"Снайпер" - читать интересную книгу автора (Пентикост Хью)

Глава 3

На мгновение Алисии Пелхам изменило ее железное самообладание. На мгновение она почувствовала напряжение, неимоверно ожесточившее ее. Она дала ясно понять, почему отгородилась от жизни. Просьба оставить ее в покое казалась вполне искренней, и в ней было трудно отказать. Джерико так и сказал Луизе.

После сцены в столовой они уединились в библиотеке. Луиза принесла туда кофе и села в глубокое кожаное кресло, слегка прикрыв глаза.

— Всегда так оно и было, — с горечью сказала она Джерико. — Вот вроде бы всплывали на поверхность, подбирались к правде, но мать всякий раз умудрялась отправить всех обратно на дно реки, именуемой логикой. И это правда. Мы являемся мишенью для всех разочарованных людей в этой местности.

— А вам никогда не приходила в голову мысль уехать отсюда?

— Приходила. И я уезжала. После развода я несколько лет провела за границей. Но маму сдвинуть с места не удастся никогда. Она всегда говорила, что побег — косвенное признание того, что мы тоже верим в то, что кто-то в семье является убийцей, что гнусные слухи и инсинуации имеют под собой вполне конкретную основу. Это бы стало дурной репутацией для школы, которая носит имя моего отца. Отвергая все это и ни разу не повернув голову в ту сторону, откуда летят тухлые яйца, она почти убедила посторонних.

— Признать ее невиновность — значит проявить немалое мужество, — сказал Джерико.

— Это требует мужества от всех нас, Джерико, разумеется, в том количестве, которое у нас имеется.

— И все же один из вас по-прежнему парализован страхом от того, что правда рано или поздно будет раскрыта, — сказал Джерико, безрадостно улыбнувшись. — Не забывайте, что вчера вечером я тоже был объектом пальбы. Говорю вам со всей определенностью, что человек, устроивший эту стрельбу, десять минут назад был в столовой.

Луиза вздрогнула:

— Но я же наблюдала, Джонни, и не заметила ничего подозрительного.

— Я тоже не заметил. Значит, мы имеем дело с талантливым актером.

— А вы не думаете, что расследованию дела помогло бы, если бы вы прямо сказали им, что стреляли именно в вас?

— У меня было такое чувство, что это признание тоже проигнорируют, — сказал Джерико. — И вы знаете, я понимаю вашу мать. И повторяю это вновь, признавая ее невиновность, — я понимаю ее. Кто-то в ее семье совершил жуткое преступление. Какое-то время она, возможно, пыталась добраться до истины. Когда же эти попытки завершились провалом, она просто решила вести прежнюю жизнь. Вы не можете осуждать всех детей за проступок одного из них. Она научилась жить со всеми вами вместе. Научилась также жить вместе со своими подозрениями. И с теми подозрениями, которые проявляет по отношению к ней местное окружение. Она может терпеть все это, мириться с ним, но ей невыносима мысль о том, что все это начнется сначала. И я предупредил ее об этом.

— Так что же, Джонни, вы намерены предпринять?

Джерико с силой стукнул кулаком по подлокотнику кресла.

— Ни один из вас не находится в безопасности, — сказал он. — Давайте представим, что кто-то случайно дознается до правды, и тогда снайпер повернет свое оружие в другую сторону. Например, в вашу. Ведь это вы привели меня сюда. Согласитесь, Луиза, что правда вам по большому счету и не нужна. Но она где-то лежит, и незнакомец вроде меня, разыскивающий ее, может представлять опасность. На поверхности может оказаться любой из вас. Я лично не могу исключить вас из списка подозреваемых только лишь из-за ваших вежливых извинений по поводу внезапно возникшего убийцы. Мы выследили его и схватили за хвост. Там, в столовой, я мог бы сказать и больше, но я ограничился лишь предупреждением. Да и потом, у меня пока нет достаточных аргументов. Некуда пока продвигаться.

— Джонни, мне страшно.

— Мне, честно говоря, тоже. Так, а теперь скажите мне, кто присутствует сейчас здесь из тех людей, кто принимал первоначальное участие в расследовании того убийства?

Луиза нахмурилась:

— Капитана местной конной полиции недавно перевели — наверное, мы сможем его отыскать. Паркер Уэйн прошлым летом скончался от сердечного приступа. Там работали частные детективы. Семейный адвокат, судья Бекет, был конечно же на нашей стороне, но, как мне представляется, он знаком с подоплекой этого дела не более, чем кто-либо другой. Он живет в городе.

— Он не согласится поговорить со мной?

— Я спрошу его. Здесь, в Фэйерчайлде, он был ближайшим другом отца. И он знает о вас. Он один из попечителей, с которым я говорила о портрете.

— Мне бы хотелось встретиться с ним, — сказал Джерико.

Судья Тимоти Бекет вырос в Фэйерчайлде. Сейчас, на седьмом десятке лет, он оставался подтянутым, моложавым и обаятельным, хотя никаких особых усилий к тому не прилагал. Почти все жители Фэйерчайлда называли его просто Тим. Он по-прежнему превосходно играл в теннис. Как и его покойный друг, Фредерик Джордж Пелхам, он очень заботился о своем физическом состоянии. В общении с людьми был прост, обходителен, остроумен. В трудные для Пелхамов времена Тим Бекет всегда поддерживал семью. Именно его поддержка позволила им пережить трагедию.

Бекет поприветствовал Джерико с теплотой и энтузиазмом.

— Не могу выразить вам своего удовлетворения, мистер Джерико, когда Луиза сообщила мне, что вы собираетесь написать портрет Старика. Она также сказала мне, что вы хотели бы поговорить с людьми, которые его знали, и я буду счастлив сообщить вам все, что знаю. Мы со Стариком были очень близки, даже несмотря на то, что он был на пятнадцать лет старше меня. За несколько часов до смерти он разгромил меня в теннис как какого-нибудь сопляка. И это в семьдесят лет! — Он жестом указал на коричневое кожаное кресло. — Пожалуйста, устраивайтесь. Только позвольте мне начать рассказывать о Фредерике Джордже Пелхаме, и я заговорю вас до смерти.

— Боюсь, судья Бекет, — сказал Джерико, — что обстоятельства приняли неприятный оборот. — Он уселся в кресло и вытянул свои длинные ноги. — Я хотел бы сообщить вам некую конфиденциальную информацию.

Легкая тень скользнула по симпатичному загорелому лицу Бекета.

— До вас дошли какие-то слухи? — спросил он.

— Да, сэр, но дело не в этом. Я могу рассчитывать на то, что наш разговор останется между нами?

— Разумеется, — ответил Бекет. — Но вы также понимаете, что, будучи адвокатом Пелхамов, я не в праве обсуждать некоторые вопросы.

— Я это понимаю. Но я хотел бы рассказать вам нечто о том, что произошло прошлой ночью.

Вкратце Джерико поведал судье о встрече со снайпером.

Бекет выслушал его, причем из его глаз исчезло обычное насмешливое выражение. Он уже слышал о только что закончившемся семейном совещании.

— Вы не можете ошибаться в этом вопросе, мистер Джерико? Ведь это действительно мог быть несчастный случай, неосторожный выстрел.

— Не мог. Каждый из этих выстрелов миновал меня не более чем на несколько дюймов. Стой я на месте или передвигайся, они бы преследовали меня. Судья Бекет, это было красноречивое предупреждение мне: хватит копаться в этом деле. Миссис Пелхам тоже предложила мне прекратить заниматься этим делом.

— Ну конечно. Бедная Алисия.

— Я лично не считаю, что это были мальчишки, решившие пострелять лягушек, или какие-то недисциплинированные подростки, которым вот так захотелось подразнить семью.

— Я тоже так не думаю, — сказал Бекет. — И вы здесь, как я понимаю, для того, чтобы спросить моего совета, что вам делать дальше?

— Нет, сэр. Не совсем так. Я приму любой совет, кроме одного. Я не намерен поворачиваться спиной к этому делу и уходить от него. Этого, кстати, не позволят ни мое любопытство, ни моя злость.

— Но ведь это же совершенно не ваше дело, мистер Джерико.

— После вчерашнего вечера оно стало таковым, сэр. Это ружье будет целиться мне в спину на протяжении всей моей жизни. Подобное положение меня никак не устраивает. Мне потребуется помощь, но если я не найду ее, то пойду и один.

Бекет поднялся из своего кресла, подошел к одному из окон, долго смотрел на трехрядное шоссе — гордость Фэйерчайлда, — позвенел монетами в кармане, наконец заговорил:

— Мне кажется, я знаю, чего именно вы ждете от меня. Я потратил десять лет на то, чтобы помочь Алисии и семье пережить прошлое. Вы хотите, чтобы я помог вам вновь всколыхнуть эту проблему?

— Правда, судья Бекет, которую пока так и не отыскали, лежит где-то на поверхности. И убийца тоже не стал бы стрелять в меня, не будь он уверен в том, что я могу наткнуться на эту правду. Но если бы я мог наткнуться на нее, то это же мог бы сделать и кто-то еще. Поэтому мы знаем, что убийца лишь выжидал и наблюдал все это время. И я отнюдь не единственный, кто в опасности. Любой, кто способен нанести по нему удар — если ему удастся сделать это, — окажется на линии огня.

— Но ведь подобными делами должна заниматься полиция?

— Безусловно, но мне лично полицейская логика представляется так: не смогли схватить преступника, так надо спрятать его, да поосновательней. Чего бы мне хотелось, судья Бекет, так это вернуться к старому делу. Полиция уже сделала все что смогла. Может, свежий взгляд чему-то поможет… — Он пожал своими широкими плечами.

Бекет отошел от окна.

