"Клеймо" - читать интересную книгу автора (Гюнтекин Решад Нури)

Глава третья

Одна только Кямияп-калфа понимала моё горе и, как могла, утешала меня. Когда няня отправлялась в гости к своей подруге, Махпейкер-калфе, с которой они ещё молодыми были вместе в услужении, то частенько брала с собой и меня. Махпейкер-калфа жила в районе Кызташи, - при всём желании я ни за что бы не нашёл теперь этого места.

В целом мире, пожалуй, не было более симпатичного и уютного уголка, чем тёмный, ветхий, покосившийся домишко старой Махпейкер в узком переулке. Вот где я чувствовал себя свободным. Там я подружился с сыном хозяйки этого домика, Мурадом; вместе с ним мы ставили в саду силки на птиц или во дворе играли в чижика.

А потом появились у меня и другие приятели.

На углу улицы, в пяти минутах ходьбы от дома Мах-пейкер-калфы, была школа. В ней учились Мурад и все ребята из этого квартала. И я им ужасно завидовал.

— Я тоже хочу учиться в школе. Запишите меня, - приставал я к няне и к Махпейкер-калфе.

В конце концов они сжалились надо мной и отвели меня в школу вместе с Мурадом.

— Пусть Иффет хоть иногда у вас будет гостем, ходжа[5]-эфенди, - попросили они учителя. - А то плачет мальчуган: просится в школу. Никак его не успокоить.

И вот мечта моя сбылась. Теперь раз или два в неделю я тоже ходил в школу. Правда, положение "гостя" меня немного удручало. Учитель делал мне всякие поблажки: сажал рядом с собой; не ругал и не отчитывал, если я не знал урока; на мои проказы смотрел сквозь пальцы и не драл, как других ребят, за уши.

У детей, как и у взрослых, бывают свои горести и обиды, о которых они молчат, особенно когда задето самолюбие. Ох, как я мучился потому, что учитель относился ко мне не так, как ко всем моим товарищам - этим сорванцам-голодранцам. Привилегированное положение мешало мне проказничать и драться со всеми наравне, как я того хотел.

***

Однажды всю школу пригласили на поминки. Учитель уже строил во дворе учеников, как вдруг откуда-то появилась няня и взяла меня за руку.

- Ты не ходи с ними. Не дай Бог, узнает отец, нам обоим влетит.

Я вышел из строя и, опустив голову, встал рядом с няней в сторонке.

Ребята тронулись в путь. Взявшись за руки, они шагали в ногу, на ходу читая молитву, и время от времени дружно, хором выкрикивали: "Аминь!" Я с завистью смотрел им вслед, а потом не выдержал и, прижавшись к няне, разрыдался. Слёзы мои, видно, разжалобили её. Не говоря ни слова, она повела меня темными закоулками, чтобы никто не видел, и мы быстро догнали процессию. И вот, шагая вместе с товарищами и выкрикивая "аминь!", я почувствовал себя взрослым, будто и вправду стал старше на несколько лет. Слёзы быстро высохли. Но теперь настала очередь няни: она плелась позади нашей колонны и то и дело прикладывала платок к глазам.

Вернувшись в школу, мы накинулись на сладкие пышки, которыми потчуют на поминках, а потом какой-то бородатый эфенди достал из большой красной сумки горсть новеньких блестящих монет и принялся раздавать их нам.

Когда очередь дошла до меня, я тоже протянул руку. Но тут учитель поспешно сказал:

- Это сынок его превосходительства Халиса-паши.

- Ах вот что! Ну, как, маленький бей, твои успехи? Бородатый эфенди ласково потрепал меня по щеке и смущённо прошёл мимо. Так я и остался стоять с протянутой рукой. Будто я не кричал вместе со всеми "аминь!" и не заработал своей монеты?! Я затаил в душе обиду на учителя, так унизившего меня перед товарищами.

Наш ходжа-эфенди был, наверное, переселенцем из Болгарии. Он любил, что называется, пошутить: каждому ученику непременно давал прозвище; меня почему-то прозвал "Героем".

Случалось, учитель устраивал в школе нечто вроде массовой порки. Ему жаловались, например, что ученики залезли в чужой сад и наворовали слив. Или он узнавал, что днём, когда он уходил совершать намаз[6], ребята кидались камнями и палками и разбили стекло. Разумеется, воспитывать детей - обязанность учителя. И если ему не удавалось найти виновного, он наказывал всех подряд – виновный, таким образом, не мог избежать наказания. Мы считали это вполне справедливым.

Однажды, когда учитель отправился на молитву, несколько сорванцов, гоняясь за кошкой, забежали в класс, перевернули пюпитры с книгами и опрокинули чернильницы.

Вернувшись, учитель страшно разгневался. Без лишних слов он запер дверь на ключ (при всеобщей порке такая предусмотрительность была весьма уместной, ведь иначе ученики могли разбежаться) и принялся за дело.

В тот день я впервые присутствовал при наказании. В классе поднялся переполох, ребята плакали, просили пощады, кричали!

- Я не виноват! Ей-Богу, не виноват!

- Мамочка! Мама!

- Аллах! Аллах!

Но ходжа-эфенди всех по очереди заставлял разуваться и ложиться под фалаку[7], чтобы палкой отсчитать каждому положенное количество ударов. (В школе существовало такое правило: получивший свою порцию, обливаясь слезами, держит ноги следующей жертвы. Это было не только обязанностью, но и своеобразным поощрением - становясь соучастником экзекуции, ребёнок понемногу забывал о своей боли.)

В классе учился мальчик по прозвищу "Вонючий Тахир". Его единственного освобождали от порки. Худой, болезненный, он еле держался на ногах. Когда очередь доходила до него, он от страха напускал в штаны.

Никогда не забуду: в тот день на мне был новый бордовый костюм в чёрную крапинку; пока мои однокашники причитали и плакали, я отошёл в сторонку и стал торопливо развязывать шнурки на ботинках; настал мой черёд, я приблизился к учителю:

- Чулки тоже снимать, ходжа-эфенди?

Увидев, что я не плачу и с радостью готов принять наказание, бедняга растерялся. Он застыл в нерешительности, ища для меня оправдания.

- Ты отойди в сторонку, - проговорил он, наконец. - Ты гость.

Но в сторонке, куда показал учитель, стоял Вонючий Тахир. Он скалил свои гнилые зубы и делал мне знаки.

Оставить товарищей и присоединиться к нему? Такого позора я не мог перенести!

- Я здесь не гость, ходжа-эфенди! И должен быть наказан вместе со всеми.

Как всякий избалованный ребёнок, я не просил, а приказывал.

- Ну что ж, ложись! - сказал учитель после некоторого колебания.

Он бережно приподнял мои ноги и раза два-три легонько, словно лаская, дотронулся до них палкой.

После занятий учитель подозвал меня. В его взгляде были любовь и нежность, которых я прежде не замечал. Он дёрнул меня за ухо:

- Эй, Герой! Ты, надо думать, вырастешь неплохим человеком!