Игорь Бунич Золото партии

Часть 1. Нашествие

Владимир Ильич Ленин в своих страстных мечтах о мировой революции сознавал, что первым шагом к осуществлению этой мечты должен стать вооруженный захват какого-либо государства с его ресурсами, экономическим потенциалом и, естественно, с золотым запасом. Надо сказать, что при этом он вовсе не имел в виду Россию с ее вечным экономическим дефицитом, огромным государственным долгом и пустой казной. Ленин присматривался к Швейцарии, считая эту маленькую страну идеальной для осуществления своих планов мирового господства. Расположенная в центре Европы, многоязычная (готовый Интернационал!), опутавшая своими золотыми щупальцами весь мир через международную систему банков, именно Швейцария, по замыслу вождя, должна была стать той базой, откуда революция начнет победный марш по всей Европе, пробивая себе дорогу, как тараном, тысячами тонн швейцарского золота.

Специалисты считают, что «цюрихские» мечты Ленина были вызваны собственным безденежьем, поскольку после смерти матери денежные переводы из России перестали поступать, а зарабатывать себе на жизнь он не умел — что и вызвало у него обострение шизофрении со сладкими видениями, принимавшими вид бронированных сейфов швейцарских банков. Однако в лапы вождя пролетариата попала не Швейцария, а, к сожалению, Россия, быстро и эффективно превращенная в плацдарм для всемирной революции. Политика Ленина была простой, как и все гениальное. В основу ее, о чем Ильич не уставал повторять в своих бесчисленных речах, статьях, тезисах и записках, была положена провозглашенная в «Коммунистическом манифесте» К. Марксом основная идея социализма, заключающаяся в том, что «рабочие не имеют отечества» а потому социалисты никогда и ни при каких обстоятельствах не должны защищать интересы государства. Подобная постановка вопроса мгновенно дала блестящие результаты. Сегодня мы, отбросив шелуху бредовых идеологических теорий и заклинаний, глядя на события с семидесятипятилетнего расстояния, возможно, впервые попытаемся простым и доступным языком объяснить, что произошло в России в октябре 1917 года. И тогда гораздо понятнее станет то, что произошло три четверти века спустя — в августе 1991…

А произошло тогда следующее. Воспользовавшись демократическим хаосом после свержения монархии, власть в стране захватила международная террористическая организация, финансируемая во имя собственного спасения Германией. Такого в истории человечества еще не было. И то, что это удалось, явилось для мира полной неожиданностью, не меньшей, впрочем, чем и для самих его участников — кучки разноплеменных авантюристов, собравшихся вокруг своего полубезумного лидера. Менее всего в свой успех верили именно они, а потому и вели себя соответственно. Держа наготове заграничные паспорта, готовые в любую минуту исчезнуть из России так же неожиданно, как они в ней и появились, большевики начали грабеж национального достояния страны, растаскивая его по темным углам и переправляя за границу Вначале это делалось торопливо и неумело. Никто не знал, удастся ли завтра продолжить разбой, а потому все, что можно, нужно было взять сегодня. Параллельно необходимо было избавиться от конкуренции со стороны уголовных элементов, не желавших делиться добычей с новой властью, чей лозунг «Грабь награбленное!» — нашел немедленный отклик у многомиллионной российской черни. Однако этот лозунг призывал к грабежам вовсе не их, в чем они быстро сумели убедиться, так как безжалостно расстреливались без суда и следствия на месте.

Новая власть, будучи лучше организованной и вооруженной бандой, совершенно не желала терять драгоценное время на какое-либо юридическое обоснование своих действий. Тем не менее, идеологическое обоснование было необходимо, и оно, родившись в безумно-гениальной больной голове вождя, своей беспредельной утопичностью ужаснула даже его ближайших сообщников. Все ценности, награбленные царизмом и эксплуататорами у парода, отбираются большевиками с единственной целью — распределить впоследствии их поровну среди всех трудящихся, освобожденных отныне от каких-либо видов эксплуатации. «Боже мой! — восклицал трусливо-наивный Бухарин, — неужели в это можно поверить?» — «Поверят, пся крев!» — успокаивал его Дзержинский, и его глаза наркотически блестели, как бриллианты, конфискованные для «диктатуры пролетариата».

Действительно, поверили! Возможно, потому, что вера в сказки, где добрый Иван-дурак, став царем, раздает всю свою казну и казну казненных бояр всему народу поровну, устраивая по этому случаю трехнедельный пир-горой, слишком глубоко жила в душе доброго, наивного и вечно обманываемого народа.

Тех же, кто в эту «сказку-липу» не поверил, расстреливали, топили в баржах, сжигали в церквях, травили газами в подвалах без суда и следствия. «Будьте образцово беспощадны! — учил Ильич. — Расстреливать, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты!». Массовые убийства, впервые в мире новаторски примененные большевиками против собственного народа, конечно, сыграли свою роль, дав возможность банде ублюдков удержать власть, и это поразило весь мир, легкомысленно предсказывавший неминуемое и скорое крушение кровавого режима. Мир просто не знал этих новых «большевистских» методов, а если и знал, то никогда бы не поверил, что подобные методы можно применить на практике в XX веке, да еще в стране, совсем недавно считавшей себя европейской.

Но страшнее чекистских пуль оказалась выпущенная большевиками бацилла всеобщего равенства. Именно она повлекла под знамена международных террористов многомиллионные российские массы, именно во имя всеобщего равенства осуществлялись бесчисленные экспроприации, конфискации, национализации, именно на ее алтарь приносились неисчислимые жертвы, именно она позволила большевикам удержаться у власти, и именно из-за нее потерпели поражение их противники, пытавшиеся силой логики и разума остановить охватившее страну массовое безумие. Безумие большевизма — это болезнь что-то вроде бешенства нации; этот диагноз, к сожалению, социологи поставят слишком поздно, считая, что дальше должны уже работать психиатры. «Социализм — это идеология зависти», — еще в 1918 году определил Бердяев, но его, к счастью, никто не услышал, иначе бы уничтожили на месте. Бацилла бешенства или идеология зависти, или то и другое. Пусть ученые будущего разберутся, как на такую грубую приманку удалось поймать народы огромной страны, поверившие в возможность построения Царства Божьего на крови и разбое. Пока же народ, истекая кровью и кровавым потом, ждал, когда же его новые вожди начнут, наконец, раздавать захваченные богатства так, чтобы нарком и прачка получили свои одинаково равные доли, события развивались, как говорится, совсем по другому сценарию.

Мало кто понимает сегодня, что «созданное» в октябре 1918 года Лениным первое в мире Социалистическое государство рабочих и крестьян, было по сути своей германским протекторатом до самого крушения Германии, то есть до ноября 1918 года. Немцы, благодарные Ленину за развал Восточного фронта, а равно и за последующий развал Российской империи, обеспечивали новорожденному первенцу всех режимов военную и моральную поддержку. Немцы не только помогали миллионными субсидиями немецкого генштаба заговору большевиков против юной и наивной российской демократии, они приняли и непосредственное участие в октябрьском перевороте, обеспечив отрядами своих «военнопленных» оборону Петрограда от казаков генерала Краснова и руководя бомбардировкой и взятием московского Кремля.

Отблагодарив благодетелей Брестским миром, отдавшим под немецкую оккупацию чуть ли не половину европейской части бывшей Российской империи, Ленин получил взамен полную свободу рук на контролируемой его бандой территории. Однако они понятия не имели, сколько на этот контроль отпущено времени. Немцы постепенно начинали понимать, что за компанию они привели к власти в России, с ужасом взирая на методы большевиков по внедрению обещанного счастья попавшему под их гнет населению, и стали подумывать, а не заменить ли этот страшный режим каким-нибудь другим, поприличнее. В принципе, это сделать было очень легко: от 48 до 72 часов требовалось немецким войскам для оккупации Петрограда и Москвы. Однако, получив неслыханный подарок в виде Брестского договора, который им не снился даже в самом прекрасном сне, ведя переговоры с представителями различных политических группировок добольшевистской России, с уцелевшими членами императорского дома, Временного правительства и генералитета и предлагая свою помощь в свержении большевиков, немцы ставили единственное условие: подтверждение статей Брестского договора! Все с ужасом открещивались от этого условия, а немцы ни на какие уступки не шли. Одних губила жадность, других — честность.

Ленин знал о немецких интригах за своей спиной и нервничал, со страхом ожидая ежедневно, что немецкие штыки сбросят его со всероссийского трона так же быстро, как и возвели. Обстановка не позволяла терять времени, и надо отдать должное Ленину как «пахану» с железными нервами, который не дал сразу разбежаться умирающим от страха и впадающим в панику сообщникам из своего ближайшего окружения.

Позднее в искреннем частном письме Николай Бухарин с восторгом вспоминал: «Кто, как не Ленин, обокрав сначала эсеров, а потом и меньшевиков, стукнул им всем по голове, взял в руки дубинку и даже с нами разговаривал лишь после того, как он сам все решит. И мы молчали и подчинялись, и все, вопреки теории и программе, получалось великолепно!

Деникин под Тулой, мы укладывали чемоданы, в карманах уже лежали фальшивые паспорта и „пети-мети“, причем я, большой любитель птиц, серьезно собирался в Аргентину ловить попугаев. Но кто, как не Ленин, был совершенно спокоен и сказал, и предсказал: „Положение — хуже не бывало. Но нам всегда везло и будет везти!“»

Что же это за «пети-мети», которые большевики готовили к вывозу из страны, прокладывая маршруты аж до Аргентины?

Едва обосновавшись в Петрограде после переворота, когда немецкие «интернационалисты» еще окапывались на Пулковских высотах, а линейный корабль «Заря Свободы» (бывший «Император Александр II») стерег своими двенадцатидюймовками подступы к Петербургу с юга, Ленин, еще не зная, как обернется дело, с присущим ему цинизмом уже объявил «атаку красногвардейцев на капитал». Были разграблены дворцы, включая Зимний,[1] захвачены банки, ювелирные магазины, кассы крупных торговых предприятий, частные кассы взаимопомощи, банковские филиалы на заводах.

Не все поначалу получалось так гладко, как хотелось. Где-то еще отстреливалась вооруженная охрана, где-то оказывали сопротивление частные лица, где-то невозможно было найти сами хранилища золота и драгоценностей или ключи от сейфов, где-то, не думая о последствиях, отважно сопротивлялись безоружные банковские служащие и чиновники министерства финансов — люди, как правило, пожилые, ибо всю молодежь съела война. Но это было только вначале.

Отдышавшись, оглядевшись и поняв, что им никто всерьез не помешает и не окажет организованного сопротивления, большевики стали действовать более методично, но не менее целеустремленно. 13 ноября 1917 года Ленин отдает следующий приказ: «Служащие Государственного банка, отказавшиеся признать Правительство рабочих и крестьян — Совет Народных Комиссаров — и сдать дела по банку, должны быть арестованы. (Подписали) Председатель Совета Народных Комиссаров: Вл. Ульянов (Ленин); Секретарь Совета Народных Комиссаров: Н. Горбунов».

Сутью конфликта были два обстоятельства. Во-первых, нежелание банка открыть место своего хранилища золота, а во-вторых, невыполнение предписания Ленина немедленно открыть для него лицевой счет и перевести на него из активов банка пять миллионов золотых рублей с последующим востребованием на этот счет любых сумм без какого-либо права отказа. Деньги с этого счета мог снимать только сам Ленин или Горбунов. Вместе со служащими Государственного банка были схвачены сотрудники всех коммерческих и частных банков столицы.

Надо отдать должное мужеству простых русских финансовых служащих, чьи имена, по большей части, остались безвестными. Находясь под арестом и подвергаясь пыткам и издевательствам, они до конца боролись за создаваемую десятилетиями русскую финансовую систему, но ни один финансист в мире не может лично противостоять вооруженному разбою, организованному на самом высоком государственном уровне.

Полная безнаказанность и глобальная безответственность позволили расширить размах грабежа. В декабре объявляется о «национализации» Государственного банка России, а также об экспроприации всех частных и коммерческих банков. Дополнительным указом от 23 декабря 1917 года прекращаются платежи дивидендов по акциям и паям частных предприятий, а также все сделки с ценными бумагами. Все российские банки ликвидируются, банковское дело объявляется монополией партии в лице единого так называемого «народного банка». Представителям исполнительной власти на контролируемой большевиками территории «предоставляется право конфискации, реквизиции, секвестра, принудительного синдицирования различных отраслей промышленности и торговли и прочих мероприятий в области производства, распределения и государственного финансирования».

С ноября 1917 года началась конфискация «в пользу парода» промышленных предприятий. Она началась с конфискации Ликинской мануфактуры. 9 декабря 1917 года на заседании Совета Народных Комиссаров под председательством Ленина принято решение о конфискации имущества Симского Акционерного общества горных заводов, 27 декабря принят указ о конфискации имущества акционерных обществ Сергинско-Уфалейского и Каштынского горных округов, аэропланного завода Антара и о переходе Путиловского завода в собственность «народа». Разграбление национального достояния страны шло быстро, с возрастающей эффективностью и не ограничивалось уровнем крупных банков и акционерных обществ с мировой известностью. В азарте охотника, стремящегося не упустить добычу, пусть даже мелкую, Ленин предписывает Дзержинскому срочно взять на учет всех лиц, у кого потенциально могут иметься какие-либо фамильные ценности и сбережения.

К таким относились:

«1. Лица, принадлежавшие к богатым классам, то есть имеющие доход в 500 руб. в месяц и выше; владельцы городских недвижимостей, акций и денежных сумм свыше 1000 руб., а равно служащие в банках, акционерных предприятиях, государственных и общественных учреждениях, обязаны в течение 24 часов (Ленину не терпелось, хотя даже шеф только что созданной политической полиции вынужден был заменить этот срок на трехдневный) представить в домовые комитеты в трех экземплярах заявления за своей подписью и с указанием адреса о своих доходах, службе и занятиях.

2. Домовые комитеты скрепляют эти заявления своей подписью, сохраняя один экземпляр у себя и представляя два остальных экземпляра в Городскую управу и в Народный Комиссариат внутренних дел (НКВД).

3. Лица, виновные в неисполнении настоящего закона (в непредставлении заявлений или в подаче ложных сведений)… наказываются денежным штрафом до 5000 руб.[2] за каждое уклонение, тюрьмой до одного года или отправкой на фронт, смотря по степени вины.

4. Лица, указанные в п. 1, обязаны постоянно иметь при себе копии с вышеуказанных заявлений, снабженные удостоверением домовых комитетов, а равно начальства или выборных учреждений.

5. Эти лица обязаны в недельный срок со дня издания настоящего закона обзавестись потребительскими рабочими карточками (образец прилагается) для ведения еженедельных записей приходов и расходов и для внесения в книжки удостоверений от комитетов и учреждений…».

Как и все ленинские документы, этот составлен в полном соответствии с поставленной задачей. Доход от 500 рублей в месяц и выше бьет по купечеству, начиная от очень среднего, и по интеллигенции, особенно по ее творческой части — адвокатуре, журналистам, издателям. А вот недвижимость в 1000 рублей сразу охватывает всю мелкоту — владельцев крошечных лавок, охтинских огородов, домов на Выборгской. Этот документ по духу и содержанию напоминает приказы немецких оккупационных властей по регистрации евреев.[3] От него веет бесспорным доказательством того, что страна была оккупирована бесстыдными и беспощадными завоевателями, хотя мало кто тогда мог это понять. Но на этом ленинский порыв не закончился. А как же быть с теми, у кого доход меньше, а недвижимости не на 1000 рублей, а, скажем, на 25? И вождь заканчивает свое знаменитое послание товарищу Дзержинскому знаменитым пунктом 7, с обычным блеском подтвердив свою легендарную гениальность:

«7. Лица, не подходящие под условия п. 1, представляют в домовые комитеты в одном экземпляре заявления о своем доходе и месте работы, обязуясь иметь при себе копию этого заявления, удостоверенную домовым комитетом».

Что там разбираться! Грабить — так всех поголовно. К тем, кто имел глупость зарегистрироваться, а не бежать среди ночи по льду Финского залива или на юг, что было совсем непросто, сразу же вламывались с обысками. Эти обыски иногда продолжались месяцами как, например, у ювелира Николаева или инженера Куравского. Взламывались стены, поднимались полы, потрошилась мебель, хозяев избивали, пытали, насиловали на их глазах дочерей и жен, истязали детей. А если что-нибудь в итоге и находили, хотя бы золотую медаль за отличное окончание гимназии, то главу семьи увозили в тюрьму (часто навсегда), а семью выкидывали на улицу…

В России, как и во всех других странах, сотни тысяч людей привыкли держать свои сбережения в банках, пользуясь индивидуальными сейфами или, как их тогда называли, стальными ящиками. В эти ящики перечислялись гонорары, дивиденды с акций, проценты с капитала и т. п. Поскольку тайна вкладов — основа банковского дела, фамилии владельцев стальных ящиков часто не были известны служащим банков. Номер шифра и номер ключа — вот все, что было известно. При захвате банков, большевики, конечно, могли бы все эти ящики взломать и вычистить, но это было примитивно. Куда интереснее было выловить и всех владельцев индивидуальных сейфов, поскольку естественно было предположить, что там хранятся далеко не все деньги их владельцев. В результате, 14 декабря 1917 года Ленин утвердил решение ВЦИК «О ревизии стальных ящиков», где говорилось:

«1. Все деньги, хранящиеся в банковских стальных ящиках, должны быть внесены на текущий счет клиента в Государственном банке.

Примечание. Золото в монетах и слитках конфискуется и передается в общегосударственный золотой фонд.

2. Все владельцы стальных ящиков обязаны немедленно по вызову явиться в банк с ключами для присутствия при производстве ревизии стальных ящиков.

3. Все владельцы, не явившиеся в трехдневный срок, считаются злонамеренно уклонившимися от ревизии.

4. Ящики, принадлежавшие злонамеренно уклонившимся лицам, подлежат вскрытию следственными комиссиями, назначенными комиссарами Государственного банка, и все содержащееся в них имущество конфискуется Государственным банком в собственность народа».

Явившихся на ревизию немедленно арестовывали и выбивали из них оставшееся состояние вместе с душой.

Параллельно с ограблением страны принимались меры, чтобы никто этому процессу не мог помешать. Разумеется, основную тревогу вызывали офицеры, которых в одном Петрограде насчитывалось до 50 тысяч. После развала армии и подоспевшего указа о ее роспуске они жили по домам, мечтая только пересидеть это страшное время и не думая в подавляющем большинстве о какой-либо активной деятельности. Четырех лет мировой войны было для них вполне достаточно. Но не тут-то было. Вышел указ, предлагавший под страхом расстрела на месте всем офицерам пройти регистрацию. Явившиеся на регистрацию были погружены в баржи, которые вывели в залив, и там все утоплены. Именно тогда и родилось знаменитое понятие «гидра контрреволюции».

Создавалась «гидра» таким образом. Трех или четырех офицеров ставили спиной друг к другу, связывали веревками, затем бросали в воду. Но это, конечно, были исключительные случаи, когда чекистам очень хотелось повеселиться.

Обычно просто топили или расстреливали, как классово опасных особ, ни на минуту не отвлекаясь от главной задачи — ободрать Россию до костей.

Перепуганные жители северных и центральных губерний России тысячами ринулись в бегство на юг, стремясь прорваться на Украину, чья самостоятельность была гарантирована Брестским договором и обеспечивалась немецкими войсками, стоявшими кордоном вдоль границы с РСФСР от Украины до Прибалтики, охраняя, с одной стороны, большевиков от вторжения извне и не давая им самим расширить границы собственной территории. Беженцев не пропускали, заворачивали назад, прорвавшихся выдавали, а уже действовал ленинский декрет «о незаконном переходе границы», предусматривавший, как и водится, расстрел. Родственники и друзья многих людей, оставшихся на оккупированной большевиками территории, в отчаянии бомбардировали петициями гетманское правительство Украины, умоляя вмешаться и помочь их родным вырваться из коммунистического «рая».

Правительство Украины с просьбой о помощи обратилось к немцам. Те прозондировали почву в Москве через своего посла Мирбаха. К удивлению немцев, Ленин воспринял это предложение чуть ли не с восторгом. Если гетманское правительство так заботится о «паразитирующих классах», то советское правительство ничего не имеет против того, чтобы выслать на Украину сколько угодно человек, но… не бесплатно. Пусть в Киеве составят списки с указанием фамилий и адресов и перешлют их в Москву. За каждого беженца необходимо будет уплатить 2000 фунтов стерлингов или золотом.

Впрочем, махнул рукой Ленин, можно и зерном, черт с вами. Только поспешите, время уходит. В последних словах вождя содержался столь прозрачный намек, что очень скоро на север с Украины потянулись эшелоны с хлебом, известные тогда всей России как «гетманские эшелоны». Они несли свободу и жизнь многим обреченным. На юг двинулись поезда, набитые беженцами, у которых были родные и друзья на Украине. На пограничных станциях беженцев обыскивали, обирая до нитки. Поезда стояли сутками. Никаких гарантий не было. Кого угодно могли неожиданно арестовать, а то и расстрелять прямо на перроне.

Но это, как говорится, были еще цветочки. Очень богатых людей в России было не так уж много и все они были на виду. Людей среднего достатка, о которых с таким вожделением писал Ленин Дзержинскому, было побольше, но и они составляли весьма малый процент от общего числа населения. Поэтому их ограбить и уничтожить было легко, да и надо признаться, что они не имели почти никакой общественной поддержки, ибо идеология зависти делала свое дело.

Но существовали десятки миллионов мелких собственников-тружеников: шорники, овчинники, кожевники, сапожники, воскобои, плотники, столяры, краснодеревщики, чеканщики, стеклодувы, кровельщики, печники, офени, пильщики, переплетчики, златошвейки, кружевницы, фотографы, иконописцы — короче говоря, все самодеятельное население страны. Огромным трудолюбием и для наших дней совершенно невероятным мастерством (возьмите хотя бы старинные переплеты или кружева) в условиях жесткой конкуренции им удалось за долгие годы скопить кое-какие деньги. Все они вполне справедливо считали себя трудящимися, от лица и во имя которых вещала большевистская банда. В отличие от заводских рабочих, имеющих пусть длинный, но фиксированный рабочий день, они трудились дни и ночи напролет, позволяя себе выходные разве что на Рождество и на Пасху. Кто же были трудящиеся, если не они? Они так считали и, как выяснилось, совершенно напрасно. Большевики не могли чувствовать себя удовлетворенными, не обобрав их. Слишком много было трудящихся на Руси, и все вместе они могли добавить в партийную казну почти половину того, что удалось вытрясти из крупной буржуазии и интеллигенции.

Интересно, что именно эти мелкие собственники-труженики вызывали почему-то у Ленина гораздо большую ненависть, чем крупные капиталисты. Это происходило потому, что «вождь мирового пролетариата», будучи умнее и хитрее всех своих сообщников вместе взятых, смотрел несколько дальше своего окружения. Если те, выполняя возложенную на них задачу разграбить Россию до нитки и быть в постоянной готовности немедленно исчезнуть со своей фантастической добычей, именно этому и посвящали свою энергию и «революционный задор», то Ленин, внимательно отслеживавший положение в стране и мире, увидел уже теоретическую возможность удержаться у власти.

Вступление в войну Соединенных Штатов с каждым днем делало положение кайзеровской Германии, несмотря на отсутствие восточного фронта, все более отчаянным, приближая ее к экономической и военной катастрофе, а следовательно — к капитуляции. Это, в свою очередь, означало аннулирование Брестского договора и превращение «Республики Советов» из немецкого протектората в нечто совершенно самостоятельное и непредсказуемое. К этому дню нужно было придти соответственно подготовленным, для чего было совершенно недостаточно ликвидировать только буржуазию и интеллигенцию. Это было легко и просто. Теперь задача была посложнее, но, как известно, нет таких задач, которые были бы не по плечу большевикам.

«Главным врагом социализма, — изрек Ленин, — является мелкобуржуазная стихия», — и продолжал, — «Мелкие буржуи имеют запас деньжонок в несколько тысяч, накопленных „правдами“ и, особенно, „неправдами“… Деньги — это свидетельство на получение общественного богатства, и многомиллионный слой мелких собственников крепко держит это свидетельство, пряча его от государства, ни в какой социализм и коммунизм не веря. Мелкий буржуа, хранящий тысчонки, враг, и эти тысчонки он желает реализовать непременно на себя». Нет, не дают Ленину покоя деньжонки в чужих карманах! И дело тут было не только в деньгах, хотя деньги, безусловно, необходимо было отобрать в первую очередь. Ведь мелкие собственники (включая и земледельцев) — это все самодеятельное население огромной страны. Самодеятельное, а потому и самостоятельное. А дальняя задача вождя «мирового пролетариата» состояла не только в том, чтобы их обобрать, но и полностью лишить самостоятельности, превратив в рабов, в послушный механизм выполнения его воли. Ленин, не стесняясь, поучал своих сообщников, как воплотить в жизнь свои грандиозные планы.

«Хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность является в руках пролетарского государства, в руках полновластных советов самым могучим средством учета и контроля. Это средство контроля и принуждения к труду посильнее законов конвента и его гильотины. Гильотина только запугивала, только сламывала активное сопротивление. НАМ ЭТОГО МАЛО.

Нам надо не только запугать капиталистов в том смысле, чтобы чувствовали всесилие пролетарского государства и забыли думать об активном сопротивлении ему. Нам надо сломать и пассивное, несомненно, еще более опасное и вредное сопротивление. Нам надо не только сломать какое-либо сопротивление. Нам надо заставить работать в новых организационных государственных рамках. И мы имеем средство для этого… Это средство — хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность».

Яснее не скажешь. Если удастся удержаться у власти (и для того, чтобы удержаться), необходимо сосредоточить в руках все богатства страны (что уже и делалось), весь хлеб, все продукты, все жилье, в общем, все, от чего зависит просто выживание, а затем распределять это так, чтобы всего только за хлебную карточку изголодавшийся и униженный голодом человек пошел бы работать и вообще делать все, что прикажут. Гениально и просто. Хотя еще не совсем ясно, на кого все-таки этот блестящий принцип распространяется? Слово «капиталист», «буржуй», «кулак» — понятия какие-то неопределенные, да и сам Ленин, запутавшись в ярлыках, никак не мог эти понятия четко обозначить с точки зрения дохода, жалования, общего состояния, опустив нижнюю границу определения «богатые классы» до дохода в 100 рублей в месяц. И чтобы ни у кого не оставалось сомнения, кто же все-таки является главным объектом грабежа и насилия, Ленин, без всяких недомолвок, разъясняет: «От трудовой повинности в применении к богатым власть должна перейти, а вернее, одновременно должна поставить на очередь применение соответствующих принципов (хлебная карточка, трудовая повинность и принуждение) к большинству трудящихся рабочих и крестьян… Следует добиваться подчинения, и притом беспрекословного единоличным распоряжениям советских руководителей, диктаторов, выбранных или назначенных, снабженных диктаторскими полномочиями…»

У членов ЦК от страха белели губы. Это уже не классовая борьба, это — война, объявленная всему народу. Во-первых, это опасно, а во-вторых… «Но что же останется от России? — в ужасе лепечет верный Бонч-Бруевич. — Ведь это означает полное уничтожение России в том виде, в каком она существовала 1000 лет…»

Резким движением Ленин засовывает большие пальцы рук за проймы жилетки, пиджак распахивается, щелочки глаз колюче и недобро смотрят на Управляющего делами СНК. Остальные молчат «Запомните, батенька, — говорит Ленин, обращаясь к Бонч-Бруевичу, но так, чтобы слышали все, — запомните НА РОССИЮ МНЕ НАПЛЕВАТЬ, ИБО Я — БОЛЬШЕВИК!» Это любимое выражение Ленина стало девизом его сообщников, которые любили повторять его и к месту, и не к месту, пока Иосиф Виссарионович не заткнул им глотки пулями, поскольку эта страшная фраза Ленина никак не стыковалась со сталинской «еретической» теорией о возможности «построения социализма в одной стране». Итак, война была объявлена. Одним мигом была порушена вся, складывавшаяся десятилетиями, инфраструктура городов, замерли все виды торговли, прекратила существовать сфера обслуживания. Домовладельцы и хозяева гостиниц, кому не удалось бежать, были либо убиты, либо арестованы, либо, в лучшем случае, выброшены на улицу. Разбитыми или забитыми фанерой витринами смотрели на пустынные заснеженные улицы некогда известные всей Европе магазины и рестораны, первоклассные отели, гостиницы и клубы. Но не только они. Магазинчики, лавки, постоялые дворы, мастерские и ателье, меблированные комнаты и пансионаты — все прекратило свое существование. Естественно, что из продажи мгновенно исчезло все, и прежде всего — хлеб.

«Что такое подавление буржуазии? — разъяснял Ленин. — Помещика можно подавить и уничтожить тем, что уничтожено помещичье землевладение и земля передана крестьянам. Но можно ли буржуазию подавить и уничтожить тем, что уничтожен крупный капитал? Всякий, кто учился азбуке марксизма, знает, что так подавить буржуазию нельзя, что буржуазия рождается из товарного производства; в этих условиях товарного производства крестьянин, который имеет сотни пудов хлеба лишних, которые он не сдает государству, и спекулирует — это что? Это не буржуазия?.. Вот что страшно, вот где опасность для социальной революции» И, конечно, уничтожив всю систему торговли в стране, любую продажу продовольствия немедленно объявили спекуляцией (прекрасное слово, которое победным маршем шло к коммунизму все 74 года существования режима, пережив сам режим и, кажется, обеспечив себе бессмертие в пашей стране).

Уже 10 ноября 1917 года спекулянты объявляются врагами народа, а через три месяца в декрете, подписанном Лениным, дается ясное указание: «спекулянты… расстреливаются на месте преступления»

И на домах, на заборах, на фонарных столбах — повсюду забелели приказы: «Конфискация всего имущества и расстрел ждет тех, кто вздумает обойти существующие и изданные советской властью законы об обмене, продаже и купле…»

Блестящее перо Зинаиды Гиппиус донесло до нас кошмарную реальность той страшной эпохи: «… в силу бесчисленных (иногда противоречивых и спутанных, но всегда угрожающих) декретов, все было „национализировано“ — „большевизировано“. Все считалось принадлежащим „государству“ (большевикам).

Не говоря об еще оставшихся фабриках и заводах, — но и все лавки, все магазины, все предприятия и учреждения, все дома, все недвижимости, почти все движимости (крупные) — все это, по идее, переходило в веденье и собственность государства. Декреты и направлялись в сторону воплощения этой идеи. Нельзя сказать, чтобы воплощение шло стройно. В конце концов, это просто было желание прибрать все к своим рукам. И большею частью кончалось разрушением и уничтожением того, что объявлялось „национализированным“.

Захваченные магазины, предприятия и заводы закрывались, захват частной торговли привел к прекращению вообще всякой торговли, к закрытию всех магазинов и к страшному развитию торговли нелегальной, спекулятивной, воровской. На нее большевикам поневоле приходилось смотреть сквозь пальцы и лишь периодически громить и хватать покупающих-продающих на улицах, в частных помещениях, на рынках; рынки, единственный источник питания решительно для всех, тоже были нелегальщиной. Террористические налеты на рынки, со стрельбой и смертоубийствами, кончались просто разграблением продовольствия в пользу отряда, который совершал налет. Продовольствие — прежде всего, но так как нет вещи, которой нельзя встретить на рынке, то забиралось и остальное: ручки от дверей, бронзовые подсвечники, древнее бархатное евангелие, обивка мебели… Мебель тоже считалась собственностью государства, а так как под полой диван тащить нельзя, то люди сдирали обивку и норовили сбыть ее хоть за полфунта соломенного хлеба… Надо было видеть, как с визгами, воплями и стонами кидались торгующие врассыпную при слухе, что близки красноармейцы! Всякий хватал свою рухлядь… бежали, толкались, лезли в пустые подвалы, в разбитые окна. Туда же спешили и покупатели — ведь покупать в Совдепии не менее преступно, чем продавать, хотя сам Зиновьев отлично знает, что без этого преступления Совдепия кончилась бы, за неимением подданных, дней через 10.

Россией сейчас распоряжается ничтожная кучка людей, к которой вся остальная часть населения, в громадном большинстве, относится отрицательно и даже враждебно. Получается истинная картина чужеземного завоевания.

Латышские, немецкие, австрийские, венгерские и китайские полки дорисовывают эту картину. Из латышей и монголов составлена личная охрана большевиков.

Китайцы расстреливают арестованных, захваченных. (Чуть не написала „осужденных“, но осужденных нет, ибо нет суда над захваченными. Их просто так расстреливают)… Чем не монгольское иго?».

Так обстояли дела в оккупированных городах. Но Россия — страна аграрная, и подавляющее большинство ее населения, ее кормильцы — многомиллионная армия крестьян — не могли быть не ограблены и не раздавлены, ибо помимо золотых монет в кубышках, что, как помнится, постоянно вызывало раздражение Ильича и не давало ему покоя, владели и мощным эквивалентом золота — хлебом. А без хлебной монополии вождь мирового пролетариата просто не знал, что ему делать дальше, «если большевикам удастся удержать власть» И хотя в этот период возможность удержания власти выглядела весьма сомнительной, оставлять неограбленным столь большой процент захваченного населения было совершенно невозможно.

Энергия массового безумия, излучаемая Лениным, подсказала оптимальные решения. «Наша важнейшая задача, — декларировал вождь, — это задача натравить сначала крестьян на помещиков, а затем, и даже не затем, а в то же самое время натравить рабочих на крестьян!».

Но надо было не просто натравить друг на друга разные категории населения, что на языке большевиков называлось классовой борьбой, а под шумок этой борьбы обчистить до нитки все участвующие в этой «борьбе» стороны. Потому что вопрос, как ни крути, ставился вполне откровенно: следовало лишить крестьянина права продавать свое зерно и просто захватить его от имени государства, не заплатив, естественно, ни копейки. Сделать это можно было только одним путем — силой, ибо никто и не предполагал, что крестьяне так просто — даром, отдадут свой хлеб. Поэтому быстро начали формировать продовольственные реквизиционные отряды для конфискации хлеба (а равно и других ценностей) у сельского населения. Но в сельской местности дело не пошло так гладко, как в городах. Крестьяне немедленно начали оказывать яростное сопротивление. 245 крупных крестьянских восстаний вспыхнуло в 1918 году только в 20 районах центральной России. В селах и деревнях разыгрывались настоящие сражения. Суть ленинского плана заключалась в обеспечении любой ценой «хлебной монополии», так как без нее невозможно было превратить в рабов двухсотмиллионное население огромной страны.

«Ни один пуд хлеба, — указывал вождь, — не должен оставаться в руках держателей… Объявить всех, имеющих излишек хлеба и не вывозящих его на ссыпные пункты, врагами парода, предавать их революционному суду с тем, чтобы виновные приговаривались к тюремному заключению на срок не менее 10 лет, изгонялись навсегда из общины, а все их имущество подвергалось конфискации…». Но «не менее 10 лет» с конфискацией всего имущества — это было только началом. Спустя некоторое время, в ярости от сопротивления повальным грабежам, Ленин будет отдавать направо и налево приказы следующего содержания: «…Прекрасный план. Доработайте его с т. Дзержинским.

Замаскируйтесь под „зеленых“ (а позднее мы на них это и свалим!), проскачите 10–20 верст и перевешайте всех кулаков, священников и помещиков. Премия 100000 рублей (видимо, с собственного лицевого счета — И. Б.) за каждого повешенного».

Разбой в деревнях был пострашнее, чем в городах. Крестьянские дома подвергались обыскам. Вместе с хлебом конфисковывались любые ценности, которые удавалось обнаружить в нехитрой обстановке деревенских изб. Не говоря уже о деньгах, отбирались даже дешевые женские украшения из «дутого» золота, оклады икон, разная мелочь, купленная в свое время на уездных ярмарках. Хлеб, как правило, никуда не шел дальше уездного центра, где ссыпался как попало и в большинстве своем пропадал и гнил. Озверевшие крестьяне с дубьем и вилами шли на пулеметы.

«Несмотря на горы трупов, — докладывал в Москву один из исполнителей, — их ярость не поддается описанию». Многие продовольственные отряды истреблялись еще на пути в деревню. Вслед за этим в деревню направлялась карательная экспедиция, которая, публично расстреляв десятка два крестьян, арестовывала и угоняла в город остальных. Прибывал новый отряд, но его снова истребляли в день прибытия. Следовала новая карательная экспедиция, и все начиналось сначала, постепенно принимая формы страшной народной войны.

Летом 1918 года Ленин предложил брать по деревням заложников, главным образом, женщин и детей, чтобы подавить крестьянское сопротивление. «Взять 25–30 заложников из числа богатых крестьян, — с пылом инструктировал свою банду Ильич, — которые отвечали бы жизнью за сбор и отгрузку зерна». А ведь «красный террор» еще не был объявлен. Но русские крестьяне не чувствовали себя столь беспомощными, как буржуазия и интеллигенция городов. Деревню такими методами было не сломать. Первой и совершенно естественной реакцией крестьян было прекращение посевов. Наивные русские крестьяне и не подозревали, что такой поворот событий только на руку правящей банде.

Создать в стране искусственный голод, свалить вину на крестьян, а затем за это истребить десяток-другой миллионов непослушных.

Под защитным кордоном немецких штыков Ленину была предоставлена свобода действий на захваченной территории с четкой установкой: за это время большевистское правительство (а немцы в своем вековом самомнении считали, что время нахождения большевиков у власти определено ими и закончится, когда они этого пожелают) должно провести ряд мероприятий, после осуществления которых Россия, подвергнутая небывалому разграблению и кровопусканию, раз и навсегда прекратит свое существование как великая империя, представляющая угрозу для Германского рейха. Немцы играли свою игру, большевики — свою. Но играли, постоянно взаимодействуя.

После подавления первого крупного восстания крестьян Ярославской губернии, чудом уцелевшие от бойни сдались немцам, имевшим свои комендатуры во всех губерниях «Советской России». Эти комендатуры назывались Германскими Комиссиями, и были созданы в рамках секретных протоколов к Брестскому договору Председатель Германской Комиссии в Ярославской губернии немецкий лейтенант Балк приказом от 21 июля 1918 года (№ 4) объявил гражданскому населению города Ярославля, что отряд Северной добровольческой крестьянской армии сдался Германской Комиссии. Сдавшиеся были выданы большевистской власти. Все выданные — 428 человек — были немедленно расстреляны на глазах у немцев. Лейтенант Балк с чисто немецкой педантичностью вел картотеку лиц, проходивших через его комендатуру, выдаваемых большевикам и немедленно расстреливаемых. На основании картотеки он докладывал своему командованию, что большевики свято выполняют все обязательства перед Германией. К моменту эвакуации Комиссии (комендатуры) из Ярославской губернии у лейтенанта Балка имелась картотека на 50247 расстрелянных с марта по ноябрь 1918 года. Причем именно тех, кто имел глупость искать защиты у германского командования!

Но война продолжала разгораться, диктуя свою тактику Реквизиционные отряды, базируясь в уездных городах и опираясь на интернациональные гарнизоны, начали совершать неприкрытые бандитские рейды на села, грабя и убивая крестьян по собственному усмотрению. Пылали хлеба, выгорали деревни, уничтожались люди. В ответ крестьяне организовали комитеты обороны, истребляя реквизиционные отряды, часто захватывая уездные города, грабя их, в свою очередь, и уничтожая всех представителей ненавистной власти с жестокостью пугачевских и разинских времен. Обе стороны применяли средневековые методы казни — сжигали заживо, сажали на кол, разрывали деревьями. Разгоралась милая сердцу Ленина гражданская война, а Россия стремительно дичала. Что, впрочем, было обещано при проезде Ульянова в марте 1917 года через Германию «Пролетарская» пресса с упоением вела прямые репортажи из отбитых у восставших крестьян уездных городков. Корреспондент «Правды» передал сообщение о разгроме крестьянского восстания в Ливнах: «Город пострадал сравнительно мало. Сейчас на улицах города убирают убитых и раненых. Среди прибывших позднее подкреплений потерь сравнительно мало. Только доблестные интернационалисты понесли жестокие потери. Зато буквально накрошили горы кулацких трупов, усеяв ими все улицы».

Кто же эти «доблестные интернационалисты», которые огнем и мечом прошлись по внутренним губерниям России, куда даже во время татарского нашествия не ступала нога захватчика, превратив в пепел и безжизненную пустыню богатейшие русские житницы? История их создания такова. Еще в марте 1917 года, когда решался вопрос о пропуске Ленина и его сообщников в Россию и оговаривались предварительные условия будущего Брестского договора, германское командование, наряду с выделением большевикам необходимых для их подрывной деятельности денежных средств, приняло решение и об оказании им немедленной военной помощи в случае захвата власти. Для этой цели в апреле 1917 года с фальшивым шведским паспортом в Петроград прибыл полковник германского генерального штаба Генрих фон Рупперт, доставивший секретные приказы немецким и австрийским военнопленным оказать вооруженную поддержку большевикам, которые, в свою очередь, должны были обеспечить их оружием. Эти приказы, подписанные начальниками генеральных штабов Германии и Австро-Венгрии, были обнаружены американцами в немецких архивах после второй мировой войны, но наверняка их можно обнаружить и в архивах ЦК КПСС.

Под Петроградом находилось несколько лагерей с германскими и австрийскими военнопленными, в том числе из весьма элитных частей. В частности, вблизи села Колтуши, фактически рядом с Большой Охтой, почти в полном составе сидел в лагере 3-й Кирасирский императора Вильгельма полк, захваченный в свое время в плен казаками генерала Ренненкампфа. Неподалеку коротал время 142-й Бранденбургский полк. Нет смысла перечислять немецкие и австро-венгерские воинские части, находившиеся в лагере военнопленных, хотя сделать это не так уж сложно. Благодаря демократическому беспределу Временного правительства военнопленных удалось ознакомить с предстоящей задачей и достаточно тщательно к ней подготовить.

Все было продумано до мелочей, даже то, что немцы плохо знакомы с русскими трехлинейными винтовками, наганами и прочим оружием. В связи с этим «большевистский» сторожевой корабль «Ястреб» специально ходил в Фридрихсхафен, откуда доставил 12000 немецких винтовок и миллионы патронов прямо к 25 октября, за что и попал навеки в список «кораблей Великого Октября». Кроме того, «Ястреб» привел за собой на буксире судно раза в два больше его самого. Самые честные советские историки признаются, что им так и не удалось выяснить, что же было на этом судне. Другие просто о нем молчат, а третьи уверяют, что там был «десант революционных матросов». Откуда они взялись в Фридрихсхафене, никто не уточняет, хотя никакой особой тайны здесь нет. «Ястреб», помимо винтовок, доставил в Петроград и немецкие полевые орудия. Если кто-нибудь еще остается наивным до такой степени, что полагает возможность взятия под контроль такого огромного города, как Петроград, двумя тысячами матросов, прибывших на «Амуре» из Кронштадта, или совершенно необученными рабочими дружинами, которые, как ныне выясняется, встретили переворот враждебно, то даже не будем с ними спорить.

Да, теоретически, при полном развале гарнизона и органов правопорядка, это представляется возможным. Но при этом власть большевиков не просуществовала бы и суток, поскольку буквально на следующий день к городу уже подходила конница генерал Краснова. Рассеяв двумя неприцельными шрапнельными залпами «красногвардейцев» в Павловске и Царском Селе, казаки Краснова начали продвигаться к столице со стороны Пулковских высот.

Выдвинутая вперед сотня уральских казаков пыталась сходу овладеть высотами, но вынуждена была отступить под великолепно координируемым и управляемым огнем. Казачьи офицеры, прошедшие через годы войны, быстро поняли по «почерку», кто занял оборону на высотах. Немцы! Не поверивший им генерал Краснов сам выехал в сторожевое охранение. Сомнений не было. Немецкая пехота и артиллерия преградили путь к «революционному» Петрограду.

Немецкие и австрийские солдаты с большим удовольствием и без особого труда подавили восстание военных училищ в Петрограде, истерзав картечью и переколов штыками несчастных русских мальчишек, чей благородно-самоубийственный порыв против черной тирании в обстановке общего развала и апатии никем не был поддержан.

Ленин 29 октября решил провести смотр немецких батальонов. По замыслу вождя мирового пролетариата, «интернационалисты» должны были пройти парадным маршем мимо стоящего на ступеньках Смольного Ленина и членов «рабоче-крестьянского» правительства. Поравнявшись с ними, вчерашние военнопленные должны были хором прокричать: «Да здравствует мировая революция!». По-немецки, конечно, который и сам вождь, и его окружение знали отлично, порой гораздо лучше русского. Но получился конфуз. Блеснув старой выправкой, держа равнение и печатая шаг, как это умеют делать только немцы, солдаты, проходя мимо революционных вождей, хором проорали: «Да здравствует кайзер Вильгельм!» — тем самым великолепно продемонстрировав глубоко оскорбленному Ленину свое совершенно правильное понимание происходящего.

Заключенный вскоре Брестский договор предусматривал репатриацию военнопленных, однако за ним последовал секретный приказ генерала фон Людендорфа, предписавший немецким и австрийским[4] военнопленным сформировать отряды для поддержки большевистского правительства. Приказ был составлен таким образом, что предполагалось как бы добровольное желание солдат и офицеров вступать в подобные отряды, но зная порядки в немецкой армии и методы комплектования «добровольческих» частей, можно не сомневаться, что в данном случае действовал, по меньше, мере на начальном периоде, просто приказ.

Члены германской миссии по перемирию и заключению мира — генерал Гофман и знакомый уже нам полковник Рупперт — посетили несколько лагерей военнопленных, разъясняя им задачу. Возможность послужить фатерлянду, а заодно пограбить на чужой территории вдохновила многих, и буквально, как по мановению волшебной палочки, большевики, при полном развале прочих воинских структур, ощетинились прекрасно обученной и организованной армией, насчитывавшей более трехсот тысяч человек.

Что-либо противопоставить такой военной силе в те дни не мог никто.[5] В те годы никто из этого особых тайн не делал. Немецкие солдаты и офицеры, свободные от службы, разгуливали по Петрограду и Москве, работали казино для немецких офицеров, издавались газеты. И чтобы ни у кого не было никаких сомнений, немецкий генерал Кирхбах, давая во Пскове интервью корреспонденту еще не запрещенной газеты «Речь», на вопрос: «Возможно ли занятие немецкими войсками Петрограда и Москвы?», — с «нордической» прямотой ответил: «Да, если возникнет угроза большевистскому режиму».

Итак, триста тысяч «воинов-интернационалистов», обрастая по ходу дела подонками из местного населения, эффективно обеспечивали уничтожение русского государства. Численно они даже превосходили немецкие оккупационные силы, которые смогло выделить германское командование для контроля над уступленными по Брестскому договору территориями. Эти силы составляли примерно 280 тысяч человек, сведенные в 43 пехотных и семь кавалерийских дивизий с артиллерийским парком в 108 тяжелых и 1614 полевых орудий. Около 2000 моряков должны были взять под контроль бывший русский флот, основная часть которого по договору передавалась немцам. Адмирал Щастный увел флот из Гельсингфорса в Кронштадт, поставив Ленина в совершенно идиотское положение перед своими хозяевами, за что и был расстрелян.

Одессу и прилегающие к ней районы заняла 2-я восточная австро-венгерская армия под командованием генерала Бем-Эрмолит. Три корпуса этой армии развернули оккупационные штабы в Одессе, Херсоне и Каменец-Подольске. Немецкая группа армий «Киев» под командованием сначала генерала Линзингена, а потом генерал-фельдмаршала Эйхгорна, взявшего затем общее командование над всеми оккупационными силами, заняла огромную территорию, охватывающую всю Украину, Крым, область Войска Донского, южную часть Белоруссии и прибрежные районы Грузии. Шесть корпусов группы армий «Киев» развернули оккупационные штабы в Гомеле, Новоград-Волынске, Киеве, Харькове, Таганроге и Симферополе. К северу от Полесья оккупацию осуществляли 10-я армия, армейская группа «Д» и 8-я армия со штабами в Минске, Двинске, Риге, Ревеле и Выборге. Командовал немецкими войсками на северо-западном направлении знаменитый генерал фон дер Гольц, в прошлом командир дивизии «железных гренадер» 25 мая 1918 года немцы высадили трехтысячный десант в Поти, а 10 июня германские войска вошли в Тифлис.

Через несколько дней 58-й Берлинский пехотный полк форсировал Керченский пролив, захватил Тамань. Уже существовали планы захвата Сибирской железной дороги и «целесообразной организации в германских интересах» Хивы, Бухары, Туркестана и Мерва.

Немецким войскам открывался прямой путь в Индию. От перспектив захватывало дух. Казалось бы, исполнялись самые необузданные мечты, налицо была новая всемирная империя, которая не спилась даже Наполеону, а к тому же с центром не в Париже, а в Берлине. Но не хватало сил, чтобы освоить все отданные большевиками районы бывшей Российской Империи. Мясорубка Западного фронта полностью истощила резервы, а имеющихся в наличии 280 тысяч военнослужащих явно было недостаточно. В штабе фельдмаршала Эйхорна часто возникал искус отозвать с контролируемой большевиками территории сотни тысяч своих солдат, сменивших кайзеровские каски на нечто, похожее по стилю на «буденовки». Они тем более были нужны, что поднаторели в грабежах и конфискациях. Но искус приходилось подавлять. Ленинскими методами немцы действовать не решались, да и кайзеровская Ставка не давала разрешения на использование «интернационалистов».

