Ибрагимова МавлюдаЗа стеною камышей

Мавлюда Ибрагимова

(Ташкент)

За стеною камышей

Н. Полунин, 1990 г. (перевод).

На пустом поле белый цвет, цвет раскрывшегося хлопка, лишь изредка радует собою. Створки коричневых коробочек похожи на злой изогнутый коготь орла, и я с грустью смотрю на свои руки, просто глазам не верю, какие они у меня исцарапанные и грязные. А от мысли, что сегодняшняя норма - тридцать килограммов (это на уже раз пройденном, обобранном поле), честное слово, плакать хочется.

Нам говорят: кто ищет, тот находит. Хлопок - белое золото страны. Вот и выходим мы в поле, собираем это белое золото там, где его нет. Иногда я нарочно кричу:

- Товарищи, веселей!

Или:

- Чисто, чисто собирайте, чтоб ни один грамм зря не пропал! (А где ты его тут найдешь, этот грамм?)

Многие так и на самом деле думают, мол, все правильно, так и должно быть. Вот с ними разговаривать я совершенно не умею, они только лозунги воспринимают, остальные, человеческие слова - все мимо. Пройдет такой возле меня, глянет - и мурашки по коже.

Я лично предпочитаю сидеть, изредка, чисто машинально, бросая в фартук коробочку-другую, - все равно ведь, как ни старайся, за полный день и трети нормы не сделать. А так, как я, - честнее, я думаю.

Я мечтаю. О чем? Ничего романтического. Сейчас, например, самое мое заветное желание - это найти хорошую грядку, чтобы там оказалось много-много хлопка.

А вокруг меня, до горизонта, хлопковые поля, как на ладони. Небо чистое и солнце светит. Гляди на такую красоту и радуйся жизни.

Рядом с нашим полем течет речка, а над речкой растут камыши. Еще в первый день, когда нас только привезли на хлопок, люди из села рассказали, что место это нехорошее. Будто бы слышны по ночам оттуда неясные звуки и даже голоса, играют, вспыхивают непонятные огоньки. Братишка местного бригадира Хабибуллы, говорили, пришел сюда пасти корову и не вернулся. В общем, разная мистика, я, конечно, никогда не верила. А вот что кто-то мог тайком занять среди камышей поляну под хлопок,- это куда более вероятно, решила я. Схожу посмотрю. Не то чтобы и вправду я в то, что подумала, верила, а все-таки любое занятие лучше бессмысленного моего сидения посреди пустых грядок.

Камыши были высокие и густые, вздымались предо мною, словно скрывая свою тайну. С гулко бьющимся сердцем вошла я в их чащу. Ветерок пробежал по метельчатым верхушкам, и сухие стебли заволновались, зашуршали, как если бы были стражами неведомой сказки и совещались сейчас, пускать ли меня в лес. Впереди мелькнул просвет, и я очутилась на небольшой проплешине, на удивление круглой и ничем, конечно, специально не засеянной. Мне сделалось любопытно, и я прошла несколько шагов по ней, ровной и пустой.

И вдруг что-то изменилось вокруг. Солнечный свет, невиданно яркий, ударил мне в глаза. Голова закружилась, земля качнулась, поплыла подо мною...

Придя в себя, я обнаружила, что лежу на том же самом месте. Посмотрела, обо что бы могла споткнуться, но ничего такого не было поблизости. И только оглядевшись как следует, по-настоящему изумилась.

Дела! Вместо камышей по ту сторону поляны высилась стена хлопчатника. Высокий, с меня (хотя я вообще-то ростом маленькая), но все равно много выше обычного, хлопок сверкал, вы понимаете, был не просто белый-белый, а сверкал под этим невероятным солнцем. Наверное, какой-то новый сорт, подумала я. И засеян как-то странно. А какой воздух! Словно горный или после грозы, и пахнет не противным гербицидом, а настоящей зеленью и свежестью.

Я недоумевала, как сразу могла не разглядеть этого поля, которое - вот удивленье-то! - оказалось именно там, где я его искала. Только долго раздумывать я не стала и уже через минуту принялась собирать белый и нежный хлопок. Он был совсем особенный, мягкий, как пушок, и "орлиные когти" коробочек не царапали пальцы. Я торопилась изо всех сил. Уже окончательно поверив, что ненароком забрела на какое-то особое колхозное поле, я работала не тратя драгоценных минут на отдых, со страхом ожидая, что вот-вот явится кто-нибудь и выгонит меня.

