"На углу, у Патриарших..." - читать интересную книгу автора (Хруцкий Эдуард, Степанов Анатолий)
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ. РЕДКАЯ ПТИЦА.
Иван Степанович Коломиец в воду не нырял, Иван Степанович Коломиец с доброжелательной улыбкой наблюдал за тем, как миллионеры получают удовольствие. В плавках — голый до положенного предела — он на мостках ждал, кто же первый выйдет из воды — на контакт с ним. Первым был, естественно, Тарасов.
— Иван Степанович! — радостно приветствовал директора музея московский юрист, будто в первый раз сегодня его увидел. Вскарабкался на скользкие доски и осведомился с детским недоумением: — Такое острое удовольствие, а вы — как памятник. Судя по соблюдению сугубо строгих нравственных правил, вы из номенклатуры?
— Как и вы, Алексей Владимирович, — с вежливой иронией уточнил Коломиец. — Вы ведь тоже из комсомольцев?
— Ваня, мы из одного гнезда! — вскричал Тарасов радостно и, прикрыв ладонями срам, затрусил к бане. Коломиец — за ним.
— Пока иностранцы в озере кувыркаются, есть время посмотреть, что там Матвеевич с моим Славкой наворотили, — решил быстро одевавшийся Тарасов. А Коломиец уже был одет — долго ли натянуть тренировочный костюм? Шнуруя изящные итальянские башмаки, Тарасов снизу исподлобья глянул на него: — И что это за манера — на людях в исподнем красоваться?
— Раньше в пижамах, теперь — в шальварах от «Адидаса». Вы, Иван Степанович, как я понимаю, не марафонскую дистанцию бежать сейчас собрались, а солидных иностранцев принимать.
— Нам с вами серьезные дела вместе делать, а вы мне хамите, — холодно отметил неудавшийся «марафонец». Тарасов резко поднялся со скамьи, по-братски обнял собеседника за плечи.
— Давай без обид, — предложил делец. — Никакого желания тебя оскорбить у меня нет. Просто я не хочу, чтобы ты в тренировочном наряде встречал их. Тебе будет весьма неудобно, Иван.
— Спасибо за науку, — издевательски, но миролюбиво поблагодарил Коломиец.
— Ну, тогда и действуй по науке! — полушутливо приказал Алексей.
…Одетые как положено, Тарасов и Коломиец осматривали зал, где собирались принимать миллионеров. Завезенные из Москвы яства были разложены по серебряным блюдам, в ендовах размещались фрукты и шампанское со льдом, в штофах потела водочка, в хрустальных графинах — коньячок. Тарасов снял крышку-«голову» с одного из кувшинов в виде журавля, понюхал:
— Заставь дурака Богу молиться… Кто же вино в такое наливает?! Ну, да ладно, — он поставил «журавля» на место и спросил Коломийца: — А не слишком ли всего много? Купеческий переборна, Иван Степанович?
— Того они от нас и ждут, Алексей Владимирович, — заверил тот.
— Может, ты и прав, — Тарасов переходами с «вы» на «ты» держал Коломийца в легком напряжении. Усевшись за стол, он жестом пригласил директора музея сесть рядом. — Нам, как устроителям, в порядке проверки следует слегка продегустировать как пищу, так и напитки.
Из штофа он плеснул водки в два высоких узких стопаря, ловко бросил по пластине драгоценной рыбы на две тарелки и поднял свой малый сосуд:
— За наше знакомство, Иван Степанович!
— Тогда уж на брудершафт, — предложил Коломиец.
— С удовольствием, — поддержал его Тарасов. — Только одно условие — без поцелуя. Идет?
— Идет! — согласился Коломиец.
Выпили. Коломиец пожевал рыбки и спросил без обиняков:
— И что же ты от меня хочешь, Леша?
— Я много хочу. Но не от тебя, от жизни. Как и ты, Ваня, — подмигнул делец.
Коломиец решил говорить без обиняков:
— В данном случае от жизни ты хочешь получить что-то через меня. Что?
— Для начала кое-какие сведения. Во-первых, откуда это? — Тарасов, сделав вилкой плавное движение, обозначил круг ендов, блюд, штофов, «журавлей».
— Из музея, как тебе известно, — напомнил Коломиец.
— А в музей как это попало? — спросил Алексей не без подвоха.
— Все очень просто, Леша, — усмехнулся Иван. — Был такой в начале века богатейший купец Кукушкин. Родом из наших мест. Держал он в Москве крупнейшую бакалейную торговлю, по сути дела, монополист был. Сам-то он не очень меценатствовал, а вот дети — сын Максим и дочка Евдокия — большие были знатоки и любители русского искусства. Максим целые экспедиции организовывал по Северу и Поволжью, чтобы ценности разорившихся помещиков не упустить. А Евдокия, в замужестве Бахметьева, современную живопись коллекционировала. В конце концов загорелся и сам Кукушкин: очень хотел Морозова, Мамонтова и Щукина переплюнуть. Переплюнул или не переплюнул — неизвестно, потому что он к своим сокровищам мало кого допускал. Осторожен был. И осторожен до того, что сразу после Февральской революции все свои коллекции сюда переправил и сам здесь поселился в собственном доме, в котором сейчас музей. Затем все произошло так, как и следовало ожидать: в восемнадцатом объявился в городе начальник уездной Чека Евсей Кудрин, который в порядке борьбы с контрреволюцией поставил Кукушкина к стенке, а сам весьма комфортно устроился в его доме, гуляя вовсю. На похороны отца приехала дочь Кукушкина Евдокия Петровна Бахметьева с двумя сыновьями-близнецами. Уже вдова — муж на фронте погиб. Узнав все и увидев кудринские безобразия, она отправилась в Москву прямо к Луначарскому, с которым была знакома и даже через него деньжатами большевикам помогала! А Луначарский с ходу Дзержинскому: так и так, разбой, мол, ваши чекисты творят — чистые бандиты.
Вернулась к нам Евдокия Петровна не одна, а с чекистами уже столичными. Недолго думая, столичные поставили к стенке веселого Евсейку и уехали. А Евдокия Петровна осталась у нас навсегда. Луначарский объявил коллекцию Кукушкина национальным достоянием, приказал на основе этой коллекции образовать уездный музей и назначил директором музея Евдокию Петровну.
Женщина она была знающая, любила свое дело и главное — умная. Перво-наперво она вот что сотворила: приказ Луначарского был вставлен в рамку и повешен при входе в музей, где его не раз зрели областные начальники, пытавшиеся перетянуть коллекцию в область. Прочитав же, уезжали ни с чем. Война пришла, когда у Бахметьевой гостили сыновья, военные: один — артиллерист, а другой — инженер. Понимая, что может произойти всякое, они втроем за три дня упаковали все самое ценное из коллекции в двадцать огромных ящиков, которые спрятали в доме, в хорошо известных им тайниках. Остальные тридцать ящиков оставили в залах, ожидая приказа об эвакуации. Приказ-то пришел, а транспорт — нет. Нагрянули немцы, отобрали из тридцати ящиков самое ценное, а остальное милостиво разрешили экспонировать в музее. Евдокия Петровна так и сделала. В сорок четвертом вернулись наши, но к этому времени Евдокии Петровны уже не было в живых, умерла от инфаркта. Назначили директором музея Вадима Афанасьевича Гуркина, бывшего бухгалтера райисполкома. Тот согласно документации привел музей в порядок. Он-то и нашел бумагу о пятидесяти ящиках, которую составила в сорок первом Евдокия Петровна. Искали оставшиеся двадцать, да так и не нашли.
— А может, старушка просто по забывчивости или по ошибке такое написала? — предположил Тарасов.
— Да так вроде все и считали, пока я на место директора не заступил… — беспечно вроде бы сказал Коломиец, а затем добавил тихо и серьезно: — Мы нашли два ящика, Леша.
— Кто это мы? — спросил Тарасов, задумчиво разливая по второй.
— Я и два моих помощника. Экскурсовод Валентин Поливанов и плотник Олег Долгов, — пояснил Коломиец.
— Знали об этом только вы трое? — Леша напрягся, но старался не выдавать себя.
— А зачем другим знать? — удивился Иван.
— Есть еще и сыновья Бахметьевой…
— Их нет. Погибли на войне, — утешил собеседника Коломиец.
— Что ты сделал с содержимым ящиков? — продолжал пытать директора музея Тарасов.
— Основное выставил в двусветном зале, где ты был, — ответил Иван. — А мелочевкой приторговываю. Жить-то надо.
— И шарите, шарите по дому в поисках других тайников, да, Ваня? — уверенно заявил Тарасов.
— Тайниками займемся потом и всерьез, — сказал Тарасов, пожевав рыбки. — Сейчас о самом актуальном. Миллионеры положили глаз на твою сову. Сделаешь так, что все будет шито-крыто. Поимеешь хороший навар.
— И ты тоже, — жестко напомнил Коломиец.
— Что тоже? — удивился Тарасов.
— Тоже поимеешь навар. — Во взгляде Ивана мелькнуло что-то явно хищное. — Сколько же ты думаешь мне положить?
— Пятьдесят косых. Зелеными! — Тарасов явно хотел поразить собеседника.
— В тысяча девятьсот восьмом на аукционе в Амстердаме Петр Ефимович Кукушкин только за два изумруда сто тысяч фунтов стерлингов отстегнул — за уникальную схожесть двух этих камней, — Коломиец, выдерживая интригующую паузу, поискал что-то во всех карманах пиджака, из внутреннего наконец извлек бумагу и прочитал: — «Два изумруда (один — 46, 09 карата, второй — 45, 12 карата) — исключительное явление своей схожестью по размерам, форме и внешнему эффекту. Абсолютная чистота и прозрачность дает неповторимую игру и глубину цвета». После этого был сделан на условиях полной конфиденциальности заказ фирме Фаберже на изготовление из платины и золота совы с изумрудными глазами. Золото, платина и изготовление обошлись Кукушкину еще в 230 тысяч рублей золотом. Переведи все это на нынешний курс и подсчитай, — насмешливо закончил Иван. Затем фыркнул и с презрением передразнил: — Пятьдесят косых! Зелеными!
— Есть одна деталь. — Не глядя на Коломийца, Тарасов разлил по третьей. — Ты — не Фаберже, а я — не Петр Кукушкин.
— Мы действительно не они, — согласился директор. — Но цены-то те же самые, если не более высокие.
— Цена, Ваня, — вещь относительная, — с ухмылочкой сообщил Тарасов очевидную истину. — Одна цена, когда есть легальный продавец и легальный покупатель. Совсем другая цена в нашем случае.
— Я и не прошу два миллиона, — опять ничуть не смутился Коломиец.
— Твоя цена! — рявкнул Леша.
