"Наследство Империи" - читать интересную книгу автора (ИПАТОВА Наталия, ИЛЬИН Сергей)Часть 3 Козыри в рукавеНа Сив холодно всегда, даже когда она в перигелии. В иное время на ее поверхности вообще невозможно находиться без скафандра высокой защиты. Все ж таки она намного дальше от Солнца, нежели Зиглинда, и Академия вывозила сюда курсантов не больше чем на три месяца в год: на летную практику. Нынче здесь тихо и нет огней: в ту войну Сив оказалась вне пояса последней обороны, и агрессор походя все разбомбил. Ничего особенного тут, в принципе, и не было: после того как были выработаны местные ресурсы, Империя использовала снежную планету в качестве тренировочной базы. Соответственно, здесь остались присыпанные снегом руины казарм, административный корпус, столовая, ангары и ремонтные мастерские. Кирилл сделал несколько витков, чтобы восстановить в памяти расположение, к которому когда-то привык. Вообще-то, будучи здесь курсантом, он прекрасно помнил, как это выглядело сверху. Сложность состояла в том, что садиться ему предстояло при полном радиомолчании, без какой-либо помощи со стороны диспетчерской. Площадку тоже никто не освещает: у новых хозяев системы руки не дошли освоить эту собственность. Да и незачем. Атмосфера-то тут кислородная, но температуры такие, что без куртки с подогревом и маски больше десяти минут не протянешь. Одно дело, когда у нас были тут шахты – развитая инфраструктура, которую можно использовать. Другое дело, когда все надо строить заново. В самом деле задумаешься: а надо? Таких выработанных и заброшенных месторождений любая поисковая система только в пространстве Зиглинды выдаст тысячи полторы. Шахты, крепи, огромные внутренние полости, где холодно и темно. Условия посадки максимально близкие к реальным. Сядем. В снежок – оно даже мягче. Вспомнить, куда приходилось сажать «Балерину» за последние десять лет, так впору беллетристику писать. Может, и займусь на старости лет. Или если догонят. Интересно, много ли свободного времени в галактической тюрьме? На руины следует смотреть из космоса: стоя среди них, сроду не догадаешься, где что. А так – вот она, посадочная площадка, как на ладони. Мы фотографировались тут когда-то, сбившись в кучу всем выпуском. Сдернуть маски, поднять очки – «сы-ы-ы-ыр»! – и бежать в корпуса, пока глаза не замерзли в ледышки. Кирилл запел «Балерину» со стороны наползающей тени. Садился на репульсорах, легкий перемороженный снег взвился тучей и осел, скрывая корпус. – Зачем мы здесь? – спросила Натали, до сих пор молча смотревшая в мониторы. – Нам же нужна какая-то база. Я знаю, что делаю. Это прозвучало резко, и она не стала спорить. Просто замолчала. Это молчание за спиной заставляло Кирилла торопиться и совершать ошибки, а потому злило. Все, что тут делается, делается для нее! На «Балерину» надвигалась ночь: Кирилл специально сел так, чтобы тьма скрыла их. А завтра тут будет один большой сугроб. Никто нас не найдет. Никто не помешает искать нам. – Норм! – крикнул капитан. – Вы пойдете со мной. Вы мне понадобитесь. Тепло одевшись и укутав лица шарфами, мужчины выбрались наружу, оставив Натали дежурить у мониторов и заодно приглядывать за Грайни. Это последнее было сделано с постыдным облегчением: проще взрывать вражеские корабли, чем сидеть подле ребенка, который знает, что его не спасут. Ветер резал, как тысяча ножей, брошенных навстречу, ледяные иглы вонзались в кожу вокруг очков, и передвигаться по равнине оказалось проще всего, держась в кильватере робота. Норм пер вперед как танк, лишь изредка поворачиваясь, чтобы уточнить у Кирилла дорогу. Они шли по кратчайшему пути к гряде пологих холмов, которые на самом деле были не чем иным, как отвалами выработки. Извивающаяся гряда походила на спину снежного дракона, лощины и распадки в ней полнились глубокой синевой, и Кирилл внезапно пожелал, чтобы усталый взгляд Натали остановился на самом гребне, окрашенном пламенем под лучами заходящего солнца. Холмы прикрыли идущих от ветра и позволили выпрямить спины, зато снег стал глубже. Спасибо, хоть сила тяжести тут раза в два меньше нормы. Зато уж и воздух высокогорный, разреженный и такой холодный, что вдыхать его можно только через подшлемник, обвязанный шарфом. И то Кирилл избежал бы этой радости, если б мог. Норм торил тропу по целине, но даже ступать в его следы было вовсе не легким делом. Приходилось смотреть вперед и вниз не более, чем на три шага. От этого кружится голова, в точности как если бы ты стоял по колено в воде и смотрел на быструю воду. – Эй! – крикнул Император. – Подожди! Есть сигнал, сейчас конкретно пойдем! Пальцы гнулись чертовски плохо, и пока он выковыривал из-за пазухи электронный «поводок», все время боялся, что выронит его в снег. Оранжевая лампочка изредка мигала: слабенький сигнал есть. Одна хорошая новость: тащиться обратно в темноте по заснеженной равнине, ничего не найдя, было бы совсем не весело. – Что мы ищем? – спросил Норм. Он шел впереди вдоль отвесной стены, цепляясь плечом за острые камни. – Вход, – лаконично ответил Кирилл. «Поводок» в его ладони начал вибрировать. И вовремя. Холод уже приливал к сердцу, слюна замерзала во рту. – А обратно как? – Там снегоходы есть. Так... – Вибрация «поводка» стала ослабевать. – Проскочили. Давай назад. А вот здесь пороемся. Сигнал слабенький, не знаешь, что ищешь, – поверху пройдешь. Норм ринулся разгребать снег с таким энтузиазмом, что стало ясно: ходьба его уже не согревала. Кирилл пристроился рядом, и вдвоем, зачерпывая снег руками, они довольно быстро расчистили небольшую и подозрительно ровную часть скалы. Кирилл стукнул по ней кулаком, и та отозвалась глубоким металлическим гулом. Кристаллы инея стали, кажется, частью структуры поверхности: плоть металлопласта покрылась сверкающей шкурой. На шарфах, прикрывающих лица мужчин, выросли роскошные инеевые бороды, Кирилл от работы взмок и чувствовал себя так, словно его затушили в собственном соку. Вместе с тем руки и ноги у него совершенно одеревенели. – Оно? – Оно, брат. Давай еще немного, тут должен быть кодовый замок... – И?.. – Я знаю код, – объяснил Кирилл с терпением нянечки. – А... Неплохая... как это?.. лежка? Норм, когда исчезла необходимость изображать человека, стал говорить мало и почти никогда – по существу дела. Это выглядело вызывающе: мол, что вы хотите от боевого робота? Стратегии разрабатывайте сами, его дело двери вышибать. А может, дело тут было в Игрейне... Такой Норм, знающий свое место, Кирилла вполне устраивал. – Ага, вот она. Кодовый замок оказался архаичной на вид коробочкой с кнопками, весь – величиной с ладонь и испускал тот самый слабенький сигнал, на который отзывался «поводок». Не знать, так камень камнем, обросший ледяными кристаллами. Причем каждую кнопку пришлось нажимать с силой, предварительно сбрызнув аэрозолем: согревает, оттаивает и смазывает. Обожаю армейские разработки! Дверь поднялась, уходя в толщу скалы, словно Сив хотела их съесть. Сравнительно низкая, но широкая и совершенно темная щель. Используя многофункциональный «поводок» как фонарик, Кирилл отыскал па стене рубильник и включил свет. Цепочка огней полого уходила вниз, а стены сплюснутого тоннеля покрывала все та же изморозная шкура, по окоему входа нависавшая роскошными фестонами. Очень давно никто здесь не выходил. И не выезжал. Норм похлопал ладонью о ладонь: ага, и тебя достало! Видно, его биология тоже мерзнет. Хотя, насколько я знаю, диапазон допустимых температур у «оловянных солдатиков» не в пример шире нашего. – Ну ладно, давай вниз. – Что это за место? – Ну... сначала это была горная выработка. А теперь – симпатичное место, чтобы играть в прятки. – Ну, в прятки-то тут можно на флайерах играть, – задумчиво сообщил робот, меряя взглядом высоту пещеры, куда неспешно влился коридор. – Топкая мысль. Надо будет попробовать. Рубильник, опущенный у входа, кроме света включил и обогрев. Теплый воздух откуда-то снизу пошел в коридор сквозь вентиляционные ходы. Прикосновение его к лицу было как мысль о том, что тебя кто-то, возможно, любит. Земля под ногами понижалась очень плавно, и Норм обратил на это внимание. – Здесь еще использовали рельсовые вагонетки и колесные кары, поэтому проходимость была весьма важна. А сейчас выпотрошили матушку Сив подчистую, только скорлупа осталась. Там ниже есть жилые блоки. Тепло, светло, даже более или менее просторно. Может быть, мы даже еще что-то сумеем сделать, а? – А у вас тут найдется подпольная лаборатория, оснащенная, как надо, и с гением генетики в вакуумной упаковке? Если бы можно было что-то сделать, я бы уже сделал. Ничто бы меня не остановило. Там надо... не кулаком. С точки зрения Кирилла, это была расхожая фраза, какими мужчины оправдывают свое бессилие. С другой стороны... двенадцать лет назад он сбежал с ответственного поста, имея на руках намного менее драматическую ситуацию. Он потерял планету и не горевал о ней. У нас нет времени на мелодраму. И ресурсов пет. Пещера изнутри выглядела как квартира, откуда съехали жильцы. Нужное вывезли, прочее побросали. Ориентироваться им приходилось по пиктограммам на дверях. Протирая рукавицей металлические пластинки, Кирилл нашел подсобку, где были сложены комбинезоны, куртки с подогревом и даже кислородные маски с баллонами: дышать воздухом, прикосновение которого обжигает гортань, лишает ее стенки эластичности и запирает трахею большой пробкой, – удовольствие ниже среднего. – Зачем они так сделали? – спросил он, наблюдая, как напарник проверяет дыхательный аппарат. – Ну, самоликвидацию. Это же выглядит... черт знает как! – А вот не поверите. Требование мирового сообщества. По культурным и религиозным причинам: чтобы не шлялись в толпе, не организовывали социум, не стали конкурирующей формой жизни. Сделаны искусственно, чего уж там. Недолюди. Технически ему лет пятнадцать, не больше. В этом возрасте еще пытаешься навязать миру свое понятие о справедливости. То бесценное время, когда мы, люди, формируем личность и воспитываем чувства, у Ну, и кому тут пятнадцать лет? К слову: за все, что я тогда сказал, мужику я заплатил бы разбитой мордой. И мужик, в общем, был бы прав. Сейчас Кирилл искренне пытался себя уверить, что все сказанное было тогда сказано лишь для того, чтобы убедиться в собственной правоте. Хм-м, все бы срослось в этой удобной точке зрения, если бы не Игрейна. Она говорила с ним самим, Кириллом, так, как, наверное, говорила со своей Мари. Мягко указывая на нужные акценты. Так, будто была лучше именно как человек. – Снегоход водить умеешь? – Я вожу все, что ездит. Топливо-то годное? – Топливо специальное, разработано под местные условия. Низкая точка замерзания, быстрое оттаивание, и от кристаллизации ему ничего не делается. – Да я уж догадался, что вы на родине. А он не так прост. Впрочем, грош цена боевому роботу без толики наблюдательности. Они переоделись, Кирилл прихватил с собой зимний комплект для Натали, ориентируясь на минимальный размер, а Норм – еще два дыхательных аппарата. Снаружи стемнело, а внутри жилые помещения, предназначенные для техников, нагрелись до приемлемой температуры. Пора возвращаться на «Балерину». Солнце опускалось за спинной хребет дракона, равнина тонула в приливе теней. Две черные точки – одна чуть больше другой – давно уже скрылись из виду, а подстраивать оптику мониторов Натали не рискнула. Ночью похолодает. Если они не найдут то, за чем пошли, сумеют ли вернуться? Натали поймала себя на том, что не имеет ни малейшего понятия о продолжительности ночи на Сив, о местной температуре и о совместимости всего этого с человеческой жизнью. Плохо без дела. Когда руки заняты, мозги можно отключить. Не могу, не хочу ни о чем думать. Все нынешние мысли – ногтем по стеклу. – Мэм, простите... Вы меня не подстрижете? Едва не сказала: «Что-о-о-о? Да зачем сейчас-то?» Ей никогда не перестать удивляться Игрейне. – Конечно, если хочешь. А не жалко? – Да я бы пожалела, если бы всю жизнь проходила с длинными. Пожалуйста! Я никогда не носила стрижку. Я бы еще и покрасилась, если б было чем. Кааардинально! – Она прыснула, с комической важностью произнеся это слово. – В черный цвет. Или нет – в рыжий! Дура. Трижды дура. Ясное дело, с длинными Игрейниными волосами полно возни. Мыть, расчесывать, заплетать. А уж какими тощими, жалкими прядями они ложатся на пол с тех пор, как начали лезть... Слезы. Улыбайся! – А давай! То-то они удивятся. Ножницы есть у тебя? Ножницы нашлись в багаже, в косметичке, плечи и одежду Грайни Натали прикрыла шелковым парео веселенькой расцветки. Девочки ехали на каникулы. Купальники, платочки... – Можно, я сяду лицом к мониторам? – Конечно! Они попытались было захватить под свои нужды пилотский ложемент, но отказались от этой мысли: спинка кресла была выше головы девочки. А на табуретке Грайни выглядела жалко донельзя. Она уже не могла держать спину прямо. Улыбайся! Натали сделала ей куцую челку, затылок вовсе сняла под гребенку, на макушке оставила сантиметра три и выпустила прядки на висках длиной до мочки уха. Пол-Грайни, не меньше, осталось лежать на полу. А ведь и вправду стало лучше, будто косы были грузом, давившим на плечи. Брови поднялись удивленными черточками, обрисовались скулы, линия подбородка и угловатых плеч намекала па прелесть девушки, которой Грайни могла бы стать. Взглянув на себя в зеркало, девочка недоверчиво засмеялась: – Прикольно! – Как ты себя чувствуешь? – пришлось набраться духу, чтобы задать этот вопрос. У нее морщинки на щеках. А еще два дня назад были ямочки. – Так, будто каждой моей клетке наплевать па остальных. Да и на себя тоже. Еще колышутся, пульсируют, мембраны сокращаются, но лениво. Скучно им. Мне все время хочется спать. Не надо меня утешать, мэм. Или как правильно – миледи? Они ведь не садисты: все будет быстро, чисто и совсем не больно. Вы уж простите, но я думаю, что мне повезло. В хосписе все чужие, профессионально вежливые за свою зарплату. Конструкторы столько в меня заложили: неужели, вы думаете, они не позаботились, чтобы мне не было страшно? – А Мари? Она знает? – Мари знает только то, что ей следует знать. – Дети, они ведь довольно жестоки со своими игрушками? Мари... – Только до тех пор, пока не знают боли. Мари не должна знать... ну, про меня. Вы ведь не скажете? Ничего хорошего из этого все равно не выйдет. Что нам за счастье, если она наговорит отцу злых и обидных слов? Самое страшное, если девочка Мари Люссак, услышав правду, скажет: ах, вот как? А я-то и не знала. Ну, значит, так тому и быть. Мне очень хочется вывернуть Люссака наизнанку. Мои расстрельный список растет. – Нет ничего недостойного в том, чтобы привязаться к роботу, – сказала Грайни. – Стыдно путать его с человеком. Натали поспешно отвернулась к мониторам, сообразив, что, как и большинство Грайниных фраз, в этой два, а как бы и не три смысла. Стыдно – кому? И кто решил, будто должно быть стыдно? Это Люссаки определяют, что считать человечностью? И кем – О! Вон они возвращаются! Две слепящие точки росли на темной долине. Это фары. Натали нагнулась убрать состриженные волосы, а когда покончила с ними, Кирилл уже выходил из шлюза. – Вот здорово! – воскликнул он с порога. – Еще одна девочка? А та где? Норм стоял у него за плечом, как тень, почти невидимый в глубине: лампочку в шлюзе так и не поменяли. Только глаза его блестели. – Спасибо, – сказал он, проходя мимо. – Вы дали ей, наверное, день. Она сияет. Это были первые слона, сообразила Натали, сказанные им после... Ну, в общем, после. Тогда-то он просто сгреб Игрейну в охапку и, невзирая на беготню и крики вокруг, что-де там душно и тесно, перенес ее к себе в «сундук», на нижнюю койку. Границу провел. Если у вас, – Нас это вполне устроит! – заявила Игрейна, вывернув голову над его локтем. Потом он забрал ее вещички и сидел подле нее две ночи. Люди, правда, тоже не спали из-за нервов, попеременно ломясь в «сундук», – мол, не надо ли чего? – пока гард из приоткрытой двери не рявкнул шепотом: дайте ребенку спать, больше от вас ничего не требуется. Продукт, оплаченный Люссаком, весь вышел, она теперь моя, И вот эта трещина начала затягиваться. Попробуем заново? Те же фигуры, правила – другие? – В старые-престарые времена на одну планету напали драконы. Они прилетали из космоса, из секторов, которые числились необитаемыми, и норовили сжечь цветущий мир своим огненным дыханием. – Зачем? – Ну... зачем захватывают миры? Они хотели поселиться там и сделать его удобным для себя. Для этого им надо было уничтожить всех людей этой планеты. Но король этого мира собрал своих рыцарей и повелел им сражаться с драконами не на жизнь, а на смерть. До тех пор, пока одна сторона не ляжет под тяжестью потерь. – А принцесса там была? – Принцесса? Да, конечно. Она любила одного рыцаря и все смотрела вверх и надеялась, что он ее спасет. Рыцарь был герой, первый среди равных, все его любили и шли за ним в бой с веселой песней. Он убивал драконов, но драконы убивали его друзей, и рыцарей становилось все меньше. – А король? Он что, так и сидел рядом с принцессой и тоже надеялся, что его спасут? – Ну что ты! Когда казалось, что все пропало, король надел доспехи и тоже пошел убивать драконов. И все воодушевились, у всех появились новые силы. Но когда они победили драконов и стояли посреди своего отвоеванного мира, обращенного войной в дымящиеся руины, и снимали свои доспехи, от которых так устали за время битвы, оказалось, что в доспехах того первого рыцаря... – Ланцелота? – Ну... пусть Ланцелота... никого нет. Они были пусты. Драконы убили его намного раньше, одним из первых. Просто дух его был настолько силен... и он знал, что никто, кроме него, не спасет планету и принцессу. Он очень хотел жить, и он знал, что должен делать. А потому пустая перчатка сжала меч, и он ринулся убивать врагов по новой, уже не боясь смерти, которой для него больше не было. – История основана на реальных событиях, – пошутила Игрейна. – В видеодрамах всегда так пишут. »Хотел жить» – это главное. Вот этого у меня нет. А принцессу жалко. Даже минимальный размер спецодежды оказался чересчур велик. В качестве теплого белья сгодились домашние рейтузы с начесом и толстовка, но вот свитер болтался, как на пугале, брюки из теплоизолирующей ткани пришлось подвернуть и стянуть ремнем на талии, заправив внутрь все, что можно. Выходя наружу, – а не сидеть же под каменным сводом, когда Сив переливается голубыми бриллиантами! – Натали надевала куртку с подогревом, шерстяную маску, шлем с наушниками из той же ткани, что и штаны, неуклюжие мужские перчатки и очки-полароиды. Без них ослепнешь от блеска снежной равнины. Удивительное дело: на Сив совсем нет льда. Только колкий рыхлый снег, пересыпаемый ветрами. Слезинка замерзает на реснице прямо под маской. Превращается в алмаз. Сохранить эту красоту в памяти, а