Не решаясь действовать по-большевистски, немцы тем не менее действовали собственными методами, которые хотя и были не столь «разбойными», но достаточно настойчивыми, последовательными и безоговорочными. Только до 31 июля 1918 года немцы вывезли из оккупированных областей 60 миллионов пудов зерна и продуктов его переработки, фуража и семян масличных культур, 500 миллионов штук яиц, 2 миллиона 750 тысяч пудов рогатого скота живым весом, полтора миллиона пудов картофеля и овощей. Кроме этого, в задыхающийся от английской блокады рейх было отправлено 3, 5 миллионов пудов железной руды, 42 миллиона пудов марганцевой руды и ежемесячно по 300 вагонов специальных сортов леса. Вывозились даже тряпье и металлолом. Вывозить было что. Бомбардировка Севастополя немецким линейным крейсером «Гебен», втянувшего тем самым Турцию в войну против России на стороне Германии, почти наглухо отрезала Россию от союзников, так как следствием стало закрытие проливов. Русской внешней торговле был нанесен страшный удар: русский экспорт упал на 98 %, импорт — на 95 %, что явилось одной из главных причин военного перенапряжения России и ее конечного крушения в крови и хаосе.

Продукция, предназначенная для вывоза, в течение трех лет оседала на складах, и была теперь захвачена немцами и большевиками. «Еще никогда с момента изобретения корабельного компаса, — вспоминал Черчилль, — действия одного боевого корабля не приводили к столь грандиозным и страшным последствиям, как действия немецкого крейсера „Гебен“ в августе-октябре 1914 года». Доблестный «Гебен» все годы войны, не имея дока и даже причала, держал в напряжении русский Черноморский флот и, как бы демонстрируя свой триумф, пришел летом 1918 года в захваченный немецкими войсками Севастополь, где и прошел впервые за всю войну доковый ремонт, ибо немцам было передано все оборудование базы в целости и сохранности. Кто бы мог это представить хотя бы в 1917 году?!

С территории, захваченной большевиками, таким же потоком шли в Германию эшелоны. К причалам Петроградского порта подходили немецкие торговые суда, таинственные шведские и норвежские пароходы, какие-то непонятные транспорты под флагами частных владельцев из Дании, США и Аргентины, «липовые» госпитальные суда под флагами Красного Креста Швейцарии. Район порта был наглухо оцеплен ЧОНом. За излишнее любопытство полагался расстрел на месте.

Загнанный в Северном море на свои базы и не решавшийся высунуться оттуда в страхе перед англичанами, немецкий флот господствовал на Балтике, обеспечивая перевозки, хотя кишащее минами море (обе стороны за годы войны выставили на Балтике более 120 тысяч мин) было очень опасно, и только весьма веские причины могли заставить судовладельцев посылать свои транспорты в полумертвый порт Петрограда.

Зато бесперебойно действовали железные дороги, связывая республику «Советов и пролетарской диктатуры» с Германией через захваченные немецкими войсками территории Польши, Белоруссии и Прибалтики. Действовала и северная железнодорожная ветка до Гельсингфорса и далее на Скандинавские страны.

Чтобы обеспечить бесперебойное действие железных дорог, немцы вынуждены были поставить большевикам 50 тысяч тонн угля. Вечером 18 апреля 1918 года на «пограничной» станции Орша встретились два поезда: один двигался в Москву с персоналом германского посольства во главе с графом Мирбахом, другой вез в Берлин сотрудников «полпредства рабоче-крестьянского правительства». Состав «полпредства» был очень интересным. Возглавлял его А. А. Иоффе — личность, мягко говоря, весьма любопытная. Родившись в 1883 году, он в начале 1900-х годов попал под гипнотическое обаяние знаменитого Парвуса и, пройдя школу своего великого учителя, отлично понял весьма простую истину, что, прежде чем совершить мировую революцию, нужно сначала собрать достаточно денег на ее проведение. Вместе с Троцким, Урицким, Володарским и Ганецким. Иоффе представлял «гвардию» Парвуса при Ленине, осуществляя до октября 1917 года прямую связь с немцами, а затем фактически возглавляя «советскую» делегацию на мирных переговорах в Брест-Литовске. И, естественно, именно он был послан в Берлин, где помимо всего прочего, его ждала встреча с любимым учителем — Парвусом.

Вместе с ним в составе «полпредства» ехал Я. С. Ганецкий — правая рука Ленина в годы прозябания «вождя» в Кракове, где его, как известно, арестовали в первые дни войны как русского шпиона. Именно Ганецкий, бросившись в Берлин, поднял на ноги «социал-демократов» в германской столице и Вене, добившись не только освобождения Ленина, но и его переброски в Цюрих экстренным поездом.[6] В 1915 году Ганецкий был вызван Парвусом в Стокгольм, откуда направлялась вся подрывная деятельность немецкой разведки против России. В марте 1917 года по договоренности Ленина с Парвусом Ганецкий временно остается в Стокгольме в составе так называемого «заграничного бюро ЦК», в чью задачу входил бесперебойный перевод денежных средств от немцев в Россию — большевикам. С помощью Парвуса Ганецкий завязывал многочисленные контакты с иностранными банками. После октябрьского переворота он был назначен главным комиссаром банков и членом коллегии Народного комиссариата финансов, то есть входил в руководство учреждений, которые командовали грабежами и принимали награбленное, ведя его учет на контролируемой территории. («Социализм — это учет»).

Третьим в состав полпредства входил знаменитый Красин, которого, казалось бы, не надо представлять, если бы о нем за последние 75 лет было написано хоть одно слово правды. Одаренный инженер, он имел душу и навыки профессионального преступника, а потому чутьем и интуицией тянулся к большевикам. Во время революции 1905 года совместно с людьми Парвуса он участвовал в ограблении Петербургского отделения Волжско-Камского банка, присвоив значительную сумму денег, что вызвало неудовольствие Парвуса. Однако Парвусу вскоре пришлось срочно бежать за границу, а Красин остался в России, развив между двумя революциями кипучую деятельность.

Диапазон его увлечений мог бы составить несколько томов уголовного дела: от организации налетов на банковские фургоны и подготовки к выводу из строя всей столичной кабельной электрической сети до изготовления фальшивых денег и тривиального убийства полицейских. Дерзкий и решительный авантюрист, любивший рискованные действия, Красин разочаровался в Ленине, открыто издеваясь над приходящими из Цюриха его статейками, призывавшими к революции в Швейцарии. Когда в Петроград прибыл известный Георгий Соломон с целью собрать средства для бедствующего в эмиграции вождя мирового пролетариата (Парвус специально ограничивал Ленина в средствах, чтобы злее был в нужный момент), Красин, выслушав Соломона, вынул бумажник и протянул тому две пятирублевых бумажки. Соломон с возмущением отказался, заявив Красину, что обойдутся и без него. «Как хотите, — пожал плечами Красин, пряча банкноты обратно в бумажник, дружелюбно при этом заметив Соломону. — Не сердитесь, Георгий, Ленин не заслуживает помощи. Он охвачен манией разрушения и непредсказуем. Никто не знает, какая мысль родится завтра в его татарской башке. Шел бы он к черту. Давайте лучше пообедаем».

Однако Ленин после переворота, уничтожив всю торговлю в стране, Наркомом торговли почему-то назначил именно Красина. В наркомат Красина стекались конфискованные деньги и товары как из крупных купеческих фирм с миллионными оборотами, так и из мелких лавок и мастерских, успевших наторговать всего рублей на 300. Деньги и ценности передавались в Народный банк и основанный при нем «золотой фонд», а товары — на склады, переполненные до крыш из-за вызванного войной застоя во внешней торговле.

Красин был одним из соавторов системы «закрытых складов», которая заключалась в том, что даже когда, казалось бы, в стране есть все необходимое, ничего не продавалось, а только распределялось. Эта система жива и в наши дни, действуя с той же эффективностью. Разница только в том, что в те годы доведенные голодом и нуждой до отчаянья люди решались на штурм складов, во время которого их безжалостно расстреливали из пулеметов, после чего расстрел каждого в отдельности оформлялся как приговор ревтрибунала.

Правда, склады были не безразмерны. Время от времени испортившиеся продукты приходилось под покровом ночи и под строгой охраной вывозить на свалку, где их заливали известью, чтобы, не дай Бог, кто-нибудь ими не воспользовался.

По дороге кое-что, конечно, разворовывалось и появлялось на черном рынке. От гнилых продуктов вспыхивали эпидемии, в которых, естественно, обвиняли спекулянтов.

Впрочем, склады надеялись вскоре разгрузить, для чего Красин и направлялся в Германию.

Самой замечательной личностью из всех, направляемых в Берлин, был четвертый сотрудник «полпредства» — Вячеслав Менжинский. По личному указанию Ленина он должен был занять пост генерального консула РСФСР в немецкой столице. Вячеслав Менжинский — наиболее зловещая фигура в большевистской верхушке. Первый заместитель «железного Феликса», один из наиболее кровожадных вампиров из коллегии ВЧК, он вместе с тем занимал пост Наркома финансов и был одним из главных комиссаров «народного банка». Интересное сочетание должностей, не правда ли? Одной рукой грабим и убиваем, второй — оприходуем и прячем. И важными, видимо, были причины, заставившие Менжинского бросить в России свои многотрудные и прибыльные дела и отправиться в Берлин.[7] На Силезском вокзале Берлина делегацию вместе какими-то мелкими клерками из Германского МИДа встречал сам великий Парвус.

Значение этого человека в судьбе России столь велико, а знают о нем настолько мало, что это даже обидно, поскольку именно Парвус был учителем и наставником Ленина, первым гениально угадавший в Ильиче именно того человека, чья безумная энергия сокрушения позволит осуществить его, Парвуса, глобальные планы фантастического обогащения. Ибо, надо честно признать, черной работы Парвус не любил, хотя ему и пришлось ею как-то заниматься в 1905 году. Считается, что настоящая фамилия Парвуса — Гельфанд, хотя последние данные заставляют в этом усомниться. У международных авантюристов такого масштаба очень трудно докопаться до настоящей фамилии. Он был на три года старше Ленина, родился в 1867 году в городе Березино Минской губернии.

Детство свое провел в Одессе, где в 1885 году окончил гимназию, а затем уехал в Германию для продолжения образования. В 1891 году Парвус закончил Базельский университет по курсу экономики и финансов, после чего несколько лет проработал в различных банках Германии и Швейцарии. Увлекся Марксом.

Видимо, первым понял возможность использования марксистской и псевдомарксистской фразеологии для прикрытия каких угодно политических и военных преступлений. С упоением изучал историю России, состояние ее хозяйства и финансов. Обратил внимание на глубокий антагонизм, раздирающий все слои русского общества и предвидел полную беспомощность и беззащитность этого общества, если оно лишится очень тонкого образованного слоя, состоящего из дворянства и интеллигенции; он произвел огромное впечатление на Ленина.

Парвус был единственным человеком в «социал-демократической» среде, с которым Ленин не решался полемизировать, хотя на всех прочих налетал боевым петухом, если они осмеливались как-то иначе, чем он, трактовать марксизм, никогда не стесняясь при этом в выражениях. «Холуй, лакей, наймит, подонок, проститутка, предатель» — вот основной набор ленинских литературно-полемических приемов в спорах с правыми, и с виноватыми.

Однако Парвуса, которого вождь ненавидел, пожалуй, больше всех других, вместе взятых, он не осмеливался задеть никогда ни устно, ни в печати.

Напротив, внимательно прислушиваясь, часто восклицал: «Вздор! Архиреакционно! Но если посмотреть диалектически, то это и есть практический марксизм!». Практический марксизм по Парвусу сводился к следующему: достижение мирового господства, называемого на марксистском жаргоне «мировой революцией», возможно только одним способом: взятием под контроль мировой финансовой системы. Он считал, что для этого совсем не обязательно ломать старую, то есть существующую финансовую систему, а достаточно только, внедрившись в нее, взять ее постепенно под собственный контроль и обратить на осуществление своих целей. Это возможно только при условии захвата какой-нибудь более-менее богатой страны и, обратив в деньги все ее богатства, все движимое и недвижимое имущество, навязать ее народу чистый платоновский социализм (то есть худший вид рабства), а полученные таким образом средства вложить в мировую финансовую систему. И если сумма будет достаточно большой, с ее помощью навязать миру и соответствующую идеологию.

(«Архиреакционно!»). Естественно, будет необходим массовый и беспощадный террор, но широчайший простор для его маскировки дает умелое использование таких выражений, как «пролетарская диктатура», «классовая борьба», «отживающие классы», «всеобщее равенство», «полная свобода» и продуманная тактика действий по простой схеме: «достижение успеха, закрепление успеха, развитие успеха». В своих рядах необходима строжайшая дисциплина, ни малейшей тени раскола, абсолютная тайна жизни руководящего звена и его постепенное обожествление. («Архиреакционно! Но если посмотреть диалектически…»).

Это еще не были постановления и директивы, указы и декреты, секретные и совершенно секретные инструкции с угрозами смертной казни в случае разглашения. Это были разговоры в уютных кафе или на вечеринках, где высшим героизмом считалось сыграть на фортепьяно «Варшавянку» или декларировать общие фразы типа «Долой самодержавие!». Но «сценарий» уже наговаривался.

Расхождения возникли сразу. Если Парвус считал, что лучшей страны для первоначального осуществления плана, чем Россия, даже придумать невозможно, то Ленин был категорически против. Ленин считал, что в России ничего невозможно, а Парвус, напротив, был убежден, что в России возможно все, даже невозможное. И когда тысячелетний русский дуб закачался, подрубленный жестокими и унизительными поражениями русско-японской войны, Парвус сразу же оценил обстановку, народ, веками воспитываемый имперскими лозунгами блистательных побед и легкомысленной воинственности, не простит режиму столь постыдного военного разгрома, полностью поглотившего гордость империи — ее огромный флот, половина которого попала в плен и красовалась под японскими флагами. Тут не нужно было быть марксистом. Достаточно было помнить слова Герцена: «Благословенны поражения в войнах, а не победы в них… Ибо самые крепкие цепи для народа куются из победных мечей».

Получив от японцев первые два миллиона фунтов стерлингов, Парвус, не теряя времени, стал духовным вождем и руководителем революции 1905 года. (Из японских денег и Ленину кое-что досталось: на организацию 3-го съезда РСДРП и газету «Вперед»). Но Ленин, не веря в Россию, наблюдал из-за границы за действиями Парвуса, ругая его вслух и восхищаясь в душе.

Методика Парвуса была четкой: революция в стране — это революция в столице. Окраины детонируют. Он создал «Советы», взяв на себя пост Председателя Петербургского совета. Чего стоит один его финансовый манифест!

А лозунги, разжигающие антивоенные и пораженческие настроения! А авария «Орла», задержавшая выход 2-й Тихоокеанской эскадры! А организация шествия 9 января 1905 года, когда парвусовские боевики с деревьев Александровского парка начали стрелять по солдатам из оцепления Зимнего дворца и привели к знаменитому Кровавому воскресенью! Налеты на банки! Кронштадт, Севастополь, Свеаборг! «Потемкин» и «Очаков»! Все было сделано замечательно, кроме одного. Не начали сразу массовый террор и все проиграли в итоге. Ленин, хотя сам ни в чем не участвовал, внимательно следил, подмечая ошибки. И еще раз убедился: в России можно организовать бунт, беспорядки, погромы и стачки, но построить то, что им задумано — никогда. Не та страна. Нужно начинать с Западной Европы.

Арестованный и приговоренный к каторге Парвус сбежал с Сибирского этапа и объявился… в Турции, став экономическим и финансовым советником правительства младотурок. Заработав на этом поприще не один миллион, завязав отношения со всемирным клубом международных банков и картелей, Парвус ни на минуту не забывал и своего главного плана — сокрушения России. Не забывал, но и не отвлекался от бурной экономической деятельности. Его финансовый гений, по меткому выражению Троцкого, превратился из топора, подрубающего русский дуб, в лопату садовника, подпитывающего турецкий кипарис, спасая разваливающуюся Оттоманскую империю от экономического краха. При этом Парвус не забывал и себя. Он основывал банки и торговые предприятия, ворочал гигантскими суммами, когда Ленин и кучка верных ему сторонников в буквальном смысле слова прозябали в эмиграции. Ленин жил то на «экспроприированные» деньги (пока не посадили Камо и Кобу), то на мамины переводы (пока она была жива), то на пожертвования друзей (пока всем не надоел), то на иждивении добрых швейцарских социалистов, постепенно впадая в полную прострацию.

Но Парвус никогда его не забывал, ибо понимал, что никто не сможет осуществить его план лучше Ленина.

Сараевский выстрел прозвучал для Парвуса зовущим набатом. Он мгновенно увидел и вычислил, чем кончится для России вступление Турции в войну на стороне Германии. С пылом страстного оратора он убеждал решительного, но недалекого Энвера-Пашу и его «младотурков», что только воюя на стороне Германии, Турция снова сможет возродиться как великая империя, смыв с себя позор бесконечных поражений и капитуляций, грубых унижений и оскорблений последних двадцати лет ее истории. За кофе и сигарами он беседует с германским послом в Турции фон Вангенгеймом, и из далекого Константинополя летит радиограмма, заставившая адмирала Сушона, планировавшего самоубийственный прорыв из Средиземного моря в Северное, развернуть «Гебен» и полным ходом спешить в Дарданеллы. Он нажимает на свои тайные кнопки — и в Турцию идут поставки зерна, проката, станков и боеприпасов, часть груза по дороге сгружается в Болгарии. Гений Парвуса уже сделал невозможное: против России выступают два кровных вековых врага — Болгария и Турция, — круша все идеи панславизма и панисламизма. Недаром друг Парвуса, Энвер-Паша — военный министр и глава военного кабинета Турции — в итоге сбреет свои усы «а ля кайзер», вступит в Коминтерн и сложит свою буйную голову на советско-афганской границе в 1922 году во время какой-то очередной из бесчисленных и бессмысленных операций ОГПУ во имя мировой революции.

Но это было только начало. Обеспечив блокаду России на юге, Парвус снова неожиданно появляется среди «социал-демократии», ослепляя блеском брильянтовых запонок и золотых перстней нищую русскую эмиграцию.

Его знаменитая брошюра «За демократию! Против царизма!» уже успела наделать шума, поскольку долго молчавший Парвус осмелился вновь появиться на ниве партийной публицистики с совершенно новой трактовкой очередных задач «социалистического» движения, которая заставила онеметь от ужаса подавляющее большинство его бывших товарищей по партии. Суть новой «теории» заключалась в следующем: не надо ставить вопрос о виновниках войны и выискивать «кто напал первым». Это неважно. Кто-то должен был напасть, поскольку мировой империализм десятилетия готовил мировую бойню. Не следует терять время на поиски никому не нужных причин, надо учиться мыслить социалистически: как нам, мировому пролетариату, использовать войну и определить, на чьей стороне сражаться? Всем известно, что самая мощная в мире социал-демократия — это социал-демократия Германии. Если социализм будет разбит в Германии — он будет разбит везде. Путь к победе мирового социализма — это всесторонняя поддержка военных усилий Германии. А то, что русский царизм дерется на стороне Антанты, яснее ясного показывает нам, — кто истинный враг социализма. Итак, рабочие всего мира должны воевать против русского царизма.

Задача мирового пролетариата — уничтожающий разгром России и революция в ней! Если Россия не будет децентрализована и демократизирована — опасность грозит всему миру. А поскольку Германия несет главную тяжесть борьбы против московского империализма, то легко сделать единственна верный вывод: ПОБЕДА ГЕРМАНИИ — ПОБЕДА СОЦИАЛИЗМА!

Как говорил Ленин, «Архиреакционно, но если посмотреть диалектически…».

Да, как бы ни относился Ленин к Парвусу, он вынужден был признать, что это — прекрасное, стройное и диалектическое развитие его собственной теории «пораженчества».

Чего всегда не хватало Ленину — это широты парвусовского размаха, поскольку Ленин не был экономистом. А Парвус, быстро перейдя от слов к делу, прибыл в Берлин и выложил немцам план уничтожения России «путем прихода к власти крайне левых экстремистов». План был по-военному четким. На первом этапе необходимо свергнуть царя. Антицарская кампания уже ведется, но с помощью денег буквально с завтрашнего дня к ней можно подключить не только социалистическую прессу всего мира, но и всю либеральную, которая вовлечет в водоворот событий и разнофланговую либеральную оппозицию в России.

Схема простая. Царь — виновник войны, миллионных жертв, военных неудач.

Императрица — немка, а, значит шпионка. Немного примитивно, конечно, но в России сработает. Наследник неизлечимо болен, а, значит, династия обречена.

Государственная дума, состоявшая почти поголовно из буржуазных либералов, с радостью проглотит крючок с такой наживкой. И как только будет свергнут царь, централизованная Россия рухнет. Рухнет навсегда. Потому что эта империя не сможет существовать в условиях демократии, как не может существовать рыба на суше. Слишком остры противоречия сословные, межнациональные, общинные. И главное — перенапряжена экономика, и ее можно вообще добить стачечной войной. На втором этапе действовать будет гораздо легче. Такой простой лозунг, как: «Землю — крестьянам!» — приведет к тому, что крестьяне начнут силой отбирать землю у помещиков, а солдаты, перестреляв офицеров, толпами побегут из окопов, чтобы принять участие в разделе земли. Армия будет парализована, промышленность — разрушена, сельское хозяйство — приведено в хаос. И в этот момент левые экстремисты захватывают власть, заключают с Германией мир и законодательными актами закрепляют развал империи. При этом они, естественно, рассчитывают на помощь германского оружия, чтобы избежать разных неожиданностей, которые сейчас предусмотреть невозможно.

Конечно, немцам была показана лишь та часть плана, которая касалась их.

Очень многого немцам было знать не положено, но и от того, что сообщил Парвус, захватывало дух. Вскормленная Клаузевицем и Фридрихом Великим стратегия Мольтке-старшего и Мольтке-младшего; выверенный до минут великолепный план А. Шлиффена, предлагавший закончить европейскую войну за 2 месяца (30 суток на Францию, 30 — на Россию); лучшие в мире дредноуты и линейные крейсеры, выросшие, как грибы, на лозунге: «Боже, покарай Англию!»; непревзойденная четкость штабов и стальная дисциплина армии — все это уже оказалось фикцией и не работало. Мясорубка на западном и восточном фронтах, все туже затягивающаяся удавка английской морской блокады, быстрое истощение резервов и ресурсов, ожидание со дня на день вступления в войну Соединенных Штатов отчетливо демонстрировали немцам их весьма жуткое будущее. Узким прусским лбам не дано было постичь всего размаха замысла, но они увидели в нем то, что их занимала более всею — возможность выбить из войны и из Антанты своего самого мощного и грозного противника. И план этот предлагал не какой-то заезжий мошенник, а хорошо известный им человек Парвус — Отец Первой Русской Революции, умевший организовывать и стачки, и уличные шествия, и кровавые беспорядки. Немцы еще хорошо помнили, как за мизерную оплату он организовал знаменитую Обуховскую стачку, когда удалось надолго вывести из строя всю технологическую линию производства новых 14-дюймовых орудий для вооружения русских, линейных крейсеров. А потому с готовностью ухватились за план Парвуса, спросив, сколько это все будет стоить? 50 миллионов — ответил уже давно все подсчитавший Парвус, надеясь положить по меньше мере половину в собственный карман. Торговаться было неуместно. Да что такое 50 миллионов золотых марок? Один недостроенный линкор. Смешно! (Одна только взорванная в Севастополе «Императрица Мария» с лихвой окупила все расходы до 1919 года включительно!).

Немцев беспокоило другое — не собирается ли сам Парвус вскарабкаться на всероссийский престол, когда тот, как и предусмотрено планом, станет вакантным? Вопросы задавались в исключительно вежливой форме, но из глаз спрашивающих струился холодный немецкий антисемитизм. Вряд ли общественное мнение России, как бы революционизировано оно ни было, смирится, что высший пост в стране занимает человек, как бы это помягче сказать, «неправославного вероисповедания». О, Парвус был выше этого! Во-первых, у пего было собственное мнение о русском обществе, во-вторых, та часть плана, в которую немцы не были посвящены, предусматривала быструю и решительную ликвидацию какого-либо общественного мнения в стране, а в-третьих, и это было самым главным, Парвус вовсе не собирался возвращаться в Россию, а тем более — становиться русским царем, даже если бы весь народ стал с плачем и стенаньем звать его на престол, как Бориса Годунова.

