"Бизнес" - читать интересную книгу автора (Бэнкс Иэн)

Глава 6

Ночью шел снег, и утром, когда я раздвинула шторы, снегопад еще продолжался, смягчая пейзаж, добавляя ему выразительности и молчаливого спокойствия. Некоторое время я смотрела, как падают снежинки, потом приняла душ и оделась. Когда я сушила волосы, раздался телефонный звонок.

– Тэлман?

– Доброе утро, Джеб.

– Завтракать будете?

– Не откажусь.

– О'кей, через двадцать минут.

– В вашем доме, я правильно понимаю?

– Ага, на вилле.

– Ясно. Как мне туда попасть?

– Вроде в гараже был грузовик.

– Понятно.

Действительно, в гараже стоял большой «шевроле-блейзер». Я забралась на водительское место, завела движок с пол-оборота и покатила по снежным просторам. Дверь гаража закрылась автоматически. Грузовик был оснащен автопилотом, рацией и телефоном, но дорогу я и сама смутно помнила – ошиблась поворотом всего пару раз.

В плане еды на вилле по-прежнему царил мексиканский стиль. Я сидела вместе со всеми в большой шумной кухне и ковыряла свой «уэвос ранчерос», омлет по-крестьянски, а Дуайт, пристроившись рядом со мной, бахвалился многочисленными связями в Голливуде, распинался о своей пьесе на Бродвее и в целом вел себя так, словно метил на роль самого любимого племянника.

– Тэлман, на лыжах катаетесь? – проорал Дессу со своего места во главе стола.

– Немного, – отозвалась я.

– Выезд в горы примерно через час; если распогодится – прогноз неплохой. Приглашаю.

– Принимаю, – ответила я, заметив, что начинаю говорить ему в тон.

– Может, и меня захватите? – ухмыльнулся Дуайт.

– Не смею посягать на время, отведенное музе, племянник.

– Ну, знаешь, мне тоже полезно развеяться.

– Вообще-то, сынок, это я из вежливости. В «вертушке» оставалось одно-единственное место, и его только что заняла Тэлман.

– Вот оно как. – Дуайт приуныл.

– Не передумали, Тэлман?

– Нет-нет.

Облака разогнал западный ветер. Мы – человек двадцать, если не больше, – взмыли на «Бритиш Аэроспейс 146» со взлетной полосы Большой Дуги в бесконечное пространство, четко разделенное на синее небо и белую землю. Приземлились в Шеридане, к востоку от горной цепи Бигхорн. Здесь на шоссе нас ждали два вертолета. Мы погрузили лыжи в багажные контейнеры и долетели до нетронутых заснеженных просторов у высоких вершин. Выпрыгнув из зависших в полуметре над землей вертолетов в локальный снежный вихрь, поднятый пропеллерами, мы разобрали лыжи. После этого вертолеты набрали высоту и прострекотали вниз, в долину.

Дессу попросил меня помочь ему с тугим креплением, а все остальные разноцветными кляксами рассыпались по белоснежному полотну склона.

Когда мы остались вдвоем, я спросила:

– Крепление, полагаю, в полном порядке?

– Естественно, – ответил Дессу. Он огляделся. Наши спутники исчезли внизу, в широкой долине. Все застыло в неподвижности, только черные тела вертолетов стремительно уменьшались вдали; их уже не было слышно.

– Присядем?

Мы сели прямо в сугроб, воткнув рядом лыжи; они оцарапали небо пластиковыми когтями своих загнутых концов. Дессу достал кожаный портсигар.

– Курите?

Я покачала головой:

– Только когда пью. Но вы не стесняйтесь.

– Фляжка тоже имеется, но для экстренных случаев.

– Резонно.

Он аккуратно обрезал и зажег длинную сигару, а потом спросил:

– Как считаете, Тэлман: у вас получилось?

– Право, не знаю. Что именно?

– Допустим, произвести на меня впечатление.

– Понятия не имею. Может, вы сами ответите?

– Нет, так не пойдет: мне, черт побери, надо узнать вашу собственную оценку.

– Ну что ж. Полагаю, с вашей точки зрения, к вам явилась упертая феминистка социалистического толка, воспитанная отчасти на американских, отчасти на европейских традициях, причем на самых худших, которой когда-то крупно повезло и которая не питает должного уважения к порядкам «Бизнеса».

Дессу расхохотался и закашлялся.

– Чересчур жестко, Тэлман.

– Отлично. На то и был расчет. – Это опять вызвало у него смех. – А что, собственно, происходит, Джеб?

– На это буду отвечать не я. Уж извините.

– Тогда кто же?

– Может, и никто, Тэлман. А может, Томми Чолонгаи. Знаете такого?

Как не знать: Первый уровень, судовладелец китайско-малайского происхождения. Вслух я сказала:

– Да, как-то встречались.

– Мы с ним пришли к соглашению. Это, кстати, знаменательное событие: мы куда как редко думаем одинаково. Это касается вас, Тэлман. Если уж мы сошлись во мнениях, то…

– То что?

Он выдохнул облачко серо-голубого дыма.

– То, наверно, попросим вас кое-что сделать.

– А именно?

– Пока не скажу.

– Почему?

– И этого пока не скажу.

Я так и осталась сидеть, не сводя с него глаз. А он смотрел вдаль, на самую высокую вершину. Клауд-Пик – когда мы еще были в воздухе, он назвал ее именно так. Тринадцать тысяч футов, высочайшая точка гряды Бигхорн. В сотне километров к северу, в Монтане, когда-то прижали к ногтю генерала Кастера.

– Знаете, – сказала я, – такая секретность может отбить всякую охоту заниматься делом, если я вообще узнаю, что это за чертовщина.

– Так-то оно так. Но ничего не поделаешь. – Покосившись на меня, он осклабился. Тут я впервые разглядела его зубы: неровные, желтоватые – по всей видимости, не вставные. – На самом-то деле, Тэлман, я бы и рад открыть карты, чтоб с этим покончить, но Томми меня не поймет, уговор есть уговор.

– Надо думать, теперь меня ждет встреча с мистером Чолонгаи, верно?

– Да, все к тому идет.

Скрестив руки на груди, я огляделась вокруг. У меня было ощущение, что холод вот-вот проникнет сквозь глянцево-красную ткань лыжного комбинезона и приморозит мой зад к снегу.

– Джеб, – заговорила я, – вы оба стоите выше меня, но, во-первых, сейчас я в творческом отпуске, а во-вторых, мне думалось, я достаточно сделала для нашей корпорации, чтобы на меня не смотрели… свысока.

– Пусть лучше смотрят свысока, чем вообще не смотрят, – хмыкнул Дессу.

– «Пусть лучше смотрят в упор и видят, чем смотрят и в упор не видят», – вырвалась у меня цитата. – Мэй Уэст, если не ошибаюсь, – пояснила я, когда он вопросительно поднял брови.

