"Хорошо сидим!" - читать интересную книгу автора (Калинаускас Игорь)

ЛЮБЛЮ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА

Моим Мастером был и остается Мирзабай Кимбатбаев, суфий, великий Мастер и замечательный человек.

Меня часто спрашивают, как я попал к Мирзабаю в обучение. Довольно просто. Я узнал о нем от ребят, которые к нему уже ездили, через одного из них передал Мирзабаю подарок. Он, когда вернулся, привез мне от Мирзабая тюбетейку. Тогда я Мирзабаю послал посох, сделанный из можжевельника, а он мне в ответ – халат как приглашение приехать. С того все и началось.

Мирзабай меня просто поразил. Уже через пять минут после знакомства он видит человека ну просто насквозь. Как пианист-виртуоз пройдется по клавишам – и нате: через восемь-десять минут готов выдать человеку желаемую проекцию. И как он только успевает?! Причем все это в образе этаком дурашливом, плохо говоря по-русски! Виртуозно! А вот спроси его, как он это делает, – не объяснит. Фантастика!

Я сам, когда к нему приехал, только спустя шесть-восемь часов осознал, что давно уже поймался на проекцию идеального отца. У меня как раз в детстве были проблемы с отцом, а тут, пожалуйста, идеальный папа – «тюти-мути». Но как только он ощутил, что я понял это, – тут же снял проекцию «папочки». И по-русски он, кстати, умеет говорить очень хорошо. Он как-то процитировал одно из писем Ленина к Плеханову на чисто русском языке.

Мирзабай вообще прочитал то ли полное собрание сочинений Ленина, то ли несколько томов, точно сказать не могу: легенд по этому поводу много. Но процитировал он при мне. И было это вечером. Однако наутро об этом помнили только два человека.

Или вот такой романтический случай.

Вечер. Звездное небо. А небо там действительно прекрасное, звезды огромные. Засмотревшись на них, я произнес: «Открылась бездна, звезд полна; звездам числа нет, бездне дна». И тут же раздался голос Мирзабая, который по-русски совершенно без акцента сказал: «Да, Игорь, твой учитель – Ломоносов, а мой Улугбек». Хотя объяснить он вряд ли может. У Мирзабая есть много умений, которые он не в состоянии объяснить. Ведь обучался он в древней, весьма жесткой традиции. Знания получил, умения приобрел, но не может их объяснить, рационализировать, или это по традиции не положено…

Так же, кстати, и в нашей традиции. Многое наши ребята умеют, делают, но объяснить не могут. Особенно те, кто обучался непосредственно у меня. Смотришь: многое делают, делают правильно. А спроси их, как они это делают, не ответят. Вот, глядя на все это, можно было бы сказать: зачем жизнь свою тратить на обучение совершенно разнообразных людей в большом количестве? Но в этом вопросе я для себя четко определился и являюсь сторонником вынесения «знания в массы». Когда я вижу, что может представлять собой человек в результате рождения из социума, то есть что он представляет собой по существу, мне хочется как-то помочь этому процессу. И всегда возникает вопрос: «Как это сделать? Как инициировать в человеке это желание обрести самого себя, родиться из социума?» Это всегда трудно, потому что социум устроен весьма уютно, даже если, кажется, жизнь не удалась, – все равно уютно в социуме и рождаться из него чрезвычайно трудно.

Мирзабай для непосвященного человека со стороны – ну просто дремучий мужичок из глубинки Каракалпакии. А он к тому же еще и маску держит – «дивана» называется. Бытовое значение слова «дивана» – это дурачок. Лингвисты же мне пояснили, что истинное значение этого слова иное: оно может быть переведено как «человек-вопрос», то есть человек, о котором ничего с уверенностью сказать нельзя. Мирзабай, кстати, прекрасно владеет приемами практической психологии. И учиться у него начинали только те, кто понимал, что в своих проделках Мирзабай не себя, а их самих показывает. Те только и начинали обучаться. А кто не понимал этого – отходил.

