"Иерусалимские гарики" - читать интересную книгу автора (Губерман Игорь)

4

В любви прекрасны и томление, и апогей и утомление

Природа тянет нас на ложе, судьба об этом же хлопочет, мужик без бабы жить не может, а баба – может, но не хочет. Мы счастье в мире умножаем (а злу – позор и панихида), мы смерти дерзко возражаем, творя обряд продленья вида. В любви на равных ум и сила, душевной требуют сноровки затеи пластики и пыла, любви блаженные уловки. В политике – тайфун, торнадо, вьюга, метель и ожиданье рукопашной; смотреть, как раздевается подруга, на фоне этом радостно и страшно. Люблю, с друзьями стол деля, поймать тот миг, на миг очнувшись, когда окрестная земля собралась плыть, слегка качнувшись. Едва смежает сон твои ресницы – ты мечешься, волнуешься, кипишь, а что тебе на самом деле снится, я знаю, ибо знаю, с кем ты спишь. Есть женщины, познавшие с печалью, что проще уступить, чем отказаться, они к себе мужчин пускают в спальню из жалости и чтобы отвязаться. Он даму держал на коленях и тяжко дышалось ему, есть женщины в русских селеньях – не по плечу одному. Мы пружины не знаем свои, мы не ведаем, чем дорожить, а минуты вчерашней любви помогают нам день пережить. И дух и плоть у дам играют, когда посплетничать зайдя, они подруг перебирают, гавно сиропом разводя. Встречаясь с дамой тет-а-тет, теряешь к даме пиетет. Мужик тугим узлом совьется, но если пламя в нем клокочет – всегда от женщины добьется того, что женщина захочет. Я не люблю провинциалок – жеманных жестов, постных лиц; от вялых страхов сух и жалок любовный их Аустерлиц. Мы заняты делом отличным, нас тешит и греет оно, и ангел на доме публичном завистливо смотрит в окно. Блажен, кому достался мудрый разум, такому все легко и задарма, а нам осталась радость, что ни разу не мучались от горя и ума. В силу разных невнятных причин, вопреки и хуле и насмешке очень женщины любят мужчин, равнодушных к успеху и спешке. С каждым годом жить мне интересней, прочно мой фундамент в почву врыт, каждый день я радуюсь от песни, что пора, и стол уже накрыт. Чисто элегическое духа ощущение мы в конце недели рюмкой лечим, истинно трагическое мироощущение требует бутылки каждый вечер. Люблю величавых застольных мужей – они как солдаты в бою, и в сабельном блеске столовых ножей вершат непреклонность свою. Под пение прельстительных романсов красотки улыбаются спесиво; у женщины красивой больше шансов на счастье быть обманутой красиво. Чтобы сделались щеки румяней и видней очертания глаз, наши женщины, как мусульмане, совершают вечерний намаз. На закате в суете скоротечной искра света вдруг нечаянно брызни – возникает в нас от женщины встречной ощущение непрожитой жизни. Женившись, мы ничуть не губим себя для радостей земных, и мы жену тем больше любим, чем больше любим дам иных. По-моему, Господь весьма жесток и вовсе не со всеми всеблагой; порядочности крохотный росток во мне он растоптал моей ногой. Болит, свербит моя душа, сменяя страсти воздержанием; невинность формой хороша, а грех прекрасен содержанием.

Я прошел и закончил достаточно школ, но переча солидным годам, за случайный и краткий азарта укол я по-прежнему много отдам. Женщину глазами провожая, вертим головой мы не случайно: в женщине, когда она чужая, некая загадка есть и тайна. Живое чувство, искры спора, игры шальные ощущения... Любовь – продленье разговора иными средствами общения. Что я с молоду делал в России? – я запнусь и ответа не дам, ибо много и лет и усилий положил на покладистых дам. В сезонных циклах я всегда ценил игру из соблюдения: зима – для пьянства и труда, а лето – для грехопадения. Но чья она первейшая вина, что жить мы не умеем без вина? Того, кто виноградник сочинил и ягоду блаженством начинил. Я устал. Надоели дети, бабы, водка и пироги. Что же держит меня на свете? Чувство юмора и долги. Мужчина должен жить, не суетясь, а мудрому предавшись разгильдяйству, чтоб женщина, с работы возвратясь, спокойно отдыхала по хозяйству. С неуклонностью упрямой все на свете своевременно; чем невинней дружба с дамой, тем быстрей она беременна. Когда роман излишне длителен, то удручающе типичен, роман быть должен упоителен и безупречно лаконичен. Не первопроходец и не пионер, пути не нашел я из круга, по жизни вели меня разум и хер, а также душа, их подруга. В мечтах отныне стать серьезней, коплю серьезность я с утра, печально видя ночью поздней, что где-то есть во мне дыра. Соблазнов я ничуть не избегал, был страстью обуян периодически и в пламени любви изнемогал все время то душевно, то физически. Я знаю, куда сквозь пространство несусь на тугих парусах, а сбоку луна сладострастно лежит на спине в небесах. Есть женщины осеннего шитья: они, пройдя свой жизненный экватор, в постели то слезливы, как дитя, то яростны, как римский гладиатор. Думая о бурной жизни личной, трогаю былое взглядом праздным; все, кого любил я, так различны, что, наверно, сам бывал я разным. В очень важном и постыдном повинны – так боимся мы себя обокрасть, что все время и во всем половинны: полуправда, полуриск, полустрасть. Я давно для себя разрешил ту проблему, что ставит нам Бог: не жалею, что мог и грешил, а жалею того, кто не мог. Азартная мальчишеская резвость кипит во мне, соблазнами дразня: похоже, что рассудочная трезвость осталась в крайней плоти у меня. Меняя в весе и калибре, нас охлаждает жизни стужа, и погрузневшая колибри свирепо каркает на мужа. Непоспешно и благообразно совершая земные труды, я аскет, если нету соблазна, и пощусь от еды до еды. Мы гуляем поем и пляшем от рожденья до самой смерти, и грешнее ангелов падших – лишь раскаявшиеся черти. Предпочитая быть романтиком во время тягостных решений, всегда завязывал я бантиком концы любовных отношений. Спалив дотла последний порох, я шлю свой пламенный привет всем дамам, в комнатах которых гасил я свет. Я мыслю и порочно и греховно, однако повторяю вновь и вновь: еда ничуть не менее духовна, чем пьянство, вдохновенье и любовь. Люблю вино и нежных женщин, и только смерть меня остудит; одним евреем станет меньше, одной легендой больше будет. Если я перед Богом не струшу, то скажу ему: глупое дело – осуждать мою светлую душу за блудливость истлевшего тела.