Мальханова Инна Чёрное яйцо (45 рассказиков)

1. Женские рассказики:

Софа.

Софа поссорилась с матерью и ушла из дома. Ей было горько и обидно. Как могла мать из-за пустяков накричать на нее? Софа была очень молода и ещё не знала, что самые страшные ссоры между близкими людьми чаще всего и происходят именно из-за пустяков.

Наступала короткая летняя ночь и Софа даже не представляла, куда ей идти. Вернуться домой она просто не могла - обида на мать всё ещё кипела в её сердце. Идти к подруге не хотелось - просто стыдно рассказывать про такую мелочную дрязгу, тем более, что Софа уже толком и не помнила, из-за чего собственно всё началось. И Софа решила прогулять по городу всю ночь. К тому же она никогда не видела города ночью. Как, впрочем, и вообще ещё не видела почти ничего в жизни.

Не разбирая догоги, сворачивая куда попало, Софа шла по улицам и в прекрасных чёрных глазах её стояли слезы. Она ещё не знала тогда, что увидев её однажды плачущей, в неё влюбится её будущий муж. И что они разойдутся через четыре года...

Она шла и плакала. А город постепенно пустел, с улиц почти исчезли машины. Редкие прохожие торопливо возвращались домой. Было уже очень поздно. Но Софа не боялась. Она точно знала, что с ней ничего не может случиться. Она была тогда слишком молода, чтобы понять муки матери, ожидавшей дочь всю ночь до утра. Ей предстояло понять это потом, спустя многие годы.

На одной улице следом за ней пошла чёрная кошка. Гибкая, красивая. Почти котёнок. Софа заговорила с ней - кошка радостно замурлыкала. Софа взяла кошку на руки, погладила. Кошка была в восторге. Но потом её пришлось прогнать, потому что Софа боялась - уйдёт далеко от дома и заблудится. Софа ещё не знала, что именно бездомные животные особенно ценят человеческую ласку...

Софа шла через тёмный сквер. На лавочках целовались парочки. Сама Софа ещё ни разу ни с кем не целовалась. Целуются, ну и пусть себе! Ей-то какое дело! Однако сердце её колотилось и Софа шла дальше. Неизвестно куда.

Она шла и мечтала. Ей хотелось представить жизнь каждого прохожего. Жизнь за каждым ещё не погасшим окном. Какие люди живут там? Счастливы ли они? Есть ли у них дети? Кем они работают? Сама она после школы хотела поступить в институт, кончить его и скорее начать работать. Но не всё время на одном месте. А везде понемногу: сначала в школе, потом на заводе, потом в каком-нибудь институте, в лаборатории, больнице и так далее. И, конечно, в разных городах. Сколько тогда новых людей узнает она, сколько разных судеб!

На лавочке около старого домика, опершись на палку, сидел согнутый старичок. Грустный и одинокий. Наверное, его мучила бессонница. Софа медленно прошла мимо. Старичок внимательно посмотрел на неё. Софе очень хотелось присесть рядом и спросить, почему он сидит здесь такой одинокий и не идёт домой. Неужели дома его не ждет абсолютно никто? Но она молча прошла мимо, потому что ни с того ни с сего заговаривать с незнакомым человеком просто неприлично. Тогда Софа была ещё очень молода и не знала, что через много-много лет у неё будет точно такая же бессонница и что ждать её дома будет просто абсолютно некому.

В одном месте к Софе пытался пристать пьяный парень, но Софа легко убежала от него, потому что была хорошей спортсменкой, одной из лучших в школе. В другом месте из окна доносилась прекрасная незнакомая музыка и Софа долго стояла и слушала. Низкий женский голос протяжно, бесстрастно и нескончаемо что-то пел на незнакомом языке. Песня была спокойная, величественная и вечная. Как моря и леса, как горы и равнины. Как природа и вся наша земля. Как вселенная. А на фоне этого невозмутимого, неземного голоса звучал другой - прерывистый и бурный, то весёлый, то грустный. Софа не знала, на каком языке поют. Но это было совершенно неважно. Ведь и так понятно, что второй голос рассказывал о человеческой жизни с её переживаниями и страстями. О судьбе каждого человека, в которой смешалось и грустное и весёлое, и тяжёлое и радостное. И горечь, и обиды, и счастье. Кому сколько дано.

Потом, в другом окне, она ещё слышала семейную ссору. Муж громко ругался и бил посуду, а жена визжала и грозилась вызвать милицию. Потом какой-то рабочий парень, возвращавшийся после ночной смены, обязательно хотел проводить её домой, но она отказалась. На набережной стояла женщина с чемоданом и плакала...

Софа ещё долго ходила по городу и он ей казался каким-то другим, совсем незнакомым. Она сожалела, что в мире так много вещей, которых она пока не видела и не знает. Не была, например, в Заполярье. И на Дальнем Востоке тоже. И тем более за границей. Никогда не видела, как делают операцию. Как выплавляют сталь. Только в кино. У неё никогда не было собаки. Не знала даже, куда уезжают поезда метро после конечной станции. И ещё она думала о том, что уже светает. И никуда не денешься - придётся возвращаться домой. Предстоит объяснение с матерью. А это, конечно, очень грустно.

Софа была еще очень молода и не знала тогда, что эта, такая длинная, такая грустная ночь станет для неё впоследствии одним из самых поэтических и радостных воспоминаний юности ...

Очень короткая сказка

Стройная девушка со спортивной сумкой на плече шла по тенистой дорожке, выложенной каменными плитами. Справа и слева от дорожки росли вековые липы. Сейчас они цвели и напоённый дивным ароматом воздух окутывал девушку. За липами, справа от дорожки, было видно море, пустынный белый песчаный пляж и сосны. Слева раскинулся утопающий в зелени дачный поселок, к которому девушка как раз и направлялась.

Посёлок был очень нарядным и весёлым. Построенные со вкусом и любовью, все разные, но одинаково симпатичные особняки радовали глаз. Поравнявшись с первым же домом, девушка свернула к нему. Она толкнула незапертую калитку и вошла в сад. К дому вела такая же дорожка из каменных плит, по которой девушка только что шла со станции. Вдоль дорожки росли цветущие садовые ромашки с громадными головками, нежнорозовые воздушные гвоздики и ещё какие-то цветы, названия которых она не знала. Светило солнышко и в цветах жужжали пчёлы. Девушка подошла к дому, увитому диким виноградом. У крыльца она увидела высокий, выше её роста розовый куст, весь усыпанный крупными красными цветами. Девушка вытянула шею и понюхала розы. Под кустом стояла кадушка с дождевой водой. На крыльце, греясь на солнышке, лежал маленький серый котёнок. Дверь в дом была открыта. Оттуда доносилась приятная музыка.

Девушка прошла через веранду и попала на кухню. Просторная кухня блестела чистотой и солнцем. Мельком девушка увидела белый кафель, газовую плиту и холодильник. Слева от двери стоял кухонный столик и вокруг него три белых табурета. На столе в чашках дымился чёрный кофе. Рядом лежали хлеб, масло, сыр и спелые помидоры. На кухне никого не было.

Девушка вышла из кухни и увидела, что с веранды на второй этаж ведет крутая деревянная лестница, которую она сначала не заметила. Девушка поднялась по лестнице и оказалась в уютной маленькой комнате с красивой полированной мебелью. На столе лежал крохотный магнитофон и из него струилась та самя музыка, которую девушка услышала сначала. В углу стоял телевизор. Весь пол комнаты был устлан пушистым ковром, а на ковре валялся большой красный мяч. В этой комнате тоже никого не было.

Девушка обошла весь дом, но он был пуст. Ей показалось, что она попала в прекрасный заколдованный замок, где всё замерло, где все спят заколдованным сном и вот-вот проснутся от её прикосновения. Ей захотелось снять с плеча сумку, лечь на ковёр рядом с красным мячом и остаться здесь навсегда. Девушка вздохнула и вышла из домика.

На калитке следующего дома висела ржавая табличка: "Осторожно, злая собака". Девушка толкнула калитку и вошла. Собак она не боялась. В этом доме, видимо, особенно любили бегонии. Весь палисадник был засажен ими. Таких бегоний она не видела никогда. Громадные, величиной в две раскрытые ладони, опушённые листья зелёного, красного и бордового цвета. Толстые, мохнатые, как гусеницы, стебли. Громадные, в два кулака махровые цветы. Белые, розовые, кремовые, жёлтые, алые, вишнёвые. Их, наверное, были тысячи и от них рябило в глазах. Откуда-то вылез круглый, как шарик, рыжий щенок и в неописуемом восторге бросился к девушке. На дорожке играли дети - мальчик лет четырёх и девочка лет пяти. Оба беленькие, голубоглазые, удивительно симпатичные.

- Кто-нибудь есть дома? - спросила девушка.

- Нету никого. Только мы с Сашей, - деловито ответила девочка.

Вдруг она почему-то застеснялась и спряталась за Сашу. Из-за его спины она спросила:

- Тётя, а вы русалка?

- Я сама не знаю, - ответила девушка с улыбкой. Вопрос оказался очень трудным. Сказать, что русалка - значило бы обмануть девочку. Если же нет - разочаровать её, отнять у неё сказку. Девушка направилась к следующему дому, оставив в садике Сашу и недоумевающую девочку, которой очень хотелось, чтобы тётя всё-таки оказалась русалкой и которая не очень-то верила, что такая большая тётя не знает сама, русалка она или нет.

Из-за двери третьего дома доносились гаммы. Кто-то играл на пианино. Это уже было лучше. Значит, дома кто-то есть. Девушка постучала. Звуки гаммы замерли и низкий женский голос приказал ей войти. Девушка вошла в старинную довольно тёмную комнату, обставленную тёмной мебелью и с тёмными полуопущенными шторами. В глубоком кресле с вязанием в руках сидела строгая седая старуха в чёрном. Из-за рояля с любопытством выглядывала девочка лет восьми. Она была мулатка, с чётко выраженными негроидными чертами лица и с шапкой чёрных, закрученных штопором волос.

- У вас комнаты сдаются? - спросила девушка робко.

- Нет, мы не сдаём, - ответила старуха и почему-то вздохнула. Из третьего дома тоже пришлось уйти.

Хотя ночлега всё ещё не находилось, девушку не оставляло радостное предчувствие чего-то необыкновенного, что вот-вот должно здесь с ней произойти. Море, солнце и сосны были прекрасны. Дома, дети и цветы - тоже. Всё было залито летним солнцем, окутано ароматом липового цвета и ощущением какой-то необыкновенной, волшебной сказки, которую она слышала в детстве, но потом почему-то забыла. Ей предстояло провести здесь целый месяц, первый в её жизни отпуск. И это наполняло её счастьем. В этих красивых, окружённых цветами домиках, несомненно, живут самые счастливые на земле люди. Гордые, красивые, трудолюбивые и благородные. И, кто знает, может быть, именно здесь она встретит своего принца. Это было бы не только не удивительно, но даже совершенно естественно. И тогда они оба с самого утра будут купаться в море, вести друг с другом бесконечные разговоры о жизни, вместе мечтать, загорать на белом песке и, взявшись за руки, везде ходить вдвоем. И они будут самыми счастливыми из всех остальных, тоже очень счастливых людей...

В следующем домике девушку встретила пожилая женщина с добрыми глазами. Она объяснила, что у них сдается комната на втором этаже и сейчас она как раз пустует. А сами они с дочерью живут на первом этаже.

Девушка поднялась в комнату, положила сумку на кровать и села. На столике с белоснежной скатертью стояла ваза со свежими цветами. На стене на гвозде висели пустые деревянные плечики. Окошко с чистенькими занавесочками было открыто и всё заплетено диким виноградом. На окне стоял гошок с алым кустом душистой герани. Аккуратно заправленная койка и белая, как в больнице, тумбочка, завершали убранство комнаты. Женщина ушла и девушка осталась одна.

Девушка сидела за столом, смотрела в окно, слушала жужжание пчёл в саду и ей не хотелось даже шевелиться. Ей казалось, что с этим ощущением счастья и покоя она сможет так просидеть здесь вечно. Как будто всю жизнь она шла и шла куда-то. И вот, наконец, пришла. И больше никуда не надо идти. Вдруг она услышала голоса. На первом этаже говорили мать и дочь.

- Старая сволочь! Когда ты только околеешь! Видеть тебя не могу. И за что я так мучаюсь, что я тебе сделала?

Это говорила дочь. Спокойно и даже почти без выражения. Видимо, эти страшные слова она уже говорила много раз и они стали привычными для обеих - и для матери, и для дочери. Девушка грустно улыбнулась. Сказка кончилась. Ведь она это знала с самого начала! Везде живут люди. Старые и молодые, красивые и некрасивые, добрые и злые. Живые люди со своими горестями, заботами и переживаниями. И люди эти, мечтающие о счастье, но никак не могущие его построить, одинаковы везде...

Чужая судьба.

Лена вошла в метро и сразу же увидела Её. Она оказалась очень стройной и модно одетой. Она оживлённо разговаривала с каким-то мужчиной - может быть, мужем, может быть, любовником, а может быть, даже женихом. Она смеялась, смотрела на него влюблёнными глазами и не видела никого вокруг. Она была молодая, красивая и счастливая. Ей было тридцать три года. Её фамилию Лена забыла, но что ей было тридцать три года - знала точно. А вот сама Лена была располневшая, некрасивая, в очках и очень старая. И ей тоже было тридцать три года.

Прошло уже двадцать пять лет с тех пор, как они виделись в последний раз. С тех пор, как они вместе учились в первом классе "А" Люблинской железнодорожной школы номер шесть. У Анны Ивановны. Нередко Лена с трудом могла вспомнить, что она делала вчера. Но вот если бы в метро сейчас вошли все сорок девочек из первого "А", она бы точно узнала их всех. Если бы даже кого-нибудь и забыла по фамилии. Как Её. Даже через двадцать пять лет. Тем более, что фамилии теперь у них всех, наверняка, уже другие.

Лена внимательно разгдядывала Её. Ведь она знала, что видит Её в последний раз в жизни. Случайно встретиться в Москве во второй раз просто невозможно. Если только пройдет ещё двадцать пять лет. Но Лена надеялась, что столько не проживет.

Она, действительно, стала очень красивой женщиной. Элегантной, уверенной в себе. Этих двух качеств как раз никогда и не было у Лены. И счастливой. Это видно сразу.

А Лена помнила Её детское лицо, русые косички с коричневыми бантиками. Потому что Анна Ивановна говорила, что ходить в школу в ярких красных бантиках неприлично. Однажды на уроке физкультуры Она, единственная из класса, смогла залезть по шесту наверх, до самого потолка гимнастического зала. Все были просто потрясены и ужасно тогда Ей завидовали. Сама Она, наверняка, давно уже забыла об этом. А Лена помнила и знала, что будет помнить всегда.

Ленина бабушка, которой сейчас было за семьдесят, вела во дворе кружок "умелые руки", сажала цветы, читала газеты и живо интересовалась всем на свете. А вот Лене почему-то всё ближе и ближе становилось то, что было с ней в далеком детстве, особенно в первом классе. Иногда ей снился один и тот же старшный сон. Что ей уже тридцать три года. И что она опоздала. Опоздала разыскать и собрать всех девочек, которые учились с ней в школе. Они разъехались, вышли замуж, а некоторых, может быть, уже и нет в живых. И она осталась совсем одна. Где теперь Алешина Агнесса? А Баранова Люба? А Юсупова Рая? А Мушкатина Лида? Поздно. Всё... Теперь она их больше не найдёт и не увидит никогда. Как же, как могла она допустить это? Почему не спохватилась раньше? И жуткое отчаяние и тоска охватывали её во сне. Когда же она просыпалась, то каждый раз удивлялась: почему этот сон так пугает её? Почему он такой тягостный и безысходный? Днём она понимала, что искать кого-нибудь из них совершенно бесполезно, ненужно и глупо. Что у каждой своя судьба и все они давно уже чужие друг другу. Да днём ей, впрочем, совсем и не хотелось этого.

Лена давно уже кончила школу, институт и даже защитилась. Она давно уже была замужем. Но до сих пор часто и с тёплым чувством вспоминала этот первый "А", который не очень-то любила тогда, когда училась в нём, потому что в классе было много подлиз, потому что Юсупова Рая всё равно делала много ошибок в диктантах, сколько Лена ни помогала ей по русскому языку, и потому что Майка Борисова всегда на всех ябедничала, чтобы Анна Ивановна любила её ещё больше. Все ненавидели и боялись Майку. Говорят, что теперь она доцент в каком-то вузе.

Лена подумала, что и сама она, как это ни странно, тоже доцент. "Как ни странно" - потому что, в отличие от Майки, у нее совершенно отсутствовали зависть, честолюбие и стремление "пробиться" любой ценой. Она всегда отличалась мягкостью, уступчивостью, почти что безволием. Боже мой, ну кто бы мог подумать, что из этого тихого, слишком послушного ребёнка получится когда-нибудь строгий доцент, которого будут бояться студенты!

Интересно, что же получилось из Неё? Кем она работает? Есть ли у нее дети? Счастлива ли она? Последнее, впрочем, Лена поняла сразу, как только увидела Её. Счастлива, кончно. И еще поняла, что Она её ни за что не узнает. Даже если и заметит случайно. И не придётся, фальшиво улыбаясь, задавать какие-то глупые вопросы и обмениваться бесполезными адресами. Она была вся на виду - молодая, красивая, счастливая, а на Лене как будто была надета шапка-невидимка. Ну и слава богу. Ведь у каждого своя жизнь. Слишком уж далеко ушло в прошлое все, что было с ними когда-то в той жизни.

Хотя, если бы сказать тем девчонкам, которые ещё помнили её, что Лена стала преподавателем, они бы нисколько не удивились. Ведь она всегда была слишком серьёзной, слишком добросовестной и исполнительной. И все десять лет круглой отличницей. Потому что так хотела мама. А у мамы было больное сердце и её нельзя было волновать.

Хотя однажды маме всё-таки пришлось поволноваться из-за Лены. Правда, это было уже в институте. Когда на третьем курсе Лена вдруг собралась замуж. Собственно говоря, это было совсем не вдруг. Все три года Андрей как тень ходил за ней. Хотя на курсе было много красивых, эффектных, талантливых девчонок, которые заглядывались на него. Хотя он был интересным парнем, активистом, спортсменом и душой всего курса. А Лена, как ей казалось, - неинтересной, робкой девушкой, которая ничего не знала, кроме мамы и учёбы, которая все три года так и проходила в старой школьной форме, потому что лишних денег не было, а ей было абсолютно всё равно, в чём ходить.

Мама считала, что они не пара. Не потому что Андрей ей не нравился, а потому что уж слишком они были разные. И ещё она боялась, что пойдут дети и Лена не кончит институт. Хотя, конечно, Лене самой виднее, за кого выходить. Но в любом случае надо подождать до окончания института. И Лена уступила матери. Хотя потом очень жалела об этом. Ведь если бы она вышла замуж ещё на третьем курсе, их громадное, неземное счастье длилось бы на два года дольше. Хотя, конечно, может быть, и кончилось тоже на два года раньше. Кто знает! Но Лена никогда не упрекала мать. Ведь та хотела как лучше...

А в общем-то мать беспокоилась совершенно зря. Этот брак оказался на редкость счастливым. Хотя у многих он и вызвал недоумение. Даже у самой Лены. Каждый день, многие годы, открывая утром глаза, Лена задавала себе один и тот же вопрос: "За что мне, не умнее, не лучше и не красивее других, досталось такое счастье?" Андрея просто невозможно было даже и сравнить с кем-нибудь из знакомых. Когда Лена болела, он готовил самые вкусные блюда и кормил её в постели. Сам ставил банки, делал уколы и растирания. Сам отчёркивал нужные места в журналах и Лене оставалось только просмотреть эти статьи, чтобы быть в курсе последних научных новостей. Сам выбирал ей в магазинах сумки, платья и туфли и все знакомые удивлялись, с каким вдруг вкусом начала одеваться Лена после замужества. Он нёс к ней все свои радости и неудачи, он как только мог оберегал её от всего неприятного и тяжёлого в жизни. Если Лена слишком уставала, он сам готовил, сам убирал их маленькую однокомнатную квартирку, лишь бы Лена могла поспать лишний часок. Он отдавал ей всю свою душу и ничего не требовал взамен. Он был счастлив только потому, что она существовала рядом с ним. Про неё все говорили, что она за ним как за каменной стеной.

За первые семь лет замужества Лена очень изменилась - и внутренне и внешне. Она стала интересной и даже почти элегантной. Более уверенной в себе, хотя по-прежнему оставалась мягкой и уступчивой. Она стала гораздо тоньше чувствовать, шире смотреть на вещи, лучше понимать людей. Она уже не была той аморфной, простенькой девушкой, которую Андрей когда-то выделил из всех остальных. И всё это произошло только благодаря ему. Все эти годы он её лелеял и берёг, воспитывал, как маленького ребёнка. И только он один не замечал, как она изменилась. Потому что для него она всегда и так была самой лучшей в мире. Самим совершенством, которое поэтому уже просто не может меняться в лучшую сторону.

Лена всегда удивлялась его талантливости, трудоспособности и широте интересов. У неё никогда не было ни голоса, ни слуха. А он открыл ей мир музыки. Научил любить Бетховена, Паганини, Моцата. И современную музыку. И прекрасные народные песни Грузии. Он, несмотря на их безумную занятость, тащил её в кино или театр, если там шло что-нибудь стоящее, куда она никогда бы не пошла сама. И теперь Лене просто дико было вспоминать, как она когда-то жила безо всего этого. Он открыл ей мир Рембрандта и Чюрлениса, Кустодиева и Хокусаи. Фейхтвангера и Соммерсета Моэма, Ремарка и Экзюпери, Солоухина и Такэо Арисимы. Потому что в институте она много занималась, но почти ничего не читала - нехватало времени. Теперь, правда, времени нехватало ещё больше, но, благодаря Андрею, они каким-то образом успевали сделать очень многое.

Но главным для него всегда оставалась наука. И Лена, конечно, тоже. Если бы одна из этих двух вещей вдруг исчезла, он просто не смог бы жить дальше. Они оба были микробиологами. Когда утром Лена случайно просыпалась в шесть, а не в восемь, как обычно, она видела его спину за письменным столом. Когда в двенадцать ночи, после дня безумно напряженной работы, она без сил валилась в постель, потому что уже просто не могла больше сидеть за письменным столом рядом с мужем, Андрей ей говорил: "Я сейчас". И сидел ещё - до часу или двух ночи, потому что никак не мог оторваться от своей работы. Ему хотелось написать ещё одну фразу, и ещё одну, и ещё... Он был просто одержим работой. Книги выходили у него одна за другой - прекрасно написанные, яркие, оригинальные, смелые и глубоко научные. Он быстро становился ученым с мировым именем.

И только одна Лена знала, чего это стоило. Это были годы жизни безо всяких выходных, праздников или отпусков. Это была работа на износ. Это были годы, когда за обедом они глотали что попало и оба думали и говорили только о новых штаммах бактерий. Когда в течение дня было абсолютно некогда оторваться хотя бы на пять минут, чтобы выпить глоток чая или позвонить старой институтской подруге, которой Лена уже не звонила пять лет. Когда Лена месяцами не видела мать и бабушку, хотя обе они жили в этом же городе.

Постепенно всё, что было с Леной до замужества, стало казаться ей очень далёким и нереальным. Как будто это было до новой эры или на том свете. Непонятно почему, но она начала думать о своих бабушке и матери в прошлом времени. Как будто они жили когда-то очень давно. Да, фактически, теперь для Лены и не существовало ничего, кроме Андрея и их книг. Конечно, писал их Андрей один. Ведь он был очень талантлив, а она - просто неглупым и, главное, очень трудолюбивым и добросовестным исполнителем. Но она их редактировала. И печатала на машинке все многочисленные варианты. И часто подсказывала нужные мысли, без которых его книги не были бы тем, чем они в конце-концов становились. Потому что она всегда чувствовала, чего именно в них нехватает. И делала всё, чтобы он был счастлив и мог целиком отдаваться своей науке.

Семь лет такой жизни слились в один счастливый лихорадочный день. Она не жалела, что у них нет детей, ведь она знала, что тогда не сможет помогать Андрею. Что ребёнок в их единственной комнатке означал бы массу хлопот, которые неизбежно оторвут Андрея от науки. А без науки он не может быть счастливым. Значит, её долг - сделать всё возможное для счастья Андрея. Ведь сам он так много сделал для неё. С ним она, собственно говоря, стала совсем другим человеком, нашла себя. И благодарна ему за это. И всегда у него в неоплатном долгу. Так что ни о каком ребёнке не могло быть и речи. Да ей ведь никто и не был нужен, кроме Андрея.

Странно, однако, что детские воспоминания имели такую силу над ней. Несмотря на внешне безмятежную жизнь, Лена успела увидеть не только много счастья, но и много тяжёлого, горького и даже страшного. Но, кажется, за все это время, не было в её жизни ничего страшнее, чем ТОТ случай в первом "А".

Всё было очень просто и очень ужасно. После уроков Анна Ивановна повела Лену в учительскую и там какая-то незнакомая учительница из другого класса сказала, что это именно та девочка, которая вчера самым ужасным образом нагрубила ей в коридоре, а потом вырвалась и убежала. Лене казалось просто невероятным, что Анна Ивановна поверила ТОЙ учительнице, а не ей. Ведь Анна Ивановна знала и понимала всё на свете. Ведь Лена так любила её тогда. Любила и боялась. И никогда в жизни не могла бы обмануть. И только через много лет Лена поняла: просто отношения с коллегами, с которыми предстояло работать всю жизнь, были для Анны Ивановны, конечно, важнее, чем детская гордость и вера в непогрешимую справедливость любимой учительницы у какой-то одной маленькой девочки из многих сотен, а, может быть, и тысяч, прошедших через её руки за долгие годы учительской работы.

В ТОТ день Анна Ивановна сказала Лене, что не отпустит её домой, пока она не осознает своей ошибки и не извинится перед ТОЙ учительницей. Лена не плакала тогда. Она вообще никогда не плакала. Просто никак не могла понять - разве можно солгать? Ведь она никому не грубила, как же можно сказать, что осознала свою ошибку! Ей казалось, что стоит только всё это получше объяснить Анне Ивановне и та отпустит её домой. Но Анна Ивановна была неумолима: Лена будет сидеть здесь весь вечер, а может быть и всю ночь, пока не произнесёт убедительных слов раскаяния. Только и всего. И тогда она сможет уйти домой.

Ужас, обида, возмущение охватили Лену. И этот всегда слишком мягкий, но, как оказалось, гордый ребёнок, решился на то, на что потом Лена уже не решалась больше никогда: она восстала. Одна - против тех, кто был сильнее неё и от кого она зависела. Лена заявила, что будет сидеть в школе и день, и ночь, и всю жизнь, что она даже, может быть, умрёт здесь, но не извинится никогда, потому что не виновата ни в чём.

И потом, вспоминая эту никем не замеченную трагедию обычного школьного дня, Лена всегда удивлялась собственному мужеству и собственной гордости, которые, как ни странно, оказались заложенными в её душу и вдруг проявились так неожиданно и некстати. Конечно, в этой борьбе победила Аана Ивановна. Она была опытным, лучшим в школе педагогом, она знала каждую свою ученицу и смогла найти именно те, единственные слова, которые сделали Лену покорной. Она объяснила, что за неслыханную дерзость Лену немедленно исключат из школы и когда мама узнает об этом, ей станет так плохо, что она может даже умереть от огорчения. Значит, выбора у Лены не оставалось. Ведь, начиная борьбу, она думала только о себе и не подумала о маме. И она извинилась. А мама так никогда и не узнала об этом случае...

Интересно, были ли у других такие же трагедии в школе? У Неё, наверное, не было. Ну как же все-таки её фамилия? Неужели Лена забыла её навсегда? А, впрочем, это совершенно неважно. Так же как и неважно всё, что было с Леной в жизни. И что будет потом. Потому что потом в её жизни уже не будет больше ничего. Хотя она, может быть, и проживёт (даже страшно подумать!) еще лет тридцать-сорок.

Три года назад Лена начала думать в прошлом времени и о себе тоже. Когда ей было тридцать лет. Когда она вдруг поняла, что больше не любит Андрея. Он оставался прежним - ласковым, преданным и одержимым. А в ней вдруг что-то надломилось. А ей было все равно. Он был ей безразличен. Так же, как и его книги, его планы, его переживания. Она страшно устала от всего этого. И знала, что это уже навсегда. Как будто в её душе кончился какой-то завод, выданный ей на всю жизнь, но окончившийся почему-то так рано.

Теперь после лекций в институте, которые она раньше так любила и которые вдруг стала читать с трудом и отвращением, Лена не бежала, как прежде, домой, чтобы быть вместе с Андреем, чтобы поскорее сесть за письменный стол и сидеть до изнеможения за очередной книгой. Теперь она бесцельно ходила по улицам. Под снегом, под дождём. И с ужасом думала, что ей всё-таки придётся возвращаться. И лгать. И притворяться. Делать вид, что её интересуют эти дурацкие книги и эта проклятая микробиология. Что она страшно хочет вырваться с ним на новую картину или прочесть интересную книгу. Придётся улыбаться ему, делать участливое лицо, слушая его рассказы о делах на работе, что-то говорить, спрашивать, советовать. А ей было тяжело теперь даже и это. И ей хотелось только одного - бросить всё и бежать куда-нибудь как можно дальше. Забиться в угол. Не видеть никого. Забыть всё. И умереть.

Ни один нормальный человек, наверное, не смог бы её понять. Ведь Андрея нельзя упрекнуть абсолютно ни в чём. Он был прекрасным мужем и многие женщины завидовали ей. Одинокие и даже замужние. А она теперь завидовала им всем. Особенно одиноким, которым не за кого отвечать. Которые делали, всё, что хотели. Жили, как хотели. Которым не надо никому безмятежно улыбаться, когда хочется броситься на пол и биться в истерике. Когда хочется послать все к чёрту, но приходится улыбаться. И она улыбалась. Она притворялась. Уже три года. И это никак не проходило.

А он не замечал ничего. Рядом с ним был живой труп, а он этого не видел. Потому что Лена слишком хорошо его изучила за эти годы. Потому что только она одна могла его обмануть так, чтобы он не догадался ни о чём. Потому что у неё, как оказалось, была железная воля. Ведь она отвечала за него. За его счастье и душевный покой. За его книги, которые она теперь ненавидела. Она не могла его бросить. Просто так. Ни с того ни с сего. Ведь она прекрасно знала, что он этого не переживёт. Он сломается сразу, как все сильные люди. А она была слабая и поэтому могла терпеть. Терпеть, сколько хватит сил. А сил должно хватить до конца. Слишком большая ценность - человеческая жизнь. Тем более, такого человека, как Андрей. И ведь эту жизнь он доверил ей.

Лена чувствовала себя виноватой перед ним. Ей было больно жить и она безумно устала от жизни. Если бы Андрей вдруг умер (не по ее вине, разумеется), она ощутила бы только облегчение. И ничего больше. Но он был здоров. И ему не было еще и сорока. Она знала, что предает его каждый день, каждый час, но ничего не могла с собой поделать...

Красивая молодая женщина вышла со своим спутником на какой-то станции. У Неё все было еще впереди. И любовь, и, может быть, даже дети. Она не жила воспоминаниями. Она жила здесь и сейчас.

Как только они вышли, Лена вдруг вспомнила, как Её зовут. Калигина Юля, вот как! Хотя это, конечно, давно уже не имело абсолютно никакого значения.

Музыка.

Таня Союшева была белокурая, голубоглазая, пухленькая девочка из десятого "А", которая очень нравилась Володьке Смольникову. У Смольникова был маленький японский магнитофон, который очень нравился Витьке Ивлеву из десятого "Б". Таня ненавидела Витьку за наглые глаза и циничную усмешку. К тому же он очень плохо учился и ему было на все наплевать.

Однажды вечером после уроков Витька подошел к Тане. И сказал, что Таня ненавидит его совершенно зря. Он совсем не такой. И что Таня, между прочим, абсолютно не разбирается в людях. Как ни странно, на этот раз на его лице, действительно, не было обычной ухмылки. Они вместе пошли домой, потому что жили в одном доме, только на разных этажах. А Володя, кстати, жил на пятом этаже в доме напротив.

По пути Таня с удивлением узнала, что Витька кончает музыкальную школу и его любимые композиторы (кто бы мог подумать!) - Бетховен, Моцарт и Бах. Таня тоже очень любила музыку и зашла к Витьке послушать, как он играет. Тем более, что он, может быть, все-таки и врал.

Дома у Витьки никого не было. Сначала они сидели у незашторенного окна и пили чай. Таня хотела скорее вернуться домой кое-что сделать, но от чая отказаться было просто невозможно. Тем более, что Витька оказался очень вежливым и радушным хозяином. Это был просто совсем другой человек. Он подкладывал Тане малиновое варенье и говорил о музыке, которую, действительно, очень любил.

А потом Витька сказал Тане, что сыграет для нее Лунную сонату. Но только он смущается, когда на него смотрят. И поэтому он лучше сыграет в темноте. На память. Если Таня не возражает. Тем более, что в комнате довольно светло из-за фонаря.

Таня села на диван, а Витька выключил свет и сел за пианино. Играл он, действительно, очень хорошо. Он сыграл Лунную сонату, а потом что-то ещё и ещё. Он играл долго, а когда кончил и зажёг свет, глаза его блестели, а лицо было каким-то совсем незнакомым, одухотворённым и в то же время загадочным...

Потом Таня ушла домой. Дома она занялась стиркой. Она стирала и думала, что совершенно не разбирается в людях. Ей всегда нравился Володя Смольников, а оказалось, что Витька такой интересный человек. Кто бы мог подумать!

В то время как Таня стирала, Витька вышел из дома и направился к Смольникову, чтобы забрать у него японский магнитофон, который ему всегда так нравился. Потому что они поспорили. Витька сказал Смольникову, что Союшева - такая же стерва, как и все. Только корчит из себя недотрогу. А стоит её разок проводить домой, как она согласится на всё. И Смольников сам сможет это прекрасно увидеть из своего окна на пятом этаже.

С тех пор Таня ничего не могла понять. Смольников смотрел на неё с ненавистью. Витька больше никогда не подходил к ней и не говорил о музыке. Он ухмылялся ещё омерзительнее, чем прежде. А девчонки о чём-то шептались и хихикали, глядя ей вслед. Она, действительно, совершенно не разбиралась в людях...

Очень длинное одиночество

Целыми днями Таня гуляла по пляжу. Одна. Она ходила, внимательно всматриваясь в лица людей и мечтала. О том, что, может быть, сегодня встретит человека, который поймет её душу и станет ей близким. На всю жизнь. Хотя, конечно, это было просто глупо. Если он не встретился до сих пор, то вряд ли уже встретится теперь. Ведь ей было целых тридцать семь лет.

Те, кого она видела вокруг, вызывали у неё только отвращение. Целыми стадами ходили они по пляжу, полуголые, с красными квадратными лицами. В белых пляжных кепочках и с невыносимо орущими транзисторами на груди. Некоторые из них были совсем ещё белые, другие черные, почти как негры, а третьи - красные, потому что сгорели. И все какие-то одинаковые, просто омерзительные. Если бы кто-нибудь из них вдруг захотел познакомиться и поухаживать за ней, Таня в ужасе убежала бы. Но даже и они, ни один из них, не хотели этого.

Многие отдыхали целыми семьями - муж, жена, детишки. Или совсем пожилые супруги. Или молодожёны. Этим, тем более, ни с кем знакомиться не хотелось. Иногда всё-таки на пляже попадались такие, которые, как казалось Тане, могли бы ей понравиться. Но они почему-то обычно были моложе Тани. И не одни. Рядом с ними всегда порхали хорошенькие молоденькие девушки, сравнивать себя с которыми было бы просто смешно.

Отпуск уже давно стал для неё, наверное, самым грустным временем года. Когда она особенно остро чувствовала своё одиночество, постоянно думала о неудавшейся личной жизни и хотела поскорее вернуться на работу. Тогда начнутся лекции, семинары, симпозиумы, конференции и командировки и ей просто совершенно некогда будет думать о чём-нибудь кроме них. И тогда она забудет о грусти до самого следующего отпуска.

Уже целую неделю ходила Таня по пляжу одна. Навстречу ей тоже попадалось много одиноких женщин. Но они чаще всего были толстые, старые и некрасивые. А Таня знала, что она интересная и на вид ей никак нельзя дать больше тридцати. И ей казалось, что они смотрят на неё с удивлением и сочувствием. С независимым видом проходила она мимо, но в глазах её светилась застарелая тоска.

Уже несколько дней Таня испытывала одно желание, которое усиливалось с каждым днем. Ей хотелось помыться. Баня находилась в другом поселке и до неё надо было добираться на электричке. Но Таня никак не решалась предпринять это путешествие. Она слишком хорошо знала жизнь. Она не сомневалась, что если, совершенно независимо от дня недели, она соберёт чистое белье, мыло и полотенце, сложит их в тазик и поедет в баню, то именно в этот день баня будет обязательно закрыта. И тогда пропадёт полдня отдыха. А она и так собиралась отдыхать не сорок восемь положенных ей дней, а всего три недели, потому что дома ее ждала уйма работы.

Однажды она узнала, что недалеко от дома, где она снимала у хозяйки комнату, есть санаторий, а при нем котельная, где можно прекрасно вымыться в душе, если дать пятьдесят копеек истопнику дяде Пете. И это было просто прекрасно. Гораздо лучше, чем тащиться неизвестно куда, в какую-то баню, от которой всегда можно ождать любого подвоха.

Дядя Петя оказался невзрачным старичком, который обрадовался неожиданному приработку и охотно пустил Таню в душевую. Он начал суетливо стлать на пол чистые газеты, чтобы Таня не испачкала ноги, и даже предложил потереть ей спину. При этом Таня заметила, что он смотрит на неё сальными глазками. Ей стало смешно и противно. Она не могла раздеваться, потому что дядя Петя всё никак не уходил. Тогда Тане стало ещё и досадно. И жалко своего времени, которое она теряла зря и которое могла провести на пляже. Из вежливости пришлось задать несколько вопросов. А дядя Петя обрадовался возможности поговорить. Он сел на деревянную лавку, куда клали бельё, и начал о себе рассказывать. Таня тоже села рядом и начала слушать. Теперь ей уже не жалко было своего времени, потому что она любила слушать рассказы о чужой жизни и потому что её собственная жизнь всегда казалась ей неинтересной и однообразной.

Оказалось, что дяде Пете уже почти шестьдесят. Что он провоевал всю войну и был командиром моторизованного батальона. А сейчас работает на полторы ставки, получает пенсию и неплохо зарабатывает. У него свой домик с садом и огородом. И он сам посадил яблони, огурцы, розы и другие цветы, потому что он их очень любит. А баба на шесть лет его старше. И даже три раза при смерти была. От печени, но врачи её каждый раз спасали. А её сыну тридцать четыре года, но работать он ни за что не хочет. Уже четыре раза в тюрьме отсидел. Только и знает, что пить, дебоширить да деньги вымогать. Даже девяностолетней бабке угрожает, если мало ему дает.

Таню удивило, когда он сказал "её сын". Она переспросила и узнала, что дядя Петя не местный. Он приехал сюда сразу же после войны и сошелся с женщиной, у которой уже был маленький ребёнок. Так здесь при ней всю жизнь и прожил. Мальчик вырос, зовет его отцом, но с женой они так и не расписались. А своих детей у него нет.

Тане снова стало противно. Прожить с женщиной всю жизнь, вместе вести хозяйство, растить ребёнка и не расписаться! Она так и сказала дяде Пете. И с удивлением узнала, что расписываться, оказывается, она сама не хочет. Потому что так - она хозяйка всему: и дому, и мебели, и огороду. И после её смерти всё достанется только её сынку. Кроме самой маленькой комнатки на чердаке, где живет дядя Петя. А если они распишутся - дядя Петя станет полноправным хозяином всего, а этого она как раз и боялась всегда хуже смерти. И так всю жизнь - никто ей не был нужен, кроме сына. Для него она и помидор рыночных, самых ранних и дорогих купит, и курицу зарежет. А для мужа - никогда. Придёт он с работы, сам себе чего-нибудь на скорую руку сготовит и ест. А ведь у него язва желудка. А когда и вообще кусок в горло не идет. И хочется бросить всё к черту и уехать куда-нибудь. И бросил бы. Если бы только найти человека хорошего. На край света за ним бы пошел. Вот и получается, что дядя Петя работает всю жизнь. На полторы ставки да еще пенсию получает. И по дому все сам делает - ведь она совсем уже ничего не может, а сын не хочет. И оказывается, что он здесь безо всяких прав. Вообще - никто. И никому не нужен. И податься ему теперь уже совершенно некуда. Никакой родни нигде не осталось.

Таня смотрела на дядю Петю и видела рядом с собой уже не безликого невзрачного старичка с масляными глазками, а несчастного человека, почти такого же одинокого, как и она сама. Ненужного никому - ни жене, ни сыну.

Когда Таня вымылась и хотела уходить, она увидела, что снова пришел дядя Петя и смотрит на неё жалкими умоляющими глазами. "Милая, может зайдете ко мне ненадолго в дежурку?" - бормотал он и трогал её за руку. Тане опять стало противно. "Дядя Петя, да ведь у вас жена есть", - сказала она. И опять оказалась неправа. С женой дядя Петя не жил вот уже как четыре года, потому что она всё время чуть ли не при смерти. Таня посмотрела на дядю Петю - на его тщедушную фигуру, белесые брови, седую щетину на впалых щеках и на золотой зуб, который блестел во рту среди других подозрительно ровных и одинаковых, наверное вставных зубов. "Неужели вам до сих пор ещё хочется?" - удивилась она. "Хочется, ещё как хочется!" - с отчаянием сказал дядя Петя. - "Иногда света белого не видишь. И позволить себе ничего не могу. Ведь все меня знают здесь. Так и мучаюсь. Вот только как выпьешь, так вроде и легче становится".

Таня раздумывала всего несколько секунд. Ей, собственно говоря, было всё равно, а человек мучался. И она прошла в дежурку. Там стоял столик, на котором она увидела маленький транзистор, ворох газет и очки. Рядом стояла узкая кушетка, застеленная чем-то зелёным. Таня разделась и легла на кушетку. Она не испытывала абсолютно никакого стыда, лежа голая перед человеком, которого видела впервые.

Дядя Петя суетливо раздевался и, казалось, просто ошалел от счастья. От него сильно пахло потом, у него была морщинистая, совсем старческая шея и чёрные от угля ногти. Он с нежностью смотрел на Таню и сокрушался, что напрасно выпил сегодня. Так получилось, что в котельную как раз утром пришли слесаря чинить трубы и их нельзя было не угостить. А с ними и сам выпил, конечно. Если бы он знал, что ему выпадет такое счастье, если бы знал!

В дежурке было очень жарко и душно, а дядя Петя быстро уставал. Тогда он отдыхал, смущенно объясняя Тане, что это из-за водки, которой он и выпил-то совсем немного, и всё просил простить его, что мучает ее так долго.

А потом он никак не хотел, чтобы Таня сразу же ушла и умолил ее остаться хоть ненадолго. Он с нежностью смотрел на неё и спрашивал, как же он может её отблагодарить. "Может, деньги у вас кончились, так я с книжки сниму, у меня есть", - с надеждой говорил он и опечалился, когда Таня сказала, что не кончились. Он хотел купить ей янтарные бусы. Или, например, туфли. Какие она захочет. Но Таня опять сказала, что у неё всё есть и ей ничего не надо.

Таня всё порывалась уйти, но он каждый раз умоляюще смотрел на нее и удерживал её. Завтра у него был выходной и он хотел вместе с ней пойти на речку или в лес. Но Таня опять отказалась. "Так, может быть, вы придете послезавтра?" - уже почти безнадёжно спрашивал он и всё же чуть не заплакал, когда услышал, что больше Таня не придёт никогда. Он был старый и ужасно жалкий.

Его нежность просто поразила Таню. Он смотрел на нее преданно, с благоговением. Он не знал, чем только угодить ей и его страшно огорчало, что она отказалась даже и от огурцов, которые он вырастил сам на своём огороде и хотел положить ей в сумку. А ведь он имел полное право презирать её. Но ему это совершенно не приходило в голову. Наоборот, он говорил Тане, что виноват перед ней, что уговорил её на такое дело, и ей было странно слышать это.

Она казалась ему совсем юной и он страшно удивился, когда узнал, что ей уже тридцать семь. Но всё равно продолжал смешно называть ее "мой дитёнок". Он восхощался её телом, лицом, волосами. "Как же вы так сохранились, что вам не дать больше двадцати пяти? Ведь я слыхал, что женщина очень быстро стареет, если от мужа гуляет", - спросил он. Таня не нашлась что ответить и только рассмеялась. Ведь он всё равно бы никогда не поверил, что у неё вообще не было никого вот уже четыре года, с тех пор как она ушла от мужа. Да это, собственно говоря, и не имело к нему никакого отношения. Он всё равно никогда не смог бы понять ни её жизни, ни её мыслей, ни забот.

Когда она совсем собралась уходить, дядя Петя больше не удерживал её. И не просил пойти в кафе или притти завтра. Он смотрел на неё потухшими глазами и ничего не гворил. Он только слушал её и грустно кивал головой. А она говорила, что ему нельзя бросать всё здесь и идти за ней на край света. Что она не может с ним расписаться, хотя паспорт у него и совершенно чистый. Ведь у неё самой в паспорте штамп с человеком, которого она давно уже только ненавидит. И это была чистая правда. И что у каждого из них своя жизнь, а всё что было - просто случайность. "Господи, как же я теперь буду без вас?" - только и сказал дядя Петя, когда Таня уходила совсем.

Она шла по пляжу, чистая и красивая. Она думала о дяде Пете и о себе. Как же так получилось, что он был готов отдать ей всего себя, всю свою душу, а ей эта душа была совершенно не нужна? Конечно, он стар и малокультурен. И у них нет абсолютно ничего общего. Кроме этой случайной встречи. И душа его бесхитростна и примитивна. Но ведь это было всё, что у него есть, и это всё он готов отдать ей. Сразу и целиком. А ей, как и его теперешней жене, он, со всей своей ищущей участия душой, совершенно не нужен. Так же как и она не нужна никому. Кроме дяди Пети. Но ведь об этом просто смешно говорить.

Таня шла по пляжу и уже не рассматривала тех, кто попадался ей навстречу. Ей совсем не хотелось, чтобы с ней кто-нибудь познакомился. Ведь она знала теперь, что даже если рядом с ней и будет кто-нибудь, то она всё равно останется одна. Совершенно одна. Как и прежде, как и всегда...

Собачонка.

Нелли задержалась на работе и возвращалась домой слишком поздно. А ведь завтра утром она уезжает в командировку и ей надо ещё помыться и собрать вещи. Около дома стоял какой-то мужчина. Рядом с ним бегал щенок месяцев трех или четырех. Это был почти овчарёнок с прекрасно стоящими ушами, прямым опущенным хвостом и громадными лапами. Хотя, совершенно очевидно, что не чистопородный.

Нелли погладила щенка и он радостно завилял хвостом. Потом он лизнул её в лицо и она засмеялась. "Возьмите его себе, - сказал мужчина. - Мне он не нужен. Дети притащили, а мне возиться". "Не могу", - сказала Нелли. Не могла же она объяснять, что живет одна, да ещё в общей квартире. Что соседи у неё отвратительные и она без конца мотается по командировкам. И что она всю жизнь мечтала о собаке. Это было ни к чему, да он всё равно и не поверил бы.

"Вот и я не могу. Ну и черт с ним!", - сказал мужчина и пошел прочь. Щенок хотел побежать за ним, но мужчина замахнулся на него и щенок, завизжав, кинулся к Нелли. Было очевидно, что Нелли ему нравилась гораздо больше, чем его прежний хозяин. Ведь она гладила его и пока ещё ни разу не била. Нелли привела щенка домой и накормила. Он был очень худой и никак не мог наесться. Нелли очень хотелось накормить его досыта, но она знала, что если он всё время голодал, то потом ему станет плохо.

Нелли просто не знала, что делать. Если бы она завтра не уезжала, она бы подержала его несколько дней у себя. Может быть, за это время и удалось найти ему нового хозяина. Обращаться к соседям было бесполезно. Нелли взяла веревку, привязала её к ошейнику и вышла из дома. Щенок доверчиво бежал рядом.

Вообще-то Нелли отличалась болезненной застенчивостью, хотя ей уже и было тридцать пять лет. Самым мучительным для неё всегда было обращаться к незнакомым людям. Тем более с просьбой. Но теперь ей было все равно. Ведь другого выхода не было. Она подходила к каждому, кто встречался ей на пути и спрашивала: "Вы не возьмёте собаку?" Люди улыбались и все отвечали совершенно одинаково: "Спасибо, нам не нужно. У нас своя дома есть". Можно было подумать, что город просто кишмя-кишит собаками. И никто не задавал никаких вопросов.