— Сто двадцать и две недели, — спокойно и безапелляционно назвал свои условия Иван.
— Так, — произнес Тарасов и подумал слегка. — Двадцать и две недели на изготовление фальшкопии, как я понимаю?
— Ты много чего понимаешь, — пробурчал Коломиец.
— Мой совет, Ваня: в столицу с заказом не лезь, — предупредил Алексей. — Кто-нибудь здесь из умельцев у тебя имеется?
— Это уж мое дело! — отрезал директор.
— Только не полную липу в подмену ставь, — снова посоветовал Тарасов.
Коломиец вдруг весело рассмеялся и тут же объяснил причину смеха:
— Наши местные интеллигенты, из тех, кто сову видел, брезгливо морщатся: зачем, говорят, Иван Степанович, в вашей экспозиции эта безвкусная вещь с глазами из бутылочного стекла? Вот и получат глаза из бутылочного стекла.
Влетел в комнату шофер Славка с криком:
— Сейчас прибудут! — и выскочил встречать. Тарасов, ликвидируя на столе произведенный ими небольшой беспорядок, спросил вдруг:
— Все-таки почему сова?
— По местному преданию, так дразнили Кукушкина в детстве за большие зеленые глаза совсем без ресниц, — объяснил Коломиец.
Оценив разгульный стиль «рюс» зала и необычайную посуду, все три американца по очереди одобрительно и восхищенно произнесли:
— О! О! О!
Никольский полулежал на разобранном диване-кровати, как поэт Некрасов на известном портрете. У изголовья чинно сидели сослуживцы по журналу «Современник», то бишь по сто восьмому отделению: Котов — Григорович и Лепилов — Панаев. «Григорович» продолжал гневную речь, яркую и выразительную, как и подобает классику:
— Тебе же врачи приказали: лежи! Вот и лежи. Какого хрена ты суетишься? Ты что, один у нас спец по ловле клопов и тараканов? Думаешь, мы без тебя не справимся?
— Справитесь, — миролюбиво и даже томно ответил больной Некрасов. — Обязательно справитесь. Только со мной быстрей и проще.
— Излагай, как, — поняв, что сопротивление бесполезно, скомандовал-предложил Котов.
— Завтра же, с утра пораньше, если можно товарищ начальник. Спроворьте, пользуясь своими связями в управлении, хорошую ксиву Шевелеву — он уже в этих местах побывал — в Управление культуры Твери, в которой зелепуха какая-нибудь о бесхозной картине, изъятой при обыске, и на которой плохоразличимое инвентарное обозначение, что-то вроде «Музей г.Осташков», — Никольский замолк ненадолго, попросил: — Миша, там у меня в пиджаке, в левом кармане, вчетверо сложенный лист. Будь добр, дай-ка его мне.
Лепилов кинулся, вмиг нашел, протянул Никольскому. Никольский, не разворачивая лист, завершил монолог:
— Пусть Шевелев потребует каталог осташковского музея, он наверняка у них в Управлении культуры имеется, и по нему начнет искать картину. Но не ту, что вы в ксиве обозначите, а… — Никольский развернул лист и прочитал: — Три карандашных портрета Бакста, два сомовских наброска, два Бенуа, три театральных эскиза Добужинского, «Усадьбу» Жуковского, «Свадьбу» Малявина и батальное полотно Самокиша.
— А где эти картины? — спросил любознательный Лепилов.
— Неизвестно, — ответил Никольский. — Но вполне возможно, что похищены они из осташковского музея. Пусть тщательно проштудирует каталог и возьмет на карандаш изменения списания и поступления.
— Серега, ты — искусствовед! — Котов положил бумагу себе в карман и добавил: — В штатском.
— Ну, а дальше что? — потребовал инструкций Лепилов.
— Дальше — маета… — вяло махнул рукой Никольский. — Судя по спокойствию краснопиджачников, у них хороший тыл. Значит, директор. Походить за директором надо.
— Может, местным отдадим? — робко предложил Лепилов, чем вызвал небывало бурную реакцию подполковника Котова.
— Ты в своем уме, Лепилов?! — заорал он. — Чтоб наши с Серегой кровные баксы голубым огнем сгорели?! Местные наши пять кусков по карманам раскидают да еще такое красивое раскрытие поимеют! Нет уж!
Покричав, Котов малость пришел в себя и подвел итог сугубо официально:
— Преступление, как-то: продажа уникальной драгоценности, совершено на подведомственной мне территории и будет раскрыто нашим подразделением. Кого на директора пошлем, Сережа?
— Вешнякова, — сразу назвал Никольский. — Он после Миши самый опытный. И сообразительный.
Котов встал для последнего поклона.
— Мы его покормили, мы его попоили, мы ему личико умыли, мы ему сопли утерли, — бормотал он. — Миша, еще что?
— Телевизор, — напомнил Миша.
— Да, Сережа, ты телевизор смотрел? — спохватился Котов.
— Для того, чтобы смотреть, к нему идти надо, включать. А мне ходить что-то неохота, — хмыкнул Сергей.
— И слава Богу, — решил Котов. — Хоть книжку почитаешь. Будь здоров, инвалид.
— До свиданья, Сергей Васильевич, — попрощался Лепилов.
— Дверь не захлопывайте! — крикнул им вслед Никольский.
— Гостью ждет, — тайно, но так, чтобы слышали все, сообщил Лепилову Котов. Захихикали, подлецы, и удалились.
…Анюта в развевавшихся крыльями одеждах птицей вспорхнула по лестнице и, не звоня, толкнула дверь рукой. Дверь, к ее удивлению, отворилась. Уже не птицей — пулей — она влетела в комнату, где лежал Никольский.
— Успела! — торжествующе возвестила она, глянув на настенные часы.
— Меня живым застать? — попытался догадаться Никольский.
— Типун тебе на язык! — возмутилась девушка.
Мгновение отдохнув, она ринулась к телевизору, включила и, щелкая переключателем, добралась до московской программы: — Гляди!
— А на что глядеть? — спросил Сергей с показным безразличием. — Ну, министры иностранных дел совещаются, ну, в Мурманске пригрозили, что отключат электроэнергию заводу-неплательщику, ну, наш мэр разоблачил очередную против него интригу…
— Теперь слушай и смотри! — предупредила Анюта.
— Сегодня около четырнадцати часов, — ликующе поведала ведущая, — правоохранительными органами Москвы был обезврежен опасный преступник-убийца. Случайно на месте происшествия оказался человек с видеокамерой, который сумел запечатлеть на пленке отдельные фрагменты этой операции. Нам удалось отстоять эксклюзивное право на показ этой пленки. Итак, смотрите…
…По экрану торопливой чередой побежали кадры кинохроники. Вот у выхода из «Макдональдса» возник человек в черном с ребенком на руках. Плохо был виден пистолет, приставленный к виску ребенка, — нетвердая рука, неопытный глаз любителя сумели поймать в видоискатель лишь общую картину событий. Вот человек в черном побежал. Головы зевак мешают хорошо его рассмотреть. Человек обернулся, крикнул: «Стойте, гады!» и свернул за угол. Камера осторожно последовала за ним, держась на приличном расстоянии. Мелькнул угол ресторана, из-за которого послышались три выстрела. После беспорядочного мельтешения — результата быстрых перемещений владельца камеры — стали видны наконец через головы ментов оцепления и разваленное выстрелами ветровое стекло «Дэу», и кровавый шар на баранке машины, донеслись визг ребенка, вой матери, рвущей на себя дверцу… Запечатлел объектив и Никольского, сидящего на асфальте. И вдруг на экране крупным планом возник Лепилов.
— Имя работника милиции, застрелившего убийцу, нам пока не удалось установить. Но надеемся, что в ближайшее время получим исчерпывающую информацию! — жизнерадостно откомментировала показанное телевизионная девица.
— Выключи! — заорал Никольский. Анюта тут же нажала на соответствующую кнопку. Экран погас.
— Я ужасно испугалась, когда увидела это в семь часов, — призналась девушка. — Как раз перед спектаклем. Адаму истерику устроила, играть отказывалась. Он тут же вам в отделение позвонил, и его там успокоили: мол, ничего страшного, ушибы. Точно ушибы, Сережа?
— Ушибы, — без выражения произнес Никольский.
— Как ты себя чувствуешь? — Она подошла к нему, зачем-то положила ладонь на его лоб.
— Температура нормальная, — сообщил он.
Ударили настенные часы. Они молча считали удары. Двенадцать.
— Ночь, — констатировала она.
— Зачем ты мне это показала? Напомнить, что я убил? — спросил он с неприязнью.
— А это ты убил его? — Анна не очень удивилась; именно этого она и ожидала.
— Да, — с тяжелой злостью подтвердил Сергей. — Я. Первый раз в жизни!
— Ты что, до этого ни разу в человека не стрелял? — на сей раз всерьез удивилась девушка. — Ты же мент!
— Стрелял, и не раз, — согласился Никольский. — В перестрелках и убитые были. Но в первый раз у меня было яростное желание убить, убить именно этого человека! Я убил.
— Ночь, — Анюта подошла к окну, посмотрела на желтые фонари. — Дубленки, шубы из норки, каракуля, ондатры в магазине на Ленинском. Ночью дешевле.
Сергей недоуменно посмотрел на нее:
— Ты о чем?
— Ночью все дешевле, Сережа. И доступнее все… — произнесла она задумчиво. — В первую очередь откровенность. Откровенность в чувствах, словах, поступках. Ты любишь меня, Сережа?
— Не знаю.
— И я не знаю, люблю ли я тебя. Что нам делать?
— А ничего, — вдруг чему-то обрадовался Никольский. — Ты, небось, голодная? Мои менты всякой жратвы нанесли на роту. Сходи на кухню, подхарчись.
— Потом. Сначала с тобой посижу. — Она устроилась в кресле рядом с диваном-кроватью. — Знаешь, в этом что-то умилительно стародавнее: девушка у постели раненого героя. Давай постони малость, Сережа.
— Не умею, — буркнул он недовольно.
— А больно, Сережа? — спросила она лукаво.
— Еще как! Не я, но задница моя стонет, — совсем не романтично выдал Никольский.
— Что-то не получается у нас с девушкой и раненым героем, — поняла Анюта.
Анатолий Яковлевич проследовал через охраняемый двор роскошного новостроя, поздоровался с охранником, миновал калитку и вышел на Остоженку.
— Поздновато на работу изволите идти, Анатолий Яковлевич, поздновато!
Ювелир обернулся. За его спиной стоял и приветливо улыбался человек средних лет, одетый несколько игриво: бежевые брюки, голубой блейзер, желтая рубашка с воротником навыпуск, под ней — бордовый шарфик.
— Барсуков, откуда ты? — натужно обрадовался Анатолий Яковлевич.
