"Возвращение государя" - читать интересную книгу автора (Толкиен Джон Рональд Руэл)

Возвращение государяКНИГА ПЯТАЯГлава 1. МИНАС-ТИРИТГлава 2. СЕРАЯ ДРУЖИНАГлава 3. РОХАНСКИЙ СБОРГлава 4. ОСАДАГлава 5. ПОХОД РОХИРРИМОВГлава 6. ПЕЛЕННОРСКАЯ БИТВАГлава 7. КОСТЕР ДЭНЕТОРАГлава 8. ПАЛАТЫ ИСЦЕЛЕНИЯГлава 9. ПОСЛЕДНИЙ СОВЕТГлава 10. ЧЕРНЫЕ ВРАТА ОТКРЫВАЮТСЯКНИГА ШЕСТАЯГлава 1. ОРОЧЬЯ КРЕПОСТЬГлава 2. ЗЕМЛЯ ТЕНИГлава 3. РОКОВАЯ ГОРАГлава 4. КОРМАЛЕННСКОЕ ПОЛЕГлава 5. НАМЕСТНИК И КОРОЛЬГлава 6. ВСТРЕЧИ И ПРОЩАНИЯГлава 7. ДОРОГА ДОМОЙГлава 8. ДОМАШНИЕ НЕСТРОЕНИЯГлава 9. СЕРЕБРИСТЫЕ ГАВАНИ

Глава 5. НАМЕСТНИК И КОРОЛЬ

Над Минас-Тиритом витали страх и сомнение. Прекрасная погода, ясное солнышко — все это казалось насмешкой людям, каждое утро ожидавшим роковых известий. Их правитель сгорел заживо, государь Рохана пал и покоился в цитадели, а нежданно явившийся в ночи новообретенный король снова ушел на войну, бросив вызов столь мрачным и грозным силам, что не приходилось и надеяться одолеть их с помощью одной лишь отваги. И о нем не было никаких вестей. С тех пор как войска миновали Моргульскую долину и, держась в тени гор, двинулись на север, ни гонцы, ни даже слухи о том, что происходит на востоке, не достигали города.

Спустя два дня после ухода вождей Эйовин потребовала, чтобы сиделки принесли ей одежду. Не слушая возражений, он встала и, с рукой на льняной повязке, направилась к смотрителю Палат Исцеления.

— Я не могу лежать в праздности в столь тревожное время, — заявила она с порога.

— Но вы еще не поправились, госпожа, — возразил глава целителей. — Вас поручено выхаживать с особой заботой, и, как мне было сказано, вам не следует вставать еще целую неделю. Прошу, вернитесь в постель.

— Я здорова, — упорствовала Эйовин, — во всяком случае, телом. Даже левая рука не болит, хотя и не слушается. Но от тоски и безделья недолго заболеть снова. Я ничего не знаю, сиделки как воды в рот набрали. Что слышно о войне?

— Новостей нет, — потупился целитель. — Только и известно, что наши прошли Моргульскую долину, а командует всеми, как говорят, новый вождь, прибывший с севера. Он не только великий воин, но еще и врачеватель. Вот уж чудно, чтоб исцеляющая рука еще и мечом владела… Нынче в Гондоре такого не встретишь, хотя в старые времена бывало, если верить преданиям. Но мы, лекари, почитай только тем и заняты, что латаем дыры, оставленные мечами. Мне о мечах да воинах и слышать тошно; в мире и без того достаточно недугов и хворей.

— Войну начинают не по общему согласию, — молвила Эйовин. — Для нее хватит и одного врага. Не имеющие своих мечей беззащитны перед чужими. Или, по-твоему, народу Гондора следовало собирать травы, пока Темный Властелин собирает рати? Да и исцеленное тело не всегда благо, так же, как и смерть в бою, даже мучительная смерть от ран — не обязательно горе. Будь в этот мрачный час у меня выбор, я бы предпочла последнее.

Целитель удивленно воззрился на стройную высокую девушку — когда она обернулась к окну, выходившему на восток, глаза на бледном лице сверкнули, и здоровая рука судорожно сжалась в кулак. Он вздохнул и покачал головой.

— Неужто здесь не найдется для меня дела? — спросила она через некоторое время. — Кто сейчас управляет городом?

— Точно не знаю, — отозвался смотритель палат. — Такие дела — не моя забота. У рохирримов свой сенешаль, нашими воинами вроде командует Хурин. Но наместником в городе теперь по праву стал Фарамир.

— Где я могу его найти?

— Здесь, госпожа, в наших Палатах. Он был тяжело ранен, но уже идет на поправку. Правда, не знаю…

— Отведи меня к нему, — потребовала Эйовин. — Тогда и узнаешь.

Фарамир в одиночестве прогуливался по саду. Солнышко пригревало, он с удовольствием ощущал, как возвращается жизненная сила, но на сердце лежала тяжесть. Взор его то и дело обращался к востоку. Когда смотритель Палат окликнул его по имени, Фарамир обернулся и, увидев Эйовин, проникся глубокой жалостью, ибо понял, что она не только ранена, но и терзается беспокойством.