Человек ведь привык думать о себе, что он такой, а на самом деле он и такой, и другой, и третий, и т.д. Это Мирзабай и показывает, и это нужно понять, через это нужно проскочить. Проскочил – и все, можешь двигаться дальше. А кто не проскочил – того надо учить. Ему практический психолог помочь должен: выстроить правильную мотивацию, в частности указать, куда идти, помочь первые шаги сделать… Но научиться чему-то серьезному он уже все равно не может, потому что не может отказаться от картины самого себя.

А картина эта, как правило, ложная. И потому то, что показывает мастер, неприятно. «Неужели я такой?! Да я вовсе не такой! Да это я не пьянствую – это я „пережигаю“. И не понос у меня вовсе – это я „очищаюсь“». А идет ведь активизация всех твоих четырех личностных кнопок (это психологические кнопки: секс, кайф, власть, деньги), чтобы ты понял, что это и есть ты. Что любишь ты напиться до блевоты, что любишь нажраться до отвала, что гордыню свою любишь и лелеешь, плюс-подкрепления очень любишь и многое за них отдать готов. И уже не помнишь, куда ты приехал, зачем приехал… И все!!!

Но это только до тех пор, пока ты не осознал, что тебе тебя же демонстрируют. Как только понял, что это твои четыре кнопки нажимают, – спектакль окончен: Мирзабай (а я из живых мастеров такого толка знаю лишь его одного) немедленно все проекции снимает, и начинается реальная помощь. Потому что человек уже готов к этому, он проснулся, он все свои четыре кнопки поймал. Это важно. Иначе человек долго будет говорить о морали, о духовности, о космических учителях – и все это блеф, пока его кнопки нажимают, а он этого не замечает.

Уж я вроде и подготовлен был, а все равно, как ни приеду, Мирзабай для начала все кнопки проверит. Все до единой, по очереди. Начнет, например: «Игорь! Как пиписька?» Отвечаешь ему: «В отпуске». А он не успокаивается – девочек может предложить, а то и себя. Увидит, что не поймался на этой кнопке, на другое жмет – кайф, например. И начинает наливать. Причем не обязательно ужасную водку местного разлива, а какой-нибудь замечательный коллекционный коньяк. И начинаются тосты, застольные истории, чаша по кругу… Не поймался – он гостей соберет и давай тебя расхваливать. Попробуй не поймайся, когда все только головой качают: «Ах, ах, какой человек! Ах, ах, как Мирзабай его ценит!»

Опять не поймался – так он все деньги попросит ему отдать, до копейки. «Зачем тебе деньги? – говорит. – Я тебе на обратную дорогу выдам». Уж, кажется, все ему отдал, а он: «Вон у тебя в кармашке 30 копеек лежит. А говоришь – все!»

И уж если все испытания выдержал, тогда только обучение продолжается.

Еще у него любимое действо: как только приезжаешь и он тебе дверь открывает, то спрашивает: «Ты кто?» Причем артистично, с неподдельным удивлением, как будто в первый раз тебя видит. Я ему просто отвечал: «Я – Игорь!» Без сложностей, потому что он игру подхватит и так тебе голову заморочит, что уже и не вспомнишь, кто ты есть.

Такие вот в этой традиции приемы: простые вроде, но очень жесткие. Первая проверка – совратить человека. Нажать все кнопки – и пусть спит себе, если не готов просыпаться: пусть ест, пьет. Занимается любовью, говорит о духовности, уж если приехал да еще денег привез. Вообще удивительные места в Средней Азии – это своего рода экологическая ниша для разных духовных традиций. Причем об их существовании как бы все знают: есть «пир», есть «дивана», есть дервиши…

Интересные сюжеты можно там наблюдать. Например, идет какой-то старец в тюбетейке, в халате, а за ним следует группа европейских мальчиков (которые уже и ислам приняли, и живут там), потому что этот старец – их учитель.