потом рассказать Брюсу. Но сначала – девочке, что лежит внизу. Для Грайни в складах шахты не нашлось ничего, и ей приходилось лежать там, в сухой и чистой комнатке, глядя на мир только через мониторы слежения. Большую часть времени с ней сидел Норм, но иногда Натали его сменяла. Глаза у него были красные: не похоже, чтобы он спал. Сильнее всего он смахивал на человека, который мучается, но ничего не может придумать. – Мы не знаем технологии, по которой происходит запуск механизма самоликвидации. Секретная разработка Шебы, которую они не спешат публиковать, чтобы сохранить монополию на производство уникального товара. Известно только, что традиционная человеческая медицина тут бессильна. – Действительно нет такого, чего бы они не сделали за деньги? – Они могут все, – сказал Норм, поразмыслив. – Они аккумулируют самые экзотические технологии, скупают специалистов по всем мирам. «Суперсолдат», о котором я знаю больше всего, был только начальным проектом, с ним они заявили о себе на рынке. Сейчас их, насколько я понимаю, интересуют частные заказы. – Могла бы Игрейна стать таким частным заказом? – У нас мог бы быть шанс, если бы мы вышли непосредственно на конструктора. Они... не такие уж плохие люди, доступны всему человеческому, с ними можно разговаривать, оперируя категориями этики и милосердия. Если бы мы нашли анонимного автора Игрейны, он бы нам, может быть, помог. Человек, создавший умную и добрую девочку, он ведь не может быть жестоким и равнодушным? – Почему мы медлим? – Спросите вашего друга, он скажет, что лететь туда – пять дней. У нас их нет. Но даже если бы и были, мы никогда не выйдем на исполнителя. На Шебе они живут уединенно, погруженные в себя, общаясь только друг с другом и со своими созданиями. Это политика фирмы: считается, что она стимулирует творческий процесс;. Внутри изолированного комплекса, который показался бы вам картинкой из будущего, они творят жизнь по своей прихоти. Связь между ними и заказчиком осуществляет администрация. Распоряжается творческой энергией одних и управляет другими, снисходя к их желаниям, которые – вы только подумайте! – могут быть исполнены за приличные деньги. Управляя желаниями людей, они правят самими людьми, а управляя богатыми людьми, они правят миром. Привратники богов! – Непризнанные гении, талантливые студенты, явные безумцы, которым отказано в финансировании, – вы среди них искали? – Такие все на Шебе. Центр экспериментальной генетики скупает их по дешевке. Вы не представляете, какая там очередь из магнатов, получивших женщину своей мечты с оговоренным сроком жизни! Когда они подписывают контракт с изготовителем, они сомневаются: вдруг встретят лучше. Вдруг – опять не то! И что, всю жизнь с ней маяться, с секс-игрушкой, наскучившей-ненужной-нелюбимой? А на Шебе делают хорошо! Там учитывают такое, чего заказчик и сам о себе не знает. И когда приходит срок, и они теряют самое дорогое, и сломя голову мчатся – спасите, остановите, обратите процесс! – знаете, что им говорят? «Зайка сломался? Купите нового!» Маркетинг. – Норм... вы никогда не хотели уничтожить... это гнездо ереси и греха? – Уничтожить? Люди делают шаг, а слов, философии, страхов наворачивают на год световой. Да мне, представьте, нравится то, что они делают. Лучшие, кого я знал... ну, вы понимаете, о ком я... вышли из их лабораторий. Не было бы Игрейны – да я и представить себе такого не могу. – Она умрет? – Да. Как вы не понимаете: жестоко мучить ее, придумывая отчаянные планы спасения, которым не суждено... Прекратите досаждать ей тем, что нужно вам, а не ей. Нам... э-э-э... импонирует, что вы не можете с этим примириться, но у вас есть обязательства перед сыном. Тут мы ничего не можем сделать. Попытаемся сделать там. – Знаете ли вы, что представляла собою Сив, Натали? – Кирилл сидел за мониторами диспетчерской в полутьме и даже не обернулся, увлеченный делом. – Это был один из нескольких глаз Зиглинды, огромная пассивная станция слежения. Одна из нескольких в секторе. Очень Большая Антенна. Провода уложены на поверхности планеты, которая помимо этого мало на что годна. Передающие станции, конечно, уничтожены бомбардировками, но собираемый сигнал никуда не делся. Разве что слепые зоны в пораженных местах. Нам они не помешают, движущийся объект не может все время находиться в зоне невидимости. А резервные терминалы – вот они. Когда «Инсургент» войдет в пределы системы, мы его увидим. Натали остановилась в дверях, прислонившись к косяку. Ей казалось, что Кирилл пытается лепить из сухого колкого снега. Но он единственный здесь хотя бы пытался. – Есть у вас криокамера? – спросила она. – Если проблема лишь во времени, мы могли бы затормозить биологический процесс Грайни до тех пор, пока... Пока – что? Пока мы не найдем способ? Предполагается, что сперва мы нагоним «Инсургент», спасем – Нету у меня криокамеры, – ответил их капитан. – На судне с персоналом менее пятидесяти единиц, согласно Единому Уставу Космогации, криокамера не обязательна. К тому же обычно я летаю один: случись что, и никто меня туда не засунет. Если бы я знал, что для нее сделать, я бы сделал просто потому, что так было бы правильно. – Что с Вратами Валгаллы? – спросила она. – Мы их никак не можем использовать? – Для Игрейны? Во что вы предлагаете ее сохранить? В плюшевого мишку? – Не будьте циничны, умоляю вас. – Я не циничен. Этого проекта более не существует. Я его закрыл. – А технология? – У меня была Служба Безопасности. Она обо всем позаботилась. Мы уничтожили оборудование, документы... носителя идеи тоже нельзя было выпускать в большой мир. Новых Назгулов не будет. Некоторые вещи нельзя делать с людьми. – А это? Это вот – можно? – Мы сделали девятерых, и я имею представление о процессе. Нельзя пробудить человека в вещи, если в нем недостаточно жизненной силы. Норм бы выцарапался, в солдате есть эта жилка – выживать. А в Игрейне хватки нет. Да и в чем бы тут ее пробудить? В антенне? Или Норм одолжит свое великолепное тело для маленькой девочки? Как вам эта идея? Он-то, думаю, согласился бы, но... Повторюсь: нельзя делать некоторые вещи. Честнее и проще верить, будто все роботы попадают в рай. Последние несколько часов настолько утомили Натали бездеятельным ожиданием, что теперь она всей душой хотела одного: чтобы это кончилось! Норм заперся с Игрейной и никого туда не пускал, Кирилл дневал и ночевал у мониторов, сканируя радиочастоты, и только она одна слонялась как неприкаянный дух. Где-то есть воздух, где-то есть свет и голубая ширь, распахнутая во все небо. Трудно поверить в это здесь, под нависающими над головой тоннами серого камня. Наскоро выглаженные своды, иласталевые ребра крепи, извращенное эхо, блуждающее в бесконечных штольнях и штреках, куда Натали не отваживалась заходить. Во-первых, освещение там включалось не с основного, а с дополнительного пульта, а во-вторых, ей было совершенно нечего там искать. Оттуда шли потоки воздуха – временами ледяные, а иногда теплые, вливались в Большой Коридор, создавая на перекрестках причудливые завихрения. «Закрыто! Опасная зона!» – щиты с такими надписями перегораживали норы, уходящие вниз и во тьму. Предупреждения, которые только раззадорили бы мальчика одиннадцати лет, но женщина среднего возраста уже знает свое место. У нее уже есть круг интересов и обязательств, из которого не рекомендуется выходить. Все остальное – «не ее ума дело». Она больше, чем когда-либо, жаждет убить Минотавра, но Минотавр ей не по зубам. Мы как-нибудь вернем тебе сына, но будет лучше, если при этом ты не станешь путаться под ногами. Вот только почему-то Натали казалось, что Норм, потупив голову, бредет по черной полосе своей жизни, причем сослепу – вдоль, а Кирилл поглощен азартными играми с Зиглиндой. А Брюска у обоих где-то между всем этим. Чуть выше по основному ходу открылась и закрылась дверь: свет перемигнул, и Натали на некоторое время потеряла способность видеть в полутьме Большого Коридора, свернула влево, в первое попавшееся ответвление, прошла несколько шагов и остановилась там, чтобы глаза привыкли. Ни на кого из спутников ей не хотелось тупо моргать. Мимо прошел Норм: она узнала шаги. Более тяжелые, чем у Кирилла, но в то же время – более мягкие и упругие. Куда это он и что за сверток у него на руках, такой... неожиданно небольшой? Ах да. Черные и серые тени обступили Натали, когда она решилась последовать за Нормом, ступая беззвучно и в благоразумном отдалении. Это, может быть, не нужно Игрейне и Норму тоже в его скорбном бесчувствии, но, как он когда-то справедливо заметил, это нужно ей. Норм шел с маленьким фонариком, в скудном ореоле пыльного света, а она держалась звука его шагов, не допуская и мысли, что может сбиться с пути. Он не оглядывался: если и слышал, ему было все равно. Просторный зал, куда выходили жерла печей, служил, видимо, в прежние времена бойлерной. В одной из темных пастей Норм бережно разместил свою ношу, завернутую с головой в одеяло, пустил и зажег газ – котельная, построенная в первые времена горных разработок на Сив, работала на природном метане – и сел на пол, не закрывая заслонку. Натали осталась в дверях, смотря то вместе с ним на огонь, то на его темное лицо, видимое вполоборота. Кремация – самый привычный в Галактике способ похорон, но в подобном исполнении он выглядел варварски. Жар от печи достигал дверного проема, Натали казалось: он опаляет ей ресницы, а спину подпирал холодный воздух пещер. Норм, находившийся к огню несравненно ближе, непонятно как выдерживал это пекло. Впрочем, и по его лицу заструился пот. Похоже, он намеревался сидеть тут до последнего, пока не придет время выключить печь. И где-то среди всего этого был Бог. Его, как биение пульса под пальцами, ощущаешь... в какие-то времена. Робот на воле, без руководства, без правил, один. Что теперь? Ее собственное «теперь» наступило сию секунду: завибрировал наручный комм. Норм дернул щекой. – Натали! – выкрикнул голос Кирилла. – Куда вы запропастились? «Инсургент» только что вошел в систему. Он здесь! – Вы уверены, что это он? Натали перегнулась через плечо Кирилла, хотя цифры на мониторе ни о чем ей не говорили. Чтобы их читать, нужно штурманское образование. Норм, вошедший неслышно следом, нависал сверху. После доскорбит. Настало время простого и отрадного мочилова. – Как если бы он мне доложился. Масса соответствует. Точка входа – соответствует. Время, в конце концов, тоже соответствует: у нас была фора. Это было начало. Потом словно вихрь подхватил их, Натали смутно помнила полет по ослепительной равнине, накрытой голубым куполом, два крыла колкой снежной пыли по обе стороны: сама планета крутилась навстречу, ложилась под полоз, убегала назад. Сив, кажется, накренялась, катая их, словно горошину на блюде, и грохот крови в висках заглушал рев мотора. Разреженная атмосфера Сив и рафинированная смесь в дыхательном аппарате выключили ее вестибулярные механизмы, наречный ветер выдул из головы мысли, а из груди – душу, и в седле Натали оставалась только благодаря тому, что обхватила Кирилла за пояс. Норм на своем снегоходе далеко их обогнал. Как ему это удавалось при равных мощностях двигателей и педалях, выжатых до отказа, – уму непостижимо, ведь в паре со своей сумкой он был много тяжелее, чем Кирилл в паре с Натали. Наверное, робот интуитивно лучше распределял вес. Смысла в том, чтобы оказаться у шлюза «Балерины» первым, было немного, но, видимо, ему до смерти приспичило пострелять по реальной цели. Следующая картинка, на которой Натали включилась, была уже внутри корабля. Она проскочила в «свою» комнату, на ходу стаскивая с головы шлем, а с лица – очки и респиратор, и вот эти уродливые мешковатые штаны – тоже. Остальное подождет. «Балерина», к слову сказать, выстыла за то время, что стояла пустой, так что огромный форменный свитер, рассчитанный на монтажника или оператора-проходчика, некоторое время будет весьма уместен. Мужчины в рубке избавились только от курток и шапок, и даже маски все еще висели у них на груди. Заняли собой весь полезный объем, и для Натали только в дверях нашлось место. Кирилл набирал программу подготовки к взлету, Норм, небритый, согнувшись, разглядывал мониторы. У нас тут, однако, штаб. – Сколько у нас времени? – Часов десять до точки встречи. Норм выпрямился и хрустнул пальцами: на лице его было написано разочарование. Готов был драться прямо сейчас, потом – перегорит. – Норм, – сказала Натали. – Почему бы вам не поспать? Вы – наша основная ударная сила. Тот потер подбородок, видимо, собираясь возразить, укололся, удивленно посмотрел на свою руку и промолчал. – В самом деле, – поддержал ее Кирилл. – Шел бы ты... А ну как подведет нас твоя биология в нужный момент? – Не подведет, – буркнул Норм. – Подготовиться же надо. Догоните вы его, и что вы будете с ним делать? Руками за пушки хватать? Натали поглядела на капитана встревоженно. В самом деле... – Тебя позову. А до тех пор ты мне не нужен. Вольно. Натали тоже прилегла, не раздеваясь, поверх лоскутного одеяла, пообещав себе полчасика покоя, но в тепле и темноте жилого отсека ею завладели тревожные сновидения. Ей снилось, что она не спит, что дверь отодвигается и входит Игрейна, а потом – Брюс, но снаружи его окликает Мари, и голос у нее капризный и недовольный. Сын мнется на пороге, покуда мать не позволяет, почти приказывает ему идти. Вместо него появляется кто-то высокий, чьи плечи загораживают весь свет, проникающий снаружи. Рубен? Он ведь на самом деле не... доспехи оказались пустыми... Или Норм? Стоит, смотрит, что-то там думает. Она ведь, в сущности, не возражает, если кто-нибудь просто посидит с ней сейчас, разделит ее одиночество и таким тоном скажет, что все будет хорошо, чтобы она поверила... и совсем неплохо, если это окажется мужчина. Но вот тут она не поверила и проснулась: никогда Норм не сунется к ней на порог после того, как Кирилл расставил нужные акценты. На территории Кирилла. Под бдящим взором Кирилла. Это между нами... убито. Да и времени нет. И настроения. Кирилл торопился: «Балерина» разгонялась в форсированном режиме, и это чувствовалось невзирая на все усилия гравигенератора, исправно создававшего стандартное противополе для компенсации перегрузки. Казалось, будто векторы борются прямо в ней, в Натали: кто главнее, причем с переменным успехом. Чувствуя подобное в районе желудка, лучше всего полежать. Старенькая она уже, «Балерина». Кир и отхватил-то ее по списании. Технологии, способной уменьшать гравитацию, не существует: пилоты маленьких истребителей заворачиваются в губчатый кокон-компенсатор и лежат в ложементах практически неподвижно, но на крупных кораблях персонал должен быть активен и в бою, и на марше, невзирая ни на какие маневры. По счастью, нынче все, что крупнее эсминца, оснащено собственным генератором, способным при необходимости создать вектор гравитации противоположного направления. Эффекторы, между которыми наводится поле, вмонтированы в пол, потолок и стены каждого отсека. Фоновая настройка общая, с пилотского пульта, автоматика следит, чтобы перегрузка была в допустимых пределах, но дублирующие системы имеются в каждом автономном отсеке, входят в стандартный блок климат-контроля: в принципе, в каждом из них можно выставить настройки по своему вкусу. На туристических лайнерах настройкой климат-контроля салона ведают стюардессы. Это не сложнее микроволновой печки. Должно быть, она сама не закрыла дверь. В щель просачивался звук неразборчивого разговора, а неприятный металлический привкус во рту сообщал, что проспала она дольше, чем собиралась. Нехороший привкус. Надо провериться у врача, когда это все закончится. Если это все когда-нибудь закончится. Натали с усилием села, затем поднялась с чувством ломоты во всем теле. Случись такое состояние дома, она предпочла бы его перележать. Сейчас же только душ поможет. Они что-то обсуждали и смолкли, стоило ей войти. – Сколько, – спросила Натали, – осталось? – Полтора часа, – ответил Кирилл. – Вы скажете мне, что тут будет происходить? Она подошла к диванчику с намерением сесть и не сдвинуться с места, пока ее не посвятят в детали плана, но диванчик оказался занят. На нем разлегся вакуумный спецкостюм: шар-шлем из поляризованного пластика, комбинезон из фастпрена, оказавшийся неожиданно тонким и легким. Выполненные заодно с костюмом ботинки с присосами. Панель управления на правом бедре. На левом – кобура. Отдельно был выложен рабочий пояс с резаком и бухтой троса с «кошкой». – Я думала, он больше и тяжелее. – Большие – это скафандры высокой защиты. Они настолько тяжелы, что без гидроусилителей в них невозможно двигаться. Рабочий скафандр – это то, что надо, чтобы перейти с одного корабля на другой, Натали сдвинула скафандр в сторону и села, сложив руки на коленях. Едва ли она осознавала, что унаследовала одну из любимых поз Игрейны. – Итак? Поделитесь планом или предоставите мне бессмысленно метаться, засыпая вас несвоевременными вопросами? Мужчины неуверенно переглянулись. – Я знаю, что делать с крейсером, – сказал Кирилл. А Норм уверяет, будто знает, что делать с командой. – А я? Где я могу принести пользу? Здесь или, может быть, там? Еще один обмен взглядами, полными сомнения. – Или, может, монетку кинете, у кого мне путаться под ногами? – А сами-то вы, – осторожно поинтересовался Кирилл, – к какому варианту склоняетесь? – Я хочу к сыну. Кирилл чуть заметно пожал плечами. – Сколько у нас скафандров? – Ну у меня еще есть рабочий, – хмуро сказал Кирилл. – Только он оранжевый. – В таком случае лучше мадам пойти со мной. Император вздохнул: – Я сомневаюсь в этом варианте. Правда, и в том тоже. – Если тут пойдет не так, – разъяснил Норм, – тут будут вакуум и огонь, с ними не договоришься. – Да будет вам! – возмутился Кирилл. – Шлюз-то вон он, и катер есть... – Я говорю про не так, – с монотонной настойчивостью задавил его Норм. – Все так, если вы в состоянии воспользоваться шлюзом и катером. А пираты МакДиармида все ж люди. Шансы договориться есть. Переодевайтесь, мэм. Когда Натали вернулась, облаченная в скафандр, но без шлема, оказалось, что Норм справился с процедурой переодевания не в пример скорее и сейчас удалял с комбинезона светоотражательиые элементы. Кирилл выглядел невозмутимым, словно это не ему пророчили тут огонь и вакуум. – Что у вас под ним? – Спортивный костюм. – Правильно. Когда попадем на «Инсургент», скафандр придется снять, чтобы двигаться живее. И тише. Обязательно перевяжите чем-нибудь лоб: будет жарко, а вытереть лицо под шлемом невозможно. Да и когда снимете его, тоже особенно некогда. Далее: я стреляю по ходу, вы – против хода. Ни в коем случае иначе. Кирилл выразительно хмыкнул. – Не беспокойтесь, – сказала Натали, – я знаю, что такое попасть под дружественный огонь. – Не отставать, – продолжал «сайерет». – И