- День добрый! - раздался за спиной голос, показавшийся мне более приветливым, чем я могла ожидать в такой ситуации. - Ну как, не устали еще?

Я стремительно обернулась. Загорелое лицо парня не было злым, но перепугалась я все равно чуть не до смерти. Наверное, из штаба, сейчас поведет с собой. Скажет, что я задержана во время "партизанщины". Ох!

Вместе с этими мыслями я продолжала рассматривать парня. Широкоплечий, как говорят, - статный. Большущие синие глаза в черных ресницах и черные брови. Вдруг он без всякого предупреждения начал щипать хлопок и складывать в мой фартук. Это меня разозлило.. Мало ему, что меня застукал, охота, видите ли, еще и поиздеваться над человеком.

- Куда вы хотите забрать мой хлопок! - закричала я, хотя он ничего такого не пытался.

- Сдавать же надо, скоро обед, - опять приветливо сказал он, и опять я растерялась.

- Пожалуйста, не ведите меня в штаб, - принялась умолять я, - на нашем же поле совсем хлопка нет, как я норму сделаю!

Только теперь почему-то я обратила внимание на то, как чисто и вроде бы неподходяще для сбора хлопка он одет: в невиданную блестящую куртку и белые брюки. Небось, сынок влиятельного папы, и тут устроился непыльно, учетчиком или кем. Он, в свою очередь, пристально разглядывал мою драную телогрейку и руки в рубцах.

- Ты заблудилась, что ли? - наконец спросил он. Я сразу смекнула, чего ему нужно.

- Вот еще! - сказала. - Ничего я тебе не скажу. Не хватает, чтоб меня из-за хлопка с работы выперли. У нас двоих уже отправили с "приказом".

Он поморгал немножко, говорит:

- Может, хоть имя свое скажешь, сердитая?

- Вот-вот, так бы сразу и начинал, мол, давай свою фамилию, я запишу. Даже в штабе не скажу, понял?

- Какой "штаб", какой "приказ"? - Он сел на пышный от хлопка фартук. Ты с луны свалилась? Из какого века пришла, девочка?

- На то, как одета, намекаешь, да? Если хочешь знать, в тысячу раз лучше мое, чем твоя куртка, купленная на ворованные у народа деньги!

Говорю я ему это все, можно сказать, кричу, а у самой даже горло перехватывает оттого, какая я смелая и правдивая. Да и парень, гляжу, скис. Сидит на фартуке, точно пристукнули его, дерево-деревом. Так, может, и со штабом дело отложится. Я хитро перевожу разговор:

- А вы тут кем, учетчиком, не иначе?

Он вроде как обрадовался, ожил, руку протягивает:

- Алишер Акбарходжаев, оператор агрегата... - и название говорит какое-то. Так с гордостью это произносит, можно подумать, не знаю что.

- М-м... механизатор, что ли? - неуверенно говорю, а он как расхохочется:

- Девочка, так ты оттуда?

- Откуда еще "оттуда"?

- Да вот, - за спину мою тычет, - оттуда, с другой стороны. Из соседнего пространства, четвертого измерения.

Я ему на это на всякий случай ничего не ответила, а как посмотрела попристальней, вообще все поняла. Глаза у него горят, точно - чокнутый. Собралась от него обратно бежать, да только вот куда? Все привычное, свое, исчезло, вместо зарослей я увидела поля странной пятиугольной формы, дома красного кирпича, тоже многогранные, с круглыми окнами непривычного вида. Словом, все чужое, и, выходит, этот Алишер или как его, прав, и я действительно попала в чужой мир? Я подумала, что теперь навсегда останусь тут, одна, совершенно одна, и разрыдалась.

- Пойдем сейчас со мной, - сказал Алишер, - отдохнешь, пообедаешь, а там видно будет.

Ничего лучше все равно было не выдумать, я пошла с ним. Мы сели в маленький... вертолет не вертолет, - винта у него, во всяком случае, не было, а более всего это сооружение походило на сплошь стеклянную кабину подвесной дороги, какую я один раз видела в Чимгане. Грустно провожала я глазами дома, улицы, поля. Кусочек этого незнакомого мира открывался мне, и я не знала, как меня здесь примут и что со мною станется.