— Ни одному из нас не доставит вреда, если мы просто поговорим, — сказал он. — После этого мы решим, что делать дальше. Я к вашим услугам, мистер Джерико.

Джерико наклонился вперед.

— Мотив, — сказал он. — Почему, вы считаете, был убит доктор Пелхам? — Бекет медленно покачал головой. — Деньги, которые, как известно, лежат в основе большинства преступлений, в данном случае роли не играли. Старик задолго до смерти переписал все свое имущество на Алисию и детей. Так что они уже получали то, что им причиталось.

— Не думаю, судья Бекет, что соглашусь с вашим утверждением, будто в основе большинства убийств лежат деньги. При этом я не говорю об убийствах, являющихся последствием других преступлений, типа ограбления.

Тим Бекет просмотрел содержимое нескольких зеленых выдвижных ящиков, располагавшихся в углу его кабинета. Вид у него был усталый.

— Я не уголовный адвокат, мистер Джерико. В основном я занимаюсь делами, связанными с недвижимостью. Я составляю завещания для живых и стараюсь сделать все, чтобы после кончины богатого родственника их желания осуществились. Кстати, вас сильно удивит, если я скажу, что часто вижу кошмары? Те самые кошмары, которые порождены гнетущими сомнениями, будто некий друг или просто клиент скончались не от тех причин, которые указаны в их свидетельствах о смерти. Старые мужчина или женщина падают с лестницы и в итоге умирают. Это естественно? Возможно. В середине ночи человеку делают неправильный укол. Подобное возможно? Вероятно. В подобных делах, мистер Джерико, содержатся десятки вопросов. И в каждом деле, где подозрения оправдываются, мотивом оказываются деньги. Я с некоторым облегчением отмечаю отсутствие этого мотива в деле Старика. Дом его пребывал в полном порядке. От его смерти никто бы ничего не выгадал. Но вас ведь не интересуют дискуссии на философские темы, правильно? «Каков был мотив?» — спросили вы. Отсутствие мотива подставляло под удар всех, кто занимался этим расследованием. В том же самом кресле, где сидите сейчас вы, мистер Джерико, сидели и полицейские, и частные детективы, и все они задавали те же самые вопросы. И никто из них не предложил ничего разумного.

— И все же по меньшей мере два члена семьи в беседах со мной не выразили большой и пылкой любви к доктору Пелхаму.

Бекет рассмеялся:

— Вы разговаривали с Фредом и Артуром. Вы видели двух маленьких мальчиков, которые изображают из себя взрослых, как только отец поворачивается к ним спиной. Так вот, уверяю вас, что, когда Старик был еще жив, они вели себя с ним с подчеркнутой почтительностью.

— Послушайте, господин судья, а почему бы вам не рассказать мне вашу версию случившегося?

Бекет медленно кивнул, но начал не сразу.

— Видите ли, мистер Джерико, моя официальная позиция и мое личное желание заключались в том, чтобы оберегать и умиротворять семью моего старого друга. Я всегда искал способы защитить их, а не высказывать какие-то обвинения. Тем не менее мне довелось быть в курсе большинства подозрений и обвинений, поэтому я в состоянии рассказать о них не меньше чем любой другой.

Он помолчал, сомкнув кончики пальцев, после чего продолжил:

— Как я уже говорил вам, мистер Джерико, в тот последний день жизни Старика я играл с ним в теннис. Он был в прекрасном настроении и постоянно подтрунивал над моей неспособностью принять его подачу. Для семидесятилетнего человека он был в прекрасной форме. Разумеется, он уже не мог передвигаться по корту с той же скоростью, которой обладал в годы расцвета, но мяч принимал отменно и мог нанести мощный ответный удар. Он мог так загонять вас по корту, что вам оставалось только отбиваться. А выигрывать он любил. И еще он любил лето и солнечную погоду. Я говорю вам это только для того, чтобы подчеркнуть: у него не было никаких оснований для серьезных тревог или волнений. Где-то примерно в пять часов того дня мы с ним распрощались. Примерно в два часа ночи меня разбудил телефонный звонок. Звонила Алисия Пелхам. По холодным, тщательно контролируемым интонациям ее голоса я понял, что случилось нечто страшное. «Фредерика убили, — сказала она. — Вы нам нужны, Тим».

Я так и не успел расспросить ее ни о чем, потому что она повесила трубку. Одевшись, я сломя голову помчался в школу. Там уже были люди из полиции штата. Я довольно неплохо знал их начальника, капитана Хаггерти. В маленьком городе, мистер Джерико, почти все всех хорошо знают. Он вкратце рассказал мне все то, что знал сам. Берт Уолкер — вы его, конечно, уже встречали? — совершал свой ночной обход территории и обнаружил Старика в его кабинете с пулей, попавшей прямо между глаз. Берт побежал в «Манс» за помощью, а Луиза и Джорджиана пошли к телу отца. Потом Берт вызвал доктора Линча и полицию. После этого разбудили Алисию и рассказали ей о случившемся. Как сказал мне Хаггерти, вся семья, включая обоих зятьев и маленького Уолтера, которому в ту пору было восемь лет, находилась в доме.

Разумеется, я столкнулся со сценами глубокого горя и истерики. Только Алисия казалась высеченной из мрамора — сдержанная, она позаботилась о том, чтобы полиции и другим доставили достаточно кофе и сандвичей. Уже в ту ночь, мистер Джерико, вскрылись некоторые факты. — Бекет стал загибать пальцы. — Старика застрелили через раскрытое окно его кабинета с расстояния примерно в пятьдесят ярдов. Выстрела никто не слышал. Когда Берт обнаружил его, он был уже мертв, хотя и не более двух часов. Где-то вскоре после полуночи во время очередного обхода территории Берт видел его в полном здравии. Однако не было никаких оснований сузить этот промежуток времени — оставалось полагаться только на «вскоре после полуночи и до половины второго». По части алиби возникли проблемы. Предполагается, что вся семья отошла ко сну, но только Луиза и Дрю Стивенс занимали одну комнату. Луиза подтвердила алиби Дрю, но сам этот бедный малый спал как убитый и не мог твердо сказать, покидала она спальню или нет.

В глазах Бекета промелькнули искорки юмора.

— Дрю так и не смог смириться со случившимся. Ну в самом деле, так и не узнать наверняка, переспала его любимая Луиза еще с кем-то или нет.

Юмор из голоса Бекета исчез.

— Короче, убедительного алиби не было ни у кого. Вас может удивить, почему все внимание сразу же было обращено на семью — определенно любящую семью. Вы бы, наверное, подумали, что первым делом надо было заподозрить какого-то заезжего незнакомца. Но там была еще собака. Колли по кличке Принц. В общем-то ее считали школьной собакой, но на самом деле это была тень Старика. Когда тот играл в теннис, пес лежал рядом с кортом. Когда семья упражнялась в стрельбе, Принц спал у кромки стрельбища. И в плавание на яхте тоже отправлялся вместе со Стариком и маленьким Уолтером. А когда Старик работал у себя в кабинете, Принц спал на ступеньках зала заседаний. Следует признать, что он действительно был принцем среди других собак в округе. Если бы ночью на территорию зашел какой-то чужак, яростный лай Принца услышали бы во всем лагере. В ту ночь Принц спал как убитый. Стрельба его бы не побеспокоила — только чужой человек. А он не встревожился. Возможно, мистер Джерико, я уделяю слишком много внимания поведению Принца или отсутствию нетипичных элементов в его поведении, но местные люди придают им значение. Они знают собак и считают их поведение более предсказуемым, чем у людей. Собака, которая любила всю семью, автоматически выводится ими из-под всякого подозрения.

Так, если продолжать, то следует сказать, что оружие так и не было идентифицировано. Я специально употребил это слово — идентифицировано, — поскольку, как вам известно, на территории лагеря имеется несколько десятков ружей. Они провели массу баллистических экспертиз, но так и не смогли установить, из какого именно всадили пулю промеж глаз Старика. Существует и список оружия, принадлежащего школе, — ни одна единица не была утеряна. Все шкафы с оружием в «Мансе» полны, а ни одно постороннее ружье так и не было обнаружено.

Все это, по вашему мнению, уводит нас от мысли о причастности семьи. Но ведь понадобилось несколько дней, чтобы провести баллистические экспертизы и прочие исследования. А ведь только этим дело не ограничивалось. В кабинете Старика находился сейф, и предназначался он не для хранения школьных документов или деловых записей. Я слышал, что Старик называл его «хранилищем своих грехов» — в шутку, конечно. Не сочту это за тщеславие, но он, возможно, не исключал, что настанет такой день, когда кому-то захочется написать его биографию. Возможно, он даже собирался сам сделать это на закате дней. В годы Первой мировой войны он был знаком и общался с такими людьми, как Ллойд Джордж, Биркенхэд, Китчнер, Джеллико, и другими. В этом сейфе, как я предполагаю, находились письма от известных людей, вырезки, фотографии, записи — личные заметки о богатой событиями жизни. Было также известно, что он ведет дневник. Полиция предполагала, что дневник этот может указать на какую-то ссору, ожесточившиеся отношения, и это подскажет им, в каком направлении вести расследование. Они потребовали, чтобы сейф был открыт. Комбинация цифр кода, равно как и другие личные документы, содержалась в завещании Старика, которое теперь находится в моем кабинете. Как душеприказчик я имею инструкции на этот счет. В случае смерти Старика мне предстояло открыть сейф, исследовать его содержимое, уничтожить то, что, на мой счет, не предназначалось для глаз общественности, а остальное передать Алисии.

— Странно, что ей не дали указаний на тот счет, что следует сохранить, а что нет, — заметил Джерико.

