"Семья Зитаров. Том 2" - читать интересную книгу автора (Лацис Вилис Тенисович)

Глава вторая

Железнодорожная станция Барнаул находилась в открытой степи. Здесь уже наступила суровая сибирская зима. Дул резкий восточный ветер, метя поземку по голой равнине. На улицах города снег лежал уже таким слоем, что извозчики ездили на санях.

Эшелон поставили на запасный путь, и беженцы стали выгружаться из вагонов. Некоторые нашли подводы и отправились в барак для беженцев, устроенный на городской окраине, другие, позажиточней, ушли в город искать пристанища. Зитары после нескольких недель, проведенных в вагоне, тоже с удовольствием расположились бы в отдельной квартире, ибо жизнь в бараках не обещала ничего хорошего. Но на всякий случай, чтобы потом не пришлось довольствоваться первым попавшимся углом, они решили отвезти вещи в барак и затем поискать жилье в городе.

Безотрадное начало — попасть из одной тесноты в другую, худшую. Барак оказался переполненным беженцами. Там находились поляки, литовцы, украинцы и белорусы из западных губерний, где шли военные действия. Они набились в барак до отказа, заполнили нары, расположенные в два яруса, семья к семье. Когда Зитары с Валтерами явились в это убежище, первое впечатление было настолько гнетущим, что они охотно вернулись бы обратно, если бы только было куда. Спертый кисловатый воздух, лохмотья и вши, плач детей, отборная брань — это было жуткое место.

Верхние нары оказались занятыми, поэтому Зитарам и Валтерам пришлось разместиться на нижних. Если за долгую дорогу кому-либо и удалось избегнуть насекомых, то здесь он неизбежно подвергался этому бедствию. Учуяв свежий запах, насекомые покидали свои грязные гнездилища, сотнями переползали через мешки с пожитками и жадно накидывались на прибывших. Противно было видеть их на платье других, а еще хуже оказаться самому в их власти. Старый Зитар позже в шутку говорил, что в его вязаном свитере в каждом очке сидела вошь и, когда он тряс его, они валились, словно салака из сети. Вечером они сыпались на приезжих и с верхних нар.

В таком кромешном аду эти люди еще никогда не бывали. Поэтому даже самые бедные беженцы старались как можно скорее выбраться из барака, хотя это жилище было бесплатным и тут еще давали хлеб и суп.

В первый же день, как только вещи сложили в бараке, мужчины семьи Зитаров отправились в город и, разделившись попарно, обошли чуть ли не пол-Барнаула, разыскивая квартиру. Это оказалось нелегким делом: с год назад в городе был большой пожар. Выгорели лучшие кварталы, расположенные по берегу Оби. От красивых центральных улиц с большими магазинами и многоэтажными каменными домами остались лишь развалины и пепелища. Улицы еще загромождали обломки строений, осколки кирпича, изогнутые железные балки; повсюду валялись обгорелые вывески магазинов, железные ставни, дверные петли, печные дверцы, осколки стекла. Однако пострадала только самая: богатая и, казалось, безопасная в пожарном отношении часть Барнаула — кварталы каменных зданий, тогда как улицы с деревянными домами уцелели. Теперь в зияющих отверстиях окон завывал ветер, и единственными обитателями развалин были голуби. Мимо этого запустения несла свои бурные и холодные воды Обь, которую уже одел ледяным покровом мороз. На противоположном берегу, насколько можно было охватить глазом, расстилалась бескрайняя степь с далекими богатыми деревнями. Там была житница Сибири, обширные поля пшеницы, и в город ежедневно прибывали вереницы груженых крестьянских подвод. Здесь еще не; знали, что такое нужда и голод, лари на базарах ломились от громадных караваев пшеничного хлеба, от мяса и бочек с маслом. На приезжих с первой же минуты пахнуло скрытой мощью и красотой необъятных, похожих на океан сибирских просторов. Бородатый, тяжеловесный, в длинной, подпоясанной веревкой шубе и расписных валенках, шагает сибирский крестьянин, надев на руки громадные рукавицы, сшитые из собачьего меха. Вон с колокольчиками на дуге или бубенцами на сбруе вихрем мчатся сани богатого купца; несется пара огненных рысаков, стоя в санях, покрикивает лихой ездок, и все поспешно сторонятся.

Блестят на солнце купола церквей, слышится разноголосый звон соборных колоколов, и вдали за городом, на поросшей лесом возвышенности, сверкает снежной белизной стен монастырь. А на окраине у кладбища ютится серый барак, и сотни беженцев с нетерпением ждут момента, когда же они смогут вырваться из его зловонных стен на свежий сибирский воздух, рассыпаться по деревням и горным селениям и оплодотворить эту землю своим потом.

Два дня прожили Зитары и Валтеры в бараке. Наконец Карлу удалось найти на окраине города, у Оби, комнату. Они немедленно наняли подводы и третий вечер уже встретили в своей квартире, счастливые, что удалось, наконец, вырваться из барачного ада.

— Теперь мы настоящие азиаты, — пошутил Карл Зитар, когда оба семейства первый раз уселись ужинать в новом жилье. — Ни столов нет у нас, ни стульев. Сидим по-турецки, на корточках.

Они сидели на полу неправильным кругом, а еда стояла посредине на старом одеяле. Квартира состояла из двух помещений — комнаты и кухни с большой русской печью в углу. У внутренней стены комнаты устроили общую спальню, мешки для спанья положили прямо на пол. Остальные вещи оставили на кухне. Единственной мебелью, унаследованной от прежних постояльцев, оказалась старая деревянная скамейка, служившая теперь и кухонным столом, и полкой для посуды.

Перед женщинами встала трудная задача: как сварить еду без плиты — в кухне была только русская печь. После долгих и безрезультатных раздумий пришлось обратиться к хозяйке. Выяснилось, что у беженцев нет соответствующей посуды — чугунов, а латышские чугунные котелки здесь не годились. К счастью, Эрнесту по пути из дому пришла в голову мысль подобрать на дороге несколько брошенных солдатских котелков, они теперь очень пригодились, и все оценили дальновидность Эрнеста.

На следующий день началась генеральная уборка. Женщины стирали белье, вытряхивали одеяла и вывесили на мороз всю верхнюю одежду, чтобы поскорее избавиться от паразитов. А под вечер все пошли в баню. Мужчины между тем добыли воза два дров и отправились искать работу. В это время из разваливающейся армии ежедневно возвращались домой солдаты, и найти работу было трудно, в особенности если не знаешь никакого ремесла. Легче было получить работу плотникам и печникам: кое-где на месте сгоревших домов возводили новые; изредка людей нанимали также на уборку развалин. Эльза Зитар тщетно надеялась на место в банке или в учреждениях. Отец все чаяния возлагал на весну, когда закончится ледоход и откроется навигация на Оби. Неужели для него, капитана дальнего плавания, не найдется место штурмана на здешних пароходах?

Эрнесту удалось устроиться первому. Он нанялся в работники к мяснику. Пятьдесят рублей в месяц на всем готовом — о чем еще мог мечтать беженец? Вскоре и Эльза нашла работу у латышского спекулянта, торговавшего маслом на барнаульском рынке. Сам он разъезжал по деревням, скупал товар, и ему нужен был человек, который в его отсутствие стоял бы за прилавком и обслуживал покупателей. Эльза Зитар скоро освоилась и оказалась полезной помощницей предприимчивого земляка.