Пока же все складывалось, кажется, неплохо. Нас с Алишером встретили возле большого белого дома парни и девушки, одетые красиво и даже, на мой посторонний для здешних обычаев, взгляд, элегантно. Алишер спросил мое имя, и теперь я ему сказала, а он представил меня по всем правилам, и я даже немного смутилась, такие они все оказались серьезные. Я вообще-то этого не люблю. Так и чудится какой-нибудь подвох, уж я-то знаю. Но посмотрели на меня приветливо и - парни - с интересом. А девушки - отчужденно и поулыбались между собой, я заметила, насчет моего вида. Одну из девушек звали Клара, я подивилась совпадению: у меня подружка есть Клара. Здешняя Клара взяла меня за руку и сказала, что покажет мне мою комнату. Мы поднялись на прозрачном лифте, вышли в коридор, покрытый толстым пружинящим ковром. Комната мне очень понравилась, мебель в ней мягкая, люстра, похоже, что настоящая хрустальная, вся из бусин. Занавеси под цвет стен, зелено-голубые, точно вобрали в себя цвет солнечного моря. Клара коснулась невидимой панели в стене - откуда-то сверху упала широкая мягкая кровать. Я даже рот раскрыла.

- Куда же я попала? - Спрашиваю и как будто со стороны себя вижу - всю красную от волнения. Клара улыбнулась:

- Ты что, ни разу на хлопке не была?

- Вот это все - для тех, кто на хлопок выходит?

- Конечно. А разве у вас по-другому? - спросила она простодушно.

Я не знаю, что и ответить. На телогрейку свою смотрю.

Тут Клара сказала, что нечего стоять, все равно ничего не выстоишь, а надо переодеваться к ужину. Дала мне одно из своих платьев, розовое, я приняла душ, разом оделась, и мы спустились вниз. Я чувствовала себя как в сказке, когда знаешь, что будут только приятные сюрпризы.

Увидев по-ресторанному богато накрытый стол, я и порадовалась и растерялась одновременно. Чего тут только не было, и все такое красивое! Салаты из овощей, нарезаны с таким мастерством, что их можно было принять за букеты цветов. Всевозможные деликатесы, блюда, о которых я вообще никогда не имела понятия...

- Приятного аппетита, - вежливо сказали мне.

Ух, какое все было вкусное! Я ела, ела, ела. И суп, который оказался просто объеденье, и разных вкусных салатов подкладывала себе на тарелку. А они, хозяева, кушали медленно, степенно, беседовали за столом. За мной, как за гостьей, ухаживали. То пододвинут еще непробованное кушанье, то зададут вежливый вопрос. Только отвечать мне было, как правило, некогда. Куда там разговаривать, когда столько всего, глаза разбегаются. Однако я все же заметила, что вежливость вежливостью, а они за мною потихоньку наблюдают. Я, конечно, тут же разозлилась. Ах, они, понимаете ли, леди и джентльмены какие! Манекены - правильнее сказать. Ясное дело, куда мне до них, "простой труженице".

Алишер вообще вел себя отвратительно. Не сводил с меня синих своих глаз (что само по себе могло бы быть приятно и даже очень), но совсем не в том смысле. Он то хохотал, то вдруг замолкал на секунду, чтобы тут же расхохотаться еще сильнее. Надо мной, следует полагать. Я вдруг подумала, что для них я - замурзанный экспонат далекого несовершенного мира. Ладно, что ж поделаешь, но ощущать все это было, честно скажу, довольно неприятно.

На следующий день встала рано. Я еще не знала, что сегодня мне предстоит, но все равно, пускай не думают, что я засоня. Хотя вообще-то встаю после десятка окриков и предупреждений. Мне сказали, что я буду убирать вместе со всеми хлопок и дали такую колясочку, на которой помещался блестящий толстый цилиндр, а от него отходила черная труба. Вся эта техника оказалась индивидуальным хлопкоуборочным агрегатом, нажмешь кнопку, и он действует наподобие пылесоса - глотает хлопок из коробочек, и все дела!

