"Старчество на Руси" - читать интересную книгу автора (Игнатия Монахиня)

О письмах схиархимандрита Игнатия (Лебедева)

За годы, ближайшие к нашему времени и уже ушедшие от нас, мы имеем свидетельства русского старческого слова в письмах, дошедших из лагерей, где пребывали заключенные праведники и где многие из них кончали свое житие. Эти слова по-прежнему живы и действенны, как приведенные выше слова русских старцев, но кроме этого, они писаны перед лицом близкой смерти и любых неожиданностей: пересылки в другой лагерь, ужесточения приговора, чрезмерно усердного начальствования лагерных властей.

В этих строках не только живая правда и живая жизнь, которые открывались в писаниях русских подвижников старчества и ранее – иногда в крайне скорбных обстоятельствах жизни, как это было у святителя Игнатия Брянчанинова, старца схиархимандрита Гавриила и других; это не только слово, это исповедь всего существа человеческого, его сокровеннейшей веры, открывающей глубочайшее прославление путей Господних и одновременно поучающей тех, кому писано это слово, как им продолжать жить в создавшихся крайних условиях.

Прибывши на место ссылки в Саровский лагерь, старец Зосимовой пустыни схиархимандрит Игнатий233исповедует и одновременно утешает, поддерживает своих осиротевших духовных чад: «Наконец, после долгого странствования, я на месте, которое указалнамГосподь – я в Сарове, в стенах бывшей обители! – пишет батюшка в своем первом письме, в первых его строках и продолжает: – Слава Богу за все случившееся – это одно можем сказать!». Старец не отделяет своей судьбы от судьбы своих чад, почему и подчеркивает слово «нам», а благодаря Бога за все случившееся, опять говорит от своего лица и лица своих духовных детейможем: «это одно можем сказать». И далее батюшка изрекает то слово, которое постоянно присутствовало в жизни его осиротевшей духовной семьи: «С Ним везде хорошо – и на Фаворе и на Голгофе!». Рассказывая далее о всех перипетиях своей тюремной жизни, отец cхиархимандрит заключает свое повествование словами: «И паки – слава Богу!». Это было живым назиданием для оставшихся на свободе духовных детей старца: как им жить, как благодарить Бога за все, как продолжать свое существование в этой живой благодарности, заповеданной батюшкой.

В последующих письмах, говоря о насущных потребностях своей жизни, батюшка никогда не забывал написать духовное слово подкрепления: «Хотя теперь я и лишен того, к чему стремился lt;...gt; всю жизнь, – пишет он, – “еже жити ми в дому Господни вся дни живота моего” lt;...gt; чего не лишены вы lt;...gt; но Он близ... и Сего никто и ничто не отнимет, кроме допущеннаго по воле нашей – нерадения». Подобное свидетельство, что Господь близ, снабдевало души духовых детей батюшки твердой верой и упованием посреди их ставшей скорбной и отовсюду утесненной жизни. А батюшка, между прочим, продолжал со всей высотой вдохновения: «Велий еси, Господи, и чУдна дела Твоя и ни едино слово довольно будет к пению чудес Твоих!». Да, воистину для тяжко болящего старца чудом была проповедь чУдных дел Божиих, чудес Его!

«Чадца, – пишет батюшка в другом письме, – стремитесь к горнему, касаясь дольняго поколику того требует телесная нужда». Эти слова батюшки, как и его изречение о Фаворе и Голгофе, стали для его сирот основным руководством их жизни, теперь сиротливой, не согретой духовной заботой отца, как было раньше.

В других своих письмах схиархимандрит Игнатий твердо излагает свою мысль о духовном руководстве, называя своих чад виноградом Божиим. «Призри с небесе, Боже, и виждь, – пишет он, – и посетивиноград Твойи утверди и управиИ, его же насади десницаТвоя. В сем 1-м и 2-м, – разъясняет батюшка дальше, – все мое успокоение. Прошу и вас так мудрствовать». Изменяя в приведенном месте возглас архиерея на Литургии, благословляющего молящихся (несей, как в тексте Литургии, аТвой), батюшка утверждает те основы старческого руководства, которые были им усвоены в Зосимовой пустыни, и разъясняет, как должно служить этому делу. Виноград – его духовные чада – виноград Божий, а не его; не личное его, а Божие достояние и ради Бога растит старец этот виноград.

Это положение, сформулированное батюшкой с предельной ясностью в условиях его страдальческой лагерной жизни, могло бы послужить, думается нам, выразителем тех лучших заветов, которые выработались в руководстве русских старцев. Духовные дети старца – не личная слава, не личное его достояние. Только ради Бога и во имя Его растит каждый старец данный ему виноград Божий...

В подтверждение изложенной мысли в одном из последующих писем батюшка пишет: «Не сетуйте на меня, что не называю (всех) поименно: в уме всех помню и в сердце ношу пред Сердцеведцем. Все мое желание: быть вам между собою в смирении ивсемсердцем с Богом, да плод принесете и в 100, и в 60, и в 30». Все эти мысли, высказанные батюшкой, имеют тем бОльшую силу, что письма писались им в условиях многолюдного лагерного лазарета, где, по собственному его выражению, «сыплются удары и совне и изнутри, а ты, как распятый на кресте, ни внутренно, ни наружно не можешь проявить своего состояния!».

Жизнь духовной семьи, состояние каждого из ее членов было и в этих условиях главной заботой старца. Когда у него смогла побывать старшая из сестер, батюшка долго вспоминал это свидание и опять писал: «Жалею, что я так мало мог поболеть сердцем о каждом члене твоей семьи lt;...gt; Все эти 3 часа не дали и немощь моя».

В день великого праздника Рождества Христова схиархимандрит Игнатий имел возможность приветствовать своих чад особым образом. Письмо сопровождало очертание яйца на отдельной бумажке, а в тексте письма значилось: «Мир вам, и благословение Божие, и приветствие с Малой Пасхой очертанием красного яичка, сделанного в Светлую ночь Великой Пасхи 1935 года, дорогие мои чада!». В конце письма к этому месту была дана сноска, в ней говорилось о посылаемом изображении: «Дело рук рlt;абаgt; Бlt;ожиегоgt; Владимира, лишенного ног (парализованного), для приветствия лишенного рук и ног недостойного отца вашего234– шепотом певшего для него всю Светлую Утреню в 15 палате больницы Бутырского изолятора. Делано спичкой». Это праздничное письмо далее состояло из праздничного ирмоса 2-го канона на Рождество Христово, который батюшка очень любил. «Призри(Гlt;осподиgt;Иlt;исусеgt;Хlt;ристе,gt;призри на ныи помилуй ны)на пение рабов (дlt;уховныхgt; чlt;адgt; мlt;оихgt;), Благодетелю (наш – Гlt;осподиgt; Иlt;исусеgt; Хlt;рисgt;те), врага (диавола и служителей его) смиряя вознесенную гордыню; носяй же, Всевидче, греха превыше непоколеблемо утвержденныя, Блаже, певцы (дlt;уховныеgt; мlt;оиgt; чlt;адаgt;) основанием веры». Все это было написано дляд. ч. м.– «духовных чад моих», – которым батюшка хотел передать радость Праздника.

В своих письмах страдающий старец и позднее утешался тем, что часто приводил наизусть выписки из различных служб, псалмов, молитв. Божественная служба была одним из важных слагаемых батюшкиного руководства: в богослужении он находил силу многих своих поучений, наставлений к жизни подлинно духовной, необходимых для созидания внутреннего человека. Часто в своих письмах батюшка ссылался на текст ирмосов, повествующих о пребывании пророка Ионы во чреве китовом, – пребывание, которое так похоже было на его плачевное бытие в лагере. Ссылки были и на различные псалмы, которые батюшка хорошо помнил и которыемоглииносказательно изложить в письме его печаль и душевную тугу. Поминал батюшка и трех отроков, сущих в пещи Вавилонской...

За время почти трехлетнего пребывания в заключении (лагерь два раза менялся; третий, последний, был под городом АлАтырь) батюшка один раз смог поздравить свое стадо духовное с праздником Светлого Христова Воскресения. «Христос Воскресе!», – пишет он на Пасху сурового 1937 года, и продолжает: «Очистимдуши наши – дапросветитОн их светом Своего Воскресения!». Ниже в том же письме, говоря о горьком состоянии своей души, батюшка добавляет: «Я еще в страстных днях, а вы по получении сего, будучи в пасхальных, не скорбите, но сорадуйтесь Воскресшему, изрекшему женам мироносицам: “радуйтеся!”».

Но радость духовных чад батюшки уже в дни Cветлой седмицы этой Пасхи была омрачена внезапной смертью его друга и брата архимандрита Никиты, о котором сам батюшка очень скорбел и тужил; эта скорбь прибавлялась к скорбям его лагерного бытия и оттого очень обострялась. К августу именно этого трудного года, когда болезнь прогрессировала, строгости увеличивались и батюшка потерял своего большого духовного друга, относятся одни из самых замечательных строк его писем, написанных с великим дерзновением.

«Мы далеки от суетных учений века сего, – пишет батюшка в этом достопримечательном письме, – нам дорого одно: “Бог явися во плоти, оправдася в Дусе”, нам радость и веселие сердца: исповедывать Господа Иисуса Христа во плоти пришедша, в этомвсеився сутьицельнашей жизни – “Слава Тебе, Христе Боже, апостолов похвало и мучеников веселие, ихже проповедь Троица Единосущная”! Примите это умом и сердцем и будьте тверды, не стыдясь лица человеческого». Продолжая поразившую его мысль, в постскриптуме этого письма батюшка пишет: «Мы в сердце пред Богом сознаем и чувствуем себя во всем виновными и грешными, – пред властьми же мира сего ни в чем же прегрешихом».

Так было дано назидание, дана заповедь остающимся в миру и непрестанно скорбящим духовным чадам. Они получили твердыню и жезл, они воодушевились после этих слов тем более, что годы были суровые и кончина их старца приближалась.

Всяко предаваясь «в волю Владыки» своего, батюшка вместе с тем писал иногда кратко: «лиси язвины имут», – иногда же более подробно: «Душа, будучи оставлена “одна” (“и ждах соскорбящаго и не бе, и утешающаго – и не обретох...”), как было с Ним во оном приснопамятном Саду садов lt;...gt; скорбит и за вас, и за себя...».

Кончины своей батюшка все время ждал, так как был тяжело и серьезно болен, сопоставлял свою участь с судьбой мученика Хрисогона, которому в тюрьме оказывала попечение святая великомученица Анастасия, и еще в одном из своих начальных писем вспоминал слова святителя Григория Богослова: «Христе мой! В какой стране окончатся дни пришельствия моего? враг ли или служитель Твой будет при кончине моей?..». Но вместе с тем схиархимандрит Игнатий сам напоминал себе слова любимого им отечественного подвижника святителя Игнатия Брянчанинова, что «Господь являет Свою помощь не снятием креста, а облегчением в несении его».

Кончина батюшки от тяжелой пеллагры произошла на четвертом году его заключения – срок, который он сам не ожидал пережить. О кончине этой, как писал неоднократно сам батюшка, «только и надо (было) помышлять, lt;...gt; только и надо (было) ждать – как вожделенного конца – как соединения со Христом». За несколько дней до кончины, описывая свое состояние, старец писал: «Чем дело кончится – не знаю. Но пути человеческия исправляяй – всявесть». Здесь же старец просил прощения у своих духовных детей. Кончина батюшки была одинокой, никто из близких не успел приехать. Уже дрожащей рукой батюшка схиархимандрит Игнатий оставил завещание:

«Мир дальним, мир ближним, мир всем любителям – сего мира носителем по мере сил старался быть я, к сему миру хощу отъити и этот мир оставляю вам, этот мир».

Здесь удобее молчание, так как завет этот – не обычное писание человеческое, это завет нового священно– и преподобно-мученика схиархимандрита Игнатия.