Сармите Валтер получила работу в одной латышской семье, приехавшей в Барнаул задолго до войны и успевшей путем разных коммерческих операций нажить состояние. Битениеки — так звали ее теперешних хозяев — имели недалеко от центра города двухэтажный дом и славившуюся в городе колбасную мастерскую, хотя сам Битениек явился сюда совершенно без всяких средств и не имел никакого представления о колбасном производстве. Он был выслан в Сибирь за уголовные преступления, что не помешало ему на новом месте жительства приобрести славу порядочного человека. По мере того как росло благосостояние, выяснилось, что жена его больше не может выполнять простую домашнюю работу, особенно сейчас, когда в Барнаул наехало так много соотечественников. Поскольку муж держал в колбасной нескольких рабочих, мадам потребовала себе тоже горничную и кухарку, иначе чего стоит звание мадам. К тому же она делала доброе дело, принимая на работу бедную латышскую девушку.

Карл мог бы найти работу в первый же день, но ему пришлось несколько недель прожить без дела, чтобы дать возможность окончательно зажить ране. Как только состояние его здоровья улучшилось, он поступил заместителем начальника в одно из отделений барнаульской милиции. Несколькими днями позже капитан Зитар получил подходящую работу в ремонтной мастерской Обского пароходства: он должен был контролировать ход ремонта такелажа речных судов, находящихся на зимовке. Старому моряку такое дело было как раз по плечу.

У Битениеков собирались латыши — вначале только по вечерам в субботу или в воскресенье, а потом и в середине недели. Таким образом дом Битениеков превратился в своего рода латышский клуб. Молодые Зитары не пропускали ни одного такого вечера, а по воскресеньям туда приходил и сам капитан, чтобы поболтать с Битениеком и другими земляками. Пока молодежь в большой комнате обсуждала вопрос о создании драматического и хорового кружка, пожилые мужчины в соседней комнате играли в карты и предавались другим радостям жизни, о чем можно было судить по тому, что некоторое время спустя все они оказывались в благодушном настроении, становились разговорчивыми и шумными, а на обратном пути Эльзе и Янке приходилось поддерживать отца под руки — капитан Зитар напоминал моряка на судне во время штормовой качки.

За первым эшелоном беженцев последовали другие, и теперь в Барнауле собралось столько латышей, что на улицах постоянно слышалась латышская речь.

Служебные обязанности Карла Зитара часто мешали ему посещать вечера Битениеков, хотя его больше, чем кого-либо другого, тянуло туда — ведь там жила Сармите. В один из вечеров он встретил у Битениека Блукиса, который со времени приезда в Барнаул нигде не появлялся. Оказалось, что он уже успел совершить поездку по окрестным деревням, но, не найдя ничего подходящего для спекулятивных операций, возвратился в город. Теперь он не пропускал ни одного вечера у Битениеков и прилагал все усилия к тому, чтобы сделаться в доме своим человеком. Зная пристрастие Битениека к крепким напиткам, Блукис никогда не являлся без самогона. И тогда оба они, старый сибиряк и приезжий, часами просиживали за бутылкой, беседуя, как старые друзья. Когда об этом узнал Карл, он поначалу думал, что Блукис торчит здесь ради Сармите. Но вскоре открылась настоящая причина его посещений, и Карл с веселым любопытством стал следить за ловкой коммерческой игрой, которую вел Блукис.

Битениек, помимо колбасного производства, в широких масштабах занимался торговыми операциями и считался одним из самых крупных спекулянтов Барнаула. Оставив колбасную мастерскую на попечение жены и помощников, он нагружал воз товарами и странствовал по соседним деревням. В окрестностях Барнаула его, как он выражался, знала каждая собака и каждый крестьянин величал Петром Егорычем. Он доставлял в деревни мануфактуру, сепараторы, сельскохозяйственные машины и всякую мелочь, в том числе жестяные иконы и книжки с описанием житий святых. Пользуясь предубеждением крестьян против бумажных денег, он менял свои товары на сельскохозяйственные продукты — кожу, масло, мед, скот. И такой товарообмен оказался очень выгодным.

Раз в году Битениек получал большой барыш. Весной, когда открывалась навигация на Оби, он уезжал на далекий север, в Обдорск или Березово, и отсутствовал несколько недель. Туда он вез мешки с разными ничего не стоящими пустяками, а возвращался с тюками дорогих мехов. Одна такая поездка давала Битениеку возможность весь год жить без забот; если на старую рубаху или гимнастерку можно было выменять самую лучшую песцовую шкурку, тут уж разбогатеть не составляло труда.

Блукис кое-что прослышал об этих поездках на север и тоже загорелся. Не было смысла размениваться по мелочам: пусть всякая мелкота продает масло фунтами, меняет лошадей — он будет торговать мехами. Неужели какой-то Битениек понимает в торговле больше его, старого опытного спекулянта военных лет? Только бы узнать, куда приезжают северяне для обмена и какими они больше всего интересуются товарами. Ему нужно было выяснить все заблаговременно, чтобы должным образом подготовиться к экспедиции и вместе с Битениеком объехать тундру. Он теперь ежедневно приходил в этот дом, тратил драгоценное время и расходовал деньги на покупку самогона. Но ему никак не удавалось склонить Битениека к откровенности — тот, вероятно, о чем-то начал догадываться. Ни в трезвом виде, ни во хмелю он не рассказывал о своих поездках на север. А когда Блукис затевал разговор на эту тему, отвечал односложно и уклончиво и торопился перевести беседу на другое.

Блукису ничего больше не оставалось, как усыпить бдительность Битениека и выследить, как он готовится к поездке. Он продолжал свои посещения, но не заикался больше о торговле мехами. Нет, он очень деятельно готовится к отъезду на Урал, чтобы закупить на горных заводах олово и цинк, которые в Сибири можно продать, получив пятьсот процентов чистого барыша. Весной он поедет в Харбин и привезет несколько тюков китайских тканей, которые там можно достать в любом количестве, в то время как здесь ощущается недостаток в мануфактуре. Все это были хорошие намерения. Многие спекулянты уже этим занимались, почему бы и Блукису не последовать их примеру?

Битениек на самом деле поверил его планам, и как-то однажды хитрому конкуренту удалось открыть первую из его тайн: незаметно для Битениека он выследил, какие вещи тот скупал на барахолке. Как только Битениек удалился, Блукис тоже стал покупать с рук всякие обноски: старые рубахи, кальсоны, поношенные военные гимнастерки, френчи, брюки и шапки — все самое потрепанное и изношенное, потому что именно так, действовал Битениек. Все это можно было приобрести за пустяковую цену. И к вечеру Блукис уже набил полный мешок.

Он продолжал закупки и в следующие дни, прячась от Битениека и делая вид, что ничего не знает о его сборах к поездке на север. Когда тот находился на рынке, Блукис старался не заходить туда, и они никогда не встречались.