Бекет пожал плечами:

— Старик лишь дал мне понять, что там имелись письма, записи, имеющие отношение к живым людям. Он хотел, чтобы я высказал ему собственное мнение относительно того, какую пользу или, напротив, вред они могут принести, если окажутся в порочных руках. Было достигнуто соглашение — и Алисия его поддержала, — что я должен обследовать содержание сейфа и передать полиции все, что может представить для нее пользу. Я вскрыл сейф — он оказался пустым.

— Может, Старик перенес документы в другое место?

— Ничего из того, мистер Джерико, что раньше находилось в сейфе, мы нигде не нашли. Я знаю, что там имелись письма, в том числе исторической ценности. Ни малейшего присутствия оных. Я лично предполагаю, что кто-то вскрыл сейф и изъял все его содержимое. Скорее всего, сейф открыли после того, как Старик был убит, — вот тогда все и стащили. Там, на месте, было слишком рискованно, да и времени недостаточно, чтобы внимательно осмотреть все бумаги.

— А отпечатки пальцев?

— Никаких. За исключением моих. Сейф был заперт, пока я сам не вскрыл его под надзором полиции.

— А следов взлома не обнаружили?

— Нет, хотя Старик утверждал, что только он и я знаем комбинацию цифр.

— Он ее где-нибудь записал?

— Если и так, то мы нигде не нашли никакой записи.

— Вот вам и мотив! — сказал Джерико. — Содержимое сейфа.

— История человеческой жизни, — сказал Бекет.

— И когда я начал копаться в этой истории, то получил предупреждение не делать этого, иначе меня ждет судьба Старика. Так что же было дальше?

— Люди, занимавшиеся расследованием, придерживались вашей точки зрения, мистер Джерико. Биография доктора Пелхама была исследована скрупулезно. Но ничто не указало на какую-то конкретную личность.

— А наш стрелок не забеспокоился?

— Нет.

— Получается, в то время расследование не представляло для него опасности, а сейчас он вдруг перепугался. Есть у вас какие-нибудь соображения по поводу этой трансформации?

— А это имеет какое-то значение?

— Имеет, — нахмурившись, проговорил Джерико. — Потому что я случайно раскопал что-то, что заставило снайпера насторожиться, но я сам, черт побери, не знаю что! Один необычный факт, который я обнаружил, это наследство, полученное от леди Чиллингем, а это уже вопрос общественного звучания. Как вы считаете, они обменивались любовными письмами?

— Этот вопрос рассматривался в суде, — сказал Бекет. — Но это такая долгая история, мистер Джерико, да и интересовать она могла, в сущности, одну лишь Алисию. Леди Чиллингем умерла в тысяча девятьсот двадцать восьмом. После этого никаких писем, естественно, быть не могло. Что ж, через двадцать семь лет после того, как, возможно, было написано последнее письмо, Алисии приходит в голову мысль убить своего мужа, чтобы завладеть этими письмами? Это просто лишено всякого смысла. Он бы никогда не предал их огласке, а я уничтожил бы их после его смерти — если бы они существовали. Да и потом, подобное поведение свойственно скорее истеричным натурам, а Алисия всегда была в высшей степени организованной и контролирующей себя женщиной.

— Но ее допрашивали?

— Бессчетное количество раз. И всех остальных тоже. Жизнь всех этих людей просто вывернулась наизнанку. Полиция думала, что доктор Пелхам мог иметь какую-то криминальную информацию в отношении кого-то из членов семьи, вероятнее всего Артура или Дрю Стивенса. В результате расследования оба оказались абсолютно чисты. Тот же результат был получен и в отношении Джорджианы и Луизы: ни малейшей тени подозрения. Ссоры? Да. Разногласия? Да. Но никаких преступных улик в этих бумагах просто быть не могло, поскольку никто из этих людей не совершал преступления и даже не был косвенно замешан в нем.

— Есть еще одна возможность, мистер Бекет. Могли существовать улики преступления, которое совершил сам Старик?

— Но ведь он не сам стрелял в себя, мистер Джерико.

— А предположим, что он собирался признаться в чем-то и кому-то из членов семьи показалась невыносимой сама мысль о том бесчестии, которое последует за подобным признанием? Вы сказали, что он называл свой сейф «хранилищем своих грехов»?

— Он конечно же шутил. Вся его жизнь была на людях — и как священника, и как директора школы. Для человека, находящегося в его положении, было бы практически невозможно утаить от общественности нечто подобное. Мы уже проехались по всем этим улицам, мистер Джерико, и вернулись с пустыми руками.

Джерико нервно заерзал в своем кресле.

— Два человека знали доктора на протяжении большей части его жизни, — сказал он. — В двадцать первом или двадцать втором году он женился на Алисии Тотрой. Берт Уолкер повстречался с ним в пятнадцатом и потом почти всю жизнь провел вместе со Стариком. Был некоторый временной промежуток между окончанием войны и тем, когда Старик, теперь уже женатый человек, вернулся в двадцать втором в Лондон. Алисия и Берт должны знать его как облупленного. У них нет никаких предположений?

— По крайней мере, они их не высказали, — ответил Бекет. — Привязанность Берта к Старику всегда была очень эмоциональной и глубокой. Он был просто очарован им. С Алисией сложнее — ее не так просто понять. Но она твердо стояла на его стороне во время того старого скандала с наследством. Временами я ловил себя на мысли, что их взаимоотношения весьма прохладны, но сейчас не могу сказать вам, было ли это из-за какого-то инцидента в их жизни или всего лишь по причине природной холодности Алисии. Берт, естественно, будет все изображать в красках, подчеркивающих достоинства Старика. Алисия, как я предполагаю, постарается придерживаться фактов. Но она весьма реалистично мыслящая женщина и потому станет защищать живых перед мертвыми. После смерти Старика все ее заботы теперь сосредоточились на детях. Да так, собственно, всегда и было.

— А о чем болтали люди? Кого они подозревали?

Бекет рассмеялся.

— Кто платит деньги, тот и заказывает музыку, — сказал он. — Фред Пелхам и Артур Фрост особой популярностью не пользуются. Я думаю, что именно они были первыми кандидатами в подозреваемые. Луиза — это просто огонь. В возбужденном состоянии она способна проявить дикий темперамент. Но большинство людей считают, что если бы она задумала убить Старика, то скорее шлепнула бы его по голове каким-нибудь увесистым фолиантом, а не стала бы хладнокровно и расчетливо расстреливать с расстояния. Джорджиана представляется слишком неудачливым созданием, чтобы принимать ее всерьез. Представить Берта в качестве убийцы значило бы вообразить, как преданный пес бросается на своего хозяина.

Бекет чуть заколебался.

— Был, впрочем, еще один кандидат.

— Алисия?

— Нет. Алисию невозможно представить в качестве подозреваемой. Она слишком хорошо контролирует собственное поведение и смогла бы уладить свои проблемы гораздо более практически и логичным способом.

— Но ведь не Уолтер же, которому тогда было только восемь лет?

— Нет, не Уолтер. Но вы забываете мужа Луизы, Дрю Стивенса.

— Но вы ведь сами сказали, что, по словам Луизы, он крепко спал.

— Жена всегда может создать алиби для своего мужа, — сказал Бекет. — Тогда они еще не были в разводе. О нем даже речь не шла. Показания Луизы о том, что Дрю спал, естественно, создают ему алиби, но они также являются алиби и для нее самой.

— В настоящий момент Дрю Стивенс не представляет для меня никакого интереса, — сказал Джерико. — Я с ним еще не встречался и слышал о нем всего лишь сплетни, дескать, он оказался недостаточно мужественным партнером для Луизы.

— В свое время были некоторые обстоятельства, которые привлекали внимание к личности Дрю, — сказал Бекет как-то смущенно. — Одно время он мне нравился. В год убийства ему было пятьдесят — то есть на восемнадцать лет больше, чем Луизе. Мягкий, в меру остроумный, начитанный мужчина. К сорока годам, когда он влюбился в Луизу и женился на ней, он был уже утвержденным бакалавром. Как я полагаю, его опыт общения с женщинами был минимален, если вообще был таковой. Это был определенно не страстный донжуан. Не было в нем того огня, который мог бы поджечь ее костер. Ее не интересовали его изыскания в том, как повлиять на юные умы, а он не мог подстроиться под роль круглосуточного любовника. Ни физически, ни с точки зрения темперамента это ему не подходило.

— Но я не вижу здесь мотивов для убийства тестя, — заметил Джерико.

— Очевидных мотивов нет. Но еще до того, как Луизе пришла в тогда еще молодую головку мысль выйти замуж за Дрю, считалось, что Старик собирается назначить его заместителем директора школы. И это означало, что в один прекрасный момент Дрю сам окажется в директорском кресле. Я не психиатр, мистер Джерико, но я всегда имел свой взгляд на то, что заставило Луизу выйти замуж за Дрю. Они с отцом были очень близки. Когда Старик отказался взять ее в то лето в поездку по Европе, она была на него страшно сердита. Я всегда считал, что она вышла замуж за Дрю как бы в отместку за ту досаду и стала женой человека, который теперь занял в ее жизни место ее отца, а позднее возглавил бы Пелхам-Холл. Когда доктор Пелхам вернулся из Европы, узнав об увлечении Луизы и Дрю, он тут же назначил своим заместителем доктора Джеймса Инглиша. Возможно, это был своего рода ответный шаг, чтобы отплатить Дрю и Луизе. Для Дрю это оказалось настоящим ударом. Он связывал свое будущее, все свои ожидания с тем, что, казалось, было решенным вопросом. Я думаю, что он подал прошение об отставке, но Луиза отказалась покинуть Пелхам-Холл. Несчастный Стивенс попал в ловушку безмолвной войны между Луизой и ее отцом. Были люди, склонные думать, что Дрю вполне мог обвинять Старика и в своей порушенной карьере и развалившемся браке. Для них это выглядело как вполне убедительный мотив.