— Вас жду, — ответил Барсуков. — Умаялся совсем: то у калитки дежурю, то к воротам мчусь — не вы ли в «Кадиллаке» укатили.
— Ишь ты, стихами заговорил, — неодобрительно усмехнулся ювелир. — Не в поэты ли переквалифицировался? Учти, поэзия в наше время — вещь малодоходная.
— Нет, не переквалифицировался, — отмел предположение Барсуков. — По-прежнему ваш коллега.
— Я думаю, после той истории ты не в Москве? — предположил Анатолий Яковлевич.
— Угадали. В Твери. Я там первый человек! — заявил Барсуков хвастливо. — А где ваш «Кадиллак», Анатолий Яковлевич?
— В гараже, Паша. А на работу я пешком. Моцион. Тем более что совсем рядом. У тебя ко мне дело? — спохватился он. — По дороге и поговорим.
Паша замялся:
— По дороге не хотелось бы…
Старый ювелир насторожился. Знал он, какие дела могут быть у Барсукова. Не хотел старик связываться с подобными делами. Но отказать коллеге… некрасиво.
— Что ж, зайдем ко мне в мастерскую, — вздохнул Анатолий Яковлевич.
Двумя переулками они спустились к Москве-реке. У одной из бронированных дверей громадного банковского здания Анатолий Яковлевич просунул в незаметную щель тонкую пластинку, и дверь толщиной, как оказалось, сантиметров в сорок могуче отъехала. В ее проеме стоял, расставив ноги, амбал в сером.
— Здравствуйте, Анатолий Яковлевич, — сказал здоровяк и строго посмотрел на Барсукова. Небольшой штучкой размером с ракетку для пинг-понга охранник провел, не касаясь, по ногам Барсукова, по его промежности спереди и сзади, под мышками, по груди, по спине, по пластиковой сумке в правой руке. Спросил:
— А в сумке что?
— Гипсовая модель художественного изделия, — отрапортовал Барсуков.
— Проходите, — разрешил амбал.
Оба ювелира прошли по коридору, с помощью пластины открыли еще одну дверь, а потом — последнюю, в мастерскую Анатолия Яковлевича.
Барсуков огляделся.
— А вы хорошо устроились, надежно, — позавидовал он. — Небось громадные бабки платите?
— Я по договору обязан выполнить ежегодно несколько работ, вот и вся арендная плата, — не без гордости ответил старик.
— Представляю, какие это работы… — Теперь Барсуков смотрел на рабочий стол. — Да, рисковый вы человек, Анатолий Яковлевич. Оставлять на ночь на столе такую вещь…
На столе лежал освеженный стараниями ювелира сапфировый эгрет.
— А хорош эгрет, а? — в очередной раз восхитился Анатолий Яковлевич.
— Хорош, — подтвердил Барсуков и осторожно положил драгоценную штучку на ладонь, чтобы рассмотреть как следует. Рассмотрел, улыбнулся торжествующе: — А на самом большом сапфире скол, Анатолий Яковлевич, малюсенький, но скол!
Ничего не ответил старый ювелир. Наоборот, спросил:
— Какие у тебя дела ко мне?
Барсуков положил эгрет на место, уселся в гостевом кресле и стал излагать суть дела:
— Есть у меня постоянный заказчик, первый тверской бизнесмен. Недели две назад вернулся из Питера и привез с собой нечто под Фаберже, фигуру совы, серебро с бронзой. Работа, впрочем, неплохая, на уровне добротного ремесла. И втемяшилось моему магнату сову эту на каминную доску пристроить. И так ставил, и этак — все ему кажется скудновато и невыразительно. И наконец решил, что в пару сове надо еще одну такую же, чтобы по краям доски. И сразу: а подать сюда Ляпкина-Тяпкина! Вот у меня и новый заказ. Заказ есть, а материалов нету. Что в Твери найдешь? Кто куда, а я в сберкассу — к вам Анатолий Яковлевич. Посодействуйте.
— В сумке-то у тебя гипсовый отлив. Покажи, — предложил старик.
Спустя минуту безглазая сова-альбинос устроилась на столе.
— Мне бы сплавчику, польского золота самую малость, изумрудовые стразы, — бормотал Барсуков, непрерывно поправляя птичью фигурку. — Серебро-то у меня есть…
— Цветные фотографии покажи, — приказал Анатолий Яковлевич.
Барсуков поспешно достал из кармана пакет и стал по одному выкладывать снимки. Анфас. Профиль справа. Профиль слева. Три четверти справа. Три четверти слева. Спина.
Анатолий Яковлевич не проглядывал фотографии, он их изучал. Потом сложил стопкой.
— Непростая тебе, Паша, предстоит работенка. Хоть, как ты говоришь, уровень добротного ремесла, но тебе до этого уровня тянуться и тянуться, чтобы достойной схожести достичь. Занятно, занятно…
— Может, поможете, Анатолий Яковлевич? — заробел Барсуков. — Клиент за деньгами не постоит.
Анатолий Яковлевич погладил сову-альбиноску по перышкам, опять посмотрел на ее цветной анфас.
— Помочь могу только советом. Бесплатно. Потому что самому интересно, как к этому делу подойти, — подняв бровь, Анатолий Яковлевич думал. — Вот что, Паша, чтобы время зря не терять, я, как ты понимаешь, человек занятой, сделаем так. Я записочку тебе дам для одного мужичка и позвоню ему. Он тебя и сплавом снабдит, и польским золотом. Не бесплатно, конечно. У тебя пятьсот зеленых найдется?
— Найдется! — с энтузиазмом воскликнул Барсуков.
— Тогда ноги в руки и действуй. Сейчас записку напишу. Пока ты мотаешься, мы с совой думать будем. Может быть, что-нибудь и придумаем.
Старик достал письменные принадлежности, листок бумаги. Барсуков внимательно смотрел, как Анатолий Яковлевич пишет. Дождался, пока тот закончит, взял записку, прочел адрес.
— Я ему позвоню. Так что иди без страха, — ободрил его Анатолий Яковлевич.
— А с изумрудами как? — напомнил Барсуков.
— Тут, Паша, дело сложнее, — Анатолий Яковлевич опять взял в руки фото. — Ишь как глазки пучит! Каждый карат по сорок, а?
— Приблизительно, — подтвердил Барсуков. — Но как быть-то?
— Заказ, только заказ на выплавку, — категорично заявил старый ювелир. — И делает это один человек, занятой по горло.
— Посодействуйте, Анатолий Яковлевич, срочно нужно! — почти взмолился Барсуков.
— Через неделю, не раньше, — отрезал старик. — И то, если я попрошу, а ты хорошо заплатишь.
— Плачу с запроса! — почти закричал Барсуков.
— Ехал на ярмарку ухарь-купец, — спел-проворчал Анатолий Яковлевич.
Милицейский «Форд» примчался к 108-му отделению с непозволительной скоростью, круто присев, затормозил, выбросил из своего нутра капитана милиции Шевелева в полной форме и исчез без следа. Шевелев ворвался в дежурную часть и высокомерно осведомился у Паршикова:
— Бугор в яме?
— У нас бугров — как на Среднерусской возвышенности, — хмыкнул майор. — Которого тебе?
… — За семь часов обернулся, товарищ подполковник, — докладывал Шевелев Котову. — Благодаря вам. Вот машина так машина! В отделение для оперативной работы хоть бы одну такую. Зачем она в управлении? Начальников катать?
— Твое дело, Шевелев, преступников ловить, а не рассуждать, — без энтузиазма цыкнул на него Котов. — Ну, есть успехи?
— Так он некоторым образом раненый… — засомневался оперативник.
— Некоторым образом… — передразнил Котов. — В ж…у, а не в голову. Он на это дело через своих агентов вышел, он его ставит, ему и карты в руки.
— Так и вы, товарищ подполковник, из оперов… — завуалированно польстил начальству Шевелев.
— Эх Шевелев, Шевелев, — косвенно пожаловался на судьбу Котов и спел ему на прощание довольно музыкально: — Где мои семнадцать лет? На Большом Каретном. Где мой черный пистолет? На Большом Каретном… Шагай к Никольскому, капитан, — заключил он.
…По забывчивости Шевелев ткнул пальцем в кнопку звонка, тут же спохватился и толкнул дверь. Дверь отворилась, но было поздно: по коридору навстречу гостю, опираясь на палку, хромал Никольский.
— Чего это вы ходите? Вам лежать положено! — возмутился Шевелев.
— Я, Митя, в мамином медицинском справочнике вычитал, что при ушибе суставной сумки неподвижность не есть радикальный метод лечения, — важно объяснил свое вертикальное положение Никольский и решительно пресек беседу о здоровье строго деловым вопросом, полным осторожной надежды:
— Привез что-нибудь?
— Ну, это как сказать, — с вялой неопределенностью ответил Шевелев.
— Сидя и со всеми подробностями, — приказал Никольский.
Они прошли в комнату, устроились за столом. Шевелев начал доклад:
— По вашему списку — ничего, Сергей Васильевич. И так примеривался, и эдак. Даже других картин этих художников за музеем не числится. Облился я горькими слезами, но вспомнил, что вы велели каталог еще посмотреть на предмет изъятий, поступлении и изменений в экспозиции. Так вот, полтора года тому назад при ремонте водопроводной сети в подземелье музея был обнаружен тайник, а в тайнике ящик, в котором находились экспонаты, спрятанные в сорок первом году от немцев, как наиболее ценные. Находка была запротоколирована честь по чести: милиция, прокурор, понятые. Найденные экспонаты были инвентаризированы и выставлены в нынешней экспозиции.
— Что было найдено конкретно, по вещам, не помнишь? — спросил Никольский.
— Зачем же помнить? — с тихой гордостью возразил Шевелев. — Я их все переписал, час писал, чуть рука не отвалилась.
— Давай список, — потребовал майор.
Шевелев положил листки на стол и предупредил:
— Только у меня с сокращениями…
— Разберусь, — уже читая, успокоил его Никольский. Читал внимательно и долго, возвращаясь и сравнивая. Шевелев с детским интересом следил за выражением его лица. Никольский дочитал, по милицейской привычке перевернул листки исписанной стороной вниз, положил на стол и сказал — себе, не Шевелеву: — Только серебряные и бронзовые изделия. Да эмали с ковкой. А картин нет. Где картины, Шевелев?
— Не знаю, — испугался Шевелев, будто это он заныкал эти картины.
— И я не знаю, Митя… — вздохнул Сергей. — Теперь возникает такой вопрос: один ли ящик нашли при ремонте водопроводной сети?
В сумеречной полутьме сова смотрела на людей огромными сияющими прекрасными зелеными глазами — будто корила их за что-то.