За эти годы он стал слишком богатым и респектабельным (дом в Берлине, особняк в Берне, особняк в Стокгольме, вилла в Швейцарских Альпах, четыре собственных банка и акционерное участие в шести других, импортно-экспортная контора в Копенгагене, контрольные пакеты акций железных дорог и судоходных компаний), чтобы брать на себя такую черную и неблагодарную работу, как сидение на престоле. Для этого у него был другой кандидат, с которого он все эти годы не спускал глаз. Давно ушло в прошлое их былое сотрудничество, годами не виделись они, но ни на секунду не забывал Парвус этого единственного в своей неповторимости «социалиста», охваченного манией власти и мирового господства, совершенно непредвзятого, полностью свободного от предрассудков, от «чистоплюйства», готового на самые чудовищные средства ради достижения цели и способного оправдать любую, самую низменную цель потоками демагогии, заклинаний, лжи и полулжи, которыми так богата марксистская и псевдомарксистская риторика. В то время его огромная, поистине вулканическая энергия расходовалась попусту на дробление, отмежевание, мелкое газетное склочничество, на бессильную ярость из-за осознавания своей полной незначимости для Европы и непонимания места, где должен наноситься главный удар. Но его выдающиеся качества гибкого реалиста, беспринципного и жестокого, наряду с потрясающей работоспособностью и маниакальной гипнотической силой притяжения к себе самых кровожадных подонков, безумная жажда власти и чисто азиатские диктаторские замашки — все это, по мнению Парвуса, делало Ленина просто незаменимым для действий именно в России и только в России. Для мирового масштаба он был слишком мелок, но если так уж нравилось ему считаться «вождем мирового пролетариата», то уж кто-кто, а Парвус возражать не будет. Главное — чтобы сделал дело.[8] Кто же, кроме Ленина, мог лучше оценить блестящий замысел! Они сидели на замызганной кухне бедной ленинской квартиры в Цюрихе, почти касаясь гигантскими лбами Друг друга, два великих и страшных гения, неизвестно, какими силами посланные на землю, чтобы навсегда погубить Россию и чуть не погубить всю человеческую цивилизацию. Появившись с разницей в три года (1867 и 1870 году), они покинули землю одновременно в 1924 году, зловещие и непонятые…

Однако, если Ленин лучше любого другого мог оценить замысел Парвуса, то он вовсе не пришел в восторг от предложения принять в нем личное участие.

Что Россия? Россия — говно! Надо начинать не с России! Так ведь никто и не ставит задачу строить в России социализм по Марксу. Россия просто даст средства для организации всего дела в мировом масштабе. Вздор! Россия бедна и вся в долгах! Вас что, кто-нибудь будет заставлять платить царские долги?

А насчет бедности… Если вывернуть все карманы, то не так уж мало и получится. А немцы? Что вам немцы? Вы думаете, мне их деньги нужны? Я бы эти деньги и без немцев достал. Даже больше достал бы и быстрее. Я этими деньгами немцев к плану пристегнул, потому что без немцев не обойтись. Армию развалим, а сами с чем останемся? Нужна армия, но не русская армия. Иначе стихия нас сметет. Понимаете? Под прикрытием немцев мы сделаем свое дело, и под их прикрытием и уйдем. А потом? А потом с деньгами, которые мы возьмем в России, мы просто купим всю Европу. Вот вам и мировая революция! Если без шуток, то все можно будет сделать двумя простыми лозунгами: мир и земля…

У Ленина, как правильно понимал Парвус, стратегической широты действительно не хватало. Был он сжат тисками собственных предрассудков, аксиом и безумных идей, но надо отдать ему должное, тактик он был отличный и увидел в замысле Парвуса даже больше, чем сам Парвус. Встреча на Силезском вокзале была радостная, но без особых эмоций. Вежливо приподнятые шляпы, крепкие рукопожатия, короткие, гортанные фразы на немецком языке. Только светились глаза: план удался и выполняется. Пока, — тьфу, тьфу, тьфу, — все идет гладко. На широкой, обсаженной с двух сторон липами, центральной улице Берлина Унтер ден Линден вновь ожило построенное с имперской солидностью еще в конце XIX века здание бывшего русского посольства, пустовавшее с 1914 года. Это произошло 20 апреля 1918 года (в день рождения Гитлера, который будущий фюрер отмечал в траншеях западного фронта).

В огромном пустом здании, за глухими шторами кабинета бывшего посла, обставленного в стиле «модерн», началась работа. Дымились сигары в мраморных пепельницах, стыл кофе в чашках саксонского фарфора, играл богемский хрусталь красно-зелеными искрами дорогих ликеров. При всей своей требовательности и жесткости в делах, Парвус не мог не восхититься той огромной и трудоемкой работой, проделанной Наркоматом финансов и Народным банком всего за шесть месяцев, прошедших после октябрьского переворота.

Вереницы ведомостей и цифр, описей и инвентарных списков, счетов, накладных, закладных, сертификатов на займы. Все сведено в итоговые таблицы и систематизировано. В 1897 году (год начала чеканки золотых монет) Государственным казначейством выпущено: золотых монет 15-рублевого достоинства — 11 миллионов 900 тысяч штук, на общую сумму 178 миллионов 500 тысяч рублей. На 10 апреля 1918 года захвачено и оприходовано 9 миллионов 500 тысяч монет на общую сумму 142 миллиона 500 тысяч рублей.

Золотых монет достоинством 7 рублей 50 копеек отчеканено 16 миллионов 829 тысяч штук на общую сумму 126 миллионов 217 тысяч 500 рублей. На 10 апреля 1918 года захвачено 14 миллионов 850 тысяч монет на общую сумму 111 миллионов 375 тысяч рублей.

Золотых монет достоинством 5 рублей отчеканено 5 миллионов 372 тысячи штук на общую сумму 26 миллионов 860 тысяч рублей. На Ю апреля 1918 года захвачено 2 миллиона 100 тысяч монет на общую сумму 10 миллионов 500 тысяч рублей.

1898 год… 1899 год… Мелькают годы, а вместе с ними и миллионы золотых монет, золотой поток, золотая речка, переходящая в море. Золотые французские франки пяти-, десяти-, двадцати-, пятидесяти- и стофранкового достоинства, золотые швейцарские франки, золотые гинеи и полусоверены с изображением королевы Виктории, Эдуарда VII и Георга V. Ассигнации фунтов, франков, марок, североамериканских долларов. Ценные бумаги, обязательства по займам, облигации. Данные о наличии, перемещениях, золотые активы иностранных государств, хранящиеся в русских банках, русское золото обеспечения иностранных займов, золотые перстни, содранные с рук расстрелянных, золотые серый, вырванные из ушей гимназисток, золотые браслетки, найденные за иконами крестьянских изб. Серебряные монеты, серебро в слитках, изделия из драгоценных металлов, произведения искусства из серебра и бронзы (в тысячах пудов). Коллекции музеев, частных собраний, государственных хранилищ пока не оприходовались. Не было времени. Но в ближайшем будущем это будет сделано…

Всего 2, 5 миллиарда золотых рублей по курсу 1913 года. Из них: на личные счета, на «общее дело», немцам по пунктам: а) за финансирование; б) за оказание военной помощи; в) за содержание армии; г) арестованные немецкие депозиты; д) конфискованные товары; е) убытки частных лиц и собственности в результате сорванных контрактов, антинемецких погромов и прочих причин.

Итого: в банки Германии, в банки Швейцарии, в банки Скандинавии и в прочие банки…; транспортные расходы; процент потерь из-за корысти исполнителей. Итого… На личные лицевые счета… Шифры… Ключи… В акции немецкой промышленности и промышленности нейтральных стран. Итого…

Шевеля толстыми губами, Парвус своими водянистыми глазами пробегает колонки цифр, мрачнея на глазах. Мало!

Было недостаточно времени. Это, конечно, еще не все. Вот данные по запасам пушнины, зерна, леса, руды, цветных металлов. После удовлетворения всех немецких претензий… мы бы хотели начать с них и получать. Да, мы понимаем, что немцы сейчас могут взять все сами — силой. Но вот собственноручное письмо Ленина, которое он просил довести до сведения немецких коллег: «…войной с нас ничего не возьмешь, все сожжем!». Ленин есть Ленин. Экстремист в каждом проявлении. Можно было даже удивиться, если бы в конце послания не стояла его суть: «Сырье немцам дать сможем».

Не надо ссориться. Все уладим как цивилизованные люди. Мало, просто потому что мало. Должно быть раз в пять больше. Это минимум. Все потому, что экспроприация идет на эмоциях и бессистемно. Слишком много прилипает к рукам исполнителей. Надо действовать более жестко, обеспечивать контроль.

Настоящий контроль. Создание ВЧК — идея превосходная, но слишком много там ворья. Понятно, что времени у вас было мало, но сколько его осталось — тоже никто не может сказать. Начните действовать еще круче и жестче.

Поучая, Парвус продолжал изучать документы, с необыкновенной легкостью оперируя девятизначными цифрами. Неожиданно из уст великого финансиста вырвалось междометие — некая смесь недоумения, сбывшегося неприятного ожидания и возмущения. Недостача!

Цифры не сходятся. Не может быть! Не может быть? Извольте взглянуть.

Хорошенькое дело! Семьдесят пять… нет, простите… семьдесят восемь миллионов золотом. Следствие началось немедленно. Полетели шифрограммы.

Дзержинский — в Москве (с выездами в Швейцарию), Менжинский — в Берлине.

Результаты оказались сенсационными. Воруют в Петрограде, посылая «груз» куда-то налево через частные банки Скандинавии. Быстро нашли и виновных: Урицкий, Володарский и председатель Кронштадтского ЧК Андронников.[9]

Парвусу ничего не оставалось, как тяжело вздохнуть. Урицкий и Володарский — его любимые ученики, казалось бы, более других проникнутые великой идеей происходящего, специально приставленные к Ленину (в числе многих других), чтобы тот не преподнес каких-либо непрогнозируемых сюрпризов. Обещали разобраться. И действительно, разобрались достаточно быстро. Буквально через месяц ликвидировали Володарского.

Переговоры в Берлине проходили гладко. Ганецкий не зря учился финансовому делу в Берлинском, Гейдельбергском и Цюрихском университетах. Он знал как, где и на каких условиях нужно размещать огромные суммы в твердой валюте. В своих восхищенных воспоминаниях о Ленине (еще бы, на счету самого Ганецкого только в одном из швейцарских банков ГПУ в 1932 году обнаружило 60 миллионов франков) Ганецкий с удовольствием вспоминает эти дни. «Хотя перспектива встретиться за зеленым столом с немецкими тузами-банковиками Мендельсоном, Глазенапом и другими не особенно радовала меня, делегация наша не так уж плохо вела переговоры. Их результатом было подписание дополнительных соглашений к Брест-Литовскому договору, которые точно определяли размер выплаты по финансовым претензиям Германии, но, в то же время, обеспечивали полную независимость Советской России в области внутренней экономической политики». Чувствительные немецкие банкиры и их швейцарские коллеги пытались что-то бурчать о методах добычи денег. «Но мы им прямо сказали — не лезьте в наши дела, господа хорошие!». (Одно удовольствие цитировать воспоминания «старых большевиков»).

Пока Ганецкий обрабатывал банкиров, Красин занимался промышленниками.

Знаменитый Сименс, потерявший так много собственности в России и жаждавший компенсации, пригласил на встречу с Красиным, по его же собственным словам, «целый полк» магнатов германской индустрии. Магнаты — люди серьезные и весьма оберегающие свою международную репутацию (в отличие от менее щепетильных банкиров) — держались настороженно. Они не поленились ознакомиться с досье новоявленного наркома торговли, и его слишком явное уголовное прошлое их отнюдь не вдохновило.

Но выбирать не приходилось. Зажатая сухопутными фронтами с суши и английской блокадой с моря, Германия агонизировала, несмотря на то, что ее войска занимали добрую половину Франции на западе и маршировали по Тифлису на востоке. Морская торговля прекратилась еще в 1914 году, а гордость Германии и предмет особого обожания Кайзера — флот открытого моря — сделал за всю войну всего лишь одну робкую попытку сбросить со страны английскую удавку. Необходимо было возрождение промышленности. А Красин предлагает сырье, причем в количествах, о которых и мечтать уже немцы не смели.

Количество предложенного сырья они сверяют с агентурными сводками о наличии запасов стратегического сырья у России на начало 1917 года. О, Боже! Им предлагают вымести под метелку все, что с трудом накапливала русская промышленность в годы великой войны. Можно ли воспринимать это серьезно? Что же это за люди, которые пришли там к власти? Нет ли здесь какого-либо мошенничества? Может ли кто-нибудь подтвердить эти предложения? Пожалуйста!

«По всем вопросам, касающимся покупок и продажи товаров Германии, обращаться непосредственно в Генеральное консульство к господину Менжинскому В. Р.», человеку, как говорил Ленин, безупречной репутации… А в это же время Иоффе и Менжинский, не покладая рук, занимались приемом многочисленных грузов, идущих сухопутным и морским путем в адрес полпредства и генерального консульства. Некоторые ящики и контейнеры с ходу переправлялись в Швейцарию.

Парвус мог быть довольным, если бы знал все, Но знал он далеко не все.

Выскочивший из-под его опеки Ленин вовсе не собирался делиться всеми своими планами с бывшим наставником. Некоторые ящики, увешанные дипломатическими пломбами, содержали вовсе не золото в монетах, слитках, ювелирных украшениях и произведениях искусства, не платину и драгоценные камни, вывозимые большевиками за границу, а неряшливо отпечатанные на немецком языке брошюры и листовки, призывающие рабочих и крестьян Германии привести свою страну в состояние того же кровавого хаоса, в которое уже была приведена Россия. А в некоторых уже были и винтовки. Страшная бацилла разрасталась, пытаясь распространить эпидемию на весь мир. «Если представиться возможность так же поступить с Германией, как и с Россией, то мы от этого никак не откажемся», — говаривал циник Радек.

А чем же занимался Менжинский, и что вынудило его шефа — Дзержинского, — бросив дела на Лубянке, неожиданно появиться в Швейцарии? Дело не в том, а вернее, не только в том, что проворовались Урицкий и Володарский, а как позднее выяснилось, и Зиновьев. Дело было в том, что Ленина начал тяготить Парвус. Не то, чтобы он претендовал на роль вождя мирового пролетариата или осмеливался теоретически полемизировать с Ильичей в печати (Парвус, естественно, и думать давно забыл о таком маразме, как «партийная публицистика»), но Ленин никогда не забывал, чем он обязан Парвусу, а равно и о том, какие обязательства он взял, пересекая воюющую Германию в запломбированном вагоне, и не без основания считал Парвуса весьма опасным свидетелем. Кроме того, автором ПЛАНА был Парвус, а поскольку ПЛАН удался, его автором хотелось стать самому Ленину.

Но и эта причина была не самой главной. Главное заключалось в том, что Парвус своей жирной тушей перекрывал все «интимные» контакты с разветвленной системой западных банков, ведя при этом какую-то свою игру, и неизвестно сколько отстегивал в собственный карман. В подвалах Лубянки накопилось достаточное количество старых и опытных финансистов с международным опытом, которые под пыткой (а чаще даже и без пыток) выдали множество глобальных финансовых секретов и связей, позволявших вести дело в обход Германии с гораздо большим размахом, чем предусматривалось Парвусом. Но это было будущее, а в настоящем Парвус был еще необходим. Поэтому вопрос о его ликвидации хотя и был поднят, но признан несвоевременным и отложен. Чтобы быть совершенно объективным, надо признать, что на том совещании в Кремле 19 июля 1918 года, когда весь мир облетели первые сведения о расстреле Николая II и его семьи, если часто и произносилась фамилия Парвуса, то вовсе не в связи с его ликвидацией, а скорее, с его знаменитой репликой: «Мало!», — и совершенно справедливыми замечаниями о бессистемной и бесконтрольной экспроприации (или национализации), так как сам Ленин, выкинув свой знаменитый лозунг: «Грабь награбленное», — признал неуместным в таких призывах применение нерусских слов. Слушали… Постановили… А затем грянул КРАСНЫЙ ТЕРРОР.

Приказав ликвидировать Урицкого (было за что!) и инсценировав покушение на самого себя[10] Ленин впервые в истории человечества санкционирует массовое истребление целых групп населения, определив социальное положение обреченных туманным ярлыком «буржуй».[11] Списки потенциальных жертв стали составляться сразу же после переворота, когда по личному приказу Ленина была проведена регистрация по месту жительства лиц, принадлежавших к «богатым классам», охватывающая практически все без исключения население страны. Крылатая фраза Ленина: «Пусть 90 % русского народа погибнет, лишь бы 10 % дожило до мировой революции» — фраза, приводившая в восторг его сообщников, считавших, правда, ее гиперболой, стала осуществляться с невиданным размахом. К этому времени уже вся контролируемая большевиками территория была покрыта такой густой сетью разных уездных, губернских и волостных ЧК, что даже газета «Правда», отдавая должное проделанной работе, с восхищением отмечала фактическую замену «власти советов» «властью „чрезвычаек“». Именно в эту зловещую паутину; опутавшую страну, полетели из Москвы инструкции, разъясняющие смысл объявленного террора: «Мы не ведем войны против отдельных лиц. МЫ ИСТРЕБЛЯЕМ БУРЖУАЗИЮ КАК КЛАСС. Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность „красного террора“.

Но смысл был гораздо глубже, нежели это было возможно вместить в казенный текст официальной инструкции. „Для расстрела нам не нужно ни доказательств, ни допросов, ни подозрений. Мы находим нужным и расстреливаем, вот и все“, — учил своих подчиненных Дзержинский, явно давая понять, что мероприятие надо рассматривать гораздо шире, чем простое уничтожение „богатых классов“. Речь шла о всем народе вообще. Параллельно с объявлением „красного террора“ издается знаменитый Приказ о заложниках, гласящий: „…из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительные количества заложников. При малейших попытках сопротивления или малейшем движении в белогвардейской среде должен применяться безоговорочно массовый расстрел“. Террор сразу же принял формы разнузданной и кровавой бойни. В стране на долгие годы закладывался тот страшный и многогранный беспредел, плоды которого мы пожинаем сегодня.

Но если посмотреть еще глубже, то „красный террор“ был просто очередным финансовым мероприятием большевиков, изнывавших от того, что на руках у населения остались кое-какие деньги, еще не оприходованные народным банком и наркомфином.

Ночью во все квартиры, населенные лицами, имевшими несчастье до революции числиться дворянами, купцами, почетными гражданами, адвокатами, офицерами, а в данное время — „буржуями“, врывались вооруженные с ног до головы большевики, производили тщательный обыск, отбирая деньги и ценные вещи, вытаскивали в одном посильном платье жильцов, не разбирая ни пола, ни возраста, ни даже состояния здоровья, иногда даже умирающих тифозных сажали под конвоем в приготовленные подводы и вывозили за город. Часть, в основном молодых и здоровых мужчин, расстреливали на месте, остальных распихивали по тюрьмам и концлагерям, молодых женщин насиловали и часто затем убивали.

Имущество „буржуев“ конфисковывалось якобы „для раздачи рабочим“. Но что получили рабочие тогда, когда массовые расстрелы бастующих уже бушевали по всей стране, и что они получили позднее, говорить не приходится. Золото и драгоценности сдавались (к рукам исполнителей прилипало в среднем не больше 15 %), книги, рукописи, талантливые проекты, бесценные архивы — просто выбрасывались, а остальное — частично присваивалось, частично перепродавалось спекулянтам, которых после реализации ловили и также расстреливали, зачастую вместе с покупателями. Все это с теми или иными вариациями происходило по всей стране.

Но это был нижний уровень. Уровнем выше дело шло на более „солидной“ основе. Человеку, у которого предполагались хорошие деньги, иногда спрятанные в заграничном банке, говорилось совершенно открыто, что поскольку он подлежит ликвидации в силу своего происхождения, воспитания или профессии и деваться ему некуда, то гуманная власть, наступая на горло собственной песне, все-таки предлагает ему жизнь и свободу с выездом за границу в обмен на ничтожную сумму в 400 тысяч рублей золотом или в их эквиваленте в любой другой валюте. Тех, кто сразу соглашался и указывал место хранения денег и ценностей, расстреливали за их укрывательство, тех, кто упирался, подвергали средневековым пыткам, пытали на его глазах и членов семьи, а затем — независимо от результата — расстреливали со всей семьей. Тех же, кто сдавался постепенно, держали в тюрьмах вплоть до 1934 года, потихоньку выжимая из них миллионы.

Но, будем объективны, некоторых и отпускали, ибо суммы были фантастическими, а коррупция уже настолько охватила „рыцарей революции“, что они часто были не в силах побороть искус. Особенно отличался в этом отношении Петроградская ЧК и ее революционный Кронштадтский филиал, возглавляемый уже знакомым нам князем Андронниковым. После ликвидации Урицкого в „колыбели революции“ орудовал Глеб Бокий. Любимец Дзержинского, он, после мастерски организованного покушения на своего бывшего шефа Урицкого, стал быстро продвигаться по служебной лестнице. Его умение выкачивать деньги из заложников вызывали зависть и восхищение в Москве.

Именно ему принадлежит блестящая идея кормить зверей в столичном зоопарке мясом расстрелянных. Экзотические звери стоили дорого, и их еще надеялись кому-нибудь напоследок продать.

Но главное, конечно, было не в этом. Главное было в том, что из Петрограда за деньги начали отпускать заложников. В Москве узнали об этом из секретного донесения знаменитой Яковлевой — одной из заместительниц Бокия.

Выяснилось, что в бывшей столице империи проводятся тайные операции.

Заложников арестовывают тайно, содержат где-то на конспиративных квартирах, договариваются об астрономических суммах выкупа, а затем тайно переправляют через финскую границу. Полученные деньги никуда не поступают и не оприходуются. Таким образом, удалось спастись ряду лиц, которых никак нельзя было выпускать за пределы страны. В настоящее время, доносила Яковлева, ведутся секретные переговоры с содержащимися в Петропавловской крепости бывшими великими князьями Николаем Михайловичем, Григорием Михайловичем, Дмитрием Константиновичем и Павлом Александровичем, которым за огромный выкуп обещана свобода и выезд за границу. Уже получена значительная сумма, в счет которой за рубеж переправлена семья бывшего великого князя Александра Михайловича с женой Ксенией Александровной (сестрой бывшего царя) и шестью детьми. Братья определили, что как многодетный, он должен спастись первым.[12] Из доноса следовало: в Петрограде реализуется контрреволюционный сговор с целью личной наживы.

Разразился страшный скандал. Всех великих князей быстро расстреляли от греха подальше. Следствие, быстро проведенное по прямому указанию Ленина, установило причастность к „тайной операции“ верхушки ЧК во главе с Дзержинским. Дзержинский, Бокий и еще ряд лиц были временно отстранены от занимаемых должностей. Ленин орал на Дзержинского и грозил разогнать ЧК.

Дзержинский криво улыбался. Он понимал шутки. Все удалось свалить на „стрелочников“. В Петрограде с шумом и гамом был арестован начальник одного из райотделов ЧК, некто Козырев. Арестован в тот момент, когда на конспиративной квартире обменивал у каких-то иностранцев ювелирные изделия на фунты стерлингов. Судили революционным судом публично. В обвинительном заключении перечислялись многочисленные преступления Козырева. Оказывается, „товарищ Козырев опустился настолько, что позволял себе воровать золотые тарелки, ложки и вилки из столовой ЧК“. Как в столовую ЧК попали „золотые тарелки, ложки и вилки“, никто в обвинительном заключении, конечно, не уточнял, и никто не осмеливался задать этот вопрос.

Поток ценностей в столицу Германии продолжался. Выкачиваемые из страны вместе с кровью богатства шли на запад, в разветвленную паутину международных банков. Кровь, только кровь оставалась в России. А главное национальное богатство страны — ее инициативный, предприимчивый, талантливый и трудолюбивый народ сбрасывался десятками тысяч в братские могилы. Пусть кто-нибудь попробует возразить, что у преступной банды, захватившей страну, были какие-либо другие намерения, кроме как ограбить и уничтожить эту страну. Педантичные немцы точно учитывали весь вывоз из „совдепии“ до самого своего крушения в ноябре 1918 года: 2 миллиона пудов сахара, 9132 вагона хлеба, 841 вагон лесоматериалов, 2 миллиона пудов льноволокна, 1218 вагонов мяса, 294 вагона пушнины и т. д.

В благодарность немцы открыли дорогу интернациональной армии на Дон.

Обеспеченная на флангах немцами, армия интернационалистов вторглась в область Войска Донского, имея четкую, подписанную Лениным и Свердловым инструкцию: „Решить проблему казачества… путем поголовного их истребления… Провести массовый террор против богатых (опять! — И. Б.) казаков, истребив их поголовно… Расстреливать каждого, у кого будет обнаружено оружие (у казаков оружие было в каждом доме. — И. Б.)… Все деньги и ценные вещи конфисковать, оприходовать и сдавать…“. А ведь бедняга Гитлер еще валялся тогда в госпитале, приходя в себя от газовой атаки англичан…

В ноябре 1918 года рухнула и капитулировала Германия. Еще до этого советский посол Иоффе попался на распространении листовок и был выслан.