Вскоре Блукису удалось выяснить еще одно важное обстоятельство: Битениек велел Сармите выстирать и зачинить купленную одежду и белье. У нее теперь появилось столько дела, что ей некогда было заниматься хозяйством, и мадам Битениек сама убирала комнаты. Выстиранная, выглаженная и аккуратно сложенная рубаха выглядела несравненно лучше, чем мятая одежина, купленная на барахолке. И надо полагать, что даже северному охотнику приятнее смотреть на брюки, где все пуговицы на месте и швы зашиты, чем на рваный, потрепанный кусок ветоши.

— Чем занята ваша мать? — спросил как-то Блукис у Сармите, застав ее во дворе Битениеков за развешиванием белья.

— Ничем. Она все еще не найдет никакой работы, — ответила Сармите.

— Не может ли она мне кое-что постирать и зачинить? — продолжал Блукис. — Я закупил небольшую партию одежды для деревни. Только не говорите ничего Битениеку, он не хочет иметь конкурентов.

Таким образом и Валтериене получила неожиданно работу. А два человека ожидали наступления весны, когда пройдет ледоход и северные охотники приедут из тундры на берега Оби, чтобы выменять свою ценную добычу на никому не нужные обноски. С приближением весны росло беспокойство обоих. Битениек, по-видимому, что-то пронюхал и все чаще осведомлялся у Блукиса, почему тот не едет на Урал и в Харбин. Но Блукис отговаривался нездоровьем и изучал расписание движения пароходов на Оби.

Зима 1917/18 года ничуть не была холоднее и продолжительнее других здешних зим, но Зитарам, привыкшим к мягкому приморскому климату, она казалась бесконечно долгой и суровой. На улице редко было менее пятнадцати градусов мороза, а зачастую он доходил до сорока градусов. Эльзе, несмотря на теплые валенки и овчинную шубку, иногда не под силу было стоять на морозе за прилавком. В особенно холодные дни ее заменял Янка, хотя парень не имел ни малейших способностей к торговле. Но он в семье считался резервной силой, не имевшей определенных обязанностей, поэтому все непредвиденные и мелкие дела возлагали на него. Когда кончалось топливо, Янка должен был вставать утром раньше всех, идти на большак у въезда в город и караулить крестьянские подводы с дровами — там их можно было купить немного дешевле, чем на базаре. Когда наступало время получать по карточкам муку, сахар или керосин, Янка отправлялся среди ночи к магазину и вставал в очередь. Продуктов было мало, ожидающих — много, — если не постараешься пораньше встать в очередь, останешься ни с чем.

Сразу же по приезде в Барнаул Янка пытался поступить в местную гимназию, но там уже не оказалось свободных мест. Не желая напрасно терять целый год, он раздобыл программу средней школы, купил подержанные учебники и стал заниматься дома, надеясь на будущий год поступить в следующий класс. Никто ни в чем его не упрекал, но он сам с горечью сознавал свою бесполезность и всячески ломал голову над тем, как найти работу. Он был согласен выполнять любую черную работу за самую низкую оплату, лишь бы чувствовать себя полноправным членом семьи. Убедившись, что из этого ничего не выйдет, он впал в уныние, всех избегал и жил одними мечтами. Находясь за тысячи верст от моря, он думал о его свободных просторах, завидовал отцу и погибшему брату — они так много повидали на своем веку. Янка в ту зиму прочитал множество книг, стараясь найти в них то, чего не давала действительность. Естественные и исторические науки, труды великих искателей истины и незатейливые приключенческие повести, смелое учение атеистов и фанатические высказывания богоискателей — все жадно впитывал он в себя. Искал контрасты, из одной крайности впадал в другую, верил и сомневался, признавал и отрицал, дрожал над бесспорностью прекрасной истины, но не противодействовал ее сокрушению, когда она подвергалась разгрому при помощи другой, исключающей ее истины.

С удивлением наблюдал Янка за всеми окружающими его — своими родителями, братьями и сестрами и за теми чужими людьми, с которыми ему приходилось сталкиваться: как могли они так спокойно и равнодушно жить, не утруждая свой ум никакими сомнениями и вопросами? Им, очевидно, легче жилось, тогда как его дух изнывал в одинокой борьбе и никто не в состоянии был ему помочь. Их счастье и горе, их радости и беды были такими непритязательными и мелкими, что не стоило ни завидовать им, ни сожалеть о них. Янке тогда казалось, что самое ужасное — это уподобиться им. Он еще не знал, что в свое время это многим так кажется, но позднее, когда ужасное происходит с ними на самом деле, они уже не усматривают в этом ничего страшного и, вместо того чтобы испугаться, улыбаются своей прежней наивности: «И как я мог тогда мучиться из-за таких пустяков?..» На дне океана, куда не проникает луч света, в вечном мраке обитают слепые рыбы. Они не знают, что значит видеть; поэтому слепота не причиняет им никаких страданий. Но что бы произошло, если бы одно из этих слепых существ когда-нибудь прозрело и ощутило свет там, в вечном мраке, где ничего не видно.

В таком настроении Янка прожил всю зиму. Иногда он пробовал записывать свои мысли, но ему, никогда не удавалось изложить их так ясно, какими они виделись в его сознании. Получались неуклюжие, отрывочные наброски, не отображающие подлинного хода мыслей. Ему ведь не исполнилось еще и шестнадцати, и он был мечтателем, которому миражи кажутся такими же прекрасными, как реальность.

Янка писал стихи, одна тетрадь у него уже была заполнена; он прятал ее на самом дне книжного мешка. К весне он начал писать поэму в трех частях, рифмованными двустишиями, но написал только одну главу, потому что солнце поднималось все выше и выше, а лед на Оби с каждым днем темнел и рыхлел, Как-то утром могучая река тронулась, и мутные горные потоки понесли льдины на север.

Бурна и стремительна сибирская весна. За неделю с пригорков исчез снег, на улицах Барнаула зажурчали ручьи, и в степи показались ранние цветы. Янка с утра до вечера проводил время на берегу Оби, вместе с русскими мальчуганами вылавливая плывущие мимо бревна и дрова, которые Эрнест потом увозил на хозяйской лошади домой; Подружившись с русскими мальчиками, Янка в пасхальные дни обошел с ними все церкви: им целую неделю разрешалось звонить на колокольнях. Мальчишки, долгую зиму ожидавшие этих веселых дней, вовсю пользовались своими правами. На всех колокольнях звонили малые и большие колокола, наполняя город весенним шумом. Иногда их звон становился настолько назойливым, что у слушателей — а ими поневоле становились все жители города — закладывало уши.

Сразу же по окончании ледохода на Оби появились первые суда — красивые, белые двухэтажные пароходы! Высоко поднятые над водой, стройные, словно чайки, они спешили на север и юг, взбивая плицами воду. Ежедневно один из них останавливался у пристани, менял груз и принимал на борт пассажиров. По палубе расхаживали капитаны и штурманы в форме с золотыми пуговицами; матросы драили и мыли стены кают, а речные лоцманы важно становились к штурвальному колесу, когда пароход отчаливал от пристани. Янка вместе со своими русскими сверстниками облазил все прибывающие пароходы от капитанского мостика до машинного отделения: случалось, их прогоняли, но иногда разрешали даже заглянуть в пассажирский салон и каюты. Да, здесь было что-то от вольного мира моряков. Вдали от моря, от настоящих ветров и морских бездн, над отмелями Оби кружились стаи чаек, а на южной окраине города находилась рыбацкая деревня Порт-Артур, основанная здесь участниками японской войны, вернувшимися домой с дальнего Востока.