Начало темнеть и прохожих становилось всё меньше. Теперь уже получалось, что как будто Нелли просто гуляет одна со своим щенком. Её дом находился у леса, недалеко от кольцевой дороги. Вдруг из леса вышла женщина. Грязная, лохматая и совершенно пьяная. Кроме неё, вокруг не было ни души. Нелли подошла к ней и спросла, не нужен ли щенок. Когда до женщины дошло, в чём дело, она начала придирчиво разглядывать щенка. И наконец, заявила: "Я его беру. Спать вместе будем на диван-кровати. Я его буду мясом кормить. Досыта. А есть не станет - убью".

Чувствуя себя преступницей, Нелли передала женщине веревку. Ей казалось, что она сама, собственными руками, уже убивает щенка. Но ведь никто, кроме этой женщины, взять его не согласился. Нелли пошла к своему дому, а женщина направилась обратно к лесу. Ноги её заплетались. В одной руке она держала большую хозяйственную сумку, а в другой - верёвку со щенком.

Нелли успела сделать всего несколько шагов, как щенок вырвался и побежал за ней. И Нелли поняла, что женщина, даже если и не передумает по дороге, просто не сможет довести щенка до дома. И Нелли вернулась.

Оказалось, что женщина живет довольно далеко, за кольцевой дорогой. Что зовут ее Анна Петровна, можно даже просто тетя Аня, что у неё трое взрослых детей, а муж давно погиб на стройке, когда там что-то обвалилось. Она несла свою сумку, а Нелли вела щенка. Временами ей приходилось поддерживать тетю Аню, так как недавно прошёл дождь, а в лесу на глинистых тропинках было скользко.

Женщина всё плутала по лесу, где было уже почти совсем темно. Она уверяла, что найдёт дорогу домой, но почему-то путалась на дорожках, делала самые неожиданные зигзаги, а иногда даже поворачивала назад. И вообще она никуда не торопилась и ей хотелось поговорить. Нелли ей очень понравилась, хотя она и сказала, что её имя слишком сложное и запомнить его просто невозможно. И поэтому она её лучше будет просто звать Лена, как свою дочку.

Тётя Аня шла и рассказывала, что после смерти мужа она так больше и не вышла замуж и одна подняла троих детей. Что старшая дочка уже замужем, но муж у неё - не приведи господь. Что младший сын осенью пойдет в армию и поэтому новый костюм она решила ему пока не справлять, хотя деньги у неё уже и отложены. Что ей недавно вырезали язву желудка и она сокрушалась, что из-за темноты Нелли никак не сможет посмотреть на её шов.

Временами она останавливалась, говорила, что устала и ей надо отдохнуть. Нелли всё меньше была уверена, что тетя Аня вообще когда-нибудь найдет дорогу домой. Слава богу, что сама Нелли хорошо знала этот лес и не могла заблудиться. Но она боялась, что теперь вместо одного щенка ей придется возвращаться домой еще и с пьяной тетей Аней.

В одном месте они наткнулись на двоих мужчин, выпивавших под кустом. На траве перед ними стояла бутылка водки и лежала колбаса. Мужикам было скучно одним и они пригласили женщин присоединиться. Несмотря на возражения Нелли, тетя Аня охотно приняла приглашение. Из своей сумки она достала граненый стакан и две бутылки пива, которыен присоединила к угощению. Нелли, хотя ей и было стыдно признаваться в этом, сказала, что она не пьёт и даже не курит. Но её никто не стал слушать и ей пришлось выпить вместе со всеми. Они посидели, поговорили о жизни. Наконец тетя Аня собралась идти дальше. Уже было около одиннадцати часов вечера.

Как ни странно, в конце-концов они всё-таки, действительно, добрались до дома. Это была серая панельная пятиэтажка. Тетя Аня, конечно же, жила на пятом этаже. Она велела Нелли подождать её вместе со щенком на лестничной клетке, потому что ей надо было выяснить, как отнесутся к щенку дома.

Прошло минут пятнадцать, но за дверью было тихо и оттуда никто не выходил. Тогда Нелли позвонила соседям. Приятная молодая женщина сказала, что тетя Аня всегда была такая шалавая и не надо было её даже слушать. Что у нее, действительно, трое детей и все дети очень хорошие. Но собак они никогда не держали и щенка, конечно же, не возмут. И ей самой щенок тоже совсем ни к чему.

Нелли подождала еще немного и позвонила тете Ане. Ей открыл какой-то совсем молоденький паренёк. Наверное, это был младший сын тети Ани, который осенью собирался уходить в армию. Он, видимо, только что мылся и был в одних трусах. Увидев Нелли, он смутился, почему-то присел на корточки и прикрыл грудь руками.

Чтобы не смотреть сверху вниз на его русую макушку, Нелли тоже присела на корточки, только по другую сторону двери, и спросила, не возьмут ли они щенка. "Какого щенка?" - спросил парень и Нелли показала ему на щенка, сидевшего сзади нее в углу на лестничкой площадке.

Лицо у парня было открытое и очень симпатичное. Он вытянул шею и через нелино плечо посмотрел на собачонку. "Этот?" - спросил он, как будто на площадке была еще какая-нибудь другая собака. - Да ведь он уже большой, а я думал, совсем маленький. Кобель?" "Мужчина, - ответила Нелли на секунду смутившись. - И ему, наверное, уже месяца три-четыре". "Ну тогда возьмём, - сказал парень. - У нас как раз недавно на даче собака умерла. Ей уже двенадцать лет было. И мы его во вторник на дачу отвезём".

Нелли просто опешила. Ведь она уже и не надеялась ни на что. "Правда? Неужели вы его правда возьмете?" - только и могла сказать она. Нелли передала щенка парню, записала на всякий случай его телефон и пошла домой.

Она долго еще шла через лес, потому что было темно и скользко. Она шла и думала, что если про собаку сказали "умерла", если собака прожила двенадцать лет, то щенку у них будет неплохо. Она вернулась домой очень поздно и начала мыться и собираться в дорогу.

Утром, перед самым выходом, Нелли позвонила. Хотя ей и было неудобно беспокоить незнакомых людей. Она узнала, что щенок хорошо поел, что ночью он ничего не погрыз, что он очень ласковый и с ним уже погуляли два раза. Нелли взяла чемоданчик, заперла свою комнату и поехала на вокзал.

Да исцелися сам!

Тянулись недели, а старуха всё никак не умирала. Ещё бы! Ведь если человек прожил девяносто четыре года, то его организм так быстро не сдается. Хотя, конечно, чем быстрее он умрёт, тем лучше для него самого - меньше будет мучиться.

Характер у неё и до сих пор был просто прекрасный. Она лишь тихонько стонала, ходила под себя и ничего не требовала. Только время от времени заплетающимся языком просила попить, или почесать ей спину, или поднять ее, чтобы встать. Ей очень хотелось встать и куда-то идти, идти, идти...

Тогда Магда в сотый раз объясняла старухе, что идти она пока никуда не может, вот завтра это возможно и получится, а пока придётся полежать. И она отвлекала ее глотком бульона, цветами в вазе, дождём за окном или ещё чем-нибудь. Старуха успокаивалась, чтобы через несколько минут начисто все забыть и снова забормотать: "Хочу встать, встать, встать ...". Она совершенно и не догадывалась, что умирает. Такое счастье, к сожалению, выпадает далеко не всем.

Прошло двенадцать лет, но и до сих пор Магда всё ещё видела, как умирал её муж. Она это помнила все годы, каждый день, каждую минуту. Всегда. Это стало частью её жизни. Он был медик и прекрасно знал, что у него рак легких. Сначала он не очень и мучился, только задыхался немного. А когда ему стало хуже, а потом он и совсем слег, Магда осталась с ним в больнице. Она не выходила оттуда три месяца. У нее было такое ощущение, что она, живая, замурована в склепе вместе с мертвецом, и что обречены они оба.

Как страстно хотела она, если бы это было возможно, умереть вместо него, но умер все-таки он, а она осталась жить. Первое время она поддерживала мужа под руки, чтобы он мог дойти до кресла у окна и смотреть на больничный парк. Потом она поддерживал его в кровати, чтобы он не обливался супом. Потом она сама кормила его с ложки, обтирала теплой водой, давала судно, делала уколы. По пятнадцать уколов в день, хотя и знала, что они его не спасут. Когда ему стало совсем плохо, ухаживать за ним стало даже легче. Ведь есть он перестал совсем, а уколов осталось всего один-два в сутки. Но это уже были наркотики.

И все эти месяцы их глаза постоянно встречались. И нельзя было ни отвернуться, ни сказать что-нибудь незначительное дрогнувшим голосом. Нельзя было даже выплакаться ночью. Ведь он был совсем рядом. Оба они по ночам ловили дыхание друг друга. И каждый знал, что другой не спит. При нем Магда так и не заплакала ни разу. Ему ведь и так было тяжело. Гораздо тяжелей, чем ей. Ведь умирал он, а не она...

За эти три месяца они так ни о чём и не поговорили. И не потому что у Магды не было свободного времени. Дни и ночи уходили на то, чтобы его кормить, мыть, поворачивать, поддерживать, давать лекарства, делать уколы. Когда во время приступов Магда поддерживала его слабеющее тело, крепко прижимала его к себе, им обоим казалось, что ему становится немного легче. Оба знали, что во время одного из таких приступов он умрёт и тогда она будет отчаянно сжимать в руках только мёртвое тело, которое только что было живым человеком, её мужем.

Они всегда настолько любили и понимали друг друга, что говорить им теперь уже не нужно было ни о чём. Он не хотел терзать её разговорами о своей смерти. А говорить о чём-нибудь другом было просто бессмысленно. Ведь обо всём другом они и так говорили всю жизнь.

Когда Магда вышла из заточения, первым её чувством было удивление. Удивление, а не горе. Ведь горе было с нею уже давно. С тех пор, как она узнала, что он обречён. Она понимала, что мир остался прежним, что людям нет и дела до неё, но всё же было странно и даже просто жутко видеть нарядных людей на улицах, прекрасное приморье с соснами и дюнами, беззаботных малышей в колясках, свежие номера газет. И всё остальное тоже. В то время как его - уже не было. Сама она, хотя ещё и жила, но ей казалось, что она тоже умерла. Наверное, если бы не их дочь, она умерла бы на самом деле.

Да, немногие могут умереть так, как умер её муж. Для большинства людей нет ничего важнее собственной смерти и это, конечно, совершенно естественно. А он до самого конца больше думал о ней и о дочери, чем о себе самом. Это и давало ему силы держаться до конца. А ведь большинство людей перед смертью в ужасе пытаются ухватиться за что-нибудь. За бога, например, о котором они, может быть, никогда и не думали раньше и в которого вдруг начинали верить, поняв, что обречены. Хотя ведь каждому и так прекрасно известно, что человек обречён на смерть с самого момента своего рождения.

Магда любила говорить с умирающими о боге. Она знала, что обладает большим даром убеждения. Её прекрасные чёрные глаза на прекрасном аскетическом лице горели фанатическим блеском. Для каждого она находила свои, доходящие до их душ доводы. Убедительные для каждого - и для самого простого, безграмотного человека, и для рафинированного интеллектуала. Ведь она хорошо знала жизнь. И, к тому же, кончила два университета, знала несколько языков, а когда-то прекрасно пела и неплохо рисовала.

Наверняка, при жизни многие из тех, кому она теперь помогала умереть, были эгоистами, подлецами, а может быть даже и преступниками. Но ведь теперь всё это уже не имело никакого значения. Теперь они умирали и не были нужны никому. Кроме Магды. Она, как собачонка, спала свернувшись и не раздеваясь где-нибудь рядом с очередным живым трупом и слышала каждое движение "своего" умирающего. Чтобы моментально открыть глаза и протянуть руку к чашке, если он хотел пить, или к судну, если он хотел облегчиться. Или завести долгий разговор о жизни, если он ещё был в состоянии говорить и хотел излить ей душу. Ещё до того, как он успевал выразить свое желание. Потому что она угадывала их желания всегда. Ведь не все могли говорить, некоторые уже только мычали или стонали. Но самое ужасное было тогда, когда умирающие дни и ночи кричали от боли. Тут уж Магда не могла помочь ничем.

Магда чувствовала "своего" умирающего потому, что каждый раз она жила последним кусочком жизни того, кто на этот раз волей случая оказывался рядом с ней. Ведь своей жизни у неё давно уже не было. С тех пор, как умер её муж. И с тех пор, как вскоре после этого в автомобильной катастрофе погибла её дочь.

Работа Магды была не только очень тяжёлой - безо всякого отдыха, дни и ночи, которые выливались в недели и месяцы, в потом и в годы исступленной, фанатичной жизни для других людей. Для тех, кто уже больше не был нужен никому, а нередко даже и самому себе. Но и грязной. Ведь чаще всего умирающие ходили под себя, нередко их рвало, их невозможно было по-настоящему вымыть и обычно они бывали очень зловонны. Но у Магды отсутствовало всякое чувство брезгливости. У неё была только безумная жалость и неутолимая потребность помогать другим. И она делала всё, что надо и ещё в тысячу раз больше того, что надо. Каждый раз она становилась вторым "я" умирающего. И умирала вместе с ним. Только, к сожалению, сама она после этого всё ещё продолжала жить. Чтобы снова умирать со следующим. И ещё многие годы быть несчастной, у которой ничего нет, кроме смерти. И одновременно очень счастливой. Потому что так, как она, так никто ещё не был нужен десяткам и даже сотням людей в самые последние, самые тяжелые минуты их жизни.

Никто не заставлял её выбрать этот путь. Её друзья не сомневались, что после смерти мужа она, с её красотой, умом и прекрасным характером, недолго будет одинокой. Ведь ей было тогда всего тридцать три года. Она и не осталась одинока. Но только не так, как думали остальные. Она не была одинока со своими умирающими. Она знала, что одиночество - самое ужасное, что может быть с человеком, если, конечно, не считать смерти. А самое ужасное одиночество - это одиночество умирающего. И она была счастлива, что спасла многих. Не от смерти, конечно. От смерти спасти невозможно. Но от одиночества. Одиночества умирающего человека.

Все считали её полупомешанной. Но она знала, что это, к сожалению, не так. К сожалению, потому что сумасшедшим, наверное, жить легче. Просто она слишком любила мужа и дочь, чтобы начать новую жизнь без них. Для себя. Жить же для других она, к счастью, (или к несчастью?) всё ещё могла. Считалось редчайшей удачей, когда удавалось пригласить к умирающему именно её. Ведь на неё всегда была очередь. Хотя за неё и приходилось платить громадные деньги. Разумеется, больнице, где она работала, а не ей самой.

Иногда, оплакивая вместе с умирающим его жизнь, несбывшиеся надежды, давние обиды, горькие разочарования, которые всё ещё терзали его душу, Магда мельком думала о том, что ей самой придется умирать в одиночестве. Интересно, от чего и как умрет она? От рака? Водянки? Инфаркта? Впрочем, ей это было всё равно. Она надеялась только, что ей не придётся лежать месяцами - грязной, вонючей, всеми заброшенной. А впрочем, если и придется, то это тоже в конце-концов не так уж и важно. Не она первая, не она последняя. И это тоже ведь кончится когда-нибудь.

Магда любила говорить с умирающими о боге. Потому что обычно это их успокаивало больше всего. Она говорила о его всепрощении и о вечной жизни человеческой души. О божьей мудрости и о том, что всё, что ни делается - всё к лучшему. И им становилось легче. И Магда была счастлива. А в те редкие минуты, которые оставались у неё свободными, Магда писала. Она писала рассказы о жизни тех, кто прошел через её руки, доверил ей свою душу, но уже не мог рассказать за себя ничего. За мёртвых теперь говорила Магда. Она не знала, были ли эти рассказы плохими или хорошими, она не знала, какова будет их дальнейшая судьба. Просто она чувствовала себя обязанной написать их. И ещё в свободные минуты Магда иногда думала о том, что когда будет умирать она, рядом с ней не будет никого и ей самой не помогут мысли о боге. Просто она не будет думать о нём. Ведь она не верила в бога никогда...

И вы тоже любите Гесиода?

На завтрак были говяжьи котлеты. Она ела их с отвращением. А ведь по-настоящему - надо есть с аппетитом, иначе пища плохо усваивается организмом. Просто вчера вечером в магазине уже не было ничего другого.

Она ела и представляла себе корову. Рыжую или пеструю. Старую или молодую. Рогатую или комолую. Неважно какую. Главное, что у этой коровы были добрые глаза. Что она любила хозяйку и мычала от горя, когда та долго не шла с подойником. Она тыкалась мокрым носом в хозяйские руки, чтобы получить кусок черного хлеба с солью. У неё было большое вымя и каждый день она давала людям молоко. А вот теперь из неё сделали котлеты. Котлеты просто застревали в горле...

Потом она пила чай. Белый эмалированный чайник кипел на плите. И она думала при этом, что человек совершенно невольноо убивает столько живого вокруг. Ведь миллионы ни в чем неповинных бактерий, в том числе и совершенно безвредных или даже просто полезных, погибают в воде при кипячении! Чай она, правда, пила с удовольствием, но вот уже много лет не могла отделаться от этих мыслей.

На работе она, как всегда, целый день осматривала больных детишек, прописывала лекарства, накладывала швы, вправляла вывихи. В обеденный перерыв она ела в столовой только вегетарианскую пищу: салат из капусты и манную кашу. Потому что если уничтожают прекрасный, зеленый, совершенный кочан капусты, маленькое чудо природы, то это все-таки не так грустно, когда убивают живую добрую корову.

Вечером она шла домой по тропинке, стараясь не наступать на траву, потому что растения тоже всё чувствуют и без крайней необходимости нельзя уничтожать ничто живое. Она шла и мечтала о том, что вот сейчас придёт домой, ляжет на диван и возьмет в руки томик Гесиода. Она будет читать о природе, о простой и гармоничной жизни древних, об их стадах и здоровой пище поэта - вине и овечьем сыре. И тогда она забудет обо всём на свете...

На столе лежало письмо от матери. Мать опять писала, что долгое молчание дочери тревожит её. Не случилось ли чего. Тоогда мать сразу бросит всё и приедет. Хотя и надеется, что просто, как всегда, дочь безумно занята и совершенно разрывается между работой и любимым исксством. Ведь она такая талантливая - не только прекрасный врач, но и пишет замечательные стихи.

Она взяла письмо и положила его к стопке других таких же писем. Ответить матери вот уже несколько месяцев совершенно не было времени. Не говоря уже о том, чтобы хоть на пару дней съездить к ней. Она легла на диван и раскрыла томик Гесиода. Его стихи, как всегда, очищали душу и умиротворяли. После чтения древних поэтов она обычно писала свои самые лучшие стихи...

Пластилин - прежде всего.

В овощном магазине была прекрасная капуста. Не хотелось, конечно, тащиться с тяжёлым кочаном опять на работу, а оттуда уже домой. Тем более, что ещё обязательно надо купить пакет картошки и килограмм мяса. Но что поделаешь! Достать такую капусту после работы - даже и мечтать нечего! И Верочка стала в очередь, хотя прекрасно знала, что что ни в метро, ни в автобусах нет нет таблички: "Места для пассажиров с детьми и инвалидов, а также для женщин с тяжелыми сумками".

Капусту продавал парень лет двадцати. С выхоленной русой бородкой и в шикарных импортных черных очках. Он был удивительно похож на Володьку Перехватова. Если, конечно, снять очки и сбрить бородку. Володька Перехватов был самым первым человеком в жизни, который когда-то обратил внимание на Верочку. Они тогда учились в восьмом классе и Перехватов даже не сидел с ней за одной партой. Они никогда не ходили вместе в кино или ещё куда-нибудь. Они виделись только в школе, а после уроков шли домой в разные стороны. И, тем не менее, Верочка чувствовала, что Перехватов ею очень интересуется. И все это чувствовали тоже. А на других девчонок ему было наплевать. Потом Володька уехал в другой город, где поступил в военное училище. Как-то он приехал домой - стройный, красивый, в военной форме, с тонкой талией, перетянутой кожаным ремнем. Тогда Верочка уже училась на первом курсе Университета. Вскоре Верочкины родители получили новую квартиру в другом районе и Володьку она больше не видела никогда.

Господи, если бы она тогда только могла вообразить себе, что потом, многие годы, её больше всего на свете будет волновать только один вопрос - успеет ли она в обеденный перерыв обежать три магазина и купить мясо, капусту и молоко! Ведь тогда она лишь открывала для себя мир Моэма и Фейхтвангера, Голсуорси и Экзюпери и мечтала об идеальной любви. И капуста, разумеется, не имела к любви никакого отношения. Потому что обеды готовила мама. А мама ни о какой любви мечтать, конечно, не может.

С капустой в поднятой руке (в сетку с продуктами она уже просто не влезла), изгибаясь как индийская танцовщица, Вера лавировала среди прохожих и боялась только одного - кто-нибудь толкнет её и кочан укатится на проезжую часть улицы, прямо под колеса автомобилей. Какой-то встречный остановился, посмотрел на неё и улыбнулся. Если бы не капуста, он её, конечно, и не заметил бы.

Хоть одно человеческое, участливое лицо за целый день. В толпе равнодушных, безликих людей. Как это мало и как это много! Ведь можно прожить целую жизнь среди чужих, безразличных людей. Иметь семью и оставаться одинокой. Как Вера. Даже лучше, если останешься совсем одинокой и не обзаводишься семьей. Тогда хоть не приходится после работы тащить домой скумки с капустой, картошкой, мясом да ещё и пластилином!

К сожалению, у неё в свое время не хватило ума, чтобы не делать этого последнего шага на пути к собственному рабству. Тогда, как и всем незамужним девушкам, ей казалось ужасным, если она не выйдет замуж и останется старой девой. Хотя теперь она завидует всем своим незамужним коллегам. И Нелли Семеновне, которая ничем не обременена и берёт отпуск в любое время года, чтобы махнуть в Саяны или Хибины, чтобы заняться вдруг художественной фотосъемкой или обучением в автошколе. Которая делает всё, что хочет, успевает следить за собой и читать всё новое, А, главное, не зависеть ни от кого и никому не давать отчета. И Татьяне Хромовой - такой умнице, такой красавице, которая в свои двадцать лет уже прекрасно поняла то, на что у других людей уходит целая жизнь: нет ничего дороже свободы и душевного покоя. Когда тебя ни кто не дергает, не вымещает на тебе плохое настроение и неприятности на работе. Когда ты можешь спокойно жить, заниматься любимым делом, а не ежедневной добычей и перетаскиванием домой капусты, картошки да еще и пластилина впридачу! За всю свою жизнь Вера, наверное, уже перетаскала продуктов столько, сколько весит весь земной шар, да ещё и вместе с луной.

Господи, да ведь никто и не говорит, что кто-то должен заниматься хозяйcтвом и варить обеды вместо неё! Смешно даже и подумать об этом! Но для чего, собственно говоря, она из года в год не только работает, но ещё и тащит на себе весь этот воз домашних забот, вот в чём вопрос. Чтобы обслуживать людей, которым до неё нет абсолютно никакого дела? Конечно, её муж в тысячу раз лучше того же Николая Ивановича, который в каждой командировке обзаводится новой любовницей. Или Евгения Петровича, который годами изводит жену смехотворными мелочными придирками. Бедная Нюся и шагу не может ступить без его указаний. Ему всегда всё виднее - и как борщ варить, и какую юбку Нюсе надеть, и как детей воспитывать. Озвереешь с таким. Слава богу, её Леня не такой. Ему и в голову не придет на другую женщину посмотреть или, например, в домашние мелочи соваться, в которых он, как и другие мужики, не смыслит абсолютно ничего. Да ведь на других он не смотрит только потому, что привык именно к Вере. Как к своему письменному столу, креслу, как к своим шлёпанцам. А ведь на самом деле он вот уже сколтько лет её даже и не замечает. Просто она удобнее всех, так зачем же ему другие? Ведь другая не знает, как ему лучше нарезать хлеб, сколько соли положить в суп, какую рубашку достать утром, когда он уходит на работу. В своей верности он исходит только из своего эгоизма, так какая же, спрашивается, в этой верности заслуга?

И вот она суетится вокруг него, все завидут их счастливому браку, а ведь никто и не догадывается, как она одинока. Ей уже давным-давно не с кем поделиться своими сомнениями, обидами, радостями. Не с кем поговорить о новой книге, сходить в театр. Ему это не нужно. Смешно, но он даже и не заметил, когда она перестала говорить с ним по душам. Суп ведь никогда не исчезал со стола, а шкаф всегда был на месте, значит, всё в порядке.

А ведь всё, наверное, могло сложиться совсем иначе. Если бы, например, она вышла тогда за Николая Хмелевского. Сколько лет он страдал и так безнадежно любил её! И Олегу Тимофееву она тоже очень нравилась когда-то. Но он даже и не смел приблизиться, потому что у неё тогда как раз в самом разгаре был роман с Лёнечкой.

А кто знает, может быть и сейчас ещё не поздно и можно найти родную душу, единственного на всю жизнь человека, для которого она будет не привычным шкафом, а другой, неповторимой душой. Найти такого, кто не сможет жить без её забот и волнений и кто будет бесконечно дорог ей самой.

А вдруг это был именно он, её второе "Я" - тот человек, который улыбнулся ей недавно? Тот, которого она ждала всю жизнь и ждёт до сих пор, хотя никто, конечно, даже и не подозревает об этом. Может быть, судьба послала ей его навстречу первый и последний раз в жизни, а она, подчиняясь дурацким условностям, прошла мимо! И больше не увидит его никогда. Ведь такое не повторяется. Другие, десятки, а, может быть, и сотни других, шли мимо, не замечая её, а он улыбнулся. Почему же она хотя бы не улыбнулась ему в ответ, если сказать что-нибудь оказалось выше её сил?

Впрочем, скорее всего, это всё-таки опять был не он. Тот, единственный, не может просто так вдруг встретиться на пути, когда она идет с капустой. Не может пройти мимо и исчезнуть навсегда. Нет, всё должно быть гораздо значительней. И тогда сердце непременно подскажет ей, что теперь-то это, конечно, он. И тогда она наберется смелости и улыбнётся в ответ. А может быть даже и заговорит. И это может произойти сегодня, завтра, послезавтра. Или никогда.

Господи, страшно даже представить себе, что произойдет с её мужем, если он когда-нибудь вдруг догадается, о чём она мечтает вот уже много лет подряд. Мечтает даже тогда, когда потная, усталая, с десятикилограммовой сумкой возвращается домой с работы, чтобы стать у плиты. Мечтает даже тогда, когда к ней из стайки детишек, играющих около дома, бросается прелестная девчушка в белых гольфах и розовом платье и кричит:

- Бабушка, а ты мне пластилин купила? Нам в школе велели завтра обязательно принести. Мы будем лепить счастливых людей!

Но он об этом, конечно, не узнает никогда.

Чужие мечты.

Клавдия Алексеевна шла мимо ГУМа. Она очень торопилась и не смотрела по сторонам. Вдруг что-то случилось, хотя она ещё и не поняла - что именно. Платье! Боже мой, то самое платье! Черное, бархатное, изумительной красоты, которое она видела в этой же самой витрине сорок лет тому назад...

С большим вырезом и пышными рукавами. С сильно расклешённой длинной юбкой. В талию. То самое, которое висело здесь тогда. Когда Клава только что приехала из деревни поступать в училище. Когда ей было шестнадцать лет.

Вот уж не думала, что когда-нибудь увидит его снова. Тем более, через сорок лет. Тогда она видела его всего только один раз - первый и последний. А когда на следующий день пришла снова, платья уже не было.

Тогда, как и сейчас, она была просто потрясена. Ей, молоденькой деревенской девчонке, которая ещё ничего не видела в жизни, это платье показалось верхом Совершенства и Благородной Красоты. Она не сомневалась, что в таком платье может ходить только королева или Золушка, когда уже превратится в принцессу. Ей даже не пришло в голову, что это платье, например, могла бы надеть и она сама. Даже если бы у неё вдруг оказалось много-много денег. Такая мысль была бы просто дикой для девчонки, которая днёем стоит у станка, а вечером сидит на койке в общежитии среди таких же деревенских девчонок, как и она сама. И Клава, разумеется, даже и не думала об этом. Просто на следующий день она пришла к ГУМу, чтобы снова полюбоваться на платье, чтобы испытать волнение человека, глядящего на Совершенную Красоту. Конечно, каждый видит эту красоту в разном. Кто в розовом облаке, а кто в упругой мохнатой гусенице, кто в картине Рембрандта, а кто и в тугом нефритовом кочане капусты. А вот Клавдия Алексеевна первый раз в жизни увидела красоту в в чёрном бархатном платье. И такое, конечно, невозможно забыть всю жизнь. Но на следующий день платья уже не было.

С тех пор она много чего увидела в жизни. Наверное, у неё теперь уже не было ничего общего с той девчонкой, которая, потрясенная, стояла у этой же витрины сорок лет тому назад. Ничего общего, кроме имени, отчества и фамилии, которые, как ни странно, остались прежними. Ведь человек постепенно становится совсем другим. Начиная с размера. Тогда она носила сорок четвертый - как раз размер этих двух платьев, того, первого, и этого, второго. А теперь она покупает себе вещи пятьдесят четвертого размера. И кончая всем остальным. Ведь с тех пор она научилась видеть красоту и в архитектуре, и в музыке, и в природе, и в людях, и во многом другом. Но её удивило, что и теперь, сорок лет спустя, это платье по-прежнему казалось ей безупречно красивым и сказочно таинственным. Наверное тогда, сорок лет тому назад, когда у неё еще не было ни опыта, ни вкуса, интуиция не обманула её.

Но и сейчас Клавдии Алексеевне тем более не пришло в голову, что теперь-то, когда у нее достаточно денег, а жизнь вокруг так неузнаваемо изменилась, она может купить себе такое же платье (только пятьдесят четвертого размера) и носить его сама. Это платье, хотя его мог купить любой желающий, было все-таки платьем из сказки, а для Клавдии Алексеевны все сказки кончились уже очень давно. К тому же ей, скромной пенсионерке, было бы просто дико вдруг взять да и вырядиться в такое платье. Длинное, бархатное, вечернее. Платье принцессы или королевы. Или же очень молодой девушки, которая ждет своего принца.

Клавдия Алексеевна забыла, куда и зачем она шла. Она всё стояла и смотрела на платье. И ей было грустно, что жизнь её прошла. Да, к тому же, в трудах и лишениях. И она ни разу в жизни так и не надела такого платья. И не встретила своего принца.

А ведь она помнила это платье всегда. Как что-то сказочное и недосягаемое. Как свою маленькую тайну. Как свою, хотя, может быть, и глупую мечту...

И сейчас ей тоже не хотелось уходить от своей мечты. Ей хотелось стоять смотреть на это платье вечно. Хотя, разумеется, это было невозможно просто физически. И она всё стояла и смотрела, хотя чувствовала, что делает что-то не то. Потому что ещё пять минут назад ей куда-то надо было идти и она куда-то опаздывала... И вдруг она вспомнила - куда. На день рождения к племяннице, которой сегодня исполняется шестнадцать лет. И что она даже ещё не купила подарка. Вот почему она и направлялась к ГУМу!

Всё стало на свои места. Но уходить от платья всё равно не хотелось. Хотелось стоять и смотреть на него вечно, хотя, конечно, это было совершенно невозможно.

И вдруг Клавдия Алексеевна придумала. Хотя эта мысль и была совершенно шальная. Она купит это платье в подарок племяннице. Ведь ей уже шестнадцать.Через год кончит школу и оно ей пригодится в её взрослой жизни. Такой роскошный подарок ей, конечно, даже и не снился. А Клавдия Алексеевна ещё много лет сможет любоваться своим любимым платьем.

Платье оказалось единственным во всём магазине, потому что его сшили на заказ в доме моделей специально для витрины. Клавдия Алексеевна нечеловеческими усилиями добилась того, чтобы ей продали платье с витрины и поехала к племяннице, счастливая от своего удачного выбора и предвкушая восторги Марины.

Клавдия Алексеевна, конечно, безбожно опоздала. Гости давно уже сидели за столом, а молодёжь, как это обычно и бывает, уединилась на кухню, чтобы чувствовать себя посвободнее вдали от взрослых. Клавдия Алексеевна отдала сверток Марине и поспешила к гостям, потому что не могла же она портить удовольствие девочке и лезть к ним в молодёжную компанию. Хотя ей очень хотелось хоть ненадолго остаться и посмотреть, какое впечатление произведёт платье на Марину и как оно будет сидеть на ней.

Клавдия Алексеевна рассеянно разговаривала с кем-то и всё ждала, что вот-вот, сияя от восторга, Марина выйдет к гостям в новом платье, молодая, красивая, счастливая. И все будут просто потрясены, потому что сразу поймут - Марина и это платье просто созданы друг для друга. Поймут, что Золушка уже выросла и превратилась в принцессу. Что она совсем уже взрослая и к тому же - красавица. И надо поменьше лезть к ней со своими назиданиями, как это вечно делают ее родители. Ведь она и так умница, рассудительная и добрая девушка.

С кухни доносились какие-то возгласы и смех. Но никто не появлялся оттуда. И тогда Клавдия Алексеевна не выдержала и пошла на хитрость. Она собрала со стола грязные тарелки и с невинным видом направилась на кухню. Дверь оказалась закрытой, а обе руки были заняты. Клавдия Алексеевна замешкалась на секунду, прислушиваясь к девичьим голосам. И в ту же секунду поняла, что ей лучше не входить туда совсем. Потому что она услышала совсем не то, что ожидала. Девчонки хихикали и, перебивая друг друга, изощрялись в остроумии:

- Ну и отколола номерочек твоя тетка! Она что, вообще у тебя чокнутая?

- Это же надо додуматься, столько денег зря выбросить! Лучше бы магнитофон тебе купила. Или хотя бы спросила заранее, чего ты сама хочешь.

- Представляешь, как наша Марина является на урок географии в таком платье. Географичка просто обалдеет!

- Отдай его лучше мне. Я из него в деревне бабушке чучело на огороде сделаю. Такие платья лет пятьдесят тому назад носили. Да ты не расстраивайся. Отдай его тетке обратно. Пусть у неё в сундучке полежит. А лет через двадцать как раз в моду войдёт, тогда и наденешь.

Слава богу, что сама Марина не говорит ничего. Ведь она всегда была добрая, хорошая девочка. Жалко только, что их вкусы не совпали. Клавдия Алексеевна тихонько поставила тарелки на тумбочку в коридоре и вернулась к гостям. Она что-то говорила, кому-то улыбалась, а душу сжимала тоска. Она ведь хотела как лучше, ведь она и не думала, что выставит Марину на посмешище перед этими дурами. А Марина не такая. Она умная и добрая. И в этом Клавдия Алексеевна была совершенно права. Она и не подозревала даже, что сейчас, сидя на кухне, Марина тоже грустит, хотя и хихикает с девчонками. Ей грустно за тётку, которая у нее такая несовременная, наивная, неприспособленная к жизни. Хотя и добрая, но чудаковатая. А, главное, совершенно одинокая. Ни детей, ни мужа. Надо будет всё-таки выйти к гостям и изобразить для тётки полный восторг. Иначе она расстроится и это будет написано на её лице. А обидеть её - все равно что обидеть ребёнка. Хотя она, конечно, и сморозила глупость, купив это дурацкое платье. Но ведь откуда ей было знать, что Марина просто умирает по синей с переливами брючной паре из чёртовой кожи. С широким кожаным ремнем. Простроченной толстыми белыми нитками. Хотя, конечно, покупать её тоже нет никакого смысла - она уже почти выходит из моды. На следующий год лучше, пожалуй, потребовать от родителей магнитофон или велосипед. Или эластичные сапоги на платформе. Или собаку. Или ещё что-нибудь. Или вообще ничего. Какая, собственно, разница?

Госэкзамен.

На ночь она напилась валерьянки, но это, как всегда, нисколько не помогло. Она проснулась сначала в два часа ночи, потом в четыре, потом в шесть и, наконец, в семь тридцать - за две минуты до того, как зазвонил будильник. Она боялась проспать. Ведь сегодня у неё был госэкзамен.

Она с отвращением проглотила завтрак и выскочила из дома. В метро она обнаружила, что едет не в ту сторону. Такое с ней частенько бывало, когда она волновалась. Она даже просто удивилась бы, если бы сразу поехала в нужную сторону. Ведь у неё сегодня госэкзамен.

Она ехала и думала, естественно, только об экзамене: интересно, кто как сдаст в их группе? Иванов - типичная посредственность. Всегда знает на стабильную тройку. Но если сегодня он будет так же волноваться, как и она, то, пожалуй, ответит только на двойку. Хотя получит, конечно, все ту же свою, заслуженную годами упорной работы, тройку. Ведь не выгонят же его с госэкзамена! Раньше думать надо было. Да и выгонять не за что - ведь старается парень изо всех сил, да только выше головы не прыгнешь!

Пуговкин. Он, конечно, не волнуется. Просто ему на все наплевать. Он себе уже хорошее место нашел. Его туда с любой оценкой возьмут.

Сергеева Света. Лучшая студентка в группе. Все годы на занятиях одни пятерки получает. Да только на экзаменах всегда так волнуется, что отвечает гораздо хуже, чем могла бы. Наверное, и на этот раз больше четвёрки ей не светит. А ведь такая умница. Ужасно обидно.

Рекемчук. Способный, просто потрясающе. И настолько же ленивый. Все пять лет абсолютно ничего не делал. А на экзаменах всегда умудряется на четвёрку вытянуть. Посидит пару дней перед экзаменом - и, пожалуйста тебе, четверка! Отвечает не хуже Сергеевой и гораздо лучше Иванова, который зубрит дни и ночи.

Господи, хоть бы все нормально было! А билеты до чего трудные! Просто невозможно всё запомнить. Не дай бог кому четвертый и двенадцатый попадутся - никто хорошо ответить не сможет. А Мария Семеновна любит дотошно спрашивать. Такие вопросы может задать, что не каждый преподаватель ответит, не то что студент. Хоть бы не пришла она на экзамен, что ли! Или хотя бы опоздала.

Господи, сколько лет жизни отнимают эти экзамены. А госэкзамен и вообще! Хорошо, что сегодня утром Люська, старая подружка, позвонила. Сказала, что весь день проклинать будет палец в чернилах деражть. Хоть это и глупости, конечно, но всё-таки легче, когда знаешь, что кто-то за тебя переживает. Авось все будет нормально.

Она приехала в институт за полчаса до экзамена. Вся группа, бледная и дрожащая, была уже в сборе. Мария Семеновна и ещё два преподавателя, тоже члены комиссии, сидели за столом, покрытым красной скатертью. На столе стояла ваза с цветами и были разложены билеты. Ноги у нее подкосились.

- Здравствуйте, Нина Сергеевна, - поздоровались с ней студенты.

- Здравствуйте, ребята, - ответила она строго. - Если все в сборе, можете заходить, тянуть билеты и готовиться. Не стоит зря времени терять. Ну, кто у нас самый смелый?

Дрожащими руками собрала она зачетки, положила их на стол и с ненатуральной улыбкой и отчаянием в глазах села рядом с Марией Семеновной. Они стали ждать самого смелого. Это, действительно, должен быть очень смелый человек. Ведь она знала, что студенты боятся её еще больше, чем Марию Семеновну. Уже пятнадцать лет каждая группа только и мечтает о том, чтобы хоть им повезло и она не пришла на экзамен. Или хотя бы опоздала. Потому что ей, конечно, никогда не понять, какой это ужас - госэкзамен.

Счастье.

Был уже март, а Аня только в первый раз встала на лыжи. А ведь она любила лыжи чуть ли не больше всего на свете. Всегда так. Каждый раз, когда наступала зима, она решала, что вот уж теперь обязательно будет ходить на лыжах каждое воскресенье. И тогда получится не меньше двенадцати раз за зиму. Наверное, больше, чем за всю её предыдущую жизнь! И каждый раз происходило одно и то же. Обязательно надо было закончить несколько статей, которые редакторы требовали подать немедленно. Намечалась какая-нибудь командировка или симпозиум и Анну, разумеется, выбирали в организационный комитет, твёрдо общая, что уж в следующий раз непременно выберут кого-нибудь другого. Кто-нибудь из преподавателей неожиданно уезжал читать лекции за границей, и Ане срочно приходилось готовиться, чтобы помимо своих часов вести со студенами занятия ещё и "за того парня". И так далее и тому подобное. Поэтому нередко бывали зимы, когдастать на лыжи ей вообще не удавалось ни разу. Хотя она и любила лыжи чуть ли не больше всего на свете. Ведь они давали ни с чем не сравнимое ощщущение свободы и счастья...

Аня не спеша шла по лыжне и щурилась от весеннего солнца. Было тепло и даже немного жарковато. Аня улыбалась и с интересом разглядывала всех, кто попадался ей на пути. Её всё время обгоняли молодые спортивного вида парни, наверное, проклиная в душе за то, что она ползёт как черепаха и занимает лыжню, а им приходится терять скорость на обгоне. Один парень снял рубашку, обвязал её вокруг пояса и теперь мчался полуголый...

Навстречу шла стайка ребятишек. Мальчики и девочки. Наверное, целый класс. Они кричали, галдели, падали, смеялись, бросались снежками. Аня усупила им лыжню и с улыбкой смотрела на них, пока они не проехали все.

Попадались и целые семьи - мамы, папы и ребятишки, иногда совсем маленькие, которые, наверное, и ходить-то толком ещё не умели. Шли толстые, смешные, неуклюжие пенсионерки. Они тоже блаженно улыбались и всем мешали на лыжне. Но им, конечно, никто ничего не говорил. Незнакомые люди приветливо смотрели друг на друга и все радовалиь весеннему дню. Ведь все они, и старые, и молодые, и спорптсмены, и самые неумелые, были из одного племени дыжников. А ведь это одно уже что-нибудь да значит.

Вот на лыжне показалась стройная девушка в красном свитере. Она была одна. Девушка шла очень быстро и красиво. Когда они сблизились, Аня увидела, что у неё прекрасные чёрные глаза и удивительно красивое лицо. Девушка давно прошла мимо, а Аня всё вспоминала её лицо, которое её очень понравилось. Аня любила всё красивое. Сама она, к сожалению, никогда не была красивой. А теперь уже не была и молодой. Ведь ей было уже почти сорок. И она знала, что если сейчас пойдёт слишком быстрым шагом, то завтра на работе у неё наверняка опять будет болеть сердце...

А ведь когда-то она ходила очень быстро. Разгонишься и потом, уже почти не делая никаких усилий, летишь только за счёт инерции. И чувствуешь себя такой лёгкой, невесомой, как будто парящей в воздухе. И уже ничего в мире не существует кроме этого полёта. И кажется, что так можно лететь вечно. Без усталости, безо всяких желаний, а просто - подставляя лицо солнцу и испытывая полное блаженство и отрешённость от всего, что совсем недавно так огорчало, беспокоило или возмущало.

Ане очень хотелось догнать девушку, ещё раз посмотреть на её лицо и запомнить его. Ведь такие лица нечасто встречаются в жизни. Чёрт с ним, с сердцем. Совсем ведь не обязательно, что оно будет болеть. Может быть, на этот раз и обойдётся. К тому же, это ведь первая и последняя лыжная прогулка в этом году. А что будет следующей зимой - совершенно неизвестно. Хотя, впрочем, прекрасно известно. Опять всё те же статьи, доклады, лекции, симпозиумы и семинары. Как в этом году, как в прошлом позапрошлом, позапозапрошлом. Как всегда. Вполне возможно, что так и не удастся встать на лыжи ни разу. Как нередко уже бывало.

И Аня полетела догонять девушку. Солнце светило ей в лицо, встречные лыжники улыбались и уступали лыжню. Она уже не думала, что завтра у неё будет болеть сердце. Что это, может быть, самый последний её полёт не только в этом году, но, может быть, и вообще в жизни. Она летела всё быстрее и быстрее и в эти минуты чувствовала себя свободной, молодой и красивой. Хотя всю жизнь и тяготилась своей постылой свободой. Хотя и не была красивой никогда. Зато сейчас она была абсолютно счастлива.

Встреча.

Дементьева вернулась с заседания Учёного Совета и села за свой стол. Она хотела закончить статью в журнал, которую редактор ждал ещё неделю назад. Она отключила телефон, сняла очки и начала писать. Сразу с того самого слова в середине фразы, на котором остановилась, уходя на заседание. В дверь постучали. В кабинет вошла полная пожилая женщина, лица которой Дементьева не могла разглядеть без очков.

Женщина вела себя странно. Молча остановилась у двери. Не подходила к столу, не уходила совсем и даже как будто казалась чем-то напуганной. Дементьева надела очки, взглянула на женщину и вскрикнула. Перед ней стояла Рита.

Они не виделись двадцать лет. Их пути разошлись очень давно и они уже не думали, что когда-нибудь встретятся снова. Когда-то они вместе кончали десятый класс, сидели за одной партой и очень дружили. Обе мечтали поступить на биофак. Но потом Рита сразу же после школы неожиданно вышла замуж и уехала. Её муж был военным. Сначала они переписывались, но потом у Риты родился ребёнок и переписка прекратилась.

Обе жадно рассматривали друг друга, переспрашивали, отвечали невпопад и никак не могли наговориться. Нина смотрела на Риту с чувством жалости. Выглядела она гораздо старше своих тридцати семи лет, сильно располнела, была в стоптанных туфлях и каком-то совершенно невообразимом платье. Ей, видимо, доставалось в жизни. А ведь в школе она считалась одной из самых хорошеньких и если бы следила за собой, то и сейчас была бы ничего.

Рита, в свою очередь, видела перед собой стройную выхоленную женщину, которой никак нельзя было дать больше тридцати. С прекрасной причёской, элегантно одетую. Ужасно интеллектуальную. И похожую на кинозвезду. Это было удивительно. Ведь в школе Нинка никогда особой красотой не блистала.

Рита, конечно, знала, что сравнение было не в её пользу. Что она всю жизнь моталась с мужем и детьми по провинции, не следила за модой, не следила за собой. Что она давно ничего не читала, все эти годы почти не работала и совершенно отстала от жизни. И теперь вряд ли смогла бы поговорить с Ниной на одном языке о чем-нибудь другом, кроме школьных воспоминаний. Она даже почему-то вдруг решила, что у неё грязные ногти и начала смущенно прятать руки за спину.

Рита рассказала подруге, что после сына у нее еще родились девочки-двойняшки и теперь у неё детей трое. Старшему сейчас уже семнадцать. Ни в какой институт она так и не поступила, даже и специальности не получила никакой. И почти всю жизнь не работала из-за частых переездов мужа. А теперь вот дети упрекают её, что она совсем несовременная. И пытаются разъяснить прелести поп-музыки, от которой ей становится просто дурно.

Нина живо представила себе ритиных детей. Застенчивого русоголового, нескладного паренька с наивными умными глазами, похожего на Риту в молодости, и двух четырнадцатилетних сорви-голов, которым следовало бы родиться мальчиками. Сколько же она перевидела таких за свою жизнь! Таких и других. Только чуть-чуть постарше.

Нина вела занятия на четвертом и пятом курсах. Обычно, когда она впервые появлялась в группе, она приходила просто в ужас. Один из студентов был невообразимым тупицей. Другой омерзительно заискивал и угодничал перед ней. У третьего были глаза подонка. Девчонки попадались какие-то на редкость некрасивые и неженственные. А Нина любила, чтобы в ее группе были самые красивые девушки курса. На которых приятно смотреть. Потому что она не сомневалась, что красивые, породистые девушки гораздо умнее некрасивых, хотя, конечно, часто и учатся хуже. Но это потому, что у них голова обычно занята не тем, чем надо.

Первое время она с отвращением ходила на занятия и жаловалась другим преподавателям, что в этом году на её голову опять свалилась совершенно несносная группа. В общем-то она, конечно, не ошибалась в своей первой интуитивной оценке. Но потом постепенно узнавала, что невообразимый тупица - исключительно добросоветсный, трудолюбивый и исполнительный человек, который за все эти годы ни разу не пришел на занятия с невыполненным заданием. И это несмотря на то, что часто недосыпает, потому что у него маленькая дочка и ему приходится крутиться по хозяйству. Что он прекрасный муж и отец. А в портфеле у него всегда кефир и колбаса, которые он после занятий повезет на электричке домой, потому что живет далеко за городом. А тот, у которого глаза подонка, прекрасно поёт и совершенно преображается во время пения. На нём держатся все факультетские вечера самодеятельности. И уже несколько лет эта самодеятельность занимает первые места на общеуниверситетских конкурсах. Что отпетый лизоблюд написал талантливую статью и не мыслит своей жизни без науки. А самая страшная, губастая, лохматая рыжая девчонка в группе, у которой топорное лицо и коренастая, как будто обрубленная фигура, - лучшая спортсменка факультета, прекрасный товарищ, душа всего курса и большая умница.

Непонятным образом Нина постепенно начинала без них скучать. Между нею и студентами устанавливались самые хорошие отношения и к концу семестра она уже всем говорила, что у неё на четвертом курсе ещё никогда не было такой замечательной группы, как сейчас. Разве только на пятом. И совершенно незаметно для неё самой эти занятия с новой группой превращались из пытки в праздник.