— Мой господин, — заговорил лекарь, — это Эйовин из Рохана. Она сражалась бок о бок с королем, получила тяжкую рану и была оставлена в Палатах под моим присмотром. Но она недовольна и потребовала встречи с вами.

— Пойми правильно, наместник, — обратилась к Фарамиру Эйовин. — Если я недовольна, то отнюдь не лечением и уходом. В Палатах обо мне заботились так, как может лишь мечтать человек, желающий исцелиться. Но я чувствую себя здесь, как в клетке. Безделье для меня невыносимо. Я искала смерти в бою и если осталась жива, так ведь и война продолжается.

— Но чего же хочешь ты от меня? — спросил Фарамир, когда лекарь по его знаку с поклоном удалился. — Я тоже пленник здешних врачевателей.

Глядя на Эйовин, Фарамир все глубже проникался восхищением и состраданием, ибо никогда не встречал девы столь прекрасной и столь печальной. Ласковое сочувствие в его взоре, столь непривычное для дочери суровых степей, смутило Эйовин, тем паче что она, возросшая среди воинов, ясно видела, что перед ней воитель, равному которому на бранном поле не сыскалось бы во всей Марке.

— Чего ты хочешь? — спросил он снова. — Если это в моей власти, я исполню любое твое желание.

— Прикажи смотрителю Палат отпустить меня, — ответил Эйовин, но, хотя голос ее звучал гордо и уверенно, в сердце уже закралось сомнение.

Ей очень не хотелось, чтобы этот статный воитель, добрый и в то же время суровый на вид, счел ее вздорной, своенравной девицей, требующей невесть чего от скуки и нехватки терпения.

— Я сам нахожусь под его присмотром, — ответил Фарамир, — да и правления пока не принял. Но даже будь при мне вся полнота власти, я поостерегся бы приказывать целителям и встревать в дела, в которых ничего не смыслю. Исцеление — не моя стезя.

— Но я не ищу исцеления, — стояла на своем Эйовин. — У меня одно желание — идти в бой, как мой брат Эйомер, а еще лучше — как король Тейоден. Он пал, стяжав славу, и обрел покой.

— Догонять вождей уже поздно, даже достань у тебя на это сил, — мягко промолвил Фарамир. — А пасть в бою, хотим мы того или нет, нам, вполне возможно, придется и здесь, на стенах. И чтобы встретить смерть, как подобает воинам, мы должны проявлять терпение, во всем повиноваться целителям и ждать своего часа.

Эйовин промолчала, но когда Фарамир взглянул на нее, ему показалось, что она немного оттаяла, будто крепкий мороз слегка отступил перед первым, еще слабым дуновением весны. Гордая дева едва заметно склонилась, по щеке, как сверкающая капелька дождя, скатилась слезинка.

— Но они уложат меня в постель на целую неделю, а в комнате нет ни одного окошка, выходящего на восток, — произнесла она тихонько, словно для себя, а не для собеседника, и на сей раз ее голос был голосом обычной девушки, юной и очень грустной.

— Этому горю легко помочь, — отозвался Фарамир с улыбкой, хотя его сердце разрывалось от жалости. — Оставайся в Палатах, а я попрошу целителей разрешить тебе гулять в саду, и ты сможешь смотреть на восток сколько заблагорассудится. А я буду поджидать тебя здесь и поглядывать в ту же сторону, ведь туда ушли все наши надежды. Быть может, встречи и разговоры помогут нам облегчить бремя ожидания.

Подняв голову, Эйовин взглянула Фарамиру прямо в глаза и, слегка зардевшись, сказала:

— Не понимаю, как я могу облегчить твое бремя. Да и о чем разговаривать мертвой с живым?

— Хочешь прямого ответа? — спросил он.

— Да.

— Так слушай, Эйовин из Рохана. Ты прекрасна. Луга Гондора славятся красотой цветов, селения — красотой дев, но я никогда не встречал ни цветка, ни девушки столь прекрасной и столь исполненной печали. Возможно, всего через несколько дней на наш мир падет Тьма, и я надеюсь встретить ее, не дрогнув, но мне будет легче на сердце, если, пока еще светит солнце, я смогу видеть тебя. Ведь мы с тобой побывали под крылом Тени, и вернула нас к жизни одна и та же рука.

— Увы, — вздохнула Эйовин, — я не вернулась. Тень удерживает меня и поныне. Напрасно уповать на мое исцеление. И потом, я — щитоносица Рохана и более привычна к мечу, нежели к учтивым беседам. Однако прими благодарность, наместник, за дозволение покидать мою клетку.

С этими словами она поклонилась и вернулась в дом. Фарамир еще некоторое время бродил по саду, но теперь его взор все чаще обращался не на восток, а к окнам Палат Исцеления.

Вернувшись в отведенный ему покой, Фарамир послал за попечителем Палат и пожелал услышать все, что тот сможет рассказать о Деве Рохана.

