"Семья Зитаров. Том 2" - читать интересную книгу автора (Лацис Вилис Тенисович)

Глава одиннадцатая

Осенью и зимой 1920 года в Бренгулях произошли события, которые ворвались резким, непривычным аккордом в монотонный ход жизни таежного поселка и на некоторое время заняли умы людей.

В один из вечеров, когда в тайге шумела буря, Андрей Зитар возвращался домой из сельского Совета. В полуверсте от дома на него обрушилась сломанная ветром осина. Час спустя его полуживым нашел на дороге сосед и сообщил Зитарам. Темной ночью сыновья капитана привезли тяжелораненого отца домой и уложили в постель. Он был без сознания. Карл запряг лошадь и помчался за фельдшером; до больницы было верст шестьдесят. Когда он возвратился с фельдшером, Андрею Зитару уже не нужна была никакая помощь: старый моряк отправился в свой последний и самый далекий рейс, откуда нет возврата. Уходя, он даже не попрощался с женой и детьми.

Из сухих еловых досок, оставшихся от постройки дома, сыновья сколотили простой, некрашеный гроб. В воскресенье на новом кладбище села Бренгули рядом с двумя ранее насыпанными могильными холмиками вырос третий. Родные поплакали, соседи сказали несколько прочувствованных слов, и кучка участников похорон разбрелась по своим лесным жилищам.

Главой семьи стал Карл Зитар.

Не успели жители села как следует разобраться в случившемся и не высохли еще слезы на глазах Альвины Зитар, как весь поселок и ближайшие окрестности взволновало известие о новом несчастье: в одну из ночей в дом председателя сельского Совета Зилума вломились несколько вооруженных людей, застрелили его и скрылись в тайге. И на кладбище рядом с могилой Андрея Зитара вырос новый могильный холмик.

В ночь, когда бандиты убили Зилума, кто-то из обитателей гари, возвращаясь домой из степной деревни, встретил в лесу нескольких незнакомых мужчин. Спрятавшись в кустах, он пропустил их мимо себя. При свете луны он в одном из них узнал Сашу Шамшурина. Утверждать, что это был Шамшурин и что именно эти люди убили Зилума, никто не мог. Но когда по поселку и ближайшим деревням поползли слухи и в них все чаще упоминалось имя молодого Шамшурина в связи с убийством Зилума, Саша покинул молодую жену, которая только что родила мальчика, и ушел в тайгу.

Эльзу эта разлука не очень обеспокоила. Окрепнув после родов, она спокойно продолжала жизнь, начатую в доме мужа. К чему ломать голову — вернется или не вернется Саша? Если он даже и не вернется — не он первый так терялся: в альбоме Эльзы хранилась большая коллекция фотографий бравых парней, среди них были даже капитаны. Саша Шамшурин был ничуть не лучше и не интереснее своих предшественников.

Саша Шамшурин оставался пассивным только первые месяцы после изгнания колчаковцев и расстрела отца. Как большинство кулаков, он вначале растерялся и молча делал все, что от него требовала новая власть: он выполнял гужевую повинность, безоговорочно отправлялся на выполнение всех нарядов, разрешил поселиться в своем доме милиционеру. Он крепко рассчитывал на дружбу с Хазаровым, поэтому не спешил сдать новой власти ни одного пуда пшеницы из громадных запасов, накопленных за военные годы старым Шамшуриным и спрятанных в степи в местах, известных только им одним. Когда весной на общем собрании жителей деревни было решено перераспределить поля и луга по-новому — равномерно, по количеству людей, молодой Шамшурин стиснул сердито зубы и, встретившись после собрания с глазу на глаз с Хазаровым, сказал ему:

— Это грабеж! Я считал тебя человеком, а ты действуешь по-свински.

— Ну, ну? — Хазаров спокойно посмотрел Саше в глаза. — Что же у тебя похитили?

— А земля? Сегодня ты у меня отнял две трети того, что до сих пор принадлежало мне, — вскипел Саша.

— Ты, Саша, ошибаешься, — пояснил Хазаров. — Народ получил обратно то, что твой отец в свое время отнял у него. Эта земля не твоя.

— Мы выкорчевали пни, очистили от камней, возделали, обработали!

— Вы? — Хазаров тихо засмеялся. — Не вы, а батраки, деревенские бедняки обработали. Вы им заплатили гроши, а себе присвоили весь урожай. Скажи спасибо, что они не требуют обратно своих лошадей, коров, машины и все, что хранится в твоих клетях и ларях. Люди ничего не забыли.

С этой минуты кончилась их дружба. Когда особая комиссия начала знакомиться с клетями деревенских богатеев и перемерять полные пшеницы закрома Шамшуриных, в Саше взбунтовался собственник.

Хазаров сказал:

— Мы тебе оставим на семена и столько, сколько нужно на жизнь и хозяйственные расходы до нового урожая, а остальное придется везти на заготовительный пункт. Голодают рабочие Москвы и Петрограда, Красная Армия не может воевать с пустым желудком.

Какое дело было Саше до рабочих Москвы и Петрограда и до Красной Армии? Пусть они умирают с голоду, лишь бы его клеть была полна. Он уже избегал теперь лишних слов, за которые пришлось бы отвечать, а его озлобление и ненависть росли с каждым днем и скоро достигли таких размеров, что Саша уже не мог оставаться пассивным — в нем проснулся кулак.

Скрыть то, что комиссия обнаружила в амбаре Шамшуриных, было уже нельзя. На следующее утро наехал полный двор подвод, и через несколько часов на заготовительный пункт отправился груженный зерном обоз. Самым обидным было то, что Саше на своих лошадях тоже пришлось ехать в этом обозе. Потемнев лицом и упрямо сжав губы, молодой кулак сидел на возу, и в голове его роились мстительные думы. Он был не единственный, у кого Советская власть постепенно выдергивала хищные клыки и острые когти. В Чеснокове, Тараданове, в любом большом селе или деревне имелась изрядная кучка кулаков. Опомнившись от первого замешательства и чувствуя, что Советская власть собирается подрубить корни их хозяйственной мощи, они сейчас напоминали стаю разъяренных волков.

Саша начал украдкой встречаться с окрестными богатеями, В степи, в тайге и кустах на пастбищах происходили тайные сходки, о которых молодой Шамшурин ничего не говорил даже жене. Эльза не имела ни малейшего представления о том, куда иногда по вечерам отправлялся муж. А когда в одну из ночей в конце лета сгорело здание сельского Совета, а неделей позже только благодаря героическим усилиям крестьян удалось отстоять от огня сельский молочный завод, Саша притворился удивленным и вместе с соседями ругательски ругал поджигателей.

А потом этот случай с Зилумом… Впервые Саша прочел в глазах Хазарова подозрение. Ему стало казаться, что милиционер, поселившийся у него в доме, выслеживает его и готовит какую-то неприятность. Вскоре после этого Саша сбежал из дому и вместе с другими кулаками скрылся в тайге.

Однажды ночью в окно к Хазарову кто-то бросил ручную гранату и ранил председателя волостного исполкома. Несколькими днями позже на дороге в степи нашли убитого милиционера. То в одной, то в другой деревне вспыхивали пожары. Кулаки повели наступление, и, конечно, им была объявлена война. Актив волости, партийные товарищи и комсомольцы создали вооруженную боевую группу, и она начала преследовать бандитов.

В одни из вечеров на опушке тайги произошел бой. Группа кулаков напала на руководителя комсомольской организации волости; тот возвращался верхом в Чесноково после собрания в одной из притаежных деревень. Диверсанты просчитались: вместо одного человека они встретили восемь хорошо вооруженных комсомольцев и сразу же после первых выстрелов попали в тиски. Когда схватка кончилась, у дороги, на свежевыпавшем снегу, комсомольцы нашли трех убитых диверсантов. В одном из них они признали Сашу Шамшурина.

…Сразу же после смерти мужа Эльза собрала вещи и с маленьким сыном перебралась жить на гарь к матери и братьям. Имущество Саши Шамшурина конфисковали.

Наступила весна 1921 года. Как и в прошлые годы, жители села Бренгули вырубали кустарники, корчевали пни, стараясь отвоевать у векового леса еще клочок земли. Теперь они рядом с картофельным полем и огородом засевали по четверти или половине пурвиеты [8] проса и пшеницы. В последнее время в этой местности ощущался недостаток хлеба. На рынке уже нельзя было достать зерна. Жители тайги не могли выменять дрова, ягоды, хмель на зерно. Поэтому приходилось искать другие пути. И получалось: у городских жителей хлеба хватало, они его получали по карточкам, а латышские крестьяне ели мясо без хлеба, заменяя его суррогатами. Хорошо, что картофеля было вдоволь, — он теперь стал основным продуктом питания жителей тайги.

Связь с внешним миром почти отсутствовала. Газеты приходили редко, главным источником информации были различные слухи, доходившие сюда из города и из степи, и понятно, что жители в эти дни имели самое скудное и превратное представление о том, что делается в обширной Советской стране. Говорили, что Латвия якобы стала самостоятельным государством; но каким государством, кто им управляет, что в нем происходит — об этом никто ничего не знал.

Когда прошлым летом пронеслись слухи о том, что латышей скоро повезут на родину, самые нетерпеливые отправились в Бийск регистрироваться в эвакуационном отделе, но из этого ничего не вышло. Теперь опять распространился слух о реэвакуации, но люди отнеслись к этому скептически и не торопились ликвидировать свои маленькие хозяйства.

Янка Зитар за последние два года сильно вырос — ему уже не годилось ничего из прежней одежды. Он много читал и занимался. Когда в колонии не осталось уже ни одной книги, которую Янка не прочел бы, он отправился в волостную библиотеку и стал приносить охапки книг оттуда. Ему удалось прочесть всего Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Байрона, Флобера, Виктора Гюго, много произведений Горького и кое-что из сочинений Белинского. Карл помог ему усвоить некоторые предметы в объеме курса средней школы. Можно сказать, для Янки эти годы не были потеряны. Рядом с первой поэмой и тетрадкой стихов в его тайном «архиве», который он не показывал ни одному человеку, хранились рукописи нескольких новелл и большого рассказа. И он уже подбирал материал для первого романа, — если придется провести в Сибири еще одну зиму, он обязательно его напишет.

Больше года Янка ничего не знал о Ниедрах и Лауре. После того разговора с Йоэлисом он написал Лауре письмо — робкий, полный туманных намеков набор слов о жизни на гари. Ответа Янка не получил. Полгода спустя он послал Лауре второе письмо, более ясное и простое, чем первое, в нем среди деловых сообщений было вкраплено несколько горячих признаний. И на этот раз он не получил ответа. Тогда Янка перестал писать и, вооружившись терпением, решил ждать, что принесет будущее.

В ту весну в Бренгулях произошло большое событие: один из жителей гари получил первое письмо из Латвии. Это был совсем незаметный беженец, настолько незаметный, что в колонии многие даже не знали о его существовании. Теперь этот человек вдруг сделался самой известной личностью в селе: все знали, как его зовут и как пройти к его землянке. Каждый хотел знать, что написано в этом письме. Со всех концов к уединенной землянке спешили люди. А в воскресенье, когда во дворе Бренгулиса происходило очередное собрание, беженцу пришлось зачитать вслух полученное им письмо. В нем не было ничего особенного и на многие вопросы, волновавшие улей беженцев, нельзя было найти даже туманного ответа, но и эти скупые сведения казались дорогим приветом с далекой родины.

Вскоре письма из Латвии получил еще кое-кто, и незаметный беженец перестал быть героем дня. Жителей поселка главным образом интересовали два простых вопроса: какие в Латвии цены на продукты и товары? Сколько зарабатывают рабочие в городах и сельскохозяйственные рабочие? Ни в одном из полученных писем на эти вопросы не было исчерпывающего ответа, но из отдельных фраз можно было составить приблизительное представление, которое никого особенно не воодушевило.

— Ничего там особенного нет… — рассуждали беженцы. — Получается то же, что и раньше, — будешь перебиваться с хлеба на квас.

Но и в лесу жизнь была нелегкой. И, как известно, человек всегда стремится изменить условия, надеясь найти облегчение. Поэтому перспектива вернуться на родину многим таежным жителям казалась чудесным сном, обещающим счастье, таящим массу возможностей. Беженцы собирались в путь — кто в одиночку, кто группой. Большинство ломало голову над одним и тем же вопросом: что делать, если начнется реэвакуация, — остаться здесь или возвращаться на родину?

Вопрос этот не давал покоя и Карлу Зитару. Он теперь стал главой семьи и отвечал не только за себя, но и за Янку и Эльгу, за старуху-мать, за их настоящее и будущее. На него, ожидая ответа, смотрела и Сармите. Карл думал об этом не только сегодня, вопрос этот занимал его уже давно. Он не был сентиментальным, и мысль об оставленном в Латвии родном гнезде тревожила его меньше, чем остальных членов семьи. Живя в лесной глуши, вдали от культурных центров, куда лишь неясно доносился пульс бурной политической жизни, он все же не замкнулся в узком кругу личных интересов, не думал только о том, как бы удобнее и спокойнее прожить свою жизнь. В его сердце жила давнишняя мечта латышского народа о независимости Латвии: свобода и справедливость для всех граждан, расцвет национальной культуры, проведение в жизнь всех самых возвышенных демократических принципов, уничтожение вековечной социальной несправедливости и многое другое, о чем мечтали и за что боролись лучшие, доблестные представители народа. Здесь, в великой Советской стране, эту новую, прекрасную жизнь люди построят и без него, и его вклад будет ничтожным и незначительным среди общих усилий. А там, в маленькой Латвии, он просто необходим и своим участием в работе по созданию нового государства принесет огромную пользу. Личное положение? Карл мог хоть завтра уйти из села, разыскать боевых товарищей в городе и заняться такой работой, которая отвечала бы его способностям, знаниям и желанию, — возможно, здесь он достиг бы большего, чем на родине, где у него не предвиделось ничего определенного. И все-таки ему казалось, что его настоящее место в Латвии. Если он не вернется туда, там ощутится пустота, и эту пустоту не сможет заполнить никто другой. Остальные члены семьи с нетерпением ждали дня, когда можно будет сесть в поезд и ехать на запад. Мог ли он оставить их и пойти своей дорогой?

— Надо ехать домой!.. — решил Карл.

В начале июня жители Бренгулей послали двух делегатов в Бийск, чтобы выяснить там, когда начнется реэвакуация латышей — военных беженцев. Возвращение делегатов подняло на ноги всех: реэвакуация началась, первый эшелон отправился неделю тому назад.

В тот день не один прокос остался недокошенным, не одно бревно недотесанным. Жители землянок отложили и сторону косы и топоры и сказали: «Довольно!..» В поселке воцарилось праздничное настроение, все ходили взволнованные, возбужденные.

И только у одного человека сердце сжалось в мрачном предчувствии. Это был Янка. Он думал о Лауре: поедет ли она в Латвию или останется с семьей в горах? Если она не поедет, он… Да, что же он тогда сделает? Отправиться в далекий путь, не повидав Лауры, возможно, навеки потерять ее, — что может быть страшней? А если Ниедры уже уехали с первым эшелоном? Как их разыскать там, на месте? Где они остановятся в Латвии, и не приедет ли Янка слишком поздно?

В селе начался всеобщий Юрьев день [9]. С утра до вечера раздавался визг свиней. О, это был безжалостный и безумный день, если смотреть на него с точки зрения свиней! За один день в латышском селе была уничтожена вся их порода — не был пощажен ни один самый маленький поросенок. Жителям тайги предстоял долгий путь, и нужно было запасти продовольствия на несколько месяцев.

Не успел затихнуть визг последнего поросенка, как во всех концах леса поднялись синие дымки и воздух тайги наполнился запахом копченой свинины. Пока мужчины занимались копчением, женщины месили тесто и сажали в печь один каравай за другим. Испеченный хлеб резали и сушили. Работы хватало и большим, и маленьким. Мешки наполнялись сухарями и копченой свининой, туеса и горшки — маслом, медом, салом и крупой. Все, что оказывалось лишним и чего нельзя было взять с собой, спешно превращали в продукты или деньги.

Поселок Бренгули в эти дни напоминал большой базар. Вряд ли этим лесам и горам приходилось видеть столько людей, как сейчас. Узнав, что латыши уезжают и распродают имущество, из ближних и дальних деревень наехали сюда покупатели. Они ходили из дома в дом, торговались, били по рукам и заключали сделки. Покупатели главным образом интересовались картофельными полями уезжающих. Они обещали в этом году хороший урожай. Зная, что беженцы не могут картофель взять с собой, покупатели давали очень низкую цену. Мешок муки, подводу для отправки вещей в город, в лучшем случае несколько царских кредиток — вот все, что мог получить беженец за свое поле. Скошенное сено и лучшие дома купили ближайшие соседи, но на землянки покупателей не находилось.

Те, у кого было меньше имущества, первые собрались в дорогу и, не дожидаясь остальных, уехали в Бийск.

Трудное время настало для старожилов села. Бренгулис несколько дней ходил как лунатик, не зная, на что решиться. Жаль было оставлять дом, хорошую обстановку и ехать навстречу неизвестному, в страну, которая по прошествии многих лет стала чужой для него. Но пугало и предстоящее одиночество в тайге.

Долго колебался Бренгулис. Он молча смотрел, как уехал первый обоз, как готовится в путь второй. Но когда Силинь продал дом, а Весман стал искать покупателей на свой, он не выдержал.

— Мы уедем! — заявил он жене, и тут уж не помогли ни слезы Прасковьи Егоровны, ни уговоры родных. Хутор огласился визгом свиней и заволокся дымом коптильни. Да, только теперь ясно стало, сколько золота и серебра накоплено в чулках окрестных кулаков. Бренгулис, так же как и сообразительные беженцы, ничего не продавал на бумажные деньги. Как ни искушали покупатели отъезжающих красивыми «катеньками» и «петеньками» [10], котировавшимися выше остальных денег, все же им, в конце концов, пришлось вытаскивать блестящие серебряные и золотые монеты: уж очень соблазнительны были просторные хуторские постройки, пасека, косилки и молочные коровы.

Зитары продали свой дом за мешок муки, полпуда меду, два пуда пшена и двадцать рублей золотом. Кроме того они выторговали себе подводу для перевозки вещей в город. Коров купили чесноковские крестьяне, а лошадей решили продать в Бийске.

Наступил последний вечер перед отъездом. Посреди двора стояли нагруженные вещами подводы — их было четыре: две с вещами Зитаров, одна — Валтериене и одна — Эльзы. Так долго ждали они этого момента, и все же в последний вечер всем стало грустно. Пусть здесь была чужбина, но что-то связывало с ней, и, покидая ее, каждый чувствовал в сердце щемящую боль. Здесь осталась частичка их жизни, труды нескольких лет, грустные и веселые воспоминания. Каждая пядь этой земли полита их потом: до сих пор лежит еще на межах свидетельство их тяжелого труда — кучи пней. Не покроются ли опять эти расчистки травой, мхом и густыми зарослями дудок? Не повиснет ли в углах комнат паутина и не начнут ли хозяйничать мыши там, где недавно обитало семейство землеробов? Пройдут годы, все постепенно разрушится, и старые сибиряки, проезжая мимо за дровами, скажут молодым:

— Здесь когда-то жили латыши.

А когда пройдут долгие годы и вековой лес отвоюет назад похищенные человеком поля и луга или когда сибиряки превратят чащу в обширную степь, все-таки останется кое-что, скромно напоминающее былые дни, — немые могильные холмики у реки. Заброшенные, неубранные, со сломанными крестами, заросшие метлицей, они останутся здесь до скончания века, повествуя о несчастном народе, у которого кровавая буря отняла родину и который нашел здесь приют.

В последний вечер вся семья Зитаров сходила на кладбище проститься с могилой отца. Весной сыновья поставили массивный крест из кедра. Карл вырезал на кресте имя покойного, даты рождения и смерти, а женщины посадили на могиле цветы. Сейчас они украсили могилу Андрея Зитара свежими полевыми цветами, и старый моряк лежал, словно в цветнике, вдали от всех морей; сюда никогда не долетал ни шум прибоя, ни влажные порывы норд-веста, и темными ночами не мигали здесь приветливые огни маяков.

Утром с первыми лучами солнца обоз тронулся в путь. Дети и старики сидели на возах. Вслед за подводами бежали молодые собаки. Выросшие на чужбине, они постоянно оглядывались на тайгу, где остались пустые дома; неужели их действительно так и бросят? Неужели хозяева больше не вернутся домой? Эльга Зитар была сильно озабочена судьбой своего любимца кота: он остался один в горелом лесу; забравшись на коровник, он долго смотрел вслед отъезжающим. Что бедняжка станет делать один в пустом доме? Топить кота тоже было жалко, хотя Эрнест все утро только об этом и говорил.

Когда обоз проезжал через Чесноково, все жители деревни высыпали на улицу и проводили отъезжающих сердечными пожеланиями счастливого пути.

Старая мать Саши Шамшурина со слезами провожала Зитаров до ворот выгона; она никак не могла оторваться от своего маленького внука, так похожего на ее милого Сашу. Теперь у нее не осталось никакой родни, а маленький Шамшурин будет расти на чужбине и никогда не увидит родины.

В голове Янки зрела новая поэма — прощальный привет Сибири, этой необычной стране, где он чувствовал себя то как на чужбине, то как дома, ни минуты не оставаясь равнодушным к ее властной красоте. Теперь наступил момент, когда отъезжающие и остающиеся мирятся и по-дружески жмут друг другу руки, расставаясь навсегда.