Позже на Оби появились громадные баржи, груженные камнем и солью — совсем как настоящие суда, только без мачт и парусов. Команды многих из них состояли из казахов. Янка часами мог наблюдать за ними. Впятером, вшестером хватались они за рукоятку громадного руля, когда баржу надо было сдвинуть в открытую воду, ругались и кричали что-то на своем непонятном языке; при этом у них тряслись бороды и маленькие шапочки съезжали на бритые затылки — удивительно, как только они держались и не падали на землю. Это опять была настоящая жизнь, радостная весна и свежий воздух. Янка перестал читать книги и больше не ломал голову над неразрешимыми проблемами.

Кроме Янки Зитара, еще один человек проводил все свое свободное время на пароходной пристани. Он каждое утро первым появлялся на берегу, встречал все пароходы, наблюдал за их погрузкой и присутствовал при отправке каждого парохода. Удивительным терпением обладал этот человек. Днем он на несколько часов исчезал, так как в это время от барнаульской пристани не отходил ни один пароход, но вечером покидал берег последним.

Это был Блукис. По временам он узнавал у Янки, не появлялся ли на пристани во время его отсутствия Битениек. Но колбасник не показывался на берегу, по крайней мере, в те дни, когда там дежурил Блукис.

Таким образом прошло несколько недель. Блукис с каждым днем становился все беспокойнее. А когда в газетах появилось сообщение о том, что лед на Оби прошел до самого устья и навигация открыта на всем протяжении реки, он уже ни на минуту не оставлял своего наблюдательного поста: Блукис опасался, как бы Битениек не отправился на север без него. У него все было готово к отъезду, мешки с товарами лежали недалеко от пристани. Как только Битениек сдаст свой багаж на пароход, Блукис поспешит привезти свой и наклеит на него такие же ярлыки с адресом, как на тюках Битениека. Он предпочел бы совсем не ждать конкурента и уехать первым, но это было невозможно, потому что он не знал, куда ехать.

На Крайний Север суда отправлялись один раз в неделю. Едущим из Барнаула приходилось делать в Томске пересадку. Наконец наступил решающий момент. Чтобы попасть на первый пароход, который направлялся из Томска в Сургут и Обдорск, следовало выехать из Барнаула в четверг вечером.

В этот день Блукис явился на пристань раньше обычного и уселся караулить у билетной кассы. Ни один пассажир не мог пройти на пароход незамеченным. Если человек обладает таким терпением и настойчивостью, его труд не может пропасть даром. На этот раз, к великой радости Блукиса, его ожидания увенчались успехом. Около полудня на пристани появился Битениек. Его вид еще издали говорил о том, что он приготовился к какому-то важному делу. Он был тщательно выбрит и пострижен, одет по-дорожному, на ногах — прочные охотничьи сапоги: в таком виде он обычно отправлялся в свои коммерческие походы. Придя на пристань, он сразу же подошел к окошечку кассы и уже полез было за кошельком, но в этот момент заметил Блукиса и от неожиданности вздрогнул. Но он был не глуп, этот Битениек, он ничуть не растерялся: вытащил вместо кошелька часы и спросил кассира, когда отправляется пароход на Бийск. Получив нужную справку, Битениек поблагодарил и подошел к Блукису.

— Вы тоже в Бийск? — спросил Битениек.

— Нет, я жду с противоположной стороны заказанный мной товар, — ответил Блукис. — Несколько пудов сыру. А вы разве не собираетесь ехать к своим северянам?

— Еще рано. Пусть пройдет троица, успеем наездиться.

Поговорив некоторое время о ценах на сыр и об ожидаемом в нынешнем году урожае арбузов, они расстались. Блукис остался на пристани, а Битениек, проклиная в душе коварного конкурента, вернулся в город. Он уже давно знал о намерениях Блукиса, видел его на рынке скупающим старье и узнал от Сармите, что ее мать стирает и чинит товар Блукиса. Благодарю покорно за такого попутчика! Но как от него отделаться? Дальше тянуть невозможно; если не отправиться с первым пароходом, лучше в этом году вовсе не ехать: в Новониколаевске, Томске и Омске тоже были скупщики мехов, и, не явись он вовремя в свой район, они отобьют у него всех клиентов. Нужно выехать сегодня, и обязательно без Блукиса.

Кто ищет, тот находит — это старая истина. По дороге Битениек придумал выход и в душе уже злорадствовал над одураченным Блукисом. Придя домой, он немедленно начал действовать. Вещи для товарообмена следовало погрузить на телегу и отвезти в деревню, находящуюся в двадцати верстах от Барнаула, — там была первая пароходная пристань в новониколаевском направлении. Но, к несчастью, Битениек с утра отправил работника на лошади в деревню за скотом, и его можно было ожидать только к вечеру. Тогда уже поздно будет ехать на загородную пристань. Значит, нужно или искать извозчика, или занять подводу с лошадью у соседей. Последний выход казался Битениеку самым удобным, и он послал работника к знакомому мяснику, с которым находился в приятельских отношениях. Мясник сразу же послал не только лошадь, но и возницу — им оказался Эрнест Зитар.

Час спустя они выехали из города, Воз был доверху нагружен мешками, и пришлось ехать шагом. Эрнесту Зитару, который сегодня рассчитывал на свободный вечер, все это не нравилось. Если бы хоть можно было сидеть на возу! Тащись пешком двадцать верст и глотай дорожную пыль, которая клубится из-под колес, потому что весна стоит сухая. Заметив недовольство парня, Битениек решил, что будет лучше, если он вознаграждение выплатит ему сейчас, иначе Эрнест затянет езду, и они опоздают на пароход. Расчет оказался правильным. Получив на чай, Эрнест сделался любезнее, начал погонять лошадь. За разговорами и дорога казалась не такой длинной, в особенности когда Битениеку посчастливилось напасть на интересующую Эрнеста тему.

Тема эта — золотые прииски. Приехав в Сибирь, Битениек первые годы много скитался по Алтайским горам и некоторое время работал на приисках. Ему были известны многие места в глухой тайге и по берегам маленьких горных рек у монгольской границы, где когда-то находили драгоценный металл.

— Есть места, где вся земля полна золота. Прииск идет за прииском. До войны там работа кипела, но война все остановила; искателей призвали на военную службу, а самые богатые прииски засыпали.

— И там разрешается искать золото каждому, кто хочет? — спросил Эрнест.

— Разрешать-то не разрешают, но разве всех укараулишь? Кругом большие леса, ими же покрыты и горы, а по берегам рек густой кустарник. Если знаешь точно место, сходишь, намоешь, сколько можешь унести, и ищи тебя в тайге. Был бы я помоложе, как-нибудь летом попытал бы счастья. Да теперь уж поздно.

— А как можно узнать, где эти хорошие места? — допытывался Эрнест. Голос его слегка дрожал, и глаза загорелись алчным блеском. Он еще молод и может попытаться.

— У меня дома есть подробная карта гор, — ответил Битениек. — Там обозначена каждая речка и самый маленький населенный пункт. А места, где имеется золото, отмечены черной точкой и надписью «прииск».