— Как прикажете, — отвечал тот, — но куда больше вы могли бы узнать от хафлинга. Он состоял при особе роханского короля и, как говорят, оставался с ним и госпожой Эйовин до самого конца.

Так и получилось, что Мерри был приглашен к Фарамиру. Они проговорили весь день, и из этой беседы наместник уяснил для себя гораздо больше, чем мог выразить словами хоббит. Теперь — так во всяком случае ему казалось — Фарамир понимал, что гнетет и тревожит прекрасную воительницу. Погожим вечером Фарамир и Мерри вышли прогуляться в сад, но Эйовин не появилась.

Однако на следующее утро, выйдя из Палат, Фарамир увидел ее стоящей на стене в белом, пронизанном солнцем одеянии. Он окликнул девушку, и они долго гуляли по траве под деревьями, то переговаривались, то молчали. С тех пор встречи стали ежедневными. Глядя на них, смотритель Палат не мог нарадоваться, ибо в то время как город полнился страхом и дурными предчувствиями, эти двое расцветали и крепли прямо на глазах.

На пятый день после первой встречи Эйовин и Фарамир снова стояли на стене и смотрели вдаль. Новостей по-прежнему не было. Сердца горожан совсем упали, да и погода испортилась, словно подделываясь под общее настроение. Поднявшийся ночью северный ветер принес холод, солнце скрылось за тучами, и окрестные земли выглядели теперь серыми и унылыми.

И он, и она были в плащах, а на плечи Эйовин Фарамир набросил еще и синюю, цвета летнего вечера, накидку, расшитую по кайме серебряными звездами. Некогда эту накидку носила его мать, Финдуилас из Амрота, рано ушедшая из жизни и оставшаяся для сына самым прекрасным и грустным воспоминанием. Фарамиру казалось, что это одеяние как нельзя лучше подходит Деве Рохана, придает величие ее печальной красоте.

Поеживаясь под звездной накидкой, Эйовин неотрывно смотрела навстречу северному ветру, туда, где еще виднелась полоска чистого холодного неба.

— Что ты надеешься там увидеть? — спросил Фарамир.

— Разве Черные Врата не в той стороне? — ответила вопросом на вопрос девушка. — Он ведь должен вернуться оттуда? Прошло уже целых семь дней…

— Семь дней… — повторил Фарамир. — Не суди строго, если я скажу, что эти дни принесли мне радость и боль, каких я уже не чаял испытать в этой жизни. Велика радость видеть тебя, но велика и боль, ибо ныне я, как никогда прежде, страшусь возможного прихода Тьмы и конца мира, страшусь слишком скоро утратить то, что едва успел обрести.

— Страшишься потерять обретенное? — девушка взглянула ему в глаза с затаенной нежностью. — Не знаю, о потере чего в эти горькие дни стоило бы жалеть. Но оставим… Мне не хочется говорить. Я чувствую себя так, словно стою на краю пропасти и не вижу ничего, кроме разверзшегося под ногами мрака. Быть может, позади и есть свет, но я не решаюсь обернуться и жду, как решит судьба.

— Все мы сейчас ждем ее решения, — откликнулся Фарамир.

Разговор прервался. Они молча стояли на стене, и вдруг им показалось, что ветер стих, дневной свет потускнел, и воцарилась такая тишина, что не стало слышно ни голосов, ни пения птиц, ни шороха листьев, ни даже их собственного дыхания и биения сердец. Время остановилось. Руки встретились и сплелись, но они не заметили этого, застыв в ожидании неизвестно чего. Потом им привиделось, будто над гребнями далеких гор вознесся чудовищный вал тьмы, окаймленный росчерками молний и готовый поглотить весь мир. Дрожь земли передалась стенам города, а потом окрестности словно бы шумно вздохнули, и все звуки вернулись. Фарамир и Эойвин вновь услышали, как стучат сердца.

— Это напоминает мне Нуменор, — произнес Фарамир, дивясь тому, что слышит собственный голос.

— Нуменор? — не поняла Эйовин.

— Да, Нуменор, остров на Заокраинном Западе, поглощенный Морем. Огромная волна прокатилась тогда по зеленым холмам и равнинам, волна Тьмы, от которой не было спасения. Я часто вижу это во сне, — пояснил он.

— Значит, по-твоему, Тьма наступит снова? — спросила девушка, непроизвольно придвинувшись к собеседнику. — Тьма, от которой не спастись?

— Нет, нет, — ответил Фарамир, заглядывая ей в глаза. — Это всего лишь образ, навеянный сном. Что происходит на самом деле, мне неведомо. Разум твердит, что на нас обрушилось великое зло и мы стоим у конца времен, но сердце отвечает — нет. Я чувствую легкость во всем теле, в сердце моем надежда и радость, и чувства мои сильнее любых доводов рассудка. О Эйовин, Эйовин, пресветлая Дева Рохана, в этот час я не верю ни в какую Тьму!