Она никогда не уставала от занятий. Если у нее было плохое настроение и что-то не ладилось, она приходила к своим ребятам, шутила, подтягивалась и всё становилось на свои места. С ними она чувствовала себя всегда молодой. С ними она могла говорить о музыке, о последней выставке живописи. О чём угодно. И в первую очередь, конечно, о своей любимой органической химии, которую она давно уже любила больше всего на свете, а они только начинали любить и она помогала им в этом.

Всех их она любила и считала своими детьми, хотя нередко и попадались студенты, которые были моложе неё всего лет на десять. Когда на пятом курсе они защищали дипломы и уходили, она с горечью думала, что вот и ещё одна группа ушла навсегда, а она постарела ещё на один год. Но она почему-то совершенно не чувствовала, что стареет.

Рита, конечно, не представляла себе всего этого. Из рассказа Нины она очень хорошо поняла только, что никакой личной жизни у той не было и нет. Ни мужа, ни детей. Так всю жизнь и живёт одна. Рите было жалко подругу, которую никто никогда не назвал любимой или мамой. Которая не была нужна никому. На всём белом свете. Хотя, конечно, и тешила себя иллюзиями, что нужна своей науке. Рите было стыдно признаться в этом, но она считала, что наука - всё-таки не женское дело. Главное для женщины - семья, дети. И она очень бы удивилась, если бы узнала, что и Нина тоже думает абсолютно так же. Хотя для себя лично и не мыслит жизни без науки.

Оказалось, что в этом году ритин сын кончает школу и мечтает поступить на биофак. И Рита сначала решила придти сюда сама, чтобы поконкретнее узнать о биофаке. Путаясь в словах "факультет", "кафедра", "деканат" и "ректорат", она объяснила, что хотела бы, если можно, поговорить с завкафедрой, который, как ей сказали, сейчас занят, но скоро освободится. "Ничего не поделаешь, но завкафедрой - это я", - рассмеялась Нина. И она начала рассказывать о структуре факультета и специфике каждой кафедры, о том, каких специалистов они готовят. Она старалась говорить как можно понятнее, но чувствовала, что многие вещи все-таки доходят до Риты с трудом.

Когда Рита возвращалась домой, ей было себя ужасно жалко. Вся прошлая жизнь промелькнула перед её глазами. Всколыхнулось всё, что, казалось, давно уже было забыто. Если бы не это раннее замужество да не кочевая жизнь, она бы, конечно, тоже кончила институт. И была бы не хуже других. Ведь в школе они с Ниной учились одинаково - только на четвёрки и пятёрки. Тогда и она была бы сейчас уважаемым человеком. Следила бы за собой, прилично одевалась, тоже ездила бы за границу на всякие симпозиумы. И тогда детям не пришло бы в голову в четырнадцать лет считать себя умнее всех, а её - чуть ли не набитой дурой. А так, что она видела в жизни? Только пелёнки, горшки да кастрюльки. Да вечные переезды. Да вечно неустроенный быт. И всё - только для них. Ведь для себя она не жила никогда. Разве только в детстве. А ведь теперь так нельзя. Таких людей в первую очередь не уважают их же собственные дети. Да что - дети! Вырастут - разлетятся. Недолго теперь уж ждать осталось. И останется одна. Почти как Нина. Да только Нина - большой человек, специалист, а она, так, - домашняя хозяйка. Вот так вся жизнь и прошла почти что впустую.

После ухода подруги Нина тоже очень расстроилась. Вот Ритка - смотрела на нее с восхищением. И совершенно не понимала того, какая она сама счастливая. Ведь троих детей вырастить - это не шутка. Конечно, Нина всю жизнь куда-то стремилась, чего-то добивалась, узнавала новое, росла и теперь - крупный специалист в своей области. Ну а, собственно говоря, для чего всё это? Вернее, для кого? Ведь она никогда не была ни честолюбивой, ни карьеристкой. Просто само как-то так получилось, что сейчас она завкафедрой, професор. А ведь что у неё на душе - не знает никто. Никому не нужны её горести, боль, обиды. Всегда подтянутая, выдержанная. Как на параде. А душу открыть некому. Рита придет домой - у неё муж и целых трое детей. И каждый идёт к ней со своими заботами. И всем она нужна. А у Нины дома - пустота. В университете только людей и видит. А дома - как на необитаемом острове. На работе она Нина Борисовна, и дома, кажется, тоже Нина Борисовна. Ни для кого она уже давным-давно не была просто Нина. В университете работа. И дома та же работа - статьи, научные журналы, деловые звонки, пишущая машинка, горы книг. Даже две машинки - одна с русским, другая с латинским шрифтом. Просто выть от всего этого иногда хочется.

А потом Нина подумала, что, наверное, не стоит особенно расстраиваться. Ни ей, ни Ритке. Ведь если бы вдруг с помощью какого-то волшебства они могли поменяться судьбами, то ни одна из них ни за что бы на это не согласилась. И ещё она подумала, что редактор ждал её статью ещё неделю тому назад. Она вздохнула, сняла очки и начала писать. Сразу же с того самого слова, на котором остановилась, когда в дверь постучали.

2. Сплошная фантастика:

Петля времени.

Целый день Витёк проторчал дома, лёжа на диване перед телевизором, хотя, собственно говоря, не очень-то и видел, что там сегодня показывают по разным программам. Он не пошёл ни на дискотеку, ни пить пиво с ребятами. А всё потому что никак не уходил из головы этот странный, можно даже сказать вещий сон, где к нему явился дедушка, которого он никогда в жизни даже и не видел - только на пожелтевших чёрно-белых бабушкиных фотографиях.

Дед вернулся домой с фронта в 1943 году - за два года до окончания Великой Отечественной войны. Пришёл инвалидом - с одной рукой и простреленным лёгким. На самом деле он должен бы сразу умереть от своего смертельного ранения, но спасло деда лишь то, что он был не простым солдатом, а уже лейтенантом - его первого вынесли с поля боя и кинули на операционный стол. А потом, уже в тыловом госпитале, медсестра, влюбившаяся в красивого лейтенанта, тайком кормила его от своего скудного пайка, так дед вернулся к жизни и во второй раз.

Но, как говорится, Бог троицу любит. Придя домой в свой захолустный Удовинск, дед ни за что не хотел жить дальше. Он, высокий и когда-то статный мужик, весил всего сорок пять килограмм. Целый год лежал, отвернувшись к стене, ни с кем не разговаривал и ни на кого не смотрел. Он так бы и умер, уткнувшись носом в свою стенку, если бы у его жены в 1944, ещё военном, голодном году не родился сын, витькин отец. И вот это бессловесное существо, буквально вытащило деда с того света - дед снова захотел жить, захотел видеть, как растёт малыш, как он начинает ползать, ходить, говорить, как он в конце-концов называет его папой...

Своему сыну, Витькиному отцу, дед почему-то никогда не рассказывал о войне. По всей стране люди писали воспоминания, историки издавали книги, кинотеатры крутили бесконечные фильмы о войне, а вот дед, у которого было полным-полно орденов и медалей, никогда и рта не раскрыл на эту тему. Только один раз, когда Витька был совсем маленьким, он случайно услышал разговор между взрослыми, который, как ни странно, запомнил на всю жизнь. Бабка с отцом почему-то вспомнили деда. Оказывается, дед воевал на Ленинградском фронте. И был у них в части бухгалтер - толстый такой мужик. Вышел он как-то из части по своим делам, да так и не вернулся. Съели его голодные окрестные жители. Поймали и съели...

И вот этот дед пришёл к Витьку во сне прошлой ночью. Пришёл и сказал, что хранит одну великую тайну и теперь хочет поведать её своему единственному внуку. Только ему и больше никому. Оказывается, дед почему-то знал, что его внук Витёк - чёрный копатель и никак не осуждает его за это. Если кто-то выковыривает из земли старое оружие, каски или ещё что-нибудь времён второй мировой войны, то это совершенно нормально. Не должны же в земле лежать без употребления вещи, сделанные человеческими руками. И если Витёк толкает за деньги все эти свои находки, а какие-то придурки-коллекционеры готовы за них платить - то, спрашивается, кому от этого какой вред? Одна только польза - ведь Витёк имеет с этого деньги на пойло, дискотеку и девочек. Не паразит же Витёк какой-нибудь, сам зарабатывает - сам и тратит, по крайней мере не висит на чужой шее.

Схватил дед Витька за руку, приблизил к нему вплотную своё молодое, как на бабкиной фотографии лицо, и, глядя на внука пронзительными голубыми глазами, сказал: "Иди, внучок, из нашего дома прямо на берег Змейки и копай там сразу у самого обрыва. Найдёшь такое, что никому никогда и не снилось. На всю жизнь тебе хватит". Даже и во сне Витёк знал, что это сон, что дед давно, задолго до его рождения, умер, да только поверил он деду. Сразу поверил. Ведь сон этот был совершенно необыкновенный, просто вещий. Таких снов Витёк, он это знал точно, ещё не видел в жизни никогда.

Велись ли бои на берегах Змейки или нет - теперь уже не помнил никто. Но что было точно - так это недолгая немецкая оккупация родного витькиного городка Удовинска. Значит, в удовинской земле могло быть всё, что угодно. Поэтому-то Витёк и решил безо всяких раздумий пойти копать туда, куда во сне посылал его дед. Ведь деньги были нужны всегда, а тут, кажется, ему светил немалый куш. Одно останавливало Витька - стояла такая дикая жара и сушь, что даже дома плавились мозги. А уж долбить на солнцепёке окаменевшую глину - радость небольшая. Витёк, сидя дома, всё тянул день за днём, но жара и засуха никак не кончались. На берегу совсем обмелевшей Змейки пожухла вся трава, чахлые городские деревья уже в середине лета сбросили всю свою скукожившуюся листву, даже на дискотеку идти не хотелось, а тут этот заманчивый сон. Что, если, осердившись на ослушание, дед придёт к нему ещё раз, да и проклянёт? Или же заговорит кладоносную землю так, что она не отдаст Витьку свои сокровища? Вот почему в один из по-прежнему невыносимо знойных дней Витёк, взяв свои рабочие инструменты, всё-таки поплёлся на берег Змейки, на то место, совсем недалеко от дома, которое указал ему дед во сне.

Он долго долбил эту проклятую окаменевшую глину, но в ней не было ничего интересного - даже какой-нибудь ржавой стреляной гильзы, не говоря уже о чём-то более приличном. И вот когда Витёк, ругая себя за напрасное суеверие, совсем собрался идти домой и принять освежающий душ, из жёлтого раскопа вдруг выглянул край какого-то небольшого кувшина. Это, конечно, было совсем не то, чего он ожидал, но вдруг дед имел в виду именно это? Выковыряв кувшин, который оказался совершенно целым, Витёк начал его отчищать от налипшей земли. Для начала он прошёлся металлическим скребком вдоль частых бороздок, покрывавших всю поверхность предмета, а потом те же бороздки прочистил ещё и мягкой щёткой. Одно было очень странно: когда скребок, а потом и щётка двигались вдоль бороздок, в воздухе как будто бы раздавался какой-то едва слышимый потусторонний звон. Стоило лишь прекратить движение скребка по бороздкам, звон тут же прекращался. Впрочем, у кого же, да ещё на самом солнцепёке, не зазвенит в голове в такую жару?

Теперь находку можно было и хорошенько рассмотреть. Сантиметров двадцать в высоту, из простой обожжённой глины, без глазури, в каких-то тоненьких горизонтальных, как на граммофонной пластинке, бороздках. Сделанный, несомненно, на гончарном круге, весь кувшин был затем покрыт этим примитивным, ничуть не украшавшим его узором, нанесённым, повидимому, каким-то металлическим предметом. Ясно, что ни один военный коллекционер даже и не взглянет на него, а задарма нести кувшин в местный этнографический музей, естественно, не имело никакого смысла. Витёк вздохнул, швырнул допотопный кувшинчик прямо в Змейку, превратившуюся от засухи в тоненький ручеёк, и отправился домой.

Однако чем ближе он подходил к дому, тем больше чувствовал, что видимо из-за жары у него что-то не совсем в порядке с головой. Скорее всего, он получил солнечный удар, вызвавший неприятные галлюцинации: и во дворе, а затем и в самом доме Витёк видел какие-то миражи, можно даже сказать - неизвестно откуда появившиеся привидения. Так, у самой двери колыхался сруб колодца, которого здесь, естественно, отродясь не было. Рядом со срубом как бы стояла на земле прозрачная деревянная колода, из которой, в древние времена наверное поили скот. Витёк пнул колоду ногой, но не ощутил ничего - нога прошила колоду как водух, а сама виртуальная колода, как стояла, так и осталась на месте.

Ну а в доме и вообще был полный отпад: Витёк увидел старинный интерьер крестьянской избы с русской печкой в углу, к тому же весь забитый призрачным, колышащимся народом. Витёк с ужасом заметил здесь какую-то бабку на печке, двух молодых баб, одного мужика и кучу полуголых детей, копошащихся на полу под ногами у взрослых. К счастью, в то же самое время и вся квартира Витька всё-таки оставалась на своём прежнем месте - все привычные вполне материальные, настоящие, не призрачные предметы: диван, телевизор, стол, стулья, комод и прочая мебель. Настоящие, материальные, твёрдые, звонкие предметы и те, колышащиеся, прозрачные, едва видимые, воображаемые, как бы накладывались друг на друга и параллельно друг с другом сосуществовали в одном и том же пространстве, в одном и том же времени. Это было просто ужасно. Этого было достаточно, чтобы окончательно свихнуться. Даже не приняв душа, Витёк рухнул на диван и закрыл глаза, надеясь после сна снова проснуться в своей нормальной квартире уже безо всяких там галлюцинаций и шизофренических видений.

Но пробуждение не принесло никакого облегчения: все эти уроды опять были тут как тут. Витёк с ужасом понял, что теперь ему, наверное, ещё долго, если не всю жизнь, придётся жить вместе с ними. К счастью, они не обращали на него никакого внимания, жили своей обособленной жизнью и даже, собственно говоря, не приносили никакого вреда, если, конечно, не считать заметного морального ущерба.

С этого дня для Витька началась новая невыносимая жизнь. Он как будто попал в какое-то общежитие, населённое тенями из далёкого прошлого, из неизвестно какого века. Эти тени, этот призрачный параллельный мир попадались ему повсюду - и во дворе, и в квартире. Вообще-то их было не так уж и много - четверо взрослых и штук пять-шесть детей, но все они ужасно раздражали Витька, хотя никак на него не реагировали и никогда не взаимодействовали с ним. Они жили своей привычной жизнью наверное какого-нибудь пятнадцатого века - изредка переговаривались друг с другом, вечно что-то работали руками, не сидели без дела даже дети. Мужик рубил, строгал, мастерил, а бабы то готовили еду, что занимало много времени, потому что у них, естественно, не было ни газа, ни водопровода, то пряли или же ткали на кустарном деревянном станке, стоявшем на улице в хилом тоже вполне призрачном сараюшке.

Наверное, семья эта была бедной - никакой скотины у них не водилось, хотя колода во дворе свидетельствовала о том, что так было не всегда. Ни коровы, ни лошади, ни даже кур. Если, конечно не считать скотиной тощую собачонку, которая крутилась во дворе и жадно подъедала детские какашки. Эти кучки Витёк нередко видел под ногами и всегда брезгливо переступал через них, хотя прекрасно понимал, что они - всего лишь чисто виртуальный плод его воображения. Родители не очень-то заботились о детях. Полуголые малыши целыми днями болтались во дворе, иногда их кормили какой-то отвратительной гороховой тюрей - похоже, что Витёк контактировал с теми временами, когда на Руси ещё не знали картошки, а до картофельных бунтов было очень далеко. Все они были одеты только в широкие порты с прорезью сзади и потому всегда могли самостоятельно облегчиться, присев прямо во дворе и не обременяя собою взрослых. После этого собачонка охотно вылизывала им задницы. При этом детишки постоянно помогали родителям - складывали поленницы, собирали щепочки, что-то подавали и подносили отцу, подметали в избе, а то и ходили с берестяными туесками за водой на Змейку.

Витёк старался пореже бывать дома, так как унылый быт этой допотопной семейки наводил на него непонятную тоску, от которой вполне реально было окончательно сойти с ума. Всё в них раздражало его, всё казалось просто невыносимым, хотя, на самом деле, не имело к нему никакого отношения и никак не мешало жить прежней привычной жизнью. Его раздражало постоянное молчание взрослых - они почти не разговаривали друг с другом, зато очень часто, особенно по вечерам, уложив детей по лавкам, сидя при свете лучины в полутёмной избе, долго и заунывно пели тоскливые однообразные песни, которые раздражали Витька ещё больше, чем их молчание. На самом деле Витёк вполне мог при этом смотреть телевизор или разговаривать с кем-нибудь по телефону, потому что и звуки, издаваемые призраками, как и они сами, тоже были призрачными, почти неслышимыми, воспринимаемыми скорее не ухом, а какими-то другими, органами, по-видимому на уровне биотоков или подсознания.

Девка, которая чаще других сидела за прялкой или ткацким станком, оказалась незамужней сестрой молодой хозяйки. Звали её вроде бы Авдотья. Витёк обратил внимание на то, что почти все непрошеные жильцы его дома были странно низкорослы - даже мужик, на две головы ниже самого Витька, едва достигал полутора метров. Но вот Авдотья, хотя и красивая лицом, переросла всех, в ней было не меньше метра семидесяти и поэтому у неё, такой уродины, не было никакой надежды хоть когда-нибудь выйти замуж - даже за самого жалкого горбуна или дряхлого вдовца. Сестра и её муж считали работящую Авдотью почти что приживалкой, дармоедкой, часто измывались над ней за это её уродство, так что Витёк неожиданно для себя даже проникся к несчастной девушке некоторым сочувствием.

Постепенно Витёк понял, что эта семья из какого-то далёкого века сейчас голодает, потому что, как оказалось, в те времена у них тоже стояло невыносимо жаркое сухое лето - из отдельных реплик он постепенно узнал: трава сгорела, голодная скотина пала, колодец пересох, отчего детям и приходилось ходить с туесками по воду на тоже почти пересохшую Змейку. Не было воды ни для стирки, ни для бани, ни для мытья посуды. Люди, особенно дети, ходили в грязной вонючей одежде, а свои деревянные плошки и ложки отскребали от остатков пищи не водой, а речным песком. Кажется, что-то подобное Витёк, как-то видел по телевизору из жизни африканских племён, живущих в пустыне.

Казалось бы - пришельцы не приносят никому никакого вреда, однако жить рядом с ними было просто отвратительно. Постоянно приходилось проходить сквозь них, а их длинный непокрытый обеденный стол стоял прямо посреди комнаты и получалось так, что фактически Витёк обедал вместе с ними. Чтобы протянуть руку за своим собственным столом к своей собственной вилке или хлебнице, ему приходилось постоянно тыкать в лицо то одному, то другому привидению, а детские рожицы нередко оказывались в его тарелке. Смотреть телевизор тоже стало почти невозможно - любая передача сопровождалась или заунывным пением пришельцев или их негромким неторопливым, совершенно Витьку неинтересным и не всегда понятным разговором.

Вот почему Витёк старался как можно меньше бывать у себя дома, фактически он приходил сюда только ночевать, ошиваясь постоянно или в парке с дружками, или с местными девками на той же дискотеке. Получалось так, что эти несуществующие уроды выжили его из собственного дома! Каждый раз, возвращаясь к себе, он надеялся, что сегодня пришельцы наконец-то сгинули и он их больше не увидит никогда, но все его мечты оставались напрасными. Они, конечно, были тут как тут.

Постепенно в семействе привидений происходили какие-то изменения. Сначала Витёк заметил, что куда-то исчезла бабка, а через несколько дней и долговязая сеструха хозяйки. Из скупых разговоров оставшихся выяснилось, что обе они, как лишние люди, сами ушли умирать в лес, чтобы детям доставалось побольше жидкой гороховой затирухи на воде, которой семейство питалось всего только один раз в день. Ведь если бы они и остались - их всех всё равно ожидала голодная смерть, а так всё-таки есть ещё надежда, что выживут хотя бы некоторые дети. Оставшиеся же в доме совсем оголодали - и дети, и взрослые стали как щепки. Число детей тоже поубавилось - теперь по избе ползала всего лишь пара рахитичных малышей, остальные, видимо, умерли с голоду. Как-то Витёк сам видел, что хозяин, завернув очередного младенца в новотканный холст, унёс его куда-то и вернулся домой уже с пустыми руками. Кажется, к смерти детей родители оставались совершенно равнодушны - они, как и прежде, постоянно работали по хозяйству и почти не разговаривали друг с другом. Правда, теперь их заунывное пение прекратилось и наконец-то стало возможно без помех смотреть футбольные матчи. Разумеется, давным-давно во дворе не было и собачонки...

Шло время, знойное лето никак не кончалось, а жизнь Витька становилась всё невыносимее. Особенно бесило его то, что теперь он не мог привести домой ни одну бабу - прежде с этим не было никаких проблем. Посоветоваться было не с кем. Ведь если кто-нибудь в Удовинске пронюхает, что творится в Витькином доме, то его тут же навсегда упекут в психушку и он вообще лишится своего жилья. Наконец Витёк понял, что дальше так жить невозможно и пора начинать решительные действия.

С самого утра Витёк ушёл в парк, но не присоединился к ребятам, а наоборот, спрятался в самый дельний угол, где в одиночестве пил тёплое пиво и думал. Он решил понять, как и почему на него вдруг свалилась вся эта напасть. В конце-концов он всё-таки догадался, что вещий сон, появление пришельцев и полосатый кувшинчик как-то связаны друг с другом. Кажется, бороздки на кувшинчике, наподобие граммофонных, запечатлели в себе какую-то информацию из прошлого, которую он и пробудил в тот день вращением своего скребка и кисточки. Скребок и кисточка сыграли роль патефонной иглы. Образовалась инверсия времени, надолго накрывшая его дом и двор. Большое спасибо, конечно, дедуле, устроившем ему такой сюрприз!

Но если дело лишь в этом чёртовом кувшинчике, то всё очень просто: надо его снова разыскать и поскорее уничтожить. Только и всего. Поняв наконец, что с ним произошло на самом деле, Витёк восхитился сам собой. Ведь можно сказать, что от отчаяния он сделал великое открытие, о котором, правда, мир не узнает никогда. Но это совсем неважно - главное, у него появилась надежда на избавление от кошмара последних недель. Самое страшное, если за прошедшее время кто-то вдруг нашёл этот заветный кувшинчик и унёс неизвестно куда - тогда призраки останутся в доме навеки и придётся их терпеть всю оставшуюся жизнь. С бьющимся сердцем Витёк ринулся на берег Змейки. Он просто не мог поверить своим глазам: кувшинчик, целый и невредимый, как и прежде, лежал, наполовину погруженный в воду, на том же самом самом месте, куда Витёк его швырнул с обрыва несколько недель тому назад. Сломя голову, Витёк съехал вниз, к воде, схватил кувшинчик и с размаху хряпнул его о камень.

Теперь, наконец-то, у него снова начнётся прежняя нормальная, человеческая жизнь...

День Святого Лентяя.

Теперь уже мало кто помнит, почему ежегодно первого сентября человечество празднует день Святого Лентяя. А ведь это должен знать каждый культурный человек. И дело тут совсем не в школьниках всей планеты, миллионы которых в этот день со слезами на глазах идут в школу, а в том единственном мальчике, который жил на свете очень давно, кажется, ещё до нашей эры. Он был исключительно тупым и ленивым. Когда ему исполнилось семь лет, родители решили отвести его в школу. Тридцать первого августа они долго не спали, гладили ребенку школьную форму, перебирали книжки в портфеле и брызгали водой букет из роз, который предназначался учительнице.

Но утром первого сентября мальчик категорически отказался идти учиться. Сколько ни уговаривали его родители, обещая купить новые игрушки, сколько ни запугивали, мальчик не сдавался.

Лентяй проявил удивительную силу духа и не испугался, что ему больше никогда в жизни не разрешат смотреть телевизор или не купят мороженое. Он остался твёрд даже тогда, когда отец снял с него штаны и отшлёпал его. А когда его насильно втиснули в папину машину и отвезли в школу, он выпрыгнул из окна класса на втором этаже и сломал себе ногу.

Родители очень расстроились, но решили, что не всё еще потеряно. Придётся отдать его в школу с восьми лет, не так уж это и страшно. Поумнеет на год и все обойдётся. Но и на следующий год повторилась та же самая история. Никто ничего не мог поделать с Лентяем. И взрослым пришлось отступить. Даже несмотря на закон о всеобщем обязательном десятилетнем образовании.

Мальчик не посещал школы, не занимался с репетиторами, не ходил на фигурное катание. Он, в отличие от других тупиц, не кончил институт, не поступил в аспирантуру, не защитился, не занимался научной деятельностью, не писал научных трудов и не ездил на симпозиумы.

Он не стал инженером и не спроектировал химический завод так, чтобы все ядовитые выбросы от него уносились постоянными местными ветрами как раз на близлежащий город. Как это происходит в Весьегоньске, Халиловске, Хрумпске, Шатиловке, Лос-Карабосе, Самудзуки, Флер-д-Оранже, Чаттападхье и многих других городах.

Он не стал врачом и не отправил на тот свет множество больных, как это сделали врачи Клюшкин, Сеунов, Клотильдин, Сейфульмулюков, Пиперашвили, Лос-Аламос, Томикагава, Пепертити и многие другие.

Он не стал завхозом и не построил особняк себе, своей тёще, своей племяннице и своей любимой тётке, как это сделали Надирашвили, Ёршиков, Низамутдинов, Джобс, Татикамава, Раджимунх и многие другие.

Он не стал учителем и не калечил души детей, как учителя в школах N 4, N 18, N 48, N 72, N 136 и 458. Он не стал писателем, которого везде печатают, потому что... и которого никто не читает. Он не стал продавцом, который. всех обвешивает и всем хамит, не стал таксистом, которого никто и никогда не видел трезвым. Не стал слесарем, который всё ломает за сто рублей, но никогда ничего не чинит. Да мало ли кем ещё не стал он...

И люди презирали его. Так и прожил он всю жизнь - гонимым, оскорблённым и униженным. И, как это всегда бывает с настоящими святыми, люди сумели оценить его только через четыреста лет после смерти. Оказалось, что за всю историю существования человечества, это был единственный человек, сумевший правильно оценить свои способности и оптимальным образом распорядиться ими. К тому же это был единственный человек, который прожил жизнь именно так, как хотел, а потому и был счастлив. Вот почему ежегодно первого сентября люди всей планеты и празднуют день Святого Лентяя.

Да, кстати, а как учатся Ваши детки? Хорошо, говорите? Ну что ж, можно порадоваться за Вас. И кем мечтают стать? Учителями, чтобы сеять разумное, доброе, вечное? Или врачами, чтобы исцелять страждущих? Или продавцами, чтобы вежливо и культурно обслуживать покупателей? Или учёными, чтобы, забыв себя, вечно искать истину, которой нет ничего дороже? Или ещё кем? Так пожелаем же им успехов в учёбе и дальнейшей деятельности!

Этнография.

Едва директор пришёл в музей, как зазвонил телефон. Из Министерства интересовались, приняты ли в музее необходимы меры. Директор объяснил, что ещё месяц назад он лично приказал заменить обычное стекло в витринах пуленепробиваемым, убрать увлажнители, горшки с цветами и прочие предметы, которые могут быть использованы как метательные орудия. Огородить электрические рубильники в служебных помещениях специальными сетками. Наглухо запереть все окна и балконные двери, особенно верхних этажей, чтобы оттуда никого не выкинули на мостовую и дело обошлось без человеческих жертв. Отравленные стрелы индейцев отнесли в запасник.

В то же самое время из Министерства автотранспорта позовнили в таксомоторный парк и поинтересовались - отправлен ли по назначению заказанный бронеавтобус. Директор автопарка заверил своё начальство, что автобус полностью подготовлен для проведения операции и подан по назначению. Пуленепробиваемые стекла обеспечат безопасность прохожих если в автобусе вдруг начнётся стрельба. Кабина шофёра отделена от салона также пуленепробиваемой перегородкой, так что нет никакой опасности: шофёра также убить невозможно и автобус вместе с пассажирами не рухнет под откос. Кожаные сиденья заменены металлическими, так как для автопарка менять после каждой поездки изрезанные сиденья слишком накладно. Из салона удалены занавесочки и другие легковоспламеняющиеся предметы.

В одиннадцать ноль-ноль операция началась. Бронированный автобус помчался к музею. За ним с воем неслись несколько полицейских машин сопровождения. Испуганные прохожие шарахались в стороны. У здания этнографического музея автобус остановился. Из него вышел восьмой "А" и направился в музей на экскурсию. Бабка у входа трясущимися руками пересчитывала входные билеты и всё никак не могла понять, почему это билетов двадцать пять, а школьников только двадцать два. Откуда ей было знать, что Охломон накурился опиума и ему теперь не до экскурсий. Да ему и вообще наплевать на этнографию. Людка же, наоборот, очень интересуется этнографией, но, как назло, именно сегодня ей пришлось идти на аборт. А Горяшке по пути в музей проломили голову бутылкой и его на одной из полицейских машин срочно увезли в больницу. Если бы эти училки так долго не чесались с экскурсией, то сегодня в восьмом "А" была бы стопроцентная посещаемость и почётная грамота "лучший восьмой класс города" была бы, несомненно, за ним!

Пензюки, пермюки..., москвючи какие-то

Дорогая Светочка!

Ты не волнуйся, у нас в психушке всё отлично: кормят до отвала, уколы делают редко, санитары почти не дерутся. К тому же - не соскучишься, такие интересные мужики попадаются, просто отпад. На днях двух привезли - Федя и Иван. Прямо из командировки. Свои имена знают, даты рождения - тоже, а свихнулись на том, что они пензяки какие-то (или пензюки, забыл). Поэтому друг от друга не отходят и всё про какую-то пензу, не то пемзу говорят. То ли это планета, то ли название племени, то ли вид зверей - я ещё до конца не понял. Но если это и есть ихняя воображаемая планета, то очень похожа на нашу Тверь. Центральная улица - Ленина, дома в центре повыше, а везде пятиэтажные, санузел совмещённый и так далее. Всё они описывают так, как будто и вправду видели, причем видения у обоих одинаковые, вплоть до названия улиц и номера трамвая, бывает же такое! Им двойную дозу синдепала назначили, но пока что-то плохо помогает (мне так сразу очень даже помогло).

Они говорят, что жили на этой самой Пензе и даже родились там. Так живо всё описывают - и семью, и детей, и работу, очень похоже как у нас на земле, да и сами такие же точно, как и мы, люди. Не успели их в палату определить, как нескольких еще каких-то пермюков привезли. Симптомы болезни те же. Всё про какой-то Пермь рассказывают. Очень похожи на людей, а на самом деле - тоже или иноплянетяне или снежные люди. А ихние космические корабли так до сих пор и не нашли, вряд ли они теперь когда обратно к себе доберутся, если, конечно, правда - инопланетяне.

Так ты не забудь капусту заквасить, я скоро вернусь - а то подумай сама, как же я без неё буду? Передай поклон тёте Шуре, а Витьку скажи, пусть пока моим мотоциклом пользуется, я разрешаю. Детей держи в строгости, я приеду, проверю. И сама не балуй, мне всё потом расскажут, если чего.

Твой муж Павел. 13 июня 1997 года.

Лидия Леонидовна Сундукова шла по пыльной улице Удовинска безо всякого внимания по сторонам. И вдруг на газоне у тротуара что-то ярко блеснуло. Лидия пригляделась и обомлела: это был невиданной красоты старинный перстень с изумрудом. Такого везения у неё не было никогда! Она подняла перстень, сдунула с него пыль и надела на руку. Впервые в жизни Лидия была абсолютно счастлива. Ей казалось, что все встречные только и смотрят на её палец и бешено ей завидуют. О чём же ещё можно было мечтать теперь?

Но постепенно с перстнем стало что-то происходить. Если сначала он был как раз по размеру, то теперь всё сильнее и сильнее давил на палец. Становилось всё больнее и больнее, но снять перстень уже не было никакой возможности. Лидия отошла в сторонку, прислонилась к дереву и заплакала. Она озадаченно смотрела на руку и ясно видела, что и перстень и палец прямо на глазах уменьшаются в размерах. Наконец и перстень и палец просто исчезли, а на правой руке осталось всего четыре пальца. Боль прекратилась и Лидия понуро зашагала дальше, в недоумении разглядывая свою изуродованную руку.

Наташка Ермолаева шла по улице Удовинска. Вдруг на газоне что-то ярко блеснуло. Наташка обалдела от счастья: она нашла старинный перстень с зелёным камнем. Она надела перстень на руку и гордо пошла дальше. Сегодня вечером, на дне рожденья Зинки, все просто посинеют от зависти. О чём же ещё можно было мечтать теперь? Вдруг сильно заболел палец, на котором был надет перстень. Наташка глянула на руку и обомлела: ни пальца, ни перстня больше не было. И тут она вспомнила, что недавно видела в трамвае женщину с ампутированным пальцем, а сегодня утром - пацана, у которого тоже нехватало одного пальца на правой руке. Кажется, она поняла, в чём дело. "Ну ладно", - злорадно подумала Наташка, - "Я теперь уродка, но зато уродами станут и все остальные, кто найдет этот проклятый перстень, а уж я-то никому про него не проболтаюсь. Если мне плохо, то пусть и другие помучаются так же, как и я".

Антонина Федоровна Баранова шла в магазин за молоком по улице Удовинска, Сергей Фигурнов шёл на дискотеку по улице Удовинска... Петька шёл за пивом по улице Удовинска... Григорий шёл к своей бабе по улице Удовинска... Всё новые и новые пешеходы шли и шли по улицам Удовинска...

Недавно "Медицинская газета" опубликовала любопытную заметку, которая приводится ниже с небольшими сокращениями:

"Делегация японских нейрохирургов, посетившая недавно НИИ УДО СИМТОС в городе Удовинске, обратила внимание на интересное явление, ускользнувшее от внимания местных медиков: более половины жителей города имеют на руках не десять, а всего лишь по девять пальцев. Но это не врождённая эндемическая или генетическая аномалия, как можно было бы ожидать. Пальцы у всех очень искусно ампутированы, причем создаётся впечатление, что это произошло совсем недавно. Однако все жители, как один, утверждают, что это - результат травмы, перенесённой в далёком детстве и отказываются говорить о подробностях. Медики встали в тупик перед этой загадкой природы. Несомненно, что данное интересное явление заслуживает более пристального изучения и внимания не только медиков, но и психологов, экономистов, лингвистов, философов, экологов, а, может быть, даже и экстрасенсов. Однако очень жаль, что у НИИ УДО СИМТОС как всегда пока что нет средств на проведение необходимых комплексных исследований".

Бедные пешеходы города Удовинска и не подозревали, что примерно в это же самое время в лаборатории "Самозащиты Космических цивилизаций и Реализации высокогуманных межличностных отношений между гуманоидами всего Космического пространства" (СКЦИ РВМОМГВКП) планеты Вастурн двое молодых учёных, стоя перед электронным макетом планеты Земля, докладывали Учёному Совету о результатах своих исследований. Диссертация включала в себя как научный анализ и выводы, так и камеральную обработку данных, полученных в течение целого года полевых исследований на этой далекой планете. Между учёными велись примерно такие диалоги:

- Господа, наши иссследования показали, что эта планета не только обитаема, но и населена разумными существами, такими, например, как коровы, собаки, крысы, люди, кузнечики, одуванчики, свёкла и прочие. Мы подготовили отчёт о моральном состоянии землян и считаем, что нужно срочно принимать меры, поскольку оно представляет реальную угрозу для остальных жителей Космоса.

- А вы хорошо разобрались в иерархии жителей Земли? Или у них её уже не существует в связи с переходом на более высокую стадию эволюции?

- К сожалению, ещё существует и даже усиливается. Доминирующее животное у них - человек, остальные находятся в ужасающей рабской зависимости от человека: он убивает всех подряд или ради пищи и шкур (коров, редиску, кур, свиней и так далее), или просто из садистского удовольствияч - на охоте, рыбной ловле, при сборе грибов. Даже крохотный несъедобный паучок на лужайке, скорее всего, будет раздавлен ребёнком по наущению его мамаши, которой просто не приходит в голову, что он - такой же землянин, как и она сама.

- Сколько же баллов вы поставили землянам по показателю равенства и земной справедливости? Повидимому, параметры у них могут варьировать только между единицей и нулем?

- Даже до единицы не дотягивают. Ставим ноль.

- Ясно, ну а теперь посмотрим параметры интеллектуального развития по восьми основным показателям: забота о правильной эволюции планеты и ее экологии, забота о генетическом совершенствовании землян, выработка оптимальных параметров экономического, интеллектуального, нравственного развития и так далее, ну, в общем, по известной всем методике Ниторелло. Можно посмотреть по каждому показателю в отдельности и затем суммировать баллы.

- Как видите, свою Планету люди привели в катастрофическое состояние и оно ухудшается с каждым днём: быстро растет озоновая дыра, постоянно сокращается площадь лесов, уничтожены и продолжают уничтожаться тысячи видов животных и растений, отравлены океаны, земля и воздух над Планетой. Из века в век идут непрерывные междоусобные войны, по вине людей возник парниковый эффект и потепление климата, оскудели и просто кончаются запасы невозобновляемых полезных ископаемых и продолжается ограбление будущих поколений за счет стремления к роскоши, комфорту и создания искусственных потребностей одного только человеческого рода при самом зверском и наплевательском отношении ко всем остальным обитателям Планеты.

- При вводе этих данных в компьютер как вы учитывали константу генетического вырождения человека из-за катастрофического ухудшения экологической обстановки на Земле, потери духовности у подавляющего числа землян и появления стойкой и необратимой зависимости от лекарств, допингов и искуссственных условий существования?

- Разумеется, мы учли и это в соответствии с ратоидным коэффициентом для каждого отдельного материка. Однако в целом показатели так нигде и не превысили нуля - одного балла. Короче говоря, прогноз самый неутешительный. Интерполяция по времени показала, что в ближайшие несколько десятилетий, максимум - в одно столетие - человечество неминуемо ждет мучительная агония и смерть, которую оно вызвало собственными руками. Человечество - вот самый верный палач и для самого себя и для всего живого на Земле. Всё, что произошло на Земле по вине самого человека, теперь уже не только необратимо, но и, к сожалению, несёт прямую угрозу и нам, и другим планетам и цивилизациям, так как люди бешеными темпами осваивают Космос, приближаются к другим планетам и могут перенести на них смертельный вирус алчности, бездуховности, индивидуализма. Они вполне могут погубить многие другие космические цивилизации ещё до того, как завершится их собственная агония. Не решив никаких своих земных проблем, с каждым веком увеличивая число несчастных землян, они безрассудно тратят свои последние ресурсы на освоение Космоса.

- В таком случае, какие же практические выводы имеют ваши исследования?

- Мы предлагаем самый гуманный метод помощи землянам: одномоментную общепланетарную эвтаназию для того, чтобы избавить их самих от ненужных мучений, а всех остальных обитателей Вселенной - от нависшей угрозы. В ближайшее время нам необходимо быстро и окончательно произвести антигилляцию планеты Земля.

- Мне кажется, вы не учли возможную внутривидовую борьбу. А что, если правители Земли, приведшие Планету к грядущей катастрофе, в принципе сильно отличаются от своих подданных? Возможно, что рядовые земляне не так уж тупы и опасны и выход состоит лишь в том, чтобы просто сделать правителями совсем других людей. Тогда они, может быть, успеют увести Планету от неминуемой гибели, миллиарды землян останутся живы, а нам самим этот проект обойдётся намного дешевле антигилляции.

- Мы учли и это. В своих полевых исследованиях мы использовали прекрасную и остроумную методику "Изумрудный перстень" нашего коллеги Рин Брина. Результаты полевых исследований в Пензе и Перми показали, что ни один из рядовых жителей этих городов не предупредил сограждан о грозящей им беде. Наоборот, пострадав сами, они радовались тому, что после них пострадают и другие. Они все проявили крайнюю степень эгоизма и бездушия. Ведь всем известно - какой народ, такие и правители, так что ошибки в выводах не может быть никакой. Сейчас проводится последний контрольный эксперимент в городе Удовинске. По его завершении мы представим проект и технико-экономическое обоснование антигилляции в Планетарную комиссию Вастурна, а после его утверждения сразу же начнём антигилляцию всей Планеты Земля. Пока же мы в опытном порядке антигиллировали всего лишь Пензу и Пермь.

- Какой метод при проведении антигилляции вы использовали для соблюдения чистоты эксперимента и для того, чтобы избежать утечки информации и паники среди землян?

- Мы применили метод одновременного и необратимого стирания информации во всех информационных системах Земли - как электронных, так и библиотечных, церебральных, картографических, кинематографических, лингвистических и прочих. Теперь нигде на Планете Земля не существует таких понятий и слов, как Пенза и Пермь, а также всех производных от них - пензенский, пермский, пермяк и так далее. Эти слова и понятия стали чужеродными для любого земного языка и не вызывают у землян никаких ассоциаций. Земляне, не подозревая ни о чём, занимаются своей обычной деятельностью.

16 июня 1999 года в тринадцать часов земляне занимались своей обычной деятельностью. Наташка ела копчёную рыбу. Антонина Федоровна смотрела телевизор, Мишка Сердюков катался на велосипеде, Светка ругала своих детей за хулиганство, Нинка Еремеева копалась в огороде, Степан Черномордин охотился в лесу на очередных медвежат, а в Москве, в отлове не ветстанции у метро Динамо долго-долго агонизировали в газовой камере пойманные на улицах бездомные и домашние кошки и собаки.

16 июня 1999 года Таисия Селезнёва варила грушевый компот, на мясокомбинате из коров делали очередную партию колбасы, Антон Сударев в своей лаборатории работал над очередным бомбардировщиком, а голодный поэт Ким Тин Пин сочинял очередную оду о любимом кормчем и его партии. Молодой и красивый Джакемба умирал в далёкой Африке под кустом джакавы, подорвавшись на противопехотной мине, а вонючая старуха Сидорова на вонючем матрасе плакала в доме престарелых, вспоминая своих детей: коммерсанта Игоря, разъезжающего в синем Вольво, и непутёвую дочку Клавку, которых не видела уже несколько лет и даже не надеялась увидеть когда-нибудь.

16 июня 1999 года у Зои Андреевой родилась девочка, Вовке из пятого "Б" наконец-то купили роликовые коньки, а дед Захар из Ивантеевки посадил на пустыре четыре куста сирени. Он говорил: "Ну и что, что я не увижу её цветов - зато увидят мои внуки". Правда, ни внуков, ни детей у него не было...

16 июня 1999 года началась и закончилась антигилляция Земли. Она продолжалась всего пять секунд и никто ничего не успел заметить. Исчезли Наташка и Нина, и велосипед, и новорожденная девочка, и ода, и бомбардировщик, и кусты сирени.

Исчезли и я и вы. Что делала я именно в тринадцать часов 16 июня 1999 года, я просто не помню. А что делали лично вы?

Чёрное яйцо

Дениз всегда мечтала увидеть свою родину. Хотя она родилась и выросла в Новой Зеландии, но её почему-то очень тянуло в Швейцарию, откуда были родом родители. И вот теперь Дениз наконец-то путешествовала по Швейцарии на автомобиле и всё здесь ей безумно нравилось.

Сегодня Дениз предстояло проехать от Альтдорфа до Беллинцоны, чтобы оттуда добраться до горного озера Лаго-Маджоре. Дорога поднималась всё выше и выше к Сен-Готардскому перевалу. Дениз ехала медленно, часто останавливалась и снимала панораму гор на цветную кинопленку, хотя и чувствовала, конечно, что потом эти кадры, без единого яркого пятна или движущейся человеческой фигуры, наверняка покажутся скучными и однообразными.

Сегодня с самого утра Дениз почему-то испытывала какое-то странное волнение, хотя всегда была очень уравновешенной, не поддающейся настроениям девушкой.

До Беллинцоны уже оставалось всего несколько километров, как вдруг Дениз увидела левый поворот, не обозначенный ни на одной туристической карте. Это удивило её - ведь она знала исключительную точность швейцарских карт. Эта дорога влево вела круто вверх в горы, она была асфальтирована и такой же ширины, как основная автострада. Но над ней почему-то висел знак "проезд запрещён". Это также казалось странным, хотя, конечно, где-то дальше и могли вестись ремонтные работы или же была лавиноопасная зона. Но самое странное было всё же не это. Дело в том, что как только Дениз увидела эту дорогу, она поняла, что когда-то где-то уже видела её и что она обязательно должна поехать по ней, что бы ни ждало её впереди.

Дениз, не обращая внимания на знак запрета, свернула влево и повела машину дальше. Что-то настойчиво звало её вперёд. Дорога постепенно сужалась, асфальт сменился щебёнкой и, наконец, через несколько километров, дорога вдруг упёрлась прямо в пропасть.

Этого Дениз ожидала меньше всего. Она вышла из машины и огляделась: перед собой она не увидела ни ремонтных работ, ни следа обвала, ни продолжения дороги где-нибудь впереди. Неужели её так тянуло сюда только для того, чтобы она смогла увидеть эту дорогу, ведущую в никуда? Справа круто громоздился горный склон, внизу слева находилась небольшая котловина, поросшая лесом. Хотя было ещё и не очень поздно, но уже начинало быстро темнеть, как это обычно бывает в горах. Нигде ни огонька, ни признака жилья. В долинах внизу начал подниматься белый туман. Видимо, оставалось лишь одно - осторожно развернуть машину и ехать обратно.

Дениз снова села за руль и вдруг обнаружила, что у неё кончился бензин. Это было очень странно, ведь бензобак не протекал, а заправлялась она только сегодня утром. Видимо, начинались чудеса, которые Дениз предчувствовала ещё с утра, но чудеса не из приятных.

Дениз задумалась. Ехать обратно - невозможно. Ночевать в горах - тоже. И холодно и страшно. Если же оставить машину и идти пешком назад, к основной дороге, чтобы взять у кого-нибудь немного бензина или же попросить довезти до ближайшего ночлега, то пройдет часа полтора. Тогда будет совсем темно и вряд ли кто-нибудь ещё поедет через горы. Придется снова карабкаться наверх, чтобы вернуться к машине, а не ночевать прямо на дороге.

Стало почти совсем темно, а Дениз всё сидела в машине на краю пропасти и не могла придумать ничего. Она ругала себя за то, что поддалась какому-то наваждению, свернула на эту дурацкую дорогу, но это, конечно, нисколько не помогало ей. И вдруг, когда ей стало совсем холодно и страшно, она услышала ... колокольный звон. Он раздавался где-то совсем рядом, в котловине слева, которая густо поросла лесом и где, как ей показалось раньше, не было никакого жилья. Значит, там всё-таки есть какой-то городок или хотя бы деревушка, где можно найти и ночлег и немного бензина. Обрадованная Дениз выскочила из машины и пошла напрямик в лес, в темноту, на звук колокола...

Как ни странно, Дениз не сломала себе ноги, не заблудилась, а, действительно, через некоторое время, которое от страха показалось ей вечностью, добралась до какого-то крохотного городка. Как только Дениз вошла в городок, колокол сразу же замолк.

Городок производил странное впечатление. Во-первых, он освещался газовыми рожками, о которых Дениз только читала в книгах. А ведь все справочники утверждали, что Швейцария, вплоть до мельчайших деревушек, была электрифицирована и телефонизирована еще в начале двадцатого века! Видимо из-за этих тусклых газовых фонарей городок казался мрачным, запущенным и негостеприимным. Это впечатление усиливалось старинной архитектурой. На тех улочках, по которым шла Дениз, не было ни одного современного здания, ни одного автомобиля. В окнах не горело электричество, лишь кое-где мерцали свечи или керосиновые лампы. Редкие прохожие, одетые в старинные одежды, тоже производили странное впечатление. Возможно, жители городка отличались исключительной консервативностью и приверженностью к старине. А, может быть, Дениз попала в один из живых городов-музеев, созданных специально для туристов. Хотя она и не помнила, чтобы в справочниках говорилось о чём-либо подобном на дороге Альтдорф - Беллинцона.

Редкие прохожие казались Дениз неприветливыми, хмурыми и какими-то бледными, вялыми. Хотя, конечно, они могли выглядеть бледными из-за газового освещения. Из переулка вышла молодая женщина с младенцем на руках. Она равнодушно прошла мимо, но у Дениз вдруг заколотилось сердце: эту женщину она, несомненно, уже видела когда-то. И лицо и одежда женщины были странно знакомы. Женщина давно уже скрылась в конце улочки, а Дениз всё ещё мучительно вспоминала и никак не могла вспомнить - где и когда она могла её видеть.

Дениз вышла в центр города и оказалась у ратуши. Прохожих становилось всё меньше и меньше, но все они казались такими странными, погружёнными в свои мысли и неприветливыми, что у Дениз никак не хватало духу обратиться к кому-нибудь. Наконец она поняла, что нельзя оставаться на улице из-за какой-то глупой нерешительности и надо обратиться к первому же встречному. Потому что он просто может быть и последним.

Первым и, наверное, последним встречным, к счастью, оказался средних лет мужчина с приятным, умным лицом, который, как показалось Дениз, был непохож на всех остальных, встреченных ею до сих пор.

