вытягиваясь из доски. Бесшумно открыв дверь, Петруша скользнул внутрь. И почти тут же вышел, держа на плече два весла. Прошёл по длинному деревянному причалу, положил вёсла в маленький ялик. Вцепился в скобу, державшую цепь. Скоба не поддавалась. Петруша вынул нож, поковырял вокруг скобы. Вырвал её, бросил вместе с цепью в воду. Ступил в ялик, вставил вёсла в уключины… Когда Квятковский и Пресняков появились на пристани, было уже поздно. Разгоралось утро, вода наливалась тёмной синевой. Вдали, у горизонта, темнела точка. – Вон он! Квятковский и Пресняков переглянулись. – В Питер плывёт… – сказал Пресняков. – Точно. И нам туда же, значит, – Квятковский шумно вздохнул. – Господи, хоть свежего воздуха вдохнуть после этой скотобойни… Достоевский вышел на Ямскую улицу и остановился, пережидая, когда уляжется пыль, поднятая лихачом-извозчиком. День был славный, солнечный и безветренный. Пыль никак не хотела оседать, облаком мерцая в лучах солнца. Из этой пыли появился человек. Невысокий, коренастый, одетый в старую шинель без знаков различия. – Утречко доброе, господин хороший… – хрипло сказал коренастый. Фёдор Михайлович вздрогнул. Всмотрелся. Борода жёлтая от пыли, очки, кривовато сидящие на переносице… – Да какое уж утро: день давно, – нахмурился Достоевский. – А это у всякого по-разному. У одних утро – когда солнце встаёт, у других – когда проснутся… – витиевато проговорил человек и, видя, что Достоевский намеревается идти, спросил: – Простите великодушно… Вы не в этом ли доме изволите проживать? Он кивнул на дом, стоявший за спиной Фёдора Михайловича. – В этом, – ответил Достоевский. – А позвольте спросить, в которой квартире обитают господин Алафузов? Фёдор Михайлович ещё раз вгляделся в незнакомца, и в душе его шевельнулась тревога. – А вам что за дело? – грубовато спросил Достоевский. – А надобен он мне, господин этот, – простодушно пояснил незнакомец. Достоевский пожал плечами. – Тут многие проживают, всех и не упомнишь. Комнаты сдаются, жильцы меняются… Коли хотите что узнать, так у дворника спросите. Человек сверкнул глазами. – А и то верно, – сказал, улыбаясь щербатой улыбкой. – И как сам-то не сообразил? Извиняйте, ежели что… Достоевский промычал что-то неопределённое и пошёл через улицу. Свернув за угол, остановился, выглянул. Очкастый бородач стоял у дома и, задрав голову, внимательно рассматривал окна. Потом заложил руки за спину и как бы в задумчивости пошёл во двор, к чёрному ходу. Достоевский в растерянности огляделся по сторонам. Снова перешёл улицу, почти бегом вбежал в парадное. Поднялся по лестнице, постучал в квартиру нумер 11. Открыл мальчик, служивший у хозяйки квартиры, мадам Прибыловой. Мальчик, распахнув рот, глядел на Достоевского. – Митя, кто там? – донёсся из глубины квартиры сдобный голос Марии Николаевны. – А там… это… – пролепетал мальчик. – Которые книжки пишут… Через секунду появилась улыбающаяся хозяйка. – Боже мой, сам Фёдор Михайлович! Неужели в гости пожаловали? Она кокетливо поправила на пышной груди концы шали. – Добрый день, Мария Николаевна, – скороговоркой произнёс Фёдор Михайлович. – Я не в гости, я по делу. Извините за вопрос: ваш квартирант по фамилии Алафузов – дома? – Алафузов? Оч-чень приятный молодой человек! Настоящий дворянин, я вам скажу! Потомственный почётный гражданин!.. Достоевский довольно бесцеремонно прервал поток её слов: – Так дома он или нет? Извините, я очень спешу. – Ну, конечно, вы всегда спешите, – обиженно надула губки Прибылова. – А на ваш вопрос у меня ответ такой: я за квартирантами не слежу, не сыщик. Я так и полиции сказала, когда они давеча… – Полиции? – переспросил Достоевский. – Здесь была полиция? – Ну да, была. Здесь