— А можно ли купить такую карту? — у Эрнеста даже голос перехватило от волнения.

— Кажется, нет. Не знаю, имеют ли вообще частные лица право пользоваться такой картой. Мне ее достал один видный чиновник, латыш. Если вы интересуетесь ею, могу вам ее подарить. Мне она больше не нужна.

— У вас эта карта при себе?

— Нет, я ее оставил дома. Когда вернусь, возьмете ее у меня.

Эрнест уже не сожалел о том, что из-за Битениека он потерял свободный вечер. Золото, целые горы сокровищ ждали его в алтайских долинах. Ради этого стоило пройти не только эти двадцать верст, за такую плату он обошел бы весь земной шар.

В шесть часов они добрались до деревни и разгрузили воз на берегу Оби, где были устроены мостки. Битениек знал здесь чуть ли не каждого крестьянина, поэтому Эрнест мог возвращаться обратно; до прибытия парохода оставалось еще три часа. Перед отъездом Эрнест еще раз напомнил о карте, и только когда Битениек подтвердил обещание, Эрнест в приподнятом настроении повернул лошадь к дому.

Всю дорогу он мечтал о будущем богатстве, улыбаясь и разговаривая сам с собой. Это был счастливый вечер. При въезде в город Эрнест видел, как под железнодорожный мост идет белый пароход. «Сарт» или «Братья Мельниковы» — издали нельзя было определить. На улице Льва Толстого, ведущей к пристани, он встретил множество людей, провожавших пароход, — они возвращались в город. Среди них Эрнест заметил Блукиса. Он поздоровался с ним.

— Вы тоже с пристани? — спросил рассеянно Блукис, думая о другом. Он, видимо, был чем-то озабочен,

— Нет, я сейчас только что отвез Битениека в деревню. Он там ожидает пароход.

— Битениека? — всю задумчивость Блукиса как рукой сняло. — Что вы говорите?

— Да, — продолжал Эрнест. — Он остался с вещами на пристани.

— Со всеми вещами? — у Блукиса перехватило дыхание.

— Да, я свез большой воз. Он, наверно, поедет куда-нибудь далеко, потому что обещал вернуться только через месяц.

Это было последней каплей, переполнившей чашу горечи Блукиса. К великому изумлению Эрнеста, этот почтенный человек начал ругаться, как одураченный извозчик, не обращая внимания на многочисленных прохожих, с улыбкой смотревших на него. От ярости лицо Блукиса побагровело. Казалось, он вот-вот лопнет от злости. Не желая быть свидетелем такого несчастья, Эрнест хлестнул лошадь кнутом и поспешил уехать. А Блукис, словно лунатик, побрел обратно на пристань и до поздней ночи ходил по берегу реки. Его взор все время обращался на север, в ту сторону, где скрылся белый пароход, как будто он надеялся вернуть его обратно.

Со следующим пароходом Блукис отправился по следам Битениека.

У Карла Зитара всю зиму было много работы. Служба в милиции заставляла его сталкиваться с разными людьми, и каждый день приносил новое. Кражи, хулиганство, тайное самогоноварение, убийства в пьяном виде — это были самые обычные происшествия. А тут еще неуживчивые людишки докучали работникам милиции различными мелкими жалобами: то кто-то в пылу ссоры употребил слишком сильное выражение и оскорбил этим истца; то собака загрызла курицу и владелец собаки отказывался возместить убыток; то жена соседа оклеветала дочь шорника и сердце матери требовало отмщения за оскорбленную честь дочери. От них можно было избавиться, только составив протокол и пообещав расследовать жалобы. Вначале, пока все еще было ново и непривычно, Карл относился ко всем этим кляузам с юмором, но, когда они стали повторяться изо дня в день и одни и те же лица искателей справедливости представали перед ним в четвертый или пятый раз, тут могло лопнуть и ангельское терпение.

Весной поползли слухи о том, что в городе готовится заговор против Советской власти. Это казалось тем более вероятным, что в Барнауле не было недостатка в контрреволюционных элементах.

Узнав, что Карл Зитар занимает руководящий пост в городской милиции, Битениек, до тех пор относившийся к молодому земляку вполне благосклонно, вдруг охладел и повел себя очень сдержанно. Когда Карл изредка появлялся в доме Битениека, все зажиточные и видные земляки сразу прекращали развязную болтовню о большевиках и Советской власти и уже не выражали так откровенно свои надежды на перемены в жизни страны, на контрреволюционный переворот и вмешательство иностранцев в русские дела. Только однажды Битениек, будучи под хмельком, забыл всякую осторожность и попытался втянуть Карла в разговор на политические темы.

— Я давно собираюсь с вами поговорить о жизни, но так, по душам, — сказал колбасник, оставшись с глазу на глаз с Карлом. — Насколько мне известно, вы происходите из зажиточной семьи. Ваш отец когда-то был капитаном и судовладельцем.

— В последние годы парусники отца погибли, и он занимался сельским хозяйством в своей усадьбе, как многие наши соседи, — ответил Карл.

— Это дела не меняет, — продолжал Битениек. — Вы имели какую-то собственность и будете опять иметь ее, когда вернетесь в Латвию. Мне принадлежит этот дом и колбасная мастерская. Но у меня ее собираются отобрать и отберут, если у власти останутся большевики. Они отберут также и усадьбу вашего отца, если им разрешить хозяйничать в Латвии. Как вы думаете, будет ли это справедливо? Можем ли мы любить власть, которая нас разоряет?

— Это вам следует спросить у народных масс. У них Советская власть ничего не отобрала, — ответил Карл.

— А вы-то, что вы сами об этом думаете? — не унимался Битениек.

— Мне нечего терять. Думаю, отцу тоже. Отец унаследовал парусники от деда, а остальное приобрел за счет труда матросов, следовательно, это нечестное приобретение. То же самое с усадьбой.

— Эх, молоды вы еще и не понимаете, что в жизни хорошо и что плохо: Неужели вы в самом деле думаете, что такое положение, как сейчас, продержится вечно? Ни в коем случае. Повсюду что-то назревает, группируются силы, и, когда наступит время, Советскую власть свергнут так же быстро, как она в прошлом году появилась. И тогда каждому придется отвечать за все содеянное. Молодой человек, я бы на вашем месте ушел из милиции и занялся бы чем-нибудь другим.

— Например?

— Обеспечил бы себе спокойную будущность. В крайнем случае, остался бы посторонним наблюдателем, нейтральным и беспартийным.

— Отказаться от активного участия в жизни? — засмеялся Карл. — Это могут разрешить себе старики, но не молодые, полные сил люди. Нейтральный и беспартийный человек скоро оказывается между двух огней. Активному человеку опасность угрожает только с одной стороны — от его прямого противника, а нейтральному — со всех сторон. К тому же нейтралитет в эпоху великих и решающих событий — нечестная позиция, это предательство и низкая, грязная сделка. Я на такую роль не гожусь.

— Значит, вы стоите грудью за власть большевиков? — Битениек в упор посмотрел Карлу в глаза.