В последний раз мы к Мирзабаю вместе с Аркадием ездили. Сидим все за столом. Мирзабай расчувствовался, что наконец-то свершилось – прах матери привезли на родную землю… И тут Аркадий произносит сакраментальную фразу: «Вот бы о Мирзабае книгу написать, а фактического материала не хватает…» Проходит минут пять-восемь, и Мирзабай начинает рассказывать очень подробно о своей учебе на протяжении первых трех лет, как вообще реально выглядела эта учеба. Я сижу, у меня аж челюсть отвисла. Потом, когда он закончил, говорю всем: «Ребята! Это же надо! Мирзабай такое рассказал!» Они все: «Чего, чего?» Никто ничего не слышал. А Мирзабай так рассказывает: что-то расскажет, что-то вставит. Так вот, вставки слышали все, а сам рассказ – никто. Такого подробного рассказа я от него никогда не слышал, за все годы нашего общения.

Через некоторое время Мирзабай тут же, за столом, рассказал принципы дервишской жизни. Причем «от» и «до». И так на Аркадия поглядывал… Мол, парень, ты, кажется, хотел практический материал, а тот «…пещера Платона, пещера Платона»… Дело в том, что Аркадий с доктором Толиком (известный в Ташкенте хирург) все время рассуждали про пещеру Платона. Они явно этим наслаждались, хвалили друг друга, два интеллигентных человека, действительно интеллигентных. А я их все время подначивал: «В пещеру Платона залезли, ничего не видите».

И тут Мирзабай на чистом русском языке и говорит: «Однажды ученик Платона…»

Все так и встрепенулись: он всегда говорит по-русски с акцентом, всегда плохо – как бы плохо, потому что он на этом «как бы плохо» такие перлы рождает – диву даешься. Например, известно, что всякое волнение – это как бы ревность (не меня, не обо мне), и вот Мирзабай такой перл родил – «не ревнуйся». Или еще: «Жевательная резинка. Называется доброта». И это человек плохо знает русский язык! А вот еще: «Вопрос задает – голос слушает».

Итак, на чистом русском языке мы услышали следующую притчу. Однажды ученик Платона заявил, что превзошел своего состарившегося учителя. Платону доложили об этом, и он предложил устроить соревнование с учеником. Ученик согласился. Тогда Платон сказал: «Пусть каждый из нас приготовит яд. И каждый воспользуется любым противоядием. Кто останется жив, тот и прав, а поскольку я действительно уже стар, то первым выпью яд, приготовленный моим учеником».

Целую неделю готовил яд ученик Платона; приготовил – и на площади, при свидетелях, как положено, Платон благодарит ученика, выпивает кубок с ядом и уходит. Заранее была приготовлена ванна с молоком, куда Платон сразу и погрузился. Вокруг него девушки пляшут, музыка играет. Народ слушает, как умирает Платон, – а там как бы идет гулянье. Платон между тем посидел в ванне с молоком, молоко из него весь яд выбрало, и на следующий день он, целый и невредимый, предстал перед изумленной толпой. Ученик – в шоке.

«Теперь моя очередь, – говорит Платон. – Но я действительно не такой молодой, как ты, и мне для изготовления яда понадобится сорок дней». На эти сорок дней нанимает Платон человека и поручает ему по ночам стучать молотком о ведро (тюк-тюк, тюк-тюк), а сам развлекается: музыка, девушки. Ученику докладывают, что по ночам Платон стучит – изготавливает яд. И так сорок дней. Мирзабай замечательно сказал: «На сороковой день наливает Платон „чистый минеральный вода“ (подчеркнул – „минеральный“), подносит ее ученику, ученик выпивает и умирает».

Мы замечательно ездили к Мирзабаю и, конечно, общались с ним, но, чтобы начать его слышать, нужны время и практика. Большинство людей поначалу слышат только «вставки».