— Да, птичка! — восхитился Тарасов. Он не мог отвести глаз от совы.
— Накалываешь ты меня, Паша, — сказал о другом Коломиец.
— Успокойся, меня тоже накалывают. В принципе же, с учетом обстоятельств мы с тобой получим неплохие деньги, — Тарасов наконец отвернулся от птички.
— Но ведь хочется побольше, — с лукавым простодушием заметил Коломиец.
— Будет больше, значительно больше, неизмеримо больше, если мы те восемнадцать ящиков откопаем, — заверил деляга.
— Я в военной части у одного старшины миноискатель купил, — сказал директор музея.
— Не инструмент, Ваня, не инструмент, — отмахнулся Тарасов. — Уже есть машинки специально для кладоискателей, которые точно показывают, что и на каком расстоянии лежит. Закончим с совой, разбогатеем, и я эту машинку достану. В общем, все дороги ведут к нашему благополучию, но меня по-прежнему мучает вопрос: какого черта ты все найденное на обозрение выставил? Ну, нашел ящики и припрятал. Вопрос чисто риторический и даже в укор мне: без этого я бы твою сову и не увидел никогда. Но интересно.
— Свидетели были, два водопроводчика, которые обнаружили первый ящик. Я их быстро в милицию направил для сообщения. Пока они бегали, я с Валькой и Аликом второй ящик успел перепрятать.
— А Валька с Аликом — не водопроводчики? — спросил Тарасов насмешливо.
— Это в каком смысле? — удивился Коломиец.
— В самом прямом: и заложить могут, и украсть, — пояснил Леша.
— Они у меня на коротком поводке и в строгом ошейнике, — заверил Иван. — Чуть что — удавлю.
— Ну, смотри сам, — Тарасов обнял Коломийца за плечи. — С лирикой покончили, теперь о самом насущном. Пойдем к тебе.
Они прошли в кабинет директора музея. Вольно раскинулись в павловских креслах. Тарасов закурил и спросил, не глядя на Коломийца:
— Твой фальшивый Фаберже уже готов?
— Приступил, — сообщил Коломиец.
— Так вот, Ваня, — Тарасов заговорил жестко. — Никаких двух недель не будет. Три дня. Иначе все разваливается.
— Три дня не разговор. Один день уже прошел! — заявил Коломиец решительно.
— Сегодня не в счет, — отмахнулся Тарасов. — Но восемнадцатого они уезжают. Так вот получилось.
— До восемнадцатого девять дней! — возмущенно воскликнул Иван.
— Ты что, думаешь, у них забот нет? — повысил голос и Алексей. — Один только вывоз через дипломатов чего стоит!
— В пять дней мой ювелир уложился бы, но вся загвоздка в изумрудовых стразах, — сник Коломиец. — Мастер по отливке потребовал неделю.
— Заплати так, чтобы согласился сделать за три дня, — Тарасов извлек бумажник, отсчитал пятнадцать купюр. — Полторы сверху, и любой мастер тебе за день алмазную пулю отольет.
— Попробую, — Коломиец взял бумажки. — Но три дня, ей-Богу, несерьезно.
— Четыре, считая с завтрашнего, — согласился Тарасов. — На пятый день мы будем здесь.
— С полным расчетом, надеюсь? — осведомился Коломиец.
— И я надеюсь, Ваня. Пожалуй, все, — Тарасов встал, потянулся. — Три часа за баранкой. А то махнем в Москву, расслабишься, погудишь, а?
— Рад бы, да некогда, — Коломиец тоже встал, и тоже потянулся. — Эхе-хе-хе! Были когда-то и мы рысаками.
— Когда-то — это в годы комсомольского секретарства? — осклабился Тарасов.
Коломиец приосанился.
— Домик, в котором ты миллионеров принимал, нашей основной резиденцией был, — заявил он. — Члены Политбюро дряхлые, какая им рыбалка, ну мы там и резвились. А девочки какие были, Леша! Чудо что за девочки!
— Сергей Васильевич! — ласково донеслось из полной тьмы. Никольский распахнул глаза. И тьмы не стало. Просто он задремал ненароком. Светила настольная лампа, переставленная на ночной столик, и в мягкой полутьме совсем рядом, в кресле, сидел Анатолий Яковлевич. Увидев, что Никольский проснулся, старик заговорил:
— Неосторожны вы, запираться надо в наше время, на все замки запираться.
— Запираться на все замки надо вам, ювелирам, а у милиционера что возьмешь? — весело возразил Сергей.
— Единственное и самое главное — жизнь, Сергей Васильевич, — серьезно ответил гость. — Я думаю, многие из вашей клиентуры мечтают до вас добраться. И вы это прекрасно понимаете. Пистолетик-то под простыней у правой руки недаром пристроили.
— Глазасты вы, Анатолий Яковлевич! — восхитился майор.
— Ювелир, — скромно определил себя Анатолий Яковлевич. — Кстати, о глазах. Мне есть что сообщить вам по этому поводу.
— Нечто, безусловно, важное и весьма срочное, — догадался Никольский. Часы показывали половину второго. — Я слушаю вас.
— По позднему времени буду краток, — начал старик. — Сегодня утром явился ко мне некто Павел Барсуков. Из неважнецких ювелиров. И человечишка дрянной. В свое время был уличен в подмене камушков. В связи с этим пришлось ему покинуть златоглавую. Теперь он в Твери на первых ролях. Визит как визит: при сотворении заказанной копии ему не хватает дефицитных в Твери материалов. Другие бы ему наверняка отказали, памятуя его художества. Ну так он, зная мой неконфликтный характер, кинулся ко мне, как к спасителю. Случайно он заметил на рабочем столе наш, Сергей Васильевич, эгрет. Кстати, я его слегка почистил и освежил. Боже мой, какая красота! Так вот. Схватил он наш эгрет и стал рассматривать. И вдруг: «А знаете, Анатолий Яковлевич, на самом большом сапфире маленький скол». Это он мне хотел свой высокий профессиональный класс показать. Действительно, скол есть. Но весь фокус в том, что этот скол и практически, и теоретически без лупы увидеть нельзя. Он не увидел скол, у него сработала зрительная память! Он видел эгрет раньше, он изучал его!
— Уже интересно, — отметил Никольский, глянув на торжествовавшего Анатолия Яковлевича одобрительно. — И есть предложение?
— Если бы не этот скол, я бы вас сегодня не беспокоил, — заверил ювелир. — Хотя нет, все-таки обеспокоил бы, — тотчас спохватился он и продолжал: — Не предложение, Сергей Васильевич, вторая сюжетная линия. Для убедительности своей просьбы Барсуков привез гипсовый слепок и фотографии оригинала фигуры, копию которой ему заказали. И если в определении скола он выказал себя профессионалом, то в оценке фигуры оказался полным профаном.
— Скорее всего, он морочил вам голову, — предположил Сергей.
— Нет, вряд ли он знает истинное значение и ценность изделия, — сказал старик. — Показав его мне, заведомо куда более высококлассному ювелиру, Барсуков подвергает себя страшной опасности. Нет, он даже не представляет, что у него в руках! Шедевр Фаберже, мало ему свойственный и в то же время чрезвычайно характерный. А если глаза у фигуры и вправду изумрудные, то это нечто фантастическое!
— Что же это за фигура, Анатолий Яковлевич? — заинтересовался Сергей, окончательно заинтригованный.
Никольский с трудом скинул ноги на пол, непроизвольно кряхтя, поднялся и доковылял до стола. Сел на стул, взял со стола листок, пробежал его глазами, прочитал:
Анатолий Яковлевич начал лихорадочно рыться по карманам. Наконец нашел свой блокнот. Дрожащим голосом зачитал оттуда:
— Обмеры: 42 сантиметра 5 миллиметров на 18 сантиметров. Это я обмерял гипсовый слепок, Сергей Васильевич, я сам!
— Да успокойтесь вы, Бога ради, — ласково попросил Никольский. — Ведь у меня ясно написано: серебро, бронза.
— Писали невежды, вроде Барсукова! — воскликнул ювелир пылко. — Где сова?!
— В музее города Осташков, — сообщил Никольский.
— Что же это такое намечается?! — вскричал старик. — Подмена?!
— Скорее всего, — кивнул майор. — Кто-то и помимо вас знает истинную цену совы. Не ценность, Анатолий Яковлевич, а цену.
— Но пока этот мерзавец Барсуков делает копию, она будет на месте! Я хочу видеть ее! — ювелир заметно волновался.
— Приведите, приведите его сюда, я хочу видеть этого человека! — вдруг с завыванием продекламировал Никольский.
— Что с вами, Сергей Васильевич?! — изумился старик.
— Не со мной, с Есениным, — пояснил Никольский. — Это из поэмы «Пугачев». Так звучит в авторском исполнении. Но я действительно хочу видеть этого человека!
— Какого человека? — опешил Анатолий Яковлевич.
— Который собирается украсть нашу сову. Вы страстно желаете увидеть ее? — поинтересовался майор лукаво.
— Да, — твердо сказал Анатолий Яковлевич.
— Завтра, — предложил Сергей.
— Да, — сразу согласился ювелир.
— У вас какая машина? — спросил майор.
— «БМВ» девяносто девятого года.
— Сойдет для сопровождения, — кивнул Никольский. — А костюмчик, в котором вы бы смахивали на скоробогатея, есть?
— Я не скоробогатей, я богатей, — улыбнулся наконец Анатолий Яковлевич. — Но я могу встретиться там с Барсуковым.
— Вы же сами сказали, что он трудится в поте лица, — напомнил Сергей.
— Ах, да. Но я все-таки не совсем понимаю… — замялся старик.
— А что тут понимать, — сказал майор. — Супербизнесмен на отдыхе совершает давно задуманный вояж к истокам великой русской реки. По пути решает посетить живописный город Осташков. И посещает в сопровождении лучшего друга и охраны. Я устраиваю вас в качестве лучшего друга?
— Вполне, — закивал ювелир.
— Завтра вы в оговоренном костюме и на «БМВ» ровно в двенадцать у моего подъезда! — распорядился Сергей.
— Может быть, пораньше? — спросил Анатолий Яковлевич.
— Не терпится? — усмехнулся Никольский. — И мне не терпится. Но… Мне еще «Паккард» раздобыть, охрану приодеть и человечка из одного места заполучить, специалиста по сигнализации…
«Паккард» во всем своем величавом чуть старомодном великолепии стоял у замызганного подъезда, а рядом застыл джентльмен в строгом костюме. На почтительном удалении от него топтались трое молодцев в дорогих пиджаках. Шофер «Паккарда», как прикованный, сидел за рулем.