регулярно бывает маиор Кузьмин. – Она так и выговорила: « – Мария Николаевна! – не выдержав, вскричал Фёдор Михайлович. – Ответьте мне, пожалуйста, на вопрос! Это важно! Прибылова повернулась боком, окатила Достоевского неприязненным взглядом, хмыкнула. Дала крутившемуся в прихожей Мите подзатыльник и сказала: – Митька! А ну, стукнись в комнату, где цифра один нарисована… Дома ли он? Через мгновение Митька вернулся, гордый от сознания исполненного долга: – Нету-с! Дверь заперта, барин не отзываются!.. Мадам Прибылова взглянула на Достоевского, кольнула взглядом: ну что, дескать, довольны? Снова демонстративно хмыкнула и закрыла дверь. В дворницкой дым стоял коромыслом. За столом сидели дворник Трофим и бородач в очочках. Между ними стояла наполовину опорожненная четверть водки. – Ну, так что, Трофим, этот Достоевский – порядочный человек? – Досто… евский… Это да. Это порядочный человек, – нетвёрдо выговорил Трофим. – Завсегда здоровается, иной раз и первым. Не брезгует, значит, да. Токмо по ночам долго сидит. Потому, человек он, прямо сказать, непростой. Он книжки сочиняет! Трофим со значением поднял палец и опрокинул в рот стаканчик. Захрустел огурцом. – А вот жильцы, которые в соседней квартире проживают, – они порядочные люди? – не отставал бородач. – А там разные. И порядочные, и беспор-рядочные… Давеча одного на извозчике привезли, под утро: пьяный вдрызг! – Уж не господина ли Алафузова? – Кого? – переспросил Трофим. – Алафузова, говорю… Трофим прожевал огурец. Подумал. – Да! Это такой маленький, бритый, в министерстве работает… – Не-ет! Алафузов не такой. Трофим икнул. – Я всех тут знаю. Один раз увижу – и на всю жизнь. Потому – работа у меня такая. Я первое лицо, которое надзира… наблюда… которое всех приезжих распознать может. И в полиции рассказать. Да! – Ну, завёлся! – прервал его бородач, разливая водку. – Вот и выходит, что ты врёшь. Не всех ты знаешь! Трофим поднялся, хватаясь рукой за стол. – Ты такие слова мне не говори! А то я… Он подумал, посмотрел искоса на полный стакан. Схватил его и выпил. – Так, – сказал, поставив стакан. – Ты кто? – Я из Пензы, говорил же тебе. Родственника ищу, Алафузов фамилия. Трофим снова икнул, сел. – Ну, так бы сразу и сказал! Алафузов – это да! Это порядочный человек. Высокий, с тростью, – настоящий барин. Ни-ког-да не здоровается! Трофим с грустью посмотрел на пустой стакан. – А когда он дома бывает? Когда его застать можно? – спросил бородатый. – Дык… Иной раз и днём дома сидит. А иной и на ночь не приходит… Бородач поднялся, накинул старую шинель. – Ну, ладно. Высокий, говоришь, ухватки барские? Понятно… Ты пей давай, пей… А мне пора уже. И бородач тут же выскользнул из дворницкой. Трофим поднял осовелые глаза. – И кто такой? – спросил сам себя. – Не ведаю. А вот человек, гляжу, пор-рядочный! Почти не пил, и ещё на опохмелку оставил… Трофим выпил ещё стакан, с трудом поднялся, уронив стул. Добрался до лежанки, упал на неё, разбросав руки, и густо захрапел. Полицейская пролётка промчалась по улочкам города. Комаров глядел по сторонам: городок словно вымер. Дачники, увидев пролётку, жались к обочинам. Даже цепные псы молчали. В переулок, где стояла конспиративная дача, никого не пускали. Вокруг самой дачи тоже было выставлено оцепление. Пролётка остановилась у распахнутых ворот. Комаров вышел. Во дворе суетились жандармы и люди в штатском. На носилках выносили труп, прикрытый серой, с бурыми пятнами, простынью. Неподалёку стояли закрытые дроги: туда сносили всех убитых. К Комарову подбежал подполковник Прилепских. – Сколько? – спросил Комаров. Подполковник сразу же всё понял. – Восемь жандармов, двое полицейских. Комаров покачал головой: – Ротмистр Круглов? – Лежал на веранде, головою вниз… Только сапоги успел надеть. Думаю, услышал шум, выбежал – и прямо на нож. Лицо Комарова осунулось. Шум будет. И далеко пойдёт… – Как вы полагаете, – спросил он Прилепских. – Куда мог направиться этот… – Комаров хотел подыскать слово, но не смог. С трудом выговорил: – Петруша? Подполковник подался вперёд. Заговорил вполголоса: – Зарезав наблюдателя с дачи напротив, Петруша, судя по всему, вышел через заднюю калитку. Я пошёл тем же путём. Поразмыслив, сначала пришёл к такому выводу: скорее всего, Петруша затаился где-то поблизости. Принял дополнительные меры безопасности, – охранение стоит не только в этом переулке, но и в соседних, образуя как бы периметр… – Хорошо, Владимир Кондратьевич, – остановил его Комаров. – Дальше, пожалуйста. – А дальше явился сторож морской лодочной пристани. Он показал, что ночью кто-то взломал сарай, где хранились вёсла, а также угнал ялик. Я осмотрел сарай и пристань. Сомнений нет: скобы вырваны из гнёзд с такой силою, словно орудовали гвоздодёром. Но сторож клянётся, что не слышал никакого шума. Стало быть, это наш Петруша. Руками, видно, поработал… Прилепских остановился. Комаров ещё больше помрачнел. – Это же какая у него силища, а? – ещё тише проговорил Прилепских. Комаров помолчал. – С исправником говорили? – Так точно, ваше высокопревосходительство. Предупредил о неразглашении, а также о том, что убийца, вероятно, всё ещё здесь. – Это напрасно… – Комаров слегка поморщился. – С одной стороны… Ведь исправник, скорее всего, уже обо всём в Питер доложил… – Это уж как пить дать… – развёл руками Прилепских. Комаров злобно взглянул на него, внезапно рявкнул: – Что вы тут руками разводите? Немедленно организуйте команды, чтоб осмотрели все дачи, каждый уголок. На дорогах, у пристаней, на вокзале выставить охрану. И надо окрестности прочесать, под каждый куст заглянуть! Прилепских переступил с ноги на ногу: – Сил недостаточно… – А вы задействуйте полицейских! – Уже задействовал, ваше высокопревосходительство: в оцеплении стоят… Комаров выругался. – Почему же не телеграфировали в управление, чтобы выслали подмогу? Прилепских напряжённо сказал: – Учитывая секретность операции… Комаров с трудом подавил гнев, взял себя в руки. – Да… Секретность… Извините, Владимир Кондратьевич. Я сам этим займусь. Но подкрепление прибудет только к вечеру… Так что нужно задействовать всех здешних служащих: почтальонов, смотрителей, сторожей, морскую команду. Приступайте немедленно. О каждом своём шаге телеграфируйте мне кодом. Понятно? – Так точно! Комаров покосился на дроги: все трупы в них не умещались, их укладывали друг на друга. Торчали ноги: босые, в сапогах, и даже в домашних туфлях. С одной ноги свешивалась побуревшая от крови портянка. Комаров быстро сел в пролётку, приказал: – Гони в Питер, да так, чтобы ветер свистел! Комаров вернулся домой под утро. Сквозь плотно задёрнутые шторы спальни пробивался слабый свет, и это раздражало: Комаров долго не мог уснуть, ворочался, отворачивался от света. Потом словно провалился куда-то, оказалось – в колодец. В колодце было сыро и мрачно, покрытые зеленью скользкие стены не давали ухватиться за них. Комаров почувствовал озноб: ноги не доставали дна. Он упёрся спиной в стенку колодца, поднял ноги – хотел упереться ими в другую стенку. Но босые ноги тут же соскользнули, и он с головой ухнул в ледяную воду. Вынырнул, хватая ртом воздух. С тоской посмотрел на светлый квадрат высоко-высоко над головой. «Хоть бы кто-нибудь по воду пришёл! – подумал Комаров. – Ухвачусь за ведро да крикну…» Он действительно вскрикнул, и проснулся от собственного крика. Простыня была мокрой от пота, и сам он