Вскоре он, правда, вернулся, но раздавал уже не листовки, а винтовки прямо во дворе советского посольства. Условия капитуляции, жестко продиктованные западными союзниками, требовали быстрого отвода немецких войск со всех захваченных территорий в Германию. Глубокой ночью 3 ноября 1918 года германский консул в Петрограде нанес прощальный визит Зиновьеву. Они вдвоем неплохо потрудились в течение прошедшего года. Только вмешательство Ленина, не желавшего „международного“ скандала, так как Зиновьев был председателем Коминтерна, — помогло тому выпутаться из петроградских афер с Андронниковым, Урицким и Володарским, в которых Зиновьев завяз по уши.

Прощание носило несколько нервный характер. Завершалась глобальная, великолепно скоординированная операция, принесшая обеим сторонам фантастические барыши. Еще существовала линия связи через Прибалтику, удерживаемая „железными гренадерами“ фон дер Гольца, но иллюзий уже ни у кого не было. Даже фон дер Гольц в таких условиях не мог удержаться.

Будущее Германии и се судьба виделись в тусклом, но весьма мрачном свете. Еще более неопределенной выглядела судьба большевиков, Что они смогут сделать, лишенные немецкой поддержки? Немцы проделали гигантскую работу, срывая все попытки организованного выступления против большевиков каких-либо сил ошеломленного русского общества, эффективно разрушив, в частности, зарождающийся мощный союз Донского и Кубанского казачества с Добровольческой армией.

Немцы, однако, намеревались терпеть эту банду в Кремле только до окончания воины, которую они все-таки надеялись завершить если не победой, то вполне приемлемым миром. С другой стороны, в Кремле уже имели гарантии от Либкнехта и Люксембург, что Германия не сегодня-завтра будет сброшена в ту же пропасть, что и Россия. Поэтому план бегства в Германию (а там, мол, посмотрим!) оставался почти неизменным. Отработанный еще в 1917 году, он предполагал почти мистически быстрое исчезновение и уже дважды чуть не был приведен в действие. Первый раз, когда после убийства немецкого посла Мирбаха ожидался захват немцами Москвы, поскольку совершенно справедливо считалось, что терпению немцев пришел конец. Второй когда стало известно о высадке англичан в Архангельске, так как никаких сил для противодействия им не было. Но англичане, не ведая, какую панику они вызвали в Кремле, наступать никуда не собирались. Их задачей было взять под контроль горы оружия, накопившиеся за годы войны в Архангельском порту, из-за опасения, что большевики передадут это оружие немцам. Теперь, в третий раз, был объявлен „предупредительный период“, поскольку обстановка после ухода немцев была непрогнозируемой.

Немецкий консул, как и положено дипломату, перед отъездом выразил Зиновьеву сожаление, что наступил конец столь плодотворному сотрудничеству, каковое имело место между правительствами Германии и РСФСР за истекший год.

Нахальный Зиновьев, не считая нужным держаться в рамках дипломатического этикета, которого он и не знал, ответил консулу на языке херсонских лавочников, некогда давших главе Коминтерна начальное революционное образование: „Чего там сожалеть! Вы столько нахапали по Брестскому миру, что могли бы быть и довольны!“.

Старая школа кайзеровской дипломатии более всего ценила в своих представителях железную выдержку. Консул сдержался, но все-таки не мог не выйти за рамки протокола, ответив Зиновьеву: „Еще неизвестно, кому этот Брестский мир больше пошел на пользу, вам или нам“. На том и расстались.

Уход немцев воодушевил национальные силы антибольшевистского сопротивления. Слабые и разобщенные, практически невооруженные, сдерживаемые немецкими штыками и непониманием союзников, они все-таки предприняли отчаянную попытку сбросить с России это страшное, неизвестно откуда взявшееся иго. Смело маневрируя своими малочисленными войсками, горстка старших офицеров бывшей императорской армии начала стремительное наступление на захваченные центральные и восточные районы России.

К сожалению, бацилла большевизма разложила уже и тылы белой армии и в, большей степени — саму армию. Эта бацилла, так точно выраженная ленинскими словами: — „На Россию мне наплевать, ибо я — большевик“, — в сочетании с заклинаниями о всеобщем равенстве, охватила и те слои русского общества, которые уже были объявлены ленинскими декретами „враждебными классами“ и беспощадно уничтожались.

Генерал Деникин с горечью вспоминает: „Спекуляция достигла размеров необычайных, захватывая в свой порочный круг людей самых разнообразных кругов, партии и профессий…“. Несомненно, что не в людях, а в общих явлениях народной жизни и хозяйства коренились причины бездействия — дороговизна и неразрывно связанная с ней спекуляция. Их вызывало общее расстройство денежного обращения и товарообмена, сильное падение труда и множество других материальных и моральных факторов, привнесенных войной и революцией… Казнокрадство, хищения и взяточничество стали явлениями обычными, целые корпорации страдали этим недугом. Ничтожность содержания и задержка в его получении были одной из причин этих явлений. Так, железнодорожный транспорт стал буквально оброчной статьей персонала.

Проехать и отправить груз нормальным путем зачастую стало невозможным. В злоупотреблении проездными „литерами“ принимали участие весьма широкие слои населения. В нем, например, изобличены были в свое время и состав редакции столь демократической „Родной Земли“ Шрейдера, и одна большая благотворительная организация, которая распродавала купцам предоставленные для ее нужд „литеры“ по договору, обусловливавшему ее участие в 25-процентной чистой прибыли.

Донское правительство, отчаявшись в получении хлеба с Кубани (на Дону не стало хлеба за неполные полгода большевистской оккупации. На Дону, который кормил полмира! — И. Б.), поручило закупку его крупному дельцу Молдавскому. Хлеб, действительно, стал поступать массами, хотя и обошелся донской казне чрезвычайно дорого. При этом вся Кубань и все железные дороги края были покрыты контрагентами Молдавского, которые по таксе и по чину совершенно открыто платили попудную дань всей администрации от станичного писаря и смазчика до… пределов не знаю. В Кубанской Раде был даже поднят вопрос о том, что Молдавский развратил всю администрацию. Мне кажется, однако, что сетования Рады были не совсем основательны: лиходатели и лихоимцы только дополняли друг друга на общем фоне безвременья. Традиция беззакония пронизывала народную жизнь, вызывая появление множества авантюристов, самозванцев — крупных и мелких… В Городах шел разврат, разгул, пьянство и кутежи, в которые, очертя голову, бросалось и офицерство, приезжавшее с фронта. „Жизни — грош цена. Хоть день, да мой!..“. Шел пир во время чумы».

Но даже в таких условиях талантливейший русский полководец начала века стремительно вел свои войска на Москву. Армия генерала Деникина даже на пике своего могущества никогда не превышала 150 тысяч человек, но в течение нескольких месяцев она очистила от большевиков огромную территорию, освободив Харьков, Полтаву, Киев (которые немцы любезно отдали Ленину при отходе), овладев Воронежем и Орлом. Остановившись, чтобы перегруппировать силы, Деникин бросил в рейд на Москву конный корпус казачьего генерала Мамонтова численностью в 7000 сабель. В приказе Мамонтову была четко поставлена задача: «Вам надлежит, пополняя силы за счет антибольшевистски настроенных слоев населения, развить наступление на Москву, опустошая тылы противника и контролируя основные пути сообщения в направлении на Москву в целях обеспечения общего удара армии в указанном направлении».

Без труда прорвав фронт красных интернационалистов, конница Мамонтова устремилась к древней столице России. Но ее наступательный порыв сразу же иссяк. В каждом городке, в любом населенном пункте подвалы местных чрезвычаек и ревкомов открывались перед казаками сказочными пещерами Али-Бабы. Золото, драгоценные камни, ювелирные украшения, монеты, слитки, произведения искусства. Казаков охватила золотая лихорадка. Все военные задачи были немедленно забыты. Вместо похода на Москву Мамонтов, почти не встречая организованного сопротивления, чистил подвалы ЧК и РВК.

На 60 верст, по свидетельству очевидцев, растянулся мамонтовский обоз, когда отягощенные добычей казаки повернули назад, но не на соединение с армией Деникина, а домой — на Дон. Казалось, что вернулись славные времена тихого Дона, времена XVI и XVII веков, когда донская вольница совершала лихие набеги и с богатой добычей возвращалась к родным куреням. Обнажая фланг армии, корпус Мамонтова вступил в родную область Всевеликого войска Донского, Казаки разбегались по родным станицам и хуторам. В Новочеркасске радостно гудели колокола кафедрального собора, встречая корпус Мамонтова после набегов. 2000 казаков привел с собой лихой генерал, пять тысяч разбежалось по дороге. Радость стояла неописуемая. Генерал Мамонтов только из личной доли добычи пожертвовал на купола и кресты Новочеркасских соборов и церквей 90 пудов золота! (Ох, отзовется это золото станичникам! До 1941 года чрезвычайная следственная комиссия ГПУ и НКВД будет выдавливать из бывших мамонтовцев это золото вместе с кишками. Все они будут взяты на учет.

Многих достанут даже за границей. Мамонтову здорово повезло, что он вскоре умер, так и не осознав, что он погубил Белое дело, подняв руку на Золото партии!).

В Казани около 8 месяцев свирепствовал красный террор, пополняя партийную казну. Но бежать из Казани пришлось столь стремительно, что ничего, конечно, вывезти не успели. Едва хватило времени, чтобы перестрелять арестованных заложников. Золото складировалось в обширных подвалах местного банка, так как подвалы чрезвычайки были забиты трупами. Почти четыре часа после того, как большевики уже ушли, а белые еще не вошли, лихая толпа громила банк. Ломая двери и кости друг другу, визжа, крича, давясь и убивая всех, попадавшихся на узкой винтовой лестнице, ведущей в хранилище банка, озверелая толпа накинулась на груды золота и драгоценных камней. Золотые монеты и драгоценности тащили в ведрах, в котелках, в сапогах, в узлах из рубашек, в пригоршнях. Но стихийный грабеж тем и отличается от того систематического ленинского, что много таким образом не утащишь.

Белые войска, разогнав выстрелами толпу, взяли под охрану здание банка, золотой запас которого составил основу печально-знаменитого колчаковского золота, следы которого не могут найти до сих пор. В тех немногих городах, которые заняла армия Колчака, адмирал собрал 8878 пудов, то есть 142 тонны золота. Часть его была истрачена на закупки оружия, а часть, жертвуя собою, Колчак вывез за границу, где его попросту украли.

В Москве царила паника, но не меньшая паника царила и в Петрограде, к которому с юга приближался с крохотной армией, наполовину составленной из гимназистов, генерал Юденич. В спешке расстреливались те, кого еще не успели расстрелять. Расстреливались и семьи. «Пусть надолго нас запомнят, если победят». Зиновьев умирал от страха. Ленин слал ему бодрящие телеграммы: вооружать рабочих и бросить на Юденича, поставив сзади пулеметы «интернационалистов», чтобы не думали об отступлении. У мобилизованных офицеров взять в заложники семьи, предупредив их, что все семьи будут расстреляны, если Юденич не будет остановлен. Расстреливать всех. Особенно всех бывших крупных военных и чиновников, невзирая на возраст. Денег у них пет, а потенциальная опасность есть. В вихре массовых убийств погибли замечательные русские флотоводцы, ученые: адмирал Скрыдлов, Иессен, Штакельберг, Бахирев и Развозов. Но перспектива крушения не могла быть компенсирована только массовыми убийствами. Принимались и другие меры.

Сначала все делалось, как обычно, по-дилетантски. К богатому когда-то заложнику, дрожавшему в ожидании расстрела, приходили с предложением о продаже недвижимости другому лицу, как правило, иностранному подданному.

Оформлялись соответствующие документы, скрепленные подписями сторон и личными печатями. То, что эта недвижимость (заводы, магазины, пароходы, железные дороги, издательства и пр.) уже национализирована, никто не вспоминал, а заложник-смертник, естественно, никаких лишних вопросов не задавал, если ему обещали жизнь за продажу уже национализированного имущества. Затем заложника расстреливали, все документы о нем изымались, и он как бы пропадал без вести. А все права на его имущество переходили к другому лицу.

Таким образом большевики планировали, говоря современным языком, войти в рынок путем приватизации чужого имущества. Если, скажем, белым удалось победить, то они в первую очередь были бы заинтересованы в быстрейшем налаживании хозяйственной жизни. Какой-нибудь завод, находящийся в частном владении, ими бы только приветствовался. Владельцем завода оказывался никому ранее не известный господин Н. Но все помнили, что этот завод принадлежал купцу Парамонову. Господин Н. показывал купчую, согласно которой купец Парамонов продал ему завод еще в 1916 году. Почему об этом никто не знал?

Коммерческая тайна. Дело в том, что бывший владелец попал в очень трудное финансовое положение и не хотел огласки. А где он сейчас? Неизвестно.

Господин Н. заявляет, что после заключения сделки он уехал из России и не видел г. Парамонова с 16-го года. Известно, какое время было. Куда всех раскидало. «Есть, однако, данные, что Парамонов был схвачен и убит большевиками со всей семьей». — «Боже мой! Какие изверги! Какой был прекрасный человек!»…

Конечно, тут неизбежно могли быть проколы, частные разоблачения.

Возможно, что пронырливые журналисты выдвинули бы смелую версию о проведении подобной операции, находили бы свидетелей, выдвигали бы предположения, что вся экономика страны находится в руках большевистских агентов. Но доказательств в большинстве случаев найти не удалось бы. Да и не разрушать же из-за этого собственную экономику! Все работает, и прекрасно. А политические убеждения владельцев — это дело второстепенное.

Чуть позднее, когда в ЧК появился отдел графологов и фальшивомонетчиков, заложников уже не беспокоили предложениями, а просто расстреливали, оформляя все нужные документы самостоятельно и на высоком уровне. Было изготовлено огромное количество фальшивых банковских книг, векселей, заемных писем, купчих с пометками, начиная с 1912 года, с подписями известнейших лиц, часть из которых уже успела умереть своей смертью, а часть была уничтожена. Причем часто такие люди уничтожались не только со всей семьей, но и с ближайшими сотрудниками, если таковых удавалось схватить.

Все это предусматривалось на случай бегства из страны и крушения режима, а поскольку большевики никогда за все время своего 74-летнего правления не были уверены в завтрашнем дне, удивляясь больше всех, что их еще не скинули, то план, естественно модернизируясь и корректируясь, существовал всегда и дожил до наших дней. Однако, к сожалению, режим не рухнул. «Почитай, нет в России ни одного дома, у которого мы прямо или косвенно не убили мать, отца, брата, дочь, сына или вообще близкого человека, — удивлялся Бухарин.. — И все-таки Феликс спокойно, почти без всякой охраны, пешком разгуливает (даже по ночам…) по Москве; а когда мы ему запрещаем подобные променады, он только смеется презрительно и заявляет: „Что? Не посмеют, пся крев!“. И он прав: не посмеют…». Удивительная страна! И вещи в ней происходили поистине удивительные! Из-за границы в Москву приходили шифровки следующего содержания: «Удалось расшифровать счет в банке Кройза и Функа (Берн) за номером В — латинское, С — латинское, триста сорок восемь пятнадцать девяносто шесть ноль ноль семнадцать, Зет — латинское, Т. Счет в 1 миллион 800 тысяч швейцарских франков принадлежит Парфенову Никодиму Пантелеевичу — акционеру общества „Кавказ и Меркурий“. Девиз счета выяснить не удалось. Керд».

Не зря Дзержинский ездил в Швейцарию, не зря старался и Парвус. Банки не только принимали не отмытое от крови золото, но и наводили на своих клиентов ЧК, поскольку подобную шифровку мог прислать только банковский служащий. К шифровке подколота справка: «Парфенов Никодим Пантелеевич, инженер-мостовик и промышленник, акционер Волго-Каспийских компаний речного судоходства. В настоящее время находится в Киеве у белых». Ничего, подождем. Никуда ты, голубчик, не денешься. Сам нам скажешь и девиз, и все остальное, необходимое для снятия денег. И за границей тебя достанем, если надо.

Естественно, что уже все, кто хоть как-то контактировал с главарями новой власти, ходили с карманами, набитыми валютой и золотыми монетами.

Почему-то в те времена было еще не совсем ясно, кому это можно, а кому нет.

С иностранной валютой попался даже знаменитый машинист «легендарного» паровоза № 293 Финляндской железной дороги Ялава, доставивший Ленина в Петроград накануне переворота. За хранение иностранной валюты и золота многочисленные, дублирующие друг друга декреты и указы предусматривали расстрел без суда и следствия. Если же очень повезет, то конфискацию. Спасать машиниста пришлось лично Ленину. В записке известному чекисту-палачу Уншлихту вождь мирового пролетариата пишет: «Лично зная тов. Ялаву с 1917 года, я подтверждаю его несомненную честность и прошу распорядиться о немедленной выдаче ему отобранных у него денег. Прошу прислать мне копию распоряжения Вашего с указанием имени ответственного за исполнение лица. Второе: прошу затребовать все документы об обыске у тов. Ялавы и прислать их мне. Прилагаемое прошу вернуть. С ком. приветом Ленин».

«Товарищу Ленину, — срочно телеграфирует Уншлихт. — По существующим положениям иностранная валюта подлежит конфискации, что, вероятно, и сделала Петгубчека. Время и место ареста Ялавы не указано, что влияет на срочность исполнения Вашего распоряжения. С коммунистическим приветом Уншлихт».

На телеграмме Ленин пишет резолюцию: «Т. Н. Горбунов!., скажите мне итог. 1) Возвращены ли деньги? 2) Какое наказание отбыл Ялава и когда окончил? 11/VI. Ленин». На запрос управделами ВЧК ответила, что Ялаве возвращено «все, кроме золотой, серебряной и иностранной валюты».

Таким образом, «золотой курьер» Ялава, вывозивший золото в Скандинавские банки, попался, так как, конечно, кое-что у него «прилипло к карманам». И, естественно, было обнаружено и изъято.

Но не все, имевшие старые заслуги, отделывались так легко, то есть простой конфискацией. «Сгорел» и председатель Кронштадтского ЧК легендарный князь Андронников. Воровал князь крупно, но и. работу делал гигантскую.

Помимо отправки грузов в Германию и Скандинавию и дальше — в Соединенные Штаты через Кронштадт, — он еще и обрабатывал заключенных в знаменитых кронштадтских тюрьмах, куда направляли особо упорных, не желавших пи под каким видом отдавать свои состояния, подписывать купчие и называть шифры своих счетов. Бывший князь с каждым работал индивидуально, выжимал из них все, но далеко не все докладывал начальству, составляя собственную шифрованную картотеку. Дважды выкручивался он и от дела Урицкого, и от дела Бокия, ловко перекидывал деньги на собственные секретные счета в двух банках в Швейцарии и Швеции, да не знал по наивности, что из банков идет секретная информация в Кремль. «Архиважные» и «конспиративные» задания выполнял князь-чекист как до переворота, так и после него. Назначенный в ЧК Кронштадта по рекомендации Ленина и Дзержинского, Андронников прекрасно знал, куда и с каким грузом уходят от кронштадтских причалов в туманную мглу Балтики таинственные пароходы под непонятными флагами, а то и вовсе без флага. А потому, после крушения Германии настал и его час. Но такого человека, как князь Андронников, убрать было не так легко. Слишком высок был его авторитет в ЧК. И действовать надо было «архиделикатно».

На такой случай Ленин имел при себе небольшую команду исполнителей, числившихся при Управлении СНК и не имевших к ЧК никакого отношения.

Занималась команда внутрипартийными разборками, когда дело касалось большевиков с большим дореволюционным стажем. Нечто вроде комиссии партконтроля, но с гораздо большими полномочиями. И все дело князя шло не по чекистской, а именно по партийной линии, для чего Ленин направил секретное письмо Зиновьеву в Петроград следующего содержания: «Тов. Зиновьев. Прошу назначить исключительно партийных, опытных, абсолютно надежных товарищей для расследования поведения… бывшего князя Андронникова (друга Распутина, Дубровина и так далее), служащего в ЧК в Кронштадте. Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин)».

Все припомнили бывшему князю: и дружбу с Распутиным и Дубровиным, и службу в Синоде, и дела с царским двором, но расстреляли за шпионаж в пользу Германии. Занятно!

1 марта 1919 года в Москве открылся международный съезд «левых социал-демократических партий», который 4 марта объявил себя Первым конгрессом Коминтерна. Раздираемые завистью и восхищением, авантюристы всего мира ринулись в Москву в надежде урвать для себя какую-то долю от небывалого в человеческой истории разбоя и получить методику для подобного же уничтожения собственных стран. Ленин никогда не скрывал своих планов мирового господства и был в ударе: «Мы никогда не скрывали, что наша революция — только начало, что она приведет к победоносному концу только тогда, когда мы весь свет зажжем таким огнем революции… Осуществив советскую власть, мы нащупали международную всемирную форму диктатуры пролетариата… Наше дело — есть дело всемирной пролетарской революции, дело создания всемирной Советской республики… Борьба международного пролетариата против буржуазии носит, и должна носить характер бешеной, отчаянно-жестокой классовой борьбы… Не понять даже теперь (в 1919 году), что в России идет (и во всем мире начинается и зреет) гражданская война пролетариата с буржуазией, мог лишь круглый идиот, ибо в гражданской войне угнетаемый класс направляет усилия к тому, чтобы уничтожить угнетающий класс до конца, уничтожить экономические условия существования этого класса!». Ну как было не слететься в Москву на подобные призывы к мировому разбою?

5 марта 1919 года в Большом Кремлевском Дворце состоялся прием в честь делегатов конгресса. Яркий электрический свет заливал старинную лепку дворцовых стен — творение архитектора Тона. Столы ломились от яств. Резные блюда с икрой, целиком сваренные осетры, огромная белуга, занимавшая треть стола, молочные поросята, ананасы и виноград, старинные вина, еще сохранившие на этикетках штампы частных коллекций (включая и царскую). Ленин лично подписал разнарядку, указав Горбунову доставить к столу из запасов Совета Народных Комиссаров «икру — 110 пудов, поросят молочных — 800, рыбы красной — 200 пудов». Элегантные костюмы делегатов и обнаженные плечи женщин, одетых по последней европейской моде, хотя и контрастировали со строгими френчами «народных» комиссаров, но создавали дополнительную экзотику, давая понять всем присутствующим, что мировая революция — не такое уж плохое дело, и за нее стоит пойти на известный риск, коль уже это проверено на России.

В обескровленной и разграбленной стране свирепствовал голод, начиналось людоедство, шли массовые убийства без суда и следствия, в Бутырскую тюрьму свозились дети «богатых классов» для поголовного истребления, свирепствовали эпидемии сыпного и брюшного тифа, заживо гнили заложники, черными громадами торчали из заснеженных улиц мертвые дома без отопления и электричества, а здесь уже было создано то самое знаменитое «Зазеркалье» — маленькое государство с уже построенным коммунизмом посреди уничтоженной России, засекреченное и охраняемое более тщательно, чем все государственные и военные тайны, вместе взятые.

И чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений, что борьба за счастье рабочего класса, а равно и всех прочих угнетенных классов, приносит свои плоды, гостей сводили в Гохран. Эта организация, созданная Лениным еще 1917 году, была тем центральным складом, куда свозились и откуда направлялись куда-то в опломбированных ящиках награбленные ценности, создавая неиссякаемый золотой и бриллиантовый поток. Никакая фантазия Шахерезады не могла представить себе ничего более впечатляющего, чем это хранилище, где сконцентрировались все ценности, накопленные страной и ее жителями за несколько веков. Жалким выглядит Иван Грозный, который хвастался своими несметными, как ему казалось, сокровищами перед английским послом, присланным в Москву королевой Елизаветой. Увидел бы он, чем владел Ленин!

Делегатам становилось плохо. С одним из коминтерновцев произошла истерика, которой он выдал всю свою мелкобуржуазную сущность; последовал арест. Но выслан он был только в 1922 году. Разбирались.[13]

Делегаты разъехались по домам радостные и возбужденные. Хозяева в Москве не были скупы: каждый из членов конгресса увез с собой достаточно средств, чтобы создать в своих странах «большевистские организации» и подготовить мировую революцию. Как говорилось — «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!..».

Не все, конечно, проходило гладко. Финские пограничники поймали знаменитого Отто Куусинена, пытавшегося провезти в Финляндию контрабандой полученные в Москве бриллианты, некоторые из которых были занесены в международные каталоги, и их владельцы были хорошо известны.