– Красотка была.

– Это точно.

Мы скатились вниз, к остальным, затем на подъемнике вознеслись к вершине, где лежал девственно-чистый снежок, и повторили все сначала – разумеется, за исключением состоявшейся беседы. Вскоре подошло время обеда, и вся компания отправилась во вьетнамский ресторан в Шеридане. Дессу пичкал нас своими планами устройства открытого кинотира, для которого требовался большой запас сменных экранов, а еще лучше – просто этакий валик, а на нем рулон, вроде гигантского свитка: как только один участок продырявят до предела, его можно будет поддернуть вверх или потянуть вниз – и снова пали себе, сколько влезет.

Дальше – больше: Дессу стал излагать совсем уж нелепый прожект. Ему пришлась по душе излюбленная затея всех одержимых манией величия диктаторов: целый стадион угодливых, вышколенных приспешников с цветными табличками в руках. Из этих цветных табличек составляется изображение, которое можно различить только с некоторого расстояния (к примеру, с противоположной трибуны). Я такое видела в телерепортажах. Насколько можно судить, изображение чаще всего представляет собой портрет тупого властолюбца, который в данный момент стоит у руля.

Дессу решил, что это будет незабываемое зрелище, но он вознамерился пойти дальше и сделать изображение подвижным.

Руководители его технических служб, которые в тот день катались с нами на лыжах, тоже загорелись этой идеей и принялись обсуждать возможности ее реализации. Вроде бы все сошлись на том, что исполнителей придется вербовать в странах третьего мира, а еще лучше нанять армейскую дивизию. Изображение можно варьировать при помощи пенопластовых кубов с гранями разных цветов и оттенков, а размер их рассчитать таким образом, чтобы сидящие рядом участники не зашибли друг друга, хотя добиться цветонасыщенности будет трудновато, разве что сделать кубы с подсветкой изнутри, но тогда они станут о-го-го какими увесистыми. Вот только управлять этой оравой – с ума сойдешь: надо будет каждого придурка рассматривать как отдельный пиксель, а много ли комбинаций такой сумеет запомнить? Потребуется какое-то сигнальное устройство. Серьезное программное обеспечение, так сказать.

Я предложила назвать эту систему ЖКД, то есть «жутко-кретинический дисплей», или, если угодно, СИД, «свето-идиот». Все страшно развеселились – и понеслось. Как обеспечить бесперебойное питание? Можно ли использовать растратчиков? А не задействовать ли дам(п) экрана?

Пока инженеры сыпали электронными каламбурами, Дессу организовал еще одну дискуссию, чтобы установить, какие изображения будут наиболее эффектно смотреться на этом широчайшем из широких экранов. Вопрос решился в пользу ярких эпизодов спортивных состязаний.

Незаметно выскользнув из-за стола, я направилась в туалет и задержалась там дольше, чем требовалось, а потом вышла на улицу, где меня не могли увидеть новые знакомые, и проверила, как работает мой мобильник.

– Привет, Кейт. Ты где?

– Ой, извини, Стивен, я… я вообще-то не тебе хотела позвонить, – соврала я. – Нажала не на ту кнопку.

– Ничего страшного. У тебя все хорошо?

– Да, вполне. А у тебя?

– Все отлично.

– Ну ладно, еще раз прошу прощения.

– Да все нормально. Так где ты находишься?

– В каком-то городишке… Шеридан, что ли. В штате Вайоминг, если не ошибаюсь.

– Катаешься на лыжах с Дессу?

– Откуда ты знаешь?

– Мужская интуиция. Я тоже там бывал.

– А ты сам сейчас где?

– Да все здесь же, в Вашингтоне… И, кажется, добрался до места назначения. – Я услышала шум транспорта и его слова, обращенные к кому-то другому: «Да, хорошо». – Пора заканчивать. – Это уже было адресовано мне. – Будем прощаться, о'кей?

– О'кей.

– Голову береги.

– Ты тоже, – сказала я.

А про себя добавила: сердце не уберегла.

На другой день тот же самый «хьюи» доставил меня в Омаху (опять эти огромные оливково-зеленые наушники; вообще говоря, терпеть не могу «вертушки», будь они неладны, но провожу в них слишком много времени); потом «юнайтедовский» «боинг-757» до международного аэропорта в Лос-Анджелесе (сдобная булка на обед; вместо стюардессы – парень с сексапильной задницей; удалось вздремнуть); оттуда «браниффовский» «боинг-737» до Сан-Франциско (соседка – к счастью, неразговорчивая, но такая тучная, что не умещалась в кресле, да еще благоухала жареной картошкой).

Наконец взяла напрокат машину и поехала домой, в Вудсайд.

Там было, конечно, теплее, чем в Небраске, зато в доме – холод. Полила свои исстрадавшиеся кактусы, сделала пару звонков. После чего встретилась кое с кем из старых друзей в «Квадрусе» (ресторан в Менло-Парке, куда частенько захаживают ребята из Пало-Альто). Здесь объелась, выпила лишнего, весь вечер курила и при этом радостно несла какую-то чушь.

Пригласила к себе Пита Уэллса. Он – системный аналитик и одновременно мой давний приятель/любовник, с которым до сих пор можно весело провести время и по-дружески перепихнуться; он, правда, помолвлен с какой-то счастливицей из округа Марин, так что скоро уже нельзя будет. Мы нетрезво, размеренно и добродушно предавались любви под И. С. Баха в мурлычущем исполнении Глена Гулда.

Спала я хорошо, если не считать того, что мне приснился весьма странный сон: Майк Дэниелc ищет свои пропавшие зубы у меня в саду.

На следующее утро, когда Пит ушел, я, еще не оправившись от легкого похмелья и недосыпа, распаковала дорожные сумки и принялась упаковывать их заново – на этот раз в основном американскими шмотками от модного дома Донны Каран. Отогнала «бьюик» к его собратьям в международном аэропорту Сан-Франциско; оттуда – «боингом-747-400» Японских авиалиний до Токио через Гавайи (вылет задержался на двадцать минут из-за двух припозднившихся бизнесменов; когда они в конце концов вошли в салон первого класса, спотыкаясь, храбрясь и не глядя в глаза другим пассажирам, я вместе со всеми облила их убийственным презрением. Классное «суси». Прослушала оба альбома «Гарбэдж», а между ними – Мадоннин «Луч света». Удалось поспать). Из Токио на «эйрбасе-400» компании «Катай Пасифик» прилетела в аэропорт Карачи (мальчуган-японец показал, как играть с приставкой, встроенной в кресло; потом отлично выспалась – видно, скоро превращусь в путешественницу, которая спит только в самолетах, я про такую в какой-то песне слышала. При посадке сильно тряхнуло).