Помню, когда я шестнадцатилетним мальчишкой на завод пришел, в механический цех, я никак не мог понять, чего от меня хотят, когда говорят: «Трам, тарарам, тарарам, пам, пам, напильник там…» Я: «Что?» – «Ах, ты, там…» и т.д. Прошло немного времени, и я уже слышал просто: «Дай напильник».

То есть в этом у меня есть опыт – из мата слова вылавливать.

Вот и получается – все сидят за столом, человек открыто рассказывает, а его никто не слышит. Причем в наш последний приезд Мирзабай рассказывал обо всем очень подробно.

Вот, например, такой эпизод. Мастер Мирзабая – Йоллу – всегда носил с собой большой мешок, где могли оказаться совершенно неожиданные вещи. Однажды сели они в автобус, а денег нет. На остановке водитель собрался пить чай, и Йоллу вынул из своего мешка целый килограмм сахара и отдал этому водителю. Мирзабай тогда не мог понять, зачем было отдавать весь сахар, но потом они все время ездили бесплатно на этом автобусе.

Говорили, какая-то семья приехала к Мирзабаю с ребенком. Им повезло – они увиделись с Йоллу. Он прикинулся совсем сумасшедшим и подарил ребенку электрическую лампочку из своего мешка, не перегоревшую. Родители долго недоумевали, что это значит.

Кто-то мне рассказывал, что однажды Йоллу устроил такую провокацию. Сделал так, чтобы все видели, как он пошел в ресторан и устроил там кутеж на деньги, которые ему подавали сердобольные односельчане. Настоящий кутеж, с танцовщицами. По их восточным понятиям, просто оргию. После этого инцидента группа возмущенных правоверных поджидала его у выхода из ресторана. Его избили (так, чтобы убить), потом кинули в арык и ушли. Утром эти же люди приходят на базар… Йоллу танцует.

Когда сотрудники ГБ приехали к Мирзабаю, нас всех там «повязали», обыскали, затем по одному выпускали на улицу, потом, разумеется, отвезли на допрос. Так вот, когда меня выпустили на улицу, один милиционер из оцепления попросил у меня сигарету и спрашивает: «Почему вы ездите к этому Мирзабаю? Я тебе скажу, у нас в соседнем колхозе Пир живет, я и сам ему каждый месяц десятку даю. Как не дать? А вдруг что-то случится?!»

Я, помню, тогда замечательную объяснительную написал после допроса: «Я, такой-то, такой-то, езжу к Мирзабаю потому, что интересуюсь проблемами резонанса между объективной и субъективной реальностью. Знания, которые передает Мирзабай, помогают мне решить эти проблемы».

Хорошие были времена – страшные и романтические. А сейчас приезжаешь в Ташкент, смотришь: Мирзабай живет среди них, заботиться им о нем особо не надо – деньги передаем, квартиру купили. Учись себе! Нет! Боятся – и все тут. Только доктор Толик с Мирзабаем как-то чисто по-человечески контактирует. Толик его уважает, потому что как хирург в жизни многое видел. Толик поражается, что у человека, отсидевшего двенадцать лет, столько бодрости духа и жизненной силы. Толик что-то понял, а остальные просто считают: «Он с нами работает! Спасибо! Пойдем послушаем нецензурные выражения». Полный маразм. А разговаривают они с Мирзабаем просто как с полным идиотом. Знаете ли, эдакий дикий человек, попал в город, ему надо все объяснять.

Хотя я им рассказывал, как был с Мирзабаем в Академии наук в Москве. Тогда один из пытающихся быть учеником проверку, видите ли, устроил. Кинул его где-то на окраине Москвы специально, бросил просто, он все сомневался: «Мастер – не мастер». Мирзабай же, впервые будучи в Москве, спокойно добрался туда, где он жил, без всяких проблем. Просто смешно. Нельзя быть беременной чуть-чуть. Нельзя верить чуть-чуть – либо верь, либо не верь. Люблю я этого человека. Я видел Мирзабая в разных ситуациях, но он всегда был самим собой. Всегда. На базаре, на кладбище, в Институте востоковедения, в Звездном городке. Он всегда был самим собой. Дай Бог нам всем!

