"Татарский удар" - читать интересную книгу автора (Идиатуллин Шамиль)

3

Марсель Закирзянов газет не читал, аналитиков не слушал. Просто знал, что вторая чеченская командировка, теперь не в Гудермес, а в тихий Шелковской район, началась так, как положено, — несмотря на то что ехал он не капитаном, а старлеем. А закончилась глупым каким-то предательством, в которое поверить невозможно — лучше уж в стену головой. Но такой радости Закирзянов никому доставить не собирался.

Началось, как всегда, с фигни. Руслану Галееву, зеленодольскому УБЭПовцу, позвонил чеченский милиционер, с которым они познакомились днем раньше, и попросил срочно подъехать в их отделение. Русый перед самой командировкой начитался каких-то исторических книжек и теперь со страшной силой рвался найти столицу древней Хазарии Семендер, расположенный где-то между Гребенской и Шелковской. Марсель и еще пара ребят на первых порах тоже увлеклись этой идеей и в первые же свободные выходные отправились искать неразумных хазаров. Нашли они только свежее минное поле, осмотрев которое Закирзянов сплюнул и скомандовал кругом. А когда Руслан заканючил, взял его за «разгрузку» и подпнул под тощий зад.

Русый вроде бы и сам отвлекся от Винни-Пуховой идеи устроить иск-педицию. Тем более что именно на него свалилась обязанность шефствовать над четырьмя обнаружившимися по соседству татарскими деревнями. Деревни совершенно заброшенные, молодежь давно разбежалась, и Марсель предпочитал не знать куда. Остались по-кавказски статные старики и бойкие старушки самого муслюмовского вида. Питались они молоком, кислым сыром и мелкой картошкой с утыканных осколками огородов. Бугульминский майор, возглавлявший сводный отряд, немедленно распорядился поставить стариков на довольствие, причем доставку говяжьей тушенки и хлеба должен был обеспечивать Русый. Он и обеспечивал. И не ныл. Наоборот, придумывал всякую веселую фигню вроде «Гребаной жизни» — так почти официально татарстанцы стали называть гребенскую командировку. И каждый вечер рассказывал, что в Шадках, в клубе, библиотека, блин, осталась — закачаешься, еще времен генерала Ермолова, а в Тархан-йорте вчера такую девчонку видел — разрыв башки, я к ней, isamnesez, говорю, а она глазами зыркнула, косами махнула, и нет ее. Только воздух зашелестел. Кавказ, бляха…

С милиционером из соседней деревни Шадки Руслан сошелся на той же хазарской теме. Пожилой уже дядька в звании младшего лейтенанта (больше одной звездочки-сиротинки на погон ментам из чехов, не вписанным в президентский род, не полагалось — потому что чехи; а не нравится, идите к Хоттабычу, он волосок выдернет и живо бригадными генералами сделает, объяснил местным в неформальной беседе один из заезжих проверяльщиков) всю жизнь преподавал историю в районной школе и потихоньку окапывал окрестности. Потом жизнь кончилась, началась война, школьники ушли в полевые командиры, а окапывание местности приобрело прикладной характер.

Дедок посидел несколько лет без работы, потом подался в менты. Он расцвел, почуяв томящуюся внутри Галеева родственную душу, и пообещал в ближайшее время показать пару мест, где доподлинно стояли хазарские дворцы и синагоги. Историки, недоделанный и переделанный, договорились встретиться в субботу, но чеченец вышел на связь уже в среду. Он, откровенно волнуясь, сказал, что здание окружают явные омоновцы, которые то ли получили неверную информацию, то ли решили немедленно отомстить местным за павших товарищей — а ближе ментов местных в этот час не нашлось. Дедок наивно решил, что один русский милиционер другого русского милиционера уговорит не беспредельничать куда быстрее, чем это сделает самый красноречивый чеченец. А то, что один из русских еще и татарин, так это даже лучше.

Вот и позвонил историк, которого ни любимая история, ни постылая жизнь так ничему и не научили. Русого, впрочем, тоже. Он, дурак, помчался на чужую землю, толком на предупредив никого из своих. Успел вовремя: командир омоновцев, широкий капитан в маске, только вышел на исходную и заорал:

— Э, коллеги, выходи по одному с поднятыми руками!

Тут Галеев и сунулся со своей справедливостью, за которую, в общем-то, в командировку и загремел.

Его сперва чуть не застрелили. А разобравшись, обступили, дыша плохой водкой и чистой ненавистью.

Парень в кожаной куртке поверх камуфляжа, жилистый и нервный, заорал:

— А, сука, за своих муслимов заступиться решил?! — и попытался с ходу сунуть Русому в челюсть.