Разразившийся скандал, хотя и не был услышан в Москве, но имел достаточный резонанс в мире. Вскоре (в феврале 1920 года) оскандалившемуся вождю финского рабочего движения пришлось бежать от полиции по льду Финского залива и навсегда поселиться в Москве, где благодарный Ленин сделал его секретарем исполкома Коминтерна, а Сталин даже хотел сделать президентом Финляндии.

Подобные «проколы» случались и с делегатами некоторых других стран, но это было несущественно, поскольку Москва никаких претензий не принимала и не выслушивала, но довольно потирала руки: большевистские партии стали везде вырастать, как поганки в лесу. Почва была хорошо удобрена военной депрессией. Одно только вызывало беспокойство — нигде, кроме Венгрии, никто активных действий не предпринимал.

Правда, и в Венгрии все это продолжалось недолго. Беле Куну пришлось сбежать в Москву, однако часть венгерского золота все-таки удалось украсть и перекинуть за границу, создав для этого собственный канал. Ленин уже тогда стал с некоторым подозрением поглядывать на слишком шустрого венгра, но сердце вождя тешилось тем террором, который Бела Кун начал в Венгрии, но, увы, не успел закончить. Не хватило времени. Утешение было особенно необходимо, так как страшно подвели немецкие товарищи со своей пролетарской революцией. Уж, казалось, им-то все было разложено по полочкам. Ан, нет.

Трусливые социал-демократы не решились применить в Германии ленинские методы, когда пришли к власти после падения монархии. Более того, они позволили кайзеру бежать в Голландию и, подавив вооруженной силой коммунистический мятеж, выслали вон из Германии советского полпреда Радека, посланного в Берлин для «углубления» немецкой революции. Дипломатические отношения с Москвой были разорваны. При этом убиты ленинские агенты К. Либкнехт и Р. Люксембург, арестован ряд банковских счетов, столь легкомысленно размещенных в Германии по совету Парвуса. Кто же мог подумать, что так оно обернется!

Разъяренный Ленин, как всегда, не стесняясь в выражениях, обрушился со страшной руганью в адрес своих вчерашних дружков: «Во главе всемирно-образцовой марксистской рабочей партии Германии оказалась кучка отъявленных мерзавцев, самой грязной продавшейся капиталистической сволочи… самых отвратительных палачей из рабочих на службе у монархии и контрреволюционной буржуазии». Отношения с Германией были восстановлены только после того, как там снова пришли к власти «буржуазные» партии. Ленин был злопамятен.

В июле 1920 года открылся сначала в Петрограде, а затем в Москве II Конгресс Коминтерна. Если на Первом конгрессе выбирали руководство Коминтерна и избрали Зиновьева его председателем, всласть поели, попили, покутили, отоварились золотом и бриллиантами, то на Втором конгрессе начали уже говорить по существу. Да и обстановка уже была совсем другой. Донские и кубанские казаки, бросившие на произвол судьбы добровольческую армию, положили начало развалу Белого движения, чей лозунг: «За Россию единую и неделимую»- не нашел отклика у многонационального населения умирающей империи. Поляки, собравшиеся выступать вместе с Деникиным, отчаянно нуждавшимся в любых подкреплениях, потребовали признания своей независимости. То же самое требовали финны от Юденича на переговорах о совместном походе на Петроград. «Мы Россией не торгуем», — неизменно отвечали вожди Белого дела, предпочитая неизбежное поражение отказу от своих священных патриотических принципов.

Россией торговали другие и, довольно бойко.

Развал белого движения открывал радужные перспективы проведения октябрьского переворота в мировом масштабе. Поэтому в центре внимания II Конгресса стояли основные вопросы программы, стратегии, тактики и организации Коминтерна. Решения II Конгресса по всем этим вопросам, выработанные под непосредственным руководством Ленина, легли в основу программы и всей работы Коминтерна. Открывая Конгресс, Ленин продекламировал свой любимый тезис: «Наше дело — есть дело всемирной пролетарской революции, дело создания всемирной Советской республики» (долгие аплодисменты, оркестр играет «Интернационал»).

Ленинскую мысль развил председатель Коминтерна Зиновьев, поучая на нескольких заседаниях делегатов, как надо организовать дело, чтобы прямиком пройти к мировому господству: «Решающим средством борьбы для нас является вооруженное восстание, а для этого требуется организация революционных сил на военную ногу, а следовательно, централизованная партия».

В соответствии с поставленной задачей Конгресс принял устав Коминтерна как единой международной коммунистической партии с национальными «секциями» в разных странах. В результате совершенно естественным было создание Военного отдела Коминтерна, который свою задачу определил следующим образом: «Самим ходом исторического революционного процесса рабочий класс будет вынужден перейти к нападению, когда для этого сложится благоприятная обстановка… Красная Армия, главное оружие рабочего класса, должна быть подготовлена так, чтобы выполнить свою наступательную миссию на любом участке будущего фронта… Границы же этого фронта, в ближайшую очередь, определяются пределами всего материка Старого Света». Вот такие были аппетиты.

Принятая конгрессом резолюция об основных задачах Коммунистического интернационала гласила: «Только насильственное свержение буржуазии, конфискация ее собственности, разрушение всего буржуазного государственного аппарата снизу доверху, парламентского, судебного, военного, административного, муниципального и пр. могут обеспечить торжество пролетарской революции». Для ее успеха международная коммунистическая партия должна быть построена «на основе железного пролетарского централизма» и «военной дисциплины».

Кроме того, конгресс принял еще весьма многословный и агрессивный манифест ко всем трудящимся всего мира с призывом «убить империализм».

Однако для эффективных действий подобной международной военно-террористической организации, кроме марксизма, беспринципного энтузиазма, нечеловеческой жестокости, резолюций, уставов и манифестов — нужны были еще и немалые деньги, а где же их было взять, если не в столице будущей всемирной пролетарской империи, где и проходил конгресс, то есть в Москве. Поэтому «было решено обратиться к Российской коммунистической партии с предложением временно взять на себя главное бремя материальных издержек по работе Исполнительного комитета Коминтерна».

Награбленные деньги тратятся легко. Последовало сразу два ответа: один от Ленина, второй — от Зиновьева.

Ленин, с несвойственной ему нежностью, писал: «Российская коммунистическая партия, разумеется, сочла долгом чести для себя пойти навстречу этому предложению Исполнительного Комитета». Ему вторил Зиновьев: «Российская коммунистическая партия считает долгом величайшей чести прийти на помощь братским партиям всем, чем она может».[14]

Получив из Москвы огромные суммы, представители «братских» партий лихо принялись за дело. Создавались фирмы и акционерные общества — липовые и настоящие, скупалась недвижимость, подкупались государственные деятели, организовывались стачки и даже акты саботажа. Как цунами, обрушились на обескровленную войной Европу всевозможные коммунистические газеты и журналы, предрекающие неизбежную гибель европейской цивилизации, порождая самые разнообразные побочные течения вроде фашизма и нацизма. Не дремал и военный отдел, создавая по всей Европе боевые «отряды пролетариата», вроде Ротфронткамлфбунда, где, помимо многих других, начинал свою карьеру будущий президент Чили Альенде. Им шили форму, закупали оружие, которое, при необходимости, можно было получить и даром в любом советском полпредстве или торгпредстве. Зрела «всеевропейская пролетарская революция».

Но как бы это ни радовало, превращение Европы в огромное поле опустошительной гражданской войны требовало заблаговременного принятия мер по размещению выкачанного из России золота где-нибудь в более безопасном месте. Швейцария и Швеция, а тем более, управляемая «мерзавцами и предателями» Германия для этой цели не годились. Особенно Швейцария, где существовал хорошо продуманный план эвакуации содержимого банковских сейфов в такие альпийские хранилища, где даже «всемирная ЧК» не нашла бы их и за сотню лет. Поэтому и было решено заранее, с соблюдением всех правил, начать перевод денег в банки Соединенных Штатов. Америка была далеко и в ближайшие планы Ленина не входила, а с ее ведущими финансистами было даже приятнее иметь дело, чем с молчаливыми швейцарскими гномами.

Беда была только в том, что по американским законам крупные вклады в банки США можно было осуществлять только при наличии широких торговых отношений с американскими фирмами, одобренных правительством. В отличие от Швейцарии, американские банки никогда не были простыми хранилищами, а были, скорее, сердцем, направляющим золото в артерии национальной экономики. Речь идет именно о том времени, когда еще не существовало ни Международного валютного фонда, ни экономических союзов, ни международных банковских систем. Швейцарские банки, в отличие от настоящего времени, не были еще подключены в мировую экономику, которой просто не существовало, и занимались, грубо говоря, простым накопительством и ростовщичеством.

Империализм только рождался, а не умирал. Именно его младенческий крик Ленин ошибочно принял за предсмертный стон и, вдохновленный этим открытием, стал радостно копать могилу империализму, в которую, в итоге, пришлось лечь самому вместе со своим бредовым «учением».

А Америка всегда была Америкой. Она не понимала Европу XIX века, а тем более Россию. Где ей было понять тот кровавый и человеконенавистнический режим, которого еще не знала за 50 веков человеческая история?! Американский посол Фрэнсис, еще в 1917 году понявший, что произошло в России, напрасно слал депеши в госдепартамент, призывая вмешаться и сбросить эту «кровавую тиранию международных гангстеров». Но президент Вильсон твердо стоял на позиции «невмешательства во внутренние дела России». В сентябре 1918 года американский консул в Москве Д. Пул официально протестовал против массовых убийств ни в чем не повинных людей. Этот протест поддержали представители нескольких нейтральных стран. Ленин через Чичерина ответил, что эти протесты «представляют собой недопустимое вмешательство во внутренние дела России», гневно обличая при этом тот террор, которому «буржуазия» в иных странах подвергает «трудящиеся массы». В октябре 1918 года Ленин послал президенту Вильсону ноту с замечательным «предложением», «чтобы в основу союза народов положена была экспроприация капиталов у капиталистов всех стран».

Но Ленин не был бы Лениным, если бы на каждое выступление, документ или послание у него не было бы выступления, документа или послания совершенно противоположного содержания, что свидетельствует скорее о прогрессирующей шизофрении, чем о «гениальной гибкости». Недаром историки уже скоро 75 лет лупят друг друга, как дубинами, ленинскими цитатами, пытаясь выяснить, какая из них лучше всего отражает «гениальные замыслы вождя мирового пролетариата».

Почти сразу вслед за этой нелепой нотой президенту Вильсону отправляется льстивое послание, преисполненное миролюбия и дружелюбия. Нота уверяла Вильсона, что «большинство пунктов Вашей мирной программы входит в более далеко идущую и обширную программу русских рабочих и крестьян», что «так называемый „красный террор“, который за границей грубо преувеличивается и не понимается», был «прямым результатом и последствием вторжения союзников на русскую территорию, и что продолжение борьбы и „интервенция“ могут инспирировать „полное истребление русской буржуазии отчаявшимися массами“».

Нота подчеркивала, что «рабочие и крестьяне России не желают ничего, кроме своего собственного счастья и международного братства, не представляющего угрозы для других наций». Президент Вильсон проектировал созыв мирной конференции на острове Принкипо в Мраморном море, где надеялся, не зная, с кем имеет дело, посадить большевиков за стол переговоров с «белыми», чтобы те пришли хоть к какому-то соглашению. Ничего, конечно, не вышло. Тогда президент решил получить информацию «из первых рук» о том, что, собственно, происходит в России, и откомандировал в Москву из Парижа сотрудника госдепартамента Уильяма Буллита, которому было поручено «войти в непосредственный контакт с большевистскими вождями с тем, чтобы представить в Госдепартамент подробный доклад о политическом и экономическом положении в России».

В марте 1919 года Буллит прибыл в Москву, где пробыл неделю. Попивая «Мартини» и закусывая «превосходным русским шоколадом», несколько килограммов которого вместе с двумя шкурками горностая он прихватил с собой в Америку, Буллит имел «продолжительные и приятные беседы» с Лениным, Чичериным и Литвиновым, нашел их «интеллигентнейшими, цивилизованными людьми в лучшем смысле этого слова». А потому в своем докладе в Госдепартамент он доверчиво повторял рассказанные ему «под шоколад» басни: коммунистическая партия сильна политически и морально. В Петрограде и Москве царит полный порядок. Никакого террора нет. О голоде вообще говорить смешно. (Еще бы!). В области образования достигнуты большие успехи. У госсекретаря Лансинга хватило ума сразу отправить этот бред в архив, а Буллита — на пенсию.

Как раз в это же время, когда Буллит попивал «Мартини» с Лениным, слушая его сказки, в Нью-Йорке, как театральный черт из люка, появился некий Л. Мартене — одна из наиболее темных личностей среди ленинского окружения, член партии с 1893 года. Нисколько не смущаясь тем, что между Соединенными Штатами и РСФСР нет никаких дипломатических отношений, Мартене объявил себя «представителем РСФСР в США», купил дом, открыл там свое бюро и послал в государственный департамент обширный меморандум, где разъяснял положение в России и сущность своей миссии. Отметив, что советское правительство «является правительством, контролируемым и ответственным перед всеми слоями населения, которые хотят заниматься полезным трудом», что «90 % взрослого население России обладает всеми политическими и гражданскими правами, непосредственно участвуя в управлении „обществом“», Мартене, в резюме своего меморандума, открыто объявляет об истинной цели своего появления в США: «Российское правительство готово немедленно разместить в банках Америки золото на сумму в 200 миллионов долларов для оплаты стоимости первых закупок».

200 миллионов долларов в качестве первого вклада, чтобы не нарушать федерального закона Соединеных Штатов и закрепиться в их банковской системе.

По закону, «крупным иностранным вкладом» является сумма в 5 миллионов долларов, а тут целых 200! (Примерно 4 миллиарда по нынешнему курсу доллара). В Госдепартаменте не поверили, долго отмалчивались, а затем опубликовали сообщение, где подчеркивалось, что правительство США не признает «так называемого советского правительства» и рекомендует «крайнюю осторожность» в обращении с теми, кто выдает себя за представителей «большевистского правительства».

Другими словами, делайте ребята, что хотите, но имейте в виду, что эти парни из Москвы могут оказаться большими мошенниками. Тем более, что правительство США продолжало признавать представительством России русского посла Б. Бахметьева, назначенного на этот пост еще Временным правительством.

Но такими методами самозваного ленинского полпреда было не смутить.

Людвиг Карл Мартенс — немец по происхождению и по подданству — видел и не такое. Еще до революции его дважды арестовывали и высылали в Германию за попытки организовать беспорядки на русских заводах. Подозревался в шпионаже.

Вернулся с Лениным в Россию в апреле 1917 года, продолжая осуществлять связь со своими соотечественниками. Под горячую руку был арестован и чуть было не расстрелян в январе 1919 года, когда обнаружилось «предательство» немецких социалистов. Освобожден по указанию Ленина как «совершенно надежный товарищ».

Невзирая на свое нелегальное положение, Мартенс начинает вести обширные переговоры с американскими банками и фирмами, размещая в них деньги и заказы примерно на 8 миллиардов долларов. Москва торопит. 27 мая 1919 года Мартенс получает телеграмму за подписью Литвинова, руководящего подобной же операцией в Англии: «Через всю нашу внешнюю политику за последний год красной нитью проходит стремление к сближению с Америкой… Мы не упускали случая отмечать наше особенное желание войти в контакт с Америкой… Мы готовы давать всяческие экономические концессии американцам преимущественно перед другими иностранцами». Делалась отчаянная попытка крепко привязать к себе Америку перед планируемым вторжением в Европу. Но пытаясь обеспечить деньгами и концессиями симпатии Соединенных Штатов, о своих интересах тоже не забывали.

Хотя Мартенс из кожи лез вон, чтобы убедить американские власти в полном миролюбии «советского» правительства и о его полном нежелании вмешиваться во внутренние дела США, полиция, произведшая обыск в здании «советского представительства», обнаружила там целые пачки листовок недвусмысленного содержания. «Рабочим Америки! — призывно вещали листовки. — Борьба рабочих против империализма — есть гражданская война, которая переходит в открытую вооруженную борьбу за власть. Коммунистический Интернационал — это генеральный штаб такой гражданской войны и мировой революции. Мы обращаемся прямо к вам, рабочие Америки, потому что ваша задача является наиболее важной задачей для мировой революции. Только ваша победа может обеспечить окончательную победу мировой революции.

Ниспровержение американского империализма — самого сильного и самого свирепого во всем мире, последнего оплота интернационального капитализма — рабочими Соединенных Штатов и Латинской Америки будет решающим фазисом мировой революции. Это является вашей и, вместе с тем, нашей задачей!»

Мартенс был выслан из США. Картотека агентов «Коминтерна», обнаруженная при обыске, позволила американским властям арестовать 249 человек и выслать из США как «нежелательных иностранцев». Всех их погрузили на пароход и отправили в Россию. Кроме картотеки, которую Мартенс легкомысленно держал в «представительстве», убедив сам себя, что имеет, несмотря на нелегальное положение, дипломатическую неприкосновенность, которой у него никогда не было, власти США обнаружили еще и массу финансовых документов, доказывающих, что «полпред» Москвы был не более чем посредником между банками Европы и Америки.

«Похоже, — писала газета „Нью-Йорк Геральд Трибун“, — что происходящая в России большевистская революция является на самом деле гигантской финансовой операцией, цель которой — переместить огромные денежные средства из-под русского контроля под контроль европейских и американских банков.

Истинная причина подобных действий, видимо, известна только в Кремле, но уже сейчас можно сказать определенно: какие бы воинственные речи о мировой большевистской революции и неизбежном крушении капитализма не произносились мистером Лениным и K°, они, возможно, сами того не сознавая, делают все, чтобы на долгие годы обеспечить процветание и стремительный рост нашей экономики и стабильность доллара. Мистер Людвиг Мартенс был выслан из Соединенных Штатов, хотя, по справедливости, ему должен был быть поставлен памятник ничуть не меньший, чем мемориал Линкольну. (24 января 1921 года, „Самозваный посол выслан из США“)».

Пробыв почти два года в США, Мартене, по меньшей мере, одну часть своей задачи выполнил. Из нестабильной Европы в банки США было перекачано огромное количество золота, завязаны контакты с банками, а некоторые из них просто куплены, созданы совместные фирмы (конечно, через подставных лиц, используя либеральные законы США), налажен выпуск ряда газет и создано целых две коммунистические партии США (впоследствии они объединились).

А между тем, в России события развивались стремительно. Остатки Белой армии отступили в Крым, где были блокированы с суши, и их уничтожение было уже вопросом времени. Ленин имел полное право с гордостью заявить: «В настоящее время задача преодоления и подавления сопротивления в России окончена в своих главных чертах. РОССИЯ ЗАВОЕВАНА БОЛЬШЕВИКАМИ». (В сентябре 194Ггода Гитлер, выступая перед командующими группами армии, с не меньшей откровенностью определил свою позицию: «Мы не освобождаем Россию от большевистского режима. Мы ее ЗАВОЕВЫВАЕМ. А потому оккупационный режим должен быть строжайшим»).[15]

Примерно в это же время Ленин, теоретизируя в области права, писал наркому юстиции Д. Курскому: «тов. Курский! По-моему, надо расширить применение расстрела», который, по мнению вождя, должен охватывать лиц «содействующих» и «способных содействовать» (!), то есть «кого угодно».

Итак, Россия завоевана.

Что же делать дальше? Какое строить государство? Выяснилось, что никто об этом толком и не думал, поскольку завоевать Россию и не надеялся. В голову ничего не приходило, кроме старой, как мир, «социалистической» схемы Платона, разработанной 2000 лет назад, ЭЛИТА — СТРАЖА — РАБЫ. Стража стоит между элитой и рабами, у стражи есть шансы попасть в элиту или в рабы, в зависимости от служебного рвения. Для воспитания стражей необходимы мифы, рабы ничего не должны знать об элите и тому подобное. У Платона это называлось «Идеальное государство». Античный философ при этом правильно указывал, что социализм невозможно построить ни в каком другом обществе, кроме рабовладельческого…

С крестьянами уже все было ясно. Хлеб они должны отдавать бесплатно, оставляя себе только на полуголодный прокорм, а на следующий посев зерно им будет выдавать государство. «Легко сказать: хлебная монополия, — поучал Ленин, — но надо подумать, что это значит. Это значит, что все излишки хлеба принадлежат государству…, что каждый лишний пуд хлеба должен отбираться в руки государства. Надо, чтобы каждый лишний пуд хлеба был найден и привезен». Подобная продовольственная диктатура, какой бы разбойной и бесчеловечной она ни была, конечно, не являлась самоцелью, поскольку надо было кормить не только элиту и стражу, но и рабов. А рабы должны были всегда помнить, что их кормят, только пока они послушны. Поэтому просто необходимо было держать в руках весь хлеб и распределять его по своему усмотрению.

«Потому что, распределяя его, — смотрел в будущее вождь мирового пролетариата, — мы будем господствовать над всеми областями труда!». Нет, нельзя было бы отказать Ленину в гениальности, если бы все это не придумал Платон.

С крестьянами вроде разобрались. А что делать с рабочими? С тем самым пролетариатом, от имени и во имя которого действовала эта банда. Безуспешно влача полуголодное существование на своих заводах и умирая от тифа, в огне террора и гражданской войны, они ждали, когда все будет разделено поровну и, наконец, начнет осуществляться замечательный проект объединения рабочих в трудармии с подразделением на полки и батальоны со строжайшей военной дисциплиной. Авторство этого проекта отдают Троцкому, но если у Троцкого по этому поводу и были какие-то расхождения с Лениным, то только в деталях.

Троцкий предлагал в трудармиях ограничиться военной дисциплиной и военными взысканиями, но Ленин, покачивая мудрой головой, постоянно поучал: «Надо шире применять расстрелы». Иначе ничего не получится. Но не настаивал. Жизнь сама покажет его оппонентам, что прав был он, Ленин, а не они. «Волынщиков» (так на языке большевиков стали называться рабочие-забастовщики), разумеется, надо расстреливать без суда. Тут уж были согласны все. И хотя все эти задачи последовательно и беспощадно проводились в жизнь, однако считались в высшей степени второстепенными.

Россия завоевана, а теперь, как образно заявил Ленин, «пришла пора пощупать Европу штыком!».

Вторжение Красной Армии в Польшу явилось осуществлением первого этапа всемирной Революции. Равновесие европейских стран, анализировал Ленин, зиждется на хрупкой основе Версальского договора. «Еще несколько дней победоносного наступления Красной Армии, — вещал в боевом задоре вождь, — и не только Варшава будет взята (это было не так важно), но разрушен Версальский мир…». Польша — это только мост на пути Красной Армии в Европу! Через польский мост на помощь пролетариату Германии!

Командующий советскими войсками М. Тухачевский направляет знаменитое письмо Зиновьеву. Впервые выступая на ниве военной теории, будущий маршал Советского Союза пишет, что необходимо созвать генеральный штаб Коминтерна, который бы после окончательного разгрома поляков срочно разработал план вторжения в Европу. Для этого надо комплектовать Красную Армию пролетариатом всего мира, чтобы «создать себе достаточные силы для завоевания буржуазных государств всего мира».

Разгром Красной Армии под Варшавой, ее стремительное отступление (Обидно! Ведь конница Гая уже вошла в Германию!) холодным душем окатил авантюристов в Кремле. Гром двенадцатидюймовок восставшего Кронштадта стал погребальным набатом по безумным ленинским навязчивым идеям мирового господства.

Страна была охвачена огнем восстаний. 13 августа 1920 года началось знаменитое восстание Антонова, охватившее всю Тамбовскую губернию и часть смежных районов. 40 тысяч крестьян и рабочих взялись за оружие. Съезд тамбовских повстанцев объявил советскую власть низложенной и потребовал новых выборов в Учредительное собрание.

В январе 1921 года запылало восстание в Западной Сибири, охватившее 20 уездов. 60 тысяч крестьян сформировали народную армию, перерезав все коммуникации и захватив несколько городов, включая Тобольск.

Широко известное восстание Григорьева на Украине, где повстанцы имели даже собственную артиллерию и бронепоезда, имело международное значение.

Из-за него Красной Армии не удалось вторгнуться в Венгрию через Румынию и восстановить преступный режим Белы Куна. Бела Кун бежал обратно в Москву. В дальнейшем ему еще предстояло много работы в оккупированной стране.

По Ижевску прокатилась всеобщая забастовка, в ходе которой была сформирована тридцатитысячная «Ижевская Народная Армия». Причем рабочие, на удивление, выступали с чисто крестьянскими требованиями: прекратить продразверстку и конфискацию крестьянского имущества. Росла и ненадежность Красной Армии. Дезертирство и уклонение от службы в среднем составило 20 %, доходя в некоторых районах до 90 %. Только по лесам центральных губерний бродило 250 тысяч вооруженных дезертиров. Одна пехотная бригада, составленная из тульских крестьян, подняла мятеж в Белоруссии, соединилась с местными крестьянами-повстанцами, основав «Народную Республику без коммунистов, расстрелов и грабежей».

