"Дракон Фануил" - читать интересную книгу автора (Худ Дэниел)

6

“Это было неразумно – вступать в сговор с эдилом”, – укорил Фануил, когда Лайам принес ему с кухни утреннюю порцию мяса. Лайам, промокший до нитки, раздраженно огрызнулся в ответ:

– А что еще оставалось делать? Иначе он стал бы совать мне палки в колеса. Он вовсе не так глуп, как кажется с виду, – да ты ведь и сам знаешь!

“Да, я знаю”.

Раздраженно отряхивая плащ, Лайам продолжал:

– Кроме того, мне все равно пришлось бы с ним говорить – после того, как все бы выяснилось, – разве нет? Или, может быть, ты отправил меня разыскивать убийцу Тарквина исключительно ради удовлетворения своего любопытства? Правосудие должно свершиться – разве не так?

На этот раз мысль дракона сформировалась не сразу.

“Я это… до конца… не продумал”.

– Ну, а я продумал и продолжаю думать, что говорить с эдилом пришлось бы в любом случае. И еще я думаю, что его помощь сильно увеличивает мой шанс на успех. Кроме того, я уже с ним столковался, так что не вижу смысла об этом спорить.

Дракончик не отозвался. Он лежал на столе, по-птичьи расклевывая принесенное мясо. Лайам попытался выкрутить плащ, потом сдался и повесил его на край ближней полки – сохнуть.

– Раз уж ты так любишь давать советы, – сказал Лайам, – может, подкинешь какую-нибудь идею насчет того, как мне охмурить Марциуса? Хотя бы настолько, чтобы он не сразу выгнал меня?

В его сознании отчетливо возник знак вопроса.

– Ну, не знаю, – может, существует какое-нибудь заклинание, которое помогает входить в доверие к людям. Или, скажем, – какое-то приворотное зелье, заставляющее людей бросаться на шею первому встречному и выкладывать, что у них на душе…

“Я знаю очень мало заклинаний, и среди них ничего подобного нет”.

– Я пошутил, – уныло сказал Лайам. – Тогда нет ли у тебя каких-нибудь практических мыслей по этому поводу?

“Я не уверен, что Марциус – тот, кто нам нужен”.

– Фануил, я и сам в том не очень уверен, но розыск необходимо вести в определенном порядке. Иначе я мог бы просто нанять глашатаев и отправить их по городу с объявлением, что я прошу убийцу ровно в полдень явиться на главную площадь.

“Я понимаю. Я просто не думаю, что стоит тратить время на этого человека”.

– Ну, тогда, – с раздраженным вздохом произнес Лайам, – хорошо уже то, что тратить время придется не тебе, а мне, верно? Кроме того, он тоже вполне может навести нас на какой-нибудь след, как это уже сделал Виеску. Я ведь тоже не полагал, что аптекарь – убийца, но он рассказал мне о какой-то девице, упомянувшей при нем имя Тарквина. Полагаю, ты знаешь, о ком я веду речь?

Дракон склонил голову набок и взглянул на Лайама, как будто вопрос показался ему странным.

“Конечно, знаю”.

– Что ты знаешь? Ты, ящерица, таскающая мысли из моей головы? – рассердился Лайам, но вдруг сообразил, что дракончик действительно что-то знает. – Ты что – помнишь, как она выглядела?

“Я не видел ее. Я только слышал ее голос”.

– И какой он был? Молодой? Старый? Сердитый? Печальный? Какой?

“Обольстительный”.

Ответ Фануила прозвучал настолько уверенно, что Лайам на миг оторопел. Получалось, что женщина, числящаяся в его списке, вполне могла оказаться той самой грешницей, которая попыталась взять приступом аптеку Виеску. Но если, допустим, она была зла на старого мага – и, допустим, за то, что она от него понесла, почему ее голос звучал обольстительно? Возможно, Фануил неправильно понял ее интонации.

“Она ворковала”.

– Ну, ладно, – сказал Лайам, – я тебе верю. Ее голос звучал обольстительно. Она ворковала. Но – почему? Виеску сказал, что эта девица просто бесилась из-за положения, в каком оказалась. Так при чем же тут воркование?

“Я не знаю. Я только слышал, как она ворковала, прежде чем мастер Танаквиль меня отослал”.

Лайам принялся в задумчивости расхаживать по комнате, рассеянно прикасаясь то к книгам, то к странного вида предметам. Потом он подошел к столу, на котором стоял лишь одинокий стеклянный графинчик. Лайам взял графинчик и повертел в руках. На боку его обнаружилась этикетка. Маленький белый прямоугольник с надписью: “Кровь девственницы”. Но емкость была пуста, а надпись крест-накрест перечеркнута – жирно и неряшливо. Лайам скривился и поставил графинчик на место.

– Фануил, а ты, случайно, не помнишь девушку, которая как-то появлялась здесь летом? Такая довольно красивая, темноволосая, молодая.

“Это Доноэ. Мастер Тарквин называл ее официанточкой”.

Подробность приятно удивила Лайама. Он улыбнулся.

– И часто эта официанточка сюда приходила?

“Три… нет, четыре раза. Но это не она ворковала”.

– Да я и не думаю, что это она. Скажи, а ты не знаешь, где работает Доноэ?

“Ты думаешь, она поможет тебе найти ту, которая ворковала?”

– Ну, ты должен согласиться, что это вполне вероятно.

“Я не знаю, где она работает”.

– Тогда это выяснит Кессиас, обшарив все городские таверны, – сказал сам себе Лайам и невольно вздрогнул, когда в его мозгу прозвучало:

“Все не надо. Только те, которые мастер Танаквиль любил посещать. Их должно быть не так много”.