— Можете ли вы мне указать другое, что в настоящее время должен грудью отстаивать честный человек? — спросил Карл по возможности спокойно, хотя навязчивость колбасника начала его злить. — Можете ли вы назвать человека, который как вождь народа и государства был бы лучше, умнее и справедливее, чем Ленин? Все эти Керенские и Милюковы — карлики против него, мелкие, нечистоплотные, низкие. Неужели вы думаете, что народ — я имею в виду народ, а не кучку кровожадных тиранов и живодеров — может отвернуться от Ленина и примкнуть к одному из этих кровавых хорьков? Этого не будет, гражданин Битениек.

Понятно, после этого у хозяина дома больше не было желания продолжать разговор с гостем, и они расстались весьма холодно.

Карл Зитар теперь перестал появляться у Битениека и встречался с Сармите вне дома.

Битениек не забыл этого разговора и затаил ненависть.

«Ну погоди же, погоди, красный офицер! Настанут другие времена, и ты нам ответишь за кровавых хорьков. Пуля, петля, тюрьма, нагайка — это совсем не плохие вещи, и с ними кое-кому придется познакомиться. Мы, сильные и богатые, позаботимся об этом».

…Наступил Первомай. В этот день на обширной поляне за городом состоялся большой митинг, в котором участвовали тысячи людей. Кроме жителей Барнаула и беженцев с западных окраин России на митинг явились военнопленные — венгры. Произносили зажигательные речи на разных языках и пели революционные песни. Героями дня оказались латышские стрелки, за несколько дней перед тем появившиеся в Барнауле и наблюдавшие за порядком в городе. Среди них Карл Зитар встретил старых боевых друзей, рассказавших о схватках в Петрограде и в других местах.

Никаких событий в городе вроде бы не происходило. Лишь попы, словно сговорившись, служили во всех церквах обедни и пытались мутить народ. К собору сошлась, как на демонстрацию, большая толпа женщин и стариков. Но вдруг пронеслась весть о том, что из Омска в Барнаул прибыли латышские стрелки, и святоши испугались. Слухи о стрелках дошли и сюда, о них рассказывали легенды, и если уж они появились в Барнауле, тут не до шуток.

Да, они действительно появились — на конях и броневике, с пулеметами, вооруженные с головы до ног: с винтовками через плечо, с револьверами в руках и связками ручных гранат у пояса. Одна группа подскакала к собору, спешилась и дала несколько выстрелов в воздух. Толпа сразу рассеялась во все стороны, только юбки да пышные бороды заполоскались на весеннем ветру.

Невиданное чудище — бронированный автомобиль — было установлено посреди площади, где происходил митинг, рядом с трибуной. Лихо заломив козырьки, расстегнув вороты гимнастерок, стояли стрелки у пулеметов, и толпа разглядывала их, словно сверхъестественные существа. Даже старый Зитар подошел поговорить со стрелками, угощал их папиросами и расспрашивал о боях с белыми по ту сторону Урала.

Отряд латышских стрелков после майских праздников уехал в Омск или еще куда-то — никто не знал, куда именно. Они ведь были стражами революции, эти закаленные в огнях боев солдаты, два года отстаивавшие Даугаву и Ригу. Барнаульский Совет хотел задержать стрелков здесь, но, очевидно, их присутствие было необходимо в другом месте. В том, как их боялись и ненавидели, можно было убедиться вскоре после их отъезда, и в первую очередь почувствовали это латышские беженцы.

Около середины мая с Крайнего Севера возвратился Блукис. Он расторговал свое тряпье, но не приобрел ничего ценного: Избегая разговоров о поездке, он сворачивал с дороги при встрече со знакомыми латышами; теперь он собирался купить лошадь с упряжью. Убедившись, что из крупных коммерческих сделок сейчас ничего не получится, энергичный делец избрал более скромное поле деятельности и однажды пустился со спекулятивными целями в поход по окрестным степным деревням. Возможно, он боялся возвращения Битениека и щадил свои нервы, которым успехи конкурента нанесли бы слишком тяжелый удар.

Оказалось, что Блукис в самом деле поступил очень предусмотрительно. Битениек вернулся домой как настоящий триумфатор. Часть мехов он продал в Томске, получив за них не бумажные деньги, а звонкую монету, золотую и серебряную. Остальные меха он пообещал состоятельным барнаульским друзьям.

Как обычно после длительной поездки, Битениек разрешил себе небольшой отдых, понимая под этим недели две беспробудного пьянства. Оно, по обыкновению, кончалось приступом белой горячки, во время которой он рвал на себе рубашки, бил посуду, ломал мебель и украшал синяками лицо мадам Битениек: Это было неизбежное зло. Мадам не жаловалась и не собиралась отучать спутника жизни от такой привычки, потому что в конечном итоге она имела от этого некоторую выгоду: вслед за похмельем наступало вытрезвление, мольбы о прощении, заискивание перед побитой женой и, наконец, примирение, после чего муж опять на целый год попадал под башмак супруги, позволяя мадам одиннадцать месяцев властвовать над собой и только на двенадцатый стряхивая с себя ее иго.

Узнав о приезде Битениека, Эрнест Зитар немедленно поспешил навестить земляка. И только благодаря такой спешке ему посчастливилось добыть драгоценную горную карту, ибо днем позже, когда Битениек запил, Эрнест вернулся бы ни с чем, и ему пришлось бы ждать конца великого «отдыха». А в это время в Барнауле начались значительные события, основательно изменившие положение семьи Зитаров.

В Барнауле захват власти белыми не был неожиданностью. По городу уже давно ходили слухи о приближении белогвардейцев. То рассказывали о захвате ими Омска и Новониколаевска, то утверждали, что войска белых находятся на пути в Барнаул, наконец, даже клялись, что город окружен и каждую минуту можно ожидать нападения. Совет депутатов готовился к обороне города. Было объявлено военное положение. С минуты на минуту ждали восстания местных контрреволюционеров.

И вот однажды ночью началось.

В отделении милиции, где работал Карл Зитар, в тот вечер роздали патроны и никого не отпустили домой. Начальник отделения под вечер отправился якобы проверять посты и больше не вернулся: он предал, перейдя в лагерь врагов, сдался на милость победителей. Позже выяснилось, что одновременно с ним исчезли стоявшие на постах милиционеры. Один из важнейших районов города остался без охраны. Ночью, незадолго до смены постов, в канцелярию отделения вбежал молоденький милиционер и сообщил, что вооруженные подразделения белых уже наступают на центральные кварталы и все выходы из улиц заняты противником.

Отделение милиции было окружено, путь к отступлению отрезан, и во многих местах уже слышалась стрельба. Милиционеры с тревогой глядели на Карла: «Что будет с нами?»

Все это были старые фронтовики, закаленные в боях и верные Советской власти. Карл понимал: им остался один выход — попытаться с боем вырваться из окружения и присоединиться за чертой города к главным силам Советов. Он сказал об этом товарищам. Пока они совещались, из отделения один за другим исчезли несколько милиционеров: они, вероятно, решили попытать счастья каждый в отдельности, на свой страх и риск. Когда Карл собрал оставшихся, их оказалось совсем мало — восемь человек. Задерживаться в городе нельзя было больше ни минуты.

Самая прямая дорога в степь вела в западном направлении. Группа милиционеров должна была добраться до первого переулка и прорваться по нему за город, а уж там во все стороны расходились проселочные дороги. У одного из милиционеров в ближайшей деревне жили родные; там, наверное, можно будет укрыться, если не удастся догнать красноармейские части.

