"Цена любви" - читать интересную книгу автора (Ранн Шейла)

ГЛАВА 12

Мерседес в купе искала в чемоданах свои магнитофонные кассеты, а я задержалась в коридоре.

— Ven chica, — обратилась она, — что-то интересное?

И вышла в коридор посмотреть.

— Есть тут одна женщина… .

Я кивнула на соседнее купе, предлагая Мерседес заглянуть туда.

— Ты ее знаешь?

Ничуть не удивительно, поскольку Мерседес, похоже, знала всех интересных людей.

— Да, конечно, — подтвердила она, бросив взгляд на крупную, величественную женщину, которая смотрела в окно. — Мадам Мария Орасио, знаменитая оперная певица. Сейчас, правда, уже не поет. Вероятно, едет к своему мужу, который иногда дирижирует симфоническим оркестром в Барселоне. Наш Тосканини.

Мерседес шептала с большим уважением; она не хотела, чтобы наши взгляды и разговор показались бесцеремонными.

— Тебе не помешало бы увидеть мадам Марию на сцене. Мощнейшее контральто.

— Хорошо бы познакомиться с ней, — настойчиво произнесла я. — Пожалуйста, представь меня.

В облике мадам Орасио, облокотившейся на оконную раму, было что-то неуловимое. Именно так моя преподавательница балета мадам Вероша сидела в кресле у стены студии. Со спины мадам Орасио, несомненно, походила на мадам Вероша, но певица обернулась, и я увидела совсем другие черты. Однако линии тела и ткань серовато-черного платья в точности повторяли стиль моей преподавательницы, носившей длинные юбки. Сходство поражало.

Во время знакомства мадам Орасио говорила на безупречном английском, но иногда в ее словах проскальзывала интонация моей наставницы. Согласно правилам хорошего тона, я остановилась неподалеку и как зачарованная слушала ее, узнавая насмешливые нотки. Меня тянуло к ней, хотелось бесконечно ей внимать. Я пригласила мадам Орасио в наше купе на превосходный коньяк. Похоже, она с удовольствием приняла предложение и пообещала присоединиться. Видимо, эта женщина говорит то, что думает.

Спустя минуту после отхода поезда Мария Орасио пришла к нам. Несмотря на величественную осанку и мировую известность, она держалась на удивление современно, просто и естественно. Мы всего лишь три женщины, на несколько часов оказавшиеся в закрытом купе поезда из Памплоны. Беседа так увлекла нас, что пришлось открыть вторую бутылку коньяка. Начались разговоры о самом сокровенном, какие возможны только между женщинами, в отличие от большинства мужчин. Речь зашла о нашей сексуальности, реализуемой в мире, где ее всегда определяют мужчины.

— Девочки, — поучала нас мадам Орасио как артистка и женщина постарше, — природа женской сексуальности, раскрывающейся, по убеждению мужчин, только во время интимной близости, на самом деле гораздо глубже. Истинная женская сексуальность внутри нас и раскрывается при беременности, родах, кормлении, выражении своих чувств во время творчества.

— Si, мадам, si, — разволновалась Мерседес, — теперь все окончательно прояснилось, хотя я всегда подозревала это. Во время танца надо мной довлеют чