"Крамнэгел" - читать интересную книгу автора (Устинов Питер)

15

Путешествие на борту «Агнес Ставромихалис» не было особенно примечательным с точки зрения морских приключений, поскольку царившая на корабле атмосфера скорее заставляла вспомнить сырые чердаки Достоевского, чем капитанские мостики Джозефа Конрада или паруса Мелвилла. Если бы ржавый корпус судна не раскачивался, отчего Крамнэгела все время тошнило, он и не заметил бы, что находится в море. Еще хуже было то, что любой встречный корабль двигался, казалось, с безмятежной грацией лебедя, в то время как гордость Либерии задыхалась, вздрагивала, изрыгала клубы черного дыма, исчерчивающие небо подобно изломанным ветвям деревьев на картинах японских графиков, и еле ползла. Первый день прошел почти безо всяких событий. К борту корабля подошла моторная лодка и доставила несколько чемоданов, а в обед случился эпилептический припадок у кока Сон И, как раз когда он подавал суп. Крамнэгел мгновенно принял командование на себя: засунул китайцу в рот тряпку для мытья посуды, скрутил его и, прижав к полу, как бешеную собаку, держал до окончания приступа. И только тут обнаружил, что, пока демонстрировал свои познания, почерпнутые на курсах по оказанию первой помощи, остальные съели его обед.

— Надеюсь, вы очень горды собой! — завопил он. Все, как один, кивнули, давая понять, что так оно и есть.

— Они не говорят по-английски, — объяснил капитан.

— Слушайте, а что доставили на борт те чернявые ребята в лодке? — спросил Крамнэгел.

— Я помогаю всем, а не только беглым каторжникам, — последовал любезный ответ.

— Опиум, да? Или героин?

— Можете вернуть свои деньги за проезд и даже еще заработать, если пронесете часть этого добра.

— Через что пронесу?

— Через американскую таможню.

Крамнэгел глубоко вздохнул. Все восстало в нем, все его моральные принципы возмутились, душа бурлила, как кипящий котел. Он даже почувствовал, как горят щеки от благородного негодования.

— Сколько? — Он услышал, как задрожал его голос на слове, глубоко противном душе.

— Потом поговорим.

На второй день путешествия Али Бен Ибрагим пырнул ножом Сервеса, матроса с Мальдивских островов. Мотивы ссоры остались неясными, поскольку языка друг друга оба не знали, но матросы восточного происхождения были убеждены, что Али Бен Ибрагим в своей жертве заподозрил еврея. Али Бен Ибрагима пришлось заковать в кандалы, Крамнэгел оказался единственным человеком на борту, который был способен с этим справиться.

— Я уже начинаю спрашивать себя, что бы мы делали без вас, — рассмеялся капитан во время второго несъедобного ужина.

— Как вы, черт возьми, можете есть это дерьмо?

— Уж не умеете ли вы стряпать, а?

— Лучше во всяком случае, чем ваш кок.

— Может, возьметесь за камбуз? Тогда этого припадочного китаёзу можно будет вышвырнуть за борт.

— Вы что, серьезно?

— Да. Их ведь почти восемьсот миллионов, его никто и не хватится.

Крамнэгел хмыкнул.

— Не нравятся мне ваши шутки.

— Это еще почему? Вы что, никогда не убивали?

— Убивал, конечно. Слушайте, я убил двоих, а может, и больше, но хвастаться тут нечем. Это, позвольте вам сообщить, дело нехитрое. Куда более нехитрое, чем оставить им жизнь.

— Мне нравится ваш подход к делу, — сказал капитан. — Вы, оказывается, вовсе не такая скотина, как кажетесь.

— Чем вы занимаетесь? — неожиданно спросил Крамнэгел. — Такой человек, как вы, мог бы заработать кучу денег в районе борделей любого городишка средней руки. Зачем наживать себе язву, служа капитаном на вонючей консервной банке?

Капитан задумчиво улыбнулся.

— Здесь я хозяин. А в городе? Компромиссы, компромиссы, проценты, взятки, грязь, грязь. И вечно все надо помнить. Кто сколько получает. Да кому это все нужно? А потом — итальянцы. Сицилийцы. Куда ни плюнь. Все только для своих. Это же просто безнравственно — своя лавочка для дядей, тетей, кузенов, братьев. В море все по-другому. — Он усмехнулся торжествующе и высокомерно. — Пусть только какой-нибудь сицилиец сунет сюда свою грязную рожу. Здесь монополия для греков. Сюда я могу пустить дядей и тетей и пустил бы, если бы им доверял. К сожалению, они тоже греки.

— Мэр нашего города, он тоже грек.

— Да? Молодец парень, молодец. А чем вы занимаетесь? Чем зарабатываете себе на жизнь? Просто удивительно, что вас с такой силищей не взяли в полицию.

Крамнэгел почувствовал, что его так и распирает от сознания своей силы и власти, но тут же обретенное вновь умение быть двуличным взяло верх.

— Да я и мертвый бы к этим свиньям не пошел, — прочувствованно произнес он.

— Вот это мне по душе. — Капитан прищурил глаза, как бы оценивая и взвешивая личность собеседника. — А знаете, мы бы с вами могли войти в весьма долгосрочные отношения.

— Какие же?

— Я перевожу наркотики. А вы будете проносить их через таможню и распространять.

— Доход пополам?

Капитан от души расхохотался.

— Что у вас на уме? — спросил Крамнэгел.

— В конце концов, это ведь мое дело, — ответил капитан. — И я принимаю вас в него.

— Принимаете за сколько?

— Беру вас на десять процентов с выручки.

— Десять процентов выручки за девяносто процентов риска? Идите вы…

Третий день в море прошел без происшествий, если не считать того, что глухонемой матрос с Тринидада по имени Икабод Бейнс пырнул ножом старшего помощника, уроженца Брунея, и капитан предложил Крамнэгелу пятнадцать процентов вместо десяти.

— Не пойдет.

На четвертый день кончились кандалы, да и стена, к которой людей приковывали, прогнила настолько, что рухнула, и всех нарушителей дисциплины пришлось освободить.

— Почему бы вам не набрать англоязычную команду, которой хоть управлять можно?

— спросил Крамнэгел, сделав минутный перерыв — он распиливал кандалы, в которые был закован Икабод Бейнс.

— Вы меня что, за дурака держите? Единственный экипаж, который устраивает меня в моем деле, — это люди, не способные общаться между собой. Ясно? Самый лучший матрос — глухонемой, но природа не так уж на них щедра. Я-то знаю, что делаю, поверьте, а моим хозяевам абсолютно безразлично, что и как я делаю, лишь бы я доставлял положенное.

— И что же вам положено доставлять?

— По-разному бывает. В основном смешанные грузы, все, что не берут другие. Перевожу дряхлых коней из Галвестона на корриды в Испанию. Взрывчатку. Всякую всячину.

— Беглых каторжников, крыс и наркотики, — добавил Крамнэгел, отходя.

— Это вы сами сказали, — с довольным видом расхохотался капитан.

К концу второй недели Крамнэгел выглядел так, будто провел в море большую часть своей жизни. Кожа побронзовела, вследствие чего глаза стали казаться более светлыми. Постоянная же работа на свежем воздухе придала его поведению живость — правда, скорее звериную, нежели одухотворенную. Его власть над кораблем была неоспоримой, но в силу характера и склада ума он властвовал над кораблем отнюдь не от собственного имени, а всего лишь представляя своего, достойного всяческого осуждения, хозяина, который сидел на мостике, накачиваясь смесью из сладкого вермута, узо и рецины и распевая под неуверенный аккомпанемент надтреснутой мандолины меланхолические песни, которые греки позаимствовали у турок, хотя никогда в этом не сознаются.

И вот, в один прекрасный день сернистая дымка, обернутая в кокон видимой невооруженным глазом грязи, возвестила о близости цивилизации, а очень скоро вслед за тем показались и нефтяные качалки — ненасытные костлявые куры, беспрерывно клюющие землю. Глубоко, всей грудью вдохнув грязный воздух, Крамнэгел просто расплылся от чувства радости и благодарности. Всего лишь семьсот миль на автобусе, и он — дома. В то же время ему стало окончательно ясно, в чем его долг.

Новый, внешний Крамнэгел сумел адаптироваться ко стольким невероятным внешним факторам и обстоятельствам, что внутренний, настоящий Крамнэгел даже задумывался временами, не подтачивает ли все это вынужденное лицедейство его истинный характер. Спокойствия ради он мирно жил в одной комнате со старым извращенцем и играл роль закоренелого преступника в обществе капитана — этой современной пародии на Улисса. Желая приветить престарелого английского уголовника и потрафить ему, он пристальным, внимательным взглядом обозрел темные от запекшейся крови горизонты американской преступности и поведал незадачливому грабителю банков обо всем увиденном. Он заставил молодых полицейских в патрульной машине ломать себе голову над тем, что им делать с пьяным матросом. Он бродил по шоссе английского севера в остроносых туфлях чикагского гангстера и вошел в литературную историю автобиографическими очерками, которых сам не только не писал, но и не читал, но за которые получил деньги, — и если это не триумф, то что же еще?

И все же настоящий Крамнэгел ничуть не изменился. Во всяком случае, так он думал, когда открыл бумажник и посмотрел на удостоверение начальника полиции, покоившееся в своем целлофановом домике, — теплое, трепещущее и живое. У него в руках все еще была власть, которой он мог козырнуть, была возможность грозить арестом всем за пределами того круга людей, которые знали, что этот паршивец Карбайд… Но он тут же придушил эту мысль в зародыше и решил, что документ, который он держит в руках, и есть реальность. Все же остальные — не более чем дурной сон, о котором можно будет забыть, как только станут известны настоящие факты. Факты! В воображении он видел себя сидящим на багажнике открытого белого автомобиля; он широко ухмыляется, а вокруг него, как конфетти, кружат обрывки телетайпных лент. Из окна высовывается заплаканная Эди, а Карбайда с позором изгоняют из города. Крамнэгел принял решение.

Когда «Агнес Ставромихалис», хромая, вползла в гавань Галвестона, Крамнэгел поднялся по трапу на мостик, откуда мутноглазый капитан отдавал команды машинному отделению, и полунельсоном прижал его к полу.

— Какого черта? — хрипло прорычал грек. — Нашел подходящее время!

Ни один из находящихся на мостике двух моряков и не подумал прийти на помощь капитану, поскольку оба уже успели на себе испытать «веселый нрав» Крамнэгела и без кандалов, и в кандалах.

— Верни мне мои семьсот пятьдесят долларов.

— Шутить изволите?

— Я и не думаю шутить, — Крамнэгел усилил захват.

— По-твоему, это честно? Мы же договорились.

— Полагаю, что я более чем отработал свой проезд, капитан. Да и потом, если уж я пронесу тот чемодан через таможню…

— Да отпусти же ты меня, сукин сын! Сейчас ведь на борт прибудет лоцман.

— И мы попросим его выступить арбитром в нашем споре, да?

— Ладно, ладно, согласен! — закричал капитан, заметив, что корабль уже сносит приливом.

— Ну раз мы договорились, то с тебя тысяча долларов, идет?

— Ты, сукин…

— … сын, — договорил тихо Крамнэгел. — Иди за деньгами. Прямо сейчас. А не то пополам разорву.

— Позволь мне сначала команду отдать.

— Не пойдет, — нажал посильнее Крамнэгел.

— Право руля! — завопил капитан.

Но никто не шелохнулся. Он повторил команду по-китайски.

— Ну ладно, проиграл так проиграл. Пошли, — сказал он. Курчавые волосы его взмокли и растрепались по лбу.

Крамнэгел последовал за капитаном в каюту.

Грек молча отсчитал ему тысячу долларов.

— В нашем деле для тебя места нет, — сказал он тихо, но злобно. — Нет, потому что ты человек бесчестный. Наш бизнес построен на доверии. А я тебе не доверяю.

— Мягко говоря, я тебе тоже, — сказал Крамнэгел.

— Мы заключили с тобой сделку. А ты меня обманул. Ты обманщик, любезный. Обманщик.

Крамнэгел невольно покраснел. Его больно задело именно то, что капитан выразился так просто и ясно, без каких-либо эпитетов.

— Неправда, — неуверенно ответил он. И добавил: — Ну ладно, если ты так переживаешь, я верну тебе две с половиной сотни.

— Я не приму их.

— Это еще почему? — рявкнул Крамнэгел, ища, как обычно, опору в силе.

— Надо решить раз и навсегда, хочешь ты быть честным или бесчестным, — сказал капитан. В словах его прозвучала убежденность порочного, но умного человека. — А приняв решение и определившись, надо уже играть по правилам. Конечно, можно немного и сжульничать, когда отвернется судья — так в каждой игре заведено: лови удачу, но перебегать из одной команды в другую не позволяется. И никто этого не потерпит.

— Ну ладно, я был не прав. Бери свои две с половиной.

— Нет. И убирайся отсюда.

— А как же насчет чемоданчика?

— Ты думаешь, я теперь доверю тебе добра на полмиллиона? Тогда ты не сумасшедший даже, а просто дурак.

— Ну что ж, ты, значит, высказался, а я, значит, принял решение! — выкрикнул Крамнэгел.

— Прочь с дороги, иначе мы потеряем корабль.

— Нет!

Капитан ударил Крамнэгела в солнечное сплетение, а затем, когда огромный детина, задохнувшись, согнулся пополам, вышиб из него дух апперкотом. Падая на пол, Крамнэгел сломал подвернувшийся стул. Когда Крамнэгел пришел в себя, то увидел, что сидит в каюте и ощупывает пальцем разбитый рот. А капитан вернулся на мостик, принял на борт лоцмана и мастерски пришвартовал «Агнес Ставромихалис» к пирсу.

Готовясь сойти на берег, Крамнэгел испытывал чувство горькой обиды на капитана, испортившего ему возвращение домой, но эта обида на самом деле лишь прикрывала еще более глубокую рану. Крамнэгел пришел в ужас, обнаружив такую силу в человеке, настолько в себе уверенном, что он даже не испытывал необходимости эту силу демонстрировать. О боже, да если бы их отношения не дошли до такой точки, он, Крамнэгел, так и не узнал бы никогда, как аккуратно и точно умеет бить этот человек. Хорошо обладать умением причинить боль своему более сильному врагу, да еще с таким коварством, но насколько же лучше уметь скрывать это умение, уметь хранить такую тайну, хотя как же, наверное, напрягаются мускулы и сжимаются кулаки даже во время самого невинного спора.

Стремясь найти выход из унизительного положения, в котором он очутился, Крамнэгел испытывал все большее и большее возмущение этим ленивым головорезом, который сумел так ловко использовать его в своих целях.

Крамнэгел вспомнил, как по-рабски трудился, словно дрессированная горилла, которую хозяин заставляет выполнять всякую черную работу, чтобы самому не пачкать рук. Но кто вышибал дух из припадочного кока-китайца во время предыдущих рейсов? Кто держал в повиновении и в узде дикарей-матросов? Не иначе как сам капитан. Так, значит, они боялись не тяжелых кулаков Крамнэгела, а еще более страшной, более утонченной опасности, все время маячившей на мостике? Так он, значит, всего лишь был хозяйским надсмотрщиком, на которого хозяин свалил всю грязную и опасную работу? И все задарма, да еще несправедливо выжав из него семьсот пятьдесят долларов! Кровь его вскипела от благородного негодования, а смущение быстро загладилось с помощью тех приемов, которые обычно используют, дабы перевести испытываемое унижение в благородный гнев. В словах капитана Крамнэгел усмотрел лишь одну мысль, с которой не мог не согласиться полностью: если человек выбрал себе команду, он должен остаться в ней, а не перебегать на другую сторону. На свете, слава богу, существует такая вещь, как верность, и чертов грек скоро, к своему огорчению, в этом убедится. Крамнэгел с облегчением пересчитал тысячу долларов. Может, грек и сохранил свое достоинство, но какой ценой? Ценой двухсот пятидесяти долларов. Но разве у настоящего достоинства может быть цена? Конечно, нет, решил Крамнэгел, убирая тысячу долларов в карман.

Таможенники терялись в догадках, не в силах взять в толк, что это за птица в засаленном костюме фасона сорокалетней давности спускается с корабля по сходням. Так могли позволить себе одеваться лишь азиаты и левантинцы. Моды путешествуют медленно, и в последнем их крике где-нибудь в Карачи, Порт-Морсби или Сидоне могла только сейчас отозваться первая волна чикагского стиля тридцатых годов, но Крамнэгел был странен именно своей честной веснушчатой физиономией, возвышавшейся над всей этой приталенной утонченностью и черно-белыми башмаками, выглядывавшими из-под широченных брюк.

— Вы гражданин США? — спросил таможенник.

— А то нет. Слушайте, приятель, кто у вас здесь за старшего?

— За старшего? А зачем он вам?

— Это его дело и мое.

— Может, вы мне пока что расскажете, что приобрели за границей?

Окинув таможенника взглядом, Крамнэгел полез за бумажником и достал свое удостоверение. Как и следовало ожидать, таможенник даже присвистнул.

— Откуда взялся хороший человек на этой коробке?

— Хороший, значит? — усмехнулся Крамнэгел. — Это секрет. А как бы мне повидаться с вашим начальником?

— С начальником? Враз устрою.

Начальником таможни оказался медлительный скептик, убежденный в том, что в этой жизни каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок предъявляют таможне меньше, чем могли бы предъявить. Звали его Руалд Ф. Бенедиктссон.

— Чем могу служить, начальник Крамнэгел? — спросил он. — Помимо досмотра вашего багажа…

— Нету у меня никакого багажа, — ответил Крамнэгел.

— Нет? Это довольно подозрительно, не правда ли?

— Будем считать, что я путешествую налегке, — сказал Крамнэгел тоном достаточно таинственным, чтобы Бенедиктссон сразу же почувствовал желание извиниться.

— Так чем же я могу служить?

— Видите ли, я выполняю специальное задание… по линии ФБР…

— Можно было не говорить, я и так догадался, — лаконично ответил начальник таможни.

— Ну и отлично. Вот почему я путешествовал на борту…

— Я понял, — перебил Бенедиктссон. — Давайте ближе к делу. Чем могу служить?

— Мне хотелось бы обойтись без лишних расспросов.

— Разве я вас о чем-нибудь спрашиваю?

— Я имею в виду — потом. А сейчас просто пропустите меня через таможню. Мне надо представить отчет.

— Валяйте.

— На борту этого корабля на полмиллиона героина.

— Намек понял. Райан, проведите его через иммиграционную службу, да смотрите, чтобы его там не задерживали.

— Спасибо.

— Службу знаем.

Крамнэгел купил новый костюм и еще кое-что из одежды, а на другой день, сидя в автобусе, с ревом мчавшемся по шоссе в Атланту и затем в Город, прочитал в газете об аресте капитана Макарезоса.

Утром следующего дня автобус въехал в Город. Со все большим и большим волнением смотрел Крамнэгел на расстилавшиеся за окном просторы знакомых пастбищ. Погода была ни плохая, ни хорошая, поскольку истинный цвет неба был надежно укрыт продуктами труда рук человеческих. С уверенностью можно было сказать лишь то, что не идет дождь. Когда автобус выплыл на стоянку, Крамнэгел ощутил великую радость и сознание одержанной победы, ибо добрался до родных мест. И только выйдя из автобуса, он понял, что эта радость была уместной, пока Город еще оставался точкой на карте или названием на дорожном знаке, но сейчас, когда ты уже физически оказался здесь, податься некуда. Ночевать в гостинице, находясь в родном Городе, казалось просто немыслимым, но ничего другого не оставалось. У него больше не было Эди. Не было и телевизора. Не было даже банки пива со льда.

С минутку покипев, он взял себя в руки. Он не хотел, да и не было нужды вызывать своим видом жалость. Он вернулся, чтобы драться, и, заимствуя привычное выражение этой разнесчастной шлюхи Эди: когда он дерется, то дерется, чтобы победить. То, что он платежеспособен, поможет ему гордо и высоко держать голову в этот трудный момент, решил он. Естественно, первым делом надо взять такси и поехать в банк, чтобы выяснить свое финансовое положение. Крамнэгел махнул рукой проезжавшей мимо машине. Таксист жестом показал, что уже закончил работу, и поехал дальше. Да, черт возьми, не те стали порядочки при Але Карбайде, подумал он. Шофер второго такси вообще, казалось, не обратил на него никакого внимания, поэтому Крамнэгел шагнул на мостовую прямо перед машиной. Автомобиль дернулся в сторону, и таксист выкрикнул ругательство, на которое Крамнэгел с готовностью ответил. Услышав ответ, таксист затормозил. Крамнэгел подобрался и поддернул брюки. Таксист выскочил из кабины, рыча от ярости. Они шли друг на друга, словно персонажи в заурядном вестерне. Но вдруг таксист замер как вкопанный и широко раскрыл рот. Крамнэгел тоже остановился.

— Начальник Крамнэгел, — пробормотал таксист.

— Ну? — откликнулся Крамнэгел грозно.

— Что ну? Вам-то уж следовало бы знать, что занятое такси не останавливают.

— Занятое? — Заглянув в машину, Крамнэгел увидел даму с пурпурными волосами, злобно уставившуюся на него сквозь усыпанные фальшивыми бриллиантами очки.

— Прошу прощения, мэм, — промямлил он.

Таксист с растущим отвращением покачал головой, сплюнул на дорогу. Крамнэгел медленно вернулся на тротуар, окинув неприязненным взглядом собравшуюся там кучку людей.

— В чем дело? — задал он им чисто риторический вопрос, и люди рассеялись, размышляя о том, в чем же действительно дело.

Наконец он остановил такси, за рулем которого сидел молодой негр.

— Куда, мистер?

— «Пайонир энд мерчантс бэнк».

— Это где?

— На полдороге в Понтекорво.

— Понтекорво — а я и не знал, что там есть банк.

— Раз говорю, значит, есть.

Было совершенно ясно, что таксист и понятия о Крамнэгеле не имел.

— Вы здесь в городе впервые? — спросил он.

— Я еду в банк, о котором ты в жизни не слыхал, почему же ты думаешь, что я впервые попал в этот город? — прорычал Крамнэгел.

— Да не знаю я, просто показалось что-то. У меня такое бывает, да еще как сильно! Иной раз я даже секу, когда человек вот-вот откинет копыта. Я ему даже могу сказать — что бы ты ни делал, куда бы ни попер, где бы ни прятался, все одно скоро загнешься.

— Ну, поговорили, и хватит, — сказал Крамнэгел. Его нервозность вызвала у водителя смех — раскатистый, громкий, мелодичный африканский смех, который действовал Крамнэгелу на нервы. — Что тут такого смешного? — спросил он.

— Э, не, вы-то не загнетесь, пока еще нет. — Внезапно таксист посерьезнел и окинул отражение Крамнэгела в зеркале взглядом ясновидца. — Но из-за вас тут понаделается делов, да каких!

— Я же сказал — хватит!

— И, значит, вы здесь в городе не впервой?

— Я был в отъезде.

— Все сходится, — спокойно сказал таксист, остановившись у банка.

Расплачиваясь, Крамнэгел старался избежать его взгляда, но не удалось. Когда их глаза встретились, Крамнэгел почувствовал, что выдает мысли, которых еще толком не осознал сам.

— Попомните мои слова, — сказал на прощание негр.

Войдя в банк, Крамнэгел увидел управляющего, Лейтема Ходника, который, сидя за столом, беседовал с клиентом.

Крамнэгел, улыбаясь, ждал, пока его узнают. Когда секретарша осведомилась, что ему угодно, он попросил передать мистеру Ходнику, что в банк пришел мистер Крамнэгел. Девушка выполнила его просьбу. Ходник удивленно поднял глаза. Затем, отделавшись от клиента, жестом попросил Крамнэгела подойти.

На лице его застыло озабоченное выражение — нечто среднее между соболезнованием и поздравлением.

— Давно, видать, вас не было, — сказал он осторожно.

— Я только что провел месяц на борту корабля, набитого китаезами, — небрежно бросил Крамнэгел, — так что вполне могу обойтись без ломанья английского.

— Где же вы были, Барт? То есть я знаю, где вы были. Расскажите обо всем. По крайней мере, расскажите хоть то, что хотите рассказать. — Ну, можно ли проявить больше такта?

— Все это уже быльем поросло, — величественно ответил Крамнэгел.

— Вас выпустили? Выпустили, наконец?

— Нет. Я сам ушел.

— Сам?

— Да вот взбрело в голову уйти. Соскучился по дому. — Крамнэгел улыбнулся, видя, что привел собеседника в замешательство. — Давайте потолкуем кое о чем другом. Как обстоят мои дела?

— Ваши дела? — переспросил хозяин.

— Финансовые дела.

— Финансовые?

— Я что, невнятно говорю или как?

— Но, Барт, когда Эди… и вы… разошлись… она перевела свой вклад отсюда в другое место.

— Что она сделала? — встрепенулся Крамнэгел.

— У вас же был общий счет, как вам известно. Так что после развода она перевела все деньги в «Америкен нэчурал гэз».

Крамнэгел сердито посмотрел на него.

— Вот каково доверять женщинам, — медленно проговорил он.

— Такое может случиться и когда доверяешь мужчине. Насколько я понимаю, у нее теперь общий счет с ее супру… с началь… с Карбайдом.

— Общий счет с Карбайдом? Это правда?

— Так я полагаю.

— Но вы же знаете, это были мои деньги?

— Не мое дело — знать, кому из совладельцев общего счета принадлежат какие деньги, — взмолился Ходник, ожидая неминуемой бури.

— Это были деньги, которые я заработал. Которые я скопил. У нее же за душой не было ни цента, когда мы поженились. Она за всю свою жизнь ни цента не заработала, черт ее раздери!

— А я этого и знать не знал, — отвечал мистер Ходник, как будто слыша нечто чрезвычайно интересное, да еще впервые в жизни.

— А теперь она забрала мои деньги — сбережения всей моей жизни — и отдала их этому вонючке Карбайду в приданое.

— Карбайд мне и самому никогда особенно не нравился, — заявил Ходник, которого начала бить самая настоящая дрожь.

— Но там ведь были и другие деньги. Деньги, которые я заработал, когда уехал отсюда.

— Да, помню, как я был удивлен. Сказать вам, на какую сумму…

— Сумму я знаю. Я хочу их получить. Я хочу все получить! — внезапно заорал он, привлекая к себе внимание.

— Послушайте, Барт, мы же с вами не первый день знакомы… — начал урезонивать его Ходник.

— А при чем здесь это, черт возьми? — Крамнэгел теперь снова был спокоен, но в спокойствии его угадывалась буря.

— Хотите позвонить Эди по моему телефону? — предложил Ходник. Крамнэгел хитро улыбнулся.

— Вы сейчас сами ей позвоните по своему телефону, — сказал он.

— Я? Но что же я ей скажу? — спросил оцепеневший от страха Ходник.

— Скажете ей… скажете… — Сверившись с листочком, извлеченным из бумажника, Крамнэгел быстро подсчитал. — Скажете ей, что она должна мне восемьдесят шесть тысяч долларов сорок центов, из которых я разрешаю ей удержать деньги на хозяйство, считая со дня моего ареста по день, когда она подала на развод, но к причитающейся мне сумме требую добавить две с половиной тысячи фунтов стерлингов по курсу два доллара сорок центов за фунт — точно высчитаем потом. Вот что вы ей скажете.

— Да я этого всего и не запомню, — взмолился управляющий Ходник.

— Скажете ей, чтоб гнала немедленно пятьдесят тысяч долларов, а на остальное я ей выставлю счет.

Ходник нервно набрал номер. Веки его дергались, а пальцы беззвучно барабанили по колену.

— Алло, миссис Карбайд? Ее нет дома? — спросил он с надеждой. — О, — сказал он упавшим голосом. — Это вы, Эди, а я вас не узнал. Это говорит Лейт Ходник, помните такого? Давно не было видно… да. Чему вы обязаны удовольствием?.. Скажите, а начальник Карбайд, ваш муж то есть, дома? Нет? Нет! Я с вами хочу говорить, а не с ним. Что со мной случилось? Хороший вопрос… Слушайте… — В поисках вдохновения он взглянул на хмурое лицо Крамнэгела, но обнаружил на нем больше угрозы, чем поддержки. — Эди, Барт вернулся. — На другом конце провода возникла ощутимая пауза. — О, он в полном порядке. Загорелый, выглядит на миллион долларов, что подводит меня к главной причине моего звонка. Помните, когда вы переводили деньги отсюда в другой банк, я вам сказал, что может произойти, когда Барт вернется домой? Ну, едва ли есть смысл так подробно вспоминать, кто из нас что говорил. Эди. Он здесь, собственной персоной, и он в своем праве. Вы подадите в суд? Но на кого, Эди? Лояльность по отношению к кому? Нет, я не понимаю вас, моя дорогая.

Крамнэгел вырвал у него трубку

— Эди! — закричал он в телефон. — Это я, Большой Барт. Я вернулся, и ты должна мне деньги. Я хочу получить их обратно, и никаких гвоздей, иначе кому-то сильно не поздоровится, причем не мне, ясно? Ну, я с тобой обойдусь по-хорошему. На первый раз мне хватит пятидесяти тысяч… Пятидесяти тысяч, — подчеркнул он, — да, а не пяти. Ты мне доставишь их сегодня вечером к шести часам. Что, в шесть еще недостаточно темно? Хорошо, в семь. На спортплощадке школы Филлмора у моста Абеляра. Куда мы с тобой ходили на свиданки. И чтобы ты была на месте и с деньгами, а не то… Говорю тебе при свидетеле. У меня все. — Он бросил трубку на рычаг.

— Барт, — робко попросил Ходник, — только не рубите сплеча. Никогда.

— А чего б мне не рубить сплеча, Лейт? — резко спросил Крамнэгел. — Разве закон не на моей стороне?