Милиционеры взяли винтовки. У Карла был револьвер и две гранаты. Перед тем как выйти на улицу, они проверили оружие и договорились о тактике боя. В два часа ночи маленький отряд отправился в путь.

Ночь стояла теплая, ясная. На востоке смутно белел край неба, а на узеньких улочках было настолько светло, что милиционерам пришлось пробираться осторожно, прижимаясь к стенам домов. В городе царила глубокая тишина. Ничто не говорило о тревоге и боях. На деревянных тротуарах не видно было ни одного прохожего. Даже ночного сторожа. Но это обманчивое спокойствие было только приемом вышедшего на охоту зверя — попробуй, подойди поближе, и все сразу оживет, с пепелищ и из дворов затрещат смертоносные залпы.

Милиционеры приблизились к перекрестку: Еще каких-нибудь двадцать-тридцать шагов, и они свернут в узкий тенистый переулок; утренние сумерки укроют их на пути до самого края города. Вдруг раздался окрик: «Кто идет?» — и люди, вытянувшись цепочкой, еще плотнее прижались к стене. Только теперь они заметили, что дорогу в переулок преградила какая-то темная полоса, то ли баррикада, то ли земляная насыпь.

— Кто идет? — послышался опять резкий, нетерпеливый окрик. Щелкнули затворы, и над насыпью в предутренней мгле тускло блеснули стволы винтовок. Карл сунул револьвер в кобуру и осторожно отвязал от пояса ручную гранату. Обернувшись назад, он шепнул товарищам:

— Ложись, после взрыва — цепью вперед. Будем прорываться штыками.

Выждав, пока приказ дойдет до конца цепи и все залягут, он смерил глазом расстояние, отделяющее их от противника, затем вырвал кольцо гранаты и, выждав несколько мгновений, легко бросил ее, сразу же прижавшись к земле. Взрыв гранаты произошел одновременно с запоздалым залпом винтовок. Секундой позже милиционеры вскочили на ноги и бросились вперед. Второго залпа не последовало. За насыпью стонали раненые, уцелевшие врассыпную бежали по переулку.

Милиционеры послали вдогонку несколько выстрелов и, свернув в одну из боковых улиц, поспешили прочь от места схватки. Отряд их поредел. Из восьми осталось только трое. Видимо, в момент атаки остальные свернули в сторону и ушли каждый своей дорогой, надеясь, что так им легче удастся выбраться из города. Уроженцы Барнаула, они знали здесь каждую щель, окольные дороги и все лабиринты развалин и, чтобы еще раз не нарваться на посты противника, избрали пусть далекий, но куда более спокойный путь — через сгоревшие кварталы. Трое оставшихся, среди которых был Карл, решили идти таким же путем и свернули в сторону Оби. У первых развалин они расстались и разбрелись кто куда. Зарево на восточном горизонте неба становилось светлее, приближался рассвет. И в этот ранний предутренний час Карл Зитар остался один — один с последней ручной гранатой и заряженным револьвером. Выгоревшая часть города примыкала к Оби, с трех сторон к ней выходили главные улицы и открытая дорога на станцию. Там-то, несомненно, были расставлены посты и заставы противника. Ночью еще можно прокрасться через цепь постов, но сейчас, на рассвете, гладкая равнина за городом не укроет, даже если он и доберется до нее. Переулок же кончался у холмистых полян, а оттуда недалеко уже было до дачного леса.

Карлу оставалось либо спрятаться в развалинах, либо добраться до какого-нибудь знакомого и выждать там, пока не выяснится обстановка.

В городе раздавались редкие выстрелы, в утренней тишине послышался стук копыт. Он все явственнее приближался со стороны предместья. Это был, очевидно, кавалерийский разъезд. Район развалин, куда забрел Карл, оказался заселенным; неподалеку стояли временные лачуги. Днем его легко могли обнаружить рабочие или дети, занимавшиеся раскопками пепелищ в поисках железного хлама. Здесь нельзя было оставаться.

Карл повернул назад к центру города. На улицах уже совсем рассвело — через час город проснется, каждая упущенная минута может стоить жизни. И тут он вспомнил о Сармите. Она ведь находилась здесь, поблизости, в каких-нибудь двухстах шагах — в доме Битениека.

Карл направился туда. Ворота дома Битениека были закрыты и окна прикрыты ставнями. Комната Сармите выходила на улицу. Карл тихо постучал в ставню. Никто не отозвался. Тогда он постучал еще раз. В комнате зашевелились, и в тот же миг на повороте улицы показалась группа вооруженных людей, они медленно приближались к дому Битениеков. Карла вдруг охватила апатия. Так случается с человеком, уставшим от непосильной ноши, когда он понял, что ни освободиться, ни донести ее до места он не в состоянии. Почему не погиб он вместе со своими товарищами в Тирельском болоте? Почему пуля не сразила его в ту рождественскую ночь?

— Кто там? — голос Сармите вернул его к действительности.

— Я — Карл, — тихо откликнулся он. — Открой скорее, мне грозит опасность, Сармите…

Ближе и ближе шаги патрульных. Если бы они шли по противоположной стороне улицы, то уже заметили бы Карла и оказалась бы напрасной попытка спрятаться. Какие мелочи иногда решают судьбу человека!

Звякнул ключ, со скрипом открылись ворота. Карл проскользнул во двор.

— В городе переворот, и меня преследуют, — пояснил он, отвечая на вопросительный взгляд Сармите. — Можешь ты спрятать меня до… вечера?

— Конечно, — сказала Сармите. — Иди, милый, я сейчас…

Она взяла Карла за руку и повела через двор в сторону колбасной мастерской, но на полпути передумала и остановилась.

— Туда нельзя — сегодня будут молоть мясо. Тебя придется спрятать в моей комнате. Битениеки не должны знать, что ты у меня?

— Ни в коем случае, Сармите. О жене, может быть, этого нельзя сказать, но сам Битениек сейчас же выдаст меня белякам. Твои хозяева не должны даже догадываться о моем присутствии.

Минутой позже Карл был спрятан в маленькой каморке Сармите, в углу за печкой, где висела одежда девушки.

Никто в доме еще не просыпался.

Белогвардейское воинство двигалось вперед, захватывая город за городом. Части советских войск с боями отступали на запад, на Урал, в обширные степи Северного Казахстана. И долго еще после того как в городах Сибири стих шум боев, в степных просторах продолжались жаркие сражения.

Контрреволюция ликовала и, ликуя, спешила обагрить свои лапы в народной крови, ознаменовать казавшуюся неотвратимой победу виселицами.

День, когда из Новониколаевска прибыл пароход с белогвардейским войском, в Барнауле объявили праздничным, звонили, как на пасху, во все колокола; по направлению к Оби навстречу дорогим гостям катили шикарные экипажи; дамы в белых платьях преподносили на пристани «славным воинам» цветы. И, словно по мановению волшебного жезла, на улицах и в окнах домов вдруг появилось множество упитанных, роскошно одетых людей.

В публичных местах вывесили громадные плакаты, на которых сверху был изображен Кремль, а под ним — патетический призыв: «Освободим Кремль от латышских банд!»