Однажды Мирзабай решил попробовать проституток. «Соблазн большого города». На Востоке все по-другому, не так, как у нас. Люди, живущие в провинции, в основном зоофилы, потому что проституток там нет, танцовщицы (вроде гейш) стоят очень дорого, а чтобы жениться, нужен калым. Поэтому зачастую козочками удовлетворяются. А тут, стало быть, Мирзабай решил попробовать «запретный плод». Поймал какого-то парня на автобусной остановке и говорит ему: «Хочу девочек!» Тот привел ему двух профессионалок. Они неделю к нему ходили, потом потребовали денег за работу. Он им: «Денег нет». Они: «Ковер давай». Он: «Берите!» Рассчитался – и все! Закончил с этими развлечениями. Ему же привязываться нельзя ни к чему. Он даже каждый день разные сигареты курит. Это один из дервишских принципов – ни к чему нельзя привязываться. Представляете себе, что это значит, если бы бомж привязался к «Реми Мартин», а на простой самогон уже не реагировал!

Когда мы организовали перезахоронение праха матери Мирзабая, со времени его выхода из тюрьмы прошло два года, но в родные места после долгого перерыва он попал впервые. Его там уже, можно сказать, похоронили. А тут он появляется. Мы его приодели – костюм «от Кардена», пальто «от Кардена», шапка меховая. По местным понятиям – замминистра, не ниже. Привозит прах матери из самой Литвы. А в тех краях месячная зарплата колхозника – мешок муки. Мирзабай же деньги из сумки достает. Встречала его вся деревня. Поминки были. Один из его двоюродных братьев рассказывал, что ничего не знал о приезде Мирзабая, но вдруг почувствовал, что надо ехать (он живет в другом городе), и приехал именно в этот день.

Утром поехали на кладбище. Хоронят только мужчины. Там уже все готово было – они ведь не могилы, а такой домик строят. Вот такое важное дело сделали. Дом, в котором остановились, находился напротив полузаброшенного дома Мирзабая. Я смотрел и думал: какой же маленький этот двор, а когда-то казалось, что он огромен, что другие дома едва видны. Казалось, целый мир там был. Мы все ходили с одним парнишкой по этой деревне и восхищались: «Шамбала! Все подстроено! Шамбала!» И действительно, такое впечатление, что ничто случайно не происходит. Шамбала! Все подстроено!

Я там видел такие вещи, которые нельзя объяснить разумом. Я думаю, что такие вещи происходят везде, но только вопрос, где ты их видишь, а где – нет. Там они были видны благодаря присутствию Мирзабая. А без него, конечно, не увидел бы. Шамбала, одним словом.

И вот односельчане сидят и понимают, что все, что Мирзабай говорил двенадцать-тринадцать лет назад, – правда, а они над ним смеялись. Смотришь на людей и видишь: у всей деревни мозги на другую сторону. Класс! Просто класс! Очень радостно было смотреть, как у этих людей мозги на место становились. Казалось, не он это приехал и не он двенадцать лет отсидел.

И каким он вернулся! У него квартира трехкомнатная в Ташкенте, он привез прах матери, он расплачивается за все. Здорово!

Я вспоминаю, когда-то человек двести с лишним наезжали к Мирзабаю, а реально учились – одиннадцать, и вот как мы об этом узнали. Однажды Мирзабай достает полотенца и дает их постирать женщине. Она постирала и вывесила сушить ровно одиннадцать полотенец. А потом мы узнали, что он сказал, указывая на эти полотенца: «Вот столько человек учатся, а остальные просто ездят».