Он наклонился и коснулся губами ее чела. Они стояли на стене так близко друг к другу, что, когда снова налетел ветер, их волосы — черные, цвета воронова крыла, и золотистые, как пшеничный колос — заструились и переплелись в воздухе. Тень за горами развеялась без следа. Небо расчистилось, лента Андуина засеребрилась в лучах ясного солнца, а сердца горожан исполнились такой радости, что многие смеялись и пели, сами не понимая почему.

А после полудня с востока прилетел огромный орел и принес весть, которой уже отчаялись ждать.

Так восклицал он, кружа над башнями, и песни звенели по всему городу.

Последующие дни были воистину золотыми. Весна и лето, ликуя, встретились на полях Гондора. От Кэир-Андроса примчались быстрые гонцы, и оповещенный о свершившемся город стал готовиться к встрече короля. Призванный на праздник, Мерри отбыл с обозом к Осгилиату, а оттуда на корабле на Кэир-Андрос. Фарамир остался в Минас-Тирите. Он принял обязанности наместника и, хотя ожидалось, что правление его будет недолгим, видел свой долг в том, чтобы надлежащим образом подготовить все для передачи власти истинному государю.

Эйовин тоже осталась в городе, хотя брат звал ее на Кормаленнское поле. Фарамира это удивило, но он был так занят, что теперь почти не виделся с ней и не имел времени перемолвиться хотя бы словечком. Дева по-прежнему жила в Палатах Исцеления и гуляла по саду в одиночестве. К ней вернулась бледность, пожалуй, во всем городе лишь она одна имела вид недужный и скорбный. В конце концов обеспокоенный этим смотритель обратился к Фарамиру, и тот отыскал девушку на стене, на облюбованном ими месте.

— Эойвин, почему ты не поехала на празднество? — спросил он.

— Разве не догадываешься?

— Я мог бы назвать две причины, но не знаю, которая из них верна.

— Говори без обиняков, — потребовала Эйовин. — К чему нам загадки?

— Как угодно, — склонил голову Фарамир. — Думаю, ты осталась потому, что получила приглашение от брата, тогда как ждала его от наследника Элендила. Другая причина, возможно, состоит в том, что ты не захотела бросить меня одного. А может статься, дело и в том, и в другом, а сама ты не можешь решить, что важнее. Эйовин! — вскричал он, утратив от волнения обычную сдержанность. — Ты не любишь меня или не хочешь любить?

— Я хотела быть любимой другим, — прозвучал ответ, — а ничьей жалости мне не нужно.

— Знаю, — сказал Фарамир. — Ты мечтала о любви Арагорна. Он велик и могуществен, а тебя влечет слава превыше низменной суеты. Ты взирала на него с восхищением, как новобранец на знаменитого полководца. Он и вправду истинный повелитель, величайший герой среди ныне живущих. А добившись от него лишь понимания и сочувствия, ты решила, что жизнь кончена и лучшее для тебя — доблестно пасть в бою. Но посмотри на меня, Эйовин!

Дева подняла взор и долго смотрела ему в глаза.

— Жалость есть благородный дар сердца, и ее не следует презирать, — продолжал Фарамир. — Но я не предлагаю тебе жалости. Ты знатна, отважна, уже стяжала неувядаемую славу и так прекрасна, что, по-моему, этого не описать даже на языке эльфов. И я люблю тебя. Быть может, вначале, видя твою скорбь, я и вправду жалел тебя, но потом полюбил и любил бы, будь ты счастливейшей из смертных, будь ты хоть самой королевой Гондора. Но полюбишь ли меня ты, Эйовин?

Жар любви растопил лед, сковывавший сердце девушки, и в нем всколыхнулось ответное чувство, возможно, давно уже дремавшее там втайне от нее самой.

— В Минас-Аноре, в Твердыне Солнца, меня наконец оставила Тень! — воскликнула она. — Я больше не буду девой-щитоносицей, не стану соперничать в доблести с великими ратоборцами и искать упоения на поле брани. Отныне моим уделом будет не наносить, а исцелять раны, и любить все, что растет и плодоносит. И, — добавила она, взглянув на Фарамира, — я больше не хочу быть королевой.

— Вот и прекрасно, — рассмеялся он. — Я-то ведь не король. Но я возьму в Жены прекраснейшую Деву Рохана, если она согласна. И если будет на то ее согласие, мы поселимся за Рекой, в Итилиэне, где разобьем сад, цветущий и плодоносящий нам на радость.

— Выходит, я должна оставить свой народ ради мужчины из Гондора? — улыбнулась Эйовин. — Но понравится ли тебе, когда твои гордые соплеменники станут говорить: «Гляньте-ка на бывшего правителя. Он укротил дикую степную наездницу, словно не мог выбрать невесту среди тех, в чьих жилах течет кровь Нуменора?»

— Пусть говорят, что вздумается, — ответил Фарамир.

Он заключил Эйовин в объятия, поцеловал, и ему не было дела до того, что они стояли на стене, на виду чуть ли не у всего города. Действительно, многие видели их и дивились тому, как светились их лица, когда они рука об руку спустились и направились к Палатам Исцеления.

— Вот Эйовин из Рохана, — сказал Фарамир смотрителю. — Она исцелилась.