Галеев пошел в отмах — на него кинулись еще двое. Тут же влез капитан, рявкнул:

— Тихо, сказал! — Отшвырнул самых горячих. Потом, извиняясь, похлопал Руслана по плечу, а другой рукой снес Галеева в грязь.

Пока Русого пинали, капитан усталым голосом рассказывал, как его задолбали зверьки, которые уже везде — и в спецназе, и в Кремле, и ведь ни хера с этим не сделаешь. Сделаешь, братан, сделаешь — Чечня еще тыщу лет кровью срать будет всякий раз, как вспомнит, что можно на русских хвост поднимать. И Татария будет, ты не волнуйся, будет — так своему Магдиеву и передай.

Взвод Закирзянова примчался в райотдел, когда омоновцев и след простыл. Чеченские менты разбрелись по домам — отмываться и зализывать раны. Только двое возились с Галеевым, которого перетащили в «красный уголок», единственную приличную комнату в райотделе — помимо портрета Придорогина его украшал почти целый стол и два офисных кресла, попавших в Шадки черт знает каким образом.

Седоватый — перец с солью — младший лейтенант виновато посмотрел на ворвавшегося в комнату Марселя и убрал багровый марлевый ком от вздутого полопавшегося лица Руслана, который неровной грудой лежал на столе. Кровь на собственных разбитых губах замначальника райотдела, похоже, не чувствовал.

Второй чеченец, молодой парень со свежесломанным носом на бандитском лице, увидев казанских, отложил шприц, осторожно взял себя за поясницу и сказал с сильным акцентом:

— Давай врача своего зови. Я не знаю. Антишок хотел ввести. Надо, не надо, сам давай думай.

Русому повезло: обошлось без серьезных переломов и разрывов внутренних органов. Жалеючи били, объяснил врач.

Капитану тоже повезло. Закирзянов его не нашел. Военная прокуратура дело возбудить отказалась за отсутствием заявителя. Служебная проверка кончилась ничем. Три сводных отряда региональной милиции, дислоцированные в окрестных районах, в этот день в полном составе были задействованы в спецоперации за полсотни километров от райцентра. А представитель военной прокуратуры, которого Закирзянов неделю спустя отловил после оперативного совещания, глядя Марселю в кадык, заявил, что при имеющейся доказательной базе можно всерьез рассматривать только две версии.

Первая: старший лейтенант Галеев стал жертвой переодетых боевиков, пытавшихся организовать очередную провокацию.

Вторая: нападение на зеленодольского милиционера стало итогом конфликта внутри подразделения и было инсценировано татарскими коллегами старлея. А что вы так смотрите, были, были такие случаи, сказал прокурор и попытался уйти. Отпустите-ка рукав, мне потом самому форму стирать придется.

— А меня завтра в спину грохнут, ты тоже убийц не найдешь? — спросил Закирзянов.

— Да кому вы нужны на хер, грохать вас! Чехи вас на руках носят, а нашим пачкаться неохота, — сказал прокурор. — Руки убери, мститель.

Колонну, которую охраняли казанцы, обстреляли два дня спустя. Обошлось без жертв — может, потому, что невидимые нападавшие сосредоточились на двух машинах сопровождения, в которой ехали татарстанские милиционеры, — а те вдруг оказались настороже и кинжальным огнем высекли кустарник, из которого велся обстрел. Только Сереге Иванькову из Бугульмы, носившему понятную кличку Неяпончик, пулей оцарапало ногу выше колена. В тот же вечер в гости нагрянули красноярские коллеги. С двумя бутылками сорокапятиградусной «Сибирской» и шматом сала. Встретили их спокойно и тихо, не озадачивая, как обычных гостей, дикими розыгрышами или специально заготовленными для таких случаев жеманными беседами типа «Кто взял мою помаду и вазелин, противные?». Коллеги посидели в учительской — единственной приспособленной для обедов комнате раздолбанной школы, в которой была устроена казарма, выпили сначала «Сибирскую», потом еще две бутылки «Тысячелетней Казани». Сибиряки пожаловались, что вот у них тоже двоих сегодня зацепило и тоже легко, добили водку и сало, отказались от коробки чак-чака[4] («Спасибо, мы это не едим») и, пожелав удачи в следующий раз, вразвалочку удалились.

— Марса, на разводе про красноярцев говорили чего? Были у них огневые сегодня? — спросил Серега.

— А ты как думаешь?

— И что нам теперь делать? — помолчав, задумчиво сказал Неяпончик.

«Не знаю. Не знаю, что делать», — голосом Жеглова хотел рявкнуть Закирзянов, но не стал — тошно было.

Делать ничего не пришлось: на следующий день майор, земляк Неяпончика, возглавлявший гребенской отряд, зачитал приказ и. о. министра о досрочном возвращении в связи с оперативной необходимостью и спросил: «Вопросы есть?»