Меня не покидало предчувствие, что, с каким бы паспортом ни прилететь в Карачи, на месте выяснится, что следовало брать другой; почему-то решила в пользу британского и была приятно удивлена: пронесло. Зал прибытия встретил меня жуткой давкой, тяжелыми запахами, удушливой влажностью и скудным освещением. Поверх голов углядела табличку с отдаленным подобием моего имени. Тележку раздобыть не удалось, так что пришлось выставить перед собой дорожный чехол для костюма и с его помощью проложить путь в нужном направлении.

– Миссис Тэлман! – воскликнул молодой пакистанец с табличкой в руках. – Меня зовут Мо Меридалавах. Очень рад знакомиться.

– Вообще-то я миз Тэлман, но все равно спасибо. Как дела?

– Дела я делаю хорошо. Разрешите… с этими словами он взял у меня из рук сумки. Прошу вас, следуйте за мной. Сюда. А ну прочь с дороги, негодяй!

Дела он и впрямь делал хорошо. В «Хилтоне» не могла заснуть, встала, отшвырнула ногой вчерашние газеты, включила ноутбук и некоторое время читала сайты технических новостей, после чего опять легла и забылась беспокойным сном. Ближе к полудню явился Мо Меридалавах, чтобы отвезти меня в аэропорт. Никогда в жизни не видела такого хаоса на дорогах. Накануне вечером уличное движение было не лучше, но тогда я все списала на час пик. Теперь стало ясно, что время суток тут ни при чем, но при свете дня эта картина ужасала еще больше: бесчисленные двухколесные и трехколесные велосипеды с моторами и без оных, грузовики, плюющиеся черными выхлопами, аляповато раскрашенные автобусы, легковые машины – все это совершенно непредсказуемо двигалось во всех направлениях, либо нам наперерез, либо навстречу неизбежному лобовому столкновению. Мо Меридалавах, энергично жестикулируя, без умолку болтал о своей семье, о крикете и тупости других водителей. Только в аэропорту Карачи я испытала некоторое облегчение.

Меня ждал очередной вертолет: древний, высокий «сикорский», где двигатель – в выпуклом носу, а в кабину приходится залезать по стремянке. Правда, салон был оснащен вполне прилично, но сам видавший виды аппарат допотопной конструкции не внушал доверия. Мо Меридалавах махал мне с поля белым носовым платком, будто провожая в последний путь. Вертолет протарахтел над городом, над мангровыми зарослями на болотах, вдоль побережья, а потом пересек полосу прибоя и полетел через Аравийское море.

Пароход «Лоренцо Уффици» последние три десятка лет использовался в качестве круиз-ного судна, а до этого был трансатлантическим лайнером – одним из самых последних. Теперь он устарел, его мощные двигатели безнадежно отстали от времени, а сама эта посудина слишком обветшала, чтобы ее можно было переоборудовать хоть с какой-то выгодой. Она годилась разве что на металлолом – поэтому ее и отправили сюда с генуэзской верфи, где с нее уже сняли все мало-мальски ценное.

Многие суда из разных стран заканчивают свой путь в бухте Сонмиани. Широкая береговая полоса здесь плавно спускается к морю, так что можно скомандовать «полный вперед», направить судно к берегу – и оно само выскочит на сушу. На этом огромном песчаном берегу скопились целые флотилии списанных кораблей; здесь за бесценок трудятся сотни бедняков из окрестных деревень: разрезают борта газовыми горелками, крепят к отдельным частям корпуса цепи и стальные тросы, а потом – если повезет – отскакивают, чтобы их не убило, когда гигантские лебедки перетягивают куски металла дальше на берег. Там происходит вторая стадия нарезки и растаскивания лебедками, после чего металлолом грузят кранами на железнодорожные вагоны-платформы, отправляют за тридцать миль в порт, а оттуда морем – на какой-нибудь сталелитейный завод в любой точке земного шара.

Мне доводилось слышать о бухте Сонмиани, лет двадцать назад я читала о ней в журнале, а не так давно смотрела репортаж по телевидению, но сама никогда там не бывала. Теперь мой путь лежал именно туда, причем по морю. Руководителя Первого уровня Томми Чолонгаи смело можно было считать судовым магнатом. Когда я употребила это выражение в разговоре с Люс, она тут же нарекла его судовым магнитом. Обычно у меня в таких случаях вырывается колкость, но тут, насколько помню, я лишь спросила, есть ли у нее в офисе свой Ксеркс, и к прежней теме уже не возвращалась. В день моего прибытия, как мне сказали, мистер Чолонгаи собирался осуществить свою заветную мечту – взяться за штурвал «Лоренцо Уффици» и на полной скорости врезаться в берег.

«Лоренцо Уффици» до сих пор представлял собой внушительное зрелище. Он стоял на рейде километрах в пятидесяти от берега и в паре сотен метров от личной моторной яхты мистера Чолонгаи, которая в сравнении с громадой парохода выглядела игрушечной. Мы облетели лайнер на уровне его двух высоких труб. Корпус молочно-белого цвета был испещрен ржавыми потеками; из синей с красным кормовой трубы поднималась тонкая струйка серого дыма. В иллюминаторах отражалось солнце. Пустые шлюпбалки фонарными столбами вытянулись вдоль шлюпочной палубы – на каждом борту оставалось только по одной спасательной шлюпке, ближайшей к капитанскому мостику; два бледно-голубых бассейна без воды глядели в ослепительное безоблачное небо, прямо как у Балларда.

«Сикорский» приземлился на корме, где еще сохранилась разметка для палубных игр. Один из помощников Чолонгаи, маленький таиландец по имени Пран, которого, как мне смутно помнилось, я когда-то видела на совещании в «Бизнесе», открыл для меня дверцу вертолета и поздоровался, но не сумел перекричать шум двигателя.

– Сколько лет я ждал этого момента, – сказал Томми Чолонгаи. – Вы позволите, капитан?

– Разумеется, мистер Чолонгаи.

Чолонгаи взялся за медную рукоять и, улыбаясь от уха до уха, повернул ее в положение «полный вперед». Звуковой индикатор пропел соответствующую звенящую трель. Потом Чолонгаи под аккомпанемент других колокольчиков повернул рукоять телеграфа на «стоп», а затем опять на «полный вперед» – и так оставил. Все мы, включая капитана «Лоренцо Уффици», старпома и лоцмана, а также сопровождающих мистера Чолонгаи, наблюдали за его действиями. Двое-трое из свиты восторженно захлопали, но он скромно улыбнулся и жестом остановил аплодисменты.

Палуба содрогнулась у нас под ногами, когда машины стали набирать обороты. Чолонгаи шагнул к штурвалу; мы последовали за ним. Штурвал имел не меньше метра в диаметре; его рукояти заканчивались медными набалдашниками. Когда судно прошло некоторую дистанцию, разрезая легкую рябь и постепенно прибавляя скорость, Чолонгаи спросил у лоцмана курс и развернул штурвал, сверяясь с компасом у себя над головой. Судно, плавно описав дугу, взяло курс к песчаным берегам бухты Сонмиа-ни, все еще скрытой за линией горизонта. Идя на скорости примерно в тридцать узлов, мы должны были попасть в прилив.