Тарквин любил посещать таверны? Ну и дела!

– А что, он часто выбирался в город?

“Пару раз в месяц. Летом – чаще. Я не знаю, что он там делал”.

Тут взгляд Лайама упал на модель Саузварка, и он подошел к ней.

– Фануил, ты не знаешь, зачем Тарквин сделал эту модель?

“Для колдовства. Что это за колдовство, мне неизвестно. Он не посвящал меня в подробности своих дел”.

Лайам не знал, что бы ему еще спросить, а потому просто остался стоять посреди комнаты, рассеянно погрузив палец в темные воды маленькой гавани. Стук дождя в оконное стекло убаюкал Лайама, и он вновь впал в рассеянную задумчивость. Хотя Клыки-модели были миниатюрными, они сохраняли в себе все величие оригинала и даже внушали некий благоговейный страх. Лайаму пришлось сделать значительное усилие, чтобы оторвать взгляд от крохотных скал. Он снял плащ с полки и недовольно нахмурился: тот так и не высох.

– Мне надо идти, – сказал Лайам, набрасывая влажную ткань на плечи. – Ты, случайно, не придумал ничего такого, что стоило бы мне сказать?

“Ничего”.

Лайам раздраженно пожал плечами:

– Ладно. Если что-нибудь придумаешь…

“Я дам тебе знать”.

– А ты уверен, что не можешь снабдить меня на дорожку каким-нибудь замечательным заклинанием? Или какой-нибудь волшебной вещицей, оберегающей человека в рискованных ситуациях? Может, в ящиках что-нибудь завалялось?

“Нет”.

Мысль была столь категоричной, что Лайам поджал губы и вышел.

Исходя из того, что ему было известно о Анкусе Марциусе, Лайам ожидал увидеть представительного мужчину, но этот миф скоро развеялся.

Не обращая внимания на мелкую морось, сменившую утренний ливень, торговец стоял среди толпы портовых рабочих и руководил разгрузкой поврежденного галиона. Хотя все причалы гавани оставались свободными и не имелось причин для спешки, люди Марциуса суетились так, словно порт был забит конкурентами их повелителя. Они волокли вниз по сходням огромные тюки и сундуки с товарами прямо к повозкам, запряженным торквейскими мулами. Под леденящей моросью животные жались друг к другу и выглядели довольно жалко. В порту стояла тишина, нарушаемая лишь шлепаньем босых ног по скользкому дереву и мокрым камням. Вода была недвижной, серо-стальной, изрытой оспинками дождя, над ней витала туманная дымка, а дальше над гаванью нависали Клыки, черные, как грозовые тучи.

Марциус оказался низеньким человечком довольно щуплого телосложения; на чисто выбритом лице его застыло привычное раздражение. Его наряд хотя и промок, но все равно сохранял пышность. Камзол и брюки нежно-синего шелка кокетливо выглядывали из-под темно-фиолетового шерстяного плаща; ноги купца облегали начищенные до блеска сапоги с невысокими голенищами. Лайам невольно подумал о собственном, продырявленном зубами дракончика сапоге – в него по-прежнему затекала вода.

Несколько минут Лайам наблюдал за торговцем и за кипевшей вокруг него суетой. Затем, глубоко вздохнув, он пересек скользкий причал.

– Пошевеливайтесь, мошенники, пошевеливайтесь! Или, по-вашему, мне этот дождь нравится? – крикнул торговец. Лайам почтительно замер в нескольких шагах от него и вежливо кашлянул. Марциус не повел бровью. Вместо него на кашель обернулся стоявший рядом с торговцем человек с лицом ночного громилы. Он и сам по себе был уродлив, а длинный неровный шрам, протянувшийся через все лицо от уха до уха, уродовал его еще больше. Телохранитель, – понял Лайам и, сделав вид, что слегка струхнул, съежился под презрительным взглядом.

– Тебе чего? – лениво поинтересовался телохранитель, кладя руку на дубинку, свисавшую с пояса. В складках его шрама скапливалась вода.

– Перемолвиться парой слов с вашим хозяином, мой добрый друг.

– Имя?

– Лайам Ренфорд, ученый.

– Ну так вот, Лайам-Ренфорд-ученый, мастеру Марциусу сейчас не до тебя. Проваливай.

Охранник нахмурился и сделал выразительный жест.

– Пожалуйста, сэр! – раболепно взмолился Лайам. – Я могу оказаться ему полезен, если он уделит мне хотя бы минутку. Очень полезен, клянусь жизнью!

– Ты понял, что тебе говорят?..

Марциус до сих пор ничем не выказывал, что он что-то слышит. Но тут он, не оборачиваясь, внезапно сказал:

– Если какой-то дурень приперся сюда, невзирая на дождь, его стоит выслушать. Говори, ученый.

Телохранитель снова нахмурился и отступил в сторону, пропуская Лайама к торговцу.

– Премного благодарен, мастер Марциус, премного вам благодарен. Вы об этом не пожалеете, клянусь.

Собственный тон показался ему слащавым до приторности, но Марциус явно того от него и ждал, и Лайам решил продолжать в том же духе.

– Я попал в переплет, мастер, в не очень приятное положение. Я переживаю сложное время, и мне нужно на что-то существовать.

– Пока что твои слова пахнут лишь просьбой о займе, ученый. Что в этом ценного для меня?

Марциус по-прежнему не смотрел на собеседника, но голос его сделался нетерпелив. Торговец был очень уж низкорослым, и потому Лайам сгорбился в три погибели, умоляюще стиснув руки.

– Я к этому сейчас перейду, мастер. Я только хотел обрисовать свое положение. Видите ли, мой бывший хозяин умер, – он понизил голос и доверительно произнес: – Точнее, был убит, и я оказался в скверном положении.

– Убит? – произнес торговец уже с нотками интереса, и Лайам склонился еще ниже в безмолвной мольбе.

– Да, мастер, и я боюсь, что за мной могут следить.

– Следить? И кто же он был – твой хозяин?

Марциус по-прежнему не смотрел на Лайама, но теперь в его голосе звучало явное любопытство.

– Тарквин Танаквиль, мастер, но…

– Танаквиль, говоришь? – Торговец смерил Лайама тяжелым взглядом. – Чародей?

– Да, мастер.

– Я и не знал, что у Танаквиля были ученики, – Марциус прищурился и с интересом взглянул на Лайама. – И как далеко ты продвинулся в освоении магических штук?

– Я не был его учеником, – с сожалением отозвался Лайам. – Я просто ученый, которого он нанимал для кое-каких поручений.

Марциус тут же утратил к нему интерес, с ворчанием повернулся к кораблю и раздраженно вернул на место мокрую прядь, некстати упавшую на лицо. Торговец носил длинные волосы, – это подчеркивало его принадлежность к знатному сословию Таралона.

– Какая мне с тебя может быть польза, раз ты не маг?

Телохранитель понял намек, крепкая рука легла на плечо просителя, но Лайам быстро произнес:

– Прежде чем я начал работать на волшебника, мастер, я очень много путешествовал. У меня имеются карты самых разных земель.

Марциус медленно обернулся и посмотрел на Лайама с новым интересом. Он едва заметно кивнул телохранителю, и тот неохотно убрал руку.

– Как там тебя зовут, книгочей?

– Лайам Ренфорд, мастер.

– Ренфорд, – задумчиво произнес торговец, глядя на Лайама холодным, оценивающим взглядом, словно на партию товара. А возможно, и более холодным, подумал Лайам, униженно смахивая с кончика носа капли дождя. Ну что ж, теперь он по крайней мере знает, как себя чувствует оцениваемый товар.

– Ренфорд, – повторил Марциус. – Я слыхал об ученом, который продал Фрейхетту Некверу несколько карт. Это, случайно, не ты?

– Я, мастер, – нервно отозвался Лайам.

– Эти карты принесли ему в нынешнем сезоне целое состояние. Так ты говоришь, что работал на Танаквиля?

– Да, мастер, я служил у него.

– Карты у тебя с собой?

– Да, сэр! – радостно откликнулся Лайам и принялся рыться в сумке, висящей у него на боку.

– Нет-нет! – произнес Марциус с нескрываемым отвращением. – Ренфорд, не будь большим дураком, чем тебя сотворили боги. Я не желаю возиться с твоими картами под дождем. Принеси их ко мне в контору, завтра утром. Ты знаешь, где она находится?

– Конечно-конечно! Я буду там, я…

– Рано утром, Ренфорд. И принеси все карты.

И торговец отошел, не добавив больше ни слова; грузчики, продолжая работать, расступались перед ним, словно песок, разметаемый незримой метлой. Охранник двинулся за хозяином, на прощанье одарив Лайама брезгливой ухмылкой, от которой его шрам задвигался, словно гигантский червяк.

Как только Марциус отошел достаточно далеко, Лайам негромко выругался. “Я тебе не собака, чтобы ползать на брюхе!” – подумал он и распрямился с облегченной улыбкой. Да, изображать из себя почтенного иерарха куда приятнее, чем трусоватого книгочея, решил Лайам и двинулся к портовым воротам.

Он шагал вверх по крутым улицам, ведущим от порта к месту его обитания. Грязная дождевая вода с тихим журчанием стекала по канавам к морю. Добравшись до городских кварталов, Лайам остановился и оглянулся.

Вокруг галиона Марциуса по-прежнему кипела работа, но с этого расстояния могло показаться, что там трудятся муравьи, а остальные корабли, стоящие в гавани, словно перекочевали туда с модели Тарквина. У Лайама появилось ощущение, будто он способен протянуть руку и вымести всю свинцово-серую воду из бухты или подхватить на ладонь любой галион. Или, ухватившись за Клыки, вырвать их из моря прямо с корнями.

Интересно, Тарквин тоже испытывал нечто подобное, когда стоял над моделью и творил свое заклинание? Может, он чувствовал себя божеством, восседающим на горной вершине? Вокруг бесится буря, но он ее даже не замечает. Он способен в любое мгновение протянуть руку и перекроить мир на свой лад… Лайам смахнул воду с лица, еще раз проклял промокший сапог и снова зашагал к своей, казавшейся сейчас такой уютной, мансарде.

Он мягко улыбнулся служанке и вежливо с ней поздоровался. Девушка вздрогнула и отвернулась – видимо, вспомнила его волчью усмешку. Лайам печально пожал плечами и отступил к лестнице.

Визит к леди Неквер был назначен на вторую половину дня. Переодевшись в свой третий – и последний – наряд и развесив для просушки ту одежду, в которой он проходил все утро, Лайам понял, что ему нужно чем-то занять себя, и со вздохом уселся к столу. Его бумаги по-прежнему лежали нетронутыми, равно как и стопка еще не разрезанных книг. Так много чистых листов…

Прибыв в Саузварк, Лайам искренне намеревался засесть за работу; он даже специально купил для того дорогую бумагу. Сотни листов – из них за четыре месяца исписано всего три. Вот итог всей его деятельности: три жалких листика черновых записей и набросков. Ну и, конечно, кое-какие карты, часть из которых ему удалось продать. И чем он только занимался все это время?

Бродил по городу дотемна, ни на чем не останавливая внимания. Грезил у окна, глядя на порт. Купался в бухте Тарквина.

Лайам перетасовал исписанные листы, но их количество от этого не увеличилось. И как ему с ними теперь поступить? Списка подозреваемых среди них не было – он мирно покоился в кармане у Кессиаса, – но Лайам и так помнил его наизусть. Теперь некоторые имена из этого списка обрели лица.

Аптекарь, торговец, женщина с обольстительным голосом, менестрель. Возможно, к ним следует приплюсовать официантку, которую зовут Доноэ. Первые двое уже известны ему, остальные все еще прячутся за чертой неизвестности. Он даже не уверен, удастся ли их разыскать по обрывочным воспоминаниям Фануила. Да, ему сейчас стоило бы кое-куда наведаться, но если он и дальше будет бегать по городу в мокрой одежде и продырявленных сапогах, то наверняка вскоре сляжет в постель или вовсе себя угробит.

Печально вздохнув, Лайам отодвинул бумаги и пошел к сундуку. Там под слоями белья, одежды и всякой всячины скромно полеживал плотно набитый мешочек из парусины. Лайам достал его и вытряхнул содержимое на одеяло.

Серебряные и золотые монеты весело зазвенели, – так приятно звенеть могла лишь солидная сумма. Из груды монет Лайаму тускло подмигнули два-три драгоценных камня: здесь, в полутьме мансарды, их яркие, живые цвета едва угадывались.

Целое состояние по меркам Саузварка; одной серебряной монеты ему хватало, чтобы оплатить свое месячное проживание. Тут же их было более полусотни, и почти столько же золотых – разной чеканки, с лицами неведомых королей и надписями на языках, никогда не звучавших в Саузварке, но это значения не имело. Золото всегда остается золотом, а серебро – серебром, и неважно, чья там голова на монете.

Лайам взял парочку золотых монет, немного поколебался, прихватил еще и третью и уложил их в поясной кошелек. Затем он вернул остальные монеты в мешочек, а мешочек – в сундук, вышел из дому и быстро зашагал по улице.

Первое, что он сделал, это приобрел новый плащ из плотной торквейской ткани, которая, по словам продавца, не пропускала ни капли воды, и заказал в приличной на вид мастерской несколько теплых зимних костюмов. Блеснуло золото – и портной мгновенно засуетился, сделался чрезвычайно угодливым и пообещал проследить, чтобы “результат был превосходным”. Лайам сразу почувствовал себя важной персоной; а новый плащ и вправду оказался гораздо теплее старого.

Затем он зашел к сапожнику, подождал, пока тот залатает дыры в прокушенном голенище, и с удовольствием заказал ему две пары новых сапог. У кожевника отыскались пояс превосходной выделки и сумка для письменных принадлежностей, которую можно было цеплять к поясу, – со специальными отделениями: для перьев, для чернильницы, для бумаги, писчей и промокательной, – и для печатей.

Уложив карты в объемистую сумку, переменив носки и завернувшись в непромокаемый плащ, Лайам почувствовал себя на седьмом небе. Он заказал сытный обед в той же таверне, куда заходил с Кессиасом, и с удовольствием его поглотил.

Когда он покончил с едой, колокольный звон возвестил, что ему пора отправляться к леди Неквер, и потому Лайам направился прямиком к дому торговца. На улице все так же лил дождь, водосточные канавы были полны доверху, а дневное небо вполне можно было принять за ночное, но Лайам насвистывал на ходу. Он чувствовал себя распрекрасно.

– Мастер Ренфорд! – с искренней радостью воскликнул Ларс. – Проходите в дом, леди уже волнуется – она ждет вас!

Лайам улыбнулся и проследовал за слугой на третий этаж дома Некверов.

Леди Неквер была бледна, но, завидев Лайама, просияла – словно он пришел оповестить ее об отмене назначенной ей казни.

– Сэр Лайам! Я уже опасалась, что вы не придете!

– Что вы, мадам, как я мог? Находиться в вашем обществе – для меня больше чем удовольствие, – любезно произнес Лайам, отдавая дань вежливости, но молодая женщина вздрогнула и поднесла руку к горлу.

– Я… – женщина осеклась, и в комнате повисло молчание. Лайам почувствовал себя неловко. Что же он такое сказал? Невесть почему ему вдруг припомнился вчерашний разгневанный хлыщ, повздоривший с Ларсом в прихожей.

Леди Неквер слабо улыбнулась и потупилась; на бледных щеках ее проступили пятна румянца.

– Прошу меня простить, сэр Лайам, если я показалась вам чрезмерно чувствительной. Просто ваши слова отозвались во мне, если можно так выразиться, словно многократное эхо… Возможно, я нездорова.

Молодая женщина с усилием взглянула на гостя; ее блуждающая улыбка сделалась чуть более уверенной, и она жестом предложила Лайаму присесть.

– Садитесь, пожалуйста. И расскажите мне еще что-нибудь о ваших увлекательных странствиях.

Лайам уселся, с любопытством разглядывая хозяйку дома.

– Если мои слова воспринимаются вами как эхо, да еще многократное, то прошу меня извинить, мадам. Боюсь, ваш муж предложил мне бывать у вас в доме не для того, чтобы я наскучил вам повторениями.

Что-то в его тоне – а возможно, упоминание о муже – помогло леди Неквер успокоиться, и неестественный румянец исчез с ее лица. Лайама это порадовало, и он решил продолжать в том же духе.

– Если вы хотите что-либо со мной обсудить, мадам, я с радостью готов вам помочь… – Лайам намеренно не окончил фразы, но подкрепил свои слова жестом, выражающим готовность помочь ей всем, что только в его силах. Леди Неквер заерзала в кресле; улыбка вновь сбежала с ее лица. Вид у нее сделался совсем уж несчастный, – морщинки на лбу, поджатые губки, – но даже в таком виде она показалась Лайаму очень милой, а та открытость, с которой она выражала свои чувства, его и вовсе растрогала. Уже очень давно никто не относился к нему с подобной доверчивостью.

– Предложенная вами помощь для меня словно бальзам на раны, сэр Лайам, и я благодарю вас. Но я окружена трудностями, которыми не могу с вами поделиться, как бы мне того ни хотелось. Но все же это замечательно, что вы пришли составить мне компанию. А теперь, – поспешно произнесла она, пытаясь улыбкой прогнать напряженность, – мы просто побеседуем. Расскажите мне о чем-нибудь веселом, смешном.

Молодая женщина откинулась на спинку кресла и выжидающе посмотрела на Лайама. Лоб ее разгладился, а глаза заблестели. Несколько мгновений Лайам пытался сообразить, что бы ему рассказать. С ним никогда не происходило ничего особо забавного, а воспоминания о женщинах, которых он знал, были в большинстве своем печальны и угнетали.

Лайам не стал говорить этого леди Неквер. Но по его виду хозяйка поняла, что гостю требуется подсказка, и задала наводящий вопрос. Слово за слово, и через какое-то время Лайам уже увлеченно рассказывал ей о театре марионеток, в котором он побывал, путешествуя по Востоку.

Дальше – больше. Вскоре память подбросила ему целую вереницу подходящих историй. В ней всплывали уморительные отрывки из комедий, популярных в Торквее в его студенческие годы, ужимки шутов и репризы клоунов, подвизающихся при дворах далеких королевств, народные байки и залихватские песенки, что можно услышать в тавернах всего мира. Он даже умудрился почти полностью, правда с некоторыми опущениями, вспомнить клоунаду “Безгубый флейтист” и, несколько смущаясь, на треть изобразил, на треть пропел и на треть рассказал ей историю похождений этого забавного персонажа.

Леди Неквер рассмеялась и захлопала в ладоши, и Лайама снова поразили юность и красота хозяйки дома. Он вновь припомнил вчерашний скандал в прихожей. Несчастья молодой женщины явно были каким-то образом связаны с молодым себялюбцем, пытавшимся нанести ей визит, и Лайам мысленно послал ему сабельный удар в поясницу.

После того как отзвучал “Безгубый флейтист” и леди Неквер отсмеялась, в комнате снова воцарилась тишина – но на этот раз дружелюбная и уютная. Но вскоре у Лайама на кончике языка завертелся вопрос, и он, не удержавшись, поинтересовался:

– Так когда, вы говорите, вернется ваш муж?

– Простите? – переспросила молодая женщина, вынырнув из облака грез. – А! Я думаю, завтра. Он так часто бывает в разъездах…

Лайам тут же пожалел, что задал этот вопрос, но женщина, печально вздохнув, продолжила:

– Я часто бываю одна, я всем своим существом ощущаю отсутствие моего лорда. Я думаю: а вдруг он терпит кораблекрушение, или сражается с пиратами, или его захватили разбойники, – говорят, в этом году они собираются в целые банды. На земле его караулят бандиты, в море – гигантские чудовища, бури, Клыки… да, Клыки – наихудшее зло из всех возможных ловушек!

Женщина содрогнулась и снова уставилась в пол, и Лайам выругал себя за то, что расстроил свою собеседницу, – но в то же время ему показалось любопытным, что мысли леди Неквер так упорно возвращаются к саузваркским Клыкам. Впрочем, жизнь всего Саузварка так или иначе связана с произволом, творимым Клыками. Так что и леди Неквер с ее болезненными страхами, и торговец Марциус с его разбившимся вдребезги кораблем, и Тарквин, сумевший временно обуздать коварные скалы, – вовсе не исключения из общего правила… Что же касается самого Лайама, то до сих пор в Саузварке ему причинили вред лишь одни клыки – клыки Фануила, да и то сапожник уже сумел все исправить. Лайам чуть было не рассмеялся этой своей мысли, но все же сумел удержаться.

– Я уверен, что ваш супруг вернется домой в добром здравии.

Леди Неквер судорожно вздохнула и попыталась улыбнуться.

– О, я уверена в этом еще тверже, чем вы, сэр Лайам. Но я надеюсь, вы признаете за мной право на беспокойство?

Лайам слегка поклонился, не вставая с кресла, и женщина уже менее принужденно продолжила:

– А теперь расскажите мне: вам самому когда-нибудь приходилось покидать тех, кто вас любит? Мне кажется, что в сотне портов найдутся женщины, что плачут о вас.

– Нет, – серьезно произнес Лайам, – не думаю. Такой уж я человек – по мне не очень скучают.

Леди Неквер усмехнулась:

– Мне трудно в это поверить, сэр Лайам. Ведь наверняка вас привела сюда, в Саузварк, какая-то любовная история. Наверняка существует какая-нибудь красавица, что стоит на причале и со слезами на глазах ждет вашего возвращения.

Лайам решил, что это не флирт, а его просто поддразнивают. Он покачал головой, отметив попутно, что на улице быстро темнеет. Капли дождя по-прежнему оставляли на оконном стекле дорожки, отливавшие золотом и серебром. Скоро ему надо будет идти.

– Но если не женщина, то что же заставило вас – человека, повидавшего мир, – застрять в таком глухом углу, как наш Саузварк?

– Несколько месяцев назад я потерпел кораблекрушение, мадам, – солгал Лайам, – и очутился на пустынном островке к юго-востоку от Фрипорта. Корабль, что подобрал меня, направлялся сюда, а я находился не в том положении, чтобы из-за меня стоило изменить курс.

Он и вправду очутился на одном островке, который даже не значился ни на каких картах, но отнюдь не вследствие кораблекрушения, и то, что ему там довелось испытать, не слишком развеселило бы леди Неквер – в этом Лайам был твердо уверен.

Но даже и этот его вполне невинный рассказ подействовал на женщину угнетающе.

– О, я не знала, простите меня, сэр Лайам! Кораблекрушение – это ужасно…

По затуманившемуся взору леди Неквер можно было судить, что женщине представилось, будто подобное несчастье случилось с ее мужем. Лайам нахмурился.

– О, там не было ничего страшного. На самом деле я не терпел особенных неудобств. Дожди там льют намного реже, чем здесь, там круглый год тепло, а пища растет на деревьях. Я даже испытывал некоторое сожаление, расставаясь с моим пристанищем. Но ведь мне, мадам, не к кому было поспешать – в отличие от вашего супруга. А иначе я, наверное, пересек бы океан вплавь.

Леди Неквер с благодарностью улыбнулась ему, и Лайам неохотно поднялся с кресла:

– Боюсь, я должен вас покинуть.

Женщина тоже встала, вежливо протестуя, но тем не менее проводила гостя до лестницы. Там она взяла с него обещание вновь – и завтра же! – посетить ее дом.

– Мой муж должен вернуться к вечеру. Я знаю, что он симпатизирует вам. Он будет рад, если вы согласитесь отужинать с нами.

Похоже было, что леди Неквер говорит это вполне искренне, и Лайам с удовольствием принял новое приглашение.

У подножия лестницы его дожидался Ларс, держа наготове плащ посетителя леди. Лайам с улыбкой забрал свою обновку у старика, несмотря на его сопротивление. Ларс был невысок, и, позволив ему себе услужить, Лайаму пришлось бы встать чуть ли не на четвереньки.

– Скажи-ка мне, добрый человек, – спросил он, завязывая тесемки плаща, – что это за молодчик вчера так рвался пройти к леди Неквер?

Слуга скривился от отвращения.

– Молодчик, право слово, молодчик! Комедиантишка из компании “Золотой шар”. Его зовут Лонс, сэр. Он немилосердно изводит леди, и все лишь потому, что она как-то позволила ему спеть для нее несколько модных песенок. Бессовестный и наглый, надо сказать, тип! Знаете, добрый сэр, кому возбранялось переступать городскую черту в прежние времена? Бродягам, попрошайкам, плутам, мошенникам и комедиантам! Самый настоящий наглец – вот кто он такой!

Лайам улыбнулся – его забавлял праведный пыл Ларса, – но старый слуга этого не заметил.

– Он и сегодня, сэр, пытался торчать тут под дверью, но я упомянул, что леди ждет вас, и он убрался прочь, весь разобиженный, – фу ты, ну ты! Самый настоящий наглец!

Справившись наконец-то с завязками, Лайам покачал головой, всем своим видом показывая, как его возмущает поведение Лонса, и поспешил выйти – еще мгновение, и он бы расхохотался.

И снова Лайам почувствовал, что жить – хорошо: дождю не под силу было пробить ткань его дорогого плаща, добротно залатанное сапожником голенище также не пропускало воду. Лайам решил, что никогда еще не тратил деньги с такой выгодой.

Госпожа Доркас поджидала его на кухне, держа в обеих руках сложенный лист бумаги. Она не мешкая вручила его постояльцу. На лице почтенной домохозяйки читалось волнение.

– Запечатано печатью эдила! – делая большие глаза, прошептала она, по-прежнему неправильно выговаривая титул начальника городской стражи.

Лайам бесцеремонно сломал печать и пробежал глазами записку. Почерк Кессиаса не мог служить образцом каллиграфии, но с правописанием у него все было в порядке. Эдил приглашал его в таверну, где они были вчера, – и назначал время встречи.

– Все в порядке, мастер Лайам?

– Нет, – мрачно отозвался Лайам. – Завтра на рассвете меня казнят.

И, не прибавив к тому ни слова, он удалился наверх.

До назначенного Кессиасом часа оставалось совсем немного времени, но Лайам все-таки задержался – ровно настолько, чтобы снять сумку с письменными принадлежностями и переодеться в будничную одежду. Когда он спустился вниз, домовладелица все еще стояла на прежнем месте, держась за грудь и тяжело дыша.

– Зачем вы так делаете! – упрекнула она Лайама. – У меня чуть сердце из груди не выскочило, пока я не поняла, что вы шутите тут свои шутки!

– Ну а зачем же еще эдил может вызывать человека, как не на казнь?

– Ох, не знаю, мастер Лайам, не знаю, но вы – злой человек.

Лайам уже стоял на пороге, когда госпожа Доркас еще раз его окликнула:

– А чего же он хочет?

– Он желает поужинать со мной, – бросил через плечо Лайам. – Он называет это “последней трапезой приговоренного”.

И он захлопнул дверь, предоставив госпоже Доркас самой разбираться с выпрыгивающим из груди сердцем.

Кессиаса на месте не оказалось, но “Белая лоза” – так называлась таверна – была переполнена, и Лайам порадовался, когда ему удалось отыскать незанятый столик. Девушка-официантка довольно быстро принесла ему заказанное вино. Она, похоже, узнала Лайама: ведь он ужинал здесь накануне и отобедал днем.

Лайам поставил локти на стол и, потягивая вино, принялся разглядывать посетителей “Белой лозы”. Они выглядели достаточно респектабельно. Это были люди не настолько богатые, чтобы селиться выше по склону холма, но и не столь безденежные, чтобы посещать шумные забегаловки по соседству с портом. Многие из них, склонившись друг к другу, негромко переговаривались – скорее всего, о делах. Лайаму пришло в голову, что точно так же со стороны будут выглядеть и они с Кессиасом, когда тот придет, и что точно так же они выглядели во время вчерашнего разговора и будут выглядеть завтра. Интересно, сколько еще вечеров им предстоит провести здесь, пока они не отыщут убийцу Тарквина?

“Или пока мы не отступимся от этого дела, – с кислой миной подумал он. – Если только дракончик позволит нам отступиться”.

Лайаму не хотелось сейчас думать ни о Тарквине, ни о Фануиле, и потому он снова вернулся мыслями к леди Неквер. Она была юным, невинным созданием, – столь милым и утонченным, что он уже и забыл, что такое существует на свете. За годы, проведенные в странствиях, Лайам отвык от общения с людьми высшего света, хотя и сам когда-то входил в их число. Проблемы леди Неквер почему-то волновали Лайама. Они, правда, отличались от его собственных проблем – поскольку были связаны не со смертью, а с жизнью, – и Лайам принялся размышлять.

Итак, “этот наглец” Лонс, рядовой актер, преследует леди Неквер, а причин тому две: ее притягательность и его страсть. Отчасти Лайам понимал Лонса, но ему очень не нравился его заносчивый тон. А еще не нравилось его смазливое личико. А еще больше – наглое себялюбие, проступающее в манерах.

Лонс был актером, а этих людей по традиции относили к самым низшим слоям общества. Ларс был прав – эти люди в старые времена заключали собой список нежелательных лиц, которых можно было гнать и подвергать наказаниям просто за сам факт их пребывания в каком-либо месте. Закон этот более не действовал, но предрассудки остались. Сам Лайам их не разделял, но он понимал также, что домогательства человека, стоящего на низшей ступени общественной лестницы, особенно мучительны для леди Неквер.

Должно быть, она сама невольно дала красавчику повод думать, что он имеет на нее какие-то там права. Попросила спеть для нее, улыбнулась теплее, чем нужно, – столь же, скажем, тепло, как улыбалась Лайаму, когда он развлекал ее своими рассказами.

“Конечно, она не думает, что я стану докучать ей, как этот молодчик, – ведь у меня слишком невинный вид”.

Лайам усмехнулся и поднял стакан.

– Что это вы так сияете, Ренфорд? Неужто выследили нашу дичь?

Покачав головой, Лайам жестом пригласил Кессиаса садиться. Тот не мешкая плюхнулся на затрещавший под ним стул.

– Нет, просто припомнил одну шуточку в свой адрес.

– Так, значит, нынешний день прошел неудачно?

– Не хуже вчерашнего.

Кессиас с любопытством взглянул на Лайама и кликнул официантку.

– Вам не стоило заказывать здесь вино, Лайам. Единственный имеющийся здесь приличный виноград – это тот, что нарисован у них над дверью.

– Я заметил.

Официантка принесла Кессиасу кружку с пивом, и тот сделал хороший глоток, прежде чем заговорить. Когда он заговорил, слова его прозвучали негромко и сдержанно, прекрасно вписываясь в спокойную атмосферу таверны.

– Ну, как там наш Марциус?

– У меня с ним назначена встреча – на завтра. На раннее утро. Я сказал ему, что служил у Тарквина, и, похоже, он клюнул. Он спросил, владею ли я магией, но чуть не потерял ко мне интерес, когда выяснилось, что нет, не владею.

– Вы думаете, он мог убить старика из-за какой-либо неудачи в магических опытах?

Эта версия явно показалась эдилу весьма перспективной; он подался вперед и состроил такую серьезную мину, что Лайам едва не расхохотался.

– Ну, как вы знаете, один из его кораблей таки разбился возле Клыков. Если Марциус заключил в этом смысле какой-то контракт с Тарквином, то подобной оплошности он мог ему и не простить.

Кессиас удовлетворенно откинулся на спинку стула, и Лайам счел за лучшее уточнить:

– Я не стал бы торопиться с арестом. Когда я упомянул имя Тарквина, он вовсе не побледнел и не кинулся на колени, каясь в грехах.

– С убийцами такое вообще редко случается, Ренфорд. Но я учту ваши слова. А теперь, если у вас все, выслушайте меня.

Утром эдил навестил Виеску и в разговоре с ним намекнул, что ему кое-что известно о некой его знакомой, которая также водит дружбу с неким могущественным магом.

– На самом деле я ничего такого не ожидал, просто пустил пробный шар, но эффект получился потрясающий. Аптекарь взвился, словно ужаленный. Конечно, он тоже ни в чем каяться мне не стал, но каких-то пару часов спустя запер свою лавочку и потащился в Муравейник, в один дом, где сдаются внаем комнаты. За ним двинулся мой человек, и когда аптекарь вышел из дома – явно чем-то расстроенный, – мой малый навел кое-какие справки.