если у вас есть о чем спросить, сделайте это сейчас. Там никаких разговоров и объясняться будем знаками. Я не остановлюсь, если вас убьют или ранят. И самое главное... – Он помедлил. – Готовы ли вы стрелять в любого человека, независимо от пола и возраста, независимо от того, стреляет ли он по вам или просто попался на дороге? Отдаете ли вы себе отчет, что этот человек готов продать вашего сына кому угодно за максимальную цену, какую дадут, и на свою часть прибыли напиться и снять девку? А может быть, послать деньги домой, больной матери. Может быть, он жестоко обращался с вашим сыном, а может, ободрил его словом. Главным для вас должно быть то, что это ваш сын. Если вы не готовы, оставайтесь тут, мне вы помешаете. Решить нужно сейчас. «Я не остановлюсь, если вас убьют или ранят!» – передразнил его Кирилл, правда, исключительно мысленно. Кто бы подумал, что женщины западают на такое? Или как раз это называется магнетизмом? Слыхал я, будто карие глаза обладают свойством завораживать. После инструктажа Норм не сказал ни слова: его и вовсе можно было принять за спящего, если бы глаза его были закрыты. Но она смотрит на него, будто прикидывает, как будет двигаться, как дышать, в каком ритме биться ее сердцу, чтобы он подумал о ней одобрительно: правильно, мол, так и надо. Неплохо для женщины. И снова этот ореол теплого света, что окутывает двоих, но виден лишь третьему, которому остается только от зависти сдохнуть. Почему, почему меня обошли? Я в молодости избегал брюнеток: мне казалось – к определенному возрасту у них у всех отрастают усики! Да, и дедушка Улле говорил, что у них ноги волосатые. Думаете, мне не страшно? Да я собираюсь отмочить самую крутую штуку с тех пор, как Рубен Эстергази вогнал вражескому авианосцу его собственную торпеду в дюзу. Силы небесные, да у меня кишки узлом завязываются: постыднее и хуже было только перед экзаменами в Учебке. И никто, кроме меня, этого не сделает. Потому что только я один знаю, как это капризное создание – «Балерина» – отзывается на дрожь пальцев. Кирилл успокоился совершенно неожиданно, как только запищал радар, выставленный им на поиск объекта массы крейсера. – Все правильно, – сказал он. – Они больше. Значит, мы увидим их раньше. Как вы думаете, Норм, сколько людей у МакДиармида? Получалось само собой, но это правильно: говорить ему «вы» при Натали. Наедине – другое дело, но ее присутствие меняло все. Ее присутствие мало того, что уравнивало их статусы, оно вообще делало их... непонятными. Что они там творят на этой Шебе? Женщина... не заметила разницы! Или она ее устраивает, разница-то? – Не больше шестидесяти, – последовал незамедлительный ответ. – Пиратские суда никогда не бывают перегружены командой. Численность экипажа – она в знаменателе дроби. А в числителе – прибыль. Причем в основной массе это техники. Люди, которые обслуживают корабль, а не боевые операции. Исходя из этого, прикидываем, что на камерах слежения у него от силы человека два. Если вообще не один, который бросается к ним, только когда его вынуждает обстановка. А исходя из этого... большинство камер на корпусе заменены на датчики движения. Каковые ничего не стоит обмануть примитивными флэшками. – Мусор сбросим, – отмахнулся Кирилл. – Его сейчас много будет, мусора-то. – Камер слежения внутри тоже нет. Во-первых, как я уже сказал, если бы они были, кто-то за ними должен круглосуточно сидеть, а это недопустимая роскошь, И вторая причина – идеологическая. На пиратском судне гайки без нужды не закручивают: на то оно и пиратское. Мак, насколько я понимаю, набрал бывших военных, недовольных начальниками и субординацией, и свобода в свободную смену – это то, без чего его команда разбежится в первом же порту. Да, кстати, у него также есть эскадрилья истребителей короткого радиуса действия. Их пилоты – моя проблема только до тех пор, пока они не вылетели. Вы поняли? – Что вы собираетесь делать, Кирилл? – Выйти на параллельный курс, Уравнять скорости... Как это: удивил – победил? Кто тут мастер по нестандартным решениям? Настоящий пилот должен быть изворотлив и хитер. «Балерина», как и «Инсургент», находилась сейчас во внутреннем пространстве системы, что накладывало определенные ограничения на космогацию. Уйти в гиперпрыжок можно отовсюду, ограничиваясь разве что экологическими нормами, да и те – препятствия скорее морального или юридического, но отнюдь не физического свойства. За одним исключением, о каковом исключении обычно говорят вскользь, поскольку никакого практического смысла в нем нет. А именно: если координаты точки выхода равны координатам входа. Реально эти две позиции никогда не совпадают: смещение вычисляется с учетом начальной скорости, вектора движения, кривизны и кручения траектории и еще каким-то образом зависит от скорости света. Кирилл, разумеется, формулы не помнил. Надеялся на чутье и везение, но не говорить же об этом партнерам. – Ребята, – извиняющимся тоном сказал он, затягивая ремни на ложементе, – я понимаю, это выглядит дико, но, мне кажется, вам лучше найти уголок потеснее. А лучше вообще лечь на пол. «Инсургент» тряхнуло, пол накренился на короткий миг, пока гравигенератор выравнивал вектор тяжести: народ, кто спал, посыпался с коек, кто не спал – перелетели свои отсеки, впечатываясь в стены. Смысл общих криков был один: «Что за черт?» и еще: «В кого стрелять?» Штурман с перепугу вслух вспомнил о минах, которые ВКС Зиглинды ставили на нехоженых путях во времена последней войны, и народ заоглядывался, ожидая приказа на срочную эвакуацию. «Инсургент» как раз и крался неторной тропой, когда – это выяснялось по ходу дела! – вошел носом аккурат в бок неведомо откуда взявшегося грузовика и качественно там увяз. Датчики движения фиксировали множество обломков, падающих на корпус. МакДиармид упал на спину, пребольно отбив почки, и кое-как поднимался теперь, хватаясь за углы. Связист Чидл смотрел на него испуганно и умоляюще и прижимал руки к ушам. – Что там у тебя? Связь есть? – Он орет как резаный... – Немудрено, – буркнул Мак. – И я б орал. – ...на весь эфир, Мак. С обреченным видом МакДиармид напялил на голову наушники. Ох ма-а-ать!.. Лучше бы козла этого убило на месте, но – не повезло. МакДиармид ненавидел мат всеми фибрами души. А еще он ненавидел истерики вроде тех, какую сейчас исполнял для него по радио театр одного актера: – ...Я, трах тебя тарарах, иду от точки выхода по пеленг-коридору, а тебя, мать твою в душу, здесь и быть-то не должно... В течение минут пяти, не меньше, его подчиненные, кто был в рубке, имели удовольствие наблюдать, как лицо капитана лиловеет, а потом зеленеет, и, в общем, они уже имели все основания считать дурака частника атомной пылью. А не поможет. Чтобы его расстрелять, надо как минимум его стряхнуть. Иначе это все равно что палить себе в висок... из плазменной пушки. – ...вы, «погоны», думаете, что при старом режиме живете, когда па ребятишек с пушкой управы не было? А вот хренушки! Я прямо щас вызываю аварийку и еще – группу обеспечения безопасности трассы, которая разберется, кто виноват и кто будет оплачивать страховку. Вряд ли можно представить себе более идиотскую ситуацию. Если сюда припрется эсминец службы безопасности ближних трасс, он, уж наверное, захочет узнать, по какой причине вооруженный до зубов крейсер находится во внутреннем пространстве Зиглинды. А это совсем некстати, учитывая, что половина команды числится в галактическом розыске. Если же вспомнить, какой у нас на борту ценный груз, дело выглядело и вовсе тухлым. По уму, чтобы остаться при своих, надо бы признать операцию проваленной и прыгать отсюда куда глаза глядят. Пока эта штука нацеплена «Инсургенту» на нос, о гиперпрыжке не может быть и речи: даже если целы двигатели Брауна-Шварца. Изменилась масса крейсера и его конфигурация. Чтобы прыгать с этим, их надобно заново калибровать. А задачка эта не для кустарной мастерской. Тем более, что он уже связался с покупателем и тот назначил ему место встречи. Если Мака там не будет, придется начинать весь ритуальный танец сначала. А такие вещи плохо сказываются на бизнесе. – Ну-ка теперь ты меня послушай, – сказал он негромко. Губы его сделались совершенно синими от ярости. В рубке «Инсургента» установилась оглушительная тишина. – У меня тут достаточно людей, чтобы абортировать твое корыто через дюзу, а лично тебе вымыть рот с мылом. Не надо гнать мне про пеленг-коридор. Если ты вышел тут, ты идешь с Фомора, а если ты идешь с Фомора, то таможня куда подробнее моего спросит и про твой груз, и про твой «поводок». Поэтому либо договариваемся, как мужики, либо, если хочешь, ты продолжаешь свой концерт. Но тогда уже не обижайся... Предупредили. Минутная пауза. – Что ты предлагаешь? – Сам-то ты цел? Герметичность не нарушена? Пожара на борту нет? Садись в катер и вали отсюда. И будем считать, что тебе повезло. Он-то думает, будто мы – местные ВКС. Чудно. Пускай думает. Некоторое время частник молчал: видимо, жал на кнопки. – Заклинило катер, – угрюмо сообщил он. – Тогда не дергайся. Сейчас протянем гофру, вскроем шлюз и вытащим тебя. А там посмотрим, что с тобой делать. Если покупатель заберет ребятишек, отсек с крепкой дверью, запирающийся снаружи, – как раз то, что доктор прописал. – Хрен вам. У меня, кроме нее, грузовоза в смысле, ничего нету. Я ж вас знаю, вы ее лазером срежете. – Нет, мы ее взорвем. Направленными зарядами. – Никуда я с нее не пойду. Вас много, возможностей у вас до черта, техника всякая в мастерских – ищите приемлемый вариант. Мак вздохнул и стянул с головы наушники. Рыжие волосы его стояли дыбом и были совершенно мокры. – Фьюри! – позвал он старшего механика. – Возьми из своих парня поздоровее, скажем, Бэнкса, идите на корпус, оцените, во что нам обошелся этот... инцидент. После доложишь свои соображения. У тебя двадцать минут. В наше время никого не удивишь видом открытого космоса, тем более стюардессу, даже если не упоминать, что эта конкретная стюардесса несколько месяцев провела в ложементе космического истребителя. Холодно и темно – два слова, которые описывают все. Ощущения огромного пространства нет именно потому, что темно. А насчет того, что холодно, – приходится верить на слово: скафандр сохраняет привычную температуру. Нет веса. Невесомость повергает в эйфорию далеко не всех. Это только кажется, будто ты воспаришь как во сне, двигаясь огромными балетными прыжками, и можешь, если захочется, несколькими плавательными движениями взмыть в самые небеса. На самом деле, когда Натали только начинала карьеру стюардессы внутренних линий, в невесомости ей казалось, что ее запрокидывает на спину и поворачивает набок. Тягостное тошнотворное ощущение, которое, к счастью, ей приходилось испытывать довольно редко – только во время учебных тревог да вот еще в армии. Впрочем, в армии, помнится, было столько сложностей, что на невесомость Натали очень быстро научилась не обращать внимания. Первым делом, еще перед выходом в шлюз, Норм соединил тросиком их пояса. По корпусу двигались с помощью вакуумных присосов ботинок, придерживаясь руками. Никаких реактивных ранцев: светиться нельзя. Датчики крейсера неизбежно отреагировали бы на вспышку. А так мы – мусор и мусор, равные среди обломков снесенных при столкновении антенн, колпаков датчиков и пушечных портов. Упали и лежим. Норма в его скафандре-хамелеоне вообще не видать, и шлем у него затемнен, и прожектор на нем выключен. Никаких энергетических импульсов. Даже непонятно, жив ли. «Балерина» громоздилась над головой – огромная, бесформенная, измятая столкновением масса. А «Инсургент» простирался под ними, как планета. А ведь мы продолжаем двигаться, сообразила Натали, причем с вполне приличной скоростью, разве только чуть пригашенной столкновением. Ждем. Спутник ее, как оказалось, занял правильную позицию. Прошло несколько минут, и на корпусе «Инсургента» раздвинулась диафрагма шлюза. Оттуда вырвался сноп света и выбрались на корпус две неуклюжие фигуры в оранжевых рабочих скафандрах. Утвердились на ногах, запрокинули головы на «Балерину», зачем-то потрогали гармошку искореженного металла, потом поговорили, по привычке поворачивая друг к дружке шары шлемов, потом разделились и пошли в обход. Один, тот, что поздоровее, скрылся из виду, второй двигался прямо на них. Натали съежилась: ей казалось, он вот-вот либо увидит ее, либо наступит. Восемьсот метров длины крейсера, и надо же механикам вылезти прямо на них. Да, именно что надо. Механик, который шел на них, остановился, замерев, и только чуть покачивался туда-сюда. Норм поднялся без всякой предосторожности, и только тут Натали разглядела на груди пиратского мастера маленькую коричневую дырочку. Лазер бесшумен и безударен и прижигает сосуды, так что крови нет. Тело осталось на ногах, как оно стояло при жизни, удерживаемое присосами подошв. Сделав ей знак оставаться на месте, Норм отцепил карабин, соединявший их пояса, и двинулся навстречу второму механику. То, что произойдет между ними, предсказывалось легко, и Натали была уверена, что совсем не хочет это видеть. Она только не думала, что это так быстро. «Сайерет», вынырнувший буквально из ниоткуда, жестом указал ей на гостеприимно распахнутый шлюз. Началось. Створки шлюза отрезали им путь назад. Ожидая, пока выровняется давление, – датчик был на стенной панели, – Натали прислонилась спиной к стене. Зря. Сердце бухало так, словно прибивало ее молотком, и грохот крови отдавался в висках. Если он не стихнет, она будет совершенно глуха к чьим-то чужим шагам за поворотом. Она вдохнула глубоко, всей грудью, задержала воздух, потом выдохнула его весь, пока не стало больно легким. Три раза – и сердцу сразу легче. Норм держал лучемет в опущенной руке и поднял его к груди, как только начала раздвигаться внутренняя диафрагма шлюза. Неизвестно, сколько человек встретят их с той стороны – два или двадцать. К этому времени Натали уже некоторым образом освоилась с его замыслом: идти но коридорам, убивая всех, кто встретится на пути, чтобы сохранить свое передвижение в тайне. Найти детей и уйти на катере, пока Кирилл отвлекает на себя внимание. Полнейшее безумие, особенно если учитывать, что МакДиармид как минимум не глупее никого из них. Однако, как объяснили ей мужчины, самые безумные планы срабатывают, когда опираются на стереотипы. Натали стояла ближе к дверям и первой перешагнула порог шлюза, где, как оказалось, собирались ремонтники. Ее скафандр был оранжевым, шлем затемнен, и какой-то техник приветствовал ее взмахом руки с гидравлическим ключом. Норм появился из-за ее спины, как гигантская тень, и толкнул Натали на пол. Несколько выстрелов, на которые никто не успел ответить. Все свершилось над ее головой, а голову Натали поднимать отнюдь не спешила. Один упал под верстак навзничь, другой перевесился сверху, руки в синем костюме еще некоторое время раскачивались перед ее глазами. Никто не выстрелил в ответ: тут, вероятно, и нечем. Трудно представить, чтобы МакДиармид разрешил своим техникам и механикам шататься по кораблю с лучеметами на боевом взводе. И до коммов едва ли дотянулись. Сама-то она и вздохнуть не успела. В считанные секунды их маленький десант избавился от скафандров. Натали пожалела, что больше ей не удастся сойти за своего. Впрочем, едва ли у своих тут есть привычка шляться по коридорам в затемненных шлемах. Тут же навинтили на стволы призматические насадки. Норм поймал ее руку в самый момент, когда Натали чуть не выронила тяжелую граненую стекляшку, тем самым доказав, что ни на секунду не упускает ее из виду. Эффект лазерного оружия в перестрелке невелик: поражающая способность луча толщиной с вязальную спицу весьма ограничена. Да, он прошивает насквозь, и это то, что нужно, чтобы пробить прочный вакуумный спецкостюм, как тогда, на корпусе, но чтобы убить, и убить беззвучно и быстро, эта штука не годится: слишком точно нужно прицелиться. Живая мишень редко тебе это позволит. Призматическая насадка отклонит и повернет луч, который теперь выжжет в оппоненте дыру размером с дно небольшой кастрюли. Вышли в коридор, оказавшийся, по счастью, пустым. Норм ступал неслышно, прижимаясь к стене: оба они были в носках. Что мы ищем? Дверь, запертую снаружи. Мак сидел в рубке и барабанил пальцами по пульту. Двадцать минут, отведенные им стармеху, истекали, и вместе с тем в голове атамана шевелились подозрения. Нештатная ситуация. В случайности МакДиармид верил только тогда, когда исключены прочие варианты, и теперь прикидывал, в какую ловушку мог угодить. Разумеется, это не регулярные силы. Зачем бы погранцам устраивать цирк с трассовым происшествием, когда у них достаточно сил и полномочий, чтобы взять его на прицел? Да и граница у нынешней Зиглинды уже не та. Общая у них теперь граница, у Земель. Прежняя имперская Зиглинда никак не позволила бы чужому крейсеру болтаться в своем пространстве, даже если он не представляет пока непосредственной угрозы. У тех граница была на замке. Нынешний же режим, как это казалось МакДиармиду, склонялся укреплять не армию, но СБ. Ведомства конфликтовали, средства утекали в центр, офицеры вырождались в бюрократов, их косили равнодушие и лень. Всем этим можно было пользоваться в своих интересах, Главное – не быть беспечнее тех, кто тебя ловит. Его беспокоило другое. Несколько часов назад он отзвонился покупателю и сейчас соображал, что тот совсем не расположен платить такие деньги. Ну, во-первых, сумма существенно выросла в сравнении с заявленной. Во-вторых, Мак был совершенно уверен, что заказчик попытается получить мальчишку даром. С его стороны это довольно глупо, но козырей Мак пока не раскрыл. Понадобятся еще, если придется удирать со всех ног, и будет чрезвычайно жаль, если козыри не сгодятся. МакДиармид любил играть, а шанс обложить этого высокомерного господина представился просто сказочный. В любом случае, если это подстава, ее затеяли ради ребятишек. – Кармоди, – окликнул он старшего помощника, щеголявшего нынче в жестком ортопедическом воротничке, задиравшем ему подбородок. – А притащи-ка мальцов сюда. На всякий случай. Пускай тут побудут. Где там Фьюри? Он уже в седьмой раз нажал кнопку вызова, но динамик молчал как мертвый. Очевидно, ретранслятор на корпусе разбит. Оснований тревожиться пока нет: экипаж поднят, все на местах проверяют целостность оборудования. Едва ли мы не заметим, если спецназ Зиглинды пойдет на абордаж. Паузу, в течение которой Норм соображал, куда им пойти, Натали приняла за нерешительность. Коридор в обе стороны был совершенно одинаков, и, очевидно, полагаться приходилось на инстинкт и привычку. Ее собственный инстинкт сказал «туда», и Натали сделала несколько шагов в избранном направлении, прежде чем ее спутник отрицательно покачал головой, прошел немного вспять и нырнул в перпендикулярный проход, соединявший коридоры