Довольный тем, что мы вышли на верный курс, мистер Чолонгаи под одобрительные кивки капитана и лоцмана доверил штурвал низкорослому улыбчивому матросу-китайцу, у которого, казалось, вполне могло не хватить для этого размаха рук.

– Смотри не подкачай. – Мистер Чолонгаи похлопал матроса по плечу и широко улыбнулся. Маленький китаец энергично закивал. – Вернусь через час, ладно? – Ответом опять стали кивки и улыбки.

Он развернулся и обвел глазами присутствующих; его взгляд остановился на мне.

– Прошу, миз Тэлман. – Чолонгаи указал в направлении выхода.

Мы сидели на солнечной палубе, прямо под иллюминаторами ходовой рубки, под защитой наклонных стеклянных панелей, которые были испещрены застывшими потеками соленой воды и загажены чайками. Над головой трепетал парусиновый тент. Нас было всего двое; мы расположились на дешевых пластиковых стульях за таким же белым столиком. Стюард-малаец в белом кителе подал кофе глясе.

Воздух был плотным и горячим, и слабый бриз, украдкой проникавший за стеклянные щиты, не приносил никакой прохлады. На мне был светлый шелковый костюм (ничего легче у меня с собой не оказалось), но я чувствовала, как у меня между лопатками катится пот.

– Мой друг Джеб сказал, что у вас возникли вопросы, миз Тэлман, – сделав глоток охлажденного кофе, начал Чолонгаи. Он казался тугодумом; среднего роста и плотного телосложения, с гладкой кожей, с колючими седеющими волосами. Когда мы вышли на палубу, он надел темные очки. При том, что солнце светило ярко, а все вокруг было выкрашено белой краской, даже в тени парусинового зонта у меня слепило глаза, и я порадовалась, что не забыла свои «рей-бэнз».

– Как мне показалось, – произнесла я, разглядывая сверкающий краской борт, – от меня что-то скрывают, мистер Чолонгаи. – Я улыбнулась и пригубила кофе. Очень холодный, очень крепкий. У меня по спине пробежали мурашки: глоток холода и слепящая белизна неожиданно вернули меня в снежные просторы Вайоминга. Он кивнул:

– Так и есть. Нельзя же всем все рассказывать.

Что ж, такая афористичность была вполне уместна.

– Разумеется, – ответила я.

Чолонгаи немного помолчал. Отхлебнул кофе. Я поборола в себе желание заполнить паузу.

– Ваши близкие родственники, – наконец-то обозначил тему Чолонгаи, – вы их часто навещаете?

За стеклами темных очков у меня дрогнули веки.

– Получилось так, что близкими родственниками мне приходятся две разных семьи, – сказала я.

– Судьба к вам поистине благосклонна, – заметил Чолонгаи без видимых признаков иронии.

– К сожалению, и с первой, и со второй семьей мы редко собираемся вместе. Я была единственным ребенком, воспитывалась без отца, а у моей матери, которая давно умерла, тоже не было ни братьев, ни сестер. Родного отца я видела всего один раз. Миссис Тэлман стала мне второй матерью… или, правильнее сказать, близкой родственницей. С ее мужем я встречалась лишь однажды, на слушаниях в суде, когда она… то есть они готовились меня удочерить. – Конечно, я не собиралась открывать Чолонгаи те подробности, которые нельзя было почерпнуть из моего личного дела, – полагаю, он заранее поручил своим помощникам изучить его вдоль и поперек.

– Это очень грустно.

– Согласна; и все же мне очень повезло.

– В смысле карьерного роста?

– Ну и в этом тоже. Но прежде всего в том, что меня любили.

– Понимаю. Иными словами, ваша матушка вас любила?

– Да.

– Каждая мать любит свое дитя.

– Разумеется. Но мне особенно повезло. Она сумела сделать так, чтобы я ощущала ее тепло, чтобы понимала свою исключительность, чтобы была за ней как за каменной стеной. В ее судьбе было много мужчин, и кое-кто из них был скор на расправу, но меня ни один из них и пальцем не тронул; при этом она изо всех сил скрывала, что они дают волю рукам. Конечно, мы жили бедно, и нам приходилось нелегко, но начало моего пути было удачнее, чем у многих других.

– А потом вы познакомились с миссис Тэлман.

Я кивнула:

– Да, потом появилась миссис Тэлман, и это было самой сказочной удачей в моей жизни.

– Я знал миссис Тэлман. Это была достойная женщина. Жаль, что она не могла иметь детей.

– А у вас есть семья, мистер Чолонгаи?

– Одна жена, пятеро детей, двое внуков и третий на подходе, – ответил он с широкой улыбкой.

– Значит, и к вам судьба благосклонна.

– Поистине благосклонна. – Он сделал еще один глоток кофе. При том, что его лицо частично закрывали очки, у меня создалось впечатление, будто от ледяного напитка у него ноют зубы. – Вы позволите задать вам вопрос личного свойства, миз Тэлман?

– Почему бы и нет?

Он покивал, а потом спросил:

– Вы никогда не думали о том, чтобы самой стать матерью?

– Конечно думала, мистер Чолонгаи.

– И решили воздержаться?

– Пока – да. Мне сейчас тридцать восемь. Не стану утверждать, что это расцвет детородного возраста, но я вполне здорова и поддерживаю хорошую форму, так что еще могу передумать. – На самом-то деле я прекрасно знала, что вполне способна родить: в возрасте тридцати пяти лет я из любопытства проверилась в клинике, повторила то же обследование пару месяцев назад, и оба раза получила заключение, что практически здорова и противопоказаний к беременности не имею. Никаких нарушений цикла, никакой патологии внутренних органов, так что отсутствие у меня детей объяснялось моим личным решением, а не волей судьбы.

И опять Чолонгаи кивнул:

– Так-так. Я понимаю, это не вполне прилично, но позвольте спросить: вы приняли такое решение потому, что вам не встретился подходящий человек?

Я пригубила кофе глясе и порадовалась, что солнцезащитные очки делают мой взгляд непроницаемым.

– Смотря что вы имеете в виду.

– Объяснение должно быть более детальным. Прошу вас.

– Смотря кого считать подходящим человеком. На мой эгоистичный взгляд, подходящий человек мне как раз встретился. Но он женат. Получается, что по большому счету это неподходящий человек.

– Понимаю. Сочувствую. Я пожала плечами:

– Ничего страшного, мистер Чолонгаи. Я же не чахну от тоски.

– Вас не назовешь эгоисткой: насколько мне известно, вы жертвуете значительные суммы на благородные начинания.

В «Бизнесе» подобные высказывания – не редкость: издавна существующее требование финансовой прозрачности ведет к тому, что никто не может тайно кичиться своей благотворительностью. Если кто-то заинтересуется твоими личными делами, ему не составит труда определить, каким силам ты сочувствуешь, какую систему чеков и компенсаций для себя выбираешь, чтобы примирить совесть и должностные обязанности.