был совершенно мокрым: словно и вправду в колодец окунулся. Комаров застонал, перевернулся на спину, вытер рукавом ночной сорочки лоб. И вдруг замер. На фоне светлого квадрата окна, на столике, словно тут и была, приютилась сгорбленная фигура. – Ты кто? – задохнувшись от ужаса, прошептал Комаров. – «Кто, кто»… Дед Пихто! – ответил человек хрипло. Комаров закрыл глаза. Открыл. Фигура оставалась на месте. Более того: человек свернул цигарку и начал чиркать спичкой о голенище сапога. – Ты мне снишься? – спросил Комаров для чего-то. – Снюсь, снюсь, ваш бродь… Спичка, наконец, вспыхнула. Комаров увидел: страшная лохматая борода, маленькие круглые очочки… Комаров рывком сел на постели. – Ты… – голос задрожал, и Комаров замолк. Петруша раскурил цигарку, смачно сплюнул на паркет. – Хоть я тебе и снюсь, вашбродь, а всё же скажи: куда эти нехристи уехали? – Какие нех… нехристи? – спросил Комаров, судорожно натягивая на лицо простыню. Петруша хмыкнул. – Известно какие: Баранников да Суханов. – Откуда… откуда ты, чёрт, их знаешь? – А потому и знаю, что чёрт, – ответил Петруша задумчиво. – Ну, так скажешь, или мне тебя ножичком пощекотать? Генералов щекотать редко приходилось: а больно охота. Чего простых жандармов да солдат пытать? Это всё наш брат, подневольный. А вот генералу кровь пустить… Голос у Петруши стал почти мечтательным. Комаров почувствовал, что у него кругом пошла голова. Он ухватился за края кровати, чтобы не упасть. Кисточка ночного колпака свесилась на глаз, мешала смотреть. Комаров дунул на неё, как на муху. – Ну, так пощекотать, ай так скажешь? – А? – опомнился Комаров. – Да… Террористы… У них съезд намечен, совещание такое. В Воронеже. Петруша кивнул. – Про съезд мы понимаем. А вот про Воронеж – сумление берёт. Он привстал со стола, поплевал в ладонь и затушил в ней цигарку. Потянулся к голенищу. Комаров испугался. – Постой! Постой, я всё скажу… Съезд в Воронеже будет, в двадцатых числах, точно. Но главари решили сначала в Липецке дела обсудить, в узком кругу. Видишь ли, у них там раскол: одни за террор стоят, другие больше на пропаганду напирают. – Это нам ни к чему, – сказал Петруша. – Раскол нас не касается. А ты скажи, где Баранников с Сухановым. Он сделал движение, Комаров подумал – опять к голенищу потянулся, за ножом, – и торопливо выкрикнул: – Эти сначала в Липецк поедут! А может, и уже там. Эти – за террор!.. – Эх! – вздохнул Петруша. – За террор, говоришь? Хорошие, видать, люди… Даже не хочется их резать-то. Но придётся. Он спрыгнул со стола. – Ты чего? – Комаров подпрыгнул на постели, забился в самый угол. Петруша склонил голову, очки сверкнули. «Размышляет! – догадался Комаров, едва понимая, что происходит. Сердце ухало и проваливалось в живот, и от этого в груди появлялась тянущая боль. – Свидетелей оставлять не любит… Значит, и меня…» Он не успел додумать – раздался ласковый голос Петруши: – Ладноть. Живи покуда. Может, их в Липецке и не найду. Вот тогда вернусь и, не обессудь, до смерти защекочу. По лоскутку твою бархатную кожу-то снимать буду. Очень уж интересно посмотреть: какая она у вас, генералов, кожа-то… Он развернулся, откинул штору; окно оказалось открыто. Петруша вскочил на подоконник и исчез. И тотчас же Комаров закричал: – Эй! Кто-нибудь! Ивашка, Федька, – все сюда!.. И ослабел. Сердце никак не хотело возвращаться на своё место. Как сквозь пелену Комаров увидел вбежавшего со свечой камердинера, за ним маячил в белой рубахе до пят дворецкий. – Врача… – выдохнул Комаров. И больше ничего не сумел сказать. – Должно, с сердцем плохо… – сказал Ивашка. – Слышь, Егорыч, пошли Аглаю за доктором. А я ему покуда капель дам… Заработался, вишь, Александр Владимирович. Себя