Вопросов ни у кого не было. Бойцы молча смотрели в пол и на облезлые стены актового зала, и только совсем зеленый сержант Аристархов вздохнул с тоскливым облегчением.

Вопреки обыкновению, в обратный путь отправились не на поезде, а на специально прибывшем самолете авиакомпании «Татарстан». Распоряжением майора его взяли под усиленный караул, который сутки напролет не снимал рук с автоматов, не обращая внимания на веселые шутки штатной охраны аэропорта. Улетели благополучно. Правда, впервые за последние годы татар никто не провожал.

Вернувшись домой, Закирзянов ночь не спал, сидел, курил на стылой лестничной площадке, пока Гульназ не всполошилась и не загнала его на кухню — пустую в этот час, так что никто из соседей орать не стал. Марсель сказал, что подаст рапорт. Гульназ спросила:

— А очередь?

В очереди на квартиру по УВД они были шестыми. Шестыми они были уже пятый год. Зато второй год им полагалась уже не однокомнатная, а двухкомнатная — потому что Галим родился.

— Очередь, — помолчав, сказал Марсель. — С одиночных на очередь. Всю жизнь стоим и до смерти стоять будем. Стоять насмерть, блин. Так, Гуль, да? Может, не шестыми, а четвертыми. А еще парочку родим, нас на трехкомнатную поставят. И еще пять метров в соседнем блоке дадут.

Гульназ некоторое время невидяще смотрела на свое мутное отражение в жирном оконном стекле (окна в общаге мыли в ноябре, когда ждали московское начальство ко Дню милиции, да так и не дождались). Потом сказала:

— Марсель, делай как считаешь нужным. Только где мы жить будем?

Комбат тоже об этом спросил. Сначала, конечно, орал, заставляя трепетать торчавшее в углу знамя сводного полка, потом сворачивал могучий кукиш и грозил, что вот чего ты теперь получишь, а не боевые, потом предполагал, что когда очко на минус уходит, это на самом деле не лечится. Потом спросил.

Марсель пожал плечами и сказал:

— Найду.

Просто не хотел пока думать, где найдет приют веселая семейка, состоящая из безработного мента, его вечно хворающей, да еще кормящей жены и двух разнополых, как они это называли, и очень разновеликих (восемь лет разрыв — не шутка) детишек.

Комбат посмотрел-посмотрел на него, вздохнул и вполголоса произнес:

— Марсель, ходатайство о возвращении тебе капитана на рассмотрении у министра. Не могу ускорить, понимаешь?

— Надо мне этого капитана, — буркнул Закирзянов. И заорал: — Ты вообще знаешь, что происходит там? Что мы врагами стали?! Что татар скоро, как черных, на каждом углу гасить будут?! Это что, шутки, да?!

— Знаю! — заорал комбат и тут же сбавил тон. — Не ори. Знаю. А ты думал, по-другому будет? Им сказали — они делают. И будут делать. А ты уйдешь — вообще bik aibat[5] будет. Ты уйдешь, я уйду. Из ваших, вон, Серый уйдет, Вован, Русый твой залечится и свалит. Зашибись будет, да?

Марсель дернул плечом и промолчал.

Комбат встал из-за стола, сделал привычный шаг влево, шаг вправо — на большее кабинет не был рассчитан — и сказал:

— Короче, Марсель, предложение такое. Просьба даже, не предложение. Весь чеченский отряд переведен в личное распоряжение министра. Ну, Криштофовича. Так что уволить тебя все равно никто не уволит — сам понимаешь, что будет, если ты умудришься на министра с этой бумажкой выйти, — комбат махнул рукой в сторону рапорта. — Я так понимаю, в течение недель двух-трех отряд все-таки распустят: вроде истерика эта уляжется скоро. Мне в министерстве сказали. Так вот, я думаю, сразу после тебе звание вернут. Этот пидор из прокуратуры уволился, челюсть у него зажила, дело против тебя закрыли. Все решим. Да не кривись ты, слушай. Сейчас важное скажу. Слушай. Я тебе обещаю, вот сейчас слово даю, что до конца года ты получишь квартиру.

— Откуда? — небрежно усмехнулся Закирзянов.

— Да достраивается тут один дом в Клыках. Был на Минюст рассчитан, но сейчас начальство с ними как бы поссорилось. И нам вроде должно что-то обломиться. Трехкомнатную не обещаю, но двухкомнатная будет. Честно. Бляха, и мне не веришь, да?..

— Да верю я, Гафурыч, верю. Да кабы только от тебя все зависело… Ладно, спасибо. Пойду я.

— Рапорт забери, — попросил комбат.

В тот же вечер всех Шелковских собрали в министерстве и после короткого инструктажа разбросали по КПМ и райотделам на административной границе Татарстана. Закирзянову и Иванькову досталась точка на стыке Нурлатского района и Самарской области.