– Тем не менее я – порядочная эгоистка, – пришлось мне ему возразить. – Отдаю деньги на благотворительные цели только для того, чтобы спокойно спать по ночам. По моим прикидкам, за душевный покой я должна выкладывать примерно десять процентов своего дохода. Так сказать, десятину. – Опять спасительный кофе. – Почти как религиозный обряд, на большее я не способна.

Чолонгаи улыбнулся.

– Жертвовать на благотворительность весьма похвально. Вы правы, всем от этого хорошо.

– Не все так думают. – Мне вспомнились некоторые из руководителей – в основном обосновавшиеся в Штатах, – которые презирали тех, кто жертвует свои деньги на что бы то ни было, за исключением, может быть, Национальной стрелковой ассоциации.

– Вполне вероятно, они… потакают себе каким-то другим способом.

– Вполне вероятно. Мистер Чолонгаи…

– Прошу вас, называйте меня Томми.

– Хорошо, Томми.

– А я, если можно, буду называть вас Катрин.

– Почту за честь. Итак, Томми, мне бы хотелось выяснить, какое это имеет отношение к делу.

Он поерзал на стуле. На короткое время сняв очки, потер уголок глаза суставом согнутого пальца.

– Мы можем побеседовать на условиях конфиденциальности, Катрин?

– Я думала, эта беседа с самого начала была конфиденциальной. Но в общем, да. Конечно, можем.

– Это имеет отношение к Тулану.

– К Тулану? – Такого оборота я не ожидала.

– Именно. Мы хотим вас просить переориентироваться на другое дело.

Я не ослышалась? Наверно, он хотел сказать «на другое тело» – хотя это могло означать то же самое.

– В каком смысле?

– В смысле вашей работы.

Меня обдало холодом, как будто я окунулась в кофе со льдом. Где я дала маху? Что меня ждет? Собравшись с духом, я заметила:

– Мне казалось, я справляюсь со своими обязанностями.

– Безусловно. Поэтому нам нелегко обращаться к вам с такой просьбой.

Охвативший меня ужас отступил, но я все еще была уверена, что не услышу ничего хорошего. Сердце колотилось, как бешеное. Мне вдруг пришло в голову, что тонкая шелковая блуза и жакет без подкладки неуместны во время учащенного сердцебиения: посторонние могут увидеть, как трепещет легкая ткань. По-видимому, от этого особенно страдают женщины и полные мужчины: у них особая частота настройки, которая увеличивает амплитуду колебания груди. Расслабься, подруга. Я кашлянула.

– Что именно вы хотите мне поручить, Томми?

– Стать в некотором роде нашим послом в Тулане.

– Послом?

– И даже более того. (Более того? Куда уж более?!) Прежде всего мы попросим вас отправиться в эту страну и составить отчет. Осмотреться на месте, определить, по возможности, направление развития, выявить тенденции – социальные тенденции, если угодно, – иными словами, сделать прогнозы точно так же, как вы делаете в области развития науки и техники. Улавливаете связь?

– Кажется, да. Но почему это вдруг потребовалось?

– Потому, что наше положение весьма щекотливо. Стоит нам обосноваться в Тулане – и тайное станет явным. Мы будем так уязвимы, как не были с пятнадцатого века.

Само собой, он намекал на Швейцарию: в конце пятнадцатого века она стала практически независимой, и «Бизнес», который всегда тяготел к островкам стабильности, хотя бы относительной, начал пускать там корни. Чолонгаи, между прочим, упустил из виду еще один непростой момент, вторжение наполеоновских армий в 1798 году, но это к делу не относится.

– А разве у нас нет специально подготовленных людей? – спросила я.

Несомненно, такие люди у нас были, а если нет, то мы могли бы нанять самых видных специалистов. В таких случаях экономить не стоит, лучше привлечь университетских профессоров и толпы аспирантов. Социологов хлебом не корми – только пусти их в такое место, как Тулан.

– Не тот уровень, Катрин. Нам требуется человек, которому можно доверять. Это значит, что нас устроит только сотрудник «Бизнеса», безраздельно преданный нашим интересам. Конечно, такому критерию отвечают сотни людей. Но у нас есть и другие требования. Нам нужен человек, который умеет смотреть на вещи извне, без оглядки на свою принадлежность к корпорации, человек, который сочувствует жителям Тулана. Человек, способный разделить их взгляды и дать нам рекомендации по поводу того, как наилучшим образом совместить их интересы и потребности с нашими.

Чолонгаи подался вперед и сцепил руки на белой пластиковой столешнице. У нас под ногами вибрировала палуба, а рядом вибрировали стеклянные щиты – судно, набирая обороты, неслось к берегу.

– Тулан – это вам не Фенуа-Уа. Население Тулана приближается к миллиону. Было бы затруднительно всех до единого выселить или обеспечить квартирами в Майами. Похоже, люди там не строптивые, преданные венценосной династии, но чтобы сделать ставку на эту страну, что как раз и входит в наши планы, мы должны получить прогнозы относительно чаяний ее народа и сделать определенные шаги навстречу этим чаяниям.

– То есть, скажем, не захочет ли народ в будущем перейти на демократический путь развития?

– Примерно так.

– Иными словами, я должна переквалифицироваться на шпионаж?

– Нет-нет, – у Чолонгаи вырвался легкий смешок. – Разве что мы будем называть шпионажем вашу нынешнюю работу с компаниями, в которые мы собираемся вложить средства. Предположительно, вы будете трудиться в равной степени на благо туланского народа и на благо нашей корпорации.

– Что для этого потребуется?

– Для этого потребуется, чтобы вы переехали в Тулан. Вероятно, на первых порах вы сможете по совместительству выполнять и свои нынешние функции, но со временем делать и то и другое на должном уровне будет невозможно.

– Вы хотите сказать, мне придется постоянно жить в Тулане?

Чолонгаи кивнул:

– Именно так.

Тулан. На меня нахлынули воспоминания о нескольких днях, проведенных в этой стране. Тулан (или, во всяком случае, его столица, Тун, ибо других мест я, по сути, не видела) – это горы. Сплошные горы. И дожди. Горы такие, что даже на высоте двух-трех миль над уровнем моря приходится задирать голову, чтобы увидеть (если не помешают плотные облака) заснеженные вершины. Ровных участков практически нет. Разве что футбольное поле, будь оно трижды проклято, которое по мере надобности используется как взлетно-посадочная полоса. Все в дыму, несет паленым кизяком; глазастые дети кажутся толстыми, потому что тепло укутаны; низкорослые мужчины, сгорбившись, тащат на спине вязанки хвороста; сидящие на корточках старухи, стыдливо пряча лица, раздувают огонь в очагах; козы, овцы, яки; более чем скромный дворец монарха, немногочисленные грунтовые дороги и одна-единственная полоска асфальта – гордость аборигенов; невероятные истории о вдовствующей королеве, которую я не имела счастья лицезреть, огромные монастыри – этакие кляпы в горных пастях, недостаток кислорода, из-за которого вскакиваешь по ночам от удушья, скрипучие молельные ветряки, теплое молочное пиво с горьким привкусом. И, конечно, мой поклонник – принц. Я собралась с духом:

– Сейчас мне трудно дать вам ответ.