— Похоже, что ни одна из дочерей не выбрала удачного мужа, — заметил Джерико. — Вы считаете, что доктор Пелхам в обоих случаях предпринял какие-то меры?

— Я до сих пор не уверен в том, каков мог бы быть оптимальный выбор для Джорджианы, — сказал Бекет. — Вы можете упрекнуть Старика в его убеждении, что для Джорджианы в мире не существовало человека, который мог бы сравниться с ним? Кто знает, возможно, она умышленно выбрала такого, кто не мог с ним сравниться. А она определенно не ходила у Старика в любимицах. Гораздо больше он любил Луизу. Но в отношении Луизы пойдет совсем другой разговор. Старик мог иметь свое представление о ее достоинствах, но если бы нашелся человек, который отвечает ее стандартам, она бы стала его звездой.

— Но таким образом получается, что Старик, желая того или не желая, в общем-то не способствовал счастливой жизни своих детей?

Бекет немного заколебался.

— Во всяком случае, такой цели он перед собой не ставил, — сказал он.

— С Дрю Стивенсом мы покончили, сэр? — спросил Джерико.

— Пожалуй, — сказал Бекет. Казалось, ему хотелось немного заступиться за Стивенса. — Лично я ни на миг не считал его возможным убийцей. Это добрый, разумный и честный человек. Он никогда бы не подумал о насилии как средстве решения своих проблем. Его трагедия в том, что он влюбился не в ту женщину. Ему так и не удалось наладить свои отношения с Луизой. Если я не ошибаюсь, он по сей день предпринимает попытки уговорить ее вернуться к нему.

— Где он сейчас? Где живет?

Бекет покачал головой, кривая ухмылка тронула его губы.

— Здесь же в Фэйерчайлде. После развода с Луизой он оставил преподавательскую деятельность. Он специализировался на истории. Кажется, написал книгу — солидное исследование на тему Войны за независимость. Он работал над ней восемь или даже девять лет. Я десятки раз говорил ему, что он должен уехать отсюда и забыть Луизу. Дрю этого не сделал — а может, просто не мог. Он должен быть рядом с ней, терзать себя тем, что постоянно видит ее.

Джерико убрал остывшую трубку в карман.

— А знаете что, мистер Бекет? Эта семья попросту обречена на страдания, и главной причиной их являлся именно Старик.

— Последнее на земле, чего бы он захотел, так это стать причиной чьего бы то ни было несчастья, — сказал Бекет. — Вся его жизнь была посвящена тому, чтобы помогать людям, а не ранить их.

Покидая кабинет судьи Бекета, Джерико понял, что услышать от кого бы то ни было объективное мнение о докторе Фредерике Джордже Пелхаме-старшем ему не удастся. Проблема заключалась в том, как отсечь правду от пристрастных суждений. От Луизы, Джорджианы, Алисии и старого Берта Уолкера можно было услышать только добрые слова в отношении Старика. От Фреда и Артура — только злые. Судья Бекет определенно находился в первом лагере. Но если копнуть глубже, то не могло ли получиться, что горечь Фреда произрастала из его отчаяния и горя, что он так и не смог добиться той любви, которой так желал? Если бы Старик любил его так, как он этого хотел, возможно, Фред говорил бы о нем только с восхищением. То же самое, пожалуй, можно было бы сказать и об Артуре. И наоборот, вполне возможно, что те, кто открыто выражал к нему свою любовь, могли лишь прикрывать ею глубокую неприязнь.

Джерико вспомнил рассказ одного из своих друзей-психиатров об «уровнях правды» у людей. По его словам, существовал поверхностный уровень, субповерхностный, субсубповерхностный, а потом еще ниже и ниже. Истинная правда оказывалась закопанной так глубоко, что разглядеть ее можно было только при заболевании или глубокой депрессии пациента, ставшими причиной специального психиатрического обследования. «На поверхности, — сказал друг Джерико, — люди такие, какими они хотят быть в глазах окружающих. На первом субповерхностном уровне наблюдательный исследователь может заметить, насколько ложной оказывается поверхностная картина. Но еще глубже таятся невидимые ответы на всевозможные „почему“, движущие силы и истинная правда. Причем слабые люди склонны скрывать эту правду в не меньшей степени, чем это делают сильные люди — скрывать и от самих себя, и от других.

Возможно, самую точную правду о Старике удастся получить только от совершенно чужого ему человека. Выйдя из офиса Бекета, Джерико увидел вывеску над зданием, извещавшую его о том, что это офис «Фэйерчайлд джорнал». Поддавшись первому импульсу, Джерико перешел через дорогу и направился ко входу. Газетчики сидели на первом этаже. Их оказалось четыре или пять человек. Таблички на столах указывали, чем занимается каждый: художник, помощник редактора и сам редактор.

«Джоэл Уитби, редактор» оказался седовласым мужчиной со сдержанным, закаленным годами лицом, проницательными серыми глазами и объемистым животом, что указывало на то, что он не испытывает проблем ни с питанием, ни с напитками. На нем были зеленые очки, которые пятьдесят лет назад являлись торговой маркой газетчика. Джоэл Уитби вполне мог пребывать в этом бизнесе все это время.

Джерико представился.

— Только что закончил знакомиться с предварительными материалами на вас, мистер Джерико, — сказал Уитби. — Вы ведь работаете над портретом мистера Пелхама, не так ли?

— Да.

— Людям это понравится. — Прозвучало это несколько фальшиво. Джерико отчетливо представил себе, как в иной ситуации этот человек сказал бы: «Людям это бы не понравилось». Уитби указал на кресло рядом со своим столом. — Присаживайтесь, сэр. Чем могу быть полезен?

— Скажите, мистер Уитби, десять лет назад вы были редактором «Фэйерчайлд джорнал»?

Уитби хмыкнул:

— И десять лет назад, и еще десять, и добавьте к ним еще десять. Всего сорок один год, сэр. Я, по сути дела, основал это издание. Перебравшись из Нью-Йорка, когда мне еще было только двадцать пять лет, решил заняться другим бизнесом. Приехал сюда и основал этот еженедельник, после чего только этим и занимаюсь. — Он взял из щербатого блюдца, лежащего на столе, сигару и воткнул ее себе в угол рта.

— Вы были близким другом доктора Пелхама?

— На этот вопрос я, пожалуй, отвечу отрицательно. Видите ли, сэр, я довольно сообразительный человек. Когда доктор Пелхам задумал основать здесь школу, я выступал против этого решения. Я знал, что это разрушит город, привлечет в него массу бедных отшельников, породит волну дешевого строительства. Худшей судьбы для Фэйерчайлда я не мог и представить.

— Мне странно слышать это.

— Не удивляюсь, что это так, — с ухмылкой сказал Уитби. — Это показывает, насколько сообразительным я был тогда. Кстати, школу создал Фэйерчайлд. И не было никакого дешевого строительства. Город богател, не превратившись при этом в цирк. В результате того, что здесь появилась школа, мы обрели новую систему водоснабжения, поликлинику, больницу и «Фэйерчайлд джорнал», превратившийся из примитивной однодневной газетенки в издание, которое каждый год получает призы штата. Вот каким умным я оказался, мистер Джерико. Однако доктор Пелхам никогда не прощал меня за те яркие и блистательные статьи, в которых я осуждал идею создания школы. «Простить» — да это звучит так, словно он был взбешен. Он попросту игнорировал меня как какого-то идиота и, пожалуй, был в чем-то прав. Короче, мы так и не стали добрыми приятелями.

Джерико продолжил свои «танцы с песнями», пытаясь уяснить, что же за человек был этот доктор Пелхам.

— Пока что задача оказывается весьма затруднительной. Люди часто говорят то, что вы хотели бы от них услышать, но отнюдь не то, что они чувствуют на самом деле.

— Когда человек умирает, вы должны отставить в стороне все панегирики в его адрес и влезть в самую грязь, скопившуюся на дне водоема, — сказал Уитби.

Джерико ухмыльнулся:

— И вы хотите, чтобы я полез в эту грязь?

Уитби шутливо-угрожающе ткнул пальцем в его сторону.

— Когда Старик умер, я написал про него, пожалуй, лучший некролог — намного превосходящий по качеству десятки других, которые я видел в крупных городских газетах. Но видите ли, мистер Джерико, человек не воспринимается всерьез, если против него никто не выступает. Когда все тебя любят, ты просто не интересен для окружающих. А было немало людей, которые не любили Старика. Некоторые из тех, кого я называю «старыми переселенцами», не любили его за то, что возросли налоги. Но вместе с ними поднялись и объем городского бизнеса, и стоимость ценных бумаг. Однако в маленьких городах огромная масса народа думает не о долларах, а о центах. У нас появились лучшие дороги, лучшее обслуживание, и дома, которые тридцать лет назад стоили десять тысяч, сейчас стоят пятьдесят. Однако возросли и налоги, поэтому нашлись люди, которые стали утверждать, что доктор Пелхам повел Фэйерчайлд по пути к финансовой катастрофе. — Уитби рассмеялся. — В этом городе немало людей, которые выступают против меня лишь потому, что я не поддерживаю демократов. Были и другие, выступавшие против Старика. В городе имеются продуктовые магазины, которые на дух не переносят школьные продукты; есть гараж, который категорически отказывается обслуживать школьные машины и грузовики; есть член городского управления, сын которого окончил школу с такими оценками, что Старик отказался взять его на работу. Впрочем, это лишь мои наблюдения!

— Но если отстраниться от всех этих дел, мистер Уитби, какое мнение у населения Фэйерчайлда сложилось о докторе Пелхаме?