правого и левого борта. Еще на «Фреки» она привыкла к тесным и низким коленчатым «кишкам», по которым перемещается персонал внутри боевого космического корабля. Здесь было тихо и пусто, а потому казалось, что места больше, а воздух – свежее. Пульс колотился в висках, выдавая себя за шаги, но, право, он был намного громче. Два или три раза Норм опустил за собой противопожарную штору – мембрану из негорючего пластика. Такие штуки перегораживают коридор, не позволяя создаться тяге, если где-то возникнет пожар. Если бы Натали поразмыслила, сообразила б, что проку от нее немного: только психологически. Чувство прикрытости спины. Ну и некоторый шум, если ее будут поднимать, позволит как минимум приготовить преследователям достойную встречу. Никого не попадалось на пути. Сначала это принесло Натали некоторое облегчение, но потом она обеспокоилась: слишком все легко. Ничто никогда не идет по плану, предупредил ее Норм еще на «Балерине», поэтому плана следует держаться лишь в общих чертах. И все же чем дальше они шли, тем больше ей казалось, что все так и кончится: они найдут дверь, запертую снаружи, откроют ее, освободят детей и уберутся восвояси. На военных кораблях персональные коды предусмотрены только там, куда посторонний не должен попасть случайно, сиречь в места, представляющие опасность для жизни, – реакторный отсек, конденсаторная и прочее в этом роде. Разве что уходящий катер пираты заметят... Но это уже другая история. Они шли по жилой палубе. В момент столкновения, само собой, была объявлена боевая тревога, экипаж занял посты, и сейчас в машинном или, скажем, орудийном отсеке было намного более людно, чем здесь, в месте для спанья. Порядок следования они выработали такой: Норм идет лицом вперед, Натали – чуть за ним, но пятясь, вполоборота. Без пригляда с его стороны она чувствовала себя, словно одна во враждебном вакууме, но оба понимали, какой опасности подвергается «сайерет» от ствола, направленного в его сторону женщиной, до сих пор державшей палец лишь на гашетке плазменной пушки с автоматическим прицелом. Сам он в узком проходе выглядел настолько большим, что стрелять куда-то мимо него казалось просто невозможным Натали вздрогнула: ей померещилось, будто Норм что-то сказал. Они ведь уговорились молчать, и если он нарушил правило, установленное им самим, значит, тому есть существенная причина! Она вскинула на него глаза и поняла, что смотрит не туда. На прямом участке, который они миновали только что, отъехала в сторону дверь кубрика, и два техника в синем, непринужденно болтая и гогоча, шагнули в коридор. Не было никакого угла, чтобы за ним укрыться. Лазер беззвучен? Кто вам это сказал? Звук был такой, словно лопнула струна. Первый луч пришелся в потолок, пробил в нем дыру, и расплавленный металл тягуче капнул вниз. Следующий выстрел Натали скорректировала автоматически. Единственным ее чувством в этот момент был ужас. Когда ты подбиваешь вражеский истребитель, это выглядит совсем не так. Расцветающие в вакууме огненные цветы – красивы. К тому же у него тоже есть пушка. Времени на беспамятство нет. Она очнулась, увидев, что Норм глядит на нее и его ствол готов ее подстраховать. В коридор она смотреть не могла. «Сайерет» молча втащил оба тела в кубрик, который техники только что, к несчастью для себя, покинули, и задвинул дверь, Потом дохнул на матовую поверхность металлопластовой панели и пальцем написал на конденсате: «Сила!» Натали прерывисто вздохнула: очевидно, у них такие шутки, у «сайерет». Спасибо, что не «Дура». Если еще придется стрелять... ох, не знаю! Медотсек, попавшийся им через пару минут, был помечен большим зеленым крестом на прозрачных дверях. Норм секунду помедлил, словно соображая, взвешивая «за» и «против», потом сделал Натали знак стоять снаружи, а сам нырнул внутрь. Пиратским доктором оказался нескладный белобрысый парень, по виду студент, то ли со страху косой, то ли такой от рождения. Когда Норм выволок его из его королевства, он заикался и цеплялся ногой за ногу. Натали предпочла бы истечь кровью, чем подпустить такого к себе с сильнодействующим средством или, упаси бог, со скальпелем, но у МакДиармида, по-видимому, не было выбора. Чем-то этот приятель напомнил ей Кирилла в молодости. – Я полагаю, это чучело не может не знать, где дети. А если откроет рот, шлепните его, мадам. Спросим следующего. – В-вы, – пробормотал доктор, растерянный тем, что нарушен порядок вещей, – ведь это он тут пират! – не сможете, не посмеете... – В следующий раз, – внушительно и тихо сказал ему Норм на ухо, – я буду снимать скальпы, чтобы их показывать недоверчивым. Твой сегодня по счету восьмой, и, если останешься жив, после на них посмотришь. А ну пошел! – А... а потом? – От тебя зависит. «Студент», как это ни странно, хлопот им не доставил. Полутемный карцер, куда он их привел, оказался пуст, но хранил явные следы пребывания узников. Надувной матрац на полу, обрывки фольги от армейского пайка, запах пота, стойкий в непроветриваемом помещении. Несколько птичьих перьев. – Они были тут, мамой клянусь! – шепотом закричал доктор, но, видимо, это была вся польза, которую он мог им принести. – Как они? – пользуясь случаем, поспешила спросить Натали. – В порядке? Здоровы? – Да что им сделается? – буркнул доктор. – Сидели как хомячки в аквариуме. Щенка Мак выпорол за катер, но все согласны, что ему только па пользу. Оставили его тут кричать и колотиться, заперев дверь снаружи. – Плохо, – сказал Норм. – Мак не знает, о чем думаю я, я не знаю, о чем думает Мак. Но дети у него. Что ж, по крайней мере сейчас у нас есть точный адрес. Существует не слишком много вариантов стандартном конструкции крейсера. Орудия главного калибра у него в носу, дальше – командный пункт, а заднюю половину занимают реактор и двигатели. Между всем этим втиснуты жилые отсеки и ангары для истребителей короткого радиуса, если они, конечно, предусмотрены. Впрочем, на ангарную палубу кто попало не суется. Правила перемещения предполагают, что по левому борту холят в корму, а по правому – в нос. Норм с Натали следовали против правил, чтобы встречные вылетали на них, а те, кто сзади, – уходили в противоположную сторону. Найти на крейсере центральный пост намного проще, чем одну из кают, где могут быть заперты дети. Другое дело... там немного больше народу. Видимо, поэтому Норм подолгу стоял, прислушиваясь, прежде чем завернуть за угол, и лицо у него сделалось таким, словно он шел теперь один. Лучшее, что Натали могла придумать ему в помощь, – это не проявлять инициативы. Дальше разговор у них шел на пальцах: «Ты» – пальцем в грудь – встань «сюда». Их «два». «Левый» – «твой». После меня. Поняла? Натали кивнула, набирая полную грудь воздуха. Норм, похоже, сделал то же самое, а потом выбросился из-за угла на пол, паля в падении и перевороте. Вокруг него лопались струны, летели искры и пахло раскаленным металлом. Натали вывернулась из укрытия и почти без проблем сняла «своего» охранника, благо тот воодушевленно палил по «сайерет» и совсем не ожидал, что у того имеется группа поддержки. И все? И там, за герметичной дверью, закрытой, по не задраенной, ничего не услышали и не поняли? – А дальше что? Постучимся? – Дальше просто. Возьмите пока дверь под прицел. Перебросив лучемет на левый локоть, Норм не спеша промерил раствором пальцев расстояние по переборке от стены и в перпендикуляре – от пола, отметил точку и, выставив лазер на минимум и держа его под углом, вырезал круг. Это рубка, смекнула Натали, значит, там наверняка установлен круговой экран, играющий роль второй, внутренней стены. Мы режем, а они не видят. Под вырезанным кругом стены обнажился блок климат-контроля командирского отсека. Парень из штурмовой бригады, похоже, знает наизусть расположение всех ключевых узлов всех кораблей мира. Логично. Впрочем, далеко не все миры строят собственные корабли. Взялся обеими руками, дернул, повернул на проводах: открылись рычажки и кнопки. В каждом отсеке есть такая: температура, влажность, свет... А там, изнутри, между прочим, еще и крышка коробки закрыта: они действительно ничего не увидят. Норм вдохнул, сосчитал, видимо, до пяти и один утопил до отказа вниз. Еще пять ударов сердца – и рычажок вернулся в прежнее положение. – Прошу вас, мадам, теперь они сервированы подобающим образом. – Что это было? – Гравитация. Пять же. Натали ринулась вперед, едва не оттолкнув «сайерет» с дороги. Когда они с мальчишками, еще дома, обсуждали всевозможные способы, гравитация считалась у них самым неизобретательным и примитивным. Все равно как подойти сзади с палкой и садануть по затылку. Куда лучше было придумать что-нибудь изящное с давлением или с химией в воздуховоде. Один сочиняет, остальные раскритиковывают. Но сейчас, лежа, словно скалкой раскатанный, на единственном свободном пятачке пола, Брюс подумал, что они, кто бы они ни были, гравитацией воспользовались умело и совершенно безжалостно. Глаза словно вбили ему под надбровья, щеки под собственной тяжестью обвисли вниз и сейчас представлялись ему ироде бульдожьих. Наверное, теперь он уже мог встать, но делать это почему-то мучительно не хотелось. Болело все! А ведь ему повезло: он уже лежал. Ему некуда было падать. Оказывается, простые приемы – самые эффективные. – Что это было? Реактор рванул или еще какой-то идиот в нас врезался? Мари лежала рядом, без всякой воли к. действию и, возможно, без чувств. Кажется – он не был в этом уверен – из-под темных кудряшек текла кровь. Из ушей? Штурман в кресле, очевидно, так и не понял, что случилось, и только одурело мигал. Оглушен. Тяжелые страдают больше. Хуже всего, очевидно, пришлось МакДиармиду, которому чудовищным усилием удалось выбросить себя из кресла. На ногах Мак, ясное дело, не удержался, а рухнул на пол плашмя, зацепив ложемент и развернув его ударом. Вот у него совершенно точно была кровь из ушей и вдобавок из носа: явный гипертоник. Руки у него тряслись, лучемет в них прыгал, и сам Мак едва ли ощущал, килограмм он весит или пять – в руке, которая весит все полета. Брюсу пришлось напрячь слух, чтобы разобрать, что он там бормочет: – Иди сюда, пацан. Иди сюда. Ага. Разбежался. Брюс отполз подальше в сторону от тянущейся к нему руки, пока не прижался спиной под самый пульт, и попытался подтащить за собой Мари. Она не сопротивлялась, но и помочь ему не делала никаких попыток. Она была к Маку ближе, но тот ее почему-то игнорировал. – Брюс! – Мама? – Назад! – Мак утвердился на предплечьях, качающийся ложемент, как сообразил Брюс, прикрывал его от ствола Норма. – Назад, или я поджарю драгоценных деток. Оружие на пол. Дамочка – назад, ты – на пол, и руки на затылок! Выполнять. Мать сделала шаг назад, как ей говорили, нагнулась и аккуратно положила лучемет на пол. Нет! Не надо! Что ты делаешь, это блеф, игра в «кто первый слабину даст»! Если он нас убьет, его ничто уже не спасет, и он это знает. А потом она расстегнула «молнию» на своей куртке от коричневого спортивного костюма. Талию ее опоясывал странный пояс-патронташ, весь в проводках и с коробочкой на животе. А на коробочке была кнопка, каковую кнопку мать медленно вдавила пальцем. И выражение ее лица Брюсу чрезвычайно не понравилось. Не было его, никакого выражения, вовсе. Словно ее нарисовали черной тушью на белой бумаге и заставили служить каким-то дурацким обобщенным образом. А мама – не образ. Мама – она живая, и она одна – вот что важно. Ее нельзя потерять. – Выстрелишь по ней – взорвется весь крейсер, – объяснил Норм, который выглядел как гигантская черная тень, обрисованная ярким светом из коридора. – Выстрелишь по ее сыну – она отпустит кнопку. Поговорим? Их пятеро. МакДиармид на полу между пультом и креслом, дежурный пилот, связист с круглыми глазами, штурман и Кармоди в дурацком жестком воротнике. Натали безучастно стояла между ним и Нормом. – Не верю, – прохрипел МакДиармид. – То есть, если бы это был ты, – ага. А ей я ноги буду жечь снизу вверх, а она терпеть станет и кнопку держать. Тут ее сын. – Мне кажется, ты последний, кто будет это проверять. А если у нее сердце не выдержит? Таким образом, стрелять ты можешь только в меня или в девочку. Но в девочку ты стрелять не будешь: она твой выходной билет из этой системы. Ребята, уступили бы вы кресло даме, может, она устала. Кармоди прыгнул, целясь в Натали, чтобы перехватить кнопку, а Мак нажал на спуск, но даром: одним слитным движением Норм развернулся, пропустив заряд мимо себя в переборку, и встретил Кармоди открытой ладонью в переносицу. Что-то хрястнуло, старший помощник «Инсургента» рухнул на пол и там остался. Даже Мак отвел взгляд от его головы, вывернутой назад в раструбе ортопедического воротника. – Те же и там же минус один, – констатировал Норм. – Продолжаем переговоры. Кто-то еще намерен делать резкие движения? Штурман и дежурный пилот замотали головами в знак того, что вовсе не собираются покидать свои кресла. Кажется, у них даже не было оружия. Один лучемет МакДиармида против лучемета Норма, который стреляет быстрее, – поверим на слово! – и еще куча народу на крейсере, пока остающегося в неведении, но, без сомнения, способного учинить с захватившими КП все то же самое, что они только что отчебучили тут. – Ты, – сказал «сайерет», – должен понять, что можешь потерять все, включая крейсер, жизнь и уважение партнеров, если поведешь себя... неправильно. Никто не говорит добрых слов в адрес лоханувшихся пиратов. Ну или у тебя будет шанс что-нибудь придумать. А у нас выбора нет. Твой отец, я помню, продавал подержанные флайеры, так что считаешь ты получше меня. Вот и давай... подсчитывай. – Сэр! – воскликнул Чидл. – Прошу прощения. У меня внешний вызов! Это погранцы: если мы им чего-нибудь не соврем, они нас расстреляют! – Брюс, иди сюда, – распорядился Норм. – Можешь? Мак, ты лежишь и не шевелишься, помнишь? Положи пушку на пол. Брюс, подбери и последи за нашим другом. О, с восторгом! – Отвечайте им, как вас... Чидл. – Что отвечать-то? – Пиратский крейсер «Инсургент»... – Что-о-о? – Парень вытаращил глаза, он был не старше давешнего «доктора». – ...с командой, объявленной в розыск, находится в пространстве Зиглинды с преступной целью. На борту в качестве заложников находятся дети, среди них – дочь президента Мари Люссак. В настоящий момент крейсер захвачен силами, лояльными к местному правительству, и будет им передан по предъявлении соответствующих полномочий. – Кто говорит? – пожелали узнать пограничники, ожидавшие чего угодно, кроме полицейских разборок в своем секторе. – Сержант «сайерет» в отставке К-13528 Эр Норм. Свяжитесь с президентом, он знает. Далеко вы? – Часов двенадцать ходу. Вы столько продержитесь? – Нет, двенадцать часов я вас ждать не стану. Сниму заложников, а судно вы сами берите. – А уйдут в гипер? – Пока не уйдут, не могут, но поспешите, не то они что-нибудь придумают. Я тут немного занят, так что отбой. Как вы себя чувствуете, мадам? – Ничего, спасибо. Палец... затекает. – Осталось недолго, терпите. Брюс, ты его держишь? – Угу. Доверив Мака Брюсу, Норм быстро прошел между креслами, где послушно лежали его «новые друзья», затянул им ремни так, что мужики взвыли, и заплавил пластиковые зажимы. Теперь освободить навигаторов можно было, лишь разрезав путы. – А ты, дружище, прогуляешься с нами до катера. Девочку понесешь. Выйдя из КП, МакДиармид увидел тела: – Женщина, – сказал он, – и ротвейлер. Каков твой сегодняшний счет, сержант Эр Норм? Я знаю, вы всегда считаете. – Девять, – сдержанно ответил «сайерет». – На нас двоих. Я думаю, я могу их всех отнести на свою совесть. А старпому засчитано самоубийство. – Н-да... – Мак казался слишком усталым и разбитым, чтобы выражать сильные чувства. Не уронил бы Мари Люссак, и то славно. – А у меня ведь в операции на Нереиде чистый ноль. И вы называете меня плохим парнем? Забавно. Если Натали нуждалась в ослепительном финале с фанфарами, то вот он самый и есть. Все, что было тут туго натянуто в последние дни, вдруг лопнуло, все мозаики сложились, все неправильное исправилось и сделалось так, как оно должно быть по законам человеческим и Божьим. Того Бога, в которого верят все Эстергази. Натали всхлипнула и заключила Брюса в объятия, почувствовав, как напряглась его спина. Нечто необратимое свершилось с тех пор, как их разлучили: мальчик вырос и стесняется бурных проявлений материнской любви. При этом ей было совершенно неважно, где происходят эти объятия. Она даже не помнила потом – где. Ей сгодился бы один только белый свет в пустоте, лишь бы внутри этого света она была вместе с сыном. Она даже не помнила, когда Норм отключил бомбу и можно было больше не давить эту дурацкую кнопку. Может, это было в катере, как только Мак, «се еще пребывая под прицелом, опустил Мари на скамейку и ожидал, что его пристрелят – ведь это было бы так логично... или на „Балерине“, где они забрали Кирилла, мокрого от пота и совершенно изможденного? Нет, на „Балерину“ они не залетали, Император отвалил на катере, как только Норм просигналил ему, что операция успешно завершена. Скорее всего, это было уже на Сив, где они выгрузились бестолковой толпой и поспешили укрыться в теплых подземных и (подзимних!) норах. Устали смертельно – все! – но находились в том бешеном возбуждении, что не позволяет сомкнуть глаз. – А Игрейна где? – спросила Мари, выдержав первую волну заразительной общей радости. Справедливости ради следовало отметить, что объятий и поцелуев досталось ей чуточку меньше, чем Брюсу, стоически переносившему приступ пылких чувств. Натали, конечно, ее тоже обняла и поцеловала, но затем – отпустила, тогда как Брюса продолжала прижимать к себе. Игрейна тут была бы как нельзя кстати. Кстати пришелся бы любой, кто не дал бы Мари Люссак почувствовать себя довеском, спасенным так уж, за компанию. Не Норму же, большому, хмурому и уставшему мужику, проявлять бурные чувства. – А? Куда вы ее дели? Ссадили где-нибудь на планете? Не детское дело и все такое, да? Норм взглядом попросил помощи. – Игрейна... – сказала Натали и смолкла, лихорадочно вспоминая обещания, данные «кукле». – Э-э-э... уехала. Ее контракт закончился, а нам попался... попутный корабль, который следовал туда, где она сможет заключить новый договор. Мы решили, что это счастливый случай... Она просила вас, Мари, извинить ее. – Не слишком красиво с ее стороны. – Мари скривилась в гримаске. – Мы столько времени были вместе, она была мне... как сестра. Даже лучше, потому что мы никогда не ссорились! Она... она даже не соблаговолила выяснить, чем для меня все это кончится, с пиратами. Могла бы и задержаться на пару дней, мы с отцом что-нибудь придумали бы ей с новым местом. Неужели отец прав: те, кого мы нанимаем за деньги, сделают не больше, чем им оплачено? Норм, ведь это не так? – Принцесса посмотрела на гарда с отчаянной надеждой, будто бы