– Похоже, у вас нет выбора.

– А что, если я откажусь?

– Тогда мы будем надеяться, Катрин, что вы сможете и дальше выполнять свои нынешние функции. А нам придется подыскать кого-то другого – возможно, даже не одного человека, а группу лиц, которая возьмет на себя работу в Тулане.

– Меня вполне устраивает мое положение, Томми. – Я попыталась изобразить смущение. – Мне нравится суета Силиконовой Долины. Нравится жить в Лондоне и ездить по Европе. Нравится перемена мест. Мне по душе ночные столицы, высококлассное обслуживание в отелях, большой выбор вин, круглосуточно открытые супермаркеты. Вы же хотите сослать меня в захолустье, где даже нет нормальных туалетов.

– Это мы понимаем. Приняв наше предложение, вы будете самостоятельно решать, сколько времени вам проводить в Тулане, а сколько-в других странах. Предполагается, что вы сами нас уведомите, если сочтете, что физически не в состоянии оставаться в Тулане столько времени, сколько потребуется для выполнения ваших обязанностей. – Он сделал паузу. – Для вас будут созданы все условия. Мы готовы полностью воссоздать там ваш калифорнийский дом – только скажите. В вашем распоряжении будет самолет корпорации. И, разумеется, вы сможете сами набрать себе штат.

– Такие привилегии положены только руководителям Второго уровня.

– Статус Второго уровня, считайте, вам обеспечен.

Боже праведный.

– Обеспечен?

– Все наши коллеги, на всех уровнях, поймут важность союза с Туланом, как только у нас появится возможность известить их о состоявшейся сделке. Не могу представить, чтобы кто-то проголосовал против вашего повышения, поскольку оно будет соответствовать вашему положению в стране назначения, а также вашей роли в корпорации.

Попросту говоря, Второй уровень был у меня в кармане.

– Но ведь договор с принцем еще не подписан?

– Пока нет. Формально остается лишь уладить кое-какие детали.

– А мое согласие, случайно, не входит в число этих деталей?

Чолонгаи с удивленным видом откинулся на спинку стула.

– Нет. – Его взгляд скользнул по борту, поднимающемуся к ходовой рубке. – Нам не вполне ясно, почему принц тянет с заключением договора: то ли хочет добиться более выгодных условий, то ли собирается пойти на попятную. Это весьма досадно. Возможно, его пугают масштабы предстоящей сделки. Ведь она противоречит многовековым традициям и, по большому счету, наносит ущерб его семье.

– В таком случае, хорошо, что у него нет детей. – Я все еще не могла оправиться от растерянности. – А на каких конкретно условиях государство перейдет к нам? Где гарантии того, что оно действительно станет нашим?

Чолонгаи только махнул рукой:

– Это долго объяснять, но мы создадим правящий орган, куда войдут менеджеры Первого уровня. Главой государства по-прежнему остается принц.

– А кто его сменит?

– Если у него не появится прямых наследников, то трон перейдет к его десятилетнему племяннику. В настоящее время он обучается в Швейцарии, в одной из наших школ. – Чолонгаи улыбнулся. – Отличник.

– Молодец. – Я постучала пальцами по пластмассовому столу и задумалась. – Томми, чья это была идея?

– О чем вы, Катрин?

– Кому первому пришло в голову поручить это дело мне?

Он на мгновение замер.

– Право, не знаю. Запамятовал. По всей видимости, ваша кандидатура была выдвинута на заседании правления, но в каком месяце и кем именно – не припоминаю. В протокол такие детали не заносятся. Ко всему прочему, заседания носят закрытый характер. А какое это имеет значение?

– Просто интересуюсь. Тогда, если можно, другой вопрос: кто в курсе этого решения?

Судя по всему, Чолонгаи ожидал этого вопроса.

– Сотрудники Первого уровня. Кроме них, по-моему, никто. Мне и Ж. Э. Дессу было поручено проанализировать ситуацию и… вынести окончательное решение. – Он покосился на стюарда, идущего к нам с большим серебряным подносом, на котором, как мне показалось, покоился портативный компьютер. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это спутниковый телефон. – Прошу меня простить, – сказал Чолонгаи, поднимая трубку. – Алло? – Тут он что-то зачастил по-китайски, а может, по-малайски – я не смогла определить.

Он положил трубку и сделал стюарду знак удалиться.

– Кое-кто летит сюда на встречу с вами, – сообщил он.

– Неужели? Прямо сюда?

– Совершенно верно. Вам кое-что привезут. Подарок.

Уставившись на него, я еще раз порадовалась, что мои «рей-бэнз» позволяют скрыть замешательство.

– Так-так.

Со стороны кормы донесся стрекот невидимого пока вертолета.

– Я знаю этого человека? – только и спросила я.

Чолонгаи склонил голову набок:

– Возможно. Его зовут Адриан Пуденхаут. Мы с Праном смотрели, как приземляется вертолет Пуденхаута – точно в том же месте, где высаживалась я. Однако его доставил «белл» – обтекаемый и с убирающимся шасси (мне стало завидно). Пуденхаут вышел к нам в светло-синем костюме. В руке он держал тонкий металлический кейс. Пран рванулся было предложить свои услуги, но Пуденхаут прижал кейс к груди.

Мы пошли по палубе, а вертолет поднялся в воздух, подобрав шасси и слегка наклонив нос к земле, которая едва виднелась на горизонте.

– Добрый день, миз Тэлман, – произнес Пуденхаут.

– Еще раз здравствуйте.

– Спасибо, вы нам больше не понадобитесь. – Он обернулся к Прану, который с поклоном улыбнулся и тут же исчез. Пуденхаут залез сначала в один карман и достал оттуда громоздкий мобильный телефон, а потом в другой – и вытащил Г-образную деталь. Когда он присоединил эту загогулину к мобильнику, получился спутниковый телефон, размером даже меньше, чем у мистера Чолонгаи.

Он нажал пару кнопок и поднес трубку к уху, не спуская с меня глаз. В его темных очках отражалось мое лицо, тоже в темных очках.

Из телефона послышался сигнал.

– Я на борту судна, сэр, – отрапортовал он и протянул мне аппарат, который оказался довольно увесистым.

– Слушаю.

Как и следовало ожидать, в трубке раздался голос Хейзлтона:

– Миз Тэлман? Катрин?

– Да. Это вы, мистер Хейзлтон?