Начался террор. Каждый день производились многочисленные аресты. Достаточно было какому-нибудь купцу или домовладельцу указать на любого и сказать: «Это большевик», — как того сразу же арестовывали и без всякого суда и следствия в ту же ночь расстреливали. Ежедневно на высоком берегу Оби за кладбищем рыли длинную яму. Ночью трещали ружейные залпы, а утром яма оказывалась засыпанной. Все знали, что это значит. Знали об этом и Зитары, потому что они жили неподалеку.

В то утро, когда Карл спрятался у Битениеков, Сармите пришла к Зитарам и рассказала о случившемся. В следующую ночь к Зитарам явился патруль и произвел у них тщательный обыск, а старого капитана отвели к коменданту и долго допрашивали, добиваясь, чтобы он сказал, где находится сын. Обыск повторялся в следующие ночи. Зоркий глаз Янки скоро обнаружил, что днем в одном из соседних домов дежурит тайный наблюдатель, — очевидно, белые надеялись, что Карл ночью явится к родным.

Чтобы не выдать, где скрывается Карл, Янка окольным путем пробрался к Сармите и посоветовал ей некоторое время не приходить к своей матери: Если она станет чаще у них бывать, могут выследить, и в дом Битениека тоже явятся с обыском.

В страхе и тревоге прошли две недели. Многих жителей расстреляли, и белогвардейцы стали чувствовать себя увереннее.

Семья Зитаров решила как можно скорее отправиться в горы, вглубь Алтая. Они немедленно стали собираться в дорогу. Валтериене присоединилась к ним. «Если уж до этого держались вместе, не будем и дальше разлучаться…» — заявила она.

Приготовления в дорогу заняли два дня. Эрнест заявил хозяину об уходе с работы и помог отцу подыскать лошадей и подводы. Они купили двух старых кляч и две подержанные телеги, потому что в одной их вещи не уместились бы.

Пока собирались в дорогу, Янка позаботился о Карле. Он снес ему старую отцовскую одежду, а военный мундир принес домой. Прежняя одежда самого Карла уже не годилась: он сильно вырос за последние годы.

В ночь накануне отъезда нужно было доставить Карла на другой берег Оби. У перевоза постоянно дежурили военные, и он не мог ехать вместе со всеми. Но как переправить его через реку? Лодки, стоявшие у берега, — на замках, а ночами по берегу расхаживал патруль.

Янку выручила дружба с местными мальчиками. В Порт-Артуре у него был приятель — сын рыбака. Янка не раз ездил с ним на ночную рыбалку и доказал, что умеет обращаться с лодкой. Теперь он отправился к другу и попросил одолжить лодку. Они договорились, что с наступлением темноты Янка возьмет лодку, а утром до рассвета доставит ее обратно, привяжет к колу и ключ спрячет в условленном месте.

Прошло несколько часов. Переодевшись в платье отца, Карл ждал наступления вечера. Самым неприятным было то, что из дому надо было уходить засветло, потому что после десяти часов на улицах появлялись патрули. Выйти следовало, самое позднее, часов в девять, а в это время на улицах еще было многолюдно. Чтобы добраться до берега, Карл должен был пройти несколько центральных кварталов. Он договорился встретиться с Янкой у реки в полукилометре к югу от пристани.

Битениек с работниками уехал в деревню за скотом, мадам сразу же после ужина ушла в кино, и Карл смог незамеченным покинуть убежище. Сармите эту ночь еще ночевала у Битениеков,

Карл понимал, что теперь все зависит от случая и выдержки. Работая в милиции, он сталкивался со многими людьми. Кто поручится, что один из них не узнает его? В маленьком переулке можно попасться с таким же успехом, как и на центральной улице. Значит, осторожность тут ни при чем. Все это игра. И чем смелее, непринужденнее он будет держаться, тем больше шансов победить.

Карл выбрал наиболее прямой путь и скоро добрался до площади, расположенной против гимназии. Это было самое оживленное место. Здесь прохаживались флиртующие парочки, веселыми стайками порхала учащаяся молодежь; изредка встречались молодцеватые офицеры. Как в былые времена, на плечах у них сверкали золотые погоны, а на лакированных сапогах звенели шпоры. Может быть, лучше было бы надеть мундир поручика?

С площади Карл свернул налево, к реке Барнаулке. Перейдя через мост, он услышал громкие голоса и смех, доносившиеся из открытых окон гостиницы «Империал». Там гарнизонные офицеры пировали с девицами, а под окнами стояла толпа любопытствующих мальчишек и слушала, как граммофон исполняет цыганский романс.

Медленнее шаг, Карл, и не оборачивайся! Если хочешь, чтобы другие не обращали на тебя внимания, не замечай их сам…

Еще несколько улиц, церковка, кладбище, широкая высокая равнина над Обью — и он добрался до безопасного места. По крутому, обрывистому берегу реки сбегало вниз несколько узеньких тропинок — их протоптали дети: Карл присел на минутку на краю обрыва и выкурил папиросу. Солдату, который расхаживал у мостков переправы, он должен был казаться горожанином, вышедшим подышать свежим воздухом. Карл оглядел отсюда дальнейший путь. За той излучиной реки они условились встретиться с Янкой. На берегу к югу от переправы людей не было.

Солнце село. Правый берег Оби с его зелеными лугами, редким кустарником и далекими деревнями уже подернулся сумерками, и, казалось, с востока на реку наползает зеленовато-серая тень, которая тушит переливчатую игру предзакатных огней на спокойной поверхности реки и тихо поднимается по обрыву на левый берег Оби. Это был туман.

Карл отправился дальше. Спустя час он уже находился в лодке, мощными взмахами весел приближая ее к правому берегу реки. Янка сидел на руле. Течение было настолько стремительным, что все время приходилось нос лодки держать навстречу ему, и, несмотря на это, их отнесло вниз на большое расстояние. Они сошли на противоположном берегу всего шагах в двухстах выше перевоза. Привязав лодку в затишье, братья окольными путями вышли на степную дорогу и разыскали на лугах пустой шалаш. Скоро в кустах нашлось и удобное место, откуда можно было обозревать всю дорогу. Здесь Карл будет ожидать прибытия родных. Он помог Янке отвести лодку вверх по течению настолько, чтобы тот на обратном пути подошел к берегу у Порт-Артура, и они расстались.

…Оба семейства отправились в путь на следующий вечер, чтобы первый, самый опасный участок миновать ночью. Когда подводы съехали с парома и беглецы ступили на потрескавшуюся землю правого берега Оби, им показалось, что с их груди свалился огромный камень и вместе с покинутым городом за спиной осталась грозившая им опасность. Свободные степные просторы, ароматные луга и тихо шелестящий в придорожных кустах ветер сулили покой и пробуждали уверенность в завтрашнем дне. Только Янке было тяжело покидать город: здесь оставалась большая река, суда, книги, школы — все такое важное для его будущего. Ему казалось, что, уходя вглубь страны, он навеки затеряется в ее горах и лесах, его стремления и мечты будут похоронены и им никогда не воскреснуть.

В кустах их ждал Карл. Он мог теперь присоединиться к своим — на дороге не виднелось ни одной подводы. В каком-то овраге они поужинали и напоили лошадей, затем отправились дальше. Ехали всю ночь.