он один способен был спасти ее веру в людей. – Не всегда – так? Вот вы... – Не надо плохо думать об Игрейне, – сказал ее рыцарь-герой. – Я не видел большего мужества и благородства души. Никто больше нее не заслужил, чтобы образ его хранили в сердце. – Да вы так говорите, словно она умерла! – вскинулся Брюс. – Уехала и уехала. Не собственность, в конце концов, имеет право решать. То еще удовольствие: дергаться за нас и психовать. Хотя, если честно, я бы ее повидал. Она классная. Слава богу, эти дети еще не узнают за словами смерть. – Могу я, – сказала Мари тоном приветливой, воспитанной девочки из хорошей семьи, и один бог знал, как дорого ей это далось, – откуда-нибудь позвонить папе? – Натали, – позвал Кирилл с порога. Женщина взглянула на него недружелюбно: она была занята. В сотый раз она вытягивала из сына, как оно было, и изумлялась тому, что Брюска, которого в иные дни не заткнуть и который бывал не прочь приврать что-нибудь про приключения, становился замкнут, когда речь заходила о том, что случилось на самом деле. Он вырос. Вырос... – Натали, – повторил Император, когда она вышла к нему и остановилась на пороге. – Я не очень тактичный человек. Я никогда в точности не знаю, когда правильнее сказать, а когда – смолчать. Ну... у вас был случай это заметить. То, что я хочу вам сейчас сказать... в общем, на самом деле я не хочу, но думаю, что надо. Черт! Наверное, даже и не надо. От этого произойдут только мучения и сложности и ничего по-настоящему правильного... конструктивного. Но, думаю, я должен. И, наверное, вы должны это выслушать. И увидеть. Брюс не простит ни вас, ни меня... Я сам себе не прощу, если мы разминемся в двух шагах, сделав вид, будто чего-то никогда не было. Одним словом, пойдемте со мной. Вы все увидите сами. Придерживая Брюса за плечо, – она нуждалась в осязаемом доказательстве того, что сын вернулся к ней, – Натали вслед за Кириллом вышла в широкий центральный коридор и двинулась вниз, в глубь шахтного комплекса. Завихрения воздуха, как невидимые духи, касались ее лица и волос. Сын оглядывался недоуменно: и этот путь, и эти фокусы были для него внове. Не менее получаса спуск влек их вниз, пока путники не оказались в просторной, скудно освещенной пещере – полости в скале, чем-то похожей на ангар. Чем-то? Господи! Это они. – Привет, ребята! – сказал Кирилл, обращаясь не к Натали с сыном. – Здравия желаем, чиф, съер, – ответили вразнобой, и Натали вертела головой, пока не обнаружила динамик на ближней стене. Как просто. А мы-то передавали друг дружке наушники. – Как там наверху? – Холодно, – Кирилл улыбался во весь рот. – Я вижу, вы не вылетаете. На воротах этакая бородища инея! Вольно, ребята. – Дык... Холодно там! А ну как смазка загустеет, батареи сядут. Атмосфера опять же, гравитация... И вообще, вдруг бой – а мы уставши? – Ну-ну, расскажите мне про смазку. При кельвиновом нуле летали, а тут – загустеет? Не грузите мне вакуум, Пятый. Эгиль? – Не сочтите за дерзость, само собой. Вы к нам нынче с гостями? Вы нас представите? – Щас, разлетелись. А Первый у нас где? Опять в опере? Свистните ему в наушник, потом дослушает. – Забирайте выше, съер. Первый у нас нынче балуется теоретической физикой. Теоретически. Как вы думаете, ему дадут второе высшее? Диплом, а дальше, может, и степень? – Нет, я тут. Смотрю. Я не думал, что вы решитесь. Я имею в виду всех вас. Брюска застыл на месте, и только поворачивался от одной боевой машины к другой. Брови мальчишки остановились где-то посередине лба. – Это они? Черные Истребители Зиглинды? Назгулы! Натали медленно шла вдоль ряда Тецим-IX. Они казались огромными: двенадцать метров в длину, четыре метра по выступающим точкам стабилизаторов. Они проплывали над головой, как стремительные хищные рыбы: только вытянутой рукой, пальцами достанешь холодное гладкое брюхо. И нет ничего красивее. Эй, Патрезе, как насчет этих нулей, приписанных к Империи справа? – Ну, здравствуй... Рубен. Как ты? Анатомически у Тецимы нет глаз. Но и так ясно, куда он смотрит. – Мой? Это он и есть? Цепкая материнская рука поймала Брюса за плечо. Сюда. Прочее потом. – Как это? – спросил мальчишка, будто глазам своим не верил. – Кибернетические высокотехнологичные боевые модели? Искусственный разум? – Объяснишь ему, Кир? – Что ж, попытаюсь. Нет, Брюс, это не кибернетика. Кредо Зиглинды не допускало психологической зависимости человека от электроники. При прежней власти – назовем ее так – доступ граждан к цифровым технологиям был ограничен. Я имею в виду – рядовых граждан. Тебе, как гражданину Новой Надежды, трудно объяснить целесообразность подобной политики: у вас права и свободы. Там, в каждом из них, – человек. Кадровый офицер, пилот с боевым опытом. – Ты, твое Величество, еще скажи: скелет в ложементе. – Не скелет? – уточнил Брюс. – А что? – Сознание. Разум. Душа. Говорят, еще чувств разных до кучи. Этот вон даже женился. Понравился, стало быть. – Это твой отец, Брюс, – сказала Натали. Мальчишка медленно закрыл рот и длинно, выразительно сглотнул. – Даже пригласить посидеть некуда, – сокрушенно пожаловался Назгул. – Разве что в кокпит, по старинке. А?.. Показалось или он подмигнул? Движения и интонации Первого удивительно легко интерпретировались в человеческие жесты и мимику, оставляя всех в замешательстве: как он это делает? Блистер он сдвинул, словно приподнял бровь, и Натали, чувствуя себя до крайности неловко, огляделась в поисках лесенки. Кирилл сделал то же самое, всем телом вздрогнул, метнулся взглядом обратно и осознал, что произошла катастрофа. Происходит в эту самую минуту, пока все они стоят задрав головы, ищут нужные слова, млеют, воссоединяются семьями, и прочая и прочая сладость и радость... В устье пещеры-ангара стоял Норм. Человек Люссака. Ну... не человек... но несущественно в данном контексте. Стоял и пялился, и лицо у него было в точности как у Брюса, включая приоткрытый рот и совершенно круглые глаза. Вот только этот видел Назгулов в бою, знает, что они такое, и... и что всего одно слово кому надо – и ему никогда больше не придется работать по найму. Девять машин класса Тецима, законсервированных и незатейливо упрятанных под самым фонарем. Сиречь под носом Зиглинды, которой они не достались при передаче войскового имущества. Разве тут отмажешься? И теперь у меня элементарно нет выбора! Папе уже позвонили, Люссак несется сюда с эскадрой сопровождения. Он придет, и ему покажут! И всему приключению придет конец. Кирилл положил руку на кобуру, очень слабо надеясь, что успеет первым. Отсюда он не видел на Норме лучемета, что, разумеется, вовсе не значило, будто на гарде его нет. – Теперь я знаю, кто вы, – сказал Норм. – Мог бы и раньше догадаться. – Мог. Просто не было до этого дела. «Вляпаться в ваши тайны» – так вы сказали? И в точности таким же жестом положил руку на плечо Брюсу. Кирилл взвыл. Неужели опять игра в заложники? Мы же только что с этим покончили! И пушки Назгулов, внимательно и молча наблюдающих со стороны. Если эти откроют огонь, во что превратится пещера? В ад! – Брюс! – окликнула женщина. – Помоги мне! Ни слова не говоря, Норм снял руку, и мальчишка кинулся цеплять лесенку на борт. Гримаса «сайерет» вслед ему истолковывалась совершенно однозначно: и на меня катили? – Я поговорю с мамой, – сказал Первый. – А потом, Брюс, с тобой. И я должен поверить, будто это совсем не то значило? Ты мне сразу не поправился, как только в первый раз из шлюза вылез! И вот что теперь делать? – Продолжим без него? – спросил Эгиль, тот самый разговорчивый Пятый. – Он отключился. Какие новости снаружи, съер? И не пора ли нас откопать? Честное слово, хочется уже пожить как людям, в ангаре. Я подумаю об этом завтра. – Ну как ты вообще? Натали поерзала в ложементе. Холодный. Она была тогда такой глупой, такой... смелой, такой одинокой, Роман женщины, которая никому не нужна, с мужчиной, нужным буквально всем. Во всей огромной Галактике у нее не было ничего, кроме этого голоса в наушниках, и темноты, обнимавшей ее. – Нормально – в целом. Твои родители – прекрасные люди. У меня есть, – она помедлила, – дом. Мы ни в чем не нуждаемся. Брюска... летает, само собой. Кто бы сомневался в том, что растет Эстергази. – Назгулу... Рубу совершенно незачем знать, что дом смыло, а сына – крали. Мужчина в таких случаях спрашивает только «кто?», хватает плазменную пушку и идет разбираться. У меня теперь есть диван, где я провожу жизнь, и множество уютных домашних обязанностей, которые эту жизнь составляют. – А я даже рядом с коляской ни разу не прошелся. Эх... Я хотел сводить вас в тысячу мест. Я, – в приступе свирепой физиологической откровенности, – даже живота твоего не видел. – О, аквариум был будь здоров! Как-нибудь, может, получится показать тебе снимки с УЗИ. Помолчали. Те ли мы спустя двенадцать лет? Есть ли представление о времени у человека... тогда она не могла воспринимать его иначе, но теперь, когда под ногами есть планета, и рука сына в руке, и нас уже двое, все по-другому... у существа, в заснеженной пещере ожидающего приказа ринуться в бой? Кто он нам – на нашем диване? Что ему ответить и что у него спросить? Что теперь между нами общего? Ты не был с нами Каждый Наш День! Вот беда: зачем меня вылечили? – Ты, – ведь знала, что он спросит, – нашла себе хорошего мужика? – Не могу сказать, чтобы сильно искала, Рубен. Меня взяли невесткой в хороший дом... – ...не для того, чтобы ты приносила жертвы! Тысяча оттенков в мужском голосе. Благодаря наушникам кажется, будто звучит он внутри головы. О да, он знает, что должен сказать, и даже с пеной у рта будет настаивать на том, что сказал это искренне, вот только... Вот только ему невыносима даже мысль о ком-то еще, и это слышно сквозь всю мужскую твердость в этом вопросе. – Только не говори мне про Императора, хорошего, но одинокого. – А что бы и не сказать? У него на тебя такой... кхм... пульс! – Я одинокая мать, – усмехнулась Натали. – Что он может мне предложить, кроме своего пульса? Разделить с ним грузовик? Так и тот нынче по цене металлолома. Тут она ощутила нечто вроде укола совести: с какой стороны ни глянь, у Кирилла действительно не было ничего, кроме грузовика. Потому что Черная Девятка – та еще собственность. Голову за нее оторвать могут, а на торги ее не выставишь. И эта промороженная пещера годится, только чтобы прятать в ней награбленное. Как в сказке. Как много отдала бы Натали, чтобы, как прежде, свернувшись в тесной кабине, в обнимающей ее темноте, почувствовать абсолютное, всепоглощающее счастье! Женщина с мальчиком ушли – Брюс ошарашенный, а Натали как будто расстроенная чем-то. Кирилл давно уже отчаялся научиться понимать женщин, тем более, как выяснилось, им и не надо, чтобы их понимали. Пусть идут, сейчас без них легче. И робота с собой прихватят. Остались Девятеро, собравшись в круг, и их хозяин, сидящий перед ними на ящике. А в подполе у нас – Империя! Соображение это греет, как мысль о заначке. Моя армия! Вопрос: а греет ли это Биллем, Бьярни, Торен, Грэм... Динки, Эгиль. Рэдиссон, которого мы зовем просто Рэнди. Моуди. Этот всегда молчит, я даже по голосу его не узнаю. И Рубен Эстергази, Лидер, вежливо стоит в сторонке, о своем думает. У парней назрел разговор. – Что у нас впереди? – спрашивает за всех Торен Адамсон. – Вы пришли, съер, потому что мы наконец понадобились или так, проведать? Есть ли у нас цель, по которой стрелять? – Пока нет, – честно отвечает Кирилл. – Я не занимаюсь вопросами планетарной власти. Круг моих интересов несколько уже. – А если вы умрете? – это Эгиль. – Мы так и останемся здесь, зарытые и забытые? При жизни этот засранец был маленького роста. Еле-еле дотянул до нормы, поступая в Имперские ВКС, а кое-кто утверждал, будто и не дотянул. Будто бы подложил под пятки папины деньги. Теперь по размеру он не больше и не меньше других Тецим, однако осталась привычка компенсировать малый рост неудержимой болтовней. – Когда ты проводишь дни, слушая музыку, играя в многомерный «морской бой», в одном и том же составе и при одной и той же температуре окружающей среды, кажется, будто время не течет. Но когда видишь... мальчишку, понимаешь, что где-то жизнь проходит мимо. Это Биллем, большой спокойный парень, всегда озабоченный тем, чтобы его поняли правильно. – То есть вам приспичило повоевать? – Нам приспичило пристроиться к какому-нибудь делу, съер. Не поймите нас превратно. Кирилл сокрушенно вздохнул. Они тут слушают всякие трансляции и набираются вредных идей. Вы видали это: выдвинуть Императору претензии? Это, между прочим, бунт. – Войны нет, – сказал он. – Были бы вы кадровыми военными, чем бы вы сейчас занимались? Пухли бы со скуки на авианосцах три месяца в год, остальное время пухли бы на планете от той же скуки. Спивались и волочились за бабами. – Да мы б ничего... поволочились, – буркнул кто-то, чей голос Император не узнал. – Не ко всем же жен-красавиц привозят. – Кстати о бабах, – ввинтился в разговор Эгиль. – Почему Империя для нас ничего не придумала? Какая-нибудь заправка... – Империя, – ответил Кирилл, – думала о вас как об оружии. Вы созданы для войны. – Ты едва ли представляешь, Эгиль, сколько стоит девочка для тебя, – хмыкнул комэск. – Займись лучше чем-нибудь полезным для инфочипов. А то как было тебе двадцать два, так и осталось. – Что бы мы делали в мирное время? – задумался вслух Рэдиссон. – Командир, а нельзя ли нам где-нибудь по найму служить? Все лучше, чем тут морально разлагаться. И ущерба для чести в этом, как мне кажется, нет. Не может такого быть, чтобы где-то не воевали. То-то мы б сгодились. А Его Величество мог бы стать... ну... менеджером нашей... эээ... – Ага, труппы! «Император и Летающие Тигры»! Не городи ерунды, Рэнди, – сказал ему Рубен. – Ты прекрасно понимаешь, что, если засветишься, попадешь не на передовую, а прямиком на лабораторный стол, где яйцеголовые вынут из тебя кишки и мозги, чтобы понять, как ты устроен. Никто не удовлетворится девятью эксклюзивными машинами, если может получить их сто. У науки морали нет. И кстати, наш юридический и гражданский статус не определен, никто не сможет нас нанять. Только купить или арендовать. Учитывайте это. – Понимаете, Ваше Величество... Все это время сидим мы тут и ждем: вот вы придете и скажете, что пора всыпать этим засранцам по первое число, объяснить, кто тут хозяин! Но вы сами не служите своей Империи! – Если бы пришлось воевать с Люссаком, как мы воевали с уродами, я бы и на секунду не задумался. Но я не представляю, как отбивать планету у ее населения. – Ваше Величество, – чопорно сказал Торен, – если мы вам не нужны или если вы не знаете, когда мы вам будем нужны, мы хотели бы, чтобы вы предоставили нам право самим о себе позаботиться. – Меня бы, пожалуй, устроило, – поразмыслив, продолжил Лидер, – хранить покой планеты негласно. Участие в общем фронте Зиглинде явно не па пользу. Общая внешняя граница сделала проницаемой границу внутреннюю. Мы можем быть тихими как мыши. С выключенными двигателями нас никто не заметит. Но, может быть, стоит взвесить и наши недостатки? Мы не можем сесть на планету земного типа и не можем с нее взлететь. У нас нет прыжковых двигателей, прямая космогация нам недоступна. Если мы летаем, нам регулярно приходится заправлять баки и заряжать батареи. Даже при половинной гравитации Сив мы истощаем аккумуляторы на подъеме, и стрелять уже нечем. Таким образом, нам требуется орбитальная база с персоналом. Мы неизбежно окажемся привязаны к системе, в которую попадем. Ты, Рэнди, готов выбрать такую систему? – Мы уже привязаны, – возразил Биллем. – К Зиглинде. – Лучше уж я буду привязан к Зиглинде. – Это называется «вынужденный патриотизм», командир. – Ты же – Зато я могу сказать себе, что делаю это по собственной воле. – Не все же могут провести вечность за аудиокнигой или послушивая себе музычку! Командир прав: мы сидим тут кружком, трындим об одном и том же и тем же составом, не меняемся и не взрослеем. Когда испытывали Назгулов, кто-нибудь предвидел возможность, что мы можем спятить? – Назгулов, – бросил Кирилл, – не испытывали! Как скоро вы спятите, наматывая бесконечные круги по орбите? – Я, собственно, к чему, – гнул Биллем. – Эти... ну... деньги, их можно было бы потратить на исследования. Я не возражаю: быть боевой техникой во время войны весьма вдохновляюще, но после хочется уже вылезти из кабины и пойти с сыном в зоопарк. Кирилл растерянно оглянулся. Даже Рубену нечем крыть. У них было двенадцать ничем не заполненных лет, чтобы обсудить все это. – Ладно, позже договорим, – сказал Император. – Некоторое время вас не должно тут быть. Я вляпался: позволил увидеть вас кому не следовало. – А шлепнуть глазастого гада? – невинно поинтересовался Эгиль. – По некоторым причинам я не могу это сделать. При женщине и детях. Здесь твоя жена с сыном, Руб, и этот парень помогал освободить Брюса. – Об этом ты расскажешь мне поподробнее, – ласково намекнул Назгул. – Договорились. И еще тут дочка Люссака, при которой парень состоит гардом. А от того, что девочка скажет папе, в некотором роде зависит, как мы отсюда выберемся. Так что на вылет, ребята. Дистанционки от замка на входе есть у каждого: вернетесь, когда тут будет безопасно. – Дочка Люссака у вас? – Если бы у Назгулов были рты, они бы их разинули. – И вы говорите, будто ничего не можете сделать? Да это такая козырная карта! – Ничего! – рявкнул Кирилл. – Последние несколько недель моя жизнь – сплошные дочки-матери. Есть вещи, которые делать нельзя. Я не использую ребенка в политической игре, У меня нет выбора! – Мам, кому ты врала? – Я... что? Но твой отец действительно погиб, и то, что тебе до сих пор не сказали всю правду... это столько же из-за него, сколько из-за тебя. Подумай, каково ему было встретиться с тобой. Увидеть, чего он лишен... Я до сих пор не уверена, что это следовало сделать. – Мама, о чем ты? У меня самый замечательный, самый невероятный па, какой только может быть у мальчишки, я и сказать не могу, как я им горжусь. Я поговорю с ним, если он из-за этого не в своей тарелке, пусть и в голову не берет. Я-то, понимаешь, думал, что он такой же герой, как все. Всех отцов называют героями, даже если они померли от дизентерии в полковом лазарете. Вы ж мне и десятой доли не рассказали! Нет, я про Игрейну. Кого ты обманывала – меня или Мари? – С чего ты?.. Как ты понял? – Она не могла уехать совсем без вещей. Они с Мари носили одни шмотки па двоих, и вся сумка тут. Я видел Грайни последний раз, когда Мак нас забрал, а их – оставил. Мам, скажи мне, что их спасли! – Их спасли. Когда мы вернемся на Нереиду, можешь проверить мои слова. – Ой, ну не надо так! Где тогда Грайни? Мари ведь права: она не должна была уехать с попуткой, не узнав, хорошо все кончилось для Мари или плохо. На нее это просто не похоже. Мари решила, будто Грайни