«БМВ» остановился рядом с «Паккардом» и из него энергично выпрыгнул немолодой, но полный жизненных сил, безукоризненно одетый человек, по виду — серьезный бизнесмен: банкир или председатель акционерного общества, владелец заводов, газет, пароходов.
Джентльмен поручкался с бизнесменом. Шофер «Паккарда» выскочил из машины, поспешно распахнул дверцу. Бизнесмен, правда, кинул обеспокоенный взгляд на «БМВ», но все-таки полез в бледно-розовое сафьяновое нутро шикарного «Паккарда».
— Поехали! — скомандовал троице джентльмен и последовал за бизнесменом.
— Водитель-то на моем «БМВ» хоть приличный, Сергей Васильевич? — забеспокоился Анатолий Яковлевич. Никольский ободряюще похлопал его по колену.
— Миша Лепилов был профессиональным гонщиком, Анатолий Яковлевич, — сообщил майор.
— Вот это-то меня и тревожит… — вздохнул ювелир. — Ну, да поздно, чему быть, того не миновать. Да. Новость. С утра позвонил Барсуков. Просил, слезно просил, прямо-таки рыдал, умоляя, чтобы стразы были готовы через три дня. Пятьсот баксов сверху предлагал.
— А ваш мастер успеет за три дня? — покосился на него Никольский.
— Он и за сегодняшний вечер успеет, а уж если дают пятьсот баксов сверху, то и за три часа справится, — заверил старик.
— Значит, вы Барсукову голову морочили? — сообразил Сергей.
— Время тянул до беседы с вами, — подтвердил его предположение старик. — Хотите предварительно на сову посмотреть, Сергей Васильевич?
— Каким же это образом? — удивился Никольский.
Анатолий Яковлевич молча протянул ему пачку полароидных фотографий. Рассмотрев внимательно, Никольский вернул их и сказал:
— Переснято вполне качественно. Успели, значит.
— Я и еще кое-что успел, — со скромной гордостью заметил ювелир.
— Отливку с отливки? — быстро предположил догадливый милиционер.
— Как приятно с профессионалом беседовать: ничего не надо растолковывать! — восхитился ювелир.
— Следовательно, и вы, Анатолий Яковлевич, можете изготовить копию? — спросил Сергей, не сомневаясь в ответе.
— И быстрее, и качественнее, чем Барсуков, — с законной гордостью сказал ювелир. — Естественно, после того, как увижу оригинал.
Миновав поворот на Шереметьево, маленькая кавалькада помчалась с соответствующей скоростью. Деревеньки, поселки, невысокие ели и сосны северо-запада, только мелькали в глазах — проносились мимо.
В «БМВ» шел свой разговор. С удовольствием вертя баранку, Миша Лепилов слегка подтрунивал над Шевелевым:
— Ну, какой из тебя охранник, Митька? Ни плеч, ни затылка, ни ляжек, ни походки врастопырку. Так, фрей тонконогий. И глаза бегают. А у охранника глаз должен быть сонный и устрашающий,
— Миша, а радио здесь имеется? — ни с того ни с сего спросил Шевелев.
— В этом бегунке все имеется, — заверил Лепилов.
— Тогда включи, а?
— Это зачем?
— Чтобы радио слушать, а не тебя, — на голубом глазу заявил Шевелев.
— Уел, — признал свое поражение Лепилов и включил радио. Зазывно-кокетливый женский голос переливчато завывал в бойком ритме:
Я помню все твои трещинки…
— Веселые дела! — удивился Лепилов. — Мои трещинки она помнит. А какие у меня трещинки? Трещинка — у нее. Так ведь?
— А может она лесбиянка, — заметил с заднего сиденья третий пассажир. Все помолчали, обдумывая вероятность подобного предположения. — Ребята, а что я там буду конкретно делать?
— Неспокойный ты какой-то, Андрюха. Тебе же Сергей сказал: изучить систему охранной сигнализации музея, — ответил Шевелев.
— А зачем? — не унимался Андрюха.
— Изучишь, тогда он тебе скажет, зачем! — отрезал Дмитрий.
— Нет, про трещинки я слушать не могу, — решил Лепилов и выключил радио. — Лучше уж я сам спою нашу строевую. А вы подпевайте: «Ох, рано встает охрана!»
Проскочили Торжок, застроенный разномастными домами, и выехали на узкую асфальтовую полосу, проложенную среди полей и редких перелесков. Вскоре показался длинный озерный залив.
«Паккард» и «БМВ» остановились у музея.
Первым в это культурное учреждение проник Лепилов. Под сводами вестибюля он осмотрелся. По стенам были размещены витрины с вышитыми полотенцами, бисерными кокошниками, расписными передниками, дореволюционными газетами и многочисленными пожелтевшими фотографиями. А прямо у входа торчала конторка кассира, за которой никого не было.
— Есть кто-нибудь?! — зычно позвал Лепилов.
На зык поспешно прибыл миниатюрный гражданин неопределенных лет. Пристальный милицейский взгляд Лепилова сразу определил: гражданин слегка выпивши.
— Ты кто? — невежливо поинтересовался Лепилов.
— Сторож, — ответил гражданин.
— А где кассир? — продолжал Миша все так же грубо.
— Я и кассир, — сознался сторож.
— Тогда шесть билетов! — приказал Лепилов. — Почем они у тебя?
— У нас музей очень замечательный, — объяснил кассир.
— И чем же он замечательный? — Наглец Миша презрительно скосорылился.
— Да уж не знаю. Так знающие люди говорят… — Выпивший гражданин неопределенно пошевелил в воздухе пальцами.
— А сейчас в музее есть знающие люди, которые так говорят? — пытал субтильного сторожа нахал Лепилов.
— Есть, — кивнул тот. — Экскурсовод Валентин Сергеевич.
— Так зови знающего! — велел «бык» Миша.
Звать не пришлось, уже больно мощен был голос Лепилова: на его громыханье явился краснопиджачник Валентин.
— Вот, Валя… — начал было сторож-кассир. Краснопиджачник зыркнул на него, и он исправился: — Вас видеть хотят, Валентин Сергеевич.
— Чем могу быть полезен? — Обучен был краснопиджачник, обучен.
— Многим, браток, — сурово сказал Лепилов. — Мой босс со своим другом ни с того ни с сего решили ваш музей посетить. Чем-нибудь удивить можешь? Мы у вас проездом, к волжскому истоку едем. Стоит им время терять?
Краснопиджачник видел в окно «Паккард», «БМВ», солидно беседующих у входа джентльменов. И двух охранников рядом с ними видел.
— Не знаю, удивим мы вас или не удивим, но в нашем музее имеется ряд экспонатов, которыми не побрезговали бы многие столичные хранилища.
— Лады, — удовлетворился Лепилов. — Проведешь экскурсию как надо — в обиде не будешь.
Он кинулся к выходу, распахнул дверь, позвал умильно:
— Анатолий Яковлевич, Сергей Васильевич, нас уже ждут!
Владелец заводов, газет, пароходов был демократичен: в экскурсии принимала участие вся шестерка. Бизнесмен и джентльмен вели себя подобающе: сосредоточенны, предельно внимательны и любознательны. Остальные же — сообразно обязанностям и характерам: шофер покорился судьбе и послушно следовал за хозяином, двое охранников, отстав, делали вид, что исполняют свою столь важную работу — стояли в дверях, сторожа входы и выходы. А третий охранник, преодолевая невыносимую скуку, отделился от всех и бесцельно бродил по залам.
— Наш музей, — курским соловьем заливался Валентин Сергеевич, — был основан в самом начале двадцатого века. Сперва это были две комнаты при церковно-приходском училище, в которых экспонировались этнографические предметы деревенского быта…
Услышав словосочетание «этнографические предметы», джентльмен косо глянул на экскурсовода. Однако тот ничего не заметил: ему самому такое словосочетание отнюдь не казалось ни странным, ни неуклюжим.
— Но в девятнадцатом году, — продолжал Валентин, — музей получил в свое распоряжение это здание и пополнил свой фонд за счет богатейшей коллекции купца-мецената Кукушкина…
— А купца Кукушкина расстреляли, — грустно не то догадался, не то спросил бизнесмен.
— Да, — так же грустно подтвердил краснопиджачник. — Но, как потом оказалось, по ошибке. Вы еще о чем-то хотели спросить?
— Да нет, продолжайте.
— Сейчас мы входим в зал, где хранится наша гордость — серебряная, бронзовая, оловянная, латунная и медная посуда, с которой едали наши предки. — Произнеся столь изысканную фразу, экскурсовод обвел аудиторию торжествующим взглядом. — Здесь тарелки, блюда, ендовы, штофы «журавли» семнадцатого, восемнадцатого и девятнадцатого веков. Прошу обратить внимание на выразительность форм и изящество отделки…
…Охранник Андрюха ходил у окон, осматривал притолоки и стенды. Незаметно пробрался к электрораспределительному щиту…
Курский соловей, не умолкая, подходил к финалу:
— Вот в основном и все наши сокровища, которые ярко иллюстрируют культурный уровень, быт и нравы нашего своеобразнейшего края. Хотелось бы показать вам новейшие поступления, но увы, в зале, где они размещены, ведутся небольшие ремонтные работы. Да и мы, используя это время, решили произвести учет…
— Учет! — заворчал от двери Лепилов. — Здесь что, колбасный ларек?
— Миша, — тихим голосом прервал тираду «быка» джентльмен, извлек из внутреннего кармана бумажник, а из бумажника двадцатидолларовую купюру. — Здесь все свои люди. Я, дорогой, простите, не запомнил вашего имени-отчества…
— Валентин Сергеевич, — немедленно доложил краснопиджачник.
— Этого хватит, чтобы преодолеть все препятствия, Валентин Сергеевич? — Джентльмен протянул банкноту.
— Не в этом дело… — замялся экскурсовод. — Просто помещение не совсем готово к приему посетителей…
— Если вы считаете для себя невозможным принять эти деньги, то отдайте их вашим плотникам, чтобы они как можно скорее все привели в надлежащий вид, — вмешался бизнесмен.
Валентин Сергеевич при такой постановке вопроса свободно принял купюру, небрежно сунул в карман и попробовал пошутить:
— Что ж, будем считать вас нашими спонсорами, — и махнул рукой, указывая направление. — Прошу.
Двухсветный зал испещряли яркие тени в виде геометрических фигур: это шалило невысокое уже солнце. Даже две-три рейки — следы неторопливого ремонта — не мешали теплому сверканию стендов в центре зала, уюту, исходящему от межоконных банкеток. Стариной веяло от портретов кавалеров и дам в париках и фижмах. И сову все увидели сразу же. Она сидела на небольшом постаменте в темном углу, но глаза ее, огромные зеленые глаза, горели мистическим каким-то огнем.
Анатолий Яковлевич, не отрывая взгляда от совы, рванулся было к постаменту, но был незаметно остановлен твердой рукой и мягким шепотом Никольского:
— Успокойтесь. Для начала полюбуйтесь портретами.
— В этом зале мы постарались воссоздать образ торжественного дворянского зала середины прошлого века, однако не нарушая при этом последовательность экспозиции, — дудел в свою дуду Валентин Сергеевич. Закончить ему не дал Лепилов:
— Откуда дворянский-то? Хозяин купцом был.
— Ну, это, конечно, не буквальное воссоздание, а некоторым образом фантазия на тему… — замельтешил экскурсовод.
— Лучше помолчи. Не мешай людям смотреть. Они, я думаю, поболе тебя понимают, — внятным шепотом посоветовал Лепилов.
Эти люди уж точно понимали в искусстве поболе незадачливого краснопиджачника. Рассматривая портреты, они неторопливо приближались к заветному углу. Добрались. Анатолий Яковлевич, не отрывая глаз от птички, машинально похлопал по внутреннему карману пиджака.
— Лупу доставать не надо, — тихо-тихо посоветовал Никольский. — Смотрите так, — и громко добавил, повернувшись к краснопиджачнику: — Уж не Фаберже ли это?
— К сожалению, нет. В манере Фаберже, как утверждают знатоки, — солидно ответил Валентин Сергеевич и кашлянул в кулак.
— Мы вас задерживаем? — осведомился джентльмен.
— Что вы, что вы! — замахал руками тот. — До закрытия еще двадцать минут.
Бизнесмен и джентльмен проследовали к «Паккарду», у раскрытой дверцы которого их уже ждал шофер. Двое охранников направились к «БМВ». А главный охранник Миша задержался, стоя рядом с Валентином Сергеевичем, который обходительно вышел проводить дорогих гостей. Когда пятеро расселись по автомобилям, Миша, не поворачивая головы, произнес без выражения:
— Я ж тебе сказал: не обделю. А ты крысятничаешь, козел, — и зашагал к «БМВ». Вскоре обе машины медленно тронулись с места.
…У залива, на обочине пустынной асфальтовой полосы безнадежно голосовал рыбак. Обычный рыбак: каскетка, штормовка, рюкзак, резиновые сапоги.
— Останови, — приказал шоферу Никольский. «Паккард» остановился. В хвост ему пристроился «БМВ». Никольский вышел на обочину и позвал: — Лепилов!
Лепилов выбрался из-за руля «БМВ». Метров сто было до рыбака. Рыбак бежал им навстречу, а они шли медленно: заметно хромал Никольский. Встретились. Рыбак сиял:
— Здравствуйте, Сергей Васильевич, здравствуй, Миша. — Миша похлопал рыбака по плечу, а Никольский пожал ему руку.
— Обрадуй нас, Вешняков! — предложил майор.
— И обрадую, — с достоинством пообещал Вешняков. — По мелочам много чего, но самое главное случилось вчера вечером. С мелочей или с главного?
— С главного, но по порядку, — предложил Никольский.
— Подружился я тут со сторожем музея, — начал Вешняков. — Он мне про заветные рыбацкие места рассказывает, а я его водочкой слегка угощаю.
— Слегка! — возмутился Лепилов. — Он еще и сегодня лыка не вяжет!
— Это без меня, — отмахнулся Вешняков. — Пусть Мишка не перебивает, Сергей Васильевич, а то собьюсь. Днем я вокруг мотался, а к вечеру, когда музей закрывается, я завалился к дружку в сторожку, из которой вид — лучше не надо. Так вот, вчера, сразу же после закрытия, как только в сторожку явился мой жаждущий дружок, подкатывает к музею «мерс»-шестьсот с вальяжным пассажиром на борту. Высокий, седоватый, элегантный до невозможности. А директор Коломиец уже на крыльце его встречает. Пробыл этот господин в музее часа два, а потом отбыл.
— Ну, и почему это главное? — удивился Лепилов.
— Ты дослушай, дослушай. По-моему, Сергей Васильевич, я этого господина узнал, но стопроцентную гарантию дать не могу, — Вешняков вытянул из нагрудного кармана штормовки клочок бумаги. — Вот номер «мерса».
Никольский взял бумажку, глянул и тут же в ярости разорвал.
— Я правильно догадался? — спросил Вешняков. — Тарасов?
Вместо ответа на этот вопрос Никольский распорядился:
— Вы все в «Паккард», а я на «БМВ» с Анатолием Яковлевичем, — он положил руку на плечо Вешнякову. — Ты хорошо поработал, да и помотался достаточно. Отдыхай. И Шевелев пусть отдыхает. Миша, ты с Андреем — ко мне.
Анатолий Яковлевич блаженствовал за рулем «БМВ».
— Если уж разобью свою тачку, так разобью сам. — Как ни странно, он был очень доволен, говоря это.
— А то давайте я поведу, — предложил Никольский. — Вы, наверное, устали.
— Намекаете, что я старый. А я не старый, — бодро заявил ювелир.
— Вы молодой и работоспособный, — польстил Никольский. Помолчал и вдруг выпалил: — У этого Барсукова — четыре дня!
— Да, если стразы через три дня получит, — кивнул Анатолий Яковлевич.
— Пусть получит, — разрешил Никольский.
— А я через два дня их должен получить? — быстро спросил Анатолий Яковлевич. — То-то вы весь день вокруг да около ходите.
— И ходил бы дальше, если б не одно обстоятельство. На горизонте появился… — Он неожиданно перебил сам себя: — Нет, не на горизонте появился! Из вонючей норы выскочил гаденыш, способный на все! Он сам прокручивает это мерзкое дело.
В квартире Никольского хозяин сидел в кресле, а начальник отделения подполковник Котов валялся на диване-кровати, который уже был превращен просто в диван.
— Ты как Валерий Брюсов, — сказал начальнику подчиненный, — который в одной из своих статей написал: «Боюсь, что из Маяковского ничего не получится». После этого Маяковский любил изображать сценку: среди ночи в холодном поту просыпается Брюсов с душераздирающим криком: «Боюсь! Боюсь!» Все домочадцы сбегаются: «Что случилось, Валерий? Чего так испугался?» А он в ответ: «Боюсь, из Маяковского ничего не получится!» Так вот, из Маяковского получилось, и из Никольского кое-что получится.
— От скромности ты не умрешь, — хмыкнул Котов.
— Не умру, — согласился Никольский.
Котов вскочил с дивана, прошел к окну.
— Мы нарушаем все, что можно и нельзя. Дело не наше, территория не наша, а главное — компетенция не наша! — Он волновался, и было отчего.
— Можешь еще одно обстоятельство добавить: своего агента я в свидетели не отдам, — подлил масла в огонь Никольский.
— Вот видишь! Тогда у нас совсем ничего! — воскликнул Котов.
— За исключением Тарасова, — возразил Никольский.
— Достал он тебя… — покачал головой Слава.
— А тебя не достал?! — тотчас вскинулся Сергей.
Не ответил Котов на глупый вопрос. Заговорил о другом:
— Ты знаешь, сколько я задниц вылизал, чтобы все твои спектакли оформить? Знаешь, сколько я на чистом глазу начальству лапши на уши навесил?
— Спасибо, — серьезно произнес Никольский.
— А если неудача? — резко бросил Котов.
— А если землетрясение? — Никольский встал, нахально пропел речитативом: — Эх, начальничек, ключик-чайничек, отпусти на волю.
— Ты уже начал, мерзавец, — догадался Котов.
— Ребята уже на месте, — подтвердил Никольский.
— А я тебе разрешил?! — снова крикнул Котов.
— Разрешил. По глазам вижу — разрешил! — хохотнул Никольский.
Подполковник помолчал, отвернувшись к окну, затем опять взглянул на майора.
— Когда?.. — Котов не окончил вопроса: Никольский все понял.
— Мы сегодня в ночь, — ответил он, — а они, по всем расчетам, завтра днем. Зал-то закрыт на ремонт.
Сторож-кассир жарил рыбу и философствовал, не оборачиваясь к Вешнякову:
— Ты, Петя, все кричишь: демократия, капитализм, частное предпринимательство! Ладно, кричи. А я что вижу? Был богатый коммунист, а теперь он богатый капиталист. Возьми, к примеру, нашего Ваньку — директора. Был секретарем райкома комсомола, зарплата по ведомости двести рублей, а жил, как заведующий столовой. Стал директором музея, всего на триста рублей больше меня получает, а живет, как новый русский. Вот такой, выходит, капиталист-коммунист.
— А если он просто жулик? — спросил Вешняков.
— Все жулики, — многомудро заметил сторож-кассир. — Только один может украсть, а другой не может.
— Долго твою рыбу ждать? — прервал его излияния Вешняков. — Уже налито.
— Рыба не моя, а твоя. — Сторож оторвался от плиты и подошел к столу. — Первая и под зеленый лучок пройдет…
…Андрей бесшумно подошел к темному окну. Тень, следовавшая за ним, еле слышным шепотом спросила голосом Лепилова:
— Посветить?
— Не надо. Я в тот раз основную работу сделал на всякий случай, — тоже шепотом отозвался Андрей. Он ласково погладил оконную раму малопонятной штучкой. Штучка коротко промычала. — Действуй. Форточка на крючке, а вся рама на верхней задвижке.
Лепилов поставил коротенькую лестницу и добрался до форточки. Оттуда он прошептал:
— Порядок, — и, осторожно открыв окно, мягко прыгнул в неизвестность. Андрей последовал за ним. Затем высунулся наружу, забрал лестницу. Посоветовал:
— Смотри, на умывальник не наткнись.
— А где мы? — спросил Миша.
— В сортире, — просветил его Андрей. — Дай фонарик, я первым пойду.
И они пошли. Миновали коридор, первый зал, лестничную клетку. Спустились в полуподвал. Дорогу освещал кинжальный луч потайного фонаря. Вот и электрораспределительный щит.
…Никольский с Шевелевым лежали на травке под прикрытием кустов городского сквера как раз напротив музея. Видно было, конечно, хреновато: один фонарь на целый сквер да жалкая лампочка под крышей музейного крыльца…
— Молчат, — сказал Шевелев.
— Значит, решили действовать вдвоем, — предположил Никольский.
— Меня чего-то колотит, Сергей Васильевич, — виновато сказал Шевелев.
— И меня, — признался Никольский.
…Андрей священнодействовал у щита, оскалясь и беззвучно матерясь.
— Чем недоволен? — поинтересовался Лепилов.
— Портачи, какие же портачи, ни одного правильного соединения… — Он не успел завершить фразу, потому что на щите что-то пискнуло. — …Твою мать!