Я помню, как один мой друг, тоже учившийся у Мирзабая, прислал телеграмму такого содержания: «Товарищи туристы! Не затопчите источник!» Однажды группа таких экзальтированных товарищей приехала к Мирзабаю, чтобы встретить с ним Новый год. И попала вместе с ним в тюремную камеру. В Бируни к Мирзабаю все хорошо относились, и милиция тоже: он многим помог, кого-то вылечил. Вот когда эта группа приехала, он милиционерам и говорит: «Бездельники приехали. Давай камера сажай. И меня тоже». В тюремной камере Новый год и встретили. Хотели с Мирзабаем – встретили с Мирзабаем, но в тюрьме. Ведь милиционеры их действительно закрыли на ключ и ушли встречать Новый год.

Мирзабай, конечно, беспощадно любит людей, беспощадно. Такого рода любви я не видел нигде и никогда. Всех. Такие «орлы» приезжали – я не знаю, какую силу надо иметь! А форма смешная – дурачок, деревенский мужик. Правда, мы случайно узнали, что он школу с золотой медалью окончил.

На мазаре Султан-Баба, где Мирзабай долгое время работал как мастер, вокруг этого целые спектакли разыгрывались, как мы потом поняли, учениками Мирзабая. Например, сидим мы как-то на кладбище этом, подбегает человек и нам: «Ах, Мирзабай! Я – его школьный товарищ. Он в школе учился плохо, совсем дурак был, а теперь – у-у-у! Большой человек!»

А другой раз другой мужичок подбегает: «Ах-ах! Какая умница Мирзабай! Я – его школьный товарищ. Он всегда отличником был!»

Однажды, когда мы были вдвоем и Мирзабай позволил войти с ним в резонанс (обычно он этого не позволял), я увидел, как работает команда его учеников. Учеников Мирзабая, которые там работали. Так один из них – по пояс голый – бегал по кладбищу с топориком и кричал: «Не забывайте Бога!» Другой собирал весь мусор, объедки и куда-то увозил на тележке.

Мазар Султан-Баба был местом работы Мирзабая. Он туда почти каждый день на попутке ездил.

Удивительное место – этот мазар. Во время сбора хлопка милиция кордоны выставляла, чтобы люди не покидали полей, не шли на кладбище. Все равно – прорывались. Там интересная жизнь течет: в одном месте барана режут, мулле дают; в другом – плов варят; в третьем – шурпу. Странная, на наш взгляд, тусовочка. Но дело в том, что у мусульман мазар играет совсем другую роль, нежели у христиан – кладбище. Само захоронение происходит иначе: строится глиняный домик, туда укладывают покойника и замуровывают. С течением времени все это разрушается и превращается в прах.

А это кладбище Султан-Баба – святое место, там хоронили еще зороастрийцы.

Людского праха – метра два, два с половиной. Там находится гробница известного мусульманского святого Султан-Бабы. Мирзабай нас водил к гробнице Султан-Бабы. Там бараке (духовая сила учения) святого действительно ощущается.

Есть на этом кладбище удивительный источник – яма диаметром метров восемь, где рыбы живут: несколько больших – внизу, слой выше – рыбы меньшего размера, еще выше – совсем мелкие, а в самом верхнем слое – вовсе малек. И эту рыбу есть нельзя. Она ядовитая. Нам рассказывали, что какие-то геологи не поверили этому, выловили ночью несколько рыб, зажарили их и съели. Умерли все. Из ямы вытекает небольшой ручеек, но рыба никуда не выходит. Большие съедают средних, средние – малых и т.д.

В том, как много значит мазар Султан-Баба для местных жителей, я на своем опыте убедился.

Я уезжаю. 31 августа. Билетов нет. Жду открытия кассы. Разговорились с каким-то парнем. Я ему рассказал, что приезжал посетить Султан-Баба… Открылась касса, подхожу к кассирше и начинаю ее уговаривать, изображая из себя умирающего. Потом сел на скамейку так, чтобы она меня видела, и, к счастью, держу распределенное внимание. И краешком глаза замечаю, как выходит из-за касс тот самый парень и делает мне знак, чтобы я подошел. Один раз. То есть если замечу, то замечу, а если нет – мое несчастье. Я заметил. Подхожу. Он меня представляет женщине, называя ее своей тетей, и говорит, что, когда он ей рассказал обо мне, она решила подарить мне билет на самолет на завтра.