хуже, чем она думала. А я понял, что ты врешь! – Я пообещала Игрейне, что Мари не узнает правду. – Хорошо, Мари ее не узнает. Итак? – Игрейна, – Натали тяжело вздохнула, – не человек. Она робот, «кукла», заказанная отцом для Мари на Шебе. У нее кончился... эээ... – Контракт? – Нет. Игрейны больше нет. Она умерла, и Норм ее похоронил. Он просто не мог позволить говорить о ней дурно. Он был к ней очень привязан. Он бы спас ее, если бы... – У нее перехватило горло. – Мы не можем сказать, что не виноваты. Мы не нашли способ. И... мы не искали, да. Мы должны были спасти вас. – Умерла? – тупо переспросил Брюс. – Но она же ещё девочка? Он сел на койку, опустив руки на колени. Мать не стала больше ничего говорить. – Она мне нравилась больше, чем Мари, – признался он. – Мари тоже хорошая, но она принцесса, там не поймешь толком, служить или дружить, привыкать надо, а с Игрейной было весело и просто. Я всегда знал, что она поймет. «Завр» – крейсер главы государства – встал на орбиту Сив, Люссак выслал за дочерью катер и, когда всю компанию подняли наверх, вышел им навстречу в причальный отсек. Спустился сверху по легкой металлопластовой лестнице, позволив прибывшим рассмотреть его щегольские лакированные туфли на шнурках. Тонкая щелкающая подошва, острый носок. Бальная модель. Натали была уверена, что отец Мари не вызовет у нее иных чувств, кроме неприязни. Уж сама бы она вылетела с катером навстречу, чтобы увидеть своего чудом спасенного ребенка хоть на десяток минут раньше. Или у этих свои правила? Он оказался невысокого роста, тонкокостным, с лицом, зауженным книзу, и темными волосами, заглаженными назад. Маленький, почти безгубый рот и глаза как оливки, большие и темные, со штришками морщин в наружных уголках. Некоторые женщины находят таких весьма привлекательными. Осанка и движения... хороши. У него балетная походка, вот что! – Здравствуй, папа, – сказала Мари, выходя вперед без всякого намерения кинуться отцу на шею. Люссак прошел к ней, опустился на одно колено, взял ее за руку: – Все ли с тобой в порядке, дорогая? Я так волновался... – Да, папа, спасибо. Теперь все хорошо. Люссак встал, держа спину прямой. – Иди с Триссом, моим адъютантом, дорогая, он покажет тебе кагату, она рядом с моей. Мадам, господа, вас я попрошу переместиться в кают-компанию, пока для вас приготовят каюты. Переместились, сели все, кроме Норма, который к разряду господ не относился, и утонули в представительских креслах. Брюска умостился на самом краешке, чтобы сохранить достоинство: иначе у него ноги до пола не доставали. Спасибо еще, что молчит. – Мадам? Я сочту за честь доставить вас с сыном на планету, и этим, поверьте, моя благодарность не исчерпывается. Моя личная благодарность, – он подчеркнул это голосом, – и признательность общества за вашу изобретательность и отвагу при нейтрализации этих подонков, которым нет места в орбитальном пространстве цивилизованной планеты. Натали, сморгнув, растерянно кивнула: – Я бы одна ни за что не... – Конечно, ваши спутники... – Взгляд Люссака задержался на прежнем хозяине его планеты. – Как я понимаю, даже транзитный их путь лежит через Зиглинду. Тот пострадавший грузовик своим ходом уже никуда не пойдет. Компенсацию... обсудим. Как вы предпочитаете въехать – официально или со статусом моего гостя? Видите ли, ваш визит не ожидался и может вызвать недоумение широких масс. – Официально – по возможности, – ответил Кирилл, чопорно поклонившись. – Едва ли таможенные базы данных забыли мои ИД-параметры, так что не будем надеяться сохранить инкогнито. Я знаю правила, господин – о, сколько яда с обеих сторон! – Президент. Со своей стороны обещаю вести себя корректно. Не будем вызывать недоумение масс. Сообщите, что я прибыл в туристическую поездку. Навестить могилы предков, так сказать. Ну... сделайте из этого что-нибудь на свой вкус. Как большинство вещей, я – ничто. – Теперь разберемся с вами. – Люссак повернулся к Норму, который покорно ждал, пока до него дойдет очередь. – Думаю, вы и сами понимаете, что виновны во всем. Не вижу ни малейшего смысла в том, чтобы дальше держать вас на службе. Вы уволены. – Я, – сказал Норм, – не допустил ни одной ошибки. – Допустили. Вы допустили, чтобы эти люди забрали Мари. Все эти ужасы ей пришлось пережить по вашей милости. Голос нынешнего первого лица Зиглинды резал, как нож, и, внимая Люссаку, Натали почему-то вспомнила Рейнара Гросса, командира своей эскадрильи. Гросс был большим, более того, он был богом, громовержцем и тоже изрекал истины. Правда, столкнувшись пару раз с опровержением своих взглядов на мир, Гросс приобрел некоторый опыт, что сказывалось в его интонациях: дескать, я, в принципе, могу изменить мнение, если вскроются дополнительные факты. Убеди меня – и я твой! Но у Люссака, видимо, произошло смещение диапазона вероятного: такое случается с подростками, насмотревшимися видеодрам со спецэффектами и пребывающих в счастливом заблуждении, что вот они-то на месте всех этих лохов... Натали имела удовольствие ежедневно наблюдать этот вариант дома... или с людьми, которым говорят только: «Да, съер! Слушаюсь, съер!» И расшибаются в лепешку. Все же нашего Императора мы воспитывали правильно. Присутствие рядом с ним Рубена Эстергази, лучшего во всем, было... психологически оправдано. – Я там была, – утомленно сказала она. – Я слышала каждое слово и видела каждый жест. Вы понимаете, что есть случаи, когда ничего нельзя сделать? Если бы Норм спровоцировал стрельбу, пришел бы конец всей «Белакве». Там были и другие дети, кроме вашей дочери. – Его нанимали не для того, чтобы он думал о других детях. Я его брал, чтобы такая ситуация не возникла в принципе! Он должен был разрешить ее любым способом, но так, чтобы Мари не пострадала. Я не знаю – как! Эти его дело. Он спас не ее, он спас мои деньги. Это разные вещи. Следовало предположить, что человек не справится. В будущем при прочих равных предпочту робота, они буквально понимают свои обязанности. – Э? Какого еще робота? Норм посмотрел на нее глазами лани, в которую выстрелили из кустов, и Натали закрыла рот. Зато Люссак его открыл: – Какого еще? Вы хотите сказать, мэм, никто до меня не разоблачил этого клоуна? Если бы вы видели, в каком состоянии я его подобрал, когда дал ему эту работу! На Шебе делают чудных ребят, которые полностью соответствуют своим ТТХ и рекламе производителя. – Как Игрейна, которую вы убили? – Мадам, я попросил бы вас... Нет. Не то. Простите. Я... поверьте, я ценю все, что вы сделали для спасения вашего сына, и благодарен за то, что вы все то же самое сделали для моей дочери. Но не надо громких и пафосных слов. В этом мире сойдешь с ума, если возьмешься принимать его всерьез. Вероятно, самоликвидация «куклы" произвела на вас тягостное впечатление: я сожалею об этом. Все должно было произойти цивилизованно и пристойно, я это оговаривал, и я за это заплатил... Когда международное сообщество признает их людьми, тогда я стану относиться к ним соответственно. Иначе все эти чувства лишние и выглядят глупо. Натали с коротким смешком поднесла руку к лицу... – Извините. Я, видимо, устала. Люссак немедленно встал: – Прошу меня извинить, я нелюбезен. Я должен бы понимать, как вы измучены. Надеюсь, вы восстановите силы, пока мы будем идти к планете. Прошу вас с сыном быть моими гостями. Я думаю, для мальчика это важно: Зиглинда традиционно чтит своих героев, а его отец едва ли не первый из них. Вас, Норм, я тоже довезу: не выбрасывать же вас за борт, в самом деле. Дальше, однако, управляйтесь сами. Меня вы больше не интересуете. Они вышли вдвоем – Натали впереди – и остановились на площадке трапа. Вниз сбегала ажурная лестница с перилами, сверху по решетчатой палубе туда-сюда прогуливался патруль. Эхо их шагов, падая, пробивало «Завра» насквозь. Говорить тут надо, понизив голос. – Почему вы мне не сказали? – Я подумал: если женщине нужна причина, почему не стоит продолжать, то эта не хуже прочих, – В следующий раз не думайте за меня. – Очевидно, это плохо у меня получается. Это, наверное, шутка. Но весело от нее не стало. Сколько часов убито на глупый ужас и мучения, которые, как оказалось, не стоят выеденного яйца! «Я не заметила разницы!» Силы небесные, ее и нет никакой -разницы-то, и стоило послать ехидника Кирилла по известному всей Галактике адресу – в черную дыру. В самую черную! Ах робот? В самом деле? Ну и что? – У вас такое имя, и эта буква «эр», на которую все так многозначительно упирают! Зачем вам она? Из-за нее мне и в голову не пришло сомневаться. – Это был первый раз, когда обман не забавлял меня. Эр?.. Здесь нет никакой лжи, и никакой тайны тоже пет. Меня зовут Рассел. «Я родился на Колыбели. Едва ли вы слышали что-нибудь про Колыбель после того, как окончили школу. Ну, я напомню. Старейшая из обитаемых планет, исторически входящая в состав Земель и не представляющая собой никакой ценности, кроме исторической и культурной. Недра её выработаны. Она на пенсии, и я попытаюсь объяснить, как это выглядит с точки зрения подростка. Колыбель, как престарелую мать, целиком содержит Федерация. Формально она принадлежит человечеству, однако финансирует ее Главное Управление Археологической Культуры. Сохраняются исторические и архитектурные памятники, восстановлены утраченные биологические виды. Планета ни в чем не терпит нужды – это основное условие всей деятельности Управления. И вместе с тем она совершенно пуста. Вывела человечество к звездам, а сама отправилась спать. Иммиграция на Колыбель закрыта, туризм ограничен: в очередь на посещение записываются за несколько лет, и мало кому это счастье выпадает дважды в жизни. Аборигены... Остались те, кто по тем или иным причинам не решился улететь, когда началось расселение. Люди и семьи, которых не коснулись социальные механизмы, вынуждающие покинуть планету. Материальный достаток или, возможно, недостаток авантюризма... Остались те, у кого и без всяких звезд все было. Ничто не мешает ветру дуть, а песку – пересыпаться. Никто не штурмует вершины. Пустые города, открытые двери: входи в любой дом, обмахни пыль и живи. Заводы стоят пустые, как пирамиды. Дороги... Как это описать? На новых планетах только воздушные магистрали. Полоса асфальта, уходящая за горизонт, потрескивающая под солнцем, шелестящая под дождем, ветви деревьев, нависающие над ней. Яблоки падают прямо под колеса, и этот запах в стоячем вечернем воздухе... Непуганые антилопы выходят там прямо к домам, а леопарды царственно возлежат на ветвях, но и антилопы, и леопарды ведут естественный образ жизни: охотятся, размножаются, умирают, а человеку категорически запрещено оставлять следы существования. Деятельность его изменяет лицо планеты, а трогать экспонаты в музее строго воспрещается. Все, что вздумается, можно получить за государственный счет. Безмятежность. Что-то вроде возвращения к временам, когда люди еще не знали вкуса яблок. Родители? На Колыбели никто никому ничего не должен: так уж повелось. Зачем заботиться о потомстве, когда о нем прекрасно позаботится государство? Я понятия не имею, кто и при каких обстоятельствах произвел меня на свет. Это никогда меня не заботило. То же и с образованием: никто никого не принуждает. Есть Сеть, по которой транслируются общеобразовательные программы; хочешь – смотри. Честно скажу – я не хотел. В первые годы жизни предпочитал беллетристику и художественные фильмы, а потом стремился узнать, каково оно на самом деле. Всем известно, что рекламные проспекты можно клепать при помощи цифрового монтажа. К восемнадцати годам я уже видел все, что было мне интересно. Прошел на каноэ по рекам Северной Америки, переночевал на шелковых простынях королев в воссозданных интерьерах Версаля, пересек Тянь Ань Мэнь пешком, а на Мадейре ловил тунца. Здоровенный безграмотный лоб, высокомерный балбес и бездельник. Стоя в Пирее на молу из позеленевших глыб, я не вспоминал о тех, кто обтесал их и сложил тут, о муравьях, что построили муравейник, а только лишь о том, что этот муравейник – мой. Сейчас я думаю, что именно это подкупало нас, оставшихся, оставаться. Мы были наследники. Ну и, разумеется, полная кормушка. Сейчас-то, глядя на все из пространства между планет, я понимаю, что настоящими хозяевами Колыбели были работники Управления, наполнявшие наши кормушки. Отданные им на откуп, мы превратились в декорацию, в доказательство того, что люди на Колыбели тоже были. Но, понимаете, когда стоишь на всем этом, оно выглядит совсем иначе. Оно незыблемо. Это случилось на Мальте. Была у меня тогда привычка кочевать за летом в теплые края. На Мальте я задержался на неделю, на пути в Египет. Рассчитывал, помню, поплавать с аквалангом в Красном море и посмотреть, как выглядит закат над пирамидами, но в Валлетте было так тепло... так одиноко. Едва ли вы можете представить себе, что это такое – пустой портовый город. Он потакает безумию, заставляя либо бродить по крутым мощеным улочкам, каждая из которых выходит к морю, либо сидеть камнем на берегу, пока не стемнеет, и уходить со странной смесью пустоты и разочарования, которая от горького местного вина становится только сильнее. В тот день я нашел лестницу к морю и сел на верхней ступеньке, потому что был больше, чем обычно, пьян. Солнце скоро зашло, стало черно, только море светилось, и меня охватило странное чувство: будто поселилось в груди другое существо и будто бы оно ворочается там, ему тесно. Крылья у него. Мне его было, понимаете, жалко и хотелось выпустить на свободу, только я не мог сообразить – как. Шелест шин по асфальту отвлек меня, но самого авто я не увидел. Только свет фар поверх балюстрады, которая была черной и выглядела снизу неприступной, как крепостная стена. Свет и голоса. Женский, пронзительный и пьяный, мужской – спокойный, с оттенком презрения и намного более тихий. Звук пощечины. Мужчина засмеялся, и я услышал, как, удаляясь, щегольски щелкают по исторической мостовой его подошвы. Миг – и на балюстраде, балансируя бутылкой, стояла девушка. Встретиться двоим, зависающим в свободном полете, на Колыбели почти немыслимо. Я настолько привык быть один, что остолбенел и лишился дара речи, когда она прошлась передо мной. Два шага туда, два – обратно. Белые туфли с острыми носами, белый подол, тугие молодые ноги в чулках. Больше ничего не помню. Света ей хватало только до колен. – Привет! – сказала она, и по голосу я понял, что пьяна она не меньше меня. – Что ты тут делаешь? Я сделал недоуменный жест. Я никогда ничего не – Ясно. Еще одна игрушка. – То есть? – Ты не настоящий. Настоящие – это вот они, волонтеры или призывники, бюрократы Управления, те, кто заправляет тебе машину, ставит прививки, принимает и доставляет заказы, составляет сметы, отчитывается за использование средств. Оберегает твое безбедное и бессмысленное существование. Они – сейчас, а мы – где-то там, блуждаем в прошлом и живем на проценты. Тут она ненадолго прервалась, приложившись к горлышку, – я увидел это по движению бутылки, описавшей полукруг. – Будь ты раскрашенным дикарем, исполнителем ритуальных танцев или тенью из королевского замка, потомком царственной линии, бледным и бессильным, как привидение собственного рода, ты бы им хотя бы сгодился. Они наклеили бы на тебя ярлык. Сняли бы о тебе фильм. Масаи, мол. Или – герцог. Характерный мазок в полотне, которое они нарисовали. А так ты просто рождественский гусь в мешке, которому не дают ступить наземь, чтобы не растрясти жир. В лучшем случае тебя сжуют, когда придет твое время. В худшем – никто и жевать тебя не станет. Молодость без мечты. А старость будет без воспоминаний. Я подумал, что она надела для этого мерзавца лучшее платье, и хотел сказать, что мерзавцев много. Ей еще хватит. – Пообещай мне одну вещь, юнец, – сказала она, останавливаясь надо мной. Я молча смотрел и ждал. Город с его замками, крепостью и колокольнями был грозовой ночью за моей спиной. А она опиралась спиной на белый свет фар. Я понятия не имел, почему она вдруг решила, будто я должен ей что-то обещать, но мне стало любопытно, что же это за вещь. К тому же я был некоторым образом очарован. Мне было восемнадцать лет». «Мне было восемнадцать лет!» Он сказал это, словно заочно спорил с кем-то, кто утверждал, что его – девяносто килограммов искусственного протеина! – просто достали однажды из клонировального чана готовым к употреблению. «Да, сэр! Нет, сэр!» Или надеялся убедить самого себя: слишком много световых лет и мертвецов отделяли его от того юноши, что забрасывал в джип рюкзак и палатку и ехал куда глаза глядят, сверяясь только с картой. «– Во что бы то ни стало заставь себя сожрать. Понял? Улетишь – будешь дураком. Не улетишь – вообще никем не будешь. Наверное, мне следовало подняться на ноги, сиять ее с балюстрады и продолжить разговор где-нибудь на улочке, в кафе... Но я никогда не был скор на слова, и, хотя желание мое было вполне определенным и я понимал, что это правильно, сдвинуться с места я не мог. Вы представите себе это, если вам приходилось сильно замерзать. Ну и мне хотелось увидеть, что она еще отчебучит. Я не сумел подняться на ноги, а только повалился на лестницу боком, когда над парапетом хлопнуло что-то вроде белых крыльев, и ее там не стало. Кое-как отволок себя к воде, нащупывая ступени руками, и не застал даже расходящихся кругов. Я... мне почему-то казалось, что над поверхностью моря должны бы кружиться перья, похожие на снег, но... какая-то часть моего сознания убеждала меня, что никакой девушки не было. К этому моменту я ощущал себя совершенно трезвым, и в моей трезвой голове не укладывалось, что можно вот так, за здорово живешь сигать с парапета... А просто море, немного романтики, кое-какие мысли насчет жизни, вино... Это я теперь так думаю. А тогда острая боль рвала мне грудь так, что я не то что встать – слова сказать не мог. И закричать. Хватал воздух ртом, чуть ли не в луну впиваясь зубами. Я даже не помню, как оттуда ушел. На следующий день меня уже не было на планете. Я летел незнамо куда, успев лишь выполнить формальности и подписать документы. Подхватился с сумкой на ближайший рейс, и все время, пока летел, и после, проходя эмиграционный контроль в космопорту Парацельса, и в пункте трудоустройства пребывал в состоянии этакого примороженного равнодушия. Мне стало все равно. Мне предстояло увидеть совершенно новые миры, но это нисколько меня не волновало. Я почему-то решил для себя, что все они похожи один на другой, и потом, бродя по улицам в неизбежной толпе, теряясь среди множества измятых буднями лиц, понимал, что не ошибся. Что-то важное произошло там, у парапета. Моя душа разлетелась над водой, как пучок перьев, и я решил для себя, что ее больше нет. Можно сосредоточиться на внешней форме существования. Что я и сделал. Остальное было просто. Я был крупным малым и двигался