- У нас норма - двести, - сказали мне. Я сперва дар речи потеряла, а потом прикинула и говорю:

- Э, я с такой техникой не двести, а тонну соберу!- Себе же думаю: ну и ну, замечательный мир, норма всемеро против нашей.

Только хвасталась я напрасно. Не прошло и десяти минут, как чудо-агрегат довел меня до белого каления,. Так эту трубу тяжко как следует направлять на хлопок. А если все же сумеешь, что-то внутри блестящего цилиндра щелкает, и он отключается. Я чуть не плачу, сейчас, кажется, готова все бросить и уйти, но гордость не позволяет. Наконец, в мучениях, но одну грядку одолела. Только глянула - как была моя грядка белой, так и осталась, хоть снова проходи. А хлопок, что собран, с землей перемешался. Стою, еле дышу от усталости и с непривычки, а уж тут как тут одна девица, Гульнара зовут, я со вчера запомнила, - донес ей кто, что ли? Так над хлопком заубивалась, а на меня - ноль внимания.

- Чтобы до вечера сделала грядку как облизанную! - Это она мне, значит, приказывает. Ничего себе здесь порядки, гостья, не гостья, а жалеть они, похоже, никого не собираются. И как приказывает... Мне сейчас же наш бригадир Хикмет вспомнился.

А назавтра еле я вышла в поле, так от проклятой трубы ломило руки. До половины сделала грядку, села. Девушки рядом сказали, что за меня поработают, а я ушла к себе в комнату, до вечера лежала, все думала, чем же здесь оказалось лучше, чем у нас. В смысле еды если только.

Но надо тут же сказать, что на следующий день мне разрешили на работу не ходить. А еще два дня я сама не ходила. Пока вроде никто на меня не сердился, разговаривали по-прежнему приветливо, 1 в столовой тоже ничего, кормили. И все-таки хорошего помаленьку. В один прекрасный вечер пришла ко мне Клара и с убийственной ихней вежливостью сказала, что лежать день и ночь вредно для здоровья. Я за эти дни совершенно обленилась и тут, недолго думая, брякнула:

- Хочешь сказать, бездельница я, да? А я не твой хлеб ем, и вообще, у вас тут столько всего, на всех - во! - провела руками по горлу, - можно лопать и не работать совершенно. Людей в коммунизме полагается кормить, работают они или нет.

Она на меня пристально посмотрела, потом что-то пробормотала тихонько, насчет "не хотела обидеть" или что-то в этом роде, и вышла себе. А я подумала: ну вот, начинается. Тихоня тихоней, а на ужин не позвала. Ничего, мы стесняться особенно-то не будем. Я сошла вниз, демонстративно уселась за стол. И место мне нашлось, и гнать не гнали, но никто теперь не заговаривал, не шутил со мной. Меня попросту не замечали, вроде как не я, а пустое место. После еды подошел Алишер и вдруг ни с того ни с сего завел речь о моем доме, который я покинула, о друзьях, которых оставила, о родственниках, по которым, должно быть, скучаю. Что это он, думаю, неужели Кларочка успела ему наш разговор передать? Когда только...

- Сегодня на восьмой карте, - говорил он, - образуется... ну, в общем, ты сможешь уйти обратно, к своим, мы проверяли. Тебе... тебе, по-моему, с нами скучновато, - сказав это, он отвел глаза.

- Я... Вы... - Я даже дар речи потеряла, настолько мне это - что они меня выгоняют - показалось несправедливым и обидным. - Да я же тут ничего еще, кроме поля вашего дурацкого, не видела. Я... Я в магазины, например, даже не успела зайти посмотреть, - выпалила наобум, - а у вас такие шмотки, мои девчонки умрут от зависти!

Алишер покраснел. Ему, видите ли, было стыдно за мое нахальство.

- Для магазина нужен талон, - пробормотал он,- иначе не пустят.

- Талон? - я ушам не поверила. - И у вас?

- Ну да, талон. А его дают только тем, кто собирает не меньше ста двадцати.

Многое я хотела бы ему сказать, что насчет всего этого думаю, но, поразмыслив, сказала только:

- Ладно, завтра выйду на работу.