— Коли так, — улыбнулся лекарь, — я освобождаю ее от своего попечения и до возвращения брата вверяю заботам наместника. И да не коснутся ее впредь ни раны, ни хвори.

— Нет, — возразил Эйовин, — теперь, когда мне разрешено уйти, я предпочту остаться в этом благословеннейшем из домов, где повстречалась с любовью.

И она жила в Палатах, пока не вернулся король Эйомер.

Все было подготовлено к торжественной встрече. В Минас-Тирит стекался народ, ибо радостные вести облетели весь Гондор от Мин-Раммона до Пиннат-Гелина и дальних побережий. Вернулись беженцы: женщины украсили свои жилища цветами, на улицах вновь зазвучал детский смех. Из Дол-Амрота прибыли искуснейшие арфисты, из Лебеннина — звонкоголосые певцы, да и из иных краев собралось немало музыкантов с виолами, флейтами и серебряными рожками.

Наконец настал вечер, когда со стен увидели раскинутые по всему полю шатры. Всю ночь горели костры, люди возле них ждали рассвета. И рассвет пришел. Едва ясное утреннее солнце появилось над не затененными более горами на востоке, как в городе зазвучали колокола. Взвились и затрепетали на ветру стяги. Над Белой Башней в последний раз было поднято белое, как снег на солнце, безо всяких гербов и девизов, знамя наместников.

Вожди направили войска к городу, и люди со стен любовались, как рати приближаются, ряд за рядом, сверкая на солнце вооружением. У Ворот ратники остановились. Ворота еще не были восстановлены, пустой проем преграждали воины в черных с серебром доспехах, с длинными обнаженными мечами. Впереди стояли наместник Фарамир, хранитель ключей Хурин и другие военачальники Гондора, а с ними Эйовин, сенешаль Эльфхельм и вельможи Марки. По обе стороны от Ворот толпился народ в праздничных одеяниях, с венками и гирляндами цветов.

Перед Воротами оставалось большое пространство, окруженное рыцарями и воинами Гондора и Рохана, горожанами и пришлыми. Людской гомон смолк, когда из рядов подошедшего воинства выступили одетые в серое с серебром дунадэйны Севера. Во главе их размеренно шагал Арагорн в вороненой кольчуге с серебряным поясом и белоснежном плаще, застегнутом у горла сияющим зеленым самоцветом. Голова оставалась непокрытой, если не считать тонкого серебряного обруча, поддерживавшего над челом звезду. С ним шли Эйомер Роханский, князь Имрахил, облаченный в белое Гэндальф и четверо низкорослых воинов. Многие из собравшихся глазели на них с удивлением.

— Что ты, кузина, какие там мальчики, — говорила стаявшая в толпе Йорет своей родственнице, приехавшей из Имрот-Мелуи. — Это перианы из далекой страны полурослов, как говорят, тамошние прославленные князья. Так оно и есть. Мне ли не знать, ведь одного из них я выхаживала в Палатах. Ростом они не вышли, это точно, зато отваги им не занимать. Толкуют, что один из них побывал со своим оруженосцем аж в Черной Стране. Они сразились там с Темным Владыкой и — поверишь ли! — спалили его Твердыню, во всяком случае, так говорят в городе. Как я слышала, нашему Элессару они первейшие друзья, вот и сейчас рядом идут. А уж он такой государь, что лучше не сыщешь. В речах, знаешь ли, не больно ласков, но сердце у него золотое и руки тоже, он ведь исцеляет прикосновением. «Руки государя — руки целителя» — я первая так сказала, с этого все и пошло. А Митрандир, вон тот, с бородой, он мне тогда и говорит: «Йорет, люди долго будут помнить твои слова…

Тут Йорет пришлось умолкнуть. Запела труба, и в воцарившейся мертвой тишине от Ворот двинулся Фарамир в сопровождении хранителя ключей и четверых воинов в высоких шлемах и броне цитадели; эти воины несли большой, оправленный в серебро ларец из черного лебетрона.

Фарамир встретился с Арагорном, преклонил колено и произнес:

— Последний наместник Гондора испрашивает соизволения сложить с себя власть, — он протянул белый жезл.

Арагорн принял жезл, но тут же вернул его со словами:

— Твоя служба не кончена. Ты остаешься наместником, и этот титул будут носить твои потомки, пока длится мой род. Ныне же исправляй свою должность!

Фарамир встал и звучно провозгласил:

— Люди Гондора, внемлите наместнику королевства! Узрите того, кто предъявляет права на престол. Пред вами Арагорн, сын Араторна, вождь дунадэйнов Арнора, предводитель воинств Запада, носитель Звезды Севера, обладатель Возрожденного Меча, непобедимый в бою, исцеляющий возложением Элессар, Эльфийский Берилл из рода Валандила, сына Исилдура, внука Элендила из Нуменора. Быть ли ему королем, вступить ли в город и властвовать над нами?

— Да! — громом прокатилось над войсками и толпами народа.