довольно быстро: первым делом мне предложили вступить в армию. Провел несколько лет в тренировочных лагерях, сперва научился быть Видите ли, экспериментальное подразделение состояло из людей и... других людей в отношении пятьдесят на пятьдесят. Нас использовали в зиглиндианском конфликте, чтобы выяснить эффективность конструктов в боевых условиях, и только приданный советник знал, кто из нас – кто. Командиры не знали. Это уже потом их – нас! – обязали добавлять к имени непременное Эр. Игры руководства и конструкторов оставались вне поля нашего зрения. Вы наверняка представляете себе, как это выглядит: шумная компания в кубрике, который всегда слишком тесен. Знали ли мы сами? Затруднюсь сказать. Я и насчет себя не на сто процентов уверен. Силой и крутизной мы всерьез не мерились, считали себя командой и готовы были сожрать на завтрак любую другую команду, если только не выполняли совместных боевых задач. Никто ничего не говорил нам специально, но... Да, они отличались. Они были лучше. Видите ли, это было экспериментальное подразделение: никакой штамповки, никакого конвейера, никаких клонов-близнецов. Каждая модель уникальна. Все они были генетическими копиями своих конструкторов, поправленными, как шутили, на то, какими конструкторы хотели бы видеть себя. Штучный товар. В чем-то даже шедевр. Своя внешность, свои возможности, свои сильные стороны. Ферди Септим, Авари Барс, Гвидо Моэн, незабвенная Анита де Гама... Женщины... ну, женские мидели были особенно хороши. Присутствие женщин очень оживляет коллектив, особенно таких женщин – весёлых, искренних, без комплексов, что тоже немаловажно. И храбрых. Представьте себя деревом. Мы отличаемся от них тем, что растем на воле, они же окультурены. Сформирована крона, удалены больные и бесплодные ветви. Можно рассуждать о пределах, которые ставят этика и мораль, но, понимаете, я парень простой и фиксирую аморальность, когда за что-то хочется дать в морду. Конструкторы могли сделать для них больше, они могли сделать В человеческой душе есть темные грани, но война ставит в такие условия, что завидовать или искать себе превосходства на основании происхождения, воспитания, вероисповедания – что там еще? пола? – глупо. Иногда гибельно глупо. А мне, поскольку я считал себя лишенным души... не смейтесь, я знаю, как это звучит... никогда этого и не требовалось. Мне никогда не удавалось воспринимать их иначе, чем верных товарищей и Простых людей и любить просто. Во всяком случае, я считал, что хорошо устроился. Занял свое место и, наверное, был счастлив. Та война закончилась, за ней последовало еще несколько миссий, в том числе кровавое недоразумение на Лорелее, где мы должны были осуществлять сдерживание, но нас убивали, и мы убивали в ответ... Тем временем разработку признали успешной и запустили в серийное производство. Подразделение наше расформировали. Однако, продолжая вращаться в армейских кругах, я обнаружил, что сарафанное радио записало в „оловянные солдатики" всех, в чьем досье стояла эта отметка – спецотряд 720. Немудрено, что Галакт-Пол обратил па нас заинтересованный взгляд. Так я угодил в „сайерет". Пробежался, отстрелялся, прошел психологические тесты, уже примерно представляя, чего бы хотел их менеджер по кадрам. Вне всяких сомнений, они хотели „солдатиков". В самом деле, искусственный человек еще и сейчас отнюдь не рядовое явление, досье на каждого из отряда 720 хранилось в лаборатории на Шебе без права выноса и снятия копии, а в личных документах не было графы „Человек: да/пет". Им пришлось положиться на мое слово, и, когда меня спросили прямо, я ответил: „Да, я то, что вам нужно". Я должен был заставить их себя жрать. С другой стороны, я ведь и в самом деле был тем, что им нужно. Требования в „антитерроре" оказались выше, чем в 720. Мобильность прежде всего. Готовность в любой момент вылететь куда угодно. Слаженность на уровне «думай вместе с товарищем, не жди полуслова». Способность сделать смертельным оружием любую попавшую в руки вещь. Помните ту авторучку на Фоморе? Носорожья шкура, потому что невозможно работать с тем, кого ты обидел или кто обидел тебя. Все лучшие “сайерет" – флегматики. Ну и если принципом выживания в 720 было „полируй все, что движется", то тут ставка делалась на выборочное поражение целей, что на порядок труднее. Понимаете, почему они хотели „солдатиков"? Я бы тоже их брал. Я прослужил в „сайерет" четыре года, получил „сержанта", командовал взводом. Я врос в это дело и считал, что – навсегда. Сказать по правде, в глубине души я думал, что „человек: да/нет" уже не имеет значения. Что я имею право на индивидуальный подход. Истина обнаружилась в таких обстоятельствах, когда я уже ничего не мог поделать. Случилось так, что я угодил на операционный стол. Начальство и команда искренне считали меня «оловянным солдатиком», а сам я, понимаете, был не в том состоянии, чтобы указать им на их заблуждение, поскольку лежал поленом. Нас невозможно различить с помощью сканера или скальпеля, но химические процессы в наших организмах протекают по-разному. У Меня откачали, заштопали, поставили на ноги за счет учреждения и из уважения к заслугам вежливо отправили в отставку. Но насчет пенсии можно было даже не заикаться. Нельзя безнаказанно врать Галакт-Полу. Я прожил тяжелый год, перебиваясь разовыми эскорт-услугами и каскадерством. Я не могу объяснить состояние, в котором пребывал последние недели; должно быть, я сходил с ума. Я таскал оружие на боевом взводе и при этом избегал переходить улицу в неположенном месте. Еще немного, и я был бы готов открыть огонь по любому поводу. Никто не хотел меня жрать. Потом на меня наткнулся отец Мари Люссак. Он знал, что я такое. Более того, через неделю после собеседования он уже имел на руках мое досье из Лаборатории. Ведь Гилберт Люссак из тех людей, для кого не существует „нет". Он, как вы поняли, выбирал между мной и настоящим „солдатиком", исполненным иод заказ, как уже заказал Игрейну. Я, сами понимаете, обходился ему дешевле. Он выбрал меня. Четыре года водить за нос крупнейшего исполнителя спецопераций в Галактике и раскрыться благодаря нелепой случайности – видимо, это его подкупило. По договору я должен был продолжать в том же духе. „Оловянный солдатик", тем паче в обойме с „куклой наследницы" – это престижно, а мсье Люссак – самый практичный человек во Вселенной. Я многому у Запах тех яблок преследует меня, и я стараюсь не думать о том, что теперь, через двадцать лет, я мог бы вернуться на Колыбель. Мне кажется, я нашел... ну, или вырастил в себе что-то такое, что позволит мне жить в бездеятельном созерцании. Утром читать газету, вечером смотреть телевизор. Множество миров, на которых я побывал, они всего лишь грани, и только Колыбель – кристалл безупречной формы. Однако тем, кто раз оттуда вышел, обратно дороги нет. Это символично, и это, наверное, правильно. Кукольные леса, игрушечные замки, акварельные закаты – пусть ими играют те, кто невиннее нас. Залезть обратно в детскую кроватку – в этом достоинства нет». Повесить на шею камеру, надеть яркую рубашку, наценить темные очки, сунуть в ухо наушник аудиогида – и готов турист! Садись в прогулочный аэробус и щелкай кадры, потрясайся знаменитыми башнями Рейна, затаивай дыхание возле пышущих багровым жаром кратеров плавилен, вежливо молчи, пролетая над оплавленными руинами последней войны. Это все было мое. Прилететь сюда, оставить «Балерину» в их доке – чертовски смелый поступок. Кирилл бы даже сказал – сумасшедший. Он еще не забыл черный прищур снайперши и осторожную торговлю Патрезе. Есть ли у тебя нечто, так или иначе интересующее все правительства, и если нет – почему бы не снять тебя с доски, где никто из игроков не нуждается в силе, могущей заявить о себе в любой момент по собственному усмотрению. Кирилл никогда не считал себя дураком. Официальность возвращения была его самой надежной страховкой. Новые хозяева могут соскрежетать себе зубы до десен, но, если его шлепнут в ближайшей подворотне, Люссак потеряет власть. Они ведь тут теперь голосуют. 30 сами превратили подданных в электорат. С чего вообще начались эти разговоры о силе? Если бы Эстергази остались на Зиглинде, он отправился бы за прояснением политической ситуации прямо к ним, но кому еще можно доверять так безоглядно? Ничего не поделаешь, пришлось смотреть местные новости. У них тут теперь полно частных коммерческих каналов, и на каждом кричат – самодержец вернулся! То, что они частные, разумеется, ничего не значит: каждый кому-то принадлежит, а каждый, кому принадлежит что-то хоть сколько-нибудь значительное, – включен в механизм власти. Зацеплен шестеренками и вертится как миленький. Неуправляемая демократия нежизнеспособна. Тени крупных рыб проплывают в толще воды, пока яркая мелочь беспечно резвится. Так или иначе, Кирилл насладился собою во всех ракурсах – похоже, от камер он мог укрыться только в нужнике, да и то не факт! – и выслушал все благоглупости, которые сам же изрек в услужливо подставленный микрофон. Каждую из этих благоглупостей откомментировал политобозреватель канала; было весьма любопытно узнать, что же он, Кирилл, имел в виду. Правительственные каналы вели себя чуточку иначе. Во всяком случае, его скромной персоне они посвятили сюжет в полминуты: да, конечно, экс-Император, но не забывайте – он теперь частное лицо. Он и раньше был не более чем марионеткой в руках военной аристократии. А вот от Натали и Брюса все средства массовой информации просто сошли с ума. Эстергази вернулись. Те самые Эстергази, которые больше Империя, чем сама Империя. Жена и сын того самого... да-да! Темноволосая женщина с нервной улыбкой и подросток, настороженный, по ничуть не застенчивый, явно предпочитающий держаться поближе к матери. Не от страха, как объяснили съемочной группе: вы что, извиняюсь, сдурели, Эстергази – и страх? Исключительно для ее спокойствия. Только дети презирают материнские страхи, мужчины снисходительно принимают их во внимание. История похищения пиратами Брюса и дочки Люссака, красивой девочки, что через раз попадала в кадр, обрастала невероятными подробностями. Эта вот мать проявила чудеса героизма, достойные видеодрамы. А вы чего ждали? Эстергази! Неспроста это все, ох неспроста. Но хоть «робот» нигде ни разу не мелькнул – уже бальзам на рану. Только картинки идиллического счастья под крылышком новой власти не хватало Кириллу для полной деморализации. Ох и злая у парня карма. Вот и Натали его сдала. Впрочем, есть у всех этих представителей свободных народов Галактики одно уязвимое место, которое Кирилл нащупал еще в первый свой визит на Цереру. Они считают нас выродками, наша форма социальной организации для них неприемлема, но они очарованы нами! Наша военная романтика, наши верность и честь, наша не совместимая с жизнью отвага... Так куда отправится Император, путешествующий по ностальгическим местам юности? Совершенно верно – искать боевых друзей. Кто у нас тут остался из Черных Шельм? Из тех имен, что ему удалось вспомнить, гостиничный справочник «Кто есть кто» знал двоих. Рейнар Гросс, бывший командир эскадрильи Шельм, занимал высокий пост заместителя министра Военно-Космических Сил. Огромный альбинос, тяжеловесный и шумный, формальный виновник гибели Рубена Эстергази. Выходец из фабричных районов, попавший в элитные войска по квоте и выслужившийся за счет ума и таланта: смена государственного строя дала ему все. Этот сражался не за Империю, а за планету. Что ему Гекуба? К тому же, учитывая его пост, учитывая мою неоднозначность... если мы встретимся, все местные спецслужбы встанут на уши. Не наш человек. А кто тут наш? Эреншельды эмигрировали, причем адмирала наверняка нет в живых, а его дочь... нет, она, конечно, растрогалась бы, но какой толк от отставных светских львиц? Кроме, само собой, сплетен и сокрушений? Ренны тоже уехали. Краун и Тремонт бог весть где. Он еще нашел Магне Далена. Рыжий пилот преподавал летное дело в Академии, где прежде на такую должность брали только аристократов в десятом колене. Кирилл ничего не имел против Далена, тот был кристально честный малый, но всегда казался ему чуточку простоватым. Наблюдатель с головой аналитика – вот кто ему нужен. Йоханнес Вале. Потомственный буржуа, сын торговца оружием, ныне – секретарь в Министерстве тяжпрома. И Черная Шельма. Еще один, для кого мне никогда не стать Рубеном Эстергази. Зато можно не сомневаться: этот знает все центры силы и связи меж ними. Вале оказался из тех секретарей, коим положена секретарша. Кириллу пришлось часа полтора ожидать его в приемной, у края стола-органайзера, закинув ногу на ногу и попивая кофе под бдительным оком суровой немолодой леди. Когда-то и при нем состояла такая же хозяйка Императора, пока он ее не сменил. Тяжпром – огромное ведомство, а секретарь в нем ведает потоками информации между подразделениями. Идеальным функционером прежних времен был отставной офицер, который выглядит, говорит и думает как отставной офицер. Боевой офицер Йоханнес Вале выглядел человеком, отродясь пороху не нюхавшим. Медлительный денди, вернувшийся в офис на лимузине с личным шофером и в длинном кашемировом пальто; ему очень к лицу оказалась тяжеловесная монументальность старейшего министерства Зиглинды. Время почти не коснулось Вале: разве что черты лица утратили мягкость, а замкнутым оно было всегда. Сидя в гостевом кресле под прицелом бледно-голубых глаз, выражающих лишь ожидание, Кирилл почувствовал себя неуютно. Ну вернулся ты, ну и что? Никто не продаст ни слона, пока не выяснит им рыночную цену. Каждый нынче сам решает, кто ему император. Кирилл прищурился, глядя через стол на шрам, украшавший подбородок секретаря тяжпрома. Скошенный и во всех прочих отношениях жалкий подбородок, который сам по себе не мог украсить никакое лицо. Поговаривали, что Натали Пульман имела непосредственное отношение к вот этой сломанной челюсти. Якобы оная челюсть была сломана при защите Натали там, где бессильны были даже пушки Назгула. Смотрит так, будто всему, что видит, цена невысока. На что ж тебя Рубен-то взял? А впрочем, будет кукситься! Ни одна Шельма не осталась в незыблемом душевном равновесии, когда на Зиглинду ступила Натали Эстергази. А уж этот умеет сложить два и два и получить сколько нужно. Он-то догадался, что мы не порознь. – Бывают здесь еще встречи ветеранов последней войны? – вопросил Кир, аккуратно садясь в гостевое кресло и словно невзначай кладя руку на стол. – Или разбежались по кабинетам? Я мог бы угостить компанию, если есть на примете приличное заведение. Указательный палец вверх: нас слушают? Пальцы в кольцо: нет, если не принесли «жука» на себе. Старая добрая система знаков, изобретенная курсантами Учебки для внутреннего пользования. Мало кто из «крылатых» ее забыл, пересев из ложемента в кресло бюрократа. Не должен бы. В гостинице Кирилл начинал утро с прощупывания каждого шва на одежде. По крайней мере он заинтриговал своего визави. – На этой неделе в меня стреляли, – сказал он. – Я не исключаю недоразумения, но люди, которые палят без видимой причины, возникают у меня на дороге не впервые. Если у вас паранойя, – пошутил, – это не значит, что вас не преследуют. Расскажите мне, что тут происходит. Господин министерский секретарь посмотрел на него точно кенар, наклонив голову к плечу. – Здесь происходит, – сказал он, – нормальное возвратное движение маятника. Двенадцать лет, как мы из Империи превратились в Республику: самое время осмыслить итоги. Следует ли мне сказать вам, что для – Следует ли мне сказать вам, что я этого ожидал? – Зиглинда – это военный завод. Инфраструктура, у которой сменились хозяева. Каковые хозяева, придя на производство, не имели ни малейшего понятия о том, как тут все происходит. Я не имею в виду технологический цикл. А не имея понятия о – Не помню! – безмятежно сознался тот. – Я передал полномочия и отправился воевать в чине лейтенанта. – Информационный спутник Федерации, – сказал Бале, – с его круглосуточными трансляциями привел массы в пассионарное состояние. Все известные политтехнологии были направлены на то, чтобы объяснить пролетариату: первое – они могут жить лучше, и второе – кто им этого не позволяет. Не скрою, есть люди, обвиняющие в потере Империи непосредственно вас. Лично я думаю, что у вас не было выбора. Мы не удержали бы внешнего врага, не имея поддержки снизу, с планеты. Так вот, теперь, спустя двенадцать лет, большинство тех, чьего мнения тогда спросили, начали понимать, что ими воспользовались одни против других. 