– Узнала? У меня для тебя кое-что есть. Адриан покажет. Диск потом оставь себе.

– Хорошо. – Я ни сном ни духом не ведала, о чем идет речь.

– Это все. Приятно было услышать твой голос. Всех благ. – Телефон пискнул и отключился.

Пожав плечами, я вернула аппарат Пуденхауту. В ложбинке над верхней губой у него дрожала капля пота.

– Надеюсь, хоть вы в курсе дела, – сказала я ему, – а то я вообще не понимаю, что к чему.

Пуденхаут кивнул. Осмотревшись, он указал на ряд больших иллюминаторов чуть дальше от того места, где мы стояли.

– Давайте уйдем с открытой палубы. По-видимому, раньше здесь был просторный салон или ресторан. Ноги ступали по металлу, на котором кое-где сохранились полосы протертого до дыр коврового покрытия и клочья подкладки. Навесной потолок сняли, а систему освещения демонтировали. Мы нашли в углу столик на металлической опоре; вокруг мерно раскачивались лианы серых проводов, на которых прежде висели светильники. Перед нами высилась переборка с многочисленными люками и дверцами. Слева, справа и сзади от нас в иллюминаторы врывался дневной свет, словно туда били мощные прожектора.

Пуденхаут щелкнул защитной крышечкой кодового замка, покрутил три колесика, потом поднял защелки, открыл кейс и вынул оттуда портативный проигрыватель видеодисков.

– Неплохо! – оценила я.

– Хм-м-м, – невнятно промычал он в ответ.

Я вытянула шею, чтобы заглянуть в кейс: там больше ничего не было. Пуденхаут нахмурился и захлопнул крышку. Он повернул проигрыватель ко мне и, протянув руку поверх экрана, быстро нажал на одну из кнопок. Устройство тихонько загудело, экран засветился, но изображения не было.

– Сейчас вы увидите то, что мне поручено вам показать. Пообещайте никому не говорить об этом ни слова.

– Ну, допустим.

Его, похоже, не вполне удовлетворил мой ответ, но, помедлив, он выговорил: «Хорошо», перегнулся через экран и нажал еще одну кнопку. Экран ожил.

Изображение видела только я: Пуденхаут сидел по другую сторону экрана. Картинка была не хуже, чем видеофильм, почти такого же качества, как телепередача. Сначала на экране возникла темноволосая женщина европейского типа, в летнем платье и легком пиджаке, входящая в какое-то здание на оживленной улице. Движение на проезжей части было правосторонним; по автомобилям я догадалась, что дело происходит в Америке. У меня создалось впечатление, что и съемка велась из машины. Маленькие цифры в правом нижнем углу экрана указывали дату и время: 10/04/98, 13:05. Это могло означать либо десятое апреля, потому что в Великобритании сначала пишется число, а потом месяц, либо четвертое октября, потому что американцы, наоборот, сначала указывают месяц, – в таком случае материал был отснят ровно месяц назад.

Картинка сменилась. Теперь я видела освещенную солнцем спальню с задернутыми тюлевыми занавесками, которые слегка колыхались, – наверно, окно было открыто. По всей видимости, камера стояла где-то на шкафу и смотрела вниз. Качество изображения немного ухудшилось. Цифры, показывающие дату и время, исчезли. Женщина – вероятно, та же самая – подвела к кровати высокого мужчину в деловом костюме и стала его целовать. Это был загорелый человек с темными волосами и аккуратной бородкой. Они сорвали с себя пиджаки и вместе рухнули на кровать. Потом они принялись торопливо раздевать друг друга. Я посмотрела на Пуденхаута, вопросительно подняв брови. Он смотрел на меня в упор, но совершенно бесстрастно.

У любовников были красивые тела. Сначала она сделала ему минет (по-моему, член у него был коротковат и заметно искривлен вправо, но тут уж ничего не поделаешь), потом они порезвились в позе «69» и, наконец, несколько минут совокуплялись в традиционной «миссионерской» позе, причем без презерватива. Похоже, оба получали удовольствие. Я откашлялась. Ну и ну; мне и без того было жарко. Экран мигнул. Теперь мужчина взял женщину сзади. Оба смотрели почти в камеру, но, похоже, не догадывались о ее существовании. У меня возникло смутное ощущение, что я знаю этого типа, но уверенности не было. На этот раз он достиг оргазма немного позже, чем его партнерша. Все это напоминало реальный секс, а не порнофильм, потому что зрителю показывали только изогнувшиеся спины и никаких крупных планов женского лица или мужской задницы; кроме всего прочего, его сперма излилась в нее, а не на женскую физиономию, не на грудь или как там бывает в порно.

Затем еще несколько сцен – как они лежат в постели, сперва поверх одеяла, потом укрывшись; как шепчутся, улыбаются и перебирают волосы друг друга. Картинка сменилась еще раз: мужчина выходит из здания, ловит такси. Такси – желтое, так что практически на сто процентов местом действия были Штаты. Скорее всего, Нью-Йорк. Опять смена кадра: женщина спускается по ступеням и тоже уходит. Индикатор даты/времени показывает, что свидание длилось почти два часа. На этом все. Изображение пропало.

Я откинулась на спинку стула. Пуденхаут не спускал с меня глаз.

– Что дальше?

– Закончилось?

– Да.

– Не могли бы вы нажать на кнопку и вытащить диск?

Наклонившись, я окинула прибор взглядом и отыскала нужную кнопку. Диск выехал; я сняла его с подставки.

– Оставьте, пожалуйста, это себе.

Я сунула диск в боковой карман жакета.

– А вы сами это смотрели? – поинтересовалась я.

– Нет, не смотрел.

– Мне кажется, здесь какое-то недоразумение.

Ситуация становилась более чем забавной: Пуденхаут, на своем суперсовременном вертолете, с чемоданчиком, как у голливудских злодеев, с миниатюрным спутниковым телефоном и новейшим DVD-плеером проделал весь этот путь исключительно для того, чтобы показать мне любительскую порнографическую короткометражку.

Как бы то ни было, у него хватило такта изобразить растерянность.

– Что…– начал он и нахмурился. – Вы должны были… По-моему, от вас ждали, что вы кого-то узнаете.

Тот герой-любовник и в самом деле показался мне знакомым. Узнала ли я его? Вроде нет. Я отрицательно покачала головой.

– Вы уверены? – Пуденхаут заволновался.

– Я могу забыть лицо, но никогда не забываю… ладно, это к делу не относится.

Пуденхаут поднял руку:

– Одну минуту.

Он отошел метров на десять, пройдя сквозь джунгли свисающих проводов. Встав ко мне спиной, он сделал попытку позвонить по спутниковому телефону. Не получилось. Он его долго тряс (что вызвало у меня легкое злорадство), еще раз набрал номер – и опять безуспешно.

– Наверно, лучше выйти на открытую палубу, – крикнула я ему. Он обернулся. – Спутник, – пояснила я, указывая вверх.