Меня сажают в «газик». Мы едем в гостиницу. Она продает мне билет по нормальной стоимости.

Не знаю, как сейчас, но тогда там еще были эти социальные наследования, ниши для дервишей (я и женщин-дервишей видел), для пиров (пир – это руководитель суфийской общины классического типа)… Все население знает, что существуют пиры, существуют дервиши, существуют дивана…

В Средней Азии традиционная культура, несмотря на советскую власть, сохранялась. На внешнем мире была как бы сеть духовного сообщества.

Даже базар – это тоже структурированное определенным образом пространство. Там при входе сидит человек, при выходе – другой, в центре сидит какая-нибудь колдунья. По базару пройдешь – уже все знаешь, и про тебя все знают.

Как-то я летел в самолете рядом с очень интеллигентным человеком из Нукуса. Мы разговорились. Я поделился впечатлениями о Султан-Баба. И вдруг он мне говорит: «Там есть такой человек – Мирзабай. У него бараке пророка Мохаммеда».

Мирзабай, конечно, сознательно пошел на контакт с нами, потому что у него есть внутреннее убеждение, что старые традиции закрываются и что его функция – как-то передать это Знание на Запад (образно говоря).

Мирзабай приехал в Литву со своей матерью. Она жила и умерла в Литве, ухаживая за литовскими детишками на хуторе тех ребят, которые ее приютили у себя. Она не знала ни русского, ни литовского языков, но дети ее абсолютно понимали.

После перезахоронения они восстановили могилу – как будто она там лежит, приносят туда цветы, туда приходят их подросшие дети, то есть они оставили место, где поминают ее.

Когда Мирзабая арестовали, старушка никому не была нужна. В Вильнюсе ее тоже никто не смог пристроить, а эти ребята просто взяли и увезли ее в деревню – и все!

Сейчас Мирзабаю шестьдесят восемь лет. В последний мой приезд он очень много и подробно рассказывал о своем Пути. Никогда раньше он этого не делал. Причем рассказывал абсолютно открыто, при всех, ибо точно знал, что большинство ничего не услышит и не спросит, что эта информация вытеснится из сознания. Так уж устроены механизмы психологической защиты человека. Потому Мирзабай и говорит: «Никогда – минус, всегда – плюс». Вот и вся теория причинно-позитивного мышления.

Мне запомнился наш с ним визит к местному знахарю. Ужинали мы, плов ели и водочкой запивали. Когда в миске осталось на донышке только, я миску взял и все сам съел. Мирзабай эдак спокойно говорит: «Игорь жадный. Плохо». После ужина пошли все спать, и тут я понял, что мне не до сна – нужно срочно бежать в деревянный домик на огороде. Еле добежал – из меня фонтаном било…

И так – всю ночь! Я был измучен окончательно, сознание терял несколько раз. Хорошо, догадался мантру запустить. «Я здесь потому, что не знаю». Уже светало, когда я понял, что болезнь отступает, причем из меня полилась водка. И только мантра звучит… Такое вот было очищение – из меня столько вылетело, сколько я и за месяц, пожалуй, не съел. Уж я и не говорю, что где-то во мне резервуар с водкой помещался, как оказалось! А на рассвете вышел из дома сын знахаря и подает мне чистую белую рубашку – это по местным обычаям означает посвящение в ученики. Мирзабай обрадовался, быстро мою рубашку с меня снял, на себя ее надел и давай куражиться: «Ах, какая красивая рубашка! Ах, как она мне к лицу!»

Такой вот мастер живет в Ташкенте, настоящий суфийский мастер.