…Выпив по второй, Вешняков и кассир с удовольствием закусывали жареным судачком. Любил сторож выпить и поговорить:
— Тебе, Петя, по уму министром быть, а ты кто? Программист, говоришь, и гордишься. Чем гордиться-то? Вроде машинистки по клавишам стучишь. Нет, раньше лучше было!
— Когда — раньше? — спросил, разливая по третьей, Вешняков. — При царе Горохе?
Ответ он получил быстро: к музею подъехал милицейский мотоцикл с коляской. Подъехал, остановился у крыльца. Из коляски выскочил некто в серебряных погонах. И позвал зычно:
— Егорыч! Александр Егорыч!
…В сторожке сторож-философ схватил бутылку и два стакана со стола, сунул их в руки Вешнякову и прошипел:
— Затаись! В кладовке!
Вешняков нырнул в кладовку, а сторож — на боевой пост. Опоздал: у двери черного хода стоял и ждал его лейтенант, который строго потребовал ответа:
— Почему не на посту?
— Да на минутку отошел, у меня там рыбка жарится, — начал ныть-оправдываться сторож, сам от себя такого не ожидавший. — Рыбки хочешь, Леонид?
— Рыбки! Рыбки! — зло передразнил лейтенант. — Не рыбки, а под рыбку! Опять поддатый?!
— Бога побойся! — замахал руками Егорыч. — Я ж на посту.
— Ничего не видел, не слышал? — строго спросил милиционер.
— Ничего, — покачал головой сторож.
— У нас на пульте ваша лампочка мигнула, мигнула и погасла, — пояснил лейтенант.
— В первый раз, что ли? — отмахнулся Егорыч. — Опять, наверно, от ветра.
— Нету никакого ветра, — проворчал лейтенант.
— Тогда просто так, — уверенно заявил сторож. — Ваш Кузяков — халтурщик и портач. А корчит из себя!
— Все равно, пойдем проверим, — не попросил — приказал милиционер. — По инструкции положено.
…Из скверика, из-под кустов Никольский с Шевелевым с тихим ужасом наблюдали, как в музее поочередно вспыхивал свет в окнах.
— Прокол, Сергей Васильевич? — произнес Шевелев.
— Типун тебе на язык, — цыкнул на него Никольский.
Особнячок светился, как при купце Кукушкине.
— Но тихо. Тихо, Сергей Васильевич, — с надеждой констатировал Шевелев.
… — Все посмотрели, все окна проверили. Пошли что ли, Леонид? — бодро предложил Егорыч. Очень хотелось ему назад, в сторожку, к рыбке.
— А сортир? — вспомнил лейтенант Леонид.
Зажгли свет. Сортир был как сортир: четыре кабины, желоб для сбора и стока мочи. Лейтенант прошел к окну, проверил задвижки, подергал форточку.
— Вроде все в порядке, — он расстегнул ширинку и повернулся к желобу. Сторож за компанию пристроился рядом. Журчали. — А всю сигнализацию в музее надо менять, Егорыч, к чертовой бабушке.
— Не систему надо менять, а Кузякова. К чертовой бабушке, — возразил сторож. Лейтенант отвечать не стал. Иссякли. — Пошли, Леонид?
…В уборной, еле освещенной неярким светом из окна, стояла гробовая тишина. Наконец ее прострочил пулеметный стук мотоциклетного мотора.
— Миш, ты со страху не обделался? — раздался глухой — из-за двери второй кабинки — голос Андрея.
— Я же на толчке сижу, так что не страшно, — ответил из четвертой кабинки Лепилов.
— В самый последний момент и окно успели закрыть, и лестницу убрать. Мы молодцы, Миша! — констатировал Андрей.
— А если бы лейтенант с…ть захотел? — Лепилов уже стоял у окна. — Подбирай штаны и за работу. На этот раз у тебя ничего не пискнет?
— Да иди ты! — Андрей три раза суеверно сплюнул через левое плечо.
…Сторож перевернул на сковороде куски судака, включил газ и позвал:
— Петя, выходи. Опасность воздушного нападения миновала, отбой.
С двумя стаканами и бутылкой в руках, морщась от яркого света, вышел из кладовки Вешняков.
— Я думал, у тебя спокойно выпить можно… Что там?
— Да ничего. Опять ни с того ни с сего сигнализация сработала. Давай разливай, — предложил Егорыч.
— Всю охоту отбили, паразиты, — посетовал Вешняков. — Ну, посошок, и я в гостиницу. Хоть пару часиков прихвачу перед утренней зорькой.
…За поворотом, метрах в трехстах от последних домов города, притулившись на обочине, стояли старый «жигуленок» и «Ока». Полуприсев на радиатор «жигуленка», Никольский и Шевелев томились в ожидании коллег.
Не по дороге пришли Лепилов и Андрей — вынырнули из придорожного перелеска.
— С уловом! — весело объявил Лепилов. В этих местах все становились рыбаками.
— Спасибо, Миша, спасибо, Андрюша. — Никольский лихорадочно потрепал левой рукой Лепилова, правой — Андрея по затылкам, проследил, как Миша ставил на заднее сиденье «жигуленка» рюкзак, и спросил: — Что там произошло?
— И представить такое невозможно! — бешено затараторил Андрей. — Я ж самого высокого профессионала прочитаю и просчитаю. А тут баран, хорошо бы просто баран, а то безрукий. Все на соплях, все без изоляции, соединения накрест. Как они еще не сгорели — удивляюсь. Я и не понял поначалу, отчего звякнуло!
— Чего это у вас там было? — спросил возникший из того же перелеска Вешняков.
— Учебная тревога, — ответил Лепилов.
— Ну, тогда ладно, — успокоился Вешняков и добавил: — А я под легкой балдой.
— В машине отоспишься, — решил Никольский. — Лепилов, Андрей — в Москву, а мы с Вешняковым в гостиницу, в Торжок. Миша, сдашь Котову из рук в руки. Он в отделении всю ночь. Потом все трое могут отдыхать.
— Я вернусь, — твердо сказал Лепилов.
— И я, — присоединился к нему Шевелев. — Я за дорогу высплюсь.
— Да черт с вами, езжайте, приезжайте! — разозлился Никольский и тут же спохватился: — Но туда как можно осторожнее, Миша. Чтобы при аварии хоть один живой остался.
«Жигуленок» взревел форсированным мотором и умчался в столицу. А «Ока» спокойно покатила в Торжок.
«Мерседес-600» быстро считал километры Ленинградского шоссе. Юрисконсульт Алексей Тарасов, сидя за рулем, сосредоточенно следил за дорогой, а американский миллионер Грегори Сильверстайн, закрыв глаза и откинувшись на подголовник, благоговейно слушал, как заливались соловьями Фредди Меркьюри с Монсеррат Кабалье. Занудливый и слащавый дуэт, слава Богу, замолк на самой высокой ноте.
— Божественно, — оценил их пение американский миллионер и открыл глаза. — Где мы?
— Тверь объезжаем, — сообщил Тарасов. — Скоро Торжок. Как ты все-таки Гигса отцепил, Гриша?
— Напугал. Тобой напугал. — Он ухмыльнулся. — Намекнул, что ты оттуда.
— А ты меня не боишься? — спросил Алексей серьезно.
— Конечно, боюсь, — тоже серьезно отозвался Гришка. — Ты же беспредельщик, Леша. Но и с беспредельщиком можно иметь дело, если все обставить, как надо.
— Не бумажку, — принялся обстоятельно объяснять Сильверстайн. — В сейфе у посольского юриста лежит серьезный и обоснованный документ, который тебя утопит при любых обстоятельствах. Ко всему прочему, я американский подданный, и, следовательно, копать будут до конца и без снисхождения.
— Был тут у нас один такой американец… — скривился Тарасов презрительно.
— Знаю! — азартно воскликнул Гришка. — Но он просто американец, легкомысленный и легковерный, а я американец из «совка», который здесь страхуется всегда и от всех. В том документе упомянута и наша сегодняшняя поездка, в которую я взял — и это тоже отмечено — пятьсот тысяч долларов.
Сильверстайн распалился, говорил быстро, сбивчиво, волнуясь. Ясно было: Григорий и впрямь до смерти боится друга Лешку.
— Ты сделал так, как я просил? — сурово поинтересовался Тарасов, помолчав.
— Да, — успокоился Гришка. — Два абсолютно одинаковых по размеру пакета, твой даже поменьше будет. Ему сотня стодолларовыми, тебе — четыреста тысячными. Все правильно?
— Вовсе не мне. Зачем она мне? — пожал плечами Сильверстайн. — Да и тебе она не нужна.
— Сова — некий символ мудрости, а мудрости нам иногда не хватает. Зато хитрости у тебя с избытком, мистер Сильверстайн, — завершил деловой диалог Алексей, решив лучше полюбоваться пейзажем.
— Ни на что не похожа эта наша величественная и неряшливая бескрайность, — философски заметил Гришка, заметив интерес подельника к окружающей природе. — В ней — тоскливый вечный зов к бездействию и очищению.
— Ишь ты! — удивился Тарасов. — А раньше-то все больше по фене ботал!
Ровно в полдень «Мерседес» остановился у музея города Осташкова. У дверей музея, на которых висела табличка «Санитарный день», пассажиров «Мерседеса» ждали директор, экскурсовод и плотник. Русские сдержанно поздоровались. Американец же бурно выразил восторг от долгожданной встречи и всяческую благожелательность. Вошли в музей.
…А Вешняков вошел в сторожку, где сторож вяло жевал вчерашнюю рыбу.
— Ты что ж это не у кассы? — спросил Вешняков.
— Директор санитарный день объявил, — пояснил тот.
— Значит, это санитары на «Мерседесе» приехали?
— Шуткуешь все… — буркнул Егорыч.
— Ага, — согласился Вешняков и достал из наплечной кобуры пистолет. — А теперь перестал. Быстро, Егорыч, открывай черный ход. Ребята уже все в музее, а начальнику моему в окно лезть нельзя, у него нога больная. Живо, живо, Егорыч!
— Бандиты, — шагая к двери, неизвестно кому пожаловался Егорыч.
— Бандиты вы, а мы милиционеры, — разочаровал его Вешняков.
…Сторож, с любопытством поглядывая на Никольского, открыл дверь.
…Тарасов, мистер Сильверстайн, Коломиец и экскурсовод любовались совой.
Плотник стоял у выхода из двухсветного зала, держа руку за пазухой.
— Хорошего понемножку, — опомнился Тарасов. — Мистер Сильверстайн, надеюсь, вы не изменили своего решения?
— О, нет, нет! — отверг всякие сомнения американец.
— Ваня, — негромко произнес Тарасов.
Тот также негромко обратился к экскурсоводу:
— Валя!