совсем не жалеет… Той же ночью Михайлов встретился с Квятковским и Пресняковым. Выслушав рассказ о бойне в Сестрорецке, Михайлов сказал: – Значит, Петруша вырвался на свободу. Он поколебался, потом вытащил из нагрудного кармана сложенную записку. – Вот, сегодня получил… Первое письмо неизвестный наш доброжелатель Баранникову под дверь подсунул. А второе… Ну, это не важно. Главное, что получено оно от человека надёжного, которому можно безусловно доверять, и который уже много раз нам помогал… – От Корфа, что ли? – поинтересовался Квятковский безучастным голосом. Михайлов покраснел. – Да, от Корфа… Понимаете, очень уж много людей в эту историю втянуто. Не хотел говорить… А как ты догадался? Он поднял на Квятковского подслеповатые глаза. Квятковский улыбнулся: – Да я сам у него на днях ночевал. Вот и пришло на ум: «надёжный, можно доверять, много помогал»… Сколько у нас таких? По пальцам можно перечесть. Михайлов сказал: – Ну, если считать – пальцев не хватит… Но к делу. Он развернул записку и положил на стол. Всё тем же каллиграфическим почерком на небольшом листке было выведено: «Близнеца зовут Петруша. Сегодня он был у квартиры господина Алафузова и интересовался им». – Ух ты, почерк-то какой! – восхитился Пресняков. – Я сколько раз пробовал каллиграфией заниматься – руководства покупал, перья особые… Но такое… Это ж, господа, искусство! – Искусство, – согласился Михайлов. – А теперь нам известна и кличка этого мастера. Он кивнул на записку. Внизу, на самом краю листа, было написано всего одно слово: «Эхо». – Гм, – промычал Квятковский. – А может, это слово случайно здесь? Ну, написано для тренировки… Видите, лист обрезан: может быть, это к записке и не относится. – Сомневаюсь, – сказал Михайлов. – Только вот что. Думаю, что и Баранникова, и Суханова Убивец Второй знает по фотографиям. И даже, возможно, уже узнал, что в Питере их нет. Что он будет делать дальше? – Поедет за ними в Липецк! – уверенно сказал Пресняков. – Это откуда же у тебя такая уверенность? – спросил Квятковский. – Человек он, конечно, ловкий и хитрый, но внешность-то такая, что любой узнает! А его сейчас, после бойни в Сестрорецке, наверняка все жандармы ищут. Может быть, и сцапали уже! Пресняков усмехнулся. – Ты вспомни, что он на даче сотворил… Сцапаешь такого… Михайлов поднялся. – Ну, господа, медлить нельзя. Пора и нам в Липецк. Я еду сегодня вечером, через Москву и Киев. – Так и мы сегодня вечером, – заявил Квятковский и подмигнул Преснякову. – С поезда на поезд – оно быстрее выйдет… – Господа! Здесь собрались те, кто поддерживает нашу новую тактику: беспощадный террор, решительный ответ белому террору. Под лозунгом «Смерть за смерть»! По методу Шарлотты Корде и Вильгельма Телля!.. Морозов, только что нелегально вернувшийся из Женевы, волновался, и, как обычно, начал говорить слишком красиво. Народовольцы, расположившиеся посреди живописной поляны в окрестностях Липецка, пили вино, закусывали, лёжа на траве. Вера сидела за импровизированной скатертью-самобранкой. Геся с сачком для ловли бабочек бродила по краю поляны. – Прежде всего в повестке дня вопрос о создании нового Исполнительного Комитета. – Да этот вопрос чего обсуждать? – крикнул коренастый, уверенный в себе человек. – Давайте сразу дальше по повестке… Морозов посмотрел на него. – А вдруг найдутся те, кто против? – Здесь?.. Ну, тогда я не знаю, зачем мы сюда отдельно от плехановцев приехали… Михайлов поднялся, отряхнул брюки. – Нет, мы всё же проголосуем. И если найдутся те, кто сомневается, – они смогут покинуть наше собрание до того, как мы начнём обсуждать оргвопросы. Он оглядел собравшихся. – Наша цель – беспощадный террор, как правильно сказал