— Это просто обряд такой, — шепнула Йорет родственнице. — Так положено по обычаю, а на самом-то деле он в городе уже был и мне, как я уже говорила, сказал… — ей снова пришлось умолкнуть, ибо вновь зазвучала речь Фарамира.

— Люди Гондора! Как поведали мне знатоки преданий, в древности сын получал венец из рук отца или же, если отец не успевал передать власть при жизни, сын сам являлся за венцом в его усыпальницу. Ныне мы не можем соблюсти исконный обычай, а потому данной мне властью наместника я сам доставил сюда из Рат-Динена венец Эарнура, последнего короля, правившего во дни наших пращуров.

Воины выступили вперед, Фарамир открыл ларец и достал оттуда королевский венец. Он представлял собой шлем, похожий на шлемы Стражей цитадели, но был выше, весь белый, а серебряные, усыпанные жемчугом крылья по обе стороны напоминали крылья морской птицы — то был древний символ королей, явившихся из-за Моря. По ободу сияли семь алмазов, а на вершине красовался еще один камень, полыхавший, как пламя.

Приняв венец, Арагорн высоко поднял его и возгласил:

— Эт Эарелло Эндоренна утулиен! Синоме Маруван ар хилдиниар тенн Эмбар — метта!

То были слова, произнесенные некогда Элендилом, пришедшим из-за Моря на крыльях ветра.

«Из-за Великого Моря прибыл я в Средиземье. Здесь буду жить я и мои наследник, до скончания мира».

Но, к немалому удивлению многих, Арагорн не надел венца, а вернул его Фарамиру.

— Трудами и доблестью многих обрел я свое наследие, — сказал он. — А потому прошу Хранителя Кольца принять венец и передать Митрандиру. Пусть тот, чьим неустанным трудам и мудрости мы обязаны победой, увенчает меня, если сочтет достойным.

Смущаясь и робея, Фродо взял венец из рук Фарамира и вручил Гэндальфу. Арагорн преклонил колено, а Гэндальф возложил символ власти на его чело и воскликнул:

— Настали дни короля, и да будут они благословенны пока стоят троны валаров!

Арагорн встал, и в толпе воцарилось изумленное молчание, ибо людям показалось, будто они видят его впервые. Высокий, как старинные короли Нуменора, выше всех окружающих, он выглядел и древним, и молодым, мудрым, могущественным, полным доброй и светлой силы.

— Вот истинный король! — вскричал Фарамир.

Грянули трубы. По знаку хранителя ключей Хурина преграждавшая Ворота стража расступилась. Король Элессар вступил в город и под звуки арф, флейт и виол, под звонкоголосое пение проследовал по празднично изукрашенным, усыпанным цветами улицам, к цитадели, а как только достиг ее, над высочайшей из башен развернулось знамя с Древом и Звездами.

Так началось правление Элессара, воспетое в преданиях и легендах. Город при нем стал прекраснее, чем когда-либо, даже в дни древнего великолепия. Расцвели сады, на площадях заплескались фонтаны. Новые створы ворот выковали из мифрила и стали, улицы вымостили белым мрамором. Над украшением города трудились гномы Одинокой горы, из Великого Леса наведывались родичи Леголаса. Всего было в изобилии, хвори обходили людей стороной, повсюду звенел детский смех, а слепых окон и опустелых дворов не осталось и в помине. А когда Третья эпоха миновала, то и новый век сохранил память о величии и славе минувших дней.

В первые дни после восшествия на престол государь восседал на троне в Зале королей и вершил государственные дела. Из многих земель, от разных народов, с востока и с юга, от рубежей Лихолесья на севере и из Серых Земель на западе, прибывали посольства. Король даровал свою милость покорившимся вастакам и отпустил всех пленников, заключил мир с жителями Харада, а рабов Мордора объявил свободными и пожаловал им во владение земли вокруг озера Нурнен. Никто из отличившихся в боях не остался без достойной награды, а последним начальник Стражи привел к нему на суд Берегонда.

И король сказал:

— Берегонд, ты обнажил меч и пролил кровь в освященном месте, а также покинул свой пост без разрешения правителя или начальника Стражи. В старину за любое из этих преступлений полагалась лишь одна кара — смерть. Ныне я решаю твою судьбу.

Ты искупил свою вину отвагой в бою, искупил с лихвой, тем паче что причиной всему содеянному тобой была любовь к Фарамиру. Но Стражем цитадели тебе больше не служить и ты должен будешь покинуть Минас-Тирит…

Кровь отхлынула от лица Берегонда. Пораженный в самое сердце, он понуро уронил голову, но король еще не закончил.

— …покинуть, ибо ты назначен в Белый Отряд, в личную гвардию Фарамира, князя Итилиэна, и не простым воином, а командиром. Отныне тебе предстоит жить на Эмин-Арнен, в чести и мире, служа тому, ради спасения кого ты рисковал жизнью.

Пораженный великодушием и справедливостью государя, Берегонд пал на колени, поцеловал его руку и удалился вне себя от радости. Фарамир получил во владение княжество Итилиэн, и Арагорн повелел ему воздвигнуть на Эмин-Арнен новую твердыню, откуда будет виден Минас-Тирит.