И вышла, как обещала. Но применила испытанный способ: в каждый фартук (я сказала, что не надо мне никаких ихних агрегатов, я буду собирать по-нашему) бросала пригоршню-другую камней. И всякий раз, когда ссыпала в приемную воронку большой машины, из квадратной трубы слышался грохот, на меня даже оглядывались. Но я делала вид, что ничего не слышу, а они не понимали, в чем тут дело. Наверху, над трубой, стрелка показывала килограммы. Это и был тот агрегат, на котором работал Алишер.

Нашлась мне и помощница - Клара, кто только звал ее. Не столько дело делает, сколько за мной следит. Уж я ее почти гоню от себя, ни на шаг не отходит. Но не на такую напала, в конце концов я и ее провела как миленькую. Норму сделала рано, потом сразу побежала к учетчикам. Пусть, думаю, только попробуют талон не дать. У учетчика при виде меня чуть не глаза на лоб. Понимаете, у них там правило: вот есть поле, намеченное на сегодняшний день, и пока оно не убрано, никто с него не уходит. Да только я к учетчику пристала, как клей, дал он мне талон, никуда не делся.

- Из своего кармана, что ли, даешь? Что за люди, не понимаю...

Остальные, когда я пришла, уже ужинали. Меня не пригласили, но я ничего, уселась рядом с одним парнем, Шерзодом, будто так и надо.

- У вас до скольки магазины работают? - спрашиваю. А говорить мне трудно, потому что я в это время уже салат жую.

Шерзод, бедный, то ли от вопроса моего, то ли еще отчего, покраснел, сказал, даже головы не поворачивая, так уж они, видно, между собой договорились, со мной не общаться:

- До десяти. Если сейчас пойдешь, успеешь. А я назло говорю громко так, на весь зал:

- Спасибо, Шерзод, ты настоящий друг! - и по плечу его похлопала. И расхохоталась еще громче, хотя на душе было совсем не весело. Кроме меня никто не улыбнулся, все в свои тарелки уставились.

Я встала, по пути спросила у Клары, можно ли взять одно из ее платьев, та, конечно, как язык проглотила. Ничего, молчание - знак согласия, подумала я. Надев розовое ее платье (то, которое она мне в первый день давала, уж очень оно мне понравилось), спустилась я вниз. Вижу, стоит Алишер, вид у него усталый и очень расстроенный.

- Агрегат остановился, - объявил он чуть не плача. - Весь сегодняшний хлопок на свалку пошел. Никак не можем исправить!

Странно, я даже не испугалась в первый момент. Первая мысль была: ну вот, теперь Алишер со мною в город не сможет пойти. Тут все, конечно, побежали к испорченному агрегату, и я с ними, и, чувствую, мне потихоньку не по себе делается. Но кричу:

- Что случилось? Что случилось? - будто вообще никакого отношения к этому делу не имею.

Все толпою окружили вскрытую квадратную трубу, где в глубине отчетливо виднелись мои камни. Казалось, никто глазам своим не верил, булыжники мои даже руками трогали. А потом посмотрели в мою сторону.

Я стала отходить, отходить, а они все смотрят и смотрят и ни слова не говорят. Я тогда не выдержала:

- Чего, ну чего вытаращились, человека не видали? Ну, я это, я камни положила, ну и что? Специально, да! Они все молчат и молчат.

- Да вы посмотрите, - кричу, - вы посмотрите на себя! Чем вы меня-то лучше? Вкалываете за свои талоны на шмотки! Подумаешь, кормят вас как на убой! Да по мне моя телогрейка драная в тыщу раз лучше курток ваших распрекрасных, да! И не нужно мне ничего, я сама уйду!

Ни упрека, ни бранного слова не услышала я от них. Уж лучше б побили. Всю ночь я просидела на краю поля, обхватив коленки руками, и смотрела, как они с фонариками добирают мою норму.

А когда рассвело, я поднялась с места и побрела к лосьмой карте, указанной Алишером. Меня никто не гнал, но чувствовала я себя позорно выгнанной. По знакомой тропке пришла на поляну. Снова был неправдоподобно яркий солнечный свет, снова дрогнул мир, и вот - те н;е камыши передо мной. Я прошла сквозь них и увидела поле, в котором, несмотря на урочный час, не было ни души. А потом я заметила еще кое-что.

На мне, уже смятое и порванное в нескольких местах, все еще было розовое, такое красивое платье Клары.