Николай, – продолжал Михайлов. – Но не только террор. А и дезорганизация. Лозунг «око за око» не совсем правилен. Мы должны всеми силами и средствами мешать жандармерии, охранке, полиции, любому царскому сатрапу, исполнять их прямые обязанности. Каждый наш удар – это удар не только по конкретному тирану, но и по всей системе, по монархизму! Если взрыв – он должен прогреметь на всю Россию!.. – Дельно, – заметил коренастый. – Итак, теперь вот что. Те, кто сомневается в нашей тактике, могут сейчас же покинуть собрание. Мы их поймём и ни в чём не станем упрекать. Он перевёл дыхание. Всё стихло. Стало слышно басовитое жужжание шмеля, кружившего над «самобранкой ». Двое-трое человек переглянулись. Поднялись. – Извините нас, господа… Но… – сказал Попов. – Не извиняйтесь, пожалуйста, – прервал Михайлов. – Мы же договорились: никаких обид. В конце концов, мы делаем одно общее дело. Только разными средствами. – До встречи в Воронеже, – буркнул Попов, и, увлекая за собой остальных, двинулся к тропинке. – До встречи! – повеселевшим голосом крикнул Михайлов. – Ну, а теперь можно приступить ко второму вопросу. Мы создаём новый Исполнительный комитет и дезорганизационную группу. Сегодня здесь присутствуют новые товарищи – «южане». Я думаю, будет правильно, если их поручители сначала расскажут о каждом из новичков, – а их трое, – а после выступят и сами нович… Он замолк. Издалека раздался приглушённый вскрик. Все замерли. – Что такое? – прошептал побелевшими губами Михайлов и огляделся. – Где Квятковский и Пресняков? – Только что были здесь… – растерянно ответила Вера. – Так значит… – Михайлов не договорил. Поднялся коренастый. Буркнул: – Я один из новичков, как вы выразились. Андрей Желябов. Вот что… Оставайтесь все на своих местах – а я схожу, гляну. Говорят, – он усмехнулся, – медведи в Липецк повадились из брянских лесов ходить. Курортниками лакомятся… Никто не успел возразить – Желябов уже скрылся между деревьями. Михайлов тревожно оглядел притихших народовольцев. – Кто этот Желябов? – тихо спросил он. – Кто его привёл? – Я, – ответил Колоткевич. – Желябов – человек верный, давно работает с нами… Желябов – это… Это силища! На поляну выскочил Попов. Рукав его летнего пиджака был разрезан; волосы всклокочены. – Господа!.. Товарищи!.. – задыхаясь, выкрикнул он. – За нами следили! Идёмте скорее! Желябов его свалил, но одному ему не справиться!.. Продравшись сквозь заросли ежевики, Михайлов выскочил на небольшую полянку – и остолбенел. Красный от натуги Желябов выкручивал руки лежавшему на траве Петруше. Желябову помогали Квятковский и Пресняков. Оба были запачканы кровью. – Верёвку! – просипел Желябов. Квятковский тут же сорвал с себя галстук, подал. Навалился на ноги Убивцу. Желябов и Пресняков тужились свести Убивцу руки за спиной. Убивец поднимал голову. Лицо его, чёрное от паровозной копоти, ничего не выражало – казалось, борьба давалась ему без усилий. – Да помогайте же! – крикнул Квятковский. К ним кинулись сразу несколько человек. Попов дёрнул Михайлова за рукав. Бледный, с перекошенным лицом, едва выговорил: – Там, в кустах… Михайлов, ничего не понимая, тронулся вслед за Поповым. Следом за ними шла Геся. Внезапно она завизжала. Михайлов глянул вперёд – и попятился. Прибросанные вырванной травой, один подле другого лежали те двое, что ушли вместе с Поповым. Глаза их были закрыты, а трава – пропитана кровью. – Мы только отошли, – захлебываясь, начал рассказывать Попов, – как вдруг, откуда ни возьмись, этот страшный, бородатый, в очках! Нож в руке. Я и ойкнуть не успел, а он р-раз, р-раз! Когда он Мишу уложил, я с места сорвался. Но он и меня успел зацепить! Не человек – зверь какой-то! Гесе стало