— Ибо, — сказал король, — Минас-Итил в Моргульской долине надлежит разрушить до основания. Наверное, когда-нибудь и тот край очистится от скверны, но люди смогут там жить еще очень нескоро.

Последним Арагорн поприветствовал Эйомера Роханского. Они обнялись, и король промолвил:

— Нам с тобой не пристало говорить о пожалованиях да наградах, ведь мы братья. В счастливый час пришел Эйорл с севера, и не было вовеки более благословенного союза. Наши народы не разу не подводили друг друга и не подведут впредь. Ты знаешь, что Тейоден Славный покоится сейчас в усыпальнице в нашем Святилище. Желаешь ли ты, чтобы он навсегда остался с усопшими королями Гондора или же перевезешь его в Рохан, дабы возвести для него курган по обычаю предков?

— Я полюбил тебя с того дня, как ты вырос передо мной из зеленой травы, — отвечал Эйомер, — и буду верен этой любви всегда. Но сейчас я должен вернуться в собственные владения, в моем краю многое нужно восстанавливать и приводить в порядок. Что же до павшего государя, то за ним мы вернемся, когда все будет готово, пока же пусть он мирно спит здесь.

— Мне тоже нужно побывать дома, — сказала Эйовин Фарамиру. — Хочу еще раз взглянуть на родной край и помочь брату. Но когда тот, кто был мне вместо отца, будет погребен и обретет покой, я вернусь.

На восьмой день мая конники Рохана ушли. Вместе с ними отправились и сыновья Элронда. Вдоль всей Северной дороги, от Врат города до стен Пеленнора, выстроились люди, желавшие воздать им на прощание честь и вознести хвалу. Потом разошлись по домам и гости из провинций, хотя иные задержались в городе, очень нуждавшемся в умелых трудолюбивых руках. С радостью в сердцах люди строили, восстанавливали, обновляли, заживляя раны войны и стирая память о Тьме.

Хоббиты все еще гостили в Минас-Тирите вместе с Леголасом и Гимли, ибо Арагорн хотел, чтобы Дружество не распадалось подольше.

— Конечно, все рано или поздно кончается, — говорил он, — но мне бы хотелось, чтобы вы задержались, потому что конец событиям, в которых мы вместе принимали участие, еще не настал. Близится день, ждать который я начал, едва вступив в пору возмужания, и ждал долгие годы и желал бы встретить его в окружении друзей.

Но что он имел в виду, так и осталось тайной.

Все это время соратники жили вместе с Гэндальфом в прекрасном доме и гуляли, где им заблагорассудится. Как-то раз Фродо спросил Гэндальфа:

— Слушай, ты-то хоть знаешь, о каком таком дне говорил Арагорн? Нам здесь хорошо и уходить не хочется, но дни бегут, Бильбо ждет, да и дом мой в конце концов не здесь, а в Хоббитании.

— Что до Бильбо, — ответил Гэндальф, — так он ждет того же самого дня и прекрасно знает, что тебя здесь держит. Дни бегут, не спорю, но сейчас только май, лето еще не наступило, и, хотя многое изменилось, будто миновала целая эпоха, для деревьев и трав прошло меньше года с тех пор, как ты отправился в путь.

— Пиппин, — позвал Фродо. — Ты, помнится, говорил, будто Гэндальф стал не таким скрытным, как раньше. Надо думать, с ним такое с устатка приключилось, а как отдохнул чуток, так и вернулся к прежним привычкам.

— Каждому охота знать заранее, что подадут к столу — усмехнулся маг, — но те, кто готовит угощение, стараются сохранить блюда в секрете. От удивления и похвалы звучат громче. Ну и Арагорн… он сам ждет знака.

Вскоре маг куда-то запропастился. Хоббиты удивлялись, не зная, что под покровом ночи Гэндальф вместе с Арагорном ушел из города к южному подножию Миндоллуина, где начиналась проложенная в незапамятной древности тропа, по которой ныне мало кто осмеливался ходить. Через высокий перевал она вела к сокровенному ущелью, доступному лишь для великих мудрецов и владык.

Взобравшись по крутизне и остановившись у самой кромки снегов, они огляделись. Наступало утро. Далеко внизу виднелись белые, как тронутые солнцем иглы, городские башни, зеленела, как сад, долина Андуина, а Горы Теней были подернуты золотистой дымкой. С одной стороны взгляд достигал серого массива Эмин-Мюил, где звездочкой поблескивал Рэрос, а с другой протянулась к Пеларгиру лента Реки. На горизонте растекался свет — там небо сливалось с Морем.

— Вот твои владения, — сказал Гэндальф, — им суждено стать сердцем еще более великой державы. Третья эпоха кончается, грядет новая, и твоя задача положить ей начало и сберечь то, что можно. Ибо хотя многое удалось спасти, многое неминуемо и уйдет. Сила Трех Колец иссякает. Земли, которые ты видишь, и те, что лежат за ними, станут обиталищем людей. Наступает время их господства, а Перворожденным суждено уйти.