30 не изменили классовую схему, они се просто уничтожили, предоставив людям определяться в меру собственных возможностей. И что? В результате «быков» – парней, преисполненных чувства собственной значимости и слишком гордых, чтобы работать, – на нижних уровнях стало больше. Мы, кто получает обработанные аналитиками сводки, знаем, что одно в целом стоит другого, а у народа – похмелье. Народу кажется, что раньше было лучше. А поскольку один раз он уже поменял правительство, почему бы ему не сделать это снова? Выросло поколение, – продолжил он после короткого молчания, – которое прельщается воешю-ариотократической экзотикой недавнего прошлого. Опять же памятна та война, когда еще наши политтехнологи поднимали планету в едином патриотическом порыве... А какого черта?! Разве мы не были героями? Словом, в этом сезоне на Зиглинде в моде старые песни под духовой оркестр, золотые эполеты, дворянский кодекс, который был анахронизмом уже на нашей памяти... И гены. Люссак проводит осторожную политику по возвращению на Зиглинду старых семей. И сращивает их с властью. Сын Эстергази с его миледи матерью – это просто Золотая Рыбка в его сетях. – Ага, а Император им, значит, не нужен. – А зачем им Император? О, а вот это был тест-вопрос. Теперь можно быть уверенным, что Вале с ним честен. – Что вы можете сказать о Люссаке? – Он умный человек и талантливый руководитель, из тех, знаете, кому любой ветер – попутный. С женой в разводе. Имеет дочь, в которой души не чает, – на случай, если вас интересует светская хроника. Других слабостей за ним не замечено. Он – беспринципный сукин сын, но это профессиональное заболевание. – У него есть враги? – Само собой. Он, если позволите так выразиться, выиграл тендер 30 по управлению их новой планетой. Теперь ему надо из кожи вон доказывать правительству Федерации, что лучше него никто ею не управляет. Иначе найдут другого. И другие, смею вас уверить, весьма хотели бы, чтобы их нашли. А потому Зиглинда обязана давать прибыль. Кирилл почувствовал, как лицо его каменеет, а под волосами на голове бегут мурашки. Золотая Рыбка? О боже, до меня дошло, но почему так поздно! – Вы не будете против, если я позвоню? – отрывисто бросил он. – Да пожалуйста, сколько угодно! Натали не отвечала. Император выругался сквозь зубы предпоследними пилотскими выражениями. Где ее носит? В парикмахерской или на брифинге? И вечером ее тоже не достать: классический вечерний туалет запрещает часы и комм. Мы сами притащили сюда Брюса! Первая премия за идиотизм! Хотя... а что нам оставалось делать? – Вале, – требовательно спросил Император, – мне нужно срочно найти одного... человека. Поможете? Торжественный викторианский обед Брюс, так и быть, вытерпел, но потом началось это бессмысленное хождение с фужером: налил-выпил-налил. И они называют это весельем? Мари, рядом с которой он сидел, держалась что надо, видать – привыкла, но кроме них детей тут не было, а взрослые все незнакомые. Ненавижу галстук, ненавижу фрак, ненавижу цветок в петлице! Хотя надо признать, что Мари в настоящем вечернем платье из белого кружева выглядит как картинка. Все смотрят в нашу сторону, ахают и умиляются, и у меня препротивное ощущение, будто для того нас тут и выставили. Пошлые подмигивающие морды, из-за них даже рядом с Мари стоять неудобно. Мать тоже не в своей тарелке. Никогда не видел ее в большем смятении. Они, ну, Люссак в смысле, не могли не пригласить сюда Кирилла, как непосредственного участника спасательной операции, а Кирилл не мог согласиться, потому что это выглядело бы издевательством. В чужом пиру похмелье, так выразилась мать, когда Брюс спросил. А жаль. Этакие балы – настоящий экстрим, хорошо иметь рядом проверенного друга. Брюс, собственно, не о себе – о ней заботился. Ему и самому не нравился этот приторный кордебалет, который делал вид, будто им хоть капельку важно, что МакДиармида повязали в их пространстве, и что сделали это Эстергази, семья-икона Старой Империи, и что мать с сыном воссоединились, и что развитие Зиглинды... символично... в духе согласия и примирения... С души воротит! И это вот папина родина? Немудрено, что взлетал всех выше: у нас на Нереиде-то хоть горизонт есть. – Чего не умею, – высказалась мать, выходя из салона, где ей закололи синие цветы в прическу, – того не умею. Ты уж, рядовой, только хуже не сделай. Тост за то, чтобы «наши бесценные гости» обрели тут свой второй дом, а может, и больше, им обоим совсем не понравился. Переглянулись растерянно, и когда мать говорила ответное слово, ограничилась деликатным «время покажет». В первый раз Брюс заметил за ней манеру смотреть поверх голов, но не понимал, что она там ищет. Стальной Зал Академии был слишком велик для кучки нуворишей, новых хозяев Зиглинды, приглашенные гости потерялись в нем и выглядели как увядшие цветы на памятных плитах. Стальной Зал, собственно, этими плитами и выложен весь. Броневые панели с лазерной гравировкой. Имена павших, каждый из которых – герой. А ничего себе была планетка. Из ряда вон. На Зиглинде начиналась зима: за окном хлопьями повалил снег, нижние уровни скрылись из глаз, будто тучи легли на город, и только иллюминированные макушки полуторакилометровых башен торчали посреди них. Всем ли здесь так же невыносимо скучно? Стоя возле окна с фужером, одним за весь вечер, Натали смотрела на снег. Во всяком случае пыталась на него смотреть, когда ее оставляли в покое. Одним из правил, которые ты усваивал на уровне школьного обучения, была осторожность в еде и питье. Работа стюардессой в той, прошлой жизни только усугубила эту осторожность. Аминокислоты можно употреблять только совместимые: жизненно важные параметры указывались в проездных документах, и Компания несла ответственность за все, что так или иначе попадало в желудки пассажиров во время перелета. Стюардессы были конечным звеном в цепочке ответственных лиц. С самого утра Натали прокалывали боли. Шило вонзалось в живот в том самом месте, куда пришлась чертова кнопка, и если взглянуть с определенной точки зрения, их можно было толковать как своего рода плату за удачу, которая сверх всякой меры. Поэтому она старалась ничего не есть, а к обязательному фужеру только прикасалась губами и жалела, что невозможно избежать всех этих ритуальных танцев. – Уделите мне десять минут, мадам, – попросил Люссак. Натали почти обрадовалась ему, а еще больше – возможности незаметно удалиться из зала в примыкающий кабинет и сесть. Для компенсации холодной стали Большого Зала тут было уютно, даже женственно. Она разместилась на диванчике, обитом белой кожей, Президент взял за изогнутую спинку стул и поставил его напротив – для себя. – Я в курсе о несчастье на Нереиде, – сказал он. – Почему бы вам с сыном не переехать обратно на Зиглинду? Вам все равно придется искать для Брюса подходящий колледж, а что подходит ему больше, чем Летная Академия? Об оплате учебы, – Натали подняла брови, для нее было внове то, что в Академии может учиться всякий, кто способен заплатить, – можете не беспокоиться. Он сын героя. Вы также получите – как это? – содержание, достойное леди. – За что, – спросила она, – вы собираетесь платить? Слишком много цветов: у секретаря нынешнего Президента дурной вкус. Мало кто выдюжит такой тяжелый аромат. – Видите ли, мадам, – ответил Люссак, – человек, желающий сохраните свое положение, должен чувствовать настроения масс. А настроения толпы... неустойчивы и подвержены сезонным влияниям. У толпы ностальгия. Массовый психоз, которому не следует позволить шириться и разрастаться. Если массам отдали право выбора, это не значит, – он усмехнулся, – что они могут выбрать себе кого угодно. У масс на этот счет дурной вкус. Они легковерны. Им нужны символы. Я уже почти договорился о возвращении на Зиглинду Реннов. Но Эстергази... Эстергази в представлении охлоса – это сама Империя и есть. Блеск эполет, устремленность на цель. Вы меня понимаете? – Решение об эмиграции принимала не я. – Разумеется, меня устроило бы и возвращение экс-министра с супругой, как признание лояльности к нынешнему режиму. Но то поколение – прошлое, хоть и священное. А ваше возвращение с сыном устремлено в будущее. Чрезвычайно важно, чтобы Брюс Эстергази был на Зиглинде. – Брюс? Вам нужно... его лицо в ваших новостных лентах? – На постоянной основе. Карьеру ему я обещаю. Что скажете? Натали пригубила шампанское, словно попыталась спрятаться за бокалом, чтобы спокойно обдумать предложение в укромном уголке. Как назло, в голове ни одной умной мысли. Стрелять в таком состоянии хорошо. – Эээ... когда вы хотите получить ответ? – Немедленно, – мягко сказал этот кот, и она почувствовала себя мышью, загнанной в угол. – Я не могу принять самостоятельно решение, затрагивающее интересы семьи. – Судьба Брюса – эти самые интересы и есть, вы не находите? – Говорят, вы с оружием в руках штурмовали пиратский крейсер, мадам. Прошу вас, назовите причины вашей нерешительности. Возможно, мы вместе могли бы их устранить. Было бы желание. А? – Мне нужно поговорить с сыном. – Зачем? – Это его жизнь. Кажется, ей удалось его ошеломить. От своей дочки только «да, папочка» слышит. – Как хотите, мадам. Я прикажу его позвать. Пока не появился Брюс, сидели в напряженном молчании. Натали старалась не смотреть в сторону Президента. – Чего, мам? – Нам предлагают остаться на Зиглинде. Насовсем. Переехать сюда жить. Что думаешь? Брюс пожал набитыми ватой плечами фрака. – Это важно, рядовой. – Если это важно, то так это не делается. Тут есть кое-что, что меня... эээ... – он поглядел на мать, – интересует, но я, во-первых, гражданин Новой Надежды. Дедушка решил так, и, наверное, он хорошо подумал! Люссак сделал пренебрежительный жест, и Брюска сузил глаза. – А во-вторых, по отношению к Кириллу это будет совсем не по-дружески. – Это так, – признала Натали, поворачиваясь к Люссаку. – У Эстергази есть некоторые обязательства морального свойства. – Экс-Император – ничто и всегда был ничем. Где вы найдете военную академию лучше зиглиндианской? На Нереиде? Не смешите меня. – Я не хочу, – сказал Брюс. – Я хочу так, чтобы приехать самому, чтобы сказать: «Да, тут моя исконная родина!» А не так, чтобы меня покупали, как... как... Ая, может, не военным пилотом хочу быть, а еще кем-то, чтобы одно другому не мешало! Я, может, думаю. Я сам решу. – Это наш ответ, господин Президент. – Мадам, вы доверяете ребенку определять судьбу семьи на годы? – Игрейну, – мстительно спросил Брюс, – вы гак же заказывали? Вы что думаете, я буду служить планете, где моих друзей в грош не ставят? Оставляют гнить в сарае, как старый хлам, когда они свое отработали? А меня потом так же, а если концепция изменится? Спасибо, мне от вас ничего не надо. Президент поднялся, оттолкнувшись ладонями от коленей. – Очень жаль, – сказал он. – Действительно очень жаль. Я рассчитывал на взаимное согласие. До сих пор все складывалось как нельзя более удачно, и вы только что потеряли самые выигрышные условия, какие я мог – и хотел! – вам предоставить. Как вы совершенно точно выразились, мне нужно лицо Брюса в моих новостных передачах. Но, – Президент бледно улыбнулся, – меня вполне устроит «кукла» этого молодого человека. Генетически идентичная копия, чуть подредактированная на заказ. Лояльный Брюс Эстергази, с приличным жизненным ресурсом и отменным здоровьем. Я даже могу оставить ему репродуктивную функцию – на всякий случай. Ни сканер, ни скальпель не обнаружат разницы. – Это были вы, – произнесла Натали одними губами. – Это вы заказали Брюса через Фомор. – Совершенно верно. Вы не представляете, мадам, какие деньги вы мне сэкономили. К сожалению, у вас нет возможности пойти на попятный: в пространстве моих интересов скрытые враги мне не нужны. И вы, без сомнения, понимаете: я не заинтересован, чтобы кто-то где-то увидел второго Брюса Эстергази. – А меня вы тоже... скопируете? – Ни боже мой. Вы не Эстергази по крови. Конечно, в комплекте с сыном вы смотрелись отлично, мадам, но в данном случае я предпочту сэкономить. Вы – только штрих, дополняющий целостность картины. – Но я же... – Мадам, кричите сколько хотите, хоть на площади, хоть прямо сейчас выйдите в зал. Игра идет на такой высоте, где вас не слышно. Неужели вы думаете, что мои СМИ не истолкуют Он, видимо, нажал какую-то кнопку, потому что два дюжих лакея, появившись из-за штор, взяли Брюса за локти и вывели вон. В процессе выведения случилась некоторая возня, вдребезги разлетелась ваза, а Натали обнаружила себя на полу, среди осколков и синих лепестков. Люссак брезгливо посмотрел на нее сверху и вышел. Боль поднялась изнутри до самых глаз, брызнули слезы, зрение замутилось, и все вокруг расплылось. Цепляясь за мебель, Натали поднялась и побрела вдоль стены, пока не выпала в туалетную комнату, облицованную зеркалами и сталью. Не то чтобы она ее разглядывала, определила на ощупь. Все было серебристым и очень холодным, даже унитаз, возле которого женщина рухнула на колени, едва успев подхватить волосы. Время остановилось, остались только спазмы в пустом и сухом животе, слезы катились градом, и было бы неплохо добраться теперь до умывальника, а затем – до контейнера с бумажными полотенцами, чтобы высморкаться и подумать. У нее нет времени на... о, Господи! Ее снова скрючило над унитазом. Проклятая планета опять вонзила в нее свои стальные зубы! – Мадам, вам плохо? Нет, силы небесные, мне хорошо. Это у меня оргазм так выглядит, да! Десять зеркал показали Натали десяток окруживших ее девочек в вечерних платьях цвета слоновой кости. Л может – тоже кукла? С Люссака станется! Он и сам какой-то деревянный. – Я позову доктора? – Мари покопалась в белой сумочке-кисете, что висела на ее запястье, и извлекла комм, на котором в мгновение ока сфокусировались воспаленные глаза Натали. – Не надо... доктора. Некогда. – Она кое-как поднялась, вихляя на каблуках, дотащилась до рукомойника и оперлась на него. Иначе бы упала. – За пределами дома эта штука берет? – Я искала Брюса, – жалобно сказала Мари, делая вид, что не смотрит на гостью, пока та приводит в порядок распухший нос и красные глаза. Над умывальниками были зеркала, но лицо Натали отражалось в них размытым, словно в проточной воде. Ее действительность была как будто параллельна действительности Мари Люссак. – Я даже подумала, что вы ушли. – О, Брюс скоро вернется. Он будет веселый и послушный и будет искренне предан вам, Мари. И вашему папе. Кирилл, – сказала Натали, завладевая коммом и набрав номер, – вы будете... – Она нервно икнула и проглотила то, что хотела сказать. Кошка внутри ее живота раздирала внутренности когтями. – Вы знаете, кто заказал Брюса? – Уже полчаса как догадался сам. Мальчик с вами? – Уже нет. Люссак забрал его. Он сделает из него шебианскую «куклу», а после оригинал... – она закусила губу, – уничтожит. – Логично. Вы можете выйти? Если да, немедленно езжайте ко мне в гостиницу. Пока идете на выход, держите комм включенным. Все время говорите, где вы, чтобы я знал. Что у вас с голосом? – Ничего, я... Мари, где тут выход? Что-то странное происходило с зеркалами и серебристым колером стен. Свет тут был скудным, лампы горели только над умывальными раковинами. Девочка смотрела с ужасом, но молчала... к счастью... все то время, пока сталь и серебро наливались сперва розовым, а потом – багровым. Звонок, и Кирилл кинул комм к уху. Еще раньше Вале дал секретарше знать, что занят, чтобы не беспокоили. – Простите, что я вам звоню, – сказал девичий голос. – Это Мари Люссак. Я просто набрала «последний звонок». Я... я не знаю, что делать, мадам Натали потеряла сознание. Ее рвало, и у нее кровь возле рта. – Где вы? – проорал Кирилл. – В главном здании Летной Академии, в Белом Кабинете, примыкающем к Стальному Залу. В женском туалете, – смущенно добавила девочка. – Я знаю, где это! – Я боюсь, что она... Я должна вызвать врача. Кирилл хватанул ртом воздух и вспомнил, что не он хозяин этого кабинета. И не он хозяин хозяина. – Мари, – сказал он, – вы можете взять на себя это дело? Я имею в виду – поручиться, что миледи не отправят на тот свет в ваших чертовых, – вот ведь не удержался, – больницах? Вы можете управлять персоналом авторитетом вашего имени? Вашей личной честью? Тогда я доверю миледи вам. Мы не воюем с вашим отцом, но уничтожать своих друзей я не позволю! – Позвольте мне, – неожиданно предложил Вале. – Мадемуазель, сейчас к вам подъедут монахини из миссии Пантократора. Это независимая медицинская помощь, им вы можете доверить жизнь миледи. Они назовут вам кодовое слово. Э? – Он обернулся к Кириллу. Есть предложения? – Имя той, которую вы потеряли. Она поймет, когда услышит. – Имя той, которую вы потеряли, – повторил Вале в микрофон, хотя Мари, без сомнения, слышала. – Летная Академия не частный дом и не правительственное здание, монахинь туда не могут не пустить. На такой случай туда же подъедет машина с прессой. До тех пор никто не должен прикасаться к миледи. Проявите характер, если потребуется. Вы меня поняли? Отбой. – Это, наверное, язва, – предположил Кирилл. – Я не много знаю о болячках, но слыхал, что случается на нервной почве. Ничто не помешает Люссаку взять под опеку Брюса Эстергази, если мать умрет. Вале только кивнул, набирая очередной номер на персональном комме. – Магне? Мне нужна твоя жена. Да, срочно! Натали Эстергази в больнице, нужно, чтобы возле нее был кто-то свой. Забрось Мэри-Лиис в миссию Пантократора, сам потом ко мне. После объясню. Отбой. Дека пискнула, подавая сигнал, что запрос обработан. – Вот ваш человек. Все случаи официальной регистрации в сетевых системах: въезд на планету, гостиница, операции на расчетном счете, приобретение билетов в кассах... О, а если вы хотите его перехватить, стоит поторопиться. Через час его уже тут не будет. Билет у него к черту на кулички... причем с пересадками. – Это такая она, вожделенная демократия в действии? – ухмыльнулся Кирилл. – Свобода личности, неприкосновенность частной сферы, личное информационное пространство... – Но вы же не будете отрицать, что это удобно? Кто этот парень, если не секрет? – Еще один, кто вылезет из шкуры ради матери и сына Эстергази. Во всяком случае, я думаю, что вылезет, если он не совсем скотина. К тому же никто лучше него не осведомлен насчет Шебы. Номер комма есть там? – Недействителен. Счет у оператора закрыт. Похоже, малый собрался отсюда навсегда. Кирилл встал. – Благодарю вас, – сказал он. – Я мчусь в космопорт. Могу я попросить вас и далее присмотреть за миледи Эстергази? Я не могу предоставить ее сомнительной милости Люссаков. – Даже больше, – ответил Вале и повторил: – даже больше. Возьмите мой служебный флайер с шофером и возвращайтесь сюда оба! Тыкая пальцем в браслет личного комма, набрал какой-то номер и поднес динамик к губам: – Гросс, – сказал он. – Тут у меня дельце, тянет по важности на общевойсковую. Приезжай немедленно, а я пока Шельм обзвоню. Нет, только лично и только в моем кабинете. Есть у тебя, черт побери, прошлое? С открытием границ космопорт Зиглинды неожиданно оказался тесноват. Терминалов не хватало, и там, где раньше неторопливо фланировали офицеры и облеченные особой ответственностью выездные государственные чиновники, чью значительность подчеркивали монументальные имперские интерьеры, теперь кишел демос, извивались очереди, таможенники смотрели воспаленными глазами, регулируя входящие и выходящие потоки. Свет лился наискосок и вниз из высоко расположенных прямоугольных окон, людей же словно ссыпали в лоток и перетряхивали исполинские руки. Кирилл никогда не ходил тут обычным порядком: его транспорт всегда подавался на взлетное поле. Лайнер и эскорт для него одного. Когда он первый раз шел на «Балерине» один, чувствовал себя голым. С тех пор Кирилл научился смешиваться с любой толпой и даже понимать законы, согласно которым та движется. Времени было мало. Его сейчас долго будет мало. Получая удары локтями под ребра, спотыкаясь о ручную кладь, уворачиваясь от роботов-транспортеров, он воткнулся в эту кашу, выставил в стороны собственные локти, блокируя предплечьями нежеланные встречи, и начал пробиваться к стойке, где регистрировали на Парацельс. Норма он увидел издали: тот уже прошел посадочный контроль и сейчас сидел в накопителе, отделенном прозрачной стеной. Весь в сером, и сам какой-то скучный и никакой. Руки на груди, взгляд устремлен в невидимую точку. Кирилл протолкался к дежурному офицеру и начал ему объяснять дело жизни и смерти, подкрепляя речь бурной и агрессивной жестикуляцией. Видимо, она произвела-таки впечатление, потому что офицер позвонил своему коллеге, который стоял в накопителе по ту сторону стекла, тот оглядел своих овец, опознал среди них нужную, подошел к Норму и тронул за плечо, указав на беснующегося Кирилла. Норм сделал недоуменный жест: понять, что от него хотят, без звука было, видимо, невозможно. Нет, ясно, что вернуться, но вот какого черта... Дежурный нехотя отстегнул комм с запястья и отдал Императору, а тот, что внутри, сделал то же самое для Норма. – Она в беде, – выдохнул Кирилл, внезапно обнаружив, что запыхался. – Вы ей нужны. Вы поможете? Я прошу вас. |
|
|