плохо. Вера увела её обратно на поляну. Желябов, отдуваясь, поднялся. – Зверь, точно зверь… Он пнул ногой связанного Убивца. – Только этот зверь нам больше не опасен… Убивец внезапно вывернул голову и спокойно спросил: – А извиняюсь, барин, не ты ли тот господин Алафузов, что у мадам Прибыловой в Питере проживал? – Нет, не я, – ответил Желябов. Ещё раз ударил ногой Убивца в бок, дёрнул за галстук, которым связали ему руки. – Подымайся. Сейчас узнаем, кто ты и зачем тебе господин Алафузов понадобился… Убивец больше не упирался. Спокойно вошёл в центр стоявших кругом революционеров. Задрав чёрную нечёсанную бородищу, начал пристально оглядывать каждого. – А! – вдруг воскликнул он. – Так вот же он, Алафузов! Да… А я-то на него подумал, – он кивком указал на Желябова. – Молчи, скотина, – ответил Желябов. – Ну, Алафузов, что у тебя с этим типом общего? – Погодите, – поднял руку Михайлов. – Я сейчас всё объясню… И он рассказал всё, что знал об Илюше и его брате. Квятковский и Пресняков, стоявшие позади Убивца, дополнили рассказ. – Однако… – Баранников подошёл к Убивцу, внимательно оглядывая его. – А зачем же ты, мохнорылый, невинных сейчас угробил, если хотел только меня да Суханова? – Дык… Душа загорелась, – мирно пояснил Убивец. – Лежу это я в кусту, ягоду ем. Слушаю, как вы красиво говорите. Замечтался даже. И тут, слышу – трое уходят. Ах, думаю, так вот какой оборот! А что, если вас всех здесь и порешить?.. Ну, достал нож… – Вот он, нож его, – Пресняков бросил окровавленный нож в траву. – На нём кровь многих невинных. – А вот и не так, барин! – живо обернулся к нему Убивец, Пресняков даже слегка попятился. – Невинен Господь Бог один. А человецы все во грехе. Несть невинных среди живых, а только среди мёртвых! Вот положил бы я вас всех – и очистил бы. Белыми ангелами пред Богом предстали бы! Всё искупилось бы: и бонбы, и левольверты, и убиенные вами… – Замолчи! – рявкнул Желябов. – Слушать тебя, образину, тошно. Сам-то скольких положил? Убивец озадаченно поглядел на Желябова. – А ты здоровый бугай. Уважаю… Только если считать, сколько я вас, нехристей, порезал, – до вечера считать надоть. Сотню, надо полагать. А ежели по званию считать, то… Да! Я ж генерала вашего прикончил! Из головы выпало… Он задумался. Михайлов в недоумении спросил: – Какого нашего генерала? Убивец поглядел на Михайлова затуманенным взглядом. Тряхнул кудлатой головой. – Генерала-то? А Маков фамилия. Слыхал? – Министра Макова? – поразился Михайлов. – Да ведь он растратчик, и сам на себя руки наложил! – А вота! – Убивец ухитрился, развернувшись боком, посиневшей от пут рукой сложить фигу. – Это я его порезал, возле Аничкова моста. А потом в воду спихнул. – Постой-постой… Да за что? – Как за что? За то, что он супротив Расейской империи пошёл! Желябов дёрнул Убивца за галстук. – Да чего с ним долго разговаривать! Он сейчас такого наплетёт… Михайлов переглянулся с Морозовым, Квятковским, Пресняковым… Посмотрел на Желябова: – А что же ты предлагаешь с ним сделать? – Как это «что»? То же, что он с нашими сделал! Все молчали. Только Геся беззвучно рыдала, закрыв лицо руками; Баска и Вера придерживали её за плечи. – Я предлагаю передать его жандармам, – сказал Квятковский. – Они очень рады будут, полагаю… – Дело говоришь, барин, – кивнул Убивец удовлетворённо. – Собаку – к собакам кинуть: это хорошо. – Да нет, нехорошо, – вдруг встрепенулся Михайлов. – Есть у меня подозрение, что для них эта собака – ценный кадр. Просто находка… А ну-ка, давайте отойдём в сторонку да потолкуем с ним. Он, вижу, многое знает. – Потолковать – что ж: это можно, – согласился Убивец. Его отвели к краю поляны и начали допрос. Смеркалось. Дамы стали