Он кивнул и двинулся к иллюминаторам.

Солнце осветило его фигуру; сказав в трубку несколько слов, он стал призывно махать мне рукой.

Кейс остался лежать на месте. Когда я приблизилась, Пуденхаут протянул мне телефон. Теперь все его лицо покрылось испариной.

– Катрин?

– Это вы, мистер Хейзлтон?

– «Ах, милый, ты не одинок: и нас обманывает рок», – рассмеялся он в трубку.

– «И рушится сквозь потолок на нас нужда», – отозвалась я.

– Вот именно. Чтобы не обмануться, лучше не строить слишком много планов. Ты, часом, не водишь за нос бедолагу Адриана? Действительно никого из персонажей не узнала?

– А я точно видела именно то, что предназначалось для моих глаз?

– Мужчина и женщина занимаются сексом в отеле? Оно самое.

Я улыбнулась бедолаге Адриану, который промокал лоб носовым платком.

– Понятно. Нет, я их не узнала.

– Вот незадача. А уж какая была вокруг этого секретность. – Пауза. – Видимо, придется подсказать.

– Видимо, да.

– А может, лучше пока не говорить? Вдруг ты догадаешься, если будет время подумать?

– Лучше скажите.

– Хмм… Катрин, я бы попросил пока об этом не распространяться. Никому не показывай этот диск. Со временем он может тебе принести немалую пользу.

– Мистер X., если вы мне не скажете, я, чего доброго, поддамся соблазну запустить вашу видеозапись в Интернет – чем черт не шутит: вдруг кто-нибудь другой узнает этих юных влюбленных и откроет мне глаза.

– Скажешь тоже, Катрин. Это было бы крайне безответственно. Не надо своевольничать.

– Я и так слишком долго остаюсь в неведении. Почему бы не рассказать мне все открытым текстом?

Еще одна пауза. Где-то совсем рядом, чуть впереди, взревела корабельная сирена. Мы с Пуденхаутом даже вздрогнули.

– Что это было? – встревожился Хейзлтон.

– Судовой сигнал, – ответила я.

– Невероятно громкий.

– Даже вас оглушило? Итак, кого я должна была узнать, мистер Хейзлтон?

– Возможно, я перестраховщик, но Адриану совсем не обязательно это слышать.

Я улыбнулась Пуденхауту.

– Совершенно с вами согласна. – Я повернулась, отошла на несколько шагов в сторону и одарила Пуденхаута очередной улыбкой. Тот поджал губы. Потом он вернулся в тень и стал наблюдать за мной, скрестив руки на груди.

Слышно было, как Хейзлтон перевел дыхание.

– Героиня тебе даже отдаленно никого не напомнила?

Выходит, надо было смотреть на дамочку! Я напрягла память.

– Нет, не припоминаю.

– Может быть, когда вы встречались, у нее были светлые волосы. Причем довольно длинные.

Светлые волосы. Я представила себе лицо этой женщины (как ни досадно, она почему-то запомнилась мне в момент оргазма, с запрокинутой головой и раскрытым в крике блаженства ртом). Отгоняя от себя этот образ, я стала мысленно удлинять и осветлять ее волосы.

Вполне возможно, подумалось мне, когда-то мы с ней встречались и даже знакомились. Вполне возможно, ее лицо было мне чем-то неприятно. Вызывало нежелательные ассоциации.

– Ну, как успехи, Катрин? – спросил Хейзлтон. Похоже, ему нравилась эта игра.

– Кажется, что-то забрезжило, – неуверенно сказала я. – Но очень смутно.

– Сказать?

– Скажите, – попросила я (а про себя добавила: «садист»).

– Ее зовут Эмма.

Эмма. С этим именем определенно связано что-то мерзкое. Да, я ее видела, это точно, но, скорее всего, только однажды. Но кто она, черт возьми, такая, и почему мне так неприятно о ней думать?

И тут до меня дошло – в тот миг, когда он назвал ее фамилию.

Через полчаса все столпились на капитанском мостике «Лоренцо Уффици»; меня придавили к каким-то еще не размонтированным приборам под иллюминаторами. Я смотрела, как береговая линия мчится на нас со скоростью тридцать узлов. «Лоренцо Уффици» должно было вынести на берег ровно между полуразрушенным грузовым судном и огромным остовом, чего – неизвестно, так как на ребрах-шпангоутах не осталось ни единого листа обшивки. По обе стороны от нас простирались километры песка, а на них – множество судов всех видов и размеров на разной стадии демонтажа: над одними, совсем недавно оказавшимися на берегу, работать еще не начинали, от других оставался только киль и отдельные стрингера; необъятный пологий берег с пятнами нефти усеяли крохотные фигурки, тут и там спорадически вспыхивали бесконечно малые огоньки, а над останками кораблей, над заваленной ломом косой и дальше, в глубине бухты, вздымались косые столбы дыма.

По нашему судну пробежала легкая дрожь. Его нос начал подниматься, край прибора, у которого я стояла, впился мне в бедро и живот. Телеграф отзвонил «полный стоп». Несколько человек разразились одобрительными возгласами. Томми Чолонгаи, все еще держась за штурвал, рассмеялся и тут же задохнулся от резкого торможения. Старая посудина стонала и скрипела, откуда-то снизу донесся грохот, словно там рухнула посудная лавка. Нос «Лоренцо Уффици» дальше и дальше вгрызался в песок, в глубь берега, постепенно заслоняя мертвенный пейзаж. Бросив взгляд налево, я увидела, что вынесшие нас на берег волны прибоя углом белой пены обрамляют край покрытого ржавчиной сухогруза. Теперь уже все гремело и стучало, палуба, казалось, прогнулась у меня под ногами, а дальний из правых иллюминаторов вылетел из рамы и исчез внизу, в искрящемся песке.

Треск, скрип и продвижение вперед длились еще несколько секунд; затем, после озноба агонии и прокатившегося по всему кораблю последнего толчка, который наградил меня синяком и едва не шарахнул головой о переборку, старый лайнер лег в свою могилу, грохот умолк, и мое бедро обрело желанный покой.

Вновь раздались восторженные возгласы и аплодисменты. Томми Чолонгаи поблагодарил капитана и лоцмана, а затем эффектным жестом перевел телеграф на «все двигатели выключены».

Я взглянула на Адриана Пуденхаута – он мог бы улететь раньше, но решил остаться на борту: вот уже минут десять его лицо покрывала нездоровая бледность, хотя шторма не было и в помине. Прижимая к себе заветный чемоданчик, он слабо улыбнулся.

Улыбаясь в ответ, я повторяла про себя: «Эмма Бузецки».

То самое имя.

– Ее фамилия – Бузецки, – сообщил мне Хейзлтон по спутниковому телефону полчаса назад, перед тем как повесить трубку. – Это Эмма Бузецки. Жена Стивена.