В июле 1920 года красный командир Сапожников поднял на мятеж собственную часть из 2700 красноармейцев. Восстание охватило огромные районы Поволжья и пережило самого Сапожникова. После его гибели восстание возглавил Серов, действовавший активно до января 1922 года.

В декабре 1920 года другой красный командир — Вакулин — поднял мятеж на Дону. После гибели Вакулина его преемник Попов к марту 1921 года имел под ружьем мощное кавалерийское соединение в 6000 человек. В январе 1921 года красный комбриг Маслак увел из 1-й Конной армии свою бригаду к легендарному крестьянскому вождю Нестору Махно.

И, конечно, мятеж достиг кульминации в марте 1921 года, когда восстала военно-морская база в Кронштадте, мощно загрохотав орудиями линейных кораблей. Циник Троцкий правильно заметил, что в Кронштадте «крестьянин побеседовал с Лениным, используя в качестве рупора, чтобы быть услышанным, тяжелую корабельную артиллерию».

Ленин услышал. Перепуганный, он признает 15 марта 1921 года: «Мы едва удержались у власти». Страх и инстинкт самосохранения подсказывал единственно возможный выход — НЭП.

Бухарин вспоминает: «Когда все мы, как бараны, стояли за крайний военный коммунизм, и расстрелами заставляли проклятых крестьян отдавать нам весь их хлеб, кто, как не Ленин, увидев, что мы не сегодня-завтра загремим, и негодяй Пахом отвинтит нам голову, закричал нам: „Стой! Хватит, болваны, воротите оглобли!“. И в последнюю минуту заставил нас перейти к „продналогу“, как, между прочим, и называлась изруганная мною брошюрка Ленина, в теоретическом отношении совершенно бездарная… Кто, как не Ленин, осмелился, к ужасу „чистых“ коммунистов (а, следовательно и к моему ужасу), провозгласить НЭП и тем самым спас положение всей партии?». Все свидетельствует о том, что Ленин в этот период был охвачен паникой и разочарованием. Введение НЭПа лучше любого другого доказательства говорит о том, что у ни у кого из этих преступных авантюристов никогда, ни до, ни после 1917 года, не было даже в теории плана какого-либо государственного строительства (кроме схемы Платона, по образцу которой Сталин и построил позднее свою империю). Мотивировка их действий была однозначна — разграбить и уничтожить Россию, ее народ и ее культуру. Никакого четкого и продуманного плана мировой революции также не было. Все было импровизацией на ходу.

Четкий план мирового господства будет также позднее составлен Сталиным и почти удастся, но будет сорван Гитлером и Рузвельтом.

Паника, охватившая Ленина, понявшего всю шаткость положения своей банды, нашла отражение в резком усилении террора. В Петрограде спешно, белыми нитками, шьется дело Таганцева, в котором погибнет Гумилев, хотя дело было направлено против уцелевших еще морских офицеров. Флот без офицеров существовать не может, поэтому на кораблях еще было немало комсостава, состоявшего из бывших гардемаринов, мичманов и лейтенантов. Всех их схватили чуть ли не в один день. Это была месть за Кронштадтский мятеж, в котором они не участвовали. Те, кто принимал участие, ушли по льду в Финляндию. Такова (и не только на этом примере) была чисто азиатская мстительность Ленина, который тут же объявил, что флот Советской республике не нужен и его следует заменить морскими частями ВЧК..[16]

У Ленина были все причины для самого скверного настроения. Проклятый «НЭП» озлобил все его окружение, большая часть которого вовсе не собиралась надолго задерживаться в России, а поделив добычу, исчезнуть так же неожиданно, как и появилось. Те, кто мечтал здесь поцарствовать пока это возможно, тоже были недовольны. Свобода торговли и рынка неизбежно должна была подрывать их троны. Разве не сам Ленин чуть ли не в день Кронштадтского восстания ораторствовал с трибуны X съезда, убеждая своих сообщников, что введение свободной торговли «неизбежно приведет к власти белогвардейцев, к триумфу капитализма, к полной реставрации старого режима. И я повторю: необходимо ясно осознавать эту политическую опасность».

Ленин успокаивал их, как мог, в основном рассылкой личных писем трафаретного содержания: «Мы осуществляем стратегическое отступление, которое даст нам возможность в самом ближайшем будущем начать наступление на широком фронте. Было бы большой ошибкой думать, что НЭП положил конец террору. Мы должны вскоре вернуться к террору как политическому, так и экономическому».

Обострялась болезнь мозга.[17]

Умерла Инесса Арманд — единственная женщина, которую любил Ленин. В стране начинался страшный голод, на Волге — случаи людоедства.

И, как будто всего этого было мало, пришел донос, что из Гохрана куда-то уплывают ящики с золотом. Донос написал 16 мая 1921 года знаменитый Яков Юровский, тот самый Юровский, который в июле 1918 года руководил убийством царской семьи в Екатеринбурге, а затем доставил принадлежавшие им ценности в Москву. За этот двойной «подвиг» Юровский был удостоен работы в Гохране, святая святых большевиков. Ленин немедленно вызвал Юровского и после почти трехчасовой беседы с ним узнал, что какие-то неизвестные машины вывозят из Гохрана золото чуть ли тоннами, имея приказы, подписанные управделами СНК и завизированные самим Лениным. Юровский сообщил, что приказы были якобы фальшивыми и что в этом деле были замешаны некоторые из работников Гохрана, которых арестовало ЧК и расстреляло еще в апреле.

Об этом, как выяснилось, Ленин ничего не знал. Однако и после того вывоз золота и бриллиантов продолжался. Юровский якобы санкционировал новые аресты, но тут ему стал мешать Бокий, который после скандала с великими князьями в Петрограде, был переведен в Москву и курировал Гохран в качестве сотрудника коллегии ЧК. В гневе Ленин потребовал от Бокия объяснений. Он уже хорошо знал Глеба Бокия, и как крупно тот работает. Но его нужно было время от времени хватать за руку, чтобы заставить делиться не только со своими непосредственными начальниками, но и с высшими. Интересно, что донос Юровского Ленин переслал именно Бокию и приказал доложить, что это все значит? Бокий отреагировал вяло, отделавшись телефонограммой. 23 мая он сообщил, что сведения Юровского, мягко говоря, сильно преувеличены. Что хищения действительно имели место, но были настолько мелкими, что и говорить о них не стоит. Что касается документов, о которых говорит Юровский, то все они подлинные, имеются в секретной документации и, если угодно, Ленин сам может в этом убедиться. Впрочем, уже приняты меры, чтобы мелкие хищения в Гохране довести до минимума. И вообще, как бы между прочим, замечает Бокий, кражи в Гохране при нынешнем персонале полностью прекратить невозможно, явно делая намек на Юровского.

Ленин повел себя в этом деле несколько странно. Даже не упомянув о том, что, по словам Юровского, в деле фигурируют якобы фальшивые документы с подписями его и Горбунова, он 24 мая 1921 года посылает Бокию нервное письмо: «Тов. Бокий! Получил Вашу телефонограмму, Совершенно не удовлетворен. Так нельзя. Вы должны расследовать дело детально и дать мне точные сведения, а не такой „взгляд в нечто“: „преувеличены“, „полное прекращение кражи невозможно“ (??!!). Это безобразие, а не доклад.

1) назвать мне всех ответственных лиц;

2) описать организацию дела;

3) перечислить кражи все, точно; время; сумма;

4) сколько всех работающих (…их состав? Стаж? И т. п.);

5) какие именно меры там принимаются для прекращения хищений? Точно указать меры;

6) когда был суд и расправа там (IV. 1920)? Все случаи крупных судов?

Итого наказанных? Известите меня о получении этого и сроке исполнения.

Пред. СНК В. Ульянов (Ленин)».

Не дожидаясь расследования ВЧК, Ленин 29 мая пишет секретное указание заместителю наркома финансов Альскому, недавно переведенному на этот пост с должности заведующего Учетно-распределительным отделом ЧК. Альский (он же Мальский) вполне «свой» человек, прошел школу Парвуса, прибыл с Лениным в Россию в апреле 1917 года, службу знает. Ленин шлет ему лично составленную инструкцию по укреплению порядка в Гохране, перемежая ее откровенными угрозами и намеками, которых Альский, по мнению Ленина, не может не понять: «тов. Альский! Обращаю Ваше внимание на этот доклад, представленный мне специально уполномоченным мной по соглашению с тов. Дзержинским товарищем из ВЧК. В Гохране неладно.

Обращаю Ваше самое серьезное внимание на это. Вы — в первую голову, затем весь состав членов коллегии Наркомфина и тов. Баша специально должны уделить Гохрану вдесятеро больше работы. Если в кратчайший срок дело в Гохране не будет переорганизовано так, чтобы вполне исключить возможность хищений, а вместе с тем ускорить всю работу и увеличить ее размеры, то замнарком и все члены коллегии Наркомфина будут привлечены не только к партийной, но и к уголовной ответственности. От промедления с работой Гохрана (зимой работать трудно, до зимы надо много[18] сделать), от хищений в нем Республика несет гигантские потери, ибо именно теперь, в трудные дни, нам нужно быстро получить максимум ценностей для товарообмена с заграницей» (Запомните эти слова, к ним мы еще вернемся. — И. Б.). «Необходимо:

1) организовать правильные и частые совещания с Бокием для быстрейшей реорганизации Гохрана;

2) охрану и надзор довести до совершенства (особые загородки, шкафы или загородки для переодевания; внезапные обыски; системы двойных и тройных внезапных проверок по всем правилам уголовно-розыскного искусства и т. д., и т. д. и т. п.);

3) привлечь в случае надобности, десятки и сотни ответственных и безусловно честных коммунистов Москвы для участия (скажем 1 раз в месяц или в 2 месяца) во внезапных дневных и ночных ревизиях. Инструкция и работающим, и ревизорам должна быть архидетальна;

4) все без изъятия члены коллегии Наркомфина обязаны не менее одного раза в месяц внезапно, днем и ночью, лично производить ревизию Гохрана на месте работы и везде, где могут быть хищения. Замнаркома обязан вести лично секретный журнал этих ревизий.

Ввиду секретного характера этой бумаги, прошу Вас вернуть немедленно мне ее, с тем, чтобы здесь же расписались лично все члены коллегии Наркомфина.

29. V. Пред. СНК В. Ульянов (Ленин).

(Р S. Если Чуцкаев еще не уехал, пусть и он прочтет: на нем вины не мало!)»

О каких гигантских потерях говорит в этом документе Ленин, специально подчеркивая это слово? Неужели хищение мелких служащих (грузчиков, оценщиков, сортировщиков) могли вызвать «гигантские» потери в Гохране, где все лица технического персонала работали под ежеминутным страхом ареста и последующего расстрела без суда? Какие еще нужны были проверки, когда практически все работающие в Гохране были сотрудниками ВЧК? И, наконец, какой товарообмен тогда велся с заграницей, о котором упомянул Ленин, намекая Альскому, что для этого понадобится максимум ценностей? Ответы на эти вопросы, как бы интригующе они ни выглядели, лежат почти на поверхности.

Еще в октябре 1920 года, почувствовав себя более-менее уверенно, Ленин подписал декрет (26 октября) «О продаже антикварных ценностей за границу», имея в виду легализировать, насколько это возможно, перемещение за рубеж национального достояния России, поскольку проводимые до этого тайные операции были, в известной степени, рискованными и требовали немалых расходов. В Европу была послана так называемая «экспертная комиссия», возглавляемая Ракитским — человеком «архинадежным».

В Париже, Лондоне и Флоренции были организованы первые аукционы, вызвавшие сенсацию и страшный скандал, так как многие знали владельцев выставленных на аукцион вещей. Знали также, что бывшие их владельцы расстреляны или пропали без вести. Однако никто не мог предъявить никаких документов, необходимых для демократического суда, доказывающих незаконность продажи антиквариата. Аукционы, благодаря низким ценам и уникальности выставленных на них предметов, имели большой успех, суля фантастические барыши. Сотни фирм ринулись к ленинским «экспертам», предлагая сотрудничество в разбое. К этому времени количество конфискованных ценностей в России измерялось тысячами тонн, а часто и кубометрами. На что сразу обратили внимание все участвующие в «легальных» сделках (и о чем поначалу с удивлением писали европейские газеты), это то обстоятельство, что деньги, вырученные на аукционах, советские эксперты просияй переводить не в Россию, а на счета в банках Европы и Америки. Некоторые эксперты брали вырученные суммы наличными, набивая чемоданы купюрами. Дело принимало всемирный размах.

К этому времени вполне оформилось «Зазеркалье» ленинской номенклатуры, которая сразу же показала свою беспредельную распущенность и жадность. Члены ленинского ЦК жили, как правило, в старинных особняках, проявив болезненную слабость к дорогой мебели, столовому золоту и серебру, драгоценным сервизам и коврам, а также к картинам старых мастеров в массивных золотых рамах.

Шинели и косоворотки были у них чем-то вроде спецодежды. В особняках даже был сохранен старый вымуштрованный штат прислуги, дворецкие и повара. В подмосковном Юсуповском особняке, где обосновался Троцкий, сохранились даже юные адъютанты из бывших корнетов, лихо берущие под козырек, щелкающие каблуками и умевшие почтительно склонять голову с безукоризненным старорежимным пробором.

Ленин, хотя и посмеивался, но никак всему этому не препятствовал, поскольку и сам ушел не очень далеко. Ежедневно подписывая разнарядки и требования для столовой ЦК и для различных кремлевских служб, он внимательно следил за ассортиментом продуктов, куда обязательно входили три сорта паюсной икры, разнообразные сорта мяса, колбас, сыров, деликатесных рыб, особенно любимые им соленые огурчики, маринованные и соленые (когда не было свежих), грибы и три сорта кофе. Ленин был гурман, и в разгар небывалого голода, уносящего в день десятки тысяч человек, мог выговаривать Горбунову, что «икра вчера имела странный запашок», «грибы были в безобразном маринаде» и что «неплохо бы повара посадить на недельку в тюрьму». Имение великого князя Сергея Александровича в подмосковной деревне Горки перешло к Ленину.

Все население деревни было выселено. В опустевших домах жили охранники-интернационалисты, которых обобщенно ныне называют почему-то «латышскими стрелками», хотя латышей там было всего около 20 человек.[19]

Подобная жизнь, конечно, очень нравилась, и расставаться с ней не хотелось. Поэтому, зная о ленинском первоначальном плане перевода всех ценностей за границу во имя «мировой революции» и последующем бегстве, номенклатура постоянно давила на вождя, что для бегства нет никаких оснований. Надо продолжать строить «социализм» в России по прекрасно отработанной методике: конфискации и расстрелы. Ленин неизменно соглашался, громогласно уверяя еще в марте 1921 года своих сообщников, что не будет никаких послаблений и изменений в доктринах и политике партии.

Объявление НЭПа, то есть перевод страны на рельсы более или менее цивилизованной жизни, был многими воспринят как капитуляция, предательство и сигнал «подготовиться к бегству». Как ни пытался Ленин доказать обратное, все уже очень хорошо знали его беспринципность, азиатскую хитрость и коварство. По лабиринтам ЧК шипящей змеей поползло «мнение»: «Ильича надо убрать». ВЧК начала операцию по вывозу ценностей Гохрана в свои секретные хранилища. Другими словами, те, кто хотел остаться, брали свою долю у тех, кто хотел бежать. Однако власть Ленина была еще достаточно сильна, да и в самих ЧК и ЦК не было единства, в результате чего и последовал донос Юровского, вызвавший столь бурную реакцию у Ленина. Глеб Бокий, как ему и было приказано, начал следствие. Сразу же был арестован и обвинен в хищениях оценщик Гохрана Яков Шелехес — друг Юровского, который до революции, как и Шелехес, был ювелиром и часовщиком. Из Шелехеса быстро начали выколачивать нужные показания. Юровский кинулся к Ленину, и Ленин сразу же попытался вытащить Шелехеса из лап ЧК. 8 августа 1921 года он шлет секретную записку Уншлихту — заместителю Дзержинского и непосредственному начальнику Бокия: «В ВЧК, тов. Уншлихту. Прошу сообщить о причинах ареста гр. Шелехеса Якова Савельевича и возможно ли его освобождение до суда на поруки партийных товарищей или переводе из мест заключения ВЧК в Бутырскую тюрьму.

Председатель СНК В. Ульянов (Ленин)».

Ну, уж теперь — дудки! Арест Шелехеса вызвал настоящий переполох в рядах большевиков-ленинцев. Но ВЧК, возможно, впервые с момента своего создания, сделала вид, что не слышит воплей перепуганных вождей. На ленинской записке Уншлихт начертал резолюцию: «тов. Бокий, пришлите мне срочно справку». На этой же записке Бокий написал Ленину целое послание.

Напоминая Ленину, что тот сам приказал начать следствие, Бокий выражал недоумение, почему же Ленин сейчас, когда виновник хищений изобличен, арестован и называет сообщников, оказывает на него, Бокия, столь неприкрытое давление с тем, чтобы вывести Шелехеса из-под удара. О Шелехесе, раздраженно подчеркнул Бокий, его запрашивают по десять раз в день, мешая работать.

Может быть, откровенно издеваясь, спрашивал Бокий, между Лениным и Шелехесом существуют какие-то не известные ему, Бокию, отношения, что Ленин так горячо за него ходатайствует и хлопочет? В конце письма Бокий убедительно просит Ленина разрешить ему не обращать внимания на всякие ходатайства и давления по делу о Гохране, отвечая Ленину и по существу: «Освобождение до суда, по ходу следствия, не нахожу возможным».

Ленин приходит в бешенства, пытаясь воздействовать на обнаглевших исполнителей через самого председателя ВЧК Феликса Дзержинского. Но Дзержинский и Бокий — это старая и закаленная команда. Выпускник иезуитского колледжа, отлично понимая, чего от него хотят, тем не менее, пьет из Ленина кровь: «Но вы же сами приказали, Владимир Ильич… И почему вы так уверены, что этот Шелехес невиновен?» Получив от Дзержинского заверения, что показания Шелехеса умрут (вместе с ним) в ЧК, Ленин понимает, что сообщника не спасти, что ЧК уже давно собирает материалы на него самого. В смятении он пишет ответ Бокию, пытаясь, не очень удачно, объяснить свое участие в ходатайствах за Шелехеса:

«9 августа 1921 года.

Тов. Бокий!

В письме о Шелехесе (Якове Савельевиче) Вы говорите: „за него хлопочут вплоть до Ленина“ и просите разрешить Вам не обращать никакого внимания на всякие ходатайства и давления по делу о Гохране.

Не могу разрешить этого.

Запрос, посланный мной не есть ни „хлопоты“, ни „давление“, ни „ходатайство“.

Я обязан запросить, раз мне указывают на сомнения в правильности.

Вы обязаны мне по существу ответить: доводы или улики серьезны, такие-то. Я против „освобождения“, против „смягчения“ и т. д. и т. п. Так именно по существу Вы мне и должны ответить.

Ходатайства и „хлопоты“ Можете отклонить; „давление“ есть незаконное действие. Но, повторяю, Ваше смешение запроса от Председателя СНК с ходатайством, хлопотами и давлением ошибочно.

Пред. СНК В. Ульянов (Ленин)».

Ну, хорошо, хорошо. Извините, Владимир Ильич. Мы вовсе не собираемся вас подводить. Только и вы, пожалуйста, тоже не лезьте в наши Дела. Ведь вы хорошо знаете, в чем дело. Разве не вы еще в апреле 1921 года прислали нам следующую записку:

«Совершенно секретно.

Т. Уншлихту и Бокию!

Это безобразие, а не работа! Так работать нельзя. Полюбуетесь, что там пишут. Немедленно найдите, если потребуется, вместе с Наркомфином и тов. Баша утечку.

Ввиду секретности бумаги, прошу немедленно мне вернуть ее вместе с прилагаемым и вашим мнением.

Пред. СНК Ленин».

«Прилагаемым» была вырезка из газеты «Нью-Йорк Таймс» с уже сделанным (лично Лениным, судя по почерку, переводом): «Целью „рабочих“ лидеров большевистской России, видимо, является маниакальное желание стать вторыми Гарун-аль-Рашидами с той лишь разницей, что легендарный калиф держал свои сокровища в подвалах принадлежащего ему дворца в Багдаде, в то время как большевики, напротив, предпочитают хранить свои богатства в банках Европы и Америки. Только за минувший год, как нам стало известно, на счет большевистских лидеров поступило:

От Троцкого — 11 миллионов долларов в один только банк США и 90 миллионов швейц. франков в Швейцарский банк.

От Зиновьева — 80 миллионов швейц. франков в Швейцарский банк.

От Урицкого — 85 миллионов швейц. франков в Швейцарский банк.

От Дзержинского — 80 миллионов швейц. франков.

От Ганецкого — 60 миллионов швейц. франков и 10 миллионов долларов США.

От Ленина — 75 миллионов швейц. франков.

Кажется, что „мировую революцию“ правильнее было назвать „мировой финансовой революцией“, вся идея которой заключается в том, чтобы собрать на лицевых счетах двух десятков человек все деньги мира. Из всего этого мы, однако, делаем скверный вывод о том, что Швейцарский банк все-таки выглядел с точки зрения большевиков гораздо более надежным, нежели американские банки. Даже покойный Урицкий продолжает держать свои деньги там. Не следует ли из этого, что нам необходимо пересмотреть свою финансовую политику под углом ее большей федерализации?»

Следствие началось лихо. В Москве по обвинению в шпионаже была арестована американская корреспондентка агентства «Ассошиэйтед Пресс» Маргарита Гаррисон, а несколько позднее — американский журналист Адольф Карм, прибывший в Москву в качестве делегата на III Конгресс Коминтерна от Американской социалистической рабочей партии. Было схвачено еще несколько американских граждан. Всем им предъявили стандартное обвинение в сборе разведывательной информации военного и политического характера. «Нью-Йорк Таймс» — американская газета, значит, и отвечать должны американцы.

Несмотря на железную логику подобного утверждения, у Ленина все-таки появилась мысль, что в данном случае ВЧК ищет не «утечку», а просто таким нехитрым способом старается сорвать его предстоящие переговоры с американским сенатором Френсом, инженером Вандербильдом, которого Ленин, кстати, по справке ВЧК, ошибочно считал миллиардером Вандербильдом, и дельцом Хаммером. В гениальной голове вождя возникла мысль продать и русские недра, и он начал усиленно пропагандировать свою идею о «концессиях».

Американцы, которые всегда делали все возможное, чтобы выручить своих граждан, попавших в тюрьму за границей, больше говорили с Лениным об освобождении Гаррисон и Карма, чем о сути дела, хотя эта «суть» была для них крайне интересна и фантастически выгодна. Оказалось, что Маргарита Гаррисон является сестрой губернатора штата Мэриленд, а ведущий переговоры Франс — сенатором от этого штата. Все это заставило Ленина взять следствие под свой личный контроль и быстро убедиться, что чекисты гонят «туфту». Американцев освободили, и Ленину стало ясно, что разыскиваемая «утечка» идет из недр самого ЧК. Теперь в качестве «утечки» ему подсовывали Шелехеса.

Золото и власть уплывали из рук Ильича. Партия и ее боевой отряд ВЧК, обтекая Ленина, зримо раскололись на два лагеря, группируясь вокруг двух мощных фигур — Троцкого и набирающего силу Сталина, олицетворявших две противоположные тенденции: сбежать с добычей и остаться, чтобы строить социалистическое государство, из которого выжаты далеко еще не все возможности. Противников объединяло только одно: резкое неприятие НЭПа.

Ленин все это прекрасно видел и делал постоянные попытки если не примирить, то, по крайней мере, снова объединить враждующие кланы вокруг себя. Но дело Шелехеса явно выбило вождя из колеи. Он нервничает, требует, чтобы ему прислали протоколы допросов, но ЧК явно не спешит выполнять указания вождя.

Ленин теряет терпение и 19 августа шлет Уншлихту следующее послание:

«19. VIII.

Совершено секретно.

Тов. Уншлихт!

Прошу Вас поручить кому следует представить мне:

1) точные справки, каковы улики и

2) копию допроса или допросов по делу… Шелехеса. Я уже об этом писал.

Поставьте кому следует на вид, чтобы не опаздывали впредь.

С ком. приветом Ленин».

Но золото продолжает уплывать двумя путями: за границу и в тайные хранилища ВЧК, Обе стороны делают все возможное, чтобы разоблачить друг друга, организовывая утечку в западную прессу.