Эдил умолк – словно подчеркивая значимость своих слов – и снова откинулся на спинку стула с самодовольной ухмылкой. Он явно ждал, что Лайам начнет его спрашивать о дальнейшем. Лайам тоже ждал, с нарочитым равнодушием оглядывая стены таверны. Несколько мгновений они оба молчали, после чего желание Кессиаса поделиться новостями превозмогло его спесь, и эдил ворчливо закончил доклад.

Комнаты, куда безуспешно стучался аптекарь, снимает некая молодая дама, которая всегда появляется там в длинном глухом плаще и ни с кем не вступает в контакт. Включая владельца дома, ибо плату за комнаты ему доставляет обычный рассыльный. Дама в этих комнатах не живет, она проводит там всего несколько суток в месяц. Время от времени ее навещает гость, в длинном одеянии и низко надвинутом капюшоне, скорее всего – мужчина. В последнее время ни дама, ни ее гость там не бывали, но такое случалось и раньше, однако плата за комнаты всегда поступала в срок. Кстати, через пару дней владелец опять надеется получить денежки за аренду.

– Ну, и какой же вывод вы из этого сделаете, мой молодой друг?

– Виеску содержит любовницу.

– Вот еще! – насмешливо произнес эдил. – Аптекарь помчался туда в чем был, а вовсе не в длинном одеянии с капюшоном. Ясное дело – мы наткнулись на шлюху Тарквина!

Лайам задумался, потом покачал головой:

– Длинные одеяния носят не только чародеи, эдил. Так одеваются и жрецы, и некоторые чиновники, и я знаю богатых людей, считающих, что такой наряд делает их стройнее. Вы думаете, Виеску поспешил туда, чтобы предупредить некую женщину о неприятностях, которые ей грозят? А мне кажется более вероятным, что Виеску отправился к своей пассии за утешением. Должно быть, вы здорово его припугнули, и ему захотелось забыться.

Теперь настала очередь Кессиаса задуматься, что он и сделал, почесывая затылок, а Лайам тем временем перешел в наступление:

– В течение ближайших двух дней, как вы сказали, комнаты должны оплатить. Если взнос за аренду опять доставят, это докажет, что даму навещал не Тарквин. И я готов прозакладывать сапоги, что если мы проследим за рассыльным, то узнаем, что деньги он получает в одной маленькой аккуратной аптеке.

Эдил нахмурился, но вынужден был признать резонность выкладок своего собеседника.

– Хорошо, я приставлю к дому людей. Но надо еще подождать, пока все разъяснится, – упрямо заявил он.

Лайам согласно кивнул, но лишь потому, что считал: каждую версию следует прорабатывать до конца.

– Кроме того, я хотел попросить вас еще кое-что проверить. Я вспомнил о девушке, о которой как-то упоминал Тарквин, – официантке по имени Доноэ. Думаю, нам бы стоило с ней побеседовать. Как по-вашему, смогут ваши люди ее разыскать?

– Отыскать в Саузварке простую официантку, о которой не известно ничего, кроме имени? Лучше уж попросите найти жемчужину, упавшую в море! Вы хоть представляете, сколько в этом городе таверн, постоялых дворов и кабаков?

– Тех, которые мог посещать Тарквин, – не так уж и много. Предположим, что старик именно там завязал знакомство с некой – нам пока неизвестной – особой. Могу поспорить, что вам даже не придется выходить за пределы респектабельного района – а там не так уж много таверн.

– Ладно, ладно! Я пошлю кого-нибудь поискать эту официантку. Как вы там сказали ее зовут – Доноэ?

Лайам кивнул.

– Доноэ! – недовольно проворчал эдил. – Официантки! Я подношу вам на блюде даму из меблированных комнат, а вы меня тянете к официанткам!

– Не только к официанткам. У нас все еще остается Марциус, да и до менестреля мы пока что не добрались.

Тут Лайаму на ум пришел его разговор с Ларсом в прихожей дома Некверов.

– Скажите-ка, Кессиас, а что это за компания “Золотой шар”?

– Здешняя актерская труппа; они круглый год дают в городе всяческие представления. В Саузварке два театра: летний амфитеатр и крытое помещение для зимы. Зимой я частенько их закрываю, из профилактических соображений, – чтобы не распространяли заразу, – и отправляю показывать спектакли крестьянам. Зимой в плотно набитом театре больные плодятся, как крольчата.

Внезапно лицо эдила озарила неприкрытая радость.

– А-а, я понял! Вам не дает покоя актерский нож! Нож и менестрель! Менестрель и нож! Ловко, Ренфорд, очень ловко! Так, значит, вы думаете, что отыщете вашего менестреля там? Надо же! Я бы и не подумал что-то выискивать среди этого сброда!

– Нет-нет, я вовсе не это имел в виду! – поспешно произнес Лайам. – Я думал совсем не об этом.

Он хотел было рассказать эдилу о визите к леди Неквер, но тут же счел за лучшее этого не делать.

– Я просто слыхал об этой труппе от хозяйки дома, в котором живу, и подумал – а не сходить ли мне на представление?

– По правде говоря – превосходная идея! Что ж, Ренфорд, сходите, и я с вами схожу. И если вы там выследите вашего менестреля, мы вместе подумаем, как нам с ним поступить.

Кессиас счастливо улыбнулся и жадно зарылся в тарелку с едой, которую поставила перед ним служанка. Лайаму на миг стало неловко. Он ведь не мог опознать менестреля, поскольку никогда не видел его. Его видел лишь Фануил. Но Лайам не мог объяснить это эдилу.

Он тоже принялся за еду – но с гораздо меньшим энтузиазмом.