— Мужчины отчасти завидовали ему, — сразу сказал Уитби. — Он был богат, но не заработал этих денег. Они достались ему по случаю. Но у него была личность, подобная неоновой вывеске. Впрочем, возможно, это не вполне удачное сравнение. Он просто источал сияние. Он не стремился затмить им других людей, однако было трудно не почувствовать, что ты сидишь в последнем ряду. А женщины? Когда он оказывался поблизости, у них учащалось дыхание. Мужчинам это обычно не нравится. Когда его убили, все они стали казаться мудрыми и стали высказываться: дескать, всегда догадывались, что на самом деле он отнюдь не такой, каким хотел казаться.

— А женщины?

— Некоторые из них плакали. Церковь на похоронах была заполнена ими.

— Вы бы назвали его дамским угодником?

— О, ни в коем случае. Не могу себе даже представить, как такое пришло вам в голову. Он мог быть очарователен и чаще всего и был таким. Когда вы разговаривали с ним, он слушал с таким видом, словно сказанное вами является самым важным на свете. Но если бы здесь появился хотя бы намек на слух о связи Старика с женщиной, это было бы как взрыв бомбы. Да, были толки про некую даму, которая оставила ему свои деньги, но никто так и не смог сказать ничего толкового, никто.

— Кто был главным подозреваемым в убийстве?

— А кого бы вы сами заподозрили, мистер Джерико. Вероятно, именно того члена семьи, который вам особенно не нравится. Что касается меня, то я достаточно сообразительный малый, чтобы недолюбливать их всех. Поэтому мне надо было подумать.

— И что в итоге?

— Ну, будучи сообразительным малым, я смекнул, что надо быть достаточно смелым человеком, чтобы подстрелить кого-то с пятидесяти ярдов. И сделать это совершенно хладнокровно. К примеру, промахнетесь, а если и попадете, но Старик в последний миг совершит какое-то неожиданное движение — и все рассыпалось, а вас поймали. Территория контролировалась патрулем. Поэтому, будучи сообразительным малым, я задался вопросом: «Кто в семье мог пойти на такое?» Ответ оказался не особенно удовлетворительным, поскольку их было два.

— Два ответа?

Уитби кивнул с умным видом:

— Миссис Пелхам и Луиза. Ни у кого другого не нашлось бы смелости для этого. Но только не цитируйте меня, мистер Джерико. Существует ведь еще закон о клевете.

Окончательный результат разговора Джерико с судьей Бекетом и любителем сигар Джоэлом Уитби привнес весьма мало правды во все это дело. Без конкретных фактов — а их, по сути дела, не существовало — мнение каждого человека об обстоятельствах убийства доктора Пелхама несло на себе эмоциональную окраску. Утверждение Джоэла Уитби о том, что только Алисия Пелхам и Луиза были настолько волевыми личностями, чтобы совершить убийство, оказалось совершенно беспочвенным. Не было ни фактов, ни очевидцев, которые могли бы подтвердить это заявление. Судья Бекет продолжал сражаться за достоинство членов семьи и в итоге убедил самого себя в их полнейшей невиновности. Впрочем, пользы от этого вывода было немного. Ни подтвердить его, ни опровергнуть. Джерико чувствовал, что и судья, и газетчик были достаточно искренни с ним, однако оба оставили его ни с чем.

Теперь стрельба прошлой ночью казалась для Джерико еще более загадочной. Что именно он мог ненароком узнать о жизни убийцы, благополучно скрывавшегося от правосудия в течение десяти лет? И что за информация, ускользнувшая от внимания профессиональных сыщиков десять лет назад, оказалась сейчас настолько важной?

У Джерико было только одно возможное объяснение. Некто находился на грани открытия чего-то такого, что имело отношение к убийству. Но кто это был? О чем могла идти речь? И почему этот человек вознамерился говорить именно с Джерико, не имеющим никакого отношения к семье?

Стоя на жаркой главной улице Фэйерчайлда, Джерико снова почувствовал тот предательский холодок, пробежавший по спине, — как той ночью, когда он повернулся и медленно пошел к дому, подставив снайперу затылок. У него было такое ощущение, что за ним наблюдают и что если его разговоры с Бекетом и Уитби также покажутся снайперу опасными, то он вполне может не дойти до того места, где припаркован его красный «мерседес».

Он глубоко вздохнул и внешне беззаботно шагнул через дорогу к своей машине.

Ничего не произошло.

Джерико медленно развернулся и поехал в сторону Пелхам-Холла. Остановив машину у парадного входа «Манса», он заметил молодого Уолтера, сидевшего на верхних ступеньках. Лицо паренька загорелось, когда он увидел, что Джерико направляется к нему.

— А я д-думал, ч-то вы за-б-были при меня, — сказал он.

— Забыл? — Джерико почувствовал, что непросто будет забыть тот почти садистский восторг, с которым мальчишка пытался вонзить занозу во Фреда Пелхама. С этого момента Джерико стал испытывать к нему особую теплоту.

— Вы х-хотели п-показать мне с-свои картины, — сказал Уолтер. — А я, может, покажу что-то из с-своих.

— Ну что ж, годится, — сказал Джерико. — Может, встретимся в игровой комнате? Я перенесу туда свой товар из машины. А ты принесешь свой.

— С-сейчас?

— А почему бы нет?

Джерико вернулся к «мерседесу» и открыл багажник. У него там лежало полдюжины картин в рамках, мольберт и кое-какие принадлежности для рисования. Навьючив на себя весь этот багаж, он спустился в передний холл и прошел в игровую комнату. Уолтер появился минутой позже. У него тоже было примерно столько же картин, которые он положил на бильярд изображением вниз. Джерико расставил свои картины на полу, прислонив их к южной стене комнаты. Все они представляли часть его последней коллекции, написанной в Миссисипи. На одной из картин было изображено страдальческое лицо негра — именно ее Луиза видела в студии на Джефферсон-Мьюз. Были еще горящая церковь; мрачная толпа белых, медленно надвигавшаяся на негра, который, скрючившийся и объятый ужасом, прижался спиной к стене ветхого барака; краснолицый мужчина, который стоял на бочке и со страстной речью обращался к той же толпе; полицейская собака, которая с яростью пыталась вцепиться в горло очумевшей от страха негритянки; полицейский в форме и с цепью в руке, избивающий белого мальчишку, который прятался от него под сломанным щитом, на котором было написано: «Зарегистрируйся и голосуй».

Уолтер рассматривал картины и облизывался.

— В них ведется рассказ о том, что многие не посчитали бы изящным искусством, — сказал Джерико. — Но я бы поспорил с таким утверждением. Здесь есть и композиция, и баланс, и цвет.

— Я ч-читал о т-таких вещах, — сказал Уолтер, — но н-никогда и пред-дставить себе не мог…

— Да, Уолтер, это жестоко. Окружающая нас жизнь вообще жестокая штука. Даже здесь, в Пелхам-Холле. Солнце сияет, трава зеленеет, озеро голубое и прохладное, кругом прекрасные дома, наводящие на мысль о безопасности, но все это лишь сцена для последующего спектакля жестокости и насилия. И сегодня утром тебя поймали на этом, Уолтер. Ты жаждал крови Фреда.

Парень молчал и продолжал рассматривать картины.

— Если они вызывают у тебя ощущение ужаса, который подступает к нам со всех сторон, то они, пожалуй, удались. А давай посмотрим твои.

— Н-н-ет, — резко проговорил Уолтер.

— Да будет тебе. Ведь все же должно иметь свое начало.

— Пос-сле всего этого они — нич-что.

— Они не могут быть ничем, потому что в них выражено что-то такое, что ты чувствуешь или чувствовал, когда работал над ними.

— И вы не б-будете смеяться над ними?

— Ты же прекрасно знаешь, что не буду.

Парень работал акварелью и пастельными карандашами. Рисунки были сжатыми, маленькими, почти гротескными. Фигуры людей и животных, летающих в космосе, поначалу представлялись совершенно бессмысленными. Джерико это показалось грубой имитацией Шагала. Потом же, присмотревшись, он обнаружил, что на каждом рисунке повторялся образ одного и того же человека — одетого в черное и в такой же черной широкополой шляпе, скрывающей его лицо. Своими габаритами эта фигура, как минимум, вдвое превосходила всех остальных персонажей. На каждом рисунке она возвышалась над остальными, словно рассматривая происходящее внизу.

Джерико пальнул вслепую:

— Твой дед?

Парень кивнул, явно обрадованный тем, что его узнали.

Джерико протянул руку к мольберту. Кусочком угля он набросал копию изображенного на рисунках человека, которая заняла целый лист, но на сей раз на нем не было шляпы и вообще отсутствовало лицо. Он протянул уголек Уолтеру.

— Дорисуй его лицо.

— Я не м-могу. — Но затем резко склонился над листом и нарисовал над головой человека маленький кружок.

— Это что, нимб?

Уолтер снова кивнул и улыбнулся.

— Знаешь, Уолтер, ты вполне способен выражать свои мысли, не прибегая к помощи слов. Сейчас я точно знаю, как ты относился к Старику.

— Мне б-было всего восемь лет, к-когда он умер. Т-трудно вспомнить, к-как он выглядел, но с-свои чувства я п-помню. Он был для меня б-богом.

— Любящим богом или пугающим?

— Оч-чень мудрым, — ответил Уолтер. — Нежным и м-мудрым.

— Для восьмилетнего мальчика осознание мудрости — нечастое явление, — заметил Джерико.

— П-пожалуй, это п-последнее, что я зап-помнил о нем. К-каким же мудрым он был. Я никогда н-не умел скакать на л-лошади. Но мне х-хотелось научиться, чтобы д-доставить радость Артуру, м-моему отцу. Тогда я не з-знал, что мне это п-просто не дано. В тот день р-рождения дед под-дарил мне прекрасного уэльс-ского пони. Вр-роде бы я должен был чувствовать себя счастливым, но к-как-то не получалось. Отец на д-дне рождения так и не появ-вился. Никакого подарка. Д-даже открытки не прислал. К-кажется, я показал, к-как глубоко это меня ранило. Тогда д-дед привел меня в эту комнату.