Краснопиджачник приблизился к постаменту, отделил от него облицовочную планку. Щелкнул выключателем и снял стеклянный колпак. Подошел Коломиец, осторожно поднял сову двумя руками и застыл, как капитан футбольной команды с кубком.
— И после этого здесь совсем не будет ничего? — с ужасным акцентом поинтересовался американец.
Коломиец улыбнулся, а краснопиджачник, как фокусник, неизвестно откуда извлек вторую сову и водрузил ее на постамент. Американец перевел взгляд с первой совы на вторую.
— Очень похожа, но… — Он лихо щелкнул пальцами. — Но не то! Да!
— Итак, — напомнил о сути дела Тарасов.
— Не итак, а так, — поправил его Сильверстайн и, положив кейс на колено, щелкнул замками. Внутри лежали два плотных, но небольших пакета. — Вам, господин Коломиец, — он протянул пакет директору музея. — Вам, господин Тарасов. Пакеты с трудом, но влезли в боковые карманы пиджаков. — Ваш ход, господа.
— Приз — достойному господину Сильверстайну, — ляпнул Коломиец и протянул сову американцу. Тот взял ее и, растерянно улыбнувшись, попросил:
— Пэкинг. Паковать.
— Сей момент! — услужливо пообещал краснопиджачник.
И тотчас распахнулись двери: плотник, получив увесистый удар по темечку, мягко сполз на пол. Первыми в зал ворвались Лепилов и человек с видеокамерой.
— Руки за головы! — ужасным голосом прокричал Лепилов. — И на пол! Лицом вниз!
Вся команда — Вешняков, Шевелев, Климов — с пистолетами в руках образовала вместе с Лепиловым устрашающее каре. Никольский стоял в дверях, а оператор снимал беспрерывно. Трое аккуратно легли на пол, а американец слегка подзадержался, осторожно ставя сову на пол. Поэтому его и успел узнать Никольский.
— Слышу — Сильверстайн, а вижу — Зильберштейн, — злорадно усмехнулся он. — Никак не уймешься, Гриша.
— Вы имеете дело с подданным Соединенных Штатов Америки, — не поднимая головы, с полу сообщил Сильверстайн-Зильберштейн. — Вас ждут большие, очень большие неприятности, господин Никольский.
— Не будь столь альтруистичным, Гриша, — посоветовал Сергей. — Заботься о себе, а я уж как-нибудь обойдусь без твоего участия.
Вдруг взвился Тарасов. Он вскочил на ноги, заорал визгливо:
— Негодяи! Бандиты, прикрывшиеся милицейскими удостоверениями! Ты пойдешь под суд со всеми своими подручными, Никольский!
Часть тирады он произносил уже в умелых руках Климова, который, кинувшись к оратору, схватил его за грудки, кинул на пол, навалился на него и прорычал:
— Наручники захотел? Будут тебе наручники, сука!
— И ты, мерзавец, ответишь за это! — завывающе пообещал Тарасов. Наручники щелкнули.
— Миша, понятых, акт о хищении и подмене, акт об изъятии, личный обыск каждого и, естественно, предварительный протокол, — приказал Никольский. — Управишься? Нога что-то заныла.
— Идите в машину, Сергей Васильевич. Без вас обойдемся, — не очень деликатно пожалел начальника Лепилов.
В сопровождении местного милиционера в двухсветный зал вошли пенсионер и пенсионерка. Пенсионер с испугу поздоровался со спиной Коломийца.
— Здравствуйте, Иван Степанович.
Никольский вышел на крыльцо, посмотрел на высокое солнышко и побрел в сквер. На этот раз устроился не на траве, а на скамейке, не теневую выбрал сторону, а солнечную и все равно задремал. Нешумный был город Осташков.
— Кончили-то кончили… — вяло, явно чего-то недоговаривая, сообщил Лепилов.
— Огорчай, — понял эту недосказанность Никольский.
— У Коломийца сто тысяч, а Тарасов пустой. Может, Зильберштейн с ним заранее расплатился? — предположил Михаил.
Никольский тихо простонал, помотал головой и признался:
— Непруха сегодня у нас.
— И еще. Семь бед, один ответ, — добавил Лепилов. — У Тарасова мандат кандидата в депутаты. Следовательно, мы и обыскивали его незаконно.
— Наручники-то хоть сняли? — спросил Сергей без выражения.
— Да сняли, сняли… — пробурчал Лепилов. — Что делать? Выводить?
— Выводи, — кивнул Никольский.
— А Тарасова отпустить? — приставал Лепилов.
— Отпускай… — вздохнул Сергей.
Вскоре задержанных вывели. В «воронок» затолкали плотника, экскурсовода и директора. Насчет американца Вешняков засомневался и обратился за помощью к начальству:
— Бояться тебе надо, Гриша, — парировал Сергей. — Нынешнее дело — это не ломка чеков у «Березки».
— Переживем, — беззаботно отбрехнулся со ступеньки «воронка» американский миллионер и крикнул Тарасову, стоявшему в позе стороннего наблюдателя: — Помни обо мне, Леха, а то я про тебя вспомню.
Отбыл «воронок», умчались машины сопровождения и наконец отправился в путь «жигуль» Лепилова с двумя совами. На площадке перед музеем остались «Мерседес» и «Ока» (ее подогнали заботливые ребята), а также Тарасов и Никольский.
— Считай, что ты без погон, Никольский, — злобно прошипел Алексей. — Ты грубо нарушил закон, совершив насилие над кандидатом в депутаты, лицом по конституции неприкосновенным.
— Лицо неприкосновенное, — повторил за Тарасовым Никольский и приблизился к старинному врагу. — Но только лицо. А печень? — Левым крюком он ударил Тарасова в печень. — А солнечное сплетение? — Он врезал деляге под дых. — А почки? — Сергей добавил Лешке ребром ладони чуть выше поясницы. Тарасов, захлебываясь дыханием, осел в пыль.
…У Торжка «Оку» обогнал «Мерседес». Водители не смотрели друг на друга.
«Оке» было некуда втиснуться: у входа в отделение плотной цепью выстроилась прибывшая из Осташкова кавалькада. Никольский загнал свою машину в переулок и, хромая, направился на службу.
— Давно прибыли, Вася? — спросил он у Паршикова.
— Только-только. Ну, минут пять… — ответил майор.
Никольский медленно проковылял на второй этаж. Открыл дверь кабинета начальника, который, увидев его, объявил:
— А вот и Никольский. Пора приступать к главному. Лепилов!
Лепилов, поочередно вынув из рюкзака обмотанных тряпьем сов, осторожно, как младенцев, распеленал их и поставил на стол для обозрения. Обозревать было кому, потому что народу в кабинет набилось порядочно: преступники, оперативники, мелкие начальники. И ювелир Анатолий Яковлевич, скромно устроившийся в углу.
— Анатолий Яковлевич, будьте добры, подойдите, пожалуйста, поближе, — использовав почти весь свой запас вежливых слов, пригласил Котов ювелира к столу. — Расскажите нам, что это за фигуры.
Анатолий Яковлевич ласково погладил одну из сов по перышкам и сказал:
— Эти фигуры — две копии с редчайшей, я бы сказал, уникальнейшей работы Фаберже начала двадцатого века, аналогов которой я не могу припомнить. Одна из копий — рыночная поделка неталантливого ремесленника. А вторая, моей работы, вполне достойна оригинала, особенно если принять во внимание сроки исполнения.
— А где же настоящая?! — заорал американец Гриша.
— Здесь, — Котов щелкнул ключом в замке сейфа, открыл дверцу, затем достал из-за нее и поставил на стол третью сову. Три совы смотрели на присутствоваших: одна — тупо, вторая — строго, осуждающе, третья — загадочно, устрашающе. Даже Котов, увидев всех трех сразу, разобрался, какая из них настоящая:
— Ну и птичка! Ну и глаза!
Все молчали, рассматривая изделия. Тишину прервал горестный вопрос американского миллионера:
— И кто же меня так лихо кинул?
Котов обернулся, расплылся в улыбке:
— Мы, Гриша! Ты лохов у «Березки» кидал, ну а теперь твоя очередь, лох американский!
— Слава, вы без меня разберетесь? Тут одно дельце. Маленькое, но весьма срочное.
— Ты у нас герой дня, Серега. Можешь делать все, что хочешь.
От дверей Никольский приказал:
— Климов, зайди ко мне.
Дотащившись до своего кабинета, Сергей открыл дверь, вошел. Климов следовал за ним. Никольский устроился за столом и жестом указав на стул, предложил:
— Садись.
Климов сел.
Никольский, пошарив в ящике, протянул ему лист бумаги и шариковую ручку.
— Пиши, — велел майор.
— А что писать? — удивился Климов.
— Рапорт с просьбой об увольнении, — бесцветно произнес Сергей.
— Это с чего же?! — возмутился Климов.
— Ты, я помню, в квартире Авилы магазин от «Борза» нашел, — сказал Никольский как бы с сомнением.
Климов подтвердил:
— Ну, нашел.
— А сегодня помог Тарасову его долю потерять, — опять же бесцветно сообщил собеседнику Сергей.
Климов поначалу опешил, но вмиг собрался.
— Не докажете! — выкрикнул он.
— Может, и не докажу, — согласился Никольский устало. — Даже наверняка не докажу. Но это неважно. Пиши.
— Не буду! — окрысился Климов.
Никольский грудью лег на край стола и сказал негромко и значительно:
— Не уйдешь — я тебя сгною. По помойкам у меня будешь лазить, всеми ночами в наружке болтаться, шлюх в трубе гонять, а при удобном случае я тебя под пулю подставлю. Завтра утром рапорт должен быть на столе у Котова. Понял?
— Понял… — сник предатель.
— Тогда пошел вон, гаденыш! — сказал Сергей с ненавистью, впервые за весь разговор позволив себе проявить эмоции.
Климов ушел. Никольский бесцельно повыдвигал ящики письменного стола, закрыл их, стряхнул ладонью нечто невидимое со столешницы. Делать было нечего или, точнее, ничего не хотелось делать. Он спустился в дежурную часть.
— Ну, что там генерал? — спросил его Паршиков.
— Какой генерал? — вяло удивился Сергей.
— Да Колесников только что примчался, — сообщил майор. — Ты его разве не видел?
— Не-а, — протянул Никольский равнодушно.
— И не особо хочешь увидеть, — понял Паршиков. — Устал?
— Да, муторно как-то, — пожаловался Сергей. — Я домой пойду…
…Он шел через двор. Было еще светло. Сергей поздоровался со старушками в маленьком садике — те радостно покивали, узнав его, — улыбнулся и подмигнул молодке с детской коляской, ласково похлопал по плечу старичка, слабо крикнувшего ему «Привет!»… Это была его жизнь, его город, его любимый город. Никольский шел домой…