Газета «Нью-Йорк Таймс» в номере от 23 августа 1921 года пишет: «Банк „Кун, Лейба и K°“, субсидировавший через свои немецкие филиалы переворот в России 1917 года, не остался внакладе от своих благодарных клиентов. Только за первое полугодие текущего года банк получил от Советов золота на сумму 102 миллиона 290 тысяч долларов. Вожди революции продолжают увеличивать вклады на своих счетах в банках США. Так, счет Троцкого всего в двух американских банках за последнее время возрос до 80 миллионов долларов.

Что касается самого Ленина, то он упорно продолжает хранить свои „сбережения“ в Швейцарском банке, несмотря на более высокий процент годовых на нашем свободном континенте».

В октябре 1921 года Шелехеса расстреляли. Судила «бедного ювелира» Военная коллегия Верховного трибунала при ВЦИК, как будто он был одним из вождей революции или классик марксизма.

Но Ленин пытается продолжать борьбу. 18 ноября 1921 года он шлет приказ в ВЧК, МЧК и Наркомфин: «В целях сосредоточения в одном месте всех ценностей, хранящихся в настоящее время в различных государственных учреждениях, предлагаю в трехдневный срок со времени получения сего сдать в Гохран все ценные вещи, находящиеся ныне в распоряжении ВЧК.

Председатель Совета Народных Комиссаров

В. Ульянов (Ленин)».

Никто не реагирует. Более того, к Ленину перестает поступать информация из Гохрана, которую заменяют лозунги типа «Гохрану — ударный труд». Дескать, Владимир Ильич, занимайтесь своим НЭПом, а мы вам больше не доверяем. Мы тоже хотим быть в доле.

2 декабря 1921 года Ленин посылает своего верного Горбунова с секретной миссией в ВЧК к самому Менжинскому. Горбунов вручает ему записку от Ленина:

«Совершенно секретно.

Прошу прислать мне секретно, через тов. Горбунова, доклад о том, в каком положении находится дело в Гохране. Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин)».

«В Гохране все идет по-ударному», — отвечает Менжинский и, сославшись на дела, выпроваживает Горбунова.

Логика действий подсказывает Ленину, что объединить сообщников вокруг себя он может только одним способом — поднять их на новый массовый разбой.

В стране продолжал свирепствовать страшный голод, охвативший огромные районы Поволжья и Украины. Примерно над 20 миллионами людей, включая и детей, нависла угроза голодной смерти. Практически никакой помощи правительство в Кремле им не оказывало, ссылаясь на безденежье.

«У нас нет денег!», — не уставал повторять Ленин и с трибун, и в частных беседах с Алексеем Максимовичем Горьким и американскими бизнесменами. Денег нет, а голодные бунты беспощадно подавляются массовыми расстрелами. В июне 1921 года объявили забастовку голодные железнодорожники Екатеринослава. Толпу рабочих-пролетариев расстреляли пулеметным огнем. На месте было схвачено 240 человек. Из Них 53 были немедленно расстреляны на берегу Днепра и сброшены в воду. Остальных потребовала на расправу Всеукраинская ЧК в Харькове, где тогда находилась столица Украины. Части особого назначения врываются в голодающие деревни, расстреливая всех поголовно и оформляя потом документы, что в деревне имел место «эсеро-меньшевистский заговор». По стране толпами бродят миллионы бездомных и голодных детей, потерявшие родителей во время большевистской мясорубки.

Голод распространяется, охватывая все новые территории с 35 миллионами потенциальных жертв.

А у элеваторов Петрограда, Одессы и Николаева грузятся зерном пароходы иностранных компаний, увозящие хлеб за границу в обмен на золото. Ленин зондирует почву на иностранных биржах о возможности продажи только одного русского леса на миллиард золотых рублей. Американские «концессионеры» выясняют с вождем подробности купли русских недр. Выясняются даже мелкие детали: сколько нужно платить русским рабочим на шахтах, рудниках и приисках? Американцы предлагают платить по полтора доллара в день. Ленин приходит в ужас. Ни в коем случае! Ни цента! Мы сами заплатим! Вы, господа, не беспокойтесь. Американцы чувствуют какой-то подвох. Там, где денег никаких не берут, явно пахнет каким-то мошенничеством, А страна продолжает вымирать от голода. Гениальное предвиденье Ленина о «хлебной монополии» дает самые блестящие результаты. Создается возможность полностью выморить голодом основу мелкобуржуазной идеологии — крестьянство. Это даже эффективнее расстрелов. Обезумевшие от голода толпы штурмуют хлебные склады. С вышек без предупреждения бьют пулеметы, расстреливая всех без всякой пощады. Всего через несколько лет этот гениальный метод будет повторен Сталиным, но с гораздо большей эффективностью.

Размах и последствия голода 20-х годов по некоторым параметрам даже хуже предстоявшего искусственного голода 1932–1933 годов. Однако разница, и весьма существенная, была. Если голод 1932–1933 годов полностью скрывался от мира, то «ленинский» голод, наоборот, всячески рекламировался в большевистской печати, которая, подчеркивая полную беспомощность правительства, взывала к гуманитарной помощи с Запада. Хотя партия не собиралась тратить из своих фантастических богатств ни копейки, ее отдельные представители, демонстрируя низкую классовую сознательность, пытались добиться открытия складов с продовольствием и золотых кладовых для помощи вымирающей России. Старый друг Ленина Владимир Бонч-Бруевич, так и не усвоивший «ленинской науки», пытался убедить кремлевских властителей пожертвовать какой-то частью добычи в пользу народа. Если мы — государство, убеждал он (что с него взять: сын царского сановника, брат царского генерала), то и конфискованная собственность ныне является государственной и, следовательно, должна и может быть использована для народа. Ему терпеливо разъясняли, что у государства нет денег, а те ценности, которые он имеет в виду, являются «золотом партии», принадлежат партии и только партии, являясь стратегическим оружием будущей борьбы труда и капитала. Нет, не понимал, хотели было посадить, чтобы стал понятливее, но Ленин вступился за старого друга («Я сам решаю, кто „буржуй“!»). Выгнали на «научную работу»…

Горький — «буревестник революции» с подрезанными и ощипанными крыльями — пробился к Ленину, взывая о помощи голодающим. «У нас нет денег помочь голодающим, — отрезал Ленин. — В наследство от буржуазии мы получили разорение, нужду, обнищание!». Но разрешил Горькому собрать комитет помощи голодающим из недорезанных интеллигентов и попросить помощи с Запада.

Конечно, первой откликнулась Америка, уже создавшая к тому времени гуманитарную Администрацию Помощи (АРА) и оказывавшая помощь послевоенной Европе. В декабре 1921 года конгресс Соединенных Штатов выделил на помощь голодающей России 20 миллионов, а граждане США были призваны жертвовать для голодной России личные средства. Всего же в распоряжение АРА, возглавляемой будущим президентом США Гувером, было передано правительством и от частных лиц 45 миллионов долларов. К делу подключились и другие международные организации, которые, строго следя через своих представителей за распределением помощи, спасли от голодной смерти 22 миллиона 700 тысяч человек, израсходовав, в общей сложности, 137 миллионов долларов.

Чекисты, чтобы отвлечь внимание Ленина от собственных делишек, подсовывали вождю мирового пролетариата тонны всевозможной «липы»,[20] где утверждалось, что АРА — военно-шпионская организация, ставящая перед собой единственную задачу — свержение большевистского строя. «Находящееся в Барановичах объединение Американского Красного Креста по оказанию помощи голодающим, — докладывал Ленину Уншлихт, — снабжает прибывающих с советской территории бандитов обмундированием, продовольствием и оружием и направляет их на Украину».

Газета «Правда» с удовольствием писала (23.04.1922 год), что агентурой АРА был подожжен элеватор в. Николаевском порту.

В пространном докладе на имя Ленина от 6 сентября 1921 года Уншлихт писал, что «директором АРА в Советской России является полковник У. Н. Хаскель, его секретарем — бывший американский консул в Петрограде, разведчик Д. Лерс, а его помощником — разведчик М. Филипп». Целью их разведывательной деятельности, помимо сбора военной и политической информации, является «изображение ярких страданий, переносимых русским народом». Американцам мешали работать, не допускали их в наиболее пораженные голодом районы, а уж о «горьковском» комитете помощи голодающим и говорить нечего. Всех арестовали и сорганизовали дело, где члены комитета обвинялись в связях с иностранными разведками, белогвардейской эмиграцией и даже со штабом повстанца Антонова. Только резкий демарш правительства США и личное вмешательство Гувера спасло членов «горьковского» комитета от расстрела, замененного высылкой за границу, куда заранее выехал сам Алексей Максимович.

Память об АРА сохранена на страницах Большой Советской Энциклопедии, где говорится, что АРА использовала своих сотрудников «для шпионской деятельности и поддержки контрреволюционных элементов. Контрреволюционная деятельность АРА вызывала энергичные протесты трудящихся масс». Вот такие мы гордые!

То, что у Ленина не хватило духу довести прекрасно задуманную операцию «Голод» до конца (умерло от голода «всего» 6 миллионов человек), еще раз подтвердило мрачные опасения его сообщников, что Ильич, как вождь мирового пролетариата, больше не годится. Каково же было удивление всех, и справа, и слева, когда Ленин снова блеснул своим неувядающим гением. Видя полное бездействие «советского правительства» в борьбе с эпидемией голода, не выдержала Русская Православная Церковь, возглавляемая патриархом Тихоном.

Начиная с 1917 года, когда «интернационалисты», охваченные золотой лихорадкой, начали вскрывать императорские гробницы, царские усыпальницы, кладбищенские склепы и даже мавзолеи святых старцев, отношения церкви с новой властью стали открыто враждебными. Ленин с первого дня начал открытую атаку на православную церковь, издав ряд декретов о лишении церкви статуса «государственной», о конфискации церковных и монастырских земель, о запрещении церкви какой-либо другой деятельности, кроме «отправления культа».

Однако, до поры до времени, пока шла открытая вооруженная борьба с «белыми», Ленину пришлось сдерживать и свои порывы, и своих людей. Церковь пользовалась огромным авторитетом у большинства русского народа, и этот авторитет тяжелой гирей мог упасть на колеблющиеся весы противостояния в гражданской войне. Правда, и тогда расстреливали священников, грабили и сжигали церкви и соборы, но все это носило бессистемный характер, хотя Ленин ни на секунду не забывал о самом главном. За более чем 900 лет своего существования церковь накопила несметные богатства. Цари и императоры, аристократы и богатые купцы жертвовали церкви огромные суммы и ценности, одевали иконы в золотые и серебряные оклады, украшенные сверкающей россыпью драгоценных камней. Священные книги заковывались в золотые переплеты.

Драгоценная церковная утварь, выполненная искуснейшими ювелирами целых поколений, составляла гордость храмов, лавр, монастырей и их прихожан.

Церковь вела большую общественную работу, строила бесплатные больницы, приюты, богадельни, дома призрения, школы, училища и многое другое.

Христианская нравственность в дореволюционной России была не пустыми словами: бытовое убийство к началу XX века стало такой редкостью, что если оно происходило в каком-нибудь маленьком уездном городке, о нем с удивлением писали все столичные газеты.

Церковь понимала, что в данной обстановке ей надо вести себя тихо и незаметно, но не выдержала, видя, что «рабоче-крестьянское правительство» с хладнокровием Нерона взирает на голодное вымирание рабочих и крестьян.

Патриарх Тихон направил Ленину письмо, где предложил передать часть церковных ценностей для закупки хлеба в помощь голодающим. Не будем говорить о некоторой наивности Патриарха, полагавшего, что правительство, даже приняв эту помощь, использует ее для нужд голодающих.

Ленин пришел в сильное возбуждение. Письмо Патриарха он воспринял как возмутительный вызов, сделанный церковью. В извращенном мозгу вождя не было места для понимания благородных и жертвенных порывов. Любое действие он оценивал только с точки зрения беспощадного политического фехтования насмерть. Вызов был очевиден. Правительство бездействует, а потому церковь, чтобы «унизить нас, подчеркнуть свое влияние» вылезает с подобными предложениями. Она как бы нас контролирует и укоряет. Но не выйдет, хитрые попы! Не выйдет! Мы пойдем другим путем!

Спешно собрав Политбюро, Ленин зачитал послание Патриарха и заявил, что настало время покончить с церковниками. Необходимо обвинить церковь в нежелании поступиться своими богатствами для помощи голодающим, что принуждает советское правительство конфисковать все церковные ценности.

Политбюро было в восторге. Тем более, что Ленин подчеркнул цель предстоящего мероприятия: пополнить партийный фонд огромной суммой «в несколько сотен миллионов золотых рублей (а, может быть, и нескольких миллиардов)». Никто не знал точной суммы, что создавало дополнительный азарт, столь необходимый для решительных действий.

Пока Патриарх Тихон ожидал ответа от советского правительства на свое благородное предложение. Ленин 23 февраля 1922 года подписал декрет «Об изъятии церковных ценностей в пользу голодающих». Этот шаг восхитил всех, уже было разочаровавшихся в Ильиче, даже Сталина. Работа предстояла «адова».

По стране насчитывалось около 80 тысяч христианских церквей, главным образом, православных. Отряды ГПУ (так теперь называлась ВЧК) ринулись к воротам храмов и монастырей. Верующие пытались своими телами защитить драгоценные святыни. Нападавшие без каких-либо колебаний открывали огонь. С икон срывались драгоценные оклады, золотая и серебряная утварь, включая дароносицы и паникадила XV–XVII веков, литые золотые кресты времени Иоанна Грозного и первых Романовых складывались в ящики и мешки. Выковыривались драгоценные камни, срывались переплеты с библий, конфисковывались все найденные золотые и серебряные монеты. Пылали костры из древних икон, горели рукописные инкунабулы, Библии XIII века, крушились алтари.

Но это было только начало, Опомнившись от шока, вызванного ленинским декретом, патриарх Тихон обратился с воззванием ко всем «верующим чадам Российской Православной церкви» (28 февраля): «С точки зрения церкви, подобный акт является актом святотатства. Мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольные пожертвования, освященных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами вселенской церкви и карается ею как святотатство». Воззвание святейшего патриарха объявлялось с амвонов церквей, передавалось из уст в уста, расклеивалось на стенах домов, призывая народ к сопротивлению. По всех стране у храмов происходили настоящие побоища. Но безоружные верующие не могли оказать какого-либо организованного сопротивления вооруженным до зубов «чоновцам». Во многих местах толпу просто рассеивали пулеметами, а арестованных расстреливали в тот же день.

Понимая, однако, сколь велик авторитет церкви среди простых русских людей и побаиваясь всенародного восстания, власти, как всегда, прибегали к лицемерным и лживым призывам, апеллируя к «народу» и «трудящимся массам». 28 марта 1922 года было опубликовано правительственное сообщение: «Правительству чужда мысль о каких бы то ни было преследованиях против верующих и против церкви… Ценности созданы трудом народа и принадлежат народу. Совершение религиозных обрядов не потерпит никакого ущерба от замены драгоценных предметов другими, более простыми. На драгоценности же возможно купить достаточное количество хлеба, семян, рабочего скота и орудий, чтобы спасти не только жизнь, но и хозяйство крестьян Поволжья и всех других голодающих мест Советской Федерации… Только клика князей церкви, привыкших к роскоши, золоту, шелкам и драгоценным камням, не хочет отдавать эти сокровища на дело спасения миллионов погибающих. В жадном стремлении удержать в своих руках ценности любой ценой церковная привилегированная клика не останавливается перед преступными заговорами и провокацией открытых мятежей. Сохраняя по-прежнему полное внимание и терпимость к верующим, Советское правительство не потерпит, однако, ни единого часа, чтобы привилегированные заправилы церкви, облаченные в шелка и бриллианты, создавали особое государство церковных князей в государстве рабочих и крестьян».

Опубликованное обращение, пытаясь расколоть церковь и массы верующих, содержало недвусмысленные угрозы в адрес руководства Православной Церкви, как обычно, являясь лишь отголоском уже принятых в Кремле секретных решений.

Ленин был в ударе. Вернулись его былая энергия и боевой задор. Глаза блестели, как во времена выкинутого им гениального лозунга — «Грабь награбленное!».

19 марта 1922 года он направляет секретное директивное письмо членам Политбюро, руководству ГПУ, Наркомата юстиции и Ревтрибунала, готовившихся к совещанию по поводу оптимизации и координации действий различных служб в выполнении Декрета об изъятии церковных ценностей:

«На этом совещании, — указывает Владимир Ильич, — провести секретное решение съезда о том, что изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть произведено с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам поэтому расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать. 19. III. 1922 г. Пред. Совнаркома

В. Ульянов (Ленин)».

Еще никогда, даже во времена древних деспотий, глава государства не решался ставить свою подпись на документах подобного рода. Решительность Ленина, в подавляющем большинстве случаев лично санкционировавшего все преступления своего режима, служила предметом зависти и у Сталина, и у Гитлера. Сталин всегда с восхищением отзывался о ленинской решительности, явно подчеркивая собственную нерешительность: сам он боялся ставить свою подпись даже на приказе о взрыве мостов Ленинграда и предприятий Москвы, хотя это и диктовалось военной необходимостью.

Решительность вождя, берущего своей подписью ответственность за преступления подчиненных, имеющих право сослаться на полученный приказ, не могла не вызывать у них уважения с долей восхищения. В данном случае оказались довольны все: и те, кто, группируясь вокруг Троцкого, подумывали о бегстве из страны и могли этой акцией еще более округлить свои многомиллионные счета в западных банках, и те, кто, группируясь вокруг входившего в силу Сталина, предполагали остаться, чтобы, безбедно живя в завоеванной России, превратить ее в базу для своих предстоящих авантюр, идеологию разбоя — в государственную религию, а самого Ленина — в языческого идола новой религии. А новая религия всегда предполагает уничтожение старой.

Церкви были разграблены, как и приказал Ленин, «с беспощадной решительностью» и «в кратчайший срок». Расстреляно 40 тысяч священников, дьяконов и монахов, а также около 100 тысяч верующих, входивших в церковные «двадцатки» и общины. Чистая прибыль составила два с половиной миллиарда золотых рублей (по очень скромной оценке робких историков эпохи перестройки и гласности). По мнению западных специалистов, эту цифру следовало бы увеличить раза в три. Все-таки храмов и монастырей было очень много, а существовали они, в среднем, лет по 300. Помнится, что АРА, истратив 137 миллионов долларов, накормила и спасла от смерти более 20 миллионов обреченных. Советская статистика указывает, что в 1922–1923 годах хлеба за границей было закуплено на 1 (один) миллион рублей, то на семена. Что касается закупок скота и сельскохозяйственных орудий, то их не было вообще.

Куда же пошли эти несметные сокровища? Ведь, если бы разделили поровну, как было обещано, только их, то даже разоренная Россия смогла бы быстро превратиться в нечто богатое и цветущее, вроде Кувейта. Но ничего подобного, естественно, не произошло, ибо цель была прямо противоположная.

Николай Бухарин, самый ничтожный и трусливый из большевистских главарей, а потому громче всех искренне восхищавшийся удалью вождя революции, с восторгом вспоминал эти героические дни: «…мы ободрали церковь, как липку, и на ее „святые ценности“ ведем свою мировую пропаганду, не дав из них ни шиша голодающим; при ПТУ мы воздвигли свою „церковь“ при помощи православных попов, и уж доподлинно врата ада не одолеют ее; мы заменили требуху филаретовского катехизиса любезной моему сердцу „Азбукой коммунизма“, закон божий — политграмотой, посрывали с детей крестики да ладанки, вместо икон повесили „вождей“ и постараемся для Пахома и „низов“ открыть мощи Ильича под коммунистическим соусом… Дурацкая страна!»

В мае 1922 году патриарх Тихон был арестован вместе со всеми членами Священного Синода. 32 митрополита и архиепископа были расстреляны. Но под официальным словом «расстрел» часто скрывалось зверское изощренное убийство.

Киевский митрополит Владимир изуродован, оскоплен, застрелен и голым брошен на поругание; петербургский митрополит Вениамин, который должен был заменить патриарха в случае его смерти, превращен в ледяной столб холодной водой на морозе, а затем утоплен; тобольский епископ Гермоген, в свое время добровольно поехавший с царем в ссылку, был живым привязан к колесу парохода и измочален лопастями. Пермский архиепископ Андроник, знаменитый в прошлом миссионер в Японии, закопан живым в землю. Черниговский архиепископ Василий распят на кресте и сожжен.

«Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать. Ленин».

«Лихорадка, на мировых биржах, вызванная резким падением цен на золото, связывается специалистами с поступлением на мировой рынок больших партий этого металла из России. Партию большевиков, правящую ныне в этой несчастной стране, вполне можно назвать „партией желтого дьявола“», — писала английская газета «Гардиан» в марте 1923 года. Ей вторила газета «Тайм»: «Покупка левыми социалистами двух шестиэтажных домов в деловой части Лондона по аукционной цене в 6 миллионов фунтов стерлингов за дом и установка за четыре миллиона фунтов стерлингов помпезного памятника Карлу Марксу на месте его погребения свидетельствуют о том, что большевикам в Москве есть куда тратить деньги, конфискованные у церкви якобы для помощи голодающим. Мы только сейчас начали понимать, какой богатой страной была уничтоженная Россия».

Средняя Азия после нашествия монголов, Европа после тридцатилетней войны, Франция после продолжавшейся 10 лет эпидемии чумы — все это, даже вместе взятое, не идет ни в какое сравнение с тем, что собой представляла Россия после семи неполных лет власти Ленина. Подавляющая часть русского образованного общества исчезла, погибнув или в ужасе бежав из страны.

Многомиллионные массы людей, выбитые с насиженных мест террором, военными действиями и голодом, рассеялись по стране. Дореволюционный немногочисленный пролетариат был полностью уничтожен. Наиболее передовые аграрники, ведущие свои хозяйства на уровне европейских стандартов, были либо перебиты, либо бежали неизвестно куда. Экономика развалилась. Некогда самый могучий в мире речной флот погиб. Гордость России — ее железные дороги — были разрушены, подвижной состав фактически уничтожен. Разрушенные церкви высились среди пепелища памятниками погибшей цивилизации.

Россия превратилась в поле, усеянное лишь мертвыми костями: нет ни протеста, ни возмущения. Все устало, все принижено и подавлено. И главное — все было разворовано и разграблено. От вывернутых наизнанку императорских усыпальниц до вывернутых карманов всех живых и мертвых. Великая афера всех веков под условным наименованием «Мировая революция» практически завершилась. Не существует цифры, способной в какой-то мере подвести денежный итог этого «мероприятия». Все национальное достояние огромной и богатой страны, которая называлась Россией, ушло в один гигантский слиток «ЗОЛОТА ПАРТИИ». Однако это был еще не конец. Впереди черной тучей шло еще более страшное будущее.

В декабре 1922 года случилась малоприятная неожиданность. Швейцарский банк объявил ленинскому поручителю Ротштейну, что деньги основного капитала представляемой им фирмы (а представлял Ротштейн партию большевиков) по указанию владельцев (или уполномоченных ими лиц), знавших сложную комбинацию девизов и шифров, переведены на три отдельных счета с новыми девизами и шифровыми комбинациями. Деньги на личных счетах остались нетронутыми. Старик Парвус снова продемонстрировал Ленину, что никакое дело, особенно финансовое, не терпит дилетантизма. Ленина хватил удар.

Едва оправившись от него, Ленин, вопреки протестам врачей и родных, приказывает, чтобы его отвезли в Кремль, где убеждается, что все его худшие опасения подтвердились. В кабинете произведен тщательный обыск. Вскрыт сейф, откуда изъяты все «архисекретные» документы, включая банковские поручительства, чековые книжки и целая коллекция заграничных паспортов.

Исчез и верный Горбунов…

Войны-интернационалисты круглосуточно несли караул вокруг роскошного двухэтажного особняка, бывшего загородного дворца великого князя Сергея Александровича, в Горках. В морозную рождественскую ночь 1923 года они услышали страшный вой, доносящийся, казалось, прямо из-под дома. Стояла глубокая ночь, в небе светила полная луна. Щелкнув затворами своих испытанных австрийских карабинов, часовые стали сходиться на источник воя, решив, что к особняку подошли из леса волки. Но волков не было. На застекленной веранде первого этажа в кресле-каталке сидел Ленин, одетый в телогрейку и валенки. Подняв изможденное лицо к луне, он протяжно и дико выл. Злой дух взывал к своим собратьям в космосе, просясь на волю. Он сделал свое дело…

В трескучие морозы января 1924 года рабочие заступами и ломами копали котлован под временный мавзолей. Ломом была пробита канализационная труба, но пробоина, схваченная морозом, не была замечена. В первую же оттепель труба лопнула, залив своим содержимым мавзолей. Узнав об этом, томившийся под домашним арестом патриарх Тихон скорбно заметил: «По мощам и елей».