— Я хорошо знаю это, дорогой друг, — отозвался Арагорн. — Но хотел бы в своих трудах руководствоваться твоими советами.

— Мне недолго осталось давать советы, — улыбнулся Гэндальф. — Третья эпоха была моей эпохой, Саурон — моим врагом, но теперь мой труд завершен. За будущее в ответе ты, это бремя ляжет на твои плечи.

— Но ведь я умру, — сказал Арагорн. — Я смертный. В моих жилах течет незамутненная нуменорская кровь, и я проживу гораздо дольше обычных людей, но все же совсем недолго. Когда пребывающие сейчас в материнском чреве состарятся, я встречу смерть вместе с ними. Кто тогда будет править Гондором? Древо во дворе у фонтана мертво и бесплодно. Исполнится ли мое желание? Увижу ли я знак, предвещающий перемену судьбы?

— Отврати свой взор от зелени мира и обрати туда, где, как тебе кажется, тоже все мертво и бесплодно, — молвил маг.

Арагорн обернулся и приметил над каменистым склоном зеленое пятнышко. Он стремительно взобрался вверх и увидел росшее чуть ли не прямо из снега молодое деревце не больше трех пальцев высотой. На нем уже распустились длинные изящные листья, темные сверху и серебристые внизу, а венчала его единственная гроздь цветов с белыми, светящимися, как залитый солнцем снег, лепестками.

— Йе утивиениес! — вскричал Арагорн. — Я нашел его! Вот побег Древнейшего из Древ! Но как он попал сюда? Ему не будет и семи лет!

— Воистину это продолжение прекрасного рода Нимлота, возросшего из семени Галатилиона, отпрыска Тельпериона, носившего множество имен, каждое из которых значило одно — Древнейшее из Древ, — подтвердил, взглянув на побег, подошедший Гэндальф. — Кто знает, почему сей всход поднялся именно здесь, именно в это время? Но мы находимся на месте древнего святилища; должно быть, давно, еще до ухода последнего короля, до того, как засохло дерево у фонтана, кто-то оставил здесь семя. Говорят, такие семена вызревают редко, но жизнь может дремать в них веками, и никто не в силах предсказать час ее пробуждения. Помни это. Ибо если семя созревает, Древо надлежит высадить, дабы род не пресекся. Долго оставался он здесь, сокрытый в горах, подобно тому, как таились в пустынях севера потомки Элендила, хотя род Нимлота несравненно древнее твоего, король Элессар.

Арагорн осторожно взялся за тонкий ствол. Пустивший корни совсем неглубоко, он легко, без повреждений отделился от почвы, и король без промедления вернулся со своей драгоценной находкой в цитадель. Старое засохшее Древо выкопали с корнями, но не сожгли, а с почтением положили на вечный отдых в тишине Рат-Динен. Новое Древо Арагорн посадил во дворе возле фонтана. Оно принялось, быстро и радостно пошло в рост, а к июню уже все стояло в цвету.

— Знак явлен, и мой день близок, — сказал тогда Арагорн и повелел расставить на стенах дозорных.

В канун летнего солнцестояния из Эмон-Дина в город прискакали гонцы, известившие короля о том, что с севера к стенам Пеленнора приближается кавалькада прекрасных обличьем всадников.

— Наконец-то! — радостно вскричал Арагорн. — Пусть весь город готовится к встрече!

Свежим, благоухающим вечером того же дня, когда с востока на синем, как сапфир, небе уже проступали первые звезды, но запад еще золотило уходящее солнце, по Северной дороге к воротам Минас-Тирита приблизились всадники. Впереди скакали Элладан и Элрохир с серебристым знаменем, за ними Глорфиндел и Эрестор с эльфами Разлога, а следом, на белоснежных скакунах, Владычица Галадриэль и Владыка Келеборн в сопровождении множества лориэнских эльфов в серых плащах, с сияющими бриллиантами в волосах. Последним ехал Элронд, славнейший и могущественнейший среди эльфов и людей. Рука его сжимала скипетр Аннуминаса, а рядом с ним серая верховая лошадь несла его дочь Арвен, Вечернюю Звезду своего народа.

Завидев ее, точно мерцавшую в сумерках, со звездами на челе, в облаке сладостных ароматов, изумленный и восхищенный Фродо сказал Гэндальфу:

— Наконец-то я понял, чего мы здесь дожидались. Вот истинное завершение всей истории. Отныне не только дни будут радостными, но и ночи станут благословенными и прекрасными, а ночные страхи сгинут бесследно.

Король приветствовал гостей, и когда они спешились, Элронд вложил в одну его руку скипетр, а в другую — ладонь своей дочери. Вместе они поднялись в Верхний Город, и ночное небо расцвело звездами. Так в Городе королей, в ночь накануне летнего солнцестояния, Арагорн, король Элессар, взял в жены Арвен Андомиэль, увенчав счастливым концом повесть о своем долгом и многотрудном ожидании.