Беседа развивалась медленно, как-то мучительно.

— Я никогда не разговаривал с тобой о твоем отце, во всяком случае не часто, — сказал Старик Уолтеру. Тот почувствовал себя в чертовски неприятном положении. Он любил деда, но понимал, что тот является врагом Артура. И все же он чувствовал, что находится на стороне Артура, даже несмотря на то, что тот проигнорировал его день рождения.

— Сегодня я совершил ошибку, подарив тебе этого пони, — сказал Старик.

— Но он же мне очень понравился, дедушка! — воскликнул Уолтер. В те годы он еще не заикался.

— Я знаю, — сказал Старик. — Однако я, не подумав, поставил твоего отца в крайне невыгодную ситуацию. — Старик никогда не разговаривал с Уолтером как с ребенком. — Артур никогда не смог бы преподнести тебе аналогичный подарок. Во-первых, как говорится, не по карману, а во-вторых, ему бы показалось унизительным оказаться вторым по части качества преподнесенного тебе подарка.

— Но я не понимаю…

— Именно поэтому я и пригласил тебя сюда. Хотелось бы, чтобы ты увидел и понял. Когда-то, когда меня уже не будет, ты можешь столкнуться с ситуацией, с которой я имею дело в настоящее время. У тебя может появиться дочь. В какой бы ситуации она ни оказалась, ты в любом случае окажешься на ее стороне. Твоя мать конечно же совершила ошибку, выйдя замуж за твоего отца. Однако это не означает, что ты не должен любить его и гордиться им. Мы, Пелхамы, загубили его, сами не желая того. Вместо того чтобы стать союзом, их отношения превратились в войну. И дело здесь не только в твоем отце, и не его вина в том, что он не обладает оружием для ведения такой войны. Просто карты сложились против него. Посмотри на эту историю с пони. Он не мог позволить себе пойти на такие расходы, чтобы купить его тебе. Мне о них раздумывать не приходилось. А надо было бы, потому что если бы я подумал хорошенько, то дал бы ему деньги на этого пони, чтобы именно он подарил его тебе. Это был бы и добрый, и умный поступок. Вместо этого я, как человек, который любит тебя, потому что ты мой внук, решил доставить себе удовольствие и преподнести тебе самый лучший подарок. Вот поэтому сегодня твой отец сидит где-то и разыгрывает свою привычную игру, пытаясь убедить окружающих в том, что он самый очаровательный и великий человек в мире, хотя в глубине души он постоянно испытывает досаду из-за того, что не смог преподнести тебе подарок, сравнимый с моим. Он не привык быть вторым, мальчик, поэтому он тебе вообще ничего не подарил, сделав вид, что вообще забыл о твоем дне рождения. Такой уж он человек, Уолтер, что для него легче представить, что он вообще о тебе забыл, чем знать, что его подарок оказался не самым лучшим.

— Но если бы я знал, что он помнит… — Уолтер едва сдерживал слезы.

— А он помнит, мальчик. Откуда я это знаю? Потому что он осмотрел этого пони по моей просьбе. В конце концов, лучше всего он разбирается именно в лошадях. С моей стороны было вполне естественно обратиться за советом именно к нему, но это же оказался и глупый поступок. Я не оставил ему возможности доставить тебе удовольствие. У твоего отца, мальчик, есть одна большая слабость, но она вполне понятна и простительна. Он должен чувствовать себя лучшим в любом обществе, в любой ситуации. Если этого не происходит, он должен оттуда уйти; любая иная обстановка для него просто непереносима. Он не в состоянии ощущать себя чем-то меньшим, нежели совершенство, и, к сожалению, как и все мы, да поможет ему Бог, он отнюдь не совершенство. Есть одна вещь, которую ты должен знать о нем, мальчик. Он любит тебя. Когда он набросится на тебя сегодня, что, кстати, будет повторяться и впредь, то это было всего лишь из страха показаться менее значительным в твоих глазах. Для него всегда будет проще и безопаснее проявлять полное пренебрежение, чем играть в какой-либо ситуации вторую роль.

Старик мягко улыбнулся, глядя на Уолтера.

— На сегодня у него есть объяснение. Он опоздал на поезд — послал телеграмму, которая так и не была отправлена. Он страдает от жестоких приступов забывчивости. Всю свою жизнь, мальчик, я мечтал о таком дне, когда мы сможем отправить свою повозку к небесам. Твой отец вызвал у меня удивление. Возможно, мы поднимем наши взоры настолько высоко в стремлении достичь недостижимой цели, что вообще лишим себя возможности к действию.

Закончив свой рассказ, Уолтер долго молчал.

— Смеш-шно, — наконец проговорил он, — ч-что человек, о кот-тором отец неизменно отз-зывался с критикой и горечью — я говорю о деде, — был, п-пожалуй, единственным, кто п-полностью понимал его и симпатизировал как н-никто другой.

Джерико посмотрел на угольную зарисовку и поймал себя на мысли, что Старик, возможно, вполне заслуживал этот нимб…

Теплый, ленивый день тянулся к закату, а Джерико ни на шаг не приблизился к разгадке, кто же был этот снайпер. Он собрал массу информации о семье Пелхамов, но она отнюдь не проясняла, куда же следует «прилепить ослиный хвост», как образно выразился Артур. Снайпер был крайне встревожен близостью Джерико к опасной правде.

В тот день вся семья Пелхамов словно испарилась. Луиза оставила записку, в которой сообщала, что совершенно забыла про назначенный визит к парикмахеру. Джорджиана в последний момент решила присоединиться к матери в ее поездке в Литчфилд. Артур занимался своими больными лошадьми на ферме в Блэгдоне. Фред, по словам Артура, не вдаваясь в объяснения, куда-то уехал на своей машине.

Джерико давно уже заметил, что, когда его мыслительный процесс начинает буксовать, самое лучшее — это вернуться к своим картинам, рисункам и заняться работой. Чаще всего бывало так, что где-то в середине работы над очередным полотном в его голове что-то щелкало и затруднительный момент в обдумывании проблемы оказывался преодолен. Это же срабатывало и в противоположном направлении: когда работа над картиной почему-то стопорилась, он отставлял мольберт и переключался на какое-то другое занятие, совершенно не связанное с рисованием. Когда же он позднее возвращался к мольберту, проблема, как правило, оказывалась разрешенной. Его друг-психиатр называл это «работой конструктивного подсознания».

Пообедав с Уолтером холодной говядиной, овощным салатом, сыром и холодным кофе, Джерико собрал свои художественные принадлежности и спустился к эллингу. Уолтер к тому времени уже уплыл на лодке по озеру. Над водой и окружающими холмами зависала голубоватая дымка жары. Да и сами холмы были отчасти скрыты этой пеленой. Панорама была просто прекрасной и не могла не привлечь внимания живописца, однако это оказался один из редких моментов в жизни Джерико, когда он, работая над холстом, занимаясь мольбертом и смешивая краски, не мог найти ничего интригующего в окружавшей его местности. Вместо этого он занялся шутливым копированием Уолтеровых набросков черного Человека-Бога. Он нарисовал его сначала в сплошных синих, потом красных и, наконец, зеленых тонах. У каждой фигуры лица не было, и он вдруг начал закрашивать его белой краской — получалась какая-то знакомая комичная маска, однако приопущенные уголки рта придавали ей некоторые элементы трагедийности.

Фредерик Джордж Пелхам никогда не допустил бы, чтобы его забыли. Яхта Уолтера с ярко-красным парусом выделывала зигзаги по глади озера. В свое время Старик научил Уолтера управлять лодкой, на палубе которой лежал безмерно счастливый, а теперь уже давно покойный Принц. Джерико задавался вопросом: а может, Старик, потерпев неудачу с собственным сыном, решил все начать с начала с Уолтером?

— Если бы красный не был традиционным цветом Мефистофеля, — раздался голос рядом с Джерико, — то я думаю, что выбрал бы его. Зеленый слишком зловещ, а синий излишне эфирный и нереальный.

Джерико обернулся и увидел высокого худощавого мужчину в просторном костюме из легкой ткани, который на легком ветру слегка колыхался на его костлявой фигуре. У него был высокий лоб, что подчеркивала намечающаяся лысина. На глазах очки в тяжелой черной оправе. На губах довольная улыбка, как если бы он только что отпустил маленькую, но изысканную шутку.

— Вы, должно быть, Джон Джерико, — сказал мужчина. — В «Мансе» никого не оказалось. Служанка Джули сказала, что вы наверняка здесь. А я Дрю Стивенс.

Бывший муж Луизы.

— Откуда вы знаете, какого цвета он должен быть? — спросил Джерико, указывая на фигуры на холсте.

— Когда я услышал о портрете, то испытал странное чувство — мне показалось, что лицо должно остаться пустым. Одежда школьного преподавателя, сильные, мощные руки, густые седые волосы. Но никакого лица. Пусть каждый вспомнит его таким, каким знал при жизни.

— Вы догадались, что на рисунках доктор Пелхам?

— Я видел картинки Уолтера, — сказал Стивенс. — Мальчик не вполне отчетливо помнит, каким был Старик. За последние десять лет он выслушал столько версий, что в его памяти все невольно смешалось.

— А как у вас с памятью, мистер Стивенс? Вы можете рассказать мне, каким он был?

— Не думаю, — ответил Стивенс. — Я вижу его судьей — справедливым, но строгим. Вижу его выслушивающим, все взвешивающим — и вынашивающим свое решение. Он мог по-доброму относиться к вам и дать работу, если, по его мнению, вы этого заслуживали.