собирать остатки пикника, развели костёр. К костру подошёл Михайлов. Молча присел. Руки его тряслись. – Что там? – с опаской спросила Баска. – Тебе лучше не знать, – глухо ответил Михайлов. Потом подошли Квятковский, Пресняков, Желябов, Фроленко – как всегда, угрюмый и молчаливый. – Ну, и что дальше? – ни к кому конкретно не обращаясь, спросил Михайлов. – А дальше – отвезём его ночью ближе к городу и бросим на рельсы. Пусть потом жандармы разбираются… Морозов, тоже присутствовавший на «допросе», поднял голову: – Андрей нас всех кровью повязать хочет, вот что. Желябов пристально посмотрел на Морозова. Усмехнулся: – Именно так… Суханов, присутствовавший на собрании в качестве «агента» комитета без права голоса, сказал: – Я тоже не хочу принимать в этом участие. Во-первых, руки марать… Во-вторых, я морской офицер, а не палач. Желябов мельком взглянул на него. – Что ж… Обойдёмся. А кто тут палач – это ещё вопрос. Геся всплеснула руками: – Что вы тут говорите такое? Живого – под поезд? – Ну, не мёртвого же, – буркнул Желябов. – Мёртвого, – какой толк? Надо, чтобы он хоть раз в жизни испытал то же самое, что испытывали его жертвы. Фроленко молча оглядел всех. – Я пойду, если надо, – сказал он. – И я, – отозвался Пресняков. – Ну, естественно, и мне придётся… – заметил Баранников. – Опыт у меня, знаете ли, есть. Как с этой породой обращаться… – Думаю, хватит, – сказал Желябов. Он взглянул на Морозова, усмехнулся: – Значит, не всех кровью-то повяжем, а?.. Извозчиков, доставивших террористов на место пикника, отпустили ещё утром. Оставалась одна пролётка, на которой приехали Желябов, Фроленко и Колоткевич. Убивцу связали не только руки, но и ноги. Положили на пол пролётки. Кучером сел Желябов, внутри, едва уместившись, втиснулись остальные. Пролётка уехала. Те, кому не досталось места в пролетке, потянулись лесными тропинками в сторону города. Петруша лежал поперёк рельсов. Ступни ног свешивались по одну сторону колеи, голова – по другую. Руки его – каждая по отдельности, – были связаны брючными ремнями, продетыми под рельс. Ноги перехватывал другой ремень. Он тоже был продет под рельс. И снова: поза привязанного напоминала распятие. Над Петрушей раскинулось прекрасное южное звёздное небо. Вокруг не было ни души, только поле да тёмные рощи. Петруша шевелил губами: он вспоминал названия созвездий и звёзд, которые запомнил ещё с детства, когда Илюша раздобыл переводную книжку по астрономии француза Фламмариона. – Это, значит, созвездие Орион. А вот те, махонькие, поперёк – Пояс Ориона. А вон, стало быть, и Медведица, которая путь указует Полярной звездой. А вон та, большая, – Сириус. Только вот забыл… Сириус вечером восходит, а Вега утром? Или наоборот?.. В дальней роще хрипло каркнула ворона. Петруша сказал: – Не каркай на свою голову! Потом насторожился и хрипло вымолвил: – Паровоз идёт, кажись… Он извернулся, приложил ухо к рельсу. Долго лежал, пока не почувствовал слабую вибрацию. – Ну, вскорости, значит, здесь будет. А интересно, паровоз большой или маленький? Должно полагать, маленький: дорога-то не магистральная, и куды ведёт – кто знает?.. «В Ад она ведёт. В Ад она ведёт…» – застучало вдруг в голове. Петруша тревожно приподнял голову. В чёрной тьме, низко-низко над землёй, засветились два страшных жёлтых глаза. – Ну, таперя, брат Илюша, значица, моя очередь подоспела, – выговорил Убивец. – Слышь, Илюха, ай нет? Нынче встренемся. На облацех, альбо в подземной тьме окаянной… Хотел ещё что-то сказать, но паровоз заревел издалека, заглушая все звуки. Приближался стук громадных железных колёс. И быстро вырастало из тьмы огнеглазое чудище, с фонтаном искр поверху, оглушительно, надрывно ревя… |
||
|