Мужчина оказался мэром городка и сказал Дениз, что гостиницы в городе нет, но она вполне может переночевать в мэрии. Они вошли в мэрию с черного хода и мэр поручил Дениз какой-то седой, совершенно глухой старушке с добрым лицом, которая почему-то находилась там глубокой ночью. Старушка затопила камин, постелила Дениз на кушетке в большой комнате, заваленной старинными фолиантами, откуда-то принесла еды и горячего чаю. У изголовья она поставила канделябр с тремя зажжёнными свечами, прилегла на диванчик в углу и тут же захрапела. При этом Дениз вдруг на секунду показалось, что старушка, пожалуй, осталась здесь, чтобы стеречь её. Эта неясная мысль лишь мелькнула и исчезла, почему-то совершенно не испугав девушку.

После всего пережитого Дениз не спалось. Тихо потрескивая, горели свечи. В одном углу спала, похрапывая, старушка, в другом тёмной кучей громоздились старинные книги, которые, видимо, давно уже не интересовали никого. Странное волнение, охватившее Дениз с утра, не проходило. А что, если старушка только притворяется спящей? Дениз взяла канделябр и прошлась по комнате. Старушка спала. Дениз наугад раскрыла какую-то книгу в кожаном переплете и с медными застежками. Она увидела рисунки прозрачного шара с обнаженной девушкой внутри. На другой странице - тот же шар, на третьей - тоже. И так далее - весь манускрипт до конца. Странная тема для средневекового художника! Похоже на фантазию какого-то маньяка.

Старушка по-прежнему мирно храпела. Дениз вышла в коридор и прошлась по скрипучим деревянным половицам. Все двери были отперты и за ней никто не следил. Дениз поднялась на второй этаж и наугад толкнула одну из дверей. В комнате, заставленной старинной мебелью, царил ужасный беспорядок. Затхлый воздух говорил о том, что эта комната, видимо, была превращена в кладовую. Кажется, и вообще мэрия в этом городе была не очень-то образцовым заведением.

Какая-то сила повлекла Дениз к окну. С трудом пробравшись через завал из стульев и кресел, Дениз взглянула вниз на городскую площадь и обомлела. Прямо перед мэрией она увидела громадный стеклянный шар. Он светился слабым голубоватым светом. А внутри шара, более ярким, но уже не голубым, а теплым, кремовым светом, сияло обнаженное тело девушки.

Дениз вернулась обратно. Она погасила оплывающие свечи и легла. Ей наконец-то захотелось спать. Засыпая, она вдруг вспомнила: молодая женщина с младенцем, которую она встретила сегодня, как две капли воды была похожа на ее пра-прабабушку на старинном семейном портрете.

Утром пришел мэр и взялся проводить Дениз до дороги. Только, сказал он, придется выйти с чёрного хода. На что Дениз ответила, что ей абсолютно все равно. На её вопрос о бензине он с неудовольствием заметил, что такого у них в городе нет, так что придется Дениз самой поискать его где-нибудь в другом месте. Дениз промолчала. Мэр, видимо, тоже был со странностями, как и все в этом городке, хотя и вполне симпатичным человеком.

Дениз очень хотелось спросить его о шаре, но она чувствовала, что делать этого никак нельзя. Потому что потом она будет жалеть об этом всю жизнь. И, тем не менее, она не выдержала и спросила. И вдруг увидела, что лицо мэра потемнело.

- Значит, вы всё-таки видели его? - чуть не плача сказал мэр и добавил: - Вы не должны были видеть это. Но теперь уже всё равно. Теперь можно выйти на площадь и посмотреть его вблизи. А потом вернемся в мэрию и поговорим кое о чём.

Они вышли теперь уже с главного входа и Дениз поняла, почему мэр водил её через черный ход: шар лежал прямо перед мэрией на брусчатке городской площади, глубоко продавив её своей тяжестью. Дениз обошла шар и остановилась перед девушкой. Взглянув в её лицо, Дениз отпрянула: девушка была точной копией её самой! Как будто Дениз стояла не перед шаром, а перед выпуклым прозрачным зеркалом.

Глаза у девушки, хотя и были открыты, но всё-таки, непонятно почему, казалось, что она спит и не видит ни Дениз, ни того, что её окружает. Глядя на неё уже не со второго этажа мэрии, а совсем вблизи, Дениз почувствовала какую-то необъяснимую, хотя и вроде бы абсурдную уверенность в том, что девушка - живая.

Они вернулись в мэрию, в ту самую комнату, где Дениз провела ночь, и там мэр вдруг заявил, что в интересах города и его жителей ему придется на некоторое время задержать Дениз. Говорил он грустно, сдержанно и Дениз чувствовала, что разговор этот неприятен ему, что он крайне озабочен таким поворотом событий. Несомненно, что всё дело было в шаре, который Дениз нельзя было видеть и который она всё-таки увидела. Чувствовалось, что и сам мэр очень озадачен всем происшедшим и теперь не знает, как же поступить с Дениз дальше.

Дениз не представляла, себе, чем может кончиться это неожиданное заточение, но теперь она почему-то больше не волновалась. Ещё ни разу в жизни она не испытала никаких приключений и сейчас ей было даже интересно, чем же кончится дело. После ухода мэра она обошла всё здание - на тот случай, если придётся бежать. Все входные двери на этот раз оказались заперты, а окна первого этажа - зарешечены. Повсюду в комнатах царил беспорядок и стоял затхлый запах нежилого помещения. Бежать, видимо, было невозможно. Но даже и это не расстроило Дениз. Она просто констатировала факт и всё.

В обед снова пришел мэр, принес груду вкусных вещей и сказал, что всё это посылает его жена. Угощая Дениз то фаршированной индейкой, то пирогом с малиной, он осторожно завёл разговор о том, что для Дениз лучше всего было бы остаться в городе навсегда. Он рассказал, что неселение городка невелико - всего около трёхсот семей, но всё это народ честный, работящий, семейственный. Есть и несколько весьма достойных молодых людей, например, сын аптекаря, сын колбасника, кожевника, зеленщика и некоторые другие. Каждый из них был бы счастлив взять её в жены. Пусть она поживёт, присмотрится, а там, кто знает, может быть, действительно, найдет здесь свою судьбу и счастье. Ведь жизнь в маленьких городках имеет массу своих преимуществ - она, прежде всего, намного здоровее, чем в шумных, суетливых и бездушных столицах, где никому ни до кого нет абсолютно никакого дела.

Может быть, в его словах и была какая-то доля истины, но они привели Дениз в ужас. Стараясь ничем не выдавать своего волнения, Дениз сказала, что должна подумать. Ей хотелось оттянуть время и придумать какой-нибудь план спасения. Мэр видя, что этот разговор неприятен Дениз, перевёл его на другую тему. Он начал рассказывать об истории города, так что Дениз нетрудно было снова заговорить о волнующем её шаре. Оказалось, что этот шар был создан ещё в тринадцатом веке алхимиком Жаном Вассеном и с тех пор стоит на площади перед мэрией. Но Дениз поразилась не столько тому, что что шар с девушкой, которую невозможно создать даже и сейчас при современном уровне науки и техники, был создан семь веков тому назад, сколько тому, что средневековый алхимик носил ту же фамилию, что и она сама. Оказалось, что лаборатория Жана находилась в подвале как раз этого же самого здания мэрии. Увидев, что Дениз заинтересовалась рассказом об алхимике, мэр предложил ей спуститься с ним в подвал и осмотреть лабораторию.

Слабый свет свечей, не освещающий почти ничего, кроме бледных лиц Дениз и мэра, темные углы огромного подвала, низкие своды, колбы и реторты, покрытые слоем многовековой пыли, груда полуистлевших книг - всё это производило зловещее впечатление. Дениз уже хотела уйти, как взгляд её упал на небольшую нишу в толще каменной стены. Она приблизила к нише свечу и увидела, что там лежит тёмный блестящий шар размером с куриное яйцо. При этом мэр вспомнил, что как-то в детстве, лет сорок тому назад, он тоже однажды приходил сюда с отцом и тогда это самое яйцо точно так же лежало здесь.

Яйцо очень понравилось Дениз и ей захотелось взять его себе, хотя какой-то внутренний голос опять зашептал ей, что делать этого ни в коем случае нельзя. Иначе она будет раскаиваться всю жизнь. В то же время здравый смысл возражал этому голосу, что нет на свете ничего безобиднее, чем маленький стеклянный шарик, который семь веков пролежал в подвале, не принеся никому абсолютно никакого вреда. Когда она спросила мэра, он равнодушно пожал плечами и сказал, что Дениз может взять себе всё, что ей здесь понравится.

Дениз протянула руку к яйцу и неожиданно ощутила, что оно тёплое. Тёплым был даже камень под ним, как будто яйцо прогревало толщу камня много веков подряд. Но самое удивительное заключалось в том, что, в отличие от всех остальных предметов в этой заброшенной лаборатории, на яйце не было ни пылинки, как будто кто-то только что заботливо протёр его тряпочкой. Дениз сунула яйцо в карман брюк и они поднялись наверх.

Оставшись одна, Дениз стала думать, как ей следует поступить теперь. В конце-концов она пришла к выводу, что лучше всего сказать правду - она здесь не останется ни за что. И требует немедленно отпустить её, потому что никто не имеет никакого права держать её здесь против воли. Может быть, какой-нибудь уклончивый ответ или оттягивание ответа и были бы гораздо благоразумнее, но Дениз всегда отличалась удивительной прямотой. А, кроме того, мэр с его благородным лицом и грустными глазами, внушал ей полное доверие. Придя к такому решению, Дениз пожалела, что не сказала этого сразу, а теперь, когда мэр ушёл, придётся снова ночевать в мэрии и ждать следующего утра, потому что мэр обещал вернуться только завтра утром.

От нечего делать Дениз решила повнимательнее рассмотреть чёрное яйцо при свете дня. Яйцо по-прежнему оставалось чуть тёплым, как будто что-то согревало его изнутри, или же, вернее, как будто оно было живым. Тёмное, почти чёрное, яйцо не было гладкого цвета - изнутри на поверхности проступали бесформенные разводы. И самое удивительное заключалось в том, что когда Дениз всмотрелась в них, она, как это ни невероятно, увидела, что рисунок этих разводов медленно меняется. Точно так же, как меняется форма облаков, если долго смотреть на небо. Как будто шар был наполнен газом, слои которого, не смешиваясь, вот уже семь веков подряд перемещаются в нём. Хотя, конечно, этого просто не могло быть - ведь шар был очень тяжёлым. Видимо, этот шар тоже был какой-то хитрой поделкой средневекового алхимика. Или же - чем-то вроде неудачного "эскиза" большого шара, установленного на площади.

Потом Дениз решила снова рассмотреть рисунки шара с девушкой в средневековом фолианте. В книге, от начала до конца, были одни только рисунки и никакого текста. Первый рисунок датировался 6 июля 1239 года, а последний - и это было самое удивительное - завтрашним днем! На этом книга кончалась.

Сначала Дениз подумала, что это просто абсурдно - на всех страницах рисовать одно и то же. Но когда присмотрелась повнимательнее, обнаружила, что все рисунки - разные. Поза девушки в шаре постепенно, от десятилетия к десятилетию менялась. Это открытие просто потрясло её. Девушка то стояла, то лежала, то сидела в шаре. Глаза её иногда были открыты, иногда закрыты, а то и вообще смотрели куда-то вбок. На некоторых рисунках руки были вытянуты, на других - согнуты в локтях, где-то девушка как будто шагала, а на одном даже сидела на корточках. Причём на соседних рисунках изменения в позах были небольшими, но если сравнить два рисунка с интервалом в 100 лет, то они уже ничуть не походили друг на друга.

И тогда Дениз поняла, что чувства не обманули её - девушка в шаре, действительно, была живая. А рисунки в книге, похожие на кадры рисованного фильма, отражали её жизнь, непонятную и совершенно незаметную для окружающих. Потому что жители городка настолько привыкли к шару и девушке в нём, что, равнодушные и нелюбознательные по природе, они просто проходили мимо даже и не глядя на них. Скорее всего, они никогда не видели мультфильмов и, к тому же, никто из них ни разу не дал себе труда заглянуть в древнюю книгу и поразмыслить над ней. А, главное, потому что жизнь девушки протекала совершенно в ином измерении, чем у всех остальных людей. За те века, которые прошли со времени её создания, девушка переменила всего лишь несколько поз. И никто не заметил этого. Потому что у людей за это время сменились десятки поколений, но на протяжении жизни одного поколения поза девушки оставалась почти неизменной. Ясно, что сама девушка, хоть и смотрела на людей, но тоже не видела их. Ведь для неё они, наоборот, двигались с ужасающей быстротой. Она просто не успевала их увидеть.

Но самое потрясающее было в том, что современный мир повидимому ничего не знал о существовании этого потерянного городка и этой удивительной девушки в шаре. Значит, теперь Дениз предстояло стать их первооткрывательницей.

Рано утром пришел мэр и Дениз заявила ему, что она всё хорошо обдумала и не может остаться в городке, тем более, что у неё уже есть жених в Веллингтоне и они должны пожениться через несколько месяцев. Видимо, этот отказ нисколько не удивил мэра. Он только грустно вздохнул и вызвался проводить Дениз до дороги. Однако сначала он взял с Дениз твёрдое обещание, что она, покинув городок, никому и никогда не расскажет о виденном здесь, особенно о шаре, потому что для жителей городка нет ничего дороже тихой спокойной жизни и они совершенно не хотят видеть здесь толпы любопытных чужаков. Сначала Дениз удивило его требование, но потом она рассудила, что жители города, действительно, имеют право жить так, как им нравится и она не должна, хотя бы даже и косвенно, вмешиваться в их жизнь.

Перед уходом Дениз захотела попрощаться с девушкой. Она стояла совершенно неподвижно, отделенная от девушки толщей голубоватого стекла и тщетно всматривалась в её прекрасные незрячие глаза. Как удалось Жану Вассену создать эту девушку в шаре? Что чувствует она там, такая одинокая и отрезанная от всего мира вот уже в течение целых семи веков? Сможет ли она когда-нибудь выйти оттуда или же, в конце-концов умрёт в толще стекла, так и не узнав, что её окружал целый мир живых людей почти таких же, как и она сама?

Мэр терпеливо ждал, а Дениз всё стояла и стояла, всматриваясь в прекрасное лицо девушки. Дениз стояла совершенно неподвижно долго, очень долго и про себя разговаривала с девушкой. Ведь она прекрасно знала, что видит её в последний раз в жизни и что потом ей будет её очень нехватать. Она мысленно уговаривала девушку взглянуть на неё хоть разок, хоть на секунду и этот разговор был скорее похож на горячую молитву о прозрении незрячего, хотя на самом деле Дениз никогда не верила в бога и не умела молиться.

Дениз уже совсем решила уходить - ведь неудобно было заставлять мэра ждать себя так долго - но вдруг, в самую последнюю секунду глаза девушки встретились с глазами Дениз и она поняла, что девушка её увидела! Может быть, этот час неподвижности, который Дениз провела перед шаром, и оказался для девушки как раз той самой единственной секундой её жизни, когда она успела впервые в жизни увидеть первого живого человека на земле. Впечатление от её встречного взгляда было таким ошеломляющим, что Дениз невольно отпрянула от стекла. Конечно, в ту же секунду она вновь стала невидимой для незнакомки в шаре. Когда, уходя из города, Дениз оглянулась и в последний раз бросила взгляд на площадь, ей почему-то показалось, что шар несколько помутнел, а очертания девушки в нем потеряли свою прежнюю чёткость. Впрочем, это для неё теперь уже не имело никакого значения...

Дениз со своим провожатым уже около четверти часа шли по горной котловине, поросшей лесом, как вдруг где-то позади раздался сильный взрыв и Дениз поняла, что в городе что-то случилось.

Когда они прибежали обратно на городскую площадь, оттуда уже расходились по домам последние любопытные. Шара на площади не было. Кое-где ещё валялись сферические осколки тончайшего, как в электрических лампочках стекла, но девушка из шара беследно исчезла. Видимо, увидев Дениз, девушка впервые в жизни поняла, что она не одинока во всей вселенной, что вокруг неё существует другой мир и живут другие люди, к которым она может приблизиться. Она впервые ощутила своё ужасное одиночество в стеклянном шаре и попыталась выйти из него. Но ведь она не знала, что это невозможно! И эта попытка кончилась трагически - девушка перестала существовать.

Потрясённая Дениз благополучно добралась до своей машины, с трудом развернула её на узкой горной дороге над пропастью и, не включая мотора, погнала машину вниз, к автостраде Альтдорф - Беллинцона. Сделать это, благодаря большому уклону, оказалось совсем нетрудно и теперь Дениз недоумевала - почему же она не додумалась до этого с самого начала. Так же - вполне благополучно - Дениз закончила своей путешествие по Швейцарии и вернулась в Веллингтон.

Прошло несколько лет. Дениз так никому и не рассказала о том, что произошло с ней когда-то на горной дороге в Швейцарии. Если бы не чёрное яйцо, которое теперь согревало подоконник её спальни, всё это вполне могло показаться причудливым сном. Дениз давно уже была замужем и брак её оказался удивительно удачным. Одно только постоянно мучило Дениз: она так ничего и не рассказала мужу ни о странном городке, ни о погибшей девушке. Отчасти потому, что она дала обещание мэру, но - и это было главное - потому что она знала: её рассказ прозвучит слишком невероятно и произведёт неприятное впечатление на мужа. Её исключительно трезвый и практичный муж, запутавшись в столь нелогичном нагромождении столь невероятных событий, при всём желании никогда не сможет ни понять Дениз, ни поверить ей. И тогда ему останется предположить одно из двух: либо у неё не в порядке психика, либо она настолько глупа, что позволила себя одурачить какому-то проходимцу.

Время от времени Дениз снился один и тот же сон: она возвращается в тот маленький городок, освещённый газовыми рожками, идёт узенькими улочками прямо к мэрии, но теперь все жители городка веселы, приветливы, жизнерадостны. Они бросаются к ней, поздравляют с возвращением, обнимают, дарят цветы, зовут к себе в дома... А Дениз почти бегом бежит к площади: она знает - там её ждет прекрасная незнакомка - девушка из шара и их встреча будет самым счастливым моментом её жизни... Дениз рада, просто счастлива - наконец-то после стольких лет отсутствия она вернулась к себе! Больше она не уйдёт отсюда никогда и никуда...

А потом она просыпается и вокруг - снова пустота, одиночество, отчаяние. Несмотря на достаток, прекрасного мужа и спокойную, счастливую, размеренную жизнь, где всегда и всё идёт точно так, как и было намечено заранее...

Дениз как бы прожила две совершенно разные жизни: одну - нынешнюю, вполне реальную, счастливую и спокойную, которая была у неё до поездки в Швейцарию, которая продолжается и сейчас, и, судя по всему, продлится еще несколько десятилетий вплоть до её глубокой старости. И другую - короткую и яркую, промелькнувшую всего за два неполных дня, но насыщенную такими необыкновенными, просто невероятными событиями. И по ночам, в тревожных, тоскливых снах, только эта короткая нереальная жизнь и кажется ей единственно настоящей, её собственной, а не чьей-то чужой жизнью.

В эти годы счастливого замужества Дениз сполна изведала муки ностальгии, о которой когда-то лишь читала в книгах. Этот городок и эта незнакомка в шаре были с ней всегда - где бы она ни находилась и что бы она ни делала. Как какой-то другой, параллельный мир, который никто не видит, кроме неё. Или как хроническия болезнь, какое-то уродство, которое сопровождает человека до самой его могилы. А, вернее говоря, это она всегда была с ними, всегда была там. Стоило ей закрыть глаза - и она опять видела эту площадь, эти улочки, этот шар с девушкой внутри... Она ложилась спать с единственной мечтой - снова, хотя бы во сне, побывать там. Она теперь знала, что её место было именно там, среди этих людей, в том городке, а совсем не здесь, не в этой жизни, которой она живет в Веллингтоне. Ей надо было тогда соглашаться на предложение мэра остаться в городке, отказавшись, она совершила роковую ошибку, но теперь об этом было поздно говорить.

Ей было очень тяжело, хотя окружающие ничего и не замечали и искренне считали ее спокойной, жизнерадостной и вполне счастливой. Шли годы, но легче не становилось. Кто бы мог подумать, что те два дня так изменят ее жизнь! Но если бы вдруг и нашлась такая сила, которая могла бы лишить Дениз этих воспоминаний, она ни за что не отказалась бы от них! Она чувствовала себя старухой, которая все живёт и живёт долгую-долгую, чью-то чужую жизнь и эта тягостная, чужая жизнь всё никак не кончается.

В те годы у нее в памяти постоянно вертелись какие-то стихи, которые, как ей казалось, были написаны прямо про нее:

И земля не моя,

И страна на моя,

Я - никто и нигде и ничья.

И эпоха и планета не мои,

Но вы тоже - никто и ничьи.

Я страшно устала,

ужасно устала -

Так долго жила

и так много видала.

Как жаль, нет привала

на нашем пути,

Где можно присесть,

если тяжко идти.

Где можно забыть,

простить, отдохнуть.

Но счастье, что смертью

кончается путь...

Счастливая, размеренная, сытая жизнь в прекрасной, может быть даже, самой красивой стране мира - Новой Зеландии - становилась всё тягостней и тягостней. Надо было что-то делать, ведь дальше так жить просто невозможно. И Дениз решила снова поехать в Швейцарию. Она прекрасно знала, что гонится за призраком, что такое случается лишь один раз в жизни, но у неё было ещё черное яйцо. Она несла ответственность за него. Надо хотя бы попробовать вернуть его на прежнее место. Оно должно жить там, в подвале, в лаборатории Жана Вассена. Она чувствовала, что здесь, в Веллингтоне, яйцу тоже очень плохо и оно страдает от ностальгии не меньше, чем она сама.

Летом 1985 года все швейцарские газеты несколько дней писали о том, что на пути между Альтдорфом и Беллинцоной вместе со своей машиной бесследно исчезла новозеландская туристка - молодая женщина из Веллингтона. Поиски не дали ничего. Самое странное, что в этот период в горах не было ни оползней, ни несчастных случаев на дорогах, ни ливней, ни обвалов...

Альфред ехал на машине по следам Дениз. Он примерно представлял себе маршрут её путешествия. Может быть, ему удастся то, чего не смогли сделать ни полиция, ни отряды спасателей. Может быть, интуиция и любовь подскажут ему, где искать хоть какие-то следы пропавшей жены. На автотрассе Альтдорф - Беллинцона он увидел какой-то не указанный на карте левый поворот. Поворот вел круто вверх, в горы, а над ним висел знак "проезд запрещён". Что-то подсказало Альфреду, что Дениз проехала именно здесь. Что-то настойчиво звало его вперёд. Он свернул налево и поехал по крутой дороге, которая постепенно все сужалась, асфальт сменился щебенкой, и вскоре дорога вообще уперлась в пропасть.

Этого Альфред ожидал меньше всего. Он вышел из машины и огляделся: ни следов обвала, ни продолжения дороги где-нибудь впереди. Дорога, ведущая в никуда. Справа круто громоздился горный склон, слева находилась небольша котловина, поросшая лесом. Вокруг ни огонька, ни признаков жилья. В долинах клубился белый туман...

Альфред подошёл к самому краю пропасти. И вдруг он увидел у себя под ногами любимую игрушку Дениз - круглый темный камень, который всегда лежал на подоконнике их спальни. Альфред сразу узнал его. Он наклонился, поднял камень и начал его рассматривать. Это был точно он - тот самый камень, но только теперь совсем легкий, как пустая яичная скорлупа, абсолютно чёрный и совершенно холодный.

Альфред размахнулся, зашвырнул игрушку как можно дальше в пропасть, сел в машину, с трудом развернулся на узкой горной дороге и поехал обратно - к автотрассе Альтдорф - Беллинцона. Он понял, что больше не увидит Дениз никогда...

Разговор с травами

Константин Михайлович проснулся поздно и в хорошем настроении. У него был отпуск и он жил на даче.

Вот уже сорок лет он начинал свой день вместе с любимым Кактусом, который перешёл к нему от бабушки. Кактусу было почти двести лет, но за время жизни у Константина Михайловича он мало вырос, ведь кактусы растут медленно. Зато десятилетиями накапливают интеллект. Правда, за последние годы Кактус несколько изменился: он стал мелочным, ворчливым и капризным, видно, годы брали своё.

Подойдя к подоконнику и взяв горшочек в руки, Константин Михайлович нежно протелепатировал: "Доброе утро! Надеюсь, вам нравится на даче? Мы здесь проведём весь наш отпуск, целый месяц, вы довольны?"

- Конечно, на даче неплохо. Всё-таки смена обстановки. И воздух свежий. Но сегодня ночью меня просквозило, да, вот представьте себе... И теперь у меня наверняка упало осмотическое давление.

- Какой ужас! Сейчас я вас вынесу на солнышко. Надеюсь, после солнечной ванны вам будет лучше. А на ночь форточку закрою...

- Не смешите меня! При чём тут форточка! У вас на даче изо всех щелей дует. Ремонт делать пора. Ведь жена вам об этом уже который год говорит.

- Говорит, конечно. Но вы-то знаете, как с шифером трудно. А где я полиэтиленовые бревна достану? А полихлорвиниловые доски? Да вы не волнуйтесь - на ночь я вас на кухню поставлю. Там всегда тепло. А сейчас гулять и только гулять!

И Константин Михайлович отнес Кактус в палисадничек, радуясь при этом, что остальные цветы, со всеми их капризами, остались в городе на попечении жены. Королевская Бегония, например. С ней одной возни как с целой оранжереей. Конечно, красива, никто не спорит. Ярче всех на подоконнике. Но нельзя же требовать, чтобы ей каждый месяц горшочек меняли, ведь это вредно! И сколько ни тверди - не доходит. Глупа, как все красавицы. Ведь того, глупая, не понимает, что если весь рост в корни уйдет, то крона уже не будет такой пышной. А красота требует жертв.

Или вот Комнатный Жасмин. До чего самодоволен! Цветёт и пахнет, цветёт и пахнет И всё только для себя, других в упор не видит. Да ещё требует, чтобы его отдельно от всех ставили. И не только во время цветения, но и вообще - всегда. А ведь прекрасно знает, что право на дополнительную площадь только фикусы имеют, да и то после пятидесяти лет. А едва с ножницами к нему подойдёшь, чтобы крону подрезать, такой крик поднимет - хоть святых выноси. А ведь знает, что правильная формировка кроны способствует обильному цветению.

Ни одного нормального цветка нет. Точно так же, как и у людей. Как говорится, у каждого в голове своя птичка, а у иного - целая стая.

За завтраком Константин Михайлович размышлял о прогрессе науки. Странно даже подумать, что когда-то люди жили на Земле в полном одиночестве. Как слепые ходили среди растений и животных и не могли наладить с ними контактов, долго и безрезультатно обсуждая вопрос - могут ли мыслить животные? В те времена были модны кровавые бифштексы и разговоры о дельфинах. В те времена было много одиноких, некоммуникабельных людей.

А теперь? Любой, самый нелюдимый человек может иметь сотни друзей, тысячи собеседников. Каждая птичка, каждая травка, каждое дерево готовы часами болтать с первым встречным. Птички, конечно, в свободное время, когда не высиживают птенцов. Но растения! Вот уж, поистине, самые благодарные слушатели. Ведь стоят, бедные, на одном месте всю жизнь. Скучают. За счастье какая-нибудь травка сочтёт, если человек с ней заговорит. А среди деревьев, кажется, даже в моду вошло интересных людей коллекционировать. Соревнуются, у кого больше разговоров было. Ссорятся. Одни считают, что главный критерий - количество, другие - качество, а третьи - тематика разговоров.

Самое интересное, что этот биотоковый обмен информацией между человеком и любым другим живым организмом идет безо всякой аппаратуры. Не требует он и перевода информации в языковые формы. Научись только концентрировать усилия воли - и обмен пойдет на уровне подсознания. При этом немалую роль играют и зрительные, слуховые, осязательные образы, а также интуиция, присущая всему живому, в том числе и человеку.

Как хорошо, например, что кошек, собак и других животных научили пользоваться противозачаточными средствами. Теперь котят топить не приходится. Люди на них в очередь записываются. Месяцами ждут, иногда годами. Некоторые умудряются в несколько очередей записаться, а потом своими талонами спекулируют. Ведь современные кошки тоже не дуры - не хотят всю жизнь в мамках-няньках проводить. Им и для себя пожить хочется. Или, например, собаки. Убежит какой-нибудь пёс по легкомыслию от хозяина, так на улицах драка между интеллигентнейшими людьми начинается - кому этого пса усыновить. Действуют прямо-таки по закону джунглей и добыча достается сильнейшему.

Конечно, человек, как и прежде, остается царём природы, потому что ему дано понять все живые существа, а вот им его - не всегда. Липе какой-нибудь, например, не растолкуешь сопротивление материалов, а амёбу не взволнуют сонеты Петрарки. Да ведь человек и не ждёт этого. Каждое существо обладает лишь доступной ему информацией и может общаться на уровне только своих понятий.

После завтрака Константин Михайлович вышел в сад и блаженно растянулся в гамаке. Светило солнышко, пели птички. Было так хорошо! Константин Михайлович вспомнил о своей работе. Он её очень любил, он жил ею. Их лаборатория была занята синтезированием души неодушевленных предметов.

Когда-то люди спорили о том, мыслят ли животные, существует ли бог, какова природа сверхъестественных явлений, разговаривают ли дельфины, где находится душа человека после смерти? Теперь ответы на эти вопросы знает каждый школьник. Зато развернулись яростные споры о душе неодушевлённых предметов.

Константин Михайлович и его группа почти доказали, что у неодушевлённых предметов душа тоже существует. Но, как и у людей - не у каждого. Душа часто, почти всегда, встречается в греческих амфорах, в чернофигурных вазах, в древнеегипетских ушебти (погребальных фигурках из дерева, найденных в пирамидах), в сунской керамике и тому подобных предметах. Словом, в вещах, сделанных с любовью и душой. И наоборот: ни у одного шкафа, сделанного на конвейере, ни у одного стандартного платья, сшитого в мастерской, души до сих пор обнаружено не было. Боже мой, до чего ещё дойдёт человечество, когда научится общаться не только с живыми существами, но и с так называемыми неодушевлёнными предметами! Это будет подлинным и окончательным триумфом человека!

Гамак был подвешен к двум соснам. Константин Михайлович лениво покачивался и вставать ему не хотелось. Вдруг он ощутил, что одна сосна сказала другой:

- Господи, ну сколько он может валяться! Ведь какой живот отрастил, мускулы обвисли, как тряпки. А встать, размяться, хотя бы дорожку подмести - и не подумает.

- Гиподинамия доведет его когда-нибудь до инфаркта, - ответила вторая. - Сколько раз ему жена говорила, что лучший отдых - активный, а он ноль внимания. Хоть бы к речке прошёлся, ведь рядом совсем.

- Да и нам его держать - мало радости. Повис на нас, все бока отдавил, - поддержала первая.

Какие грубиянки! - возмутился про себя Константин Михайлович и, не испытывая никакого удовольствия, поплёлся к реке. Он шёл и думал, что у прогресса, как впрочем и у любого другого явления, имеются две стороны. Прекрасно, например, что на Земле вот уже многие сотни лет насильственной смертью не умирает ни одно растение, ни одно животное. Убить животное, сломать дерево - самое страшное преступление, несовместимое с понятием человечности. Но, с другой стороны, человечеству пришлось отказаться от привычной пищи и перейти на синтетические продукты. Теперь каждый порядочный человек просто содрогнётся, предложи ему кто-нибудь съесть кровавый бифштекс или живую морковку.

Когда-то человечество считало, что самая сложная задача - это освоение космоса или океанских глубин. И никто никогда не поверил бы, что одной из самых сложных проблем в будущем станет ну хотя бы стрижка газонов. По своей сложности она не идет ни в какое сравнение с запуском ракет в другие галактики.

И всё потому, что люди научились понимать язык трав. И когда наступает время стрижки газонов, Центральное Правительство бросает клич, призывая добровольцев всей Земли. Но едва-едва набирается несколько сотен смельчаков. Ведь во время стрижки такой крик и плач на газонах стоит - вынести невозможно... Больно траве, а достаточное количество анальгетиков пока не производится. Сердца-то у людей не каменные. И как ни убеждай траву, что это для её же пользы делается, она и слушать не хочет. После каждой стрижки у многих парней нервный срыв наступает. Мужественные, крепкие ребята плачут, маму зовут, неделями на больничных койках валяются...

Потом Константин Михайлович с неприязнью подумал о двух соснах-грубиянках, но тут же повеселел, вспомнив про свою любимую берёзку, которая была прекрасно воспитана и никогда бы не позволила себе такого. Десять лет тому назад он посадил эту берёзку собственными руками. И каким изумлением наполнилось его благородное сердце, когда поднявшись и обметав себя нежной листвой, она произнесла своё первое слово:

- Отец!

Однако он засиделся на речке, пора было и домой...

Подойдя к полиэтиленовой калитке своей дачи, он остолбенел. Перед домом, прямо на дороге лежал труп... Молодой, красивый, но страшно изуродованный. Константин Михайлович задрожал, слёзы затмили его взор, а губы прошептали: "Бедная! Какой же изувер так надругался над тобой?"

За спиной послышались шаги. Константин Михайлович обернулся. Сзади стояла жена. "Проведать тебя приехала, - буднично сказала она. - Меня с работы пораньше отпустили. А то ведь ты толком не пообедаешь".

"Ира, посмотри!" - только и смог простонать Константин Михайлович, указывая на дорогу. Тогда и Ира увидела вырванную с корнем и сломанную берёзку. Она тоже побледнела. Но лить слёзы не стала - она была человеком действия.

- Берёзки все равно не спасти. Значит, надо спрятать её куда-нибудь. Пока никто не видел. Я имею в виду - никто из людей.

- Ты с ума сошла! Звони в милицию немедленно! Ведь убийца ходит на свободе, среди нас, а мы заметаем его следы.

- Это ты с ума сошёл. Что толку-то теперь! Начнутся опросы, вызовы свидетелей. Затаскают нас, да еще каждую травинку заставять опросить. Вся твоя диссертация полетит кувырком. Тащи-ка ты её в колодец, да побыстрей...

Константин Михайлович опустил голову. Спорить с женой было бесполезно. Сгорая от стыда, под негодующий шелест травы и деревьев, проклиная жену за чёрствость, а себя за мягкотелость, он потащил берёзку к колодцу.

- Отец... - прощально вздохнула берёзка и это было её последним словом.

Травы, кусты, деревья вмиг стихли, безмолвно разглядывая того, в ком жила душа человека и кто тысячелетиями считался венцом творения природы.

...А Константин Михайлович, оплакав берёзку, задумался над новой дерзкой темой: о взаимных контактах и выработке общего языка между человеком и человеком, в частности, между мужем и женой. Ни одна лаборатория мира пока еще даже не пыталась поставить эту тему на повестку дня. Впрочем, это и понятно: ведь каждому мало-мальски серьёзному ученому ясно, что подобная тема - уж слишком большая фантастика.

Ещё раз о спорте

Вера безучастно лежала на песке и смотрела на ползущего муравья. Если бы не было муравья, она смотрела бы на ракушку. Или на кусочек сосновой коры. Или на окурок. Или вообще ни на что. Ей было одинаково безразлично всё. После смерти Димки время для неё остановилось. Вера с ужасом думала, что ей всего девятнадцать лет и такое небытие может продлиться еще пожалуй лет сорок или пятьдесят. Просто страшно себе представить! Родители настояли, чтобы она взяла отпуск и поехала на море, но она хорошо знала, что теперь ей уже не поможет ничто.

Вдруг Вера вздрогнула. Она почувствовала, что Димка рядом. Этого не могло быть, но это было так. Вера огляделась. Справа, накрывшись газетой, спал какой-то толстяк. Кажется, он был здесь и вчера. Слева ссорились многочисленные дети какого-то крикливого семейства. Ещё подальше охмурялась курортная парочка. Бородатый парень крутил транзистор. Две юные девушки курили - старательно и небрежно, тайком ловя взгляды окружающих. И так далее и тому подобное. Димки, конечно же, не было видно нигде. Но он был здесь. "Я схожу с ума", - удовлетворенно констатировала Вера и подумала, что это, может быть, даже и лучше, чем годы и десятилетия небытия.

Когда Димка умер, он почувствовал жуткую боль. Так больно ему не было ещё никогда в жизни. Сначала он стонал, но потом перестал. От удивления. Ведь он прекрасно знал, что умер. А после смерти уже не должно быть ничего. Это общеизвестно. Ведь не зря же он учил диалектический материализм, атеизм и прочие предметы. А если уж и есть что-нибудь после смерти, то почему именно боль? Это несправедливо. Конечно, он был буквально расплющен грузовиком, но ведь после смерти боль могла бы и прекратиться! Однако очень скоро боль, действительно, исчезла, а димкино тело как-то совершенно незаметно для него стало таким, каким оно было до несчастного случая. Красивым телом здорового двадцатилетнего юноши.

Рядом с Димкой возник благообразный старичок с длинной седой бородой. Димка в таких вещах не разбирался и единственное, что он вспомнил, были слова "Апостол Павел". Вполне возможно, что это, действительно, был именно он. Тем более, что других святых Димка не знал.

Старичок сообщил Димке, что он уже умер. В этом, к сожалению, Димка не сомневался. И что его жизнь и деяния, как это обычно бывает, рассматривались на заседании Небесного Совета. И, совершенно неслыханно, несмотря на сложные взаимоотношения членов Совета, все они пришли к единогласному решению: за особые заслуги даровать Димке вечную загробную жизнь.

Надо сказать, что димкиной биографией Небесный Совет был просто потрясён. Таких людей на земле - раз-два и обчёлся. Ещё в яслях Димка никогда не капризничал, доедал без остатка манную кашу и беспрекословно ложился спать после обеда. В школе все десять лет был отличником и членом совета дружины. Он никогда не списывал, не пользовался шпаргалками и безотказно помогал отстающим. До сих пор в классе на окне стояла традесканция, любовно выращенная его руками.

В институте он получал повышенную стипендию, принимал активное участие в общественной жизни и был участником всех спортивных соревнований. Он имел разряд по плаванию, волейболу, стрельбе из винтовки и велосипедному спорту. Ещё не было случая, чтобы в общественном транспорте он не уступил места инвалидам или пассажирам с детьми. Он не ходил по газонам и, уважая труд уборщиц, не плевал и не бросал окурков на пол. Не говоря уж о том, что вообще не пил и не курил. Иногда он летал самолетами Аэрофлота и, несомненно, обязательно хранил бы деньги в сберегательной кассе, если бы они у него были. Такие люди, действительно, явление исключительно редкое. Димку, несомненно, причислили бы к лику святых, если бы он, к сожалению, не был неверующим. Поэтому Небесный Совет и присудил ему всего только вечную загробную жизнь.

Вечная загробная жизнь оказалась вполне приятной. Для удобства Димке, пока ему не надоест самому, оставили его прежнее тело. Но только теперь оно было совершенно невидимым для живых людей, хотя это вроде бы и противоречило законам оптики (вероятно, на том свете действовали другие законы). Димка ощущал дуновение ветерка, жар солнца, прохладу воды - точно так же, как и при жизни. Но только теперь он не испытывал ни холода, ни чрезмерной жары, ни голода, ни жажды. Он не мог утонуть или, например, замёрзнуть зимой в снегу. Ведь он и так уже умер и сейчас был бессмертным. Он мог ходить, бегать, лежать, плавать и даже летать. Любимым его занятием стало теперь, сидя, точно птица, высоко на сосновой ветке, оглядывать всё вокруг: синее море, вековые сосны и жёлтый песок, кишащий коричневыми и белыми телами. Конечно, после заседания Небесного Совета он сразу же полетел по следам Веры, чтобы разыскать её среди отдыхающих.

Загробная жизнь имела одно-единственное неудобство: Димка никоим образом не мог вмешиваться в земные дела. Точнее говоря, он, при желании, мог, конечно, стать видимым, подойти к Вере, заговорить с ней и даже поцеловать ее. Но тогда бы он, действительно, умер. Автоматически и уже навсегда. Потому что умершим категорически запрещается, вмешиваясь в земные дела, нарушать закон сохранения энергии, так как малейший сдвиг земного энергетического баланса может привести к глобальной катастрофе. Таким образом, Димке только и оставалось что дышать, смотреть, слушать, нежиться на солнце, плавать и летать. Самое большее, что он мог позволить себе - это легким ветерком кружиться вокруг Верочки.

Сначала он думал, что такая жизнь будет очень тягостной. Но это оказалось не так. Потому что после смерти суета земных желаний неизбежно оставляет человека. Видя истинную меру всех вещей, он полностью лишается таких чувств, как ревность, зависть, вожделение, негодование, скука, злорадство, мстительность, скупость и так далее. И душа его постепенно наполняется неземным блаженством, благостью, добротой, терпимостью, снисходительностью, пониманием, сочувствием и всепрощением. Ощутив себя частью земной природы, а затем и крохотной частицей вселенной, душа сливается с природой, незаметно отдаляясь от мира людей. Этот процесс Димке еще предстояло пройти. В конце его он бы вечно плясал солнечным зайчиком в лесной чаще или переливался бликами на морской волне. Кружился бы в виде снежинки над зимней равниной или былинкой клонился от осеннего ветра на лугу. А пока ещё ему всё-таки хотелось быть рядом с Верочкой. И это понятно. Ведь если бы не эта нелепая смерть, они бы поженились через два месяца.

Прошла уже неделя этой загробной, неземной, почти что райской жизни. Димка продолжал кружиться вокруг Верочки. Верочка оставалась безутешной и это было приятно Димке. Сегодня, как и всегда, сидя на ветке сосны, он ждал Верочку на её обычном месте. Однажды, почувствовав именно здесь присутствие Димки, Вера стала целые дни проводить только под этой сосной. Она ведь не знала, что Димка мог бы полететь за ней в любое другой место и думала, что может ощутить димкину душу только здесь.

Сколько разных картин человеческой жизни - забавных и весёлых, отталкивающих и грустных увидел Димка на пляже за эту неделю. И изменяющих мужьям жен, и трогательных влюбленных, и милых, доброжелательных, интеллигентных старушек с голенькими внуками, и супружеские ссоры, и обильные возлияния на лоне природы вырвавшихся на свободу мужей. За эту неделю Димка узнал жизнь лучше, чем за все двадцать предыдущих лет. Однако это знание жизни теперь было ему совсем ни к чему - ведь ему только и оставалось что шелестеть ветерком, пролетать над людьми, слышать, видеть и наблюдать. Любой другой душе всё это давно бы надоело и она поспешила бы обрести вечный покой, превратившись в рокот волн, солнечный свет или космическую частицу. Но Димку держала Верочка. Он любил её и хотел быть рядом вечно. Он был слишком молод и не знал, что это невозможно. Хотя бы потому, что, оставаясь вечно молодым, он вынужден будет увидеть, как она состарится, поседеет, начнет шамкать беззубым ртом и, наконец, умрёт. Хотя ещё до этого она, скорее всего, просто выйдет замуж и Димке придется удалиться. Но он не заглядывал так далеко вперед. Сейчас она была рядом, одна, молодая, красивая, любимая и Димка чувствовал себя счастливым.

С утра по радио передавали, что потерялась девочка. В голубой панамке, красных трусиках и с ведерком в руке. И что отдыхающих просят привести её на спасательную станцию. Мать этой девочка то плакала, то ходила по пляжу и звала свою дочь. В сумочке у неё лежал обратный билет на вечерний поезд. А девочка спала в лесу в сотне метров от станции, закрытая от прохожих кустами. И Димка не мог взять ребёнка за руку и отвести к матери. Это означало бы вмешательство в земную жизнь и немедленную смерть.

На самом бережку какая-то старушка безуспешно разыскивала закопанную в песок бутылку пива, которая была совсем рядом. Старушка постепенно удалялась от неё в противоположную сторону. И Димка тоже ничего не мог поделать. Если бы он отнёс бутылку старушке, это бы тоже означало вмешательство потусторонних сил в земную жизнь и немедленную смерть.

Димке было грустно. Сколько добрых дел мог бы он сделать вместо того, чтобы вот так бесцельно и бесполезно для общества целыми днями веять ветерком по пляжу или висеть на ветке дерева. Например, стыдить пьяниц, предотвращать кражи, раскрывать глаза доверчивым девушкам. Мог бы присматривать за детьми, помогать старушкам, спасать утопающих. А после верочкиного отпуска - ну хотя бы поступить куда-нибудь работать. Ведь на земле столько дел! Но ничего не поделаешь: нельзя - так нельзя. Димка всегда отличался исключительной дисциплинированностью. Да и жизнь эта, в конце-концов, тоже довольно приятна. Даже и без общественно-полезного труда.

Верочка что-то запаздывала. То же самое нередко бывало и при жизни. Димке надоело раскачиваться на сосне и он слетел вниз. Старательно обходя людей он шел по пляжу. За эту неделю он сильно загорел, хотя Верочка, приехавшая раньше, загорела сильнее. Жалко только, что она не сможет увидеть его загара. По пляжу катил мальчишка на велосипеде. Да, велосипед теперь тоже не для Димки! Дети ели мороженое. Мороженое тоже. Но все это, конечно, чепуха, по сравнению с возможностью вечной жизни. Честно говоря, Димке ничего почти и не хотелось. Так, просто старые воспоминания, отблески прошлой жизни. Если вдуматься, то всё это ему теперь, действительно, ни к чему.

Загорелые парни, в одних только плавках, играли в волейбол. Димка остановился посмотреть. Игра ему не понравилась. Ребята играли плохо, особенно один - хилый, еще совсем белый и в очках. Он всё время мазал, плохо подавал и боялся падать за мячом на песок. Наверное, берёг очки, потому что знал, что нужные линзы невозможно достать нигде. Вдруг, после неудачной подачи, мяч полетел в сторону Димки. Он уже почти касался земли у его ног. И тогда Димка, в сотые доли секунды, присел и чисто автоматически, оттренированным движением послал мяч к очкарику. Никто из играющих такой мяч взять, конечно бы не смог.

Димка ещё не осознал того, что произошло. Но почувтсовал, что испаряется. Безболезненно и даже приятно. Как же он мог забыть! Он вмешался в земные дела и нарушил закон сохранения энергии.

Когда Вера пришла к сосне, димкиной души там уже не было. Её не было нигде. Больше она её не встречала никогда...

И сказал им Господь: плодитесь и множьтесь во славу мою...

На столе лежал самодельный ёлочный фонарик. Приближался Новый год и утром дети клеили ёлочные игрушки. Теперь они ушли спать, а фонарик забыли.

Лайт тоже всегда обожал клеить ёлочные игрушки. Как-то однажды перед обедом они клеили вместе с Тимом и Тим за что-то обиделся на Лайта. И после сна, когда Лайт сунул ноги в ботиночки, оказалось, что Тим спрятал туда самые красивые только что сделанные игрушки. Естественно, Лайт их раздавил. Господи, до чего же их было жалко!

А однажды ещё: бабушка пекла сдобные булочки в духовке. С изюмом. И весь первый противень сгорел. Бабушка разломила одну булочку. Внутри она не совсем почернела и середину всё-таки ещё можно было съесть. Но бабушка даже не спросила Лайта, хочет ли он выковырять середину и бросила булочку в помойное ведро. А Лайт страшно хотел, но просто постеснялся об этом сказать сам. Ведь его не спрашивали. Лайту было так жалко ту булочку, что это невозможно забыть никогда. Потом ещё много было всякого, но уже всё-таки не так. К тому же, то, что было потом, почти всё забылось.

Лайт сидел на диване, вспоминал Тима, сломанные ёлочные игрушки, ту булочку, бабушку и её любимую кошку Алиску. Вдруг мелодично зазвонил звонок и автоматически включился плоский настенный телевизор. Господи, как он мог отвлечься! Ведь по сорок восьмой программе передавали списки Уходящих. И Лайт сам поставил таймер на включение, когда начнутся фамилии на букву "Н". Конечно, ждать всё равно придётся ещё очень долго. Ведь их тысячи. Сначала пойдут фамилии на "На...", потом на "Не..." и так далее. Пока не дойдёт очередь до "Но...". И тогда главное - не пропустить. Хотя, кто знает, может быть, и сегодня его фамилии ещё не будет.

Хорошо, что так быстро починили этот телевизор и можно сидеть в своей комнате и спокойно смотреть. А то пришлось бы идти в детскую и выключать очередной мультфильм пятой (детской) программы. Дети подняли бы такой рёв! Или просить Кида на часок отключить восьмую (спортивную) программу. А он, конечно, устроит по этому поводу очередной скандал. И неизвестно ещё, что хуже - детские слезы или истерика их папочки.

Теперь все стали такие нервные - и слова не скажи. Хотя, собственно говоря, Лайт и так уже молчит годами. Несмотря на то, что это его всё равно не спасает от их вечных скандалов. Стрессы, допинги, транквилизаторы... И слова-то какие-то дурацкие. Лайту уже за восемьдесят лет, а нервы у него, слава богу, получше, чем у его сорокапятилетнего сыночка Кида. А внуки и вообще - с детства какие-то дёрганые, взвинченные. Невозможно себе представить, что же с ними с всеми будет потом, лет через двадцать-тридцать!

Вот у Кида, например, всё у него есть. Семья, вилла, несколько автомашин и два вертолёта. А живёт в вечном страхе. Годами лечится у психиатров, гипнотизеров, йогов, экстрасенсов, а толку чуть. Днём и ночью его преследуют страх, кошмары, галлюцинации. Он, видите ли, боится увидеть своё имя в списках. Хотя прекрасно знает, что это произойдет никак не раньше, чем через тридцать лет.

Интересно, а что же тогда говорить Лайту, который прекрасно знает, что вот-вот увидит свое имя. А он сидит себе и спокойно смотрит телевизор. И никаких истерик. Что же делать, если это неизбежно. Да и жизнь такая тяжёлая и жестокая. Не он её сделал такой и не ему её изменить. Так не лучше ли примириться и не портить себе нервы?

Прожил восемьдесят с лишком лет в довольстве, здоровье, так чего же еще человеку надо? И хватит, пора уступить место другим. Ведь другие не хуже тебя и все люди равны. Если бы каждый жил, сколько протянет его организм и сколько может позволить современная медицина, то на земле давно уже было бы не восемьдесаят три, а восемьсот три миллиарда человек. Да если бы при этом люди ещё и плодились так, как они этого пожелают, то вообще страшно было бы представить себе жизнь на планете. Тогда на каждого приходилась бы не пара комнат в особняке, а два квадратных метра где-нибудь на на нарах в общежитии. Тогда домохозяйки часами стояли бы в очереди за каким-нибудь несчастным килограммом овсянки или за школьной тетрадкой. Да тогда на земле прежде всего просто уже нечем было бы дышать.

Озверевшие, изнемогающие от повседневных забот, люди уже не думали бы об искусстве, о прекрасном, о развитии своего интеллекта. Культурный, а затем и моральный уровень человечества катастрофически упадёт. Начнутся войны. Люди превратятся в настоящих зверей. Естественно, что допустить подобный регресс назад, к прошлому уже никак невозможно. Так не лучше ли вместо всех этих ужасов - планово и централизованно регулировать численность населения на земле, как это и делается сейчас!

И никому даже не приходит в голову жаловаться или протестовать. Ведь всё совершенно справедливо и логично. Если сегодня родилось два миллиона младенцев, то завтра будет уничтожено два миллиона стариков. Строго в алфавитном порядке, с учетом года, месяца, дня и даже часа рождения. Чтобы никому не было обидно. Так, собственно говоря, было всегда. Люди всегда знали, что они не бессмертны. Однако же жили, работали, были счастливы и никто не предавался унынию от мысли, что когда-нибудь умрёт. Об этом просто даже и не думали. Жили себе и всё.

Но ведь это было ужасно. Никто не знал времени своей смерти. Многие шедевры так и остались незаконченными, книги ненаписанными, а дела - не приведёнными в порядок. Смерть почти всегда настигала человека неожиданно и рушила все его планы. К тому же и умирал он долго, в страшных мучениях, нередко забытый и покинутый всеми. Слава богу, эта дикость теперь позади. Сейчас никто не производит на свет не запланированных заранее детей. Сначала родители учатся в школе, кончают институты, приобретают положение, покупают дом, мебель, машины, вертолёт. Конечно, это все сложно и долго, зато годам к сорока-пятидесяти они спокойно, с чистой совестью, подают заявление и обзаводятся одним-двумя плановыми детьми. То же самое и со смертью. Только здесь еще проще. Никакого заявления подавать не надо. Просто каждый, кому за восемьдесят, знает, что он - кандидат в списки Уходящих. И он спокойно ждет своей очереди. А электронные машины, совершенно безошибочно и беспристрастно, подсчитав ежедневное количество рожденных, составляют из числа очередников точно такой же список Уходящих.

Лайт Нортон. Вот оно, его имя! Значит, на будущей неделе к дому подъедет автомобиль Службы Уходящих, в его комнату войдут двое санитаров и за одну-две минуты все будет кончено. Он останется лежать на Прощальном Ложе, которое санитары обычно привозят с собой и дают напрокат на один-два дня. Всего лишь один, совершенно безболезненный и даже приятный укол. И ты уходишь в полном расцвете сил, без единого седого волоса или вставного зуба. Без единого стона или вскрика. И всё это стало возможным исключительно благодаря колоссальным успехам медицины, которая помогает человеку родиться, сохранить свое здоровье, а затем достойно, по-человечески умереть. О чём еще может мечтать современный человек?

Ты остаёшься лежать на Прощальном Ложе, в парадном черном костюме и к тебе приезжают проститься те, кому ты не успел или забыл нанести визит на этой Последней Неделе. Надо попросить только, чтобы заморозку сделали покрепче. Чтобы не воняло. А то у них в доме вечно такая жара! И Кид устраивает скандалы каждый раз, когда кто-нибудь ставит кондиционер на режим ниже плюс двадцати восьми градусов. Он, конечно, не согласится понизить температуру в доме ни на один градус даже по такому случаю. Надо сунуть санитарам, чтобы они уж постарались.

Лайт давно готовился к уходу и всё подготовил заранее. И завещание, и прощальные письма, и чёрный костюм. Однако в среду за ним никто не пришел. Лайт страшно удивился. И даже расстроился. А потом возмутился. Уж кто-кто, а Служба Уходящих должна работать чётко. Нельзя же играть у людей на нервах!

Лайт позвонил в Службу и там пообещали разобраться и принять меры. Однако они, скорее всего, решили, что им просто морочит голову какой-нибудь самоубийца, который хочет уйти без очереди. Поэтому и в четверг Лайт был еще жив.

Весь прошлый год Лайт только и делал, что готовился к уходу. Он десять раз изменял завещание, он рисовал эскизы своего гроба, заказал себе чёрный костюм, составлял прощальные письма, сажал цветы на своей могиле и так далее. И вот теперь, когда всё готово, что-то случилось и его планы на будущее оказались нарушенными. А, главное, теперь ему уже просто нечем было заняться.

Тогда Лайт нашел себе новое занятие. Целыми днями он звонил во все инстанции и требовал справедливости. Он писал письма и объяснительные записки, он слал телеграммы. И всё зря. Ему отовсюду отвечали, что Лайт Нортон уже прошел по спискам. Ушёл и теперь в списках живущих на планете больше не числится. Господи, неужели мы уже дожили до того, что санитары за большую взятку убрали какого-то самоубийцу и провели его под именем Лайта? И справедливости теперь добиться уже невозможно?

Время шло, а дело не двигалось. Лайт ужасно устал. Потом ему стало всё равно. И вдруг, в один прекрасный день,он понял, что он здоров, что он полон сил и совсем не хочет умирать. И если уж о нём забыли, то надо затаиться, молчать и жить, сколько хватит сил.

Лайт просто ужаснулся. Ведь раньше он всегда был добропорядочным гражданином и подобные аморальные идеи никогда не приходили ему в голову. Кто бы мог заподозрить в нем нарушителя Общественного Порядка! Однако теперь он смотрел на вещи по-другому. Каждый незаконно прожитый день он считал подарком судьбы и ценил его чуть ли не больше, чем прожитый раньше год. Он вновь открыл для себя зелень листвы, пение птиц, голубое небо, ветчину с зеленым горошком, красивые женские лица, которых так много в городе, музыку Моцарта, книги Фейхтвангера, картины Чюрлёниса и многое другое. И он мечтал только об одном: чтобы за ним не приехали никогда.

Однако вскоре Лайт почувствовал, что вокруг него что-то изменилось. Он был идеально здоров, никогда не страдал ни подозрительностью, ни нервными заболеваниями. Но теперь он то и дело ловил на себе неприязненные или даже ненавидящие взгляды. В кафе, в магазине, в библиотеке все шушукались за его спиной, а если Лайт обращался к кому-нибудь, то с ним говорили или нагло, или сквозь зубы, или же демонстративно поворачивались и уходили с презрительным выражением лица.

В конце-концов Лайт, конечно, понял, что все его осуждают за такую незаконную жизнь. За те лишние, чудом выпавшие ему недели жизни, которых у других не будет никогда. Он узнал, что многие соседи уже написали на него доносы в Службу Уходящих. Что все ненавидят его, потому что, незаконно занимая чьё-то место на земле, он подрывает материальное благосостояние тех, кто живет на ней по праву. Что сам он теперь стоит вне закона. И неважно даже - почему. По собственной вине или по оплошности Службы Уходящих. Лайту посыпались анонимные письма с угрозами. На участок подбрасывали нечистоты и всякую гадость. Дети боялись выходить на улицу, потому что их несколько раз избивали. Но самое ужасное заключалось в том, что на Лайта начали с ненавистью смотреть и сами Кид с женой и их дети.

Почувствовав себя презренным отщепенцем даже в собственной семье, Лайт понял, что так больше жить нельзя. Он снова начал писать, звонить и с нетерпением ждать машину из Службы Уходящих, ждать двух санитаров с их Прощальным Ложем. Но никто по-прежнему так и не приходил. Снова тянулись дни и недели. Они складывались в месяцы. А жизнь становилась всё ужаснее. Кид и его жена, маленькие внуки - все смотрели на Лайта ненавидящими глазами. Он был лишним везде, в первую очередь в собственном доме.

И тогда Лайт решился. Однажды утром, в среду, ровно через шесть месяцев после того дня, когда он увидел свое имя в списках, он надел свой Последний Чёрный Костюм и вышел из дома. Он доехал до центра города не на своей машине, а на метро. Он вошел в Управление Службы Уходящих и поднялся на сорок восьмой этаж. В пустынном коридоре Лайт с трудом открыл большое окно из цельного стекла, взобрался на подоконник и шагнул вперед - к освобождению...

Образцовая жизнь

Машенька проснулась в семь. Как всегда. Как всегда, она полежала в постели еще минут пятнадцать, делая легкие движения, чтобы переход к бодрствованию был для организма не слишком резким. Как и положено, сделала гимнастику, водные процедуры и легко позавтракала. Предстоящий день был заполнен до отказа. Сначала занятия музыкой. Потом верховая езда. Потом массаж, отдых и обед. Потом бассейн, гимнастические упражнение по системе йогов, сольфеджио. А вечером лекции в университете об искусстве Возрождения, шумерских письменах и теории относительности. Перед сном прогулка по берегу моря, питательные маски и снова массаж. В течение дня нет просто ни минуты свободной.

Сегодня с утра, как и всегда, вот уже много лет подряд, ее вес, давление, температура, частота пульса, дыхание и прочие показатели были просто идеальны. Только вот что-то было немного грустно. Непонятно почему. В таких случаях она обязана обращаться к врачу. Но Машеньке этого почему-то не хотелось. Она решила разобраться сама, в чем же дело. Надоело с каждым пустяком обращаться к другим. К врачу или консультанту-психологу, к массажисту или модельерше, к инструктору по верховой езде или к повару, к профессору университета или преподавателю музыки. Могут же ведь, даже и у нее, быть какие-то свои личные проблемы, чтобы она их решала сама, а не передавала тысячам услужливых рук, не только обязанных, но и готовых, даже просто счастливых сделать все для нее и за нее.

Машенька начала вспоминать всю свою прежнюю жизнь, чтобы понять, в чем же причина ее теперешней неудовлетворенности. Сначала, как и у всех, были детский садик и школа. Но потом ей неслыханно повезло. Ее взяли в ВИОЖ. Это был ещё самый первый набор и конкурс тогда оказался сравнительно небольшой - всего около тысячи человек на одно место. К сожалению, (или, может быть, к счастью) нельзя сказать, что Машенька оказалась и в первом же выпуске ВИОЖа. Потому что выпусков в ВИОЖе не бывает никогда. Если уж человеку так неслыханно везёт и он поступает, то это - уже навсегда. Он остается в ВИОЖе до самой смерти.

В те годы человечество только дошло до той истины, которая теперь всем кажется очевидной. Что нужно беречь и охранять не только природу или памятники старины, но и Красоту, Гармонию и Совершенство. Ведь они являются таким же общечеловеческим достоянием, как природа, архитектурные шедевры или предметы искусства. Если человеку повезло и он от природы наделен выдающейся красотой, умом и благородством, то он не имеет никакого права не развивать в себе эти качества. Он должен беспредельно совершенствоваться - физически, морально и умственно. Он не имеет также права быть несчастным. Он обязан быть счастливым и озарять своим счастьем, красотой и умом всех окружающих, которые, к сожалению, не столь совершенны. Для этого и существовал ВИОЖ - Всемирный Институт Образцовой Жизни.

В ВИОЖ, созданный за счет фондов МООП (Международного Общества Охраны Природы), отбирали лучших из лучших. В основном девушек, так как у мужчин совершенство встречается в 18,4 раза реже. Лучшие тренеры мира занимались с воспитанницами фехтованием, верховой ездой, гимнастикой, фигурным катанием и так далее - у кого к чему были наибольшие склонности. Лучшие профессора мира читали воспитанницам лекции по всем интересующим их предметам. Весь мир смотрел на них и они были обязаны вечно совершенствоаать и холить свое тело, ум и душу.

Их жизнь протекала легко и приятно. Чтобы не свести на нет многолетние усилия воспитателей и воспитанниц, запрещались (категорически!) только некоторые вещи: наедаться на ночь, огорчаться, переутомляться, самим заботиться о чем бы то ни было и стареть. И ещё - чистить картошку, потому что от этого портятся руки.

И вот эти совершенные создания украсили собой мир. Они заблистали в салонах и консерваториях, в университетах, школах, на фабриках, в больницах. Словом, везде, где они решили приложить свой труд, где каждой из них хотелось отдавать людям свои знания и талант. Они заблистали в парках и на пляжах, в кафе и театрах, в музеях и библиотеках и даже просто на улицах! С тем, чтобы каждый мог их увидеть, полюбоваться ими, а иногда даже, если повезёт, и поговорить. И тогда собеседник мог насладиться их обаянием, эрудицией, остроумием, изысканностью и доброжелательностью.

Эти совершенные существа были наполовину творение природы, а наполовину - произведение искусства. Искусства тренеров, поваров, модельеров и университетских профессоров. С их появлением жизнь на земле стала более радостной, более красивой, более интеллектуальной. Так почему же сегодня утром Машеньке ни с того ни с сего вдруг стало грустно? Не говоря уже о том, что она вообще не имела права грустить. Её это неприятно поразило. И встревожило. Как будто у нее обнаружилась какая-то неведомая, опасная и чуть ли не постыдная болезнь. Поэтому она и решила сначала проанализировать всю свою жизнь. Самостоятельно, без врачей, психологов и профессоров.

Ничего не бывает просто так. Хотя у неё в жизни и нет никаких проблем, но ведь должна же быть хоть какая-то причина для грусти. Или, если не причина, то, может быть, неприятное воспоминание, или тревожный сон, или неосознанное желание, которое она ещё не успела выразить и которое поэтому ещё не бросились исполнять тысячи счастливых добровольцев.

Машенька знала четырнадцать языков. Она прекрасно пела, рисовала, писала стихи и играла на восьми музыкальных инструментах. Её наперебой приглашали солировать в Ла Скала и Большой Театр, но она отказывалась, потому что любимым её делом была геохимия. Машенька окончила четыре университета, у неё было много всемирно известных трудов по геохимии и звание профессора. И вот сейчас весь её интеллект был бессилен перед загадкой, которую она задала себе сама. Почему ей так грустно?

Машенька пропустила урок музыки, отказалась от верховой езды и не пошла на гимнастику йогов. Она не была даже уверена, что вечером пойдет на лекции в университет и на прогулку к морю. Она сидела в глубокой задумчивости, но разгадки так и не находила. Неизвестно почему Машенька вдруг вспомнила рыжую конопатую Машку Морковину, с которой когда-то училась в школе. Сейчас эта Машка давно уже была замужем, работала кассиршей в кинотеатре и имела троих детей. Сейчас эта Машка стала безобразно толстой, вечно всклокоченной и какой-то задёрганной. Она совершенно не следила за собой и для нее ничего не стоило появиться на людях в синих туфлях, черных чулках, желтом платье, красной шляпе и с зеленой сумкой в руках. Если она утром вставала с левой ноги, то вполне могла начать склоку в общественном транспорте или в очереди в магазине. Она вечно шпыняла своих шалопаев-детей и носилась, как ошалелая, с громадными сумками между кинотеатром и магазином, чтобы в рабочее время успеть купить все необходимые продукты. Она держала под каблуком своего мужа и всё время грозилась бросить всё и уйти куда глаза глядят, потому что всё ей надоело до чёрта. Чтобы начать новую жизнь. Спокойную и только для себя. Чтобы слушать музыку, читать книги, следить за собой. Чтобы запломбировать зуб, который болит уже третий месяц, а у неё все нет времени вырваться к врачу. Чтобы хоть раз в жизни досыта выспаться.

И тогда Машенька наконец поняла, в чём дело. Дело в том, что у неё нет никаких проблем. Никаких неприятностей или забот. Если бы она даже вдруг захотела выйти замуж и тоже родить троих детей, то и тогда забот у нее не прибавилось бы. Ведь их кормил бы, пеленал, лечил, воспитывал и учил целый штат ВИОЖа.

Всё дело в том, что она уже много лет делает только то, что хочет. А это очень грустно. Не менее грустно, чем всю жизнь делать то, что тебе совсем не хочется. И во всём виноват этот проклятый ВИОЖ, который лишил её нормальной человеческой жизни. С её горестями, заботами, волнениями и неприятностями.

Целый день Машенька думала о том, как же ей теперь быть. И к вечеру придумала страшную месть. Такую, о которой многие месяцы будут писать все газеты. На первых полосах. Такую, от которой содрогнется все человечество. О, они её еще узнают!

В десять часов вечера Машенька вышла из своей комнаты. Она спустилась в столовую. Совершенно хладнокровно села за стол. И стала есть. Хотя ей совсем не хотелось. Она ела и ела. До отвала. Перед сном. Острое, солёное, сладкое, мучное и жирное!!!

Что такое хорошо и что такое плохо

Клавдию привезли в больницу поздно ночью. Она истекала кровью и была почти без сознания. Требовалось срочное переливание крови. У Клавдии оказалась редчайшая в мире группа крови ХХ1А. Которая до сих пор обнаружена только в древних мумиях инков. Это было просто потрясающе! Но ещё более удивительным оказалось другое: в это же самое время, в этой же самой больнице лежало ещё несколько человек, которым тоже требовалось переливание крови и у которых, как это ни невероятно, тоже обнаружилась именно эта, редчайшая в мире группа крови. Видимо, такова уж эндемическая особенность местного ермиловского населения, о которой до сих пор даже и не подозревала ни мировая, ни отечественная наука.

Однако необъяснимость этого явления мало волновала лечащий персонал. Ведь они не писали диссертаций. Их волновало другое: в больнице имелась лишь одна доза крови этой группы, доставленная сюда несколько лет тому назад просто на всякий случай. Кровь была ещё вполне годна к употребелению, но её хватало только на одного человека. Таким образом, им, простым сельским врачам, приходилось решать, чью жизнь спасать в первую очередь. Волей случая они как бы стали на место Господа Бога и решали - кому жить, а кому умереть.

Поздно ночью все пятеро врачей больницы собрались на совет, чтобы обсудить, жизнь какого именно больного наиболее ценна для общества и потому должна быть спасена.

Сначала выступил Петя Ивлев - самый молодой из всех. Он рассказал о своей больной Светлане Панюшкиной. В данный момент она рожала в одной из палат больницы. Роды оказались очень трудными, прямо катастрофическими, она потеряла много крови и без переливания вряд ли выживет. В пользу того, чтобы отдать кровь именно ей, говорит и то, что в данном случае речь идет сразу о двух жизнях - матери и ребёнка. Во всём же остальном Панюшкина совершенно стандартная личность. Она работает воспитательницей в детском саду после окончания двух факультетов Гарвардского университета - медицинского и психологического. Имеет всего лишь с десяток публикаций в научных журналах и раза три выступала на международных симпозиумах. Круг интересов довольно узок и единственное, чем она интересуется в свободное время, так это прыжки с парашютом и расшифровка письменности этрусков. Петя грустно вздохнул. Ему было очень жаль Панюшкину, но он понимал, что её серая, заурядная личность вряд ли у кого-нибудь вызовет сочувствие.

Потом нейрохирург Сергей Борисович рассказал о своём больном Петре Котове, простом сельском механизаторе, только что доставленном в больницу. Он тоже потерял много крови из-за травмы на производстве и нуждается в переливании. К сожалению, он тоже - простой деревенский житель без особо развитого интеллекта и духовных потребностей. Котов и вообще окончил лишь МВТУ им. Баумана и вот уже несколько лет работает в системе сельскохозяйственной авиации. Сам он мало чем интересуется, слывет человеком скучным и угрюмым. У него и было-то за всю жизнь всего лишь около полусотни рационализаторских предложений, зарегистрированных в Международном Патентном Бюро. В свободное от работы время он, правда, чуть ли не всей деревне изготовил цветные настенные голографические телевизоры (разумеется, совершенно бесплатно), да ведь это не в счёт. Это не говорит о широте его интересов, поскольку по специальности он и так инженер, а телевизоры не представляют собой ничего особенного - экран у них всего 2,5 на 3 метра. Говорят, правда, что на досуге он ещё занимается изготовлением окололунных спутников, но ведь это опять же смыкается с его профессией инженера. Так что и этот Котов, собственно говоря, тоже ничем не лучше той же Светланы Панюшкиной.

Сергей Сергеевич, третий врач больницы, тоже начал своё выступление с грустного заявления, что им, в их захолустной Ермиловке, и надеяться нечего на то, чтобы встретить умного, по-настоящему интеллигентного человека. Всю жизнь они вынуждены лечить лишь простых сельских тружеников, которые, как известно, высоким интеллектом не отличаются. Так, в частности, и его больной, Сидор Плюшкин, примерно такого же интеллектуального уровня, что и другие. Он - заведующий сельским клубом. Ведёт несколько кружков для детей и взрослых: балетный, авиамоделирования, фигурного катания и сборки электронных микроскопов. Поёт, играет всего лишь на девяти музыкальных инструментах. Сочиняет музыку и одно из его произведений стало гимном какой-то новой африканской страны. Иногда солирует в Ла Скала. Вот, собственно говоря, и всё! Интересного, как видите, мало. Ведь всё, что он делает, входит в его обязанности заведующего клубом, а за это ему, собственно говоря, и деньги платят.

Таня Союшева рассказала о своём больном. Сельский архитектор Пров Суслов тоже нуждался в срочном переливании крови после перенесенной операции. По его проекту их Ермиловка была застроена простенькими двухэтажными коттеджами для сельских тружеников. Все они, прекрасно вписываясь в окружающую природу, создавали единый архитектурный ансамбль, центром которого было стандартное пятидесятиэтажное административное здание. Ансамбль вполне соответстветствует ГОСТу на сельские населенные пункты. Кроме этого, по проекту Суслова была реконструирована Эйфелева башня в Париже и застроена столица Ботсваны. Вот, пожалуй, и всё. Если не считать его увлечения иностранными языками. Он в совершенстве владеет четырнадцатью живыми и пятью мертвыми языками и в печать вышли его переводы Софокла, Аристофана и Гесиода.

И тогда встал главный врач больницы Иван Иванович Латунин. Каждый из врачей рассказал о своём больном, но решать-то всё-таки приходилось ему! Надо сказать, что сам Иван Иванович не отличался особо высоким профессиональным уровнем, из-за чего после окончания докторантуры так и сидел всю свою жизнь в этой захолустной больничке. Он специализировался на трансплантации органов и имел никак не более ста сорока печатных листов научных публикаций. За всю жизнь он смог побывать всего лишь на каких-то двух-трёх десятках международных медицинских симпозиумов и только однажды летал в Лондон для чтения лекций в Академии Медицинских наук. Но зато он был очень добрым человеком, пркрасным руководителем и обладал трезвым умом и здравым смыслом.

Иван Иванович сказал, что он внимательно выслушал всех выступавших и общая картина ему теперь совершенно ясна. Все четверо больных представляют примерно одинаковую ценность для общества. И только его больная, Клавдия Переверзева, резко отличается от всех. Она окончила восьмилетку и работает продавщицей в сельпо. За прилавком грубит и обвешивает покупателей. Она может закрыть магазин, повесить на дверь записку "Ушла на базу" и запропаститься на целый день неизвестно куда. Она курит, пьёт и водит к себе мужиков. В частности, потеря крови произошла у неё из-за того, что ночью спьяну Клавдия свалилась в какую-то яму и сильно порезалась стеклом. Так что положение совершенно ясное. Таких, как вышеперечисленные, в Ермиловке - хоть пруд пруди. А вот Клавдия - одна. Иностранные туристы приезжают в Ермиловку специально для того, чтобы послушать, как Клавдия ругается матом. Её знают все и без неё Ермиловка уже перестанет быть Ермиловкой. И потому кровь, несомненно, должна быть отдана ей.

И тогда зашумели и заговорили все сразу. Об облагораживающем влиянии Клавдии на подрастающее поколение. Потому что если кто-нибудь из ермиловских детей не хотел учиться, родители тут же приводили в пример Клавдию. И дети, понимая, что при плохой успеваемости они станут такими же, как Клавдия, немедленно бежали с улицы домой и садились за учебники. Говорили об облагораживающем влиянии Клавдии на молодых девушек и женщин. Ведь, боясь, что Клавдия отобъёт у них женихов или мужей, девушки Ермиловки поневоле пристально следили за модой и за собой, старались стать духовно тоньше и богаче. И многим из них, действительно, удавалось удержать своих мужчин при себе. К тому же, благодаря Клавдии, ермиловские девушки так прославились своей красотой, грацией и какой-то особой утончённостью, что к ним приезжали свататься со всей области и даже из Лондона и Парижа.

Только благодаря дурному примеру Клавдии, все мужчины Ермиловки бросили пить, курить и сквернословить. Чем небрежнее относилась Клавдия к своим служебным обязанностям, тем пунктуальнее и точнее, в пику ей, работали на своих местах все остальные, обозлённые на Клавдию, труженики Ермиловки. Только благодаря Клавдии, каждый житель Ермиловки смог наглядно убедиться в том, что такое хорошо и что такое плохо. Потеря такой жизни как Клавдина была бы невосполнимой утратой для общества, пусть даже такого маленького, как ермиловское, и могла привести к непредсказуемым социальным потрясениям.

Разумеется, жизнь Клавдии была спасена. А чтобы в будущем не подвергать ее опасности, Иван Иванович затребовал с Центрального коллектора новую партию крови редчайшей в мире группы ХХ1А.

Маргарита и Король.

К школе вела аллея из благоухающих розовых кустов. Над аллеей висели транспаранты, горячо приветствующие любимого народом Короля Генриха Х1У. Школьницы подготовили прекрасный концерт самодеятельности, а директор выступил с прочувствованной речью, в которой от имени всей школы благодарил Короля за оказанную высочайшую честь и выражал надежду, что Король останется доволен своим визитом.

Король оказался улыбчивым добродушным толстяком, который с восторгом смотрел выступления школьниц, с аппетитом ел на торжественном банкете и, пыхтя и отдуваясь, весело плясал с девушками на школьном балу.

Это была уже третья школа, которую посещал Король, и поэтому все ужасно волновались. Неужели и на этот раз Король уедет ни с чем? Этого просто нельзя допустить! Вкусы Короля, конечно, дело личное, но неужели во всей школе, среди сотен девушек не найдется ни одной, которая могла бы понравиться Ему? Столько хорошеньких, столько умных, столько глупышек, столько добрых, столько злых! Словом, всяких, как в любой другой школе. Трудно сказать, конечно, какое сочетание может понравиться Королю: красивая и злая, или же красивая и умная, пухленькая и добрая или даже толстая и глупая - но в этом цветнике, действительно, было из чего выбирать.

Когда Король устал танцевать, а это произошло очень быстро, его министры стали подводить к Нему достойных на их взгляд девушек. Каждая с замиранием сердца присаживалась на стул рядом с Королем и, краснея и бледнея, совершенно невпопад отвечала на его вопросы. И каждая при этом думала, что это её единственный шанс в жизни, и если она не понравится Королю, то жить дальше - просто не имеет никакого смысла.

Король уже побеседовал со многими старшеклассницами, но никто не знал, сделал ли он свой выбор. В кабинете директора непрестанно звонил телефон. Это звонили мамаши, каждая из которых надеялась услышать, что выбор пал именно на её дочь. Но никто, к сожалению, не мог им сказать ничего определенного.

Шло время, все с тайной надеждой смотрели на Короля, а он, как ни в чем не бывало, доедал клубничное мороженое, шутил, улыбался и не отдавал предпочтения никому. И тогда все поняли, что уже одиннадцать часов, что бал скоро кончится и что Король со своей свитой вот-вот уедет. Он уедет навсегда и уедет один. Потому что и в этой школе не оказалось избранницы Короля.

Ещё гремела музыка, еще разносили мороженое, ещё все улыбались и шутили, но в глазах каждого уже застыла тоска. И тогда в зал вошла Маргарита...

Маргарита, которая никогда в жизни не приходила в школу с невыполненными уроками или с грязным воротничком. Маргарита, которая всегда в общественном транспорте уступала место старикам, инвалидам и пассажирам с детьми. Маргарита, которая собирала больше всех металлолома и бумажной макулатуры. Которая лучше всех рассказывала сказки малышам и лучше всех пела. Которая училась только на одни пятерки, помогала матери по хозяйству, переводила через дорогу старушек, кормила бездомных кошек, выполняла все общественные поручения и даже просила дать ей ещё. Никогда не красила губы, не целовалась с мальчиками и не курила в школьной уборной. И, разумеется, никогда не опаздывала в школу.

И вот эта-то Маргарита, просто неслыханно, теперь опоздала на Королевский школьный бал! На целых три часа! Причем на бал, на который под страхом смертной казни не имел права опаздывать никто.

Когда она вошла в зал, Король уже явно скучал среди множества прелестных юных девушек, которые ещё совсем недавно были такими гордыми и заискивающими одновременно. Такими нарядными и красивыми. Такими отчаянными и самоуверенными. И которые теперь стали вдруг жалкими, надутыми и поблекшими. Потому что их мечта, одинаковая у всех, одинаковая и у остальных пятисот тысяч школьниц королевства, не сбылась.

Когда в течение всей жизни у человека постепенно разбивается одна мечта за другой и в конце-концов от них не остаётся ничего - это, конечно, грустно, но все-таки не так страшно. Потому что это естественно и потому что у человека постепенно вырабатывается иммунитет. Другое дело, когда все мечты разбиваются сразу и вдруг, да ещё в таком нежном возрасте - такое вынести просто невозможно.

И вот когда в зале зазвучал непрерывный, мелодичный, неслышимый звон от осколков разбитых надежд, тогда-то и вошла Маргарита. Она опоздала первый раз в жизни и по вполне уважительной причине: у её матери начался ужасный приступ астмы. Пришлось вызывать скорую помощь, потом бежать в аптеку за лекарством. В соседней аптеке лекарства, разумеется, не оказалось, Маргарита поехала во вторую, в третью... Как всегда, лекарство нашлось лишь в последней. Только когда матери стало легче, Маргарита побежала в школу.

Маргарита появилась на балу в домашнем халате, в розовых стоптанных тапочках и с растрёпанными волосами: приводить себя в порядок было просто некогда. Да и ни к чему...

Только что у неё на руках чуть не умерла мать. И Маргарита вдруг поняла, что ради матери она готова нарушить любые, самые строжайшие приказы, даже приказы Короля. Что Король, бал и даже школа стали ей совершенно безразличны. Мятежный свет зажегся в её глазах: она никогда больше не будет такой робкой и покорной, такой исполнительной и дисциплинированной какой была всю жизнь. Она поняла, что детство её кончилось и она стала взрослой. И что среди окружающих её взрослых многие до самой смерти так и остаются детьми.

Маргарита решила не ходить на бал. Потому что у неё в данный момент были дела поважнее и потому что никто, даже Король, не имеет никакого права заставлять других под страхом смертной казни ходить на балы, когда им этого не хочется. Но тут вмешалась мать и стала умолять Маргариту не противопоставлять себя коллективу, не нарушать приказа Короля и пойти на школьный бал. Чтобы успокоить больную, Маргарите пришлось уступить.

Когда Маргарита вошла в зал, Король уже не скрывал, что всё вокруг ему ужасно надоело - и принужденные улыбки школьных красавиц, и заискивание директора, и тупые учительские лица с застывшим ужасом в глазах. Ему хотелось послать всех к чёрту, но положение обязывало его дождаться полуночи и закрыть бал. И вдруг он увидел в зале комичную фигурку в халатике и стоптанных шлёпанцах, с пылающими щеками и лохматой головой. Видимо, девушка только что куда-то очень торопилась, сейчас ей было жарко и она устала. Она даже не взглянула в сторону Короля, а сразу же села за столик, где стояло ананасное мороженое, с наслаждением вытянула ноги, прислонилась спиной к стене и закрыла глаза.

Это уже было интересно. Такого Король ещё не видел никогда. Девушка была красива, но не лучше многих других. Судя по её поведению, она была глуповата. Неплохая фигурка, тонкие пальцы... Когда девушка открыла глаза и взглянула на Короля, он вздрогнул: в них горел такой мятежный дух, что Королю стало страшно. Страшно и любопытно. Ему вдруг захотелось пригласить девушку на танец.

Конечно, Маргарита предпочла бы спокойно есть мороженое, которое она просто обожала, но пришлось идти танцевать. Девушка оказалась тонкой, умной, начитанной и даже короткий разговор с ней доставил Королю большое удовольствие. Первый раз он видел девушку, которая умеет держаться непринужденно с самим Королем. А когда по просьбе Короля Маргарита ещё и спела - успех оказался грандиозным. Чем больше Король общался с девушкой, тем больше она нравилась ему. Король оживился, потребовал продолжать бал до часу ночи и прикатить новую бочку ананасного мороженого. Маргарита и Король, не замечая завистливыз взглядов, кружились в танце и весело болтали. В час ночи Король со свитой покинул школу. В его карете уехала и Маргарита.

Король был уже немолод и страдал от несварения желудка, подагры, гипертонии, атеросклероза, кариеса зубов и многих других болезней. Он упорно лечился, но лекарства помогали мало. Медицина существует столько же лет, сколько и человечество, но ни одного человека в мире, даже Короля, не удалось избавить от постепенного разрушения организма, страданий и неминуемой смерти. К сожалению, Король этого понимать не хотел: во-первых, он плохо разбирался в медицине, а, во-вторых, если он приказал вылечить себя, то приказа не смел ослушаться никто. Медики были обязаны найти чудодейственное средство в кратчайший срок. И вот тогда-то вспомнили, будто древние книги говорили об эликсире жизни, приготовляемом из мозга молодой девушки. Главное условие успешного лечения - чтобы девушка очень понравилась пациенту...

Из Маргариты сделали вытяжку, которую Король принимал три раза в день по пятнадцать капель за полчаса до еды. Глаза его при этом увлажнялись... Однако вытяжка, как и другие лекарства, помогала мало. Король долго болел, а потом умер, разумеется, предварительно казнив врачей, а Маргариту причислив к лику святых.

Самое смешное заключалось в том, что медики, конечно, прекрасно знали, что и это средство поможет Королю как мёртвому припарки. Но ведь они, собственно говоря, не теряли ничего, так почему же было не попробовать?

И что же это было?

Я захожу в магазин. Просто так. Конечно, можно купить кое-что из мелочи, но это совсем не срочно. Можно и не покупать. Или купить в другой раз.

Вот подушки. Желтые, голубые, розовые. Такие нарядные, уютные. А мне ни к чему. Просто красиво - и всё.

Какие кресла! Уютные, элегантные! А до чего дорогие! Хорошо бы смотрелись у меня дома, но ведь не выбрасывать же старые - они ещё совсем приличные. Да и за модой не угонишься никогда. Ножки гнутые. Натуральная древесина. Полированная. А вот алюминиевое с плотной тканью, это ещё лучше.

А вот вазы. До чего красивый цвет у этих стеклянных вишневых. И ни одна не похожа на другую. Высокая, тонкая, на узенькой ножке. Толстая, низенькая, как колобок. А жёлтые ещё наряднее. И опять все разные. А там - синие.

Господи! Что это такое!? Она живая! Эта яркосиняя сверкающая ваза! Она смотрит на меня, провожает глазами, следит за каждым моим жестом. Странно... Ведь глаз-то у неё нет, а я чувствую, что смотрит. Она что-то говорит мне, но что? Она зовёт меня. Вот я совсем близко. Какая она тёплая! Все остальные холодные, стеклянные, а она тёплая, живая.

Я чувствую, что ей хочется прыгнуть ко мне на руки, прижаться ко мне как ребёнок прижимается к матери. Ей так одиноко, так грустно здесь среди всех этих мёртвых предметов. Какой ужас - всегда одна среди них!

Что же делать? Надо купить её и привести домой. Будет жить у меня, будет любить меня, как ребёнок. Увидит мой дом, мой цветник. Пойдем вместе гулять к озеру, покормим лебедей...

А вдруг у меня не хватит денег? Сколько она стоит? Нельзя же оставлять её здесь одну. Если у меня слишком мало, придется бежать домой за деньгами. А она подумает, что я её бросила, предала. Она такая хрупкая, ранимая. Она этого не вынесет. Может разбиться от горя. Или треснуть. И тогда всё, конец. Мы потеряем друг друга навсегда. И её смерть будет на моей совести, хоть я и не виновата ни в чём. Вот удивятся продавщицы: стояла, стояла, никто её не трогал, а поди ж ты - разбилась! Ни с того ни с сего.

Так сколько же все-таки она стоит? Слава богу, хватает! Мистика какая-то. Стоит четыреста марок и у меня в кошельке ровно четыреста марок. Ни больше ни меньше. Это не просто случайность. Это провидение.

"Ура! Я тебя покупаю!" - кричу я ей и она, сияя от счастья, тянет ко мне ручонки. Хотя ручек-то у неё и нет. Но я вижу, как она счастлива, как улыбается мне. Теперь мы всегда будем вместе. Я смогу брать её на работу. Ведь она не очень тяжёлая. Главное - не разбить во время поездок. А ночью буду укладывать спать рядом с собой, гладить её теплые сверкающие бока, говорить с ней обо всём.

До чего же долго её упаковывают, считают деньги в кассе! Как они все тупы. Ни одна дура так и не поняла, что они кладут в коробку живое существо. Им это даже в голову не приходит. Тем лучше! Иначе они могли бы её мне и не продать.

Слава богу! Наконец-то мы дома. Совсем одни. Ну, вылезай, моя родная, иди ко мне! Сейчас я тебя обниму, расцелую, а потом чем-нибудь накормлю. Есть сосиски, но для неё, наверное, лучше сварить манную кашку. Интересно, любит ли она яблоки? Можно положить в неё яблоки, другие фрукты, сделать красивый натюрморт. Ей понравится, я знаю точно. Ну иди, иди ко мне!

Господи! Что это? Она холодная, совсем холодная. Она молчит, у неё нет глаз, нет ручонок. Ей наплевать на меня! Я её тормошу, прижимаю к себе. Никакой реакции. Она мёртвая, не живая. Она вещь, такая же, как всё вокруг. Как мои подушки, мои кресла, чашки, юбки. Она не умеет говорить. Ей всё равно, куда бы я её ни поставила, взяла бы с собой на работу или нет. Она просто вещь, как миллионы других, которые окружают нас повсюду. Она не заговорит со мной никогда. Просто ваза, красивая ваза и всё.

Но ведь я сама видела, как она смотрела на меня, слышала, как она говорила со мной, чувствовала, как она тянется ко мне! Я спасла её от мертвого мира вокруг, а теперь она предала меня, отвернулась от меня. А может быть она и не виновата. Может быть она просто умерла от избытка счастья, от разрыва сердца, пока я везла её домой в коробке.

Я отчаянно кричу ей в уши, зову её, снова тормошу, пытаясь оживить, но всё напрасно. Она не оживает. Всё кончено. Я опять, как всегда, как многие-многие годы - одна. Совсем одна. Такое чудо быват только раз в жизни, но я не смогла сохранить его. Я не смогла удержать это нежное, хрупкое существо рядом с собой в этой кошмарной, пустой, сытой и бессмысленной жизни.

... И всё-таки, что же это было? Кто теперь сможет ответить мне на вопрос: там, в магазине, что же это было с ней и со мной!? Я знаю, что этот вопрос будет мучитъ меня всегда, до конца моей жизни. И до конца моей жизни я больше ни за что и никогда не войду снова в тот магазин.

Командировка.

Тима поручили Лазовскому - директору Всемирного Института Марсоведения. Но Лазовский был занят защитой докторской дисспертации и передал его своему заместителю. А тот передал Тима начальнику Отдела Форм Внеземной Жизни. Так, в конце-концов Тим и оказался в доме у Бори Степанова - лаборанта этого отдела.

Конечно, первого в мире марсианского космонавта лучше всего было бы поселить в гостинице Академии Наук, но уж очень просил он не лишать его возможности познакомиться поближе с жизнью обычной семьи землян. Чрезвычайно высокий уровень интеллекта позволил Тиму очень быстро войти в земной ритм жизни и стать почти что членом семьи Степановых, хотя у Бориса была всего одна светлая голова и четыре конечности, а у Тима, наоборот, четыре головы и восемнадцать фиолетовых щупалец с присосками.

Каждое утро, проснувшись часам к двенадцати, Тим со страшным пыхтением, расплёскивая воду на пол, залезал в ванную, а затем, оставляя мокрые полосы по всей квартире, полз на кухню, где его кормила завтраком Вера Ивановна - мать Бориса. Тим очень полюбил омлеты, кофе со сливками, клубничное мороженое и черную икру. Ещё ему нравился кентреберийский коньяк и сигареты "Стюардесса". Покуривая сигареты и потягивая коньяк, располагался он в кресле перед телевизором и смотрел всё подряд или же углублялся в чтение газет и журналов, особенно в разгадывание кроссвордов. После обеда он спал, а вечером приходил Боря и садился писать для Тима научные отчёты о жизни на Земле. Потому что ведь земную жизнь Борис знал лучше Тима. Борис также составлял гербарии, компоновал коллекции минералов, делал тематические подборки статей и фотографий для представления их Ученому Совету Всемарсианского Института Землеведения. Тим находился на Земле уже целый месяц, его командировка подходила к концу и Борису приходилось очень спешить со всеми этими отчетами и материалами. Нередко он сидел целые ночи напролёт, но, тем не менее, ему удалось несколько раз вырваться с Тимом в кино, театр, музей, зоопарк и планетарий.

Стыдно сказать, но если бы не ответственность за Тима, сам Боря так никуда наверное и не выбрался никогда в жизни. Уж слишком он был загружен своей работой в институте, общественными делами, тренировками, а теперь вот - ещё и отчетами для Всемарсианского Института Землеведения. Но уж очень хотелось ему показать Тиму побольше интересных вещей на Земле. Ну а Тим ходил с Борей просто из чувства дружбы, хотя, честно говоря, предпочел бы никуда не ходить, а посидеть дома перед телевизором. Ведь в любом случае у него уже было достаточно коллекций, кинопленок, фотографий и других материалов, чтобы в качестве первого в мире марсианского астронавта прославиться в веках, чтобы стать кумиром многих будущих поколений марсианских юношей, восхищённых его мужеством, героизмом, трудолюбием и целеустремленностью.

Однако, надо сказать, что Тим совсем не умел вести себя в общественных местах и постоянно ставил Бориса в неловкое положение. Он так сильно хлопал дверцами такси, что Боре несколько раз едва удалось предотвратить межпланетные скандалы. Он норовил проехать в автобусе без билета, тыкал щупальцами в музейные экспонаты, на которых висели таблички "не трогать", уходя не гасил свет и, не уважая труд уборщиц, даже плевал и бросал окурки на пол. Хотя во всем остальном он был, конечно, вполне замечательным марсианином и своим парнем.

Борины отчёты приближались к завершению и вот, наконец, настал канун отлета Тима на Марс. На торжественном прощальном собрании в Институте Марсоведения все со слезами не глазах прощались с Тимом, говорили о блестящем завершении его трудной и опасной миссии и желали ему благополучного возвращения на Марс. Директор Института отметил, что отчеты Тима удивительно добросовестны, подробны и свидетельствуют о его необычайном интеллекте, а коллекции отличаются потрясающей полнотой. Здесь, на Земле, для обработки такой груды материалов, которой оперировал Тим, понадобился бы целый научный институт.

Последним выступил Боря и сказал, что Тим ему теперь, как брат родной. Их теперь столь многое связывает, что и сказать невозможно. Что он полюбил Тима всей душой и никогда не забудет. Что он тоже, как и все, восхищён мужеством и необыкновенными душевными качествами первого астронавта. Ведь Тиму пришлось преодолеть громадные трудности и проявить редкую силу воли, чтобы вжиться в нашу земную обстановку. Хотя не всегда и не всё у него шло гладко. Так, в частности, ЖЭК требует, чтобы Боря за свой счет сделал ремонт грузового лифта, которым однажды попользовался Тим. В квартире после его пребывания тоже придется делать ремонт, а заодно и покупать новую мебель, так как однажды Тим заснул перед телевизором с зажженными сигаретами во всех четырех ртах своих четырех голов. Не говоря уж о том, что Вера Ивановна так перетрудилась, обслуживая Тима, что сейчас лежит в больнице в предынфарктном состоянии. Но всё это, конечно, мелочи по сравнению с грандиозным успехом первого межпланетного полета марсиан. И всё это можно понять, зная, что формы жизни, а, значит, и образ жизни, на Марсе иные чем на Земле. Ведь у марсиан, с их щупальцами, нет и не может быть ни автомобилей, ни лифтов, ни нашей мебели, ни, тем более, как у нас, квартир.

Тим долго со слезами на глазах благодарил Институт за гостеприимство. А Боре он, между прочим, сказал, что он не прав. Оказывается, быт у марсиан совершенно такой же, как и на Земле. У них тоже есть автомобили, лифты, многоэтажные дома, мебельные гарнитуры, ванные комнаты и телевизоры. Только по ночам вместо постели, марсиане влезают в ванну. Так что ему нисколько не пришлось вживаться в земной быт. Просто он чувствовал себя более раскованно - ведь он находился не дома, не на работе, а в командировке. А ведь в командировке, как известно, каждый ведёт себя немного не так, как обычно. У себя на Марсе он никогда не хлопает дверью, не оставляет включенный газ на кухне или грязные следы на полу. Для этого как раз и существуют командировки.

И вот тут-то все присутствующие просто зарыдали от умиления. Неважно, что у Тима четыре головы и масса конечностей. Разве дело в его формах? Главное, конечно же, в содержании. Пусть биологические формы на разных планетах отличаются друг от друга. Это даже интересно. Зато во всем остальном марсиане совершенно не отличаются от людей и это - самое главное!

А в заключение Тим сказал, что особенно благодарен он лично директору Всемирного Института Марсоведения на Земле, товарищу Лазовскому. За его бесценную помощь и ценные советы по всем вопросам. И от имени Всемарсианского Института Землеведения приглашает его на следующий год в научную командировку на Марс. Жить товарищ Лазовский будет у Тима. Но чтобы он ни в коем случае не пил, не курил, не портил лифт и тщательно вытирал ноги.

Летайте самолетами Аэрофлота!

Сначала Марина решила, что это ей только показалось. Но потом поняла, что это правда. За ночь в ней что-то изменилось. Вернее даже, не просто изменилось, но она стала совсем другим человеком. Она вскочила с кровати и побежала к зеркалу. Внешне всё было то же самое. Но она всё равно чувствовала, что никогда больше не будет прежней.

До работы оставалось два часа, а ей ещё надо было подбить балансовую ведомость, которую она не успела сделать вчера. Марина села за стол, придвинула к себе счёты и начала считать. И вдруг она поняла, что счёты только мешают. Рука сама проставляла нужные цифры - результаты сложения, вычитания, умножения и деления, которые молниеносно вспыхивали в мозгу. Непонятно как, но за доли секунды Марина оперировала столбцами многозначных цифр, вычисляла сложные проценты, решала уравнения. Она интуитивно чувствовала, что её подсчеты безошибочны и лихорадочно писала, боясь, что этот необыкновенный дар вдруг покинет её. Хотя она знала, что это теперь уже навсегда. Так вот почему, проснувшись сегодня, она поняла, что с ней что-то произошло!

Марина составила все ведомости всего за пять минут и у неё даже осталось время, чтобы поспать еще часок. Она бросилась в ещё теплую постель и замурлыкала песенку. Но тут же опять вскочила: она пела не своим голосом! Более прекрасного пения она не слышала никогда. Марина несмело запела снова и поняла, что обладает теперь исключительным голосом. И все эти чудеса произошли всего за одну ночь. Непонятно как и почему. Ведь раньше она справлялась с работой хуже всех в бухгалтерии, а слух и голос у нее были такие, что всегда приводили в ужас учителей в школе и всех знакомых. Тем не менее, она очень любила петь и так никогда и не смогла побороть в себе эту пагубную страсть. Из-за неё она и оказалась несчастливой в любви: не вынеся её пения, два года назад муж навсегда ушел из дома. Ну и пусть! Зато теперь она напоется вволю: начнет с художественной самодеятельности и, безо всякого сомнения, тут же попадёт на профессиональную сцену. Её будут счастливы пригласить в солисты не только большой театр или Мариинка, но даже и Ла Скала. Просто потрясающе, какие, оказывается, бывают чудеса на свете, а она этого до сих пор не знала!

А её феноменальные математические способности! Теперь-то уж она никогда больше не ошибется в подсчетах! Месячную работу сделает за день и будет прохлаждаться себе, сколько захочет. А квартальные отчеты оформит за неделю и укатит отдыхать куда-нибудь на Черноморское побережье. Купит билет на самолёт, махнёт ручкой сослуживцам - и улетит. А если другим завидно - пусть работают так же, как она - молниеносно и безошибочно.

Но на этом чудеса не кончились. Когда, предвкушая свою будущую счастливую жизнь, Марина запрыгала от радости, она ... взлетела к потолку. И тогда она поняла, что, в довершение всего, она еще и научилась летать.

Все эти феноменальные вещи надо было осмыслить. Ведь теперь жизнь её, несомненно, круто изменится. Времени до работы оставалось ещё много и Марина снова нырнула в постель.Но спать она, конечно, уже не могла. Она лежала, улыбаясь от счастья, а сердце её колотилось и голова трещала от дерзновенных планов будущей счастливой жизни.

Теперь она прославится на весь мир, её портреты напечатают все газеты. Она будет гастролировать по разным странам и восхищенная публика забросает её миллионами алых роз... Хотя, конечно, как сказать! Даже с таким голосом, как у неё, до этого еще надо дожить. Ведь в артистическом мире сплошные интриги. Как, впрочем, и везде. Будь ты хоть Шаляпиным, но без связей - никуда. А ей с таким голосом прозябать на последних ролях - обидно. И будет какая-нибудь бездарь ходить в солистках, строить ей козни, да ещё и посмеиваться. Пока во всех инстанциях докажешь, что у тебя талант - поседеешь и последние зубы выпадут. Десять инфарктов заработаешь, а никто так и не поверит, что ты не верблюд. Ведь даже хорошие артисты много лет учатся, а у неё ни с того ни с сего такой талант открылся, что всех остальных затмевает. Другие бьются-бьются и ничего у них не получается. А у неё, пожалуйста, - всё на блюдечке преподнесено. Чудом каким-то. Конечно, если она все-таки и выбьется в солистки, все ей будут дико завидовать. Начнутся интриги, всякие подлости, гадости - не дай бог так жить. Свой покой дороже. Так что, пожалуй, лучше с этим голосом никуда и не соваться. Живьём съедят. Бухгалтерия спокойнее да и привычнее как-то. И здоровье свое сохранишь.

Зато работать ей теперь будет совсем легко. Молниеносно сосчитает всё и будет себе кофточку вязать. Хотя, конечно, другим на неё смотреть тоже обидно будет. Они, значит, должны сидеть, корпеть, а она, видите ли, бездельничает у них на глазах или даже на Черноморское побережье улетает. Нет, пожалуй, в рабочее время ей никто вязать кофточку не позволит, а о побережье и мечтать даже нечего. Скорее всего, если она свою работу быстро сделает, на неё тут же свалят работу всех остальных. Она за них, значит, как дура, работать должна, а они, само собой, посмеиваться начнут да ещё и завидовать. А ведь Нина Петровна ужасно завистливая. Возненавидит - и всё! Не видать тогда ни премии, ни отгулов, ни отпуска в июне. Поедом съест. Будет вместо счетной машины эксплуатировать и день и ночь, да ещё при этом ненавидеть и всякие гадости делать. Тогда хоть вешайся. Нет уж, лучше работать как прежде и виду не подавать, что ты лучше других. Ведь такое не прощают.

Чем больше Марина размышляла, тем грустнее становилось ей. Но Марина ещё не совсем отчаялась. Ведь у неё оставалась её способность летать. Вот уж от этого она не откажется никогда. Как ни смешно, но она всю жизнь мечтала о полётах. В детстве всегда хотела стать только летчицей. Хотя потом и стала обыкновенным бухгалтером. Но эта мечта жила в ней всегда. Будь что будет, но она сразу же, прямо сегодня, полетит на работу, а не поедет, как всегда, на автобусе. Это же так удобно - иметь собственные крылья. Никогда больше у неё перед носом не уйдет переполненный автобус и она до самой смерти больше никогда не опоздает на работу. После работы ей не придется втискиваться в тот же самый автобус, да ещё и с переполненными сумками, которые просто нет никаких сил держать в руках целые сорок минут и которые совершенно некуда поставить. Мало того, все, кого ты толкаешь этими сумками, смотрят на тебя ненавидящими глазами и это повторяется каждый день. Господи, и как только она до сих пор выносила это? А теперь? В одну сумку можно положить трехкилограммовый пакет картошки, кочан капусты килограмма на два, кило моркови и кило лука. И, пожалуй, хватит. Если поймаешь лук, то, по теории вероятности, вряд ли еще попадутся и арбузы. Так что в этой руке будет не больше восьми килограмм. А в другую сумку она положит гречку, сахар, хлеб, молоко и мясо. Здесь тоже никак не наберется больше восьми килограмм. Так что нормально. И больше никогда никаких автобусов. Взять по сумке в каждую руку, оттолкнуться от земли - и через пять минут уже дома. Даже и не заметишь этих проклятых сумок. А продуктов вполне хватит дня на три для неё, матери и Леночки. Значит, ещё дня два можно блаженствовать - не ходить по магазинам и не таскаться с сумками, от которых болят руки и сердце. Если, конечно, не попадутся арбузы. Или дыни.

А отпуск? Все убиваются за билетами, а ты взмахнешь руками и через три часа уже в Сочи или еще где-нибудь. Поотдыхаешь недельку, захочешь дочку в лагере навестить - пожалуйста, через три часа уже снова дома. И всё это, к тому же, совершенно бесплатно. Господи, вот это да! Никогда ей такое даже и не снилось, а тут приключилось наяву. Просто поверить невозможно! Её будут показывать по телевизору, возить на международные симпозиумы, писать о ней диссертации, её будут изучать лучшие ученые мира. Она и так прославится, безо всяких выступлений на сцене. Журнал "Наука и жизнь" напишет о ней статью под названием "Чудеса природы". Например, так: "Теперь никого не удивишь сиамскими близнецами или телёнком с двумя головами. То ли дело летающая женщина Марина Галкина. Однажды утром она..." - и так далее.

Хотя, конечно, мало радости фигурировать рядом с сиамскими близнецами или телёнком с двумя головами. Ведь не урод же она какой-нибудь. Но - поди-ка, докажи это! Мужчины теперь от неё просто шарахаться будут. Ведь им нужна нормальная женщина, а не феномен какой-то, которого после смерти заспиртуют и в музее показывать будут. Им нужно, чтобы продукты покупала, обеды готовила, все их капризы выносила, а не летала по поднебесью и не проводила всю свою жизнь на научных симпозиумах. Да, пожалуй, всякие надежды на личную жизнь придется оставить. Кому она нужна такая. Кругом нормальных женщин полно. И даже девушек.

И насчёт того, что теперь она не будет больше опаздывать на работу - тоже иллюзия. Ведь нет никаких правил, регулирующих полёты в черте города. Пользуясь случаем, каждый гаишник будет к ней придираться. Вся получка на штрафы уйдет. Правила уличного движения заставят сдавать. Тогда уж точно, ни одного дня без опозданий не обойдётся. Да ещё, пожалуй, глаза в полете какой-нибудь мальчишка из рогатки выбьет. Просто так, из любви к искусству. А она на всю жизнь калекой останется. Не дай бог. Ведь у неё мать-старушка и маленькая дочь. Зачем же зря рисковать собой. Разве ей плохо жилось до сих пор, когда всё было как обычно, безо всяких чудес? Ей, слава богу, уже не семнадцать лет, чтобы вот так, очертя голову, в разные авантюры пускаться.

А, главное, опять эта Нина Петровна! Увидит, как Марина за пять минут до начала работы в окно влетает, скривит губы и обязательно скажет: "Летуны нам не нужны". И её вполне можно понять - ведь сама она в свои пятьдесят лет ежедневно полтора часа на дорогу в один конец тратит. На работу приезжает уже вся выдохшаяся, а тут Марина: свежая, весёлая, порхает себе как птичка. Ангелу бы обидно стало, не то что Нине Петровне. А уж Нина Петровна никому ничего не прощает. Это точно. Тут-то она Марину поедом съест. Ни отгулов тебе, ни премий. А уж об отпуске в летнее время и говорить нечего. Да ещё работу всего отдела на Марину свалит.

Господи, да за что же на Марину такая напасть свалилась? Жила себе, горя не знала, а тут на вот тебе, пожалуйста! Вечно с ней что-нибудь дикое происходит. В позапрошлом году вилку проглотила, в прошлом - ногу сломала, а теперь и вообще нет слов. Слава богу, что у неё хватило ума поразмыслить обо всём заранее. Она всегда умела логически мыслить, не то что другие. Только благодаря этому и смогла сейчас предупредить столько бед!

Марина вскочила с постели, наскоро причесалась, схватила сумки и бросилась на автобусную остановку. К счастью, жизнь снова вошла в свою привычную колею: как всегда, перед носом ушел переполненный автобус, а это значило, что сегодня она снова опоздает на работу...

Беловежская пуща.

Беда приключилась однажды вечером, когда начальник, увлекшись бичеванием отдельных недостатков отдельных сотрудников НИИ, изо всей силы ударил кулаком по столу. Маслов сидел в первом ряду и в голове у него что-то тихо звякнуло. С тех пор он стал сам не свой, а точнее - начал слышать чужие мысли.

Говорит, например, Зиночка, что вчера вечером пришла домой из компании в два часа ночи, а он эти её слова почти и не слышит. Зато очень громко звучат её мысли: "Господи, ну когда же на самом деле хоть кто-нибудь пригласит меня в кино?" Говорит ему Зайцев о вчерашнем футболе, а слова заглушаются мыслями, как бы скорее домой удрать и чтобы начальник не заметил. Говорит Елисеев о хорошей погоде, а сам так громко-громко, просто невыносимо даже, думает - даст ему Маслов взаймы до получки рублей пятьдесят или нет, и нельзя ли будет потом эти деньги потихонечку заиграть?

Понятно, что чужие мысли Маслову абсолютно не нужны, у него и своих навалом. К тому же хочется все-таки с коллективом хорошие отношения иметь. Стал он нервный какой-то, замкнутый. Реакция у него замедлилась, даже все сотрудники это заметили. Не знали они, конечно, что он просто разоблачить себя боялся и потому долго ответы обдумывал. Чтобы, не дай бог, не ответить невпопад на мысли вместо слов. Кому может быть приятно, если его мысли читают? Возненавидят его тогда. Как белая ворона в коллективе окажется.

От раздвоения мыслей и слов собеседников у Маслова всё время стоял шум в ушах. Фразы и мысли накладывались друг на друга и создавали мозаику, чуть ли не ребус, отгадывать который с каждым днём становилось всё мучительней. У Маслова начались постоянные головные боли, он стал избегать окружающих и в конце-концов завалил годовой научный план.

Как ни крепился Маслов, но ему всё-таки пришлось пойти к психиатру. Психиатром оказалась молодая интересная женщина типа "львица". Она расспрашивала о симптомах, писала историю болезни, а сама при этом думала, что до конца работы ещё далеко, в приёмной полно психов и опять она сегодня не сможет посмотреть по телевизору восемнадцатую серию фильма "И нашим и вашим".

И тогда Маслов не вынес. Он раскололся. Он орал, как на базаре. Что только идиоты могут смотреть этот ублюдочный фильм, чтобы потом неделямии говорить о нём на работе! Что таких лощеных дур сейчас, к сожалению, развелось слишком много. Снаружи густо, а внутри пусто. И так далее и тому подобное.

Маслова долго держали в психиатрической больнице, пока, наконец, не убедились, что он, действительно, слышит чужие мысли. Тогда его перевели во ВНИИ нейрохирургии и костного мозга. Здесь было еще тошнее, чем в психушке. Его обследовали десятки ученых, сотни диссертаций были защищены на тему, что чтение чужих мыслей - досужие вымыслы буржуазной науки, несовместимые с новейшими научными данными.

Конечно, во ВНИИ нейрохирургии никто уже не держал Маслова насильно. Просто все его убеждали, что он должен здесь оставаться в интересах науки. И совестливый Маслов терпел. К тому же, возвращаться в свой коллектив ему ужасно не хотелось.

Наконец обследования закончились, все, кому надо, защитили диссертации и Маслов вернулся домой. Здоровье его расстроилось окончательно. В современной медицине он изверился и начал лечиться самостоятельно: пил тройчатку, ходил на массаж и даже как-то съездил на Мацесту. Болезнь не проходила.

И тогда один умный человек посоветовал обратиться к древней старушке в Загоскино. Если, конечно, она ещё не померла. Старушка оказалась жива. Она сказала, что вся беда Маслова оттого, что он и его собеседники говорят на разных языках. По-научному это называется "я тебе брито, а ты мне - стрижено", а по-простому - некоммуникабельность. И вылечиться от этой напасти вполне возможно. Надо только найти такого человека, у которого слова и мысли совпадают. И разговаривать с ним как можно больше. Раз Маслов молодой неженатый мужчина, то желательно, чтобы это была девушка - добрая, нежная и чистая. И тогда всё как рукой снимет.

Вы спросите, чем кончилась эта история? А ничем, вот чем. Маслов везде побывал в поисках этой девушки. Да ведь где её такую в наше время сыщешь? Такие давным-давно перевелись все. Иногда даже казалось Маслову, что нашел он её. Спросит его в метро какая-нибудь девушка, который час. Обрадуется он и говорит: "Пол пятого". Да не тут-то было. У неё в это время совсем другие мысли: "Женат он или нет? Конечно, у него ни рожи ни кожи, ну да если зарплата ничего, то и такой сойдёт". И бежит Маслов вдаль как прокаженный, проклиная себя за увечье, которое не позволяет ему ни с одной девушкой сблизиться.

Прошло много-много лет. Маслов давно женился и у него уже двое детей. А головные боли так и не прошли. В душе он, конечно, всё ещё мечтает встретить свою спасительницу, но надежд с каждым годом остается всё меньше и меньше. Правда, как-то сказали ему, что якобы видели одну такую - не то в Беловежской пуще, не то на берегу озера Лох-Несс. Сначала загорелся Маслов, но потом остыл. И не поехал никуда. Времени совершенно нету. Да и кто знает, может быть, просто подшутили над ним. К тому же, в конце-концов, и без такой девушки вполне можно обойтись. Обходятся же другие. Да и он сам тоже всю жизнь обходился - и ничего. Ведь это не жена, не дача, не машина и даже не кооперативная квартира, без которых никак. А хронические болезни - они у каждого есть. У кого колит, у кого язва желудка, а у кого гипертония. Главное, лишь бы рака не было, а остальное неважно!

Парик.

Однажды, когда Марина возвращалась с работы, она увидела, что в галантерее дают парики. Марина, естественно, стала в очередь и отхватила себе паричок, хотя он и был безумно дорогой и, вообще-то, не был ей особенной нужен.

Дома оказалось, что парик Марине ужасно идёт. Непонятно как, но он превратил её из заурядной женщины просто в красавицу. Конечно, с этой минуты Марина стала носить парик не снимая.

На следующий же день с Мариной познакомился в метро один очень симпатичнй молодой человек и они начали встречаться. Их встречи становились всё чаще, они полюбили друг друга и настал момент, когда молодой человек предложил Марине выйти за него замуж.

И вот тут-то Марина оказалась перед неразрешимой проблемой: как начинать семейную жизнь с обмана? Ведь жених не знает, что у неё парик. Можно было, конечно, признаться во всём, но вполне вероятно, что он не простит ей обмана. Можно выбросить парик, а жениху сказать, что ей вдруг пришла в голову блажь постричься и перекрасить волосы. Можно даже остричься наголо. И заявить, что таким способом она решила проверить его чувства. Но во всех случаях она из красавицы, быть которой уже привыкла, превратится чуть ли не в дурнушку и жених, несомненно, разлюбит её. А она хотела, чтобы он любил её вечно, всю жизнь, до самой смерти.

И тогда Марина всё-таки нашла выход. Она облила свои волосы клеем и надела парик. Когда клей высох, а парик намертво закрепился на голове, Марина приняла яд. Таким образом она добилась своего - любимый страстно любил её до самой смерти.

Жених страшно горевал о любимой. Но одновременно он испытал и огромное облегчение. Дело в том, что перед свадьбой его очень волновал вопрос - как сложится их дальнейшая семейная жизнь. Ведь Марина так и не догадывалась, что почти весь ее избранник (за исключением левой ступни) был сделан из синтетического каучука...

Марсиане.

Как и предполагалось, Ах приземлился ближе к вечеру в малонаселенном месте. Ах - было его полное имя, общемарсианский индекс индивидуальности. Друзья же звали его просто Аххеноглион-Куэркус-Робур-Диметриус. За ночь Ах должен был акклиматизироваться где-нибудь в лесной чаще, а утром приступить к работе. Марсиане уже многое знали о Земле и её обитателях, но полной ясности, а, главное, системы в их знаниях пока не было. Невидимые автоматические приборы за десятки лет исследований доставили на Марс сотни тысяч образцов флоры и фауны Земли, проб воды, воздуха и грунта, тысячи голограмм городов, архитектурных памятников и человеческих лиц, массу записей человеческой речи и даже целых концертов (особенной популярностью на Марсе пользовалась Алла Пугачева). Но этого было мало. Всё это давало ответы на отдельные, частные вопросы, освещало отдельные стороны жизни землян, но общей картины, к сожалению, пока не получалось. Марсиан теперь всё больше и больше интересовали общие, системные вопросы земной жизни. До сих пор, например, оставалось загадкой, почему земляне, существа, по всем признакам, разумные, делают всё, чтобы ускорить гибель своей цивилизации: вырубают последние леса, загрязняют последние реки, наперебой и прямо-таки с остервенением выбирают из земли последние крупицы угля, выкачивают последние капли нефти. И с ужасающей быстротой продолжают уничтожать всё живое - океаны, леса, почву, птиц, рыб и прочих животных. И это - в то время, когда они ещё не научились и, видимо, не научатся никогда, усилием воли создавать флору, фауну и всё необходимое для жизни.

Почему, при всё возрастающей нехватке воды, у землян нет ни одного не протекающего туалета? Почему миллионы людей умирают от голода в то время как Земля и её Океаны при умелом использовании могли бы прокормить не шесть, а сорок шесть миллиардов землян? Почему земляне непрестанно плодятся, в то время как они не могут сделать счастливыми уже имеющихся жителей планеты?

Таких "почему" было очень много и мёртвые автоматы не могли дать на них ответа. Разобраться во всём этом мог только живой марсианин, проникнув в психологию людей, поняв их мысли и желания, их душу. Вот почему в один прекрасный день Ах и оказался на Земле.

Было ещё светло, шелестели деревья и чирикали птички. Всё это, до боли знакомое по материалам марсианского Музея Землеведения, очень нравилось Аху. Не спеша шёл он по лесной тропинке и осматривался вокруг. Лес, его шумы и запахи, состав, температура и влажность воздуха, направление и скорость ветра, напряжение магнитного поля Земли, гравиметрия и другие показатели были именно такими, как марсиане себе и представляли. Ах вспомнил экспонат номер 4.308.584.112 в Центральном музее. Он занимал целый зал и назывался "Июльский день в смешанном лесу умеренного пояса Земли". Всё в Музее было точно так же, как и здесь. Даже грустно. Ждёшь чего-то неизведанного, а его пока что и нет.

И вдруг что-то изменилось. Сначала Ах не мог понять, что именно. Он начал внимательно осматриваться: окружающая картина уже не совсем была похожа на музейный экспонат. Вдоль леса тянулась полоса каких-то следов. Видимо, это был путь на водопой неизвестных марсианам крупных животных. Крупных и, главное, тяжёлых, потому что вмятины в податливой лесной земле оставались довольно глубокие. Слева и справа от следов кустарник был начисто обглодан. По обеим сторонам пути были навалены груды веток, травы и цветов - видимо, животные собирали их себе про запас. Почему только они не успели съесть всё это - непонятно. В сторону от своей тропы животные уходить почему-то боялись. Возможно, там на них охотились люди.

От поляны следы животных расходились в разные стороны. Здесь начиналась какая-то другая загадка. Вокруг поляны нарочито небрежно были разложены какие-то непонятные предметы. Расположение их было более или менее концентрическим., а густота уменьшалась по мере удаления от поляны. Несомненно, это были ловушки или приманки, разложенные человеком.

Ах тщетно концентрировал свои мыслительные способности, но ответ к загадке не приходил. Среди экспонатов с Земли ни подобных следов, ни подобных предметов пока не было. Вдруг за кустами послышался шорох. "Может быть, там кроется разгадка?" - подумал Ах и смело направился к кустам.

За кустами сояла женщина. На четвереньках. Руками она шарила в траве. Увидев незнакомого мужчину, она смутилась, встала и начала объяснять: "Кулон я здесь потеряла. Вы не видели? Он дешёвенький совсем, но мне очень идёт". Молниеносно сфокусировавшись на лице женщины, визуальный анализаторр, укрепленный на рукаве Аха в виде запонки, начал прямо в мозг передавать биотоковую информацию: "Женского пола. Зовут Нина Ивановна. Тридцать семь лет. Незамужняя. Бездетная. Образование высшее. Умственные способности - выше среднего. Работает инженером в НИИ ВелМелПелпрома. Любит Бетховена и конфеты "ягодка"...

С каждой миллионной долей секунды информация росла в геометрической прогрессии. Не успел Ах подумать, что с такой техникой ему будет легче легкого справиться с заданием на Земле, как анализатор щелкнул и отключился. Что-то с ним случилось. Видимо, в него попала какая-то принципиально новая, заранее незапрограммированная информация и перегорел предохранитель. Теперь придется полагаться только на интуицию. Личную. К сожалению, надеясь на информатор, Ах не сделал на Марсе достаточных запасов коллективной интуиции. Однако пока хватит и этого, чтобы наладить контакт с этой землянкой. "Ничего, не смущайтесь. Я с удовольствием помогу вам", - заверил он. И они начали шарить в траве вместе. За этим занятием он надеялся, настроившись на волну ее души, получить от Нины интересующие марсианскую науку сведения.

- Скажите, в этом лесу водятся какие-нибудь крупные животные, например, лоси, антилопы или что-нибудь в этом роде?

- Что вы! Самые крупные животные здесь - комары.

- Надо же! А кто же весь подлесок обглодал?

- Так это наши отдыхающие здесь гуляют. Цветочки собирают, веточками от комаров отмахиваются. Очень удобно. К тому же приятно чувствовать себя хозяином природы. Идёшь себе, а в руках у тебя огромный букет цветов под цвет глаз или платья. И всем сразу видно, что душа у тебя нежная и природу ты очень любишь. А увял букет - не беда, другой нарвать можно.

- Но разве живые цветы в лесу не приятнее, чем умирающие в пыли букеты? А от комаров можно ведь и газетой отмахиваться.

- Что вы! Да кто же будет носить с собой в лес газету?

- Но ведь так - от леса ничего не останется. Через пару лет приедете сюда снова, а здесь почти пустыня!

- Да у меня послезавтра путёвка уже кончается. И дом отдыха здесь сколько лет стоит, а кое-что от природы ещё осталось. А кончится совсем - в другой дом отдыха поеду.

Разговаривать с Ниной было очень трудно. Для того, чтобы понять её логику и разумно, по-человечески отвечать ей, приходилось тратить уйму личной энергии. Улетая с Марса, Ах, конечно, захватил с собой запас коллективной энергии. Его создавали в течение трёх лет все жители Марса. Каждый жертвовал в фонд экспедиции сколько мог своей личной энергии. Запасов было достаточно, чтобы растопить льды на земных полюсах, обводнить пустыни или сдвинуть на четыре градуса земную ось. Но это был НЗ (неприкосновенный запас), который предполагалось поберечь, а по возвращении истратить на общемарсианские хозяйственные нужды. Но теперь Ах чувствовал, что запасы его личной энергии совсем истощились и придётся расходовать этот НЗ. Ах подключился к энергозапасу, который в виде перстня был надет у него на мизинце левой руки. Разговаривать с Ниной стало легче...

- Скажите, а почему отдыхающие оставляют такие странные следы, похожие на следы антилоп?

- Да вы как будто с луны свалились! Ведь каждому хочется отдохнуть получше, не скучать. А женщинам ещё и понравиться хочется. Вот и надеваем в лес туфли на высоких каблуках, платья самые красивые, украшения всякие. Причёски сложные делаем...

Каждый школьник на Марсе знал, что люди не могут, выделяя анемоний, создавать вокруг себя необходимую микроатмосферу, состав, температура и влажность которой меняются в зависимости от сезона, состояния организма и личного вкуса владельца. Землянам приходится шить себе одежды. Все это, конечно, очень хлопотно, занимает слишком много личного времени, а в масштабах всей планеты - миллионы человеческих рук. Такая непроизводительная трата времени ведет к тому, что творческий коэффициент землян удивительно низок для разумных существ. Однако, помимо своего функционального назначения, одежда у землян ещё несёт и эстетические функции. Бывает одежда рабочая и праздничная, молодёжная и для пожилых людей. Ходить без одежды земляне почему-то стесняются. Над разгадкой феномена одежды бились и бьются лучшие умы марсианской науки, выдвигаются различные гипотезы, но к единому мнению марсианское землеведение пока ещё не пришло.

Видимо дело в том, что земляне практически не знают культуры тела. И это, несмотря на то, что, в отличие от других разумных существ Вселенной, земляне почему-то не бесмертны. Тело их старится, умирает, не послужив владельцам даже каких-нибудь ста лет. И вот это-то тело, выданное им в разовое, такое кратковременное пользование, земляне менее всего склонны беречь. Они часами просиживают перед телевизором, но не находят пятнадцати минут для гимнастики. Они пьют и курят, вызывая у себя цирроз печени и рак легких. Они нервничают, переутомляются, не чистят ежедневно зубы щеткой и даже наедаются на ночь. Такое странное отношение к своему телу приводит к тому, что большинство землян безобразно, хотя вообще-то, когда привыкнешь к их внешнему виду, то на них и можно смотреть без особого отвращения. Один еле передвигается от ожирения, у другого отвратительно обвисает дряблый живот, у третьего сверкает лысина, четвёртый шамкает беззубым ртом, у пятого вздуваются на ногах синие вены и так далее.

Такое безобразное тело, конечно, надо прикрывать одеждой, чтобы своим антиэстетическим видом не травмировать ни в чём не повинных стариков и детей, а особенно - беременных женщин. Но за что же прикрывать одеждой тела прекрасных девушек? Почему обнажённое женское тело может дарить возвышенную радость землянам только в музеях? Не лучше ли было бы в жаркие дни видеть прекрасных ню повсюду? С тем, чтобы на них мог полюбоваться каждый прохожий. Хотя бы для того, чтобы придя затем на рабочее место, втрое повысить производительность труда. Ведь вопросы повышения производительности труда на Земле исключительно актуальны. Хотя, конечно, чем выше производительность труда, тем быстрее истощатся последние запасы угля, железных руд, нефти и других полезных ископаемых. Но земляне, правда, хотя в какой-то степени и являются разумными существами, однако всё же никак не связывают одно с другим.

Надо было немедленно, соблюдая, конечно, необходимую осторожность, спросить у Нины, что она думает относительно проблем одежды.

- Ниночка, а не лучше ли пойти в лес ну хотя бы в кедах и тренировочном костюме? И комары меньше кусают, и удобнее, и, по-моему, красивее, эстетичнее.

- Может и лучше. Да ведь никто хуже других быть не хочет. Все наряжаются, а я в кедах? Я что, ненормальная? Вон моя соседка по комнате - пять раз в день туалеты меняет. А я - в кедах!? Если в кедах - никто не посмотрит даже. Кому я в кедах нужна!

- Ниночка, а вы не пробовали мыслить и жить самостоятельно, не ориентируясь на окружающих? В тех случаях, конечно, когда их поведение алогично.

На что Нина загадочно ответила: "С волками жить - по-волчьи выть". Ах пытался осмыслить её ответы, но чувствовал, что из-за большого мыслительного напряжения происходит катастрофический перерасход коллективной энергии и перегрев перстня. Перстень уже почти жёг ему мизинец...

Поиски кулона продолжались. Запасы энергии тоже продолжали уменьшаться. При полном насыщении мощностей энергетический перстень-аккумулятор был абсолютно черным. При половинном расходе - вишневым. Когда останется четверть - он станет розовым, а при полном истощении - совсем прозрачным. Тогда он трансформируется в совершенно бесполезный бриллиант и его спокойно можно будет выбросить на Земле, чтобы не тащить обратно на Марс лишние граммы груза.

Ах всё же решил задать ещё один вопрос - об интересующих его предметах, расположенных концентрически вокруг поляны. Конечно, спрашивать надо так, чтобы Нина не догадалась, что имеет дело с марсианином.

- Ниночка, а что вы думаете о посторонних предметах, которыми усеян лес вокруг поляны? Вы считаете естественным, что они там находятся?

- Странный вы какой-то. Как будто, действительно, с луны свалились! Вы наверное о мусоре говорите? О бутылках, консервных банках, огрызках огурцов, о костях воблы, полиэтиленовых мешках, пакетах от молока и бумажках? А вы где-нибудь такую зону отдыха, чтобы этого не было, видали?

- Ниночка, но если этот мусор никому не нужен и не служит никакой цели, то ведь его можно собрать за собой и донести до ближайшей урны.

- Можно, конечно, да что-то никому не хочется. Ведь люди сюда отдыхать, а не работать приехали. К тому же, если я свою бумажку и унесу, то еще миллионы других останутся. Так что толку все равно не будет. А уборкой я и дома по горло сыта.

Ах очень устал. Сказывалось и то, что он ещё не прошел периода акклиматизации. Может быть, завтра, после акклиматизации, на контакты с землянами будет идти меньше энергии. Пора было кончать с Ниночкой. Усилием воли Ах нашел кулон. Счастливая Ниночка пошла на ужин в дом отдыха, а Ах стал высматривать кусты погуще, чтобы залечь туда и, отключившись на время от земных дел, заснуть на время акклиматизации. Он надеялся, что ему приснятся приятные марсианские пейзажи и его любимая девушка Томакагава, которую он нежно звал просто Томочка. С её ослепительно красивым телом, на котором переливается крупная, с ладонь величиной чешуя. Такого размера и цвета чешуи нет ни у кого другого на Марсе и Томочка ею очень гордится. Конечно, усилием воли каждый может сделать себе чешую размером хоть с тарелку, но на Марсе ценятся только натуральные материалы.

В одном месте на берегу пруда ивнячок показался ему подходящим. Но там уже сидели двое мужчин. Они увидели Аха и радостно закричали: "Иди к нам, третьим будешь! А то всё чувствуем - нехватает нам чего-то".

Их звали Коля и Толя. Они тоже были из дома отдыха. Ах надеялся всё же, что контакт с двумя мужчинами поддерживать будет легче, чем с одной женщиной и энергии на это уйдет меньше. Наверняка, настройка души на одну волну с ними произойдет быстро, да и опыт кое-какой у Аха всё-таки уже есть.

Коля и Толя в кустах выпивали. Для чего люди пьют? Как это пресечь? Эти вопросы были исключительно злободневны на Марсе. Вонруг них не утихали научные споры и дискуссии в печати. Если Ниночка мало что прояснила в вопросах одежды, то, поговорив с Колей и Толей, наверное можно будет разобраться хотя бы в этой частной, но немаловажной проблеме.

- В каком это смысле нехватает? Чего именно нехватает?

- В том, что третьего. Мы тебя угощаем. Мы ещё никого здесь не знаем. Только приехали. Вот и познакомимся. Приезд отметим. Сегодня мы тебя угостим. А завтра ты нас.

- Да ведь я не пью. Совсем. Нельзя мне.

- Вот юморист! Ну так начинай учиться. Пока не поздно. Прямо сейчас. А пить всем можно. От этого только здоровей будешь. Спирт - он ведь всякую заразу убивает.

- Вы так думаете? Ну ладно, рискну.

Коля и Толя разлили на троих, достали колбасу и начали наслаждаться. Водка Аху не понравилась. Настроившись усилием воли на человеческие вкусовые ощущения, Ах нашел, что она горькая и, к тому же, плохо пахнет. Вдобавок у него начала кружиться голова и страшно захотелось спать.

- Голова что-то кружится. И спать хочется!

- Эх ты, слабак! И выпил-то всего ничего. Не волнуйся, к завтрему пройдет. Кружиться уже не будет. Болеть будет.

- Но ведь это неприятно!

- А ты выпей еще, тогда приятно станет.

Интервью ничего не проясняло. Да и чувствовал себя Ах всё хуже и хуже. Он понял, что пора уходить. Если он останется, случится что-то непоправимое. Но уходить ни с чем не хотелось.

- Ребята, а почему вы курите и пьете? Ведь это ведёт к циррозу печени и раку легких!

- Сказал тоже! Ну и зануда ты. Во-первых, это ещё бабушка надвое сказала. Мы одного знали, он без просыпу пил. Дак до девяноста лет дожил. А не пил бы - может, в пятьдесят от инфаркта помер. А, во-вторых, ты ведь и сам с нами пьёшь. Вот сам себя и спроси, зачем пьёшь, чего к нам-то пристал!

Опять осечка. Надо уходить.

- Ребята, уходить мне пора. Завтра может и не встретимся. Так что я вас лучше сегодня угощу. И пойду. Сколько вам бутылок сделать?

- Ты что, браток, шутишь? Что значит, сколько? Водки чем больше, тем лучше. Да ведь у тебя и нисколько нет. Ты к нам с пустыми руками пришел. Мы, конечно, можем тебя и просто так угостить. Нам не жалко. Но обидно. Мы ведь тебя за человека приняли.

- А теперь догадались, что я марсианин? Но ведь марсиане и люди - братья. Так что вы не смотрите, что я с пустыми руками. Я усилием воли вам сколько хочешь водки сделаю.

- Издеваешься? Ну попробуй, хоть одну бутылку сделай!

Ах напрягся, сосредоточился и вынул из травы бутылку. Точно такую же, какая сначала была у Толи и Коли, пока они ее не откупорили. Коля и Толя просто обалдели. А потом пришли в восторг.

- А ещё можешь?

- Сколько угодно. Сейчас сделаю, сколько закажете.

- Ишь ты! Всё можешь, только сам-то не пьёшь. Обидно тебе, небось. И за что же это бог тебя так обидел! Да, брат, не везёт тебе!

- Это верно. Ужасно не везёт. Я здесь только первый день - и всё сплошные неудачи. Сначала с Ниночкой. А сколько я на неё энергии потратил, просто ужас! Видимо, у нас неверные представления о расходах энергии в энергетическом поле Земли. И о количественных соотношениях тоже. Оказывается, масштабность у нас совсем различная.

- Это точно. У каждого свой масштаб. Мне бутылки за глаза хватит, а Коля пять выпьет - и глазом не моргнёт. И насчёт количества ты верно сказал. Его чем больше, тем лучше. Так что, будь другом, не жадничай. Сделай нам целый ящик. А мы тебя всю жизнь помнить будем. Нам его на неделю хватит.

- На неделю? Ведь это так мало! Что значит неделя для человека, если он живёт до девяноста лет. Мне ведь всё равно, сколько делать. Хоть ящик, хоть целое море. Могу вот это озеро водкой заполнить, озеро вам, наверное, приятней будет. Природа кругом. Сидите себе, природой любуетесь и пьёте, сколько хотите.

Ах опустил палец в воду, напрягся, сосредоточился и усилием своей личной воли превратил воду в водку. На поверхность воды выскочили ошалевшие рыбешки и начали биться в предсмертных судорогах. Скоро все они плавали вверх брюхом на поверхности водки.

- Ух ты, и закусь есть! - восхитились Коля и Толя. Они стали на четвереньки и припали губами к озеру.

Ах пошел дальше, всё более и более понимая невыполнимость порученного ему задания, а вслед ему неслись чавканье, счастливые стоны и крики:

- Не уходи, браток! Будь другом, сделай нам ещё. Хоть чекушечку!

Ноги Аха заплетались, язык еле ворочался, а голова начала болеть уже сегодня, а не завтра, как предсказывали Коля и Толя. В таком состоянии, если не подключиться к аккумулятору, то на акклиматизацию уйдет не одна ночь, а гораздо больше. А ведь время - деньги. Тем более, что на эту экспедицию уже израсходовано так много средств. Ах подключился к перстню и за какие-нибудь пять минут организм его снова вернулся к своему обычному, идеально сбалансированному состоянию. На это ушло целых восемь процентов общественной энергии! Половина запасов энергии перстня была уже израсходована! Камень слабо светился в темноте неземным вишневым светом. Почти ничего не видя в ночи, Ах дошел до каких-то кустов, показавшихся ему достаточно густыми, рухнул на землю и мгновенно заснул.

Рано утром Ах открыл глаза и вздрогнул. Совсем рядом с ним спала женщина. Если она проснётся - крику не оберешься! Усилием воли Ах моментально растаял в воздухе и через несколько секунд материализовался в прежнем человеческом облике, но уже на безопасном расстоянии. Опять день начинался с непроизводительной траты энергии!

Ах вспомнил Томочку. Боже, сколько на Марсе осталось претендентов на её руку, вернее говоря, плавник! Ах ухаживал за ней уже четырнадцать лет, но до сих пор не был уверен, что в конце-концов она изберёт именно его. Она была девушка серьёзная и не стремилась пораньше выскочить замуж. Если бы он успешно провел экспедицию и ему повысили зарплату, то Томочка, наверное, не стала бы раздумывать так долго. А здесь, на Земле, его, как назло, преследуют сплошные неудачи!

Когда Ах снова осмелился взглянуть в сторону женщины, он заметил, что она, оказывается, была не одна. Рядом с ней спал мужчина, которого он сначала с перепугу не заметил. Тут уж даже Аху всё стало ясно. Вернее, почти всё. Если эти люди хотели уединиться вдвоём, то почему они избрали место в лесу под кустом? Ведь ночью здесь довольно холодно, утром выпала роса, а, главное, зверски кусались комары. И это в то время, как у людей есть свои тёплые, удобные жилища!?

Ах решил подождать, пока эти двое проснутся, чтобы деликатно узнать у них ответ на очередную земную загадку. Примерно через полчаса из кустов вышла женщина и, опасливо оглядываясь по сторонам, торопливо пошла в сторону дома отдыха. К сожалению, Ах караулил не с той стороны и женщину он упустил. Ничего, одного мужчины вполне достаточно, главное теперь - поймать хотя бы его. Поэтому Ах подошел поближе к кустам и сел совсем рядом с тропкой.

Вскоре на ту же тропку ступил и мужчина. Увидев Аха, он почему-то грустно и сочувственно улыбнулся и спросил:

- У вас тоже семейные дела не клеятся?

- Что верно, то верно. Не знаю даже, наладятся ли они когда-нибудь!

- Ну вы ещё молодой! С одной не наладятся, другую полюбите. У вас всё впереди, ведь вам не больше тридцати. А мне уже за пятьдесят. Жена, дети, положение. Опостылело всё. Бросил бы и пошел куда глаза глядят. Да нельзя. И поздно уже.

Аху, действительно, было всего двадцать девять миллионов лет и он удивился прозорливости этого землянина. Хотя тот, наверное, и не подозревал о несоответствии земных и марсианских масштабов. Мужчина же, видимо, испытывал потребность излить свою душу. Он остановился и начал говорить. Как раз именно человеческая душа больше всего и интересовала Аха. Настроившись на волну души собеседника, Ах внимательно слушал. В мозгу его автоматически шла биотоковая запись разговора, которую затем можно будет не только воспроизвести, но и сделать стереофонические копии для всех марсианских музеев.

- Иногда просто удавиться хочется. Единственное светлое пятно в жизни - Клавочка. И вот, представьте себе, самые светлые чувства нам обоим скрывать приходится. Пятнадцать лет уже от всего света прячемся. У неё - тоже семья. И тоже неудачная. Вот так и маемся. Только в доме отдыха и бываем вместе.

- Но кто же вам мешает развестись и создать новую, счастливую семью? Ведь развод на Земле - дело обычное.

- Невозможно это. Она, конечно, готова за мной на край света идти. Любит меня очень. Да и муж у нее изверг. А вот мне - нельзя. На работе тогда большие неприятности будут, подумать страшно. В нашей системе моральное разложение в корне пресекается. Да и жену жалко. Специальности никакой, возраст пенсионный почти, а всю жизнь не работала. Могла позволить себе. Как же она жить-то будет? Не люблю я её, но, собственно говоря, женщина она неплохая.

- Странно вы рассуждаете. Просто даже непонятно. Что в жизни может быть дороже моральной удовлетворенности, внутреннего комфорта? Ведь вы ложью, нерешительностью и унижением душу свою убиваете. А душа - самое ценное у человека, тело которого, к сожалению, смертно. У каждого мыслящего существа душа должна быть в постоянном полете. Надо жить смело, гордо, красиво. Иначе это не жизнь.

- Какая уж тут жизнь, что и говорить! Да ведь у каждого своя правда. В тридцать лет - одна, в пятьдесят пять - другая. Вижу я, не понимаете вы меня. Может быть даже осуждаете или презираете. Или смешным я вам кажусь. Когда-нибудь поймете, может быть. Или, вернее, не дай бог. А пока я вам одно скажу. Как говорится, чужую беду руками разведу.

Мужчина ушёл. Разговор с ним тоже мало что дал Аху. Земляне, как были, так и оставались существами совершенно загадочными. Из всех встреченных этот организм был, повидимому, самым высокоразвитым. Но и в его словах логики тоже было мало.

Ах взглянул на энергетический перстень. Он был уже бледнорозовым. Чтобы проинтервьюировать еще кого-нибудь не могло быть и речи. Значит, надо возвращаться. А ведь его экспедиция была рассчитана по крайней мере на двухмесячный срок! Как же сильно они ошиблись в расчетах!

Горькие мысли одолевали Аха. Ему было очень жаль бедных землян. Он и не предполагал, что они так несчастны. И так слабо развиты не только физически, но и духовно. К сожалению, для них внутренняя раскрепощённость, свобода духа, интеллектуальная независимость - повидимому, просто неизвестные понятия. Они несчастны именно потому, что у них нет гордых, свободных душ. Они ловчат, обманывают друг друга, но это не приносит им счастья. Каждому всё равно чего-то нехватает и это убивает его, делает несчастным.

То ли дело марсиане! Гордые, свободные, красивые, бессмертные и счастливые! Никаких компромиссов с собственной душой, или, как её называют земляне, с собственной совестью. Ах горько вздохнул и усилием воли принял свое привычное марсианское обличье. Он свернулся кольцами и, совершенно подавленный, вылетел на Марс.

Он летел и думал, что экспедиция его провалилась. Что ему придется писать отчёт о результатах, которых нет, и о жутком перерасходе энергии. Но он надеялся, что за время обратного полета он что-нибудь придумает, чтобы создать впечатление, что экспедиция прошла успешно. Он просто не имеет права на неуспех. Ведь отчет будет читать сам Папаракева Семнадцатый, а с ним шутки плохи. Если он останется недоволен - не видать Аху ни повышения в должности, ни премии в конце квартала, ни тринадцатой зарплаты, ни отпуска в июле, ни других почетных командировок. А, может быть, и вообще не сносить головы.

В полёте Ах постепенно успокаивался. Ничего страшного - ведь отчёты он писал уже не первый год, знал и вкусы Папаракевы, и требования главного бухгалтера. До сих пор всё и всегда сходило с рук, авось пронесёт и на этот раз! И тогда - очередное повышение, награда, премия, отпуск в июле. Томочка, наконец!

Конечно, можно бы и не кривить душой, написать всё как есть, но, это - когда-нибудь, в другой раз. А пока придётся выкручиваться. Не идиот же он писать правду - ведь премия, награда, отпуск в июле и, самое главное, Томочка. Как говорится, с волками жить - по-волчьи выть...

Мудрецы.

Высоко в горах жил один мудрец. Он размышлял о смысле жизни и писал книги. Однажды ему захотелось спуститься на равнину и посмотреть, как живут люди. Хотя жена и отговаривала его от этого, он не послушался и ушел из дома.

Он долго спускался вниз и попал в большой город. Был как раз базарный день и мудрец пошел на базар. Там он увидел, что люди торгуют, торгуются, кричат, покупают и обманывают друг друга. Всё это ему очень не понравилось. Но когда он сказал об этом людям, его избили и прогнали с базара. Мудрецу стало очень грустно. К тому же он проголодался. Он зашел в один дом и увидел там много лепешек. Он взял одну и стал есть. Ведь он считал, что если у одного много чего-то, а у другого этого нет, то первый должен поделиться со вторым. Но хозяин дома его не понял. Он вызвал стражников и они увели мудреца в тюрьму. Там мудрец увидел человека, который сидел за то, что сказал, что шах дурак. Это, собственно говоря, знали все, но говорить об этом не имел права никто. Это тоже было совсем непонятно мудрецу.

Он так бы и умер в тюрьме, если бы с гор не спустилась его жена. С помощью всяких хитростей она еле-еле вызволила мужа из тюрьмы и увела его домой. Но мудрец так переживал всё случившееся, что заболел и вскоре умер. После него осталось много написанных им книг.

Прошла тысяча лет. Мудрец был причислен к лику святых, а его книги люди стали почитать больше всего на свете. И люди жалели только о том, что этот мудрец давно умер и они не могут встретиться с ним лично, чтобы насладиться его мудростью и праведностью, чтобы очистить свои души от скверны. Они не знали, что в это время в тех же горах жил другой мудрец. Но он уже был гораздо мудрее первого - он не писал книг и никогда не спускался на равнину. Поэтому он, счастливо и спокойно, прожил целых сто лет...

Голубые кружева из хлеба.

Ещё в прошлом месяце носили туфли на шпильках, а в этом уже снова вошла в моду обувь на платформе. Как это было когда-то в семидесятых годах прошлого века. Вот уж, действительно, ничто не ново под луною! Так и ходит мода по спирали. Всё труднее становится следить за собой и прилично одеваться. Ведь никому, разумеется, не хочется быть хуже других. Завтра придется ехать в универмаг и покупать всей семье обувь на платформе. Можно, конечно, отнести в мастерскую и просто поменять подметки у старой обуви. Это будет намного дешевле. Но и намного дольше. Стоять в очереди, чтобы сдать, а потом снова приезжать и получать заказ. Уж лучше поехать в магазин и купить новые. Чёрт с ними, с деньгами, деньги ведь можно заработать, стоит лишь взять еще один сверхурочный заказ. А вот время - это, действительно, деньги!

Хари вздохнула и снова взялась за карандаш. Она была неплохой художницей и всегда имела достаточно заказов на рекламу. Сейчас она хотела выжать из себя максимум фантазии, чтобы создать яркую, запоминающуюся и поражающую воображение покупателя рекламу новой посуды. Эта посуда принципиально отличалась от всей предыдущей за всю историю человечества. Хари видела её всего один раз на приёме в посольстве и была просто потрясена. Чашки, тарелки, вазочки, бокалы и салатницы были не просто прозрачными, а прямо-таки невидимыми. Супы, соки, кусочки рыбы, салаты, бифштексы как бы парили в воздухе сами по себе. Посуда делалась не из стекла, не из пластмассы или золота, а из тестерония сжатого под давлением в 50 атмосфер. Сам по себе этот газ бесцветен, но чтобы посуда выглядела эстетичнее, а, главное, была хоть чуть-чуть видимой, тестероний окрашивали в какие-нибудь приятные цвета - голубой, розовый, сиреневый, салатный и так далее.

Такая посуда практически невесома - целый поднос с закусками можно не нести, а лишь слегка подталкивать перед собой и он, как воздушный шарик, плавно плывёт по воздуху в нужном направлении. Конечно, продукты, наполняющие посуду, имеют свой вес, но дело в том, что посуда ещё обладает и антигравитационным эффектом, стоит только задать ей нужный режим. Её грузоподъемность составляет не менее пяти килограммов, а ведь какой-нибудь салат, даже приготовленный для целой компании, вряд ли весит больше килограмма! Эту посуду не нужно и мыть - в крайнем случае лишь слегка вытряхнуть, так как никакие напитки или пища совершенно не прилипают к тестеронию, они прямо-таки отскакивают от него, как вода отскакивает от масла. Эта посуда не только абсолютно гигиенична и безвредна, но даже и полезна: её исключительно приятный вид вызывает усиленное отделение желудочного сока, что способствует лучшему перевариванию пищи.

Посуда из тестерония не может разбиться, растаять, сгореть или же, например, покорёжиться. Она не вступает ни в какие химические реакции. А, в случае необходимости, даже меняет свои очертания: так, лёгкое тестероновое облачко необыкновенно красиво выглядит, приняв форму шара, в котором переливается рубиновое вино. Тестероновая посуда почти нематериальна и при этом физически неуничтожима, она практически вечна. Конечно, - только до появления чего-нибудь другого, еще более потрясающего.

Но, по мнению Хари, главное достоинство новой посуды было не во всём вышеперечисленном. Главное было в том, что она только что входила в моду, а это значит, что мода эта продержится как минимум месяцев пять-шесть, может быть, даже и больше. Пока учёные не изобретут что-нибудь принципиально другое. Значит, целых полгода можно спокойно жить и не думать хотя бы о посуде. И без того забот хватает.

У самой Хари тестероновой посуды пока еще нет. Но фирма обещала подарить три сервиза на двенадцать персон - обеденный, чайный и кофейный. Но только в том случае, если реклама будет удачной.

Хари, стыдно сказать, до сих пор ещё использует допотопную терлоновую посуду в виде обычных твёрдых чашек и тарелок. Которая вышла из моды уже месяц тому назад. Эта посуда, конечно, неплохая, саморазогревающаяся, но пользоваться ею для приличного человека с каждым днём становится всё более неприлично. Хари, конечно, видела иронические взгляды гостей, когда подавала им закуски в терлоновой посуде, но не обращала на них особого внимания. Ведь она всегда отличалась нестандартным мышлением и нежеланием смешиваться с толпой в погоне за чем-нибудь сверхмодным. У неё, слава богу, с детства резко выражена индивидуальность. Да, к тому же, зачем тратить такую уйму денег на то, что можно получить бесплатно!

Терлоновая посуда, которой всё ещё упрямо пользовалась слишком независимая в своих поступках Хари, впервые появилась уже целый год тому назад и теперь, действительно, выглядела совершенно нелепо, тем более, на столе у такой современной и интеллектуальной женщины, как Хари. Но, ничего не поделаешь, могут же и у Хари быть свои капризы. Друзьям приходилось прощать ей её маленькие странности.

Дело в том, что Хари была неравнодушна к тонким духам, к запаху корицы, гвоздики, индийских благовоний и других ароматических веществ. А терлоновая посуда была ароматизирована. Каждая чашка, тарелка, блюдце имела свой аромат, настолько индивидуальный, что он не повторялся никогда и нигде, ни у какой другой чашки или тарелки, вообще - ни у какой другой вещи на всём земном шаре.

Конечно, можно было купить сервиз с искусственными, синтетическими ароматами, но старомодная Хари предпочла "Лесную сказку". Предметы этого сервиза источали запахи цветущей липы или соснового леса, берёзовой листвы или ландыша, шиповника или медуницы, лесной земляники и так далее. За обедом создавалась полная иллюзия пикника где-нибудь на траве среди природы. А природу Хари очень любила, хотя во всём остальном была вполне современной женщиной. Конечно, совершенно естественно, что она, несмотря на всю свою любовь, при такой огромной занятости, за сорок лет жизни была в лесу всего каких-нибудь три- четыре раза. Да и то в детстве. Но эти прогулки в лесу остались самыми светлыми воспоминаниями её жизни.

Первый эскиз рекламы изображал тестероновую посуду в виде разноцветных воздушных шариков, которыми играют дети. Розовые, беззаботные дети, как понятно каждому, символизировали счастье. При этом Хари подумала, что счастье уплывает от нас тем дальше, чем быстрее мы за ним бежим. Но к рекламе это не имело никакого отношения. Дети на рекламе были счастливы, потому что у них была тестероновая посуда. Счастливы потому, что и об этой посуде, и обо всём остальном, что необходимо для счастливой жизни, за них непрестанно думают лучшие учёные всей земли.

Первый эскиз не очень удовлетворил Хари. Он был несколько наивен и примитивен, хотя это иногда нравится покупателям и производит впечатление на домохозяек. Хари задумалась над вторым вариантом рекламного проспекта. Теперь ей хотелось изобразить тестероновую посуду в виде семян одуванчика, которые послушно летят на кухню от одного дуновения счастливой обладательницы нового сервиза. Хари снова взялась за карандаш и... в соседней комнте раздался стон. Хари вздохнула и встала из-за стола. Все мысли разом выскочили из головы. Неизвестно, сможет ли она вспомнить свои идеи потом.

Старик сидел в инвалидном кресле и стонал. Кресло было оборудовано миниатюрным радиоприемником и старик мог слушать любую из сорока восьми радиопрограмм. В ухо его была вставлена крохотная мембрана наушника, от которой на грудь свисал тоненький проводок. Кроме того, вся стена комнаты представляла собой экран телевизора, который старик мог смотреть не сходя с кресла.

С каждым днём старик всё больше и больше бесил Хари. Ведь они с мужем не поскупились, оборудовали его комнату всем, чем только можно (неизвестно, будет ли когда-нибудь так же тратиться на них их собственный сын). Сиди себе и развлекайся. Ведь никто не виноват, что его разбил паралич. Значит, теперь надо терпеть. Сидеть в кресле и стараться не быть в тягость окружающим. Тем более, самым близким людям - сыну и невестке.

Старик, конечно, не в состоянии понять, на какие жертвы вот уже многие годы они идут для него. Ему, видите ли, скучно! Можно подумать, что Хари с мужем много веселятся. Работают, как проклятые, жизни не видят. Муж на трёх ставках разрывается, а она одна выполняет заказы, с которыми, пожалуй, и целая мастерская не справится. Муж себе язву желудка нажил, а ничего, не жалуется. Понимает, что в наше время нельзя иначе. Если, конечно, хочешь быть на уровне, если у тебя тонкий интеллект и масса утонченных потребностей.

И им, действительно, не на что жаловаться. Сын ходит в спецшколу, где изучает этрусский язык. Таких школ на планете всего девять. А это что-нибудь да значит! С такими редкостными познаниями ему после школы устроиться в жизни уже будет намного легче, чем остальным. Ему наняли репетиторов по теории относительности, верховой езде и космоплаванию. А ведь не каждая семья может содержать свою конюшню, хоть и небольшую, и свой космолет. А они добились этого. Сами, своим трудом. Работают, как звери, жизни не видят. А этот тупой, эгоистичный старик совсем выжил из ума. Ему, видите ли, скучно! Общения хочется! Если бы, действительно, с ним можно было хоть о чем-нибудь поговорить! Так ведь нет - он уже много лет может лишь мычать. Непонятно даже, соображает ли он вообще хоть что-нибудь.

Можно, конечно, устроить его в больницу. Но ведь там ему будет гораздо хуже, да и стоит это безумно дорого. И неизвестно, сколько он ещё протянет. Тогда придется годами платить бешеные деньги. Изделия, сходящие с конвейера или стандартные услуги стоят дёшево. Но ведь нельзя лечить инвалида и ухаживать за ним на конвейере. А всякая индивидуальная услуга, например, личный врач, репетитор, сиделка - просто разорительны. Даже для Хари.

Впрочем, если подсчитать те часы, которые они с мужем потратили на старика - то уже получится почти целое состояние. Не намного дешевле, чем платить за его содержание в каком-нибудь пансионате. Ежедневные кормёжки, туалет, да ещё это дурацкое "общение", когда он от скуки без конца вызывает её стоном, хотя она прекрасно знает, что у него ничего не болит. И она, как дура, бросает всё и бежит к нему. Всё это ежедневно отнимает у неё не менее двух-трех часов. Эти часы складываются в годы. Годы, потраченные впустую. Тогда как за два часа она могла бы сделать еще пару эскизов и получить неплохие деньги.

Если бы не этот старик, то у них, несомненно, уже давно была бы своя окололунная станция, где они всей семьёй могли бы проводить отпуск. Вместо того, чтобы торчать по путёвке, как нищие, в крохотном отсеке убогой коллективной станции. Куда теперь не хотят ездить даже гораздо менее требовательные люди.

Натянуто улыбаясь, Хари подошла к старику, поправила ему плед, напоила его апельсиновым соком и вышла. Она снова села за рекламу, но никакие идеи больше не приходили ей в голову. Её охватили раздражение и обида за то, что судьба так жестоко обходится с нею. Старик, наверняка, думает, что она потеряла с ним всего лишь пять минут и это не такая уж большая жертва с её стороны. А она, на самом деле, потеряла весь день творческой работы. И самое ужасное, что завтра повторится то же самое. И послезавтра тоже. И неизвестно, сколько это будет длиться ещё!

Поздно ночью с работы пришел Стив. Он выглядел совсем измождённым, но глаза его сияли. Совершенно неожиданно одна солидная фирма поручила ему расчет объекта НС-48. В очень короткие сроки. Но за эту работу он получит сумму, равную его годовому окладу. Кроме того, это принесет ему известность среди специалистов. Отказ был бы просто идиотизмом. Такой шанс бывает один раз в жизни и потом Стив никогда не простит себе, что упустил его.

Стив ужесно устал. Устал сегодня, устал вчера, устал вообще. Слишком устал за сорок пять лет своей жизни. Ему безумно хотелось каждый день сразу же после работы рухнуть в постель и хоть раз в жизни отоспаться. Спать, спать, спать до отвала. Но он не мог позволить себе даже этого. Сегодня он решил не ужинать, чтобы сэкономить пятнадцать минут и поспать на пятнадцать минут больше. Но перед сном он всё равно должен хоть на пятнадцать минут зайти к отцу и пообщаться с ним. Ведь Стив уходил на работу рано утром и не видел его целыми днями. Слава богу, что хоть Хари работает дома и смогла взять на себя все заботы об отце.

Идти к отцу просто не было никаких сил, да и не хотелось. Но придётся. Ведь Стив ему всё-таки сын. Хотя, конечно, какое уж тут может быть общение между немым, парализованным полутрупом, который давно уже ничего не смыслит в жизни, и современным, деловым человеком, для которого время - деньги в буквальном смысле слова. Стив направился к отцу, с горечью думая при этом, что отец, хотя и невольно, ежедневно крадёт у него пятнадцать минут сна. Или пятнадцать минут сверхурочной работы, или пятнадцать минут общения с семьёй. Словом, пятнадцать минут его жизни, которые теперь уже сложились в месяцы или даже годы, выброшенные впустую.

Утром Стив проснулся с головной болью. Если так будет продолжаться и дальше, то у него просто не хватит сил работать ещё и над новым заказом для фирмы. И тогда он не сможет нанять для ребёнка ещё и репетитора по квантовой механике. И уже в самом начале своей жизни их сын не сможет опередить других, чтобы участвовать в борьбе за место под солнцем. Он будет менее конкурентоспособным, чем заслуживает этого по своему уму и способностям. И виноваты в этом будут только его родители.

Если Стив не выполнит новый заказ, он не сможат также купить достойный подарок своей Хари. К ее сорокалетию. А ведь она - редкая женщина. И он её безумно любит. Вот уже двадцать лет. Ей давно хочется иметь хлебный трансформер, без которого теперь не обходится ни одна по-настоящему интеллигентная семья. А ведь он совсем недавно начал входить в моду и поэтому стоит немалых денег. Только плебеи, только люди, полностью лишённые интеллектуальных запросов, всё ещё могут есть обычный хлеб, примитивно нарезанный кусками и поджаренный в тостере.

А вот в хлебном трансформере хлеб нарезается тончайшими пластинками, обесцвечивается, перфорируется и затем окрашивается в разные приятные цвета. Все программы перфорирования - строго индивидуальны, они не повторяются ни в одном другом трансформере и, по желанию хозяйки, в зависимости от её вкуса, могут задаваться с помощью ЭВМ. Трансформер можно настроить на программу вологодских или брюссельских кружев, на программу лаосских народных орнаментов или даже перфорировать хлебцы в виде китайских иероглифов, означающих здоровье, богатство и долголетие. Первую партию можно заложить синего цвета, вторую - голубого, третью - белого, затем жёлтого, оранжевого, красного и так далее. А потом разложить хлебные кружева на поднос из тестерона в соответствии со всеми цветами спектра. Обед с такими хлебцами выглядит необыкновенно элегантно. К тому же, красящие вещества не только не вредны, но даже и полезны, так как содержат витамины, тонизирующие вещества и все необходимые человеку микроэлементы, исключающие кариес зубов, бери-бери и многие другие болезни. Таким образом, громадные затраты на трансформер в конце-концов обернутся экономией на врачах и лекарствах.

Стив знал, что если бы он ежедневно спал хотя бы на пятнадцать минут больше, то эти частые головные боли перестали бы мучить его. Но где взять эти пятнадцать минут при такой безумной загруженности? И он вспомнил об отце! Если только не видеть отца. Но ведь это невозможно пока отец в доме. Значит, его надо убрать...

На следующее утро Стив собрался на работу намного раньше, чем обычно, и прошел в комнату к отцу. Он сказал отцу, что повезёт его на консультацию в институт. Конечно, он разговаривал с отцом просто так, на всякий случай. Вряд ли старик сейчас вообще понимает хоть что-нибудь. Стив выкатил кресло с отцом во двор и поставил его в аэр. Сел за пульт управления и полетел к центральной площади города. Аэр приземлился на платной стоянке. Толкая перед собой кресло с отцом, Стив направился к площади. Он поставил кресло в самом центре и пошел назад к аэру. На площади было полно народа, но никто, разумеется, даже и не взглянул на Стива, как будто здесь каждый день оставляют парализованных стариков в креслах. И это естественно - ведь у каждого и своих забот полон рот.

Стив рассчитывал, что прохожие, увидев брошенного паралитика, вызовут скорую помощь. И старика тут же отправят в специализированный пансионат. А там ему будет даже лучше, чем дома. Говорить он не может и никто никогда так и не узнает, чей это старик. У отца будет всё необходимое, причем на вполне приличном уровне, а Стив и Хари наконец-то освободятся от ухода за ним. Ведь старик уже много лет больше похож на растение, чем на человека - немой и почти безучастный. Ему ничего и не нужно, кроме ухода, который сводится к чистой физиологии. Ни о каком духовном общении с ним и речи быть не может. Вряд ли он узнаёт теперь Стива и Хари, вряд ли отличает их от других людей. И платить за него не придется ни копейки. И спать можно будет ежедневно на пятнадцать минут больше. И у его любимой Хари теперь наконец-то будет хлебный трансформер.

Вечером Стив снова прилетел на площадь. Просто так, для очистки совести. Он и не сомневался, что его отец давно уже находится в каком-нибудь пансионате для инвалидов, оборудованном по последнему слову техники.

Странно, но Стив даже как будто чувствовал какие-то угрызения совести. Хотя и знал, что отцу в приюте будет лучше, чем дома. По крайней мере не будет сидеть целыми днями один. Без отца, конечно, намного облегчится жизнь его и Хари. А отец, собственно говоря, давно уже почти что и не человек. Когда-то Стив его очень любил. Но тогда отец был молодым, весёлым и добрым. Он многому научил Стива: привил ему упорство и трудолюбие, целеустремленность и силу воли. Только благодаря этим качествам Стив и смог пробиться в жизни. Но после того, как отца разбил паралич, всякое общение с ним прекратилось и за многие годы его болезни чувство жалости к отцу постепенно превратилось у Стива в постоянное раздражение и досаду. Стив всё более ощущал отца, вернее, не отца, а то, что от него осталось, как помеху в своей жизни. Без этого лишнего груза Стив, несомненно, добился бы гораздо большего, чем теперь. Господи, и что только жизнь делает с человеком! И никто не виноват во всем этом - ни Стив, ни отец.

Отца на прежнем месте, конечно, уже не было. Но там стояла какая-то возбуждённая толпа. Стив подошел ближе и прислушался. Из обрывков разговоров он понял, что на этом месте целый день, на самом солнцепёке, просидел в кресле какой-то паралитик. И все проходили мимо, а кто-то, решив, что это нищий, положил ему на колени кусок хлеба. Говорят, старик заплакал. И только когда он упал, прохожие вызвали скорую. Но было уже поздно, старик умер от солнечного удара.

Говорили также, что утром кто-то якобы видел вполне приличного мужчину, который оставил этого старика на площади. И все жалели этого мужчину, потому что в наше время содержать инвалида в семье - непозволительная роскошь. Старика, конечно, жалели тоже, но меньше.

Стиву было очень грустно. Кто же знал, что все так получится? Ведь он хотел как лучше. Лучше для всех. Хотя для отца, может быть даже и лучше, что он умер. Да и разве он жил все эти последние годы? И тут Стив случайно посмотрел под ноги. В пыли валялась горбушка обыкновенного, отрезанного ломтем хлеба. Это было последнее, что соприкасалось с отцом так близко...

Не заботясь о том, что о нём подумают другие, Стив наклонился и поднял горбушку, поднес её к лицу и вдохнул хлебный аромат. Волшебный запах перенёс его в детство. И вдруг перед его глазами возникло лицо отца - доброе, весёлое, молодое... Стив постоял ещё немного, а потом бросил горбушку на мостовую и зашвырнул её ногой подальше.

Стив побрел к аэру. У него опять разболелаь голова. А ведь сегодня ему обязательно надо приниматься за новый заказ. Тянуть просто невозможно. Он это заказ, конечно, выполнит. Чего бы это ни стоило. Даже если придется совсем не спать несколько ночей. Зато потом уже он будет спать каждый день на пятнадцать минут больше. И головные боли прекратятся.

В последнюю минуту у Стива мелькнула дурацкая мысль: интересно, а что с ним сделает Хари, если его тоже когда-нибудь разобьет паралич?

Райские птички.

Марья Петровна подошла к окну и обомлела. Прямо перед ней, на заснеженных перилах балкона, сидела изумительной красоты райская птичка и её длинный хвост, состоящий всего из двух полуметровых перьев, свешивался почти до самого пола, где, занесённые снегом, вот уже год стояли трёхлитровые стеклянные банки из-под компота. Птичка беспечно скакала по балкону и повидимому чувствовала себя прекрасно, в отличие от Марьи Петровны, которая, сидя дома, куталась в шерстяной платок и никак не могла согреться. Потому что сегодня с утра, как это обычно происходит в самые сильные морозы, батареи были не теплее парного молока.

Сначала Марья Петровна не поверила своим глазам, но чем дольше она смотрела на птичку, тем больше убеждалась, что птичка ей не мерещится, а существует на самом деле. Марья Петровна измышляла всяческие способы, как спасти птичку от мороза и залучить её домой, но не смогла придумать ничего. Во-первых, балкон был заклеен на зиму, а, главное, при попытке открыть дверь птичка, несомненно, улетит и все старания останутся напрасными.

Марья Петровна долго стояла у балконной двери и смотрела на птичку, а она всё не улетала. Наконец Марья Петровна решилась позвонить соседке. Однако соседка так и не поверила Марье Петровне даже и после того, как её с большим трудом удалось уговорить подойти к окну своей квартиры и взглянуть на улицу. Она была женщиной с большим чувством собственного достоинства и не могла позволить, чтобы её разыгрывали или подшучивали над ней. Самым странным, однако, оказалось не присутствие на балконе райской птички, каждое перышко которой Марья Петровна рассмотрела совершенно отчётливо, а то, что соседка, сколько ни смотрела, так никакой птички и не увидела, хотя их балконы были совсем рядом. В конце-концов она всё-таки решила, что её разыграли и с тех пор перестала здороваться.

Райская птичка давно улетела, а Марья Петровна всё не могла притти в себя от потрясения. Прошло несколько дней и Марья Петровна в конце-концов, может быть всё-таки решила бы, что всё это ей привиделось, если бы в городе вдруг не заговорили о райских птичках и если бы эти разговоры не дошли до Марьи Петровны. Конечно, эти слухи никак не объясняли такого необыкновенного природного явления, но, по крайней мере, успокоили Марью Петровну - теперь она хотя бы знала, что находится в здравом уме и трезвой памяти.

То одна, то другая знакомая говорила Марье Петровне что видела сегодня (вчера, позавчера) потрясающей красоты райскую птичку, которая клевала что-то на балконе (березе, заборе, помойке и т.д.). Чем питались эти птички и как они не погибали от холодов - оставалось загадкой. Они не только не погибали, но даже, как будто, становились все многочисленнее. О птичках сначала написала местная газета "Вечерний Крокодильск", призывая граждан подкармливать их творогом и к весне строить для них скворечники. А потом подключилась и центральная пресса. Однако вскоре началась подготовка к посевной кампании, а затем и сам сев. Потом был пущен самый крупный в мире комбинат по выплавке сурьмы, потом освещался ход социалистического соревнования, произошло еще что-то, потом началась жатва, снова посевная, а о птичках давным-давно все позабыли и писать перестали.

Тем не менее, поголовье птичек почему-то продолжало увеличиваться. Они уже начали появляться и в других городах, а в самом Крокодильске - так прямо кишмя-кишели. Прохожие давно перестали обращать на них внимание, мальчишки же, просто из спортивного интереса, неустанно били их из рогаток, а самые предприимчивые жители города даже наловчились делать из них исключительно элегантные шляпки, так что приличной женщине стало просто стыдно не иметь пару-тройку таких шляпок, например, голубую, розовенькую и какую-нибудь ещё. Находились даже и такие чудаки, которые, действительно, подкармливали птичек творогом и делали для них скворечники.

Однако самой неразрешимой загадкой продолжало оставаться не внезапное появление птичек, причем среди зимы и на совершенно чуждой для них широте, не их феноменальная живучесть и быстрота размножения, а совсем другое: хотя Крокодильск вот уже почти два года кишмя-кишел райскими птичками, многие его жители, даже носившие шляпки из перьев, всё ещё уверяли, что они их до сих пор ни разу, нигде и никогда так и не видели. Причём такие люди составляли подавляющее большинство населения города.

Неизвестно, чем бы кончилась эта странная история с райскими птичками, но только в один прекрасный день они все исчезли - полностью и навсегда. А в Крокодильске остались лишь воспоминания о них да элегантные шляпки - белые, желтые, голубые, розовенькие, а иногда даже двух- и трехцветные, хотя это, конечно - уже полная безвкусица.

Птички исчезли, но зато вслед за этим в городе почему-то появилось много бездомных собак и кошек. Конечно, Марья Петровна жалела их, как могла подкармливала или хотя бы открывала для них на ночь крышки помоек и мусорных баков. Кошек и собак с каждым днем становилось всё больше и больше. Они бегали по улицам, жались по углам, околевали в подвалах - жалкие, худющие, со слезащимися глазами, поджатыми хвостами и подбитыми лапами. Одни прохожие избивали их - просто так, чтобы получить моральное удовлетворение, другие брезгливо обходили стороной, а третьи звонили в спецслужбу, чтобы вызвать машину и отвезти их на живодерню. И, наконец, находились даже такие, совсем уж ненормальные, которые подобрав какое-нибудь грязное, больное животное, выхаживали, а затем и усыновляли его.

Однако самое странное было опять же совсем не в том, что этих несчастных животных в Крокодильске с каждым днем становилось всё больше и больше. Марью Петровну всегда несказанно удивляло то, что очень многие уверяли: никаких собак и кошек в городе нет, они, по крайней мере, их никогда не видели. И таких, естественно, было большинство среди обитателей города.

Говорят, правда, что в городе Стоун тоже появляются бездомные животные. Но там их не вылавливают для уничтожения. Там то ли есть пансионаты для них, то ли муниципалитеты выделяют специальные средства на их кормление. А в корм дворники добавляют какие-то гормоны, препятствующие размножению, чтобы эти несчастные могли прожить свой век, не плодя себе подобных.

Впрочем, про Стоун - это, наверное, просто чепуха. Потому что такого просто не может быть! Поэтому вернемся снова к нашему Крокодильску. Вы, наверное, хотите узнать, чем же кончилась эта история с кошками и собаками? А ничем, вот чем. Кошки и собаки, в отличие от райских птичек, почему-то никуда не исчезают. Наоборот, с каждым годом их становится всё больше и больше. Говорят, что и в других городах их тоже стало ужасно много. Впрочем, существуют ли они на самом деле - это еще вопрос спорный. Хотя Марья Петровна сбилась с ног, подкармливая сразу четырех собак и одиннадцать кошек, тем не менее, многие продолжают уверять, что всё это выдумки и они лично никаких кошек или собак не видели никогда и нигде. И проверить это просто невозможно, ведь это вам не райские птички и газеты о них просто не пишут. К тому же, идет приватизация, ваучеризация и компьютеризация всей страны, а иностранные инвестиции в этом году опять оказались намного меньше, чем предполагалось. А ещё газеты пишут про отработанные ядерные отходы, которые совершенно необходимо ввезти в нашу страну - и чем больше, тем лучше, про вертикаль власти и про какой-то административный ресурс...

Вы, может быть, думаете, что злоключения бедного Крокодильска на этом и кончились? Да ничего подобного! Представьте себе, на этот бедный Крокодильск свалилась новая напасть. Теперь, в дополнение к кошкам и собакам, здесь откуда-то появились таджикские беженцы, русские бомжи, бездомные дети неизвестной национальности. Но, после райских птичек, после кошек и собак, у жителей города уже выработался иммунитет на всякие аномальные явления. Они живут точно так же, как всегда и жили до сих пор. Пусть себе газеты пишут о дефолте, переделе собственности, киллерах, путанах, вертикали власти, об административном ресурсе и прочей чепухе. Жители Крокодильска - не дураки и газет не выписывают, тем более, что туалетная бумага теперь давно уже не дефицит...

А вот у Марьи Петровны - так просто сердце разрывается глядеть на всё это. Да ведь теперь и она сама, со своей нищенской пенсией, фактически голодает, где уж тут ещё и подкармливать кого-то! Только иногда охватывают её беспочвенные мечтания: вот уехать бы в какой-нибудь большой город, Москву, например, Санкт-Петербург или хотя бы в тот же Стоун. Там-то уж, наверняка, нет ничего подобного - ни райских птичек, ни бездомных животных, ни беженцев, ни бомжей или никому не нужных детей. Да ведь Марья Петровна прекрасно понимает, что это так, пустые мечты и ничего более...

3. Монологи:

Антигилляция.

Господи, Уткин, опять это ты! Ну сколько же раз тебя могут приводить в наше отделение, в комнату малолетгних нарушителей! И когда только ты за ум возьмёшься, ведь большой парень уже. В каком классе-то учишься? В шестнадцатом, говоришь? Вот видишь, скоро обязательное двадцатилетнее образование получишь, а ума всё не набрался. Когда же ты осознаешь, наконец? Скажи спасибо, что ты ещё несовершеннолетний, а то с тобой не так бы разговаривали. И не здесь. Сколько тебе лет-то? Уже двадцать шесть? Я так и думал. Скоро тридцать исполнится, паспорт в торжественной обстановке вручать будут, а ты чем занимаешься? Опять тебя наши дружинники застукали. Подумать только: прячешься на пустыре и с антигиллятором балуешься. А ты знаешь, что ты натворил? Из космоса радиограмма получена. Таких как ты хлебом не корми, дай только проантигиллировать что-нибудь. Слава богу, что ты не направил излучение на луну. Хоть на это ума хватило. Ведь там техники на миллиарды рублей, не говоря уже о тысячах человеческих жизней. А направил ты луч в космос - не глядя, куда попало, и провертел чёрную дыру около созвездия Ментуриона, прямо на космической трассе Земля - Цирбея. Из-за тебя пассажирский звездолёт в эту дыру как раз и рухнул. А ведь там были женщины и дети! Пять часов его из этой дыры вытаскивали. Еле вытащили. Шестерых человек на скорой помощи в больницу увезли. У кого перелом, у кого сотрясение мозга. И всё из-за тебя. Ну ты хоть что-нибудь соображаешь? Опять родителей вызывать придётся. Сколько раз им говорил - нельзя ребёнку потакать во всём. Ничего путного из этого не выйдет. Ну и что же, что сейчас у каждого школьника антигиллятор есть. Правильно, есть, да ведь надо на путные дела его употреблять. Я вот своей дочке тоже купил - так она с его помощью электронные узоры компонует, чтобы подушечки крестиком вышивать. А ты? Это же додуматься надо! Полгода назад ты всю речку на водород и кислород разложил, электростанция остановилась и город три дня без электричества сидел. В прошлом месяце ультразвуком жилой дом облучал, еле успели жильцов эвакуировать, а теперь ты за космос взялся. Ничего себе, хорош!

Ну ладно, иди. А антигиллятор пока здесь оставь. Он мне самому пригодится. Завтра как раз воскресенье, я с ним, пожалуй, к приятелю в деревню поеду. Рыбу глушить. Ведь рыбнадзор завтра тоже выходной.

Пальмочка.

Господи, наконец-то она моя! Теперь уж не расстанусь с ней никогда и ни за что! Она такая молодая, такая прекрасная, нежная. Я для неё специальный горшочек достану с арабским орнаментом. Называется она - фиговая пальма, а по латыни Quercus Robur. Это вам не герань какая-нибудь душистая или бамбук индийский, а уж тем более не лютик едкий. Ведь лютик каждую зиму листья сбрасывает. А от герани вечно голова болит. И мучаются же с ними жители тех районов, где снабжение плохое! А что им, бедным, остаётся делать, если ничего другого годами не завозят.

Ну да я-то на ближайшие пятьдесят лет от всяких хлопот застрахован. А больше мне и не надо. Вот уж позеленеет Кузюкин от зависти! У него-то всего лишь голубая ель. Да и та уже голубизну терять начала. А потом ведь дело не только в эстетике или экзотике, сколько в КПД - коэффициенте полезного действия. Давно всем известно, что у фиговой пальмы КПД самый высокий в мире. Никакое другое растение не может сравниться с ней по интенсивности процесса фотосинтеза, а, следовательно, по количеству вырабатываемого кислорода. Вот почему за ней все так гоняются. Фиговой пальмы пока что нет ни у Козлова, ни у Семёнова, ни у самой Ортоболевской. А у меня есть. А я кто? Почти что никто. Так, рядовой академик и рядовой директор института. Таких у нас миллионы. А я всё-таки достал.

Для этого пришлось сначала к Спицину подъехать и дать прекрасный отзыв на его ублюдочную докторскую. Грустно, конечно. Да ведь иначе нельзя. Потом Шарову дочь в институт пропихнул. Толку-то от неё, конечно, не будет, зато от папочки толк большой. Ещё пришлось выходить на Куницына, Серова, Овдиенко, Лопатина и Красноперцева. Каждому своё. А мне в результате моих выдающихся комбинаторских способностей - фиговую пальму. В то время как мне всего лишь козья ива полагается. А иву свою племяннику отдам. Пусть пользуется. Хотя сам-то он пока никто. В детский садик ходит ...

Самое смешное, что когда у меня эта пальма уже есть - никто и спросить не посмеет, откуда да почему. Неудобно людям. Мало ли откуда! Ведь я их всех не спрашиваю, откуда у Малова восемнадцатикомнатная квартира на двоих, у Ершовой - шуба из неандертальской норки, а у Загребельного докторская степень. Если так всех спрашивать обо всём, все сразу и поймут, что ты в жизни не разбираешься, и, к тому же, плохо воспитан. Да и чего спрашивать-то! И так всё ясно. А подробности - это уже мелочи.

Я ей горшочек специальный закажу. С арабским орнаментом. А ванадиевый каркас над нами будет обтянут прозрачным полихлорвинилом с минимальной отражательной и максимальной поглотительной способностью. Составлю чёткий график подкормок и полива. Теперь самое главное - импортные удобрения достать. Тогда она сразу в рост пойдет. И крону не запускать. Правильно сформировать крону - большое искусство. Тем более у пальмы.

И будет она, радость моя, кислород для меня вырабатывать. Днём и ночью. Днём и ночью. Особенно, конечно, днём и особенно, конечно, в солнечную погоду. И тогда отпадёт всякая необходимость на кислородно-заправочных станциях часами в очередях стоять. Там ведь как: вечно то раздатчица заболела, то баллоны не завезли, то кислород кончился, а то и вовсе санитарный день или переучёт.

А теперь-то при своём кислороде, я сам себе хозяином буду. Захочу - после работы в гости пойду, захочу - в кино, захочу - в другой город на своем вертолёте полечу, а то и дома спать завалюсь. Всё можно, лишь бы дышать было чем. Ведь в наше время, спасибо науке да высочайшей производительности труда, у каждого всё есть. И жена, и дети, и отдельная квартира, и модерновая мебель, которую интеллигентные люди каждые пять лет меняют на ещё более модерновую, и свой вертолёт и даже свой гараж к нему. Но только возникло одно маленькое неудобство: чтобы обеспечть каждого всем, пришлось все леса вырубить, реки осушить и везде или заводы или научно-исследовательские институты поставить. К тому же дышим мы, все восемьдесят миллиардов, слишком много. Вот весь кислород на Земле и кончился. Так что пришлось перейти на индивидуально-централизованное снабжение. Но ведь казённый кислород - сплошная химия. Значит - в некотором роде канцероген. То ли дело - натуральный растительный кислород! Вот и приходится каждому добывать либо сотню-другую узумбарских фиалок, либо копытень европейский, либо лавр благородный или же финиковую пальмочку. В продаже их, естественно, нет. Потому что зелёные растения, а, значит, и кислород - дефицит первой степени. А практически - каждый приличный человек ходит со своим зелёным другом. У кого кедр, у кого криптомерия или, на худой конец, берёза бородавчатая. Кто как устроился. И никто ни у кого, естественно, не спрашивает - почему да как достали - по блату, по купонам или ещё как. И так всё ясно.

А насчет финиковой пальмы - я вам её настоятельно рекомендую. Захочете - достанете. Неважно, что её в продаже нет или по рангу она вам не положена. Кого это в наше время смущает! Она очень эстетично воспринимается, особенно в горшочке с арабским орнаментом. А, главное, - у нее КПД высокий. И если вам за неё вдруг кто-то в обмен титановый вертолёт предложит или дублёнку из кожи мамонта и шапку из перьев птеродактиля - ни за что не соглашайтесь. Этого-то барахла сейчас везде навалом, у каждого студента есть, а вот фиговой пальмы - пока что нет ни у кого...

Тост.

Мои дорогие друзья!

Сегодня я пришел сюда, чтобы, скорбя вместе с вами, выпить за упокой души нашего дорогого, просто бесценного, горячо любимого, прекрасного, незабываемого Гоги, да будет земля ему пухом, пришел, чтобы выразить всю мою горячую любовь к нему.

Удивляетесь? Правильно делаете. Не верите? А вот это уже совершенно напрасно! Конечно, все вы знаете, что Гоги всю жизнь был моим заклятым врагом. Ну и что из этого? Если вы думаете, что я пришел сюда, чтобы порадоваться его смерти, чтобы позлорадствовать, то вы ничего не понимаете ни в моей душе, ни в жизни вообще.

Правильно говорят, что с годами человек становится мудрее. И ещё правильно говорят - возлюби врагов своих. К сожалению, мы поздно понимаем это. А до некоторых, и их, к сожалению, большинство, эти истины так и не доходят никогда. Сейчас я всё объясню.

Кем был Гоги для вас? Просто другом? Но ведь у каждого хорошего человека много друзей, а у плохого - и того больше. У каждого из вас есть всё - жена, дети, родня, дом, машина, должность и, конечно, много, очень много друзей. И Гоги был одним из них. Вот вы похороните его, погрустите немного, да и забудете о нём. А я - нет. У меня тоже есть всё. Но Гоги у меня был один. Ведь заклятый враг у человека один и на всю жизнь. Вот почему для меня эта потеря невосполнима.

Я напомню вам, с чего всё это началось. Шестьдесят лет назад я был без памяти влюблен в Дореджан. Кем я был тогда? Теперь-то я могу взглянуть на себя со стороны. Я был нескладным, туповатым, добродушным двадцатилетним шалопаем, который только и делал, что ел шашлыки, спал, да торчал под окнами своей любимой. Теперь-то я понимаю, что Дореджан сделала абсолютно правильный выбор, когда вышла замуж за Гоги, но тогда я был просто потрясён. И возненавидел Гоги лютой ненавистью, хотя он совершенно не заслуживал этого.

И чем больше я ненавидел Гоги, тем больше мне хотелось переплюнуть его во всём. Куда девались мои тупость, лень и апатия! Ко всеобщему удивлению, я вставал с петухами и шёл работать на виноградник. Я поступил в вечернюю школу и успешно закончил её. Я начал серьёзно заниматься спортом. Я скакал на коне, фехтовал, переплывал горные реки. Я стал упорным, мужественным и красивым. Моей мускулистой стройной фигуре завидовали все парни аула, а все девушки были влюблены в меня. Только благодаря мне наш аул так прославился на республиканских спартакиадах, что к нам, вне очереди, еще в самом начале электрификации страны, провели электричество и телеграфную линию. А уж благодаря этой линии я смог телеграфировать дяде Сурену в Москву, чтобы пригласить его на мою свадьбу с Наирой - первой красавицей аула, которая была настолько же лучше Дореджан, насколько орёл лучше какой-нибудь простенькой ласточки. Приезд же дяди Сурена, в свою очередь, ещё раз в корне изменил мою судьбу. Дело в том, что я так понравился дяде Сурену, что он уговорил моих родителей отпустить меня в Москву.

Так вот я вас и спрашиваю: чем был для вас Гоги? Что хорошего он сделал вам? Он вам никогда не делал ничего хорошего, он вам не давал ничего! Даже наоборот - он сам нередко брал у вас взаймы и далеко не всегда возвращал свои долги. Я же - совсем другое дело. Всем, что я в жизни имею, я обязан Гоги. И даже больше. Я обязан ему многими годами жизни. Ведь без спорта, который я не бросил до сих пор, разве дожил бы я, в Москве, до восьмидесяти лет! Ах, Гоги, Гоги! Как умолял я тебя не бросать спорта! Ведь всем известно, что мы занимаемся спортом, чтобы умереть здоровыми. А он обленился, бросил и футбол, и самбо, и даже хоккей. И нет ничего удивительного, что болезни скрутили его и он, живя на Кавказе, умудрился умереть почти что младенцем - всего лишь в возрасте восьмидесяти лет!

Живя в Москве, я узнал, что Гоги стал председателем нашего колхоза и поступил в сельскохозяйственный техникум. Понятно, что я не мог пройти мимо этого наглого вызова мне. Пришлось поступить в университет, потом в аспирантуру, пришлось защитить одну диссертацию, а потом и следующую. Вы ведь и сами знаете, что если уж начал, то остановиться просто невозможно, так и несёт тебя куда-то, хочешь ты этого или нет. А потом Гоги вывел новый сорт винограда, так что и мне пришлось налечь на мою геохимию. И теперь многие мои книги переведены в разных странах мира, а меня просто затаскали по всяким международным симпозиумам. Ну скажите сами, разве было бы всё это, если бы не наш дорогой, бесценный Гоги?

Конечно, все мы не ангелы. Были и у меня другие, хотя Гоги об этом и не догадывался. Например, Петров из нашего отдела. Так он свою дочь в лучший институт устроил. Я, конечно, тоже не вытерпел этого нахальства. И устроил не только всех своих детей и племянников, но и всех детей всех своих друзей не просто в лучший институт, а в самый-самый лучший. МГИМО называется. И что же? Я тут же забыл об этом Петрове. Хотя он и работал в одном отделе со мной. А Гоги я не забывал никогда, он мне снился почти каждую ночь, хотя мы и были отделены друг от друга тысячами километров. Или вот Козодоев. Построил себе двухэтажный особняк с гаражом и бассейном. А кто он, собственно говоря? Почти что никто. Пришлось и мне трехэтажный построить. С пятью этажами ещё под землей и с небольшим морским заливом на лужайке. И тут же я забыл про этого Козодоева, как будто и не было его никогда. А вот ближе Гоги, если, конечно, не считать жену, детей, тещу и, разумеется, прочую родню, у меня не было, нет, и, к сожалению, уже не будет никого.

А теперь пусть каждый из вас подумает о себе. Чем бы вы были без ваших друзей? Если бы не дружки, разве не пришлось бы Ленару три года в тюрьме отсидеть? А вы, уважаемый Миха? Стали бы вы без конца у всех деньги занимать, если бы ваши друзья один за другим не строили себе кооперативные квартиры? А вас, почтенный Аветик, ваш лучший друг, катая на новой машине, разве не разбил так, что вам пришлось полгода в больнице проваляться? Сколько они, ваши друзья, отнимают у вас времени, душевных сил, а нередко и денег!

То ли дело наши враги. Вот вы, прекрасная Русико, сажите, разве пришлось бы вам сейчас ходить в голубой норковой шубке, если бы вашей соседке, этой пустоголовой Венере, не пришла в голову блажь достать себе каракулевую и носить ее в нашем субтропическом климате? А вы, дорогой Нодар, разве стали бы всеми уважаемым директором, если бы это ничтожество Рафаэль в пику вам не пробился в начальники отдела? А у вас, уважаемый Иосиф, разве был бы сейчас новенький оранжевый роллс-ройс, да еще и в голубую крапинку, если бы этот выскочка Григол не вздумал купить сразу четыре автомобиля - для себя, для сына, для внука, да еще и для дедушки? Об этом можно говорить до бесконечности. Но не стоит. Все мы все это прекрасно знаем и так.

Кто сказал, что врагов надо ненавидеть? Их надо любить, любить нежно и благодарно. Человеку, особенно нашему, присуще чувство коллективизма, чувство локтя. А в каждом коллективе у каждого из нас, разумеется, есть не только друзья, но, к счастью, и враги. И локоть этот не всегда локоть друга, но часто - и локоть врага. Кто сказал, что зависть и ненависть плохие чувства? Глупец! Эти чувства двигают мир вперёд и без них прогресс немедленно остановится. Так что любите своих врагов, лелейте их. Пусть живут долго и счастливо. Пусть имеют всё, чего хотят, и даже немножко больше. Ну а мы, в свою очередь, сделаем всё, что можно, а особенно - чего нельзя, чтобы иметь ещё немножко больше того, что имеют наши враги. И вот тогда-то им станет по-настоящему плохо, а нам - совсем хорошо.

Так давайте же выпьем за упокой души нашего незабвенного Гоги. Другого такого прекрасного, такого выдающегося, такого горячо любимого всеми человека, как наш Гоги, нет, не было и не будет больше никогда. Выпьем за то, чтобы смягчить горечь этой невосполнимой утраты. Так выпьем же не только за одного Гоги, но и за всех наших врагов, а их у каждого из нас немало. Как говорят, у плохого человека много врагов, а у хорошего - еще больше.

Ты пьешь, Ленар? А ты, Миха? И вы, Русико, и вы, Нодар, Иосиф, Шалва? И ты, и ты тоже? Ну конечно, я же знал, что вы все - мои друзья, вы всегда поймёте и поддержите меня.

Искусство облагораживает человека

Дорогая Зина! Громадное спасибо за приглашение приехать в отпуск в нашу родную деревню, но и в этом году у меня ничего не получается. Я уже третий год работаю в театре, и ты просто не представляешь, до чего жизнь в столице суматошная и сложная. На этот раз я совсем уже было собралась в нашу Елуторовку, но меня посылают на год на стажировку в Ла Скала в Италию.

Вот как это получилось. Прислали нам в театр приглашение из Ла Скала (всё это делается по культурному обмену). И вот нам надо отправлять кого-то на стажировку, чтобы там совершенствоваться в оперном искусстве. Стали решать этот вопрос на собрании. Мнения, конечно, разделились. Сначала директор хотел послать нашу солистку Лилию Петровну Овчаренко. Но, между нами говоря, она такая стерва, что всем уже стало просто невтерпёж. И против неё многие стали возражать.

Тогда главреж выдвинул Васю Алексеева. Но у него абсолютно нет никакой обществвенной нагрузки, а таким, сама понимаешь, в Италии делать нечего.

Нонна Степановна тоже отпала - у неё нелады с мужем и ехать ей никак невозможно. На Италию польстишься, а мужа потеряешь - тоже не дай бог!

Сергеева, может, и рада поехать, да только с таким давлением ни один врач не пропустит. Козлов жениться собрался, его никуда теперь никакими калачами не заманишь. А Мордасовой через полгода рожать, значит, тоже вопрос отпадает. Всех перечислили, и никого подходящего нет.

Тогда встаёт наш завхоз и предлагает меня. Сначала ему возражать стали, но он так хорошо, так тепло обо мне говорил, что убедил всех. Сказал, что, во-первых, работаю я добросовестно, как никто до меня не работал. И не только добросовестно, но и с лушой, чего теперь днём с огнём не сыщешь. Кроме того, у меня столько общественной работы, сколько другим и не снилось. Я и в месткоме - отвечаю за культмассовый сектор, я и профорг, я и все статьи для стенгазеты на машинке печатаю. И сама на две недели добровольно в колхоз картошку копать поехала. Отличаюсь скромностью и доброжелательностью. Всегда всем улыбаюсь и не обвешана бриллиантами, как некоторые, у которых зарплата ненамного больше моей. И рожать пока не собираюсь, и в брак вступать - тоже, и давление у меня нормальное, и группа крови подходящая.

Ну, короче, убедил он всех. Директор тепло поздравил меня от имени коллектива и сказал, чтобы я там чести нашего театра не уронила. Я сперва засомневалась слегка - смогу ли? А директор по-отечески поддержал меня и говорит: Не боги горшки обжигают. Ничего, говорит, что ты простая буфетчица и голоса у тебя никакого нет. Зато можешь беспредельно расти над собой. Главное - что из простой семьи и прадедушка был крепостным крестьянином. Стараться надо, а остальное приложится. Кто уже всё умеет, тому и стажироваться ни к чему.

И так тепло и радостно стало мне от поддержки родного коллектива, ты себе не представляешь. Встала я и со слезами на глазах поблагодарила всех за доверие.

А тебе я вот что скажу: никогда не думала, что у нас в театре такие хорошие люди. Ладно уж, если им так надо, съезжу я в этот Милан на годик, отмучаюсь. Только вот потом как мне жить дальше? Разве смогу я их всех в буфете обсчитывать, как прежде? Особенно завхоза нашего! И вот, Зиночка, правду говорят, что искусство облагораживает человека! Теперь я совершенно твёрдо решила - приеду, больше чем на рубль никого обсчитывать не буду. Ну а если к тому времени завхоз сменится, уйдёт на пенсию, например, - это уже другое дело.

Крепко тебя целую. Остаюсь твоя Рая. Жду ответа.

12 марта 1990 года.

Опять эта Сарумова!

Ребята! Сегодня я хочу поговорить с вами о результатах вчерашнего сочинения. Надо сказать, больше всего меня огорчила Сарумова. И это уже не в первый раз. Ей давно пора бы задуматься над теми замечаниями, которые я ей делаю с самого начала учебного года. Но с ней разговор особый. Сначала поговорим о других.

Вот Иванов, например. Сочинение у него слабое. Еле вытянул на тройку. А ведь способный парень, мог бы и получше учиться! Татьяну он почему-то перепутал с Ольгой и назвал обеих Ларичевыми. А ведь на Пушкина у нас было выделено целых два урока! Он пишет, что Ольга была цельнокроенная натура, А Татьяна, наоборот, красна лицом и жизнерадостна. А ведь все мы хорошо знаем, что всё было совсем наоборот. К тому же, на трёх страницах он умудрился сделать восемьдесят пять орфографических и семьдесят синтетических, пардон, синтаксических ошибок!

Далее переходим к Авдеевой. Она умудрилась списать всё - слово в слово - с учебника. Но, видимо, торопилась и открыла не ту страницу. И списала всё про Островского, до которого мы ещё не дошли. Так что Авдеевой тоже тройка.

Сигизмундов тоже сделал много ошибок, но это неважно. Главное, что он в корне неправильно подходит к образу Татьяны. Его сочинение состоит всего из одного предложения: "Татьяна дура и нытик и нечего писать о ней". Почему же это Татьяна нытик? Разве не проявила она гордости и силы воли, когда отвергла запоздалую любовь к ней осознавшего свои ошибки Онегина? Так что, сами понимете, Сигизмундов больше тройки тоже не получит.

Кириллова тоже написала слишком сухое и бездушное сочинение: "Я уважаю Татьяну за моральную устойчивость, верность в любви и верную душу. Вот почему я уважаю её всей душой". Но Кириллова толкает, пардон, выражает совершенно правильные идеи и сделала всего восемнадцать ошибок. Вот почему я ей поставила четвёрку.

Ребята, для кого я говорю? Сергеева, прекрати красить губы! Это дома делать надо. Ивлев, убери детектив в парту. На моих уроках я детектив читать не позволю. Для этого химия существует. И география тоже.

А это ещё что таткое? Петрова, кто тебе позволили без разрешения входить и выходить из класса? И что это за свёрток ты в парту прячешь? Что? В универмаге, говоришь, кофточки мерловые дают? И народу почти что нет? Так что же ты на мою долю чек не выписала? Я бы тут же прибежала и заплатила!

Ребята! Как же я забыла! Мне ведь срочно в Районо ехать надо. Так что я вас отпускаю. А завтра продолжим наш анализ сочинений. Да, кстати, Петрова, сколько эти кофточки стоят? А у тебя случайно взаймы до завтра нету? Жалко! Ну ладно, это неважно.

Да, ребята. Всё-таки я вас ещё на две минуты задержу. Я ведь о Сарумовой ничего не сказала. Достала она меня. Она просто позорит наш класс. Отрывается от коллектива. Наплевательски относится к своим товарищам. Нечестными путями пытается втереться в доверие к учителям. Но со мной такое не пройдёт. Таким не место среди нас. Я буду ходатайствовать, чтобы её перевели в другую школу.

Посмотрите-ка на её сочинение! За один урок сумела накатать целых восемь страниц! Да если бы все столько писали, мне бы всей жизни не хватило вашу галиматью читать! У меня тогда никакой личной жизни не было бы. И фразы все такие гладкие, прилизанные, с претензией на оригинальность и интеллект. Спрашивается, кого она этим обмануть хочет? Ведь есть учебник - и пиши, как там. Зачем себя демонстрировать? Лучше учебника всё равно не скажешь. И на всех восьми сттраницах ни одной ошибки. Конечно, она это специально делает. В пику всем нам. Ведь если я ей, предположим, пятёрку поставлю, то что же, спрашивается, я должна всем остальным ставить? Чувствете, куда она клонит? Я, мол, хорошая, а все кругом - дураки и тупицы. Тоже мне, сокровище! Не знаю, как вы её такую до сих пор терпите. Куда староста смотрит! Пора на неё повлиять, пока не поздно. Таким, как она, потом в жизни плохо приходится. Я это точно знаю. А её вызывающая манера одеваться и держаться! Носила бы, как все, дублёнку и скромную норковую шапочку. Да колечко с бриллиантиком. Никто бы тогда на неё и внимания не обращал. Так нет же! Ходит всё время в одном и том же сатиновом платье. Хотя папа у неё, между прочим, профессор. Значит, скромность эта - фальшивая, показная.

Ну ладно, расстроилась я с этой Сарумовой, а мне бежать надо. С Сарумовой у нас ещё особый разговор будет. А к завтрашнему дню учите следующую тему. Посмотрите, что там по учебнику и учите. Потом мне расскажете, что там написано. А я в РОНО побежала. Чао!

Хорошее воспитание

Пришла Нинка и, конечно, уселась рядом. А ведь прекрасно знает, что ненавижу я её. С тех самых пор, как купили мне родители обезьянку: такую маленькую, плюшевую, сипатичную. Мы тогда вместе с Нинкой ходили в детский садик. Увидела она обезьянку и просто обомлела. И давай её у меня клянчить. Но я, конечно, не отдаю. Потом заигрались мы с Вовкой Зайцевым в песочнице, смотрю - а обезьянка пропала. Тут тихий час начался и воспитательница велела мне поиски прекратить. Все ребята спят, а я не могу, жалко обезьянку. Смотрю - а она у Нинки из-под подушки торчит. С тех пор я её насквозь вижу: фальшивая она, верить ни на грош нельзя, десять раз продаст и выдаст.

Потом Вовка Зайцев пришёл, но и он не лучше - тоже подонок. Всё исподтишка делает. Как-то в тихий час налил мне клея в ботиночки. Мы в тот день как раз фонарики к Новому Году клеили. В другой раз запер меня в уборной. Стучу, стучу - никто не слышит. Все на прогулку ушли. Только к обеду меня обнаружили. Такое ведь не забывается! Помню ещё, в кашу мне плюнул. Ни с того, ни с сего. Правда, перед этим благодаря мне все узнали, что он во время тихого часа в постельке обмочился. Вот такой он, Вовка Зайцев.

Постепенно и остальные начали подходить. Привели Кольку Уткина. О нём я потом отдельно скажу. Притащилась Зинка Змеюкина. Тупица жуткая. Просто дура набитая. Мы с ней в школе вместе учились. Как-то учительница про дроби объясняла. Так вот, Зинка никак не могла понять, почему это одна десятая часть меньше, чем одна третья. Всё твердит: "Как же так? Ведь десять больше трёх?" Учительница измучилась совсем. Тогда я и говорю: "Ну давай яблоки разрежем, одно на десять частей, а другое на три. Я себе возьму третью часть, а тебе десятую дам, согласна?" Тут уж и до неё дошло. Как такая дура на свете живёт, да ещё и неплохо устраивается - уму непостижимо!

...Наконец собрались все. Встаёт Вовка Зайцев и говорит: "Товарищи, поскольку кворум уже есть, разрешите заседание Учёного Совета считать открытым. На повестке дня защита диссертации на соискание степени кандидата наук нашим товарищем, которого вы хорошо знаете. А также другие вопросы".

Колька Уткин, которого привели, говорит, что ему, как руководителю, неудобно заниматься восхвалениями, но, объективно говоря, диссертация исключительно актуальна и на уровне почти что докторской. И так далее и тому подобное... Слова говорит прекрасные, но я-то вижу: не очень хочет, чтобы в отделе ещё один кандидат наук появился. Ведь сам-то он доктор, и простому младшему научному сотруднику до него далековато. А вот остепенённому - уже поближе. Как-никак - конкуренция. А какой же дурак конкуренцию любит. Разве что идиот. А Колька далеко не идиот. Напротив, умница даже, если честно говорить. Научных трудов у него навалом. Но как человек - просто омерзительный. К тому же, нудный до позеленения, просто рвотный порошок. Ни слова по-человечески не скажет, всё: "Извините, будьте любезны, не обременит ли вас..." и так далее. Корчит из себя сверхинтеллигента, а сам - жуткий завистник. Таких завистников поискать ещё надо. От зависти и труды свои кропает, чтобы у него больше, чем у других было. От зависти и здоровье потерял - она его изнутри точила, пока до инсульта не довела. Всё вперёд рвался, докторскую защитил. И вот теперь - инвалид. Ещё и пятидесяти нет, а ноги волочит еле-еле, под руки водят в институт и обратно. Ну да чёрт с ним, мне-то теперь какое до него дело!

Заседание тянется и тянется. Все на трибуну лезут, показать себя хотят, доброжелателей корчат. Зинка Змеюкина (хорошенькая фамилия, не правда ли?) говорит: "Все мы очень рады, что Тамара Андреевна после многих лет упорной работы подошла, наконец, к такому важному рубежу своей научной деятельности, как защита диссертации. Мы много лет следили за её движением вперёд и считаем, что защита - вполне закономерный результат этой упорной многолетней деятельности". Каждой фразой даёт понять, что другие-то уже давным-давно защитились и им не понадобилось столько лет корпеть. Талантливые они, значит, а диссертантка - тупица. Кстати, насчёт "многих лет" могла бы и помолчать. Самой-то давно за сорок, а у неё диссертацией и не пахнет. И всё под девочку работает, наивность изображает. Да какая уж тут диссертация, если в голове одни только тряпки. Наденут шестнадцатилетние на себя мини-юбку - и она на себя напяливает. Это с её-то фигурой! Войдут в моду брюки - и она в брюки влезает. Но при всех её стараниях так и остаётся вульгарной и безвкусной бабой. Таких на пушечный выстрел к науке подпускать нельзя. А вот, поди-ж ты, резвится в институте как рыба в воде.

А вот и Захарова прорвало... Обычно-то он отмалчивается, а тут тоже вякает. Говорит, что давно не читал такой смелой, оригинальной и в то же время глубоко научной работы. Предлагает издать её отдельной книгой. Знаем мы вас. Сегодня ты похвалишь, а завтра придётся хвалить тебя. Кто же следующий?

А, Харламова! Тоже в тени оставаться не хочет. Её я, слава богу, тоже знаю как облупленную. Правда, не с детского садика и не со школы, а с института. От таких лучше держаться подальше. Ко всем с нравоучениями лезет. Весь мир воспитывает. Корчит из себя образцово-показательную, а у самой - второй муж, да ещё, говорят, любовник есть. Господи, как они все мне надоели! Куда ни плюнь - везде одни чудовища. Ни одного человеческого лица нет. Как я теперь понимаю Гойю, когда он свои "Каприччиос" создавал! Сначала глянешь - вроде люди. А присмотришься повнимательнее - и вздрогнешь... И за что я среди них мучаюсь? А деться некуда. Везде так, хоть на Марс лети.

Мне тоже выступать предстоит. Никуда не денешься. Положено так. Встаю я и, полная ещё не остывшего негодования, громко заявлю: "Уважаемые товарищи! Я очень рада, что все вы так высоко оценили мою скромную работу. Своей защитой я обязана нашему замечательному коллективу, который меня поддерживал столько лет. Ничего, кроме хорошего, я от вас не видела. Когда я болела, местком ежегодно добивался для меня льготных путёвок в Крым. Когда мои дети выросли, мне дали трёхкомнатную квартиру, чтобы создать лучшие условия для работы. А когда диссертация была близка к завершению, мне предложили годичный творческий отпуск. Я всегда получала самые деловые и доброжелательные советы от каждого, к кому бы ни обращалась. Особую благодарность хотелось бы выразить моему руководителю, Николаю Григорьевичу Уткину, который ..." И пошло-поехало. А в заключение говорю: "Дорогие товарищи! Разрешите от всей души пригласить вас сегодня ко мне на чашку чая в честь этого знаменательного дня. И знайте, любой отказ нанесёт мне непоправимую травму, ведь вы прекрасно знаете, что дороже вас, моего любимого коллектива, у меня в жизни ничего нет!"

4. Жизнь прекрасна, а, главное, удивительна:

Все люди - братья

В шесть часов зазвонил будильник. Значит, Борису сегодня опять в первую смену. Ничего не поделаешь. Придется вставать, всё равно больше не заснуть! А Лена так мечтала отоспаться - ведь у нее сегодня отгул. Хотя, пожалуй, можно еще с полчасика поваляться.

Лена лежала с закрытыми глазами и ей было так тепло и уютно, что хотелось пролежать так всю жизнь. А в это время Борис умывался и обтирался в ванной. Потом он чистил зубы и полоскал рот эликсиром - по квартире распространился резкий запах, который Лена просто терпеть не могла. Потом Борис пошел в туалет. Бедный Борис, несмотря на молодость и спортивный вид, страдал запорами. И Лене каждый раз было его очень жалко. Судя по запаху, сегодня опять ничего не вышло. Потом Борис не менее получаса делал зарядку. Он долго топал ногами (бег на месте), приседал, стучал стулом и палкой (какие-то сложные упражнения со вспомогательными предметами). На завтрак он, как всегда, пил кофе, хотя Лена много раз его предупреждала, что чай, особенно зеленый, гораздо полезнее. Наконец хлопнула дверь и Лена поняла, что Борис ушел.

От запаха кофе у Лены пробудился аппетит. Она вылезла из-под одеяла и пошла на кухню, чтобы взять яблоко. Машинально глянула в окно и обомлела. В подъезд, с чемоданчиком в руке, входил Борис! Он возвращался с ночной смены. Значит, Лена всё перепутала. Будильник в шесть часов зазвонил не у Бориса, который жил этажом выше, а у Кормилицыной, которая тоже жила выше, но через этаж! Ну и чудеса! Неужели Кормилицына снова решила похудеть и опять взялась за зарядку? Впрочем, у неё всё равно ничего не выйдет, это же ясно всему дому. Слишком мало воли. Ведь в этом году она начинала всё это уже шестой раз...

Ничего не произошло. Просто Борис вернулся с работы домой - и всё. Но Лену ни с того ни с сего вдруг охватил панический ужас. Целый год, с тех пор как она услышала это кошмарное известие, она боролась с собой, уговаривала себя, что ничего страшного не произойдёт, живут же люди... и так далее. Она уже почти успокоилась и вот на тебе! Ужас, тоска и отчаяние снова охватили её. Потому что неумолимо приближался этот страшный день, до него оставалось уже меньше года. В этот день всех жильцов переселят в другой дом - с улучшенной планировкой и отличной звукоизоляцией. А старый дом, в соответствии с генпланом, пойдет под снос. И это будет самый ужасный день в её жизни. Потому что тогда уйдут из её жизни и серьёзный Борис, и толстая Кормилицына, и склочная семья Сидоровых слева, и чокнутая старуха Топоркова снизу и многие-многие другие люди, живущие вокруг. И вот тогда-то наступит полное, окончательное одиночество, которого Лена уж точно просто не вынесет!

Казино.

После завтрака, как и всегда за последние двенадцать лет (кроме выходных и праздничных дней), Эра Львовна принялась за своё любимое дело: удобно расположившись в протёртом и продавленном, но от этого ещё более уютном кресле, блаженно вытянулась и взяла в руки телефонную трубку. Телефонные книги, выпущенные за эти двенадцать лет, лежали рядом на журнальном столике. Но они были не нужны. Все телефоны Эра Львовна давно знала наизусть.

Каждое утро перед Эрой Львовной, как перед шахматным игроком, вставала одна и та же проблема: с какой фигуры начать и какой сделать ход? Эра Львовна заколебалась: начать ли с младших служащих, с "пешек", или сразу позвонить "самому"? Сегодня, впрочем, как и почти всегда, она начала "снизу".

"Николай Иванович вышел в соседний отдел, вернётся минут черед пятнадцать". "Нина Борисовна заболела, опять камни в почках, придётся позвонить через недельку". "Раиса Петровна в отпуску, поэтому по всем вопросам обращайтесь к Николаю Ивановичу". Круг замкнулся.

Стандартное начало. Такие ходы - Николай Иванович - Нина Борисовна - Раиса Петровна и опять Николай Иванович - за эти двенадцать лет повторялись многократно. Однако пятнадцать минут прошло, можно начать всё сначала...

"Николай Иванович вышел в соседний отдел, позвоните минут через двадцать. А вообще-то можно обратиться к Раисе Петровне. Как, она в отпуску? Странно, а я и не знала. Тогда звоните Егорову".

"Егоров на своещании, вернётся не раньше трёх". Так. И этот ход привёл в тупик. Пока что игра идёт одними пешками. Никто "самому" позвонить не предлагает. Конечно, через голову, прямо к начальству не обращаются! Так, ну пойдём снова с Николая Петровича.

"Николай Петрович только что приходил и опять вышел. А вы по какому вопросу? Так это к Егорову нужно. Или к Раисе Петровне. Их нет? Ну и что же, когда-нибудь будут..."

Итак, круг замкнулся снова. Что-то сегодня игра идёт вяло. Через двадцать минут можно снова позвонить Николаю Ивановичу, а пока для разнообразия и на "главного" выйти.

"Его нет. Уехал на объект, будет не раньше двенадцати" - ответила секретарша.

Интересно, какая у него секретарша? Блондинка, наверное. Крашеная. Как все сейчас. Смешно: голос её Эра Львовна узнала бы из тысяч других, а вот в лицо не видела никогда. Встретятся где-нибудь в магазине или прачечной и разойдутся как чужие. Конечно, когда-то голосок у неё позвочее был. Время идёт. Наверное, как все секретарши, красится, мажется, молодится. Наверняка, курит. Видно, незамужняя. И бездетная. За все годы ни разу бюллетень не брала и в декрете не была. А вот Нина Борисовна два раза умудрялась. Детям её сейчас пять лет и восемь. У неё первый мальчик, а вторая девочка. Андрюша и Наташка. Лет пять назад, как ни позвонишь, всё отвечали: "Она на бюллетене, опять Наташка простудилась". А теперь говорят: "Звоните на следующей неделе. Андрюшка ногу вывихнул. Опять на космонавта тренировался и со шкафа прыгал".

Двенадцать лет назад у Эры Львовны начал протекать туалет. Сначала она по нивности пришла в ужас и только потом поняла: что Бог ни делает - всё к лучшему. Благодаря протекающему таулету, её жизнь одинокой пенсионерки наполнилась новым содержанием. А самое главное - она вышла в Большой мир. Сначала Эра Львовна простодушно обратилась в ЖЭК (жилищно-эксплуатационную контору). Сантехника обещали прислать со дня на день. Дни вылились в недели, а потом и в месяцы. Здесь было двенадцать вариантов: болен, в отгуле, в командировке, в отпуску, в запое. Потом уж Эра Львовна догадалась, что все первые пять вариантов, по существу, означают одно и то же. И далее: на другом объекте, уже давно к вам вышел, поехал за материалами, у начальника, устраняет аварию, уволился, вышел на пенсию...

Шло время и Эра Львовна становилась менее наивчной и более коммуникабельной. ЖЭК давно стал для неё пройденным этапом. Она поднялась до Управления. Это было гораздо интреснее. Такая солидная организация не шла ни в какое сравнение с ЖЭКом! Талантливая Эра Львовна быстро постигла тайны его структуры и штатов, выяснила состав служащих. Работало в нём не более сорока человек. В отличие от жэковского дяди Васи, это были интеллигентные люди, общение с которыми не только согревало душу, но и многое дало Эре Львовне. Теперь она всегда была в курсе мод, книжных новинок и светских новостей из жизни артистов.

Жизнь каждого сужащего Эра Львовна узнала досконально всего-то за каких-нибудь пять лет. Она не делала никаких записей. Все данные, как в банке памяти ЭВМ, посепенно накапливались и пополнялись у неё в голове и всплывали в нужный момент для поддержания душевной беседы. По голосу собеседника она всегда чувствовала, кто сегодня получил премию, а кто - выговор, кому сделали предложение, а кто поскандалил с мужем. За эти годы многие родили, развелись, некоторые вышли на пенсию, а кое-кто даже умер. Она знала, кто из служащих любит зимний отпуск, у кого сын двоечник, кто и чем болен, что подарили на юбилей начальнику отдела. В конце-концов белых пятен не осталось и Управление ей просто надоело. К счастью, туалет всё ещё протекал...

Тогда Эра Львовна вышла в Высший свет: она достигла Министерства. Вот это был простор! Эра Львовна вращалась в министерских кругах уже седьмой год, но не думала, что это ей когда-нибудь надоест: огромные штаты, частые передвижки, загадочные, неуловимые люди...

За эти годы в Министерстве было сорок свадеб, восемьдесят разводов, двадцать инфарктов. Десятерых проводили на пенсию, но приняли двадцать новых сотрудников. Однажды из-за неисправности электрического чайника даже приключился маленький пожар. Один сотрудник погиб в автомобильной катастрофе. Двое детей поступили в МГИМО. Много было интересного, непредсказуемого, прямо как в кино или детективном романе!

За эти годы Эра Львовна много раз говорила со всеми сотрудниками Министерства, кроме "самого-самого". И теперь её заветной мечтой, её сверхзадачей стало услышать голос "самого", понять его характер, представить себе его лицо, узнать его жизнь. Это, наверняка, самая интересная жизнь, какую только можно себе представить - ведь "он" такой большой человек!

Услышать его голос - значит сложить самый трудный пасьянс, который сходится один раз из тысячи. Каждое утро Эра Львовна загадывала: "Если сегодня "он" ответит, то я угадаю все шесть цифр в спортлото".

Пока что за все эти годы "он" не взял трубку ни разу. А ведь целых четыре года ушло только на то, чтобы узнать его прямой телефон. Тут было два варианта: либо телефон занят часами, либо никто не брал трубку. Видимо, это был телефон не того цвета, который надо брать немедленно...

Не веря удачу с "самим", Эра Львовна предпочитала начинала день с "пешек". Ведь если "он" не отвечал с самого утра, то портилось настроение и дальше играть становилось неинтересно. Никакой надежды угадать все шесть номеров спортлото! День пропадал впустую. А развлекаться с "пешками" можно до самого вечера, при этом всё время, как у последнего игрока в казино, остаётся шальная надежда: а вдруг именно сегодня ей неслыханно повезёт?

После обеда, уловив наконец самых неуловимых, Эра Львовна решила выйти на "самого". Разговоры с сотрудниками прошли неинтересно: они перекидывали её, как мячик, друг другу до тех пор, пока кто-нибудь снова не выходил на пятнадцать минут, уезжал на совещание, в отпуск, в командировку и так далее. Таковы были правила игры и Эра Львовна хорошо их усвоила. Мимоходом она узнала сегодня, что Рита купила новую кофточку, Егорову начальник отпустил на целый день в связи с переездом на новую квартиру, а Кира Семёновна поехала за подарком на своё сорокалетие.

Ещё раз услышав от секретарши, что "он обязательно будет через полчаса", Эра Львовна наконец-то набрала его прямой номер. Сердце её билось, как у игрока, испытывающего последний шанс. А что, если сегодня? Именно сегодня, впервые за много лет, он поднимет трубку и ответит баритоном (басом, тенором, меццосопрано): "Вас слушаю!" С одной стороны - этого просто не может быть, потому что не может быть никогда. С другой стороны - это должно когда-нибудь случиться. И тогда она ему расскажет всё: всю свою жизнь, страхи, сомнения, надежды. Хоть раз в жизни расскажет кому-нибудь о себе, и такую воможность и право ей даст протекающий туалет. "Он" не бросит трубку, "он" будет вынужден выслушать её до конца - положение обязывает. А когда выслушает - поймёт, проникнется сочувствием и отдаст приказ починить ей туалет немедленно. И, кто знает, может быть, в его лице Эра Львовна найдёт себе хорошего друга, которого у неё не было никогда. Тогда Эра Львовна прекратит звонить кому попало. Она будет звонить только ему. Очень редко, раз в месяц, но и этого вполне достаточно, чтобы стать счастливой. Ведь она понимает, как человек занят, она не нахалка какая-нибудь! И, кто знает, может быть, он тоже будет ждать её звонков, чтобы отвлечься от своих обязанностей - ведь министры тоже люди и они так одиноки!

На том конце провода прозвенел длинный звонок. Второй. Третий, Четовёртый. Пятый. Конечно, как всегда. Не на что надеяться! И вдруг в трубке раздалось: "Вас слушаю!"

Но было уже поздно. Какие-то доли секунды Эра Львовна ещё слышала отзвуки его голоса, но рука её АВТОМАТИЧЕСКИ положила трубку на рычаг. Ведь она делала это движение много лет подряд Кроме выходных и праздничных дней. Ежедневно звонила "ему" и через несколько секунд ВСЕГДА клала трубку. Потому что телефон был занят или никто не отвечал. Условный рефлекс - дело серьёзное...

Поздно рвать на себе волосы. Всё слишком поздно. Эра Львовна точно знала: позвони она снова - телефон будет занят или никто не ответит. И это уже навсегда.

Эра Львовна на пенсии уже давно. У неё больное сердце, плохая печень, слабые почки. У неё подагра, глаукома, гипертония и масса других болезней. Она и не думала прожить так долго. И не прожила бы, не будь этого протекающего туалета. Ведь когда у человека есть цель жизни - он становится сильнее. А теперь всё кончено ижить больше не имеет смысла.

А как обстоят дела у Вас? Да, лично у вас? Хорошо, говорите? И муж есть, и детки? И даже машина? Поздравляю от всей души!

А туалет в порядке? Не знаете?! Пора бы знать, ведь Вам тоже скоро на пенсию. Даже если и не скоро, то всё равно скоро. Идите и немедленно посмотрите. Протекает, конечно? Я так и думала. Вот ведь и иностранные корреспонденты без конца пишут, что у нас в стране ни одного не протекающего туалета нет. Так что пора вызывать сантехника и Вам.

Господи, и в кого только он уродился такой ленивый!

И ведь всю жизнь Пит был таким безалаберным. Вот, например, пятнадцать лет тому назад. Когда ему предстоял ответственнейший экзамен. Он себе преспокойненько смылся из дома. В то время как вся семья просто лежала в обмороке. Никто и ума не мог приложить, куда же это он подевался. Пока, наконец, не сообразили, что он сбежал к деду. Оказывается, они оба преспокойненько читали себе сказки Андерсена. А дед, разумеется, ничего даже и не слыхал ни о каком экзамене. С криком увели Пита от деда и заставили в сотый раз повторить все стишки, все песенки, все загадки и скороговорки, которые он выучил.

Слава богу, что тогда его все-таки приняли в этот элитный детский садик. Лучший во всем городе. Откуда потом, сделав небольшое усилие, он мог бы уже гораздо легче попасть в лучшую школу. Где преподавание ведется на этрусском языке, к тому же, изучаются икебана, экстрасенсорика, гимнастика йогов и многие другие столь же необходимые предметы, знание которых дает неоспоримое преимущество школьникам в дальнейшей жизненной борьбе. А, главное, процент поступивших в университет в этой школе в 2,5 раза выше, чем во всех остальных школах города.

Но самое ужасное было в том, что Пит никогда не хотел сделать этого самого минимального усилия. Как будто его будущее не имело к нему никакого отношения. Как будто это не ему предстояло бороться за своё место в жизни. Каждый раз, когда наступал какой-нибудь решающий момент в его жизни, Пит предпочитал убегать к деду. Дед был для него чем-то вроде песка для страуса. Это еще можно было как-то понять. Но самое удивительное состояло в том, что Пит нередко убегал к деду и просто так. А ведь спрашивается, что может дать ребёнку выживающий из ума малограмотный старик? Абсолютно ничего, кроме каких-нибудь дурацких историй. В то время как родители вооружают его самым необходимым для предстоящей жизненной борьбы. Они нанимают ему дорогостоящих репетиторов для максимального развития интеллекта и тела. Они стремятся к тому, чтобы Пит был не только не хуже, но даже намного лучше других. Ведь чем большего он достигнет сначала, на старте, тем меньше усилий ему придется затрачивать потом - когда ему самому придется вкладывать всё в обучение собственных детей. Ведь всё в жизни определяется конкурентоспособностью каждого человека. А в этом отношении у Пита по сравнению с большинством других был выигрышный исходный пункт: его родители. Которые сами добились в жизни немалого и смогли нанять ему лучших репетиторов. Которые подготовили его в лучший детский сад, в лучшую школу, а затем и в лучший университет.

Питу только и оставалось что приложить самому лишь небольшое усилие, чтобы помочь родителям, а, главное, помочь самому себе. И вот этого самого усилия он каждый раз и не хотел делать. Его лень и безволие были просто патологическими. Господи, и в кого только он уродился такой ленивый? Не иначе, как тут сказывалось влияние деда. Ведь дед всю жизнь так и прожил, не заботясь ни о чём. Ни о себе, ни о своём сыне. Жил, как бог на душу положит. Не достиг никакого положения в обществе. За всю жизнь только и сделал, что произвел на свет сына. Но не подумал дать ему приличное образование. И всего, чего достиг отец Пита, он добился собственными руками, отталкиваясь почти что от нуля. Но у него-то уж, слава богу, достаточно развито чувство ответственности за собственного ребенка. И он делает для Пита все, что может и даже больше того. А остальное зависит только от самого Пита. И это, конечно, самое ужасное.

К счастью, когда Пит пошел в школу, дед переселился в отдалённый район, потому что в прежнем, элитарном районе, жильё стоило слишком дорого. А деду, с его небольшой пенсией, приходилось, конечно, очень и очень экономить. Вы, может быть, думаете, что после этого Пит хоть немного образумился? Ничего подобного! Другие в это время занимались фигурным катанием и верховой ездой, малайским языком и сольфеджио, гольфом и высшей математикой - чтобы вырваться вперед, на лучшие, более выгодные позиции в предстоящей конкурентной борьбе при поступлении в институт. А Пит, после уроков преспокойно садился в такси и ехал к деду. Хотя это ему категорически запрещалось. И эти два безответственных существа преспокойно убивали время друг с другом. Они играли в шахматы, шли в лесок, валялись на траве или тупо глазели на рыбок в аквариуме. В то время как кругом жизнь неслась с быстротой света и потеря одного дня, даже одного мгновения, для современного человека просто невосполнима. Но эту очевидную для всех истину вбить в голову Пита было совершенно невозможно. Учился он неважно, забросил икебану, прогуливал занятия по высшей математике, рисовал хуже всех в классе и постоянно получал двойки по иностранным языкам.

Слава богу, что дед вскоре переехал в ещё более дешёвый, а, значит, и более отдаленный район и ездить к нему стало совсем неудобно. Но, тем не менее, там, где не надо, Пит вдруг проявил неизвестно откуда взявшуюся у него силу воли. Как минимум раз в месяц он бросал всё и ехал к деду, заявляя при этом, что он, видите ли, скучает без него. Его не волновало, что в их доме в этот вечер, например, собирались интересные и нужные люди, от которых зависело очень многое. Питу, как настоящему дикарю, было на это совершенно наплевать. Ему было наплевать, что родители делали на него важнейшую жизненную ставку. Что ему надо чего-то достичь не только для себя, но и для того, чтобы потом, в свою очередь заботиться о своих будущих детях. Он просто чихал на это всё, чихал на родителей и на их гостей. Хотя многих из них приглашали только потому, что в будущем они могли кое-что сделать для Пита.

Не реже одного раза в месяц Пит всё-таки садился в такси и мчался к деду. Его не останавливало то, что дед теперь жил в старом вонючем доме, да ещё и на пятом этаже, куда приходилось лезть пешком, так как дом без лифта стоит дешевле. Нередко деду было просто нечем накормить внука, но Пит, тем не менее, мог проторчать у него целый день.

Когда деньги совсем потеряли свою цену, деду пришлось отказаться ещё от телефона и от газа. А месяцев через пять - от воды и электричества. Обедать он ходил в соседнюю столовую для бездомных, а на завтрак обходился одной только булочкой и стаканом воды. Ужинать же он перестал давным-давно, так что ему не пришлось отвыкать от ужина. Было даже удивительно, как он существует на свою пенсию. Каждый день он приносил из столовой два литра воды в пластмассовом бидончике и она служила ему и для питья и для хозяйственных нужд. Но, несмотря на убогое существование деда, Пита все равно, непонятно почему, так и тянуло к этому примитивному, малообразованному человеку.

У деда не было ни ванной комнаты, ни туалета, здесь негде было даже вымыть руки. А вечером его комната погружалась в темноту. Впрочем, и в темноте дед прекрасно ориентировался, потому что помнил расположение каждого предмета. И вот они двое, дед и внук, сидели часами в этой вонючей, темной комнатке и не было в мире никакой силы, чтобы заставить Пита пораньше вернуться домой и сесть за учебники.

Вероятно дед рассказывал Питу какие-нибудь дурацкие истории времен своей безалаберной молодости. И Питу по неразумению нравилось их слушать. Родители подозревали даже, что Пит тайком восхищался дедом и завидовал его былой жизни без высшей математики, фигурного катания, престижного детского садика и круга обязательных знакомств. Самое ужасное было в том, что и Пит, несомненно, тоже многое рассказывал деду. Такое, о чём он никогда и ни за что не поделился бы с матерью или отцом. Хотя они вкладывали в Пита буквально всё, а дед никогда не сделал для него ничего. Оставалось надеяться только, что Пит когда-нибудь с годами поумнеет и одумается. Скандалы и взбучки лишь ожесточали его и ещё более отдаляли от родителей, так что их пришлось прекратить.

Как ни странно, но после школы, несмотря на всю свою лень и безответственность, Пит всё-таки поступил в университет. Но и тут из него, конечно, не вышло бы ничего, если бы он не влюбился. И, слава богу, очень удачно. Дело было даже не столько в том, что девушка оказалась одного круга с Питом. Хотя ему, конечно, ничего не стоило влюбиться в какую-нибудь учительскую дочку или племянницу кондуктора! А в том, что девушка попалась вполне рассудительная. Она быстренько разъяснила Питу то, чего ему до сих пор не могли разъяснить его родители, хотя и бились с ним всю жизнь. Что ему надо усердно трудиться, чтобы попасть на хорошее место после окончания университета. Что им нужны свой дом, мебель, приличные доходы. Чтобы жить не хуже других и дать образование детям. А для этого надо, сцепив зубы, пробиваться вперед, иначе тебя тут же обойдут другие. И тогда Питу даже и думать не стоит о ней. Она не создана для брака с неудачником.

И Пит, сцепив зубы, начал работать. Он засел за учебники, он просто вгрызался в них и совершенно неожиданно стал одним из лучших студентов. И по окончании университета у него уже было несколько выгодных предложений от разных фирм. Пит женился и вскоре, действительно, смог купить себе дом в кредит. Причём такой прекрасный особняк, который обычно бывает у людей с положением годам к пятидесяти, а не у молодожёнов. Брак оказался на редкость удачным и Пит, снова сцепив зубы, начал уверенно идти вверх по служебной лестнице. Хотя это ему, собственно, было совершенно безразлично. Просто этого хотела его жена.

Слава богу, теперь все волнения за Пита остались позади. Как говорят, женился - остепенился. Да, действительно, и пора уже! Теперь ему не до глупостей. Делом заниматься надо. Ведь и сам уже скоро отцом станет. А о побегах к деду все давно позабыли. Да и сам Пит, конечно, тоже. Если кто и помнит, так, может быть, только один дед. Впрочем, тоже неизвестно. Ведь уже сколько лет как никто о нем ничего не слыхал. Так что, вполне возможно, что его давно уже и в живых-то нету...

Синенькие птички.

Володе Петрову было семнадцать лет. Он только что кончил школу, правда не с золотой, как надеялся, а всего лишь с серебряной медалью. Он мечтал поступить в авиационный институт и за это, наверное, отдал бы полжизни. И, поступив, наверное больше никогда и ничего не хотел бы - ведь поступление решает всю будущую судьбу!

Когде же он, несмотря на громадный конкурс, всё-таки, действительно, поступил, то довольно скоро начал волноваться о своей будущей работе. Лишь бы только найти приличное место, то, пожалуй, больше ничего и не надо! Слава богу, ему удалось найти хорошую работу и теперь вся дальнейшая судьба зависела только от него самого.

Конечно, получить специальность, найти своё место в жизни - это прекрасно. Но в наше время этого слишком мало. Это ещё не приносит счастья. Каждый приличный человек должен защититься. Хотя это и стоит многих лет тяжкого труда, бессонных ночей и отказа от личной жизни. Но зато после этого человек может быть по-настоящему счастлив до самой смерти.

Володе Петрову было тридцать лет, когда он защитился. Настала пора подумать о личной жизни. Ведь без любви - какое же может быть личное счастье! И хотя за Танечкой ухаживали многие, вышла она всё-таки за Володю.

Она оказалась прекрасной женой, хотя и постоянно разъезжала по командировкам. Поэтому Володя в основном готовил себе сам. Однако она была ужасно вспыльчивой и часто совершенно безо всякого повода устраивала сцены. К тому же тратила все деньги на наряды. Но зато она была красавица и все завидовали ему. А какой у неё характер - это ведь никого не касалось...

Если уж обзавёлся семьёй, то приходится думать и о приличной квартире. Иначе о какой же счастливой семейной жизни можно мечтать. Конечно, платить за кооператив ползарплаты в течение пятнадцати лет несколько грустно, но ведь Владимир Иванович Петров прекрасно знал, что он ничуть не хуже других, чтобы мучиться с женой и дочерью в однокомнатной.

Если есть ребёнок, то приходится влезать в долги, чтобы купиь автомобиль и дачу. Ведь для ребёнка это крайне необходимо. А когда будет всё это - то уж больше и беспокоиться не о чём. Но вот если бы его ещё и назначили начальником отдела - то это и вообще предел мечтаний!

Владимиру Ивановичу было пятьдесят лет, когда его назначили начальником отдела. Это было прекрасно! Но, боже мой, какая ответственность! В отделе подобрались одни тупицы, а за срыв заказа отвечать ему одному! А ведь им своей головы не приставишь. Господи, ну её к чёрту, эту ответственность! И оклад высокий не нужен. Что может быть лучше спокойной жизни? Дотянуть бы до пенсии, а там и гора с плеч свалится. Занимайся, чем хочешь, сам себе хозяин, ни за кого не отвечаешь, никуда не бежишь, не рвёшься, только о своём здоровье и думаешь...

Владимиру Ивановичу было шестьдесят лет, когда его проводили на пенсию. Как только он вышел на пенсию, он сразу же пришёл домой и огляделся. "Господи, и зачем мне мне всё это было надо?" - подумал он. "Жена, автомобиль, аспирантура, должность, дача? Как бы счастливо я жил без всего этого. Просто, мудро, красиво, естественно. И здоровье бы сохранил. А то рвался всю жизнь неизвестно для чего". И он заплакал. И ему страстно захотелось, чтобы ему снова было семнадцать лет. Когда он в первый и последний раз в жизни был счастлив, но не догадывался об этом. Единственное, чего он боялся, что тогда ему снова захотелось бы поступить в авиационный институт. И тогда всё началось бы сначала. А ему всё это ужасно надоело. Поэтому он сел и начал мечтать. Он мечтал о том, что у него, несмотря на слабое здоровье, в отличие от всех знакомых, никогда не будет ни рака, ни инфаркта, ни камней в печени. И что он умрёт быстрой и лёгкой смертью. Он верил, что именно так и произойдёт. Ведь до сих пор ему везло - пока что все его желания сбывались. Недаром же его всю жизнь называли счастливчиком!

День как день.

Утром Симония проснулся с ощущением того, что всё ему надоело до чёрта. К сожалению, была среда и надо было идти на работу. Как вчера, как позавчера, как в прошлом месяце, в прошлом году и как вообще вот уже пятнадцать лет подряд. До пенсии далеко и до отпуска - тоже.

У подземного перехода какая-то старушка с узлами безуспешно пыталась перейти улицу. Приезжая, конечно, не догадывается, что переход - под землёй. Все вокруг хороши, нечего сказать: полно народа, но никто и не думает помочь - переход показать, узлы поднять. А ведь многие идут вразвалочку, никуда, бездельники, не торопятся. Если бы Симония не спешил на работу, он бы ей помог. Обязательно. И переход показал, и на ту сторону отвёл. Только вот опаздывать никак нельзя. Времени впритык. Вчера на пятнадцать минут опоздал. Позавчера на десять. И так начальник уже косится.

В институте всё было как обычно. Захаров сразу же взял полтинник до получки. Бывают же такие люди! И зарплата у него не меньше, и детей нет, а вечно до получки дожить не может. И не дать неудобно. Тогда больше никогда растворимого кофе не достанет.

Татьяна, как всегда, пошла примерять кофточку, которую ей кто-то предложил. Хоть бы однажды увидеть её за работой! Зато никогда не опаздывает. Но толку от неё на работе никакого. Если сама этого не понимет, то хоть сказал бы ей кто-нибудь, что-ли. Как будто глаза у всех повылазили. Никому и дела нет. Конечно, Симония сказал бы и сам. Обязательно. Да только обидится она. Тут-то от неё какой-нибудь гадости и жди. Смоется, напимер, Симония с работы пораньше, а жена как раз в отдел и позвонит. Тут-то Татьяна и "забудет", что Симония "на совещание ушёл". Баба она злопамятная, с женой тогда век не разберёшься. Поедом съест. Лучше уж не надо...

Сегодня не смоешься. И начальство на месте, и заседание отдела в три часа. Симонии выступать придётся. Не хочется, а придётся. Не любит он душой кривить, как другие, вот в чём дело! Другому белое чёрным назвать раз плюнуть. А он не такой. Ему неприятно. Дёрнул чёрт директора именно ему эту работу навязать! И работа, как назло, паршивая. А директор намекнул, что от института положительный отзыв требуется. Придётся расхваливать, говорить, что и на докторскую тянет.

Если бы речь о чём другом шла, Симония просто отказался бы. Ни за что душой не покривил бы. Но ведь у него самого защита на носу. Да и сам директор просил! А от него зависит всё: премии, отпуска, годовой план, спокойная жизнь, командировки, публикации, отгулы и работа на овощной базе. Значит, этот отзыв - почти что вопрос жизни и смерти. И выбора нет. Ведь Симония не самоубийца. Но лучше бы всё-таки Синицыну дали. Ему, что ругать, что хвалить - без разницы. Что надо, то и сделает. Тем более, что у самого никакого научного уровня нет. И совести, кстати, тоже. Так, жулик от науки.

Такие, впрочем, неплохо устраиваются. Синицын, например,на троих четырёхкомнатную квартиру в кооперативе отхватил. Ему, конечно, не до науки. Сколько лет уже квартирными махинациями занимается, из правления не вылезает. Ни одной научной публикации нет. Если бы в институте народ попринципиальнее был, никто бы с ним даже и разговаривать не стал. Просто удивительно, до чего здесь публика беспардонная. Каждый только о своих делишках и думает. А на науку всем наплевать. Трудно с такими работать. Белой вороной себя чувствуешь. Потому что совсем другой. Да ничего не поделаешь, никуда не денешься. С волками жить - по-волчьи выть.

Когда-нибудь Симония доставит себе удовольствие. Обязательно. После защиты, напрмер. Скажет Синицыну всё, что о нём думает. Но пока, к сожалению, придётся его в ресторан пригласить. Может быть, у него в кооперативе какая-нибудь трёхкомнатная освободится... Для себя Симнония и хлопотать бы не стал. Да ведь он не один. У него жена, дочь. О них приходится думать. А если только о себе - это уже эгоизм называется.

Заседание отдела шло как обычно. Симония сидел рядом с Незванцевой. Омерзительная баба. Но может пригодиться годика через два. Когда дочка в институт поступать будет. Ради дочери можно пойти на всё. А тут, тем более, всего лишь иногда достать билеты в Большой или, в крайнем случае подарить французские духи. Это ведь, если подумать, просто пустяки.

Аспирантка Ершова даже на заседании строит глазки Виктору Павловичу. Ему, пожалуй, от неё не отвертеться. Хватка у неё железная. И ведь умница, красавица. А дрянь. Виктор Павлович - её руководитель и пока что ей очень нужен. Да, девица ещё та. У неё, наверное, с пелёнок никаких нравственных устоев нет. Такая по трупам в науку войдёт. Надо как-нибудь поухаживать за ней. Должна клюнуть. Такими, как Симония, швыряться не стоит - тоже когда-нибудь может пригодиться.

Работу, конечно, к защите благословили. Хоть бы кто-нибудь выступил и правду сказал. На это их нет. Особенно Бойко старался. Грустно на этих жучков смотреть. Да ничего не поделаешь! Нельзя же быть белой вороной - заклюют.

Из института Симония постарался выйти вместе с Бойко. Чтобы сказать ему всё, что он думает. О строительстве гаража, в чём только Бойко и может ему помочь. С учётом того, конечно, что через жену Симонии можно к спецполиклинике прикрепиться. А это в наше время кажому нужно. Не зря ведь говорится: было бы здоровье, а остальное купим.

Симония возвращался домой совсем разбитый. За день он провернул уйму дел. Договорился с Томочкой о новой встрече. Позвонил Ершову насчёт нитролака. Поймал Свиридову и уговорил дать положительный отзыв на его статью. Пообещал Розе Павловне хорошего репетитора по математике найти, а внучку Раисы Григорьевны в английскую спецшколу устроить. Всего и не упомнишь. До того замотался, что голова кругом идёт.

И, словно наваждение, у перехода снова заметалась старушка с узлами. Только теперь уже на другой стороне. Неужели та самая, утрешняя? До ужаса на неё похожа! И всем, разумеется, на неё наплевать. Идут себе мимо. Если бы Симония не устал до чёрта - сам бы её перевёл, да ещё и узлы нести помог. Да только сил уже нет. Вот в другой раз он так и сделает. Обязательно. А уж когда на пенсию выйдет - то и вообще начнёт жизнь сначала.

Этапы светлого пути...

Лето. Жарища. Безлюдье. Помойка. Мухи. Двор. Кухарка. Улица. Домики. Пролётка. Скукота. Самара. Россия.

Осень. Ливень. Безлюдье. Помойка. Тараканы. Двор. Бельё. Улица. Домики. Революция. Тверь. Россия.

Зима. Морозище. Безлюдье. Помойка. Воробьи. Двор. Бездомники. Барак. Гражданка. Ростов. Россия.

Весна. Грязища. Безлюдье. Помойка. Мухи. Тараканы. Воробьи. Крысы. Бездомники. Двор. Барак. Разруха. Продразвёрстка. ВЧК. Смоленск.

Лето. Жарища. Безлюдье. Помойка. Мухи. Тараканы. Воробьи. Крысы. Вороны. Двор. Барак. Продналог. ВКПБ. Курск.

Осень. Ливень. Безлюдье. Помойка. Мухи. Тараканы. Воробьи. Крысы. Вороны. Двор. Домишки. Трупы. Голодомор. ГПУ. Пенза. СССР.

Зима. Морозище. Безлюдье. Помойка. Воробьи. Крысы. Вороны. Двор. Домишки. Общежития. Казармы. Бараки. Коллективизация. НЭП. Владивосток. СССР.

Весна. Грязища. Безлюдье. Помойка. Мухи. Тараканы. Воробьи. Крысы. Вороны. Домишки. Общежития. Казармы. Бараки. Индустриализация. Пермь. СССР.

Лето. Жарища. Безлюдье. Помойка. Мухи. Тараканы. Воробьи. Крысы. Вороны. Улицы. Дома. Общежития. Казармы. Бараки. Автомобили. ДОСААФ. Пятилетка. Москва.

Осень. Ливень. Безлюдье. Помойка. Мухи. Тараканы. Воробьи. Крысы. Вороны. Кошки. Улицы. Дома. Общежития. Казармы. Бараки. Война. Генералиссимус. Самара. СССР.

Зима. Морозище. Безлюдье. Помойка. Воробьи. Крысы. Вороны. Двор. Домишки. Общежития. Казармы. Бараки. Подвалы. Разруха. Карточки. Тверь. Соцлагерь.

Весна. Грязища. Безлюдье. Помойка. Мухи. Тараканы. Воробьи. Крысы. Вороны. Кошки. Двор. Домишки. Дома. Автомобили. Фабрики. Заводы. Пятилетка. Гулаг. Беломорканал. КГБ. Генсек. Ростов. СССР.Соцлагерь.

Лето. Жарища. Безлюдье. Помойка. Мухи. Тараканы. Воробьи. Крысы. Вороны. Кошки. Двор. Домишки. Дома. Пятиэтажки. Черёмушки. Автомобили. Оттепель. Реабилитация. Химизация. Шестидесятники. Кукуруза. Куба. Смоленск. СССР. Соцлагерь.

Осень. Ливень. Безлюдье. Помойка. Мухи. Тараканы. Воробьи. Крысы. Вороны. Кошки. Собаки. Двор. Домишки. Дома. Пятиэтажки. Автомобили. Застой. Маразм. Мир, мир, мир, весь мир. БАМ. Целина. Генсек. Социализм. Прага. Танки. Ян Палах. Империя зла. Курск. СССР. Соцлагерь.

Зима. Морозище. Безлюдье. Помойка. Воробьи. Крысы. Вороны. Кошки. Двор. Домишки. Дома. Пятиэтажки. Девятиэтажки. Автомобили. Перестройка. Гласность. Президент. Горбимания. Чернобыль. Вильнюс. Телецентр. Пенза. СССР. Соцлагерь.

Весна. Грязища. Безлюдье. Помойка. Мухи. Тараканы. Воробьи. Крысы. Вороны. Кошки. Собаки. Двор. Дома. Девятиэтажки. Высотки. Автомобили. Президент. Демократия. Чечня. Владивосток. Россия.

Зима. Морозище. Безлюдье. Помойка. Воробьи. Крысы. Вороны. Кошки. Собаки. Бездомники. Бомжи. Нищие. Двор. Домишки. Дома. Девятиэтажки. Высотки. Автомобили. Инфляция. Нищета. Пермь.

Весна. Грязища. Безлюдье. Помойка. Мухи. Тараканы. Воробьи. Крысы. Вороны. Кошки. Собаки. Бездомники. Бомжи. Нищие. Двор. Девятиэтажки. Высотки. Роллс-ройсы. Бутики. Пентхаус. Доллар. Капитализм. Обвал. Взрывы. Москва.

Лето. Жарища. Безлюдье. Помойка. Мухи. Тараканы. Воробьи. Крысы. Вороны. Кошки. Собаки. Бездомники. Бомжи. Нищие. Беженцы. Двор. Девятиэтажки. Высотки. Киллеры. Путаны. Доллар. Лукойл. Толлинг. Капитализм. Президент. Зачистки. Фугасы. Чечня. ФСБ. Монополии. Самара. Россия.

Зима. Весна. Лето. Осень. Зима. Весна. Лето. Осень... Помойки. Пентхаусы. Бутики. Помойки. Дворы. Бомжи. Кошки. Вороны. Мухи. Роллс-ройсы. Старухи. Кошолки. Нищие. Пирамиды. Реклама. Зачистки. Беженцы. Чечня. Беспризорники. Бриллианты. МГИМО. Свалка. Пентхаусы. Фашисты. Круизы. Помойки. Секонд-хэнд. Гуманитарка. Кошолки. Вороны. Мухи. Зачистки. Собаки. Дума. Реклама. Имидж. Пенсия. Киноплекс. Менеджер. Компьютер. Помойки. Сорос. Вороны. Мюзиклы. Крысы. Чечня. Митинг. Реклама. Боулинг. Монополии. Зачистки. Секс. Аборты. Секс. Секс. Секс. Секс. Шлюхи. Мерчендайзеры. Интернет. Топ-модели. Шлюхи. Секс. Секс. Секс. Доллар. Евро. Интим. Тёлки. Беспризорники. Вибратор. Президент. Наркоманы. Аборты. Секс. Секс. Секс. ФСБ. Фаллоимитатор. Пентхаусы. Бриллианты. Круизы. Мухи. Помойки. Супермаркеты. Пенсионеры. Старухи. Таджики. Прокладки. Гранты. Имидж. Имиджмейкеры. Чечня. Зачистки. Фугасы. Боевики. Реклама. Помойки. Секонд-хэнд. Бренд. Маркетинг. Путаны. Киллеры. Мюзиклы... Самара. Тверь. Ростов. Смоленск. Курск. Пенза. Владивосток. Пермь. Москва. Париж. Лондон. Чикаго. Сайгон. Земля. Марс. Венера. Юпитер. Сатурн, Галактика...

Приехали!

146