— Из того, что я слышал, я понял, что он дал вам такую работу, — сказал Джерико. — Сначала пообещал дать ее, а потом отобрал. От досады за то, что вы сошлись с Луизой.

— О, думаю, что это не так, — возразил Стивенс. Голос его звучал спокойно, почти по-философски. — Все дело во времени, когда это происходило, — это, пожалуй, наводит на мысль о какой-то досаде. Даже если бы мы с Луизой не поженились, пока он был в Европе, я думаю, что по возвращении он все равно уволил бы меня. Он все взвешивал, прежде чем на что-то решиться. Я не подходил для этой работы. И мне кажется, что он был прав, как почти всегда. Мне нравилось преподавание. Приятно было наблюдать и помогать мальчикам становиться настоящими мужчинами. Но у меня не было той твердости, которая необходима настоящему руководителю. Он же был жесток. Временами мне казалось, что он платит мне жалованье исключительно из злобы. В общем-то на него это было не похоже, но мне так казалось. Луиза была его любимицей. Не исключаю, что и на меня он набросился всего лишь из-за того, что я украл ее у него. — Стивенс мягко улыбнулся. — Как же человек может ошибаться. Никого и ничего я у него не крал. Она просто использовала меня для того, чтобы сравняться с ним. Я же порхал между ними как мертвый листок. И Луизе тоже не оказал существенной помощи. Старик конечно же был сердит на меня, но уволил не в порыве гнева. Я размышлял на эту тему и пришел к выводу, что Старик уволил меня, поскольку посчитал некомпетентным. — Он покачал головой. — Скажите, мистер Джерико, все люди при первой встрече с вами разговаривают вот так свободно и откровенно? Я пришел сюда для того, чтобы задать вам вопрос, а вместо этого получилось, что только и отвечаю на ваши.

«Философский подход никогда бы не удовлетворил Луизу, — подумал Джерико. — Она хотела жить, а не думать».

— Задавайте свой вопрос, мистер Стивенс.

— Сегодня утром в деревне я столкнулся с Бертом. Он рассказал мне о пальбе, которая была здесь прошлой ночью. Берт уверен в том, что это был именно Фред, который в пьяном угаре вздумал поиграть с вами в свои игры.

— Возможно, этим человеком и был Фред, мистер Стивенс, однако он определенно не был пьян. Слишком хорошо стрелял.

— О, это определенно не был Фред, — согласился Стивенс. — Готов признать это публично и в открытую.

— Это интересно.

— Фреда не всегда поймешь при первой встрече, — сказал Стивенс. — Всегда язвительный, насмехающийся над людьми. И никогда не ясно, какой он на самом деле. Он словно умышленно заставляет вас думать о себе не то, что есть на самом деле. Как если бы ложь о нем была более справедливой, чем правда.

— И какая же это ложь?

— Что он трагичный неудачник. Что до сих пор пытается выбраться из того тупика, в котором оказался в пятнадцатилетнем возрасте. Разумеется, я знал его в ту пору, был классным руководителем здесь, в Пелхам-Холле. Ему никогда не удавалось вырваться из гигантской тени своего отца, да не удалось и по сей день. Я по-прежнему стараюсь помочь ему. Можете представить, чем он занимается в настоящее время? Пишет роман, и получается чертовски неплохо. Я-то знаю, потому что тоже помогаю ему. Он ни одному человеку на свете не скажет об этом — кроме меня, потому что я знаю, сколь реальна его проблема. Видите ли, его отец написал роман, который произвел фурор, возможно, по той лишь причине, что его запретили печатать. Но если Фреду не повезет, а все знают, чем он пытается заниматься, то он еще глубже утонет в трясине своей жизни.

— Так, значит, он писал с вами свои романы, когда кто-то стрелял в меня?

— Да, он писал у меня дома. Обычно он там и работает. В семье он говорит, что отправляется на партию в бридж, а там все думают, что он таким образом прикрывает роман с какой-то женщиной. Но ему предпочтительнее, чтобы они так и думали, нежели знали, чем он занимается в действительности.

— Таким образом, вы можете подтвердить его алиби на прошлую ночь?

Стивенс нахмурился и впервые за все это время ответил уклончиво.

— Своими делами я занимаюсь в дневное время, — сказал он. — Фред приходит ко мне по вечерам, обычно после ужина. Я предоставляю ему свой кабинет. Иногда остаюсь там и читаю или просматриваю вместе с ним его рукопись. Иногда иду в кино, в летний театр в Шероне или к друзьям.

— Значит, прошлой ночью вас с ним не было?

— Нет. Но он был там. Он пришел в тот самый момент, когда я собирался пойти на фильм «Том Джонс». Прекрасный фильм, кстати сказать. Я забежал к каким-то друзьям, чтобы пропустить стаканчик. Примерно в час я уже был дома. Он закончил свою работу и ушел.

— Он мог уйти минут через десять после вас.

— Но он этого не сделал. Там было восемь новых страниц. Но он работает очень медленно, и на них ему потребовалось бы несколько часов.

— Как алиби это выглядит довольно слабо, мистер Стивенс.

— А ему действительно нужно алиби? — спросил тот. — Ведь не совершено никакого преступления. Или что, подключена полиция?

— Полиция не подключена — пока, — сказал Джерико. — Поэтому формально ни в каком алиби он не нуждается. Но оно нужно мне. Что же касается того, совершено преступление или нет, зависит от того, считаете ли вы стрельбу по гостю дома простым развлечением или чем-то еще.

— В общем-то потому-то я сюда и пришел, — сказал Стивенс. — Чтобы выяснить, насколько серьезной была эта пальба.

— Она была серьезной. Меня предупреждали, чтобы я прекратил копаться в истории доктора Пелхама.

— И вы прекратили это дело?

Джерико ухмыльнулся, глядя в лицо бывшего преподавателя и неудачливого мужа.

— Отвечать на этот вопрос было бы небезопасно, мистер Стивенс.

— Вы имеете в виду, что этим снайпером мог быть я? — спросил Стивенс, делая нетерпеливый жест худой рукой. — Так вот, я им не был. Но к этой стрельбе я отношусь достаточно серьезно и хотел бы, чтобы вы последовали моему совету.

— Почему?

— На протяжении десяти лет я ждал, что произойдет нечто подобное. Нам приходится верить в то, что Старика убили за нечто, что он хранил в своем сейфе. Почти наверняка это имело отношение к кому-то из членов семьи. Ну, что-то вроде писем, дневников, фотографий или чего там еще. Но факт остается фактом и может быть расследован. Я всегда был уверен в том, что убийца может вернуться, если кто-либо слишком близко приблизится к тайне — случайно ли или намеренно. Я убеждал Луизу не копаться в этом деле, но она лишь смеялась надо мной. Она вообще высмеивает любые мои предположения. Должен заметить, мистер Джерико, что Луиза по характеру весьма безрассудный человек.

«По меньшей мере импульсивный», — подумал Джерико.

— Она привезла вас сюда, чтобы вы написали портрет, — сказал Стивенс. — И подтолкнула к тому, чтобы изучить прошлое — то, в чем вы нуждались в художественных целях. Впервые за многие годы старое дело снова открылось. И отвечает за это именно Луиза. Поэтому если стрельба действительно являлась предупреждением, то оно было обращено в равной степени к ней, как и к вам, мистер Джерико.

— Во всяком случае, вы не верите в то, что это были мальчишки, которые стреляли по лягушкам у озера?

— О, такую версию могла предложить только Алисия.

Неудовлетворенный муж, похоже, неплохо разбирался в психологии членов семьи.

— Я надеялся, Джерико, что вы отнесетесь серьезно к моим словам, — сказал Стивенс. — Если я стану уговаривать Луизу проявлять повышенную осторожность, это станет для нее как бы сигналом для того, чтобы вести себя с максимальной беспечностью. Я бы не хотел, Джерико, чтобы вас убили из-за давно забытой трагедии, но это ваш выбор, ваш риск заниматься этим делом. Но если это будет угрожать Луизе, то мне придется сражаться и с вами, и с этим снайпером всеми доступными мне средствами. Видите ли, — Стивенс виновато улыбнулся, — даже будучи нежелательным лицом в жизни Луизы, я продолжаю искренне заботиться о ней и обо всем, что с ней происходит.

— Вы предлагаете мне прислушаться к совету Алисии и бросить это дело? — спросил Джерико.

— Если только вы не намерены нанести удар первым. Вы можете предупредить Луизу, но не говоря, что предупреждение исходит от меня?

Джерико задумчиво посмотрел на высокого худого мужчину. Он начал понимать, почему тот вызывал симпатию у судьи Бекета.

— Одна из главных причин, почему я пришел сюда, это желание помочь Луизе, — сказал он. — Я подумал, что ответы позволят ей избавиться от этой вечно оборонительной позиции и наконец дадут возможность вести нормальную жизнь. Если я сейчас уйду, то все те сомнения, которые мучили ее всю жизнь, так и останутся неразрешенными. Она может не стать той женщиной, которой является в действительности. Так что, возможно, есть смысл рискнуть ответить на кое-какие вопросы. Возможно, в этом есть смысл и для вас, мистер Стивенс. Луиза, освобожденная от долгого напряжения, может посмотреть на вас совсем другими глазами. — Щека Стивенса нервно дернулась. — Соблазнительно, конечно, но крайне маловероятно. Я давно уже расстался с мыслью стать желанным для Луизы. Все, что меня сейчас заботит, это чтобы она была в безопасности и, естественно, счастлива. Вы же утверждаете, что обеих этих целей мне не достичь?

— Ну, что-то вроде этого.

— Да, вы не облегчаете задачу, — сказал Стивенс, мрачно разглядывая рыжеволосую физиономию художника. — Думаю, что вот что должен сказать вам. Полагаю, вы должны сказать Луизе, что я приехал сюда для того, чтобы предупредить ее об опасности. Она наверняка высмеет меня с гневом. После этого, мистер Джерико, я хотел бы, чтобы вы честно рассказали ей обо всем, что думаете. У меня нет никаких надежд предполагать, что именно вы сделаете, но мне хотелось бы, чтобы карты легли на стол перед Луизой. Я надеюсь, что смогу верить вам, если вы скажете, что так и сделаете.

— Я думаю, что она ведет несколько рискованную игру, — сказал Джерико. — И я скажу ей об этом. Но для нее риск все же не столь велик, как для меня. Она — член семьи, и потому причинить ей вред будет гораздо сложнее.

— А так ли это? — с неожиданной горечью спросил Стивенс. — Ведь не сомневались же в убийстве Старика, а он и был олицетворением семьи.

Ужин в «Мансе» в тот вечер выдался не вполне удачным. Не появился никто из мужчин. Артур находился на блэгдонской ферме, заботясь о своих больных лошадях. Фред заявил, что ужинает в городе с одним из своих «партнеров по бриджу», а на самом деле, как смекнул Джерико, отправился к Стивенсу работать над своим романом. Уолтер покинул семейный очаг в обществе служанки Джулии, которую он намеревался сводить в кинотеатр, а затем угостить сандвичами в городе. Алисия и Джорджиана вернулись из поездки в Литчфилд лишь незадолго до ужина. Алисия была неподдельно изумлена, увидев, что Джерико еще не уехал. Она выразила ему свое пожелание, чтобы он расстался с идеей написания портрета, а ее пожелания в этом доме обычно не игнорировались.

Луиза, выглядевшая очаровательно, появилась только к часу коктейля. Джерико только начал рассказывать ей про визит Стивенса, как появились Алисия и Джорджиана. Разговор о Стивенсе можно было продолжить лишь после ужина, когда Алисия и Джорджиана отойдут ко сну. Сам разговор во время ужина был напряженным и каким-то порывистым. Никто не упомянул ночного стрелка.

Джерико и Луиза незаметно перебрались в библиотеку, захватив кофе и бренди. Когда они остались наедине, Луиза с презрением заговорила о Дрю Стивенсе.

— Он использует любой предлог, лишь бы увидеть меня, — сказала она. — Вы думаете, что после того, как я десять лет назад сказала «нет», он поставил точку?

— Он любит вас, — сказал Джерико.

— Он не понимает, что такое любовь! Да, он добрый, вежливый, всегда готовый оказать добрую услугу. Но он понятия не имеет, что значит любить кого-то.

— Он считает, что вы в опасности. И хотел, чтобы я предупредил вас об этом.

— А между тем сидит и ждет на своем белом крылатом коне, надеясь, что ему еще удастся сыграть роль героя. Джонни, давайте забудем о нем.

— Я пообещал, что передам вам его предостережение. Равно как и то, что я думаю по этому поводу. Так вот, я скажу: я считаю, что вы действительно находитесь в некоторой опасности.

— А вы, Джонни? Вы в полной безопасности?

— Нет.

По ее щекам пробежала темная тень румянца.

— Может, мы совершили ошибку, вообще начав все это? Возможно, я все это осознавала с самого начала, но была слишком неловкой, чтобы донести это до других. В тот первый день, когда мы встретились в галерее, вы ведь почувствовали то же, что и я, так ведь? Вы станете отрицать, что я вам понравилась? Иначе зачем же вы пригласили меня в свою студию?

— Вы мне очень понравились, — сказал Джерико.

— Не можем ли мы вернуться к тем временам и начать все сначала?

— Нет. Не сейчас. И вообще.

— Джонни, Джонни, Джонни! Я просто не понимаю. Мы мужчина и женщина, и желаем одного и того же.

— Думаю, что это все же не так, — мягко проговорил Джерико. — Вам нужно подтверждение в том, что вы женщина. Я же не нуждаюсь в доказательствах того, что я мужчина. Клинический случай. Вы становитесь пациентом, а я — доктором. Не думаю, чтобы это заняло у нас с вами слишком много времени. — Свою фразу он смягчил улыбкой. — Если это не клинический инцидент, мы остаемся просто мужчиной и женщиной, и вы можете в любой момент сбежать от меня.

Луиза отвернулась:

— У вас есть поразительный дар — заставлять меня чувствовать себя дешевкой.

— Я делаю все возможное, чтобы вы не чувствовали себя дешевкой, — ответил он. — Если нам удастся сделать так, чтобы вы почувствовали себя свободной и захотели бы делать правильные вещи ради правильных целей, то мы сможем договориться. Луиза, вы мне очень нравитесь. Чувство это появилось уже давно. И когда-нибудь наступит этот момент — совершенно естественно и прекрасно, — когда о нем и никаких слов говорить не придется.

— В тот первый день я думала, что он уже наступил, — нетвердым голосом проговорила Луиза.

— Вы упустили одну деталь, Луиза. Чтобы любовный акт принес истинное наслаждение, в нем обязательно должна присутствовать нежность. А она не приходит в считанные секунды. Мы можем заняться этим прямо здесь и сейчас, на этом вот диване, и это снимет с каждого из нас определенную порцию напряжения. Но на следующий день мы почувствуем себя опустошенными, разочарованными и сожалеющими о том, что все это случилось.

— Вам бы надо было вступить в какой-нибудь монашеский орден, — резко проговорила Луиза.

Джерико усмехнулся:

— Когда-нибудь я напомню вам об этом.

Луиза с побледневшим лицом встала со стула.

— Спасибо за лекцию о любви и страсти, — сказала она жестким и холодным тоном, напоминая в эту минуту свою мать. — Мне кажется, что я бы предпочла не проводить остаток вечера с вами, Джонни. Иначе вам может прийти в голову мысль рассказать мне все, что вы знаете о женщинах.

— Да разве кто-то что-то знает о женщинах? — все так же улыбаясь, спросил Джерико. — Мужчин еще можно разделить на какие-то типы, но я никогда не встречал двух похожих женщин. Именно это и делает каждую из вас обворожительной. Именно поэтому каждый мужчина втайне думает, что нашел именно ту, единственную в мире женщину, которая предназначена для него. По этой же причине, в частности, ваш бывший муж не может отвести от вас своих глаз. Вы были, остаетесь и всегда будете единственной для него женщиной.

— У меня, похоже, дар соблазнять не «тех» мужчин и не уметь привлекать тех, кого надо, — сказала Луиза. — Спокойной ночи, Джонни. Завтра я постараюсь проявить к вам доброе сестринское отношение. Сегодня, боюсь, я к этому не способна.

Оставшись один в библиотеке, Джерико уселся в широкое кожаное кресло и принялся методично набивать трубку, после чего раскурил ее. Он досадовал на себя за то, что вел себя с Луизой как напыщенный барин, что не нашел вовремя слов, чтобы сказать, что хочет ее, причем не просто из сиюминутно возникшего желания. Их отношения были гораздо сложнее.

В глубине души возник импульс сейчас же встать, подняться наверх, упаковать свои вещи и бросить всю эту затею с делом Пелхама. За полтора дня он не пришел практически ни к какому результату. Перед глазами маячили черные или белые изображения Старика. Ну хорошо, представим, что он наткнулся на некий секрет, который был сокрыт на протяжении десяти лет и который в конце концов привел к убийству. Освободит ли это Луизу? Облегчит ли жизнь остальных членов семьи? Да, от снайпера он наверняка их спасет, но станет ли их жизнь от этого более благополучной? Не станут ли они, подобно Алисии, с презрением относиться к пришельцу, пожелавшему покопаться в их старом гардеробе? Не сорвет ли это его планы на последующие отношения с Луизой?

Он встал со стула и принялся безостановочно вышагивать по комнате, плотно сжав зубами мундштук трубки. Судья Бекет рассказывал ему о периодически повторяющихся кошмарах, вызванных раздумьями о невыясненных причинах смерти. Джерико задавался вопросом, сможет ли он бросить сейчас это дело и смириться с мыслью о том, что тайна Пелхама так и останется неразрешенной. Неразгаданная загадка будет постоянно маячить перед ним и требовать максимальной концентрации внимания.

Он должен был найти ответ — не для Пелхамов, а в первую очередь для себя самого.

Придя к этому выводу, он услышал ружейный выстрел, донесшийся откуда-то с наружной территории. На мгновение он застыл на месте, после чего по окнам библиотеки скользнули лучи автомобильных фар и послышался звук, обычно сопровождающий столкновение машины с чем-то прочным. Тут же раздался звон разбиваемого стекла.

Где-то закричала женщина.

Джерико бросился к входным дверям и выбежал в лунную ночь. В нескольких метрах от него на подъездной дорожке стояла машина, в каком-то бездумии уставившись фарами в небо.

За спиной Джерико снова раздался женский крик.

Он бросился к машине. Оказалось, что она врезалась в старый вяз, едва ли не въехав на него, отчего фары и светили в небо. Правое переднее колесо продолжало бесцельно вращаться.

Джерико заглянул в кабину и внезапно вздрогнул от увиденного. Руль машины глубоко врезался в грудь Артура Фроста, практически разворотив ее. Разбитое стекло оставило на лице и шее кровавые раны.

Джерико протянул руку мимо разбитого тела Артура и отключил двигатель.

За его спиной снова послышался женский вопль, зовущий Артура, — это была его жена Джорджиана. Она бросилась было к двери машины, но Джерико остановил ее.

— Джорджиана, — спокойно произнес он, удерживая ее порывы, — мы уже ничем не сможем ему помочь.

— Откуда вы знаете? Вы же не врач!

— Джорджиана, вы слышали ружейный выстрел? — Джерико говорил спокойно, но при этом похолодел от гнева. — Вот почему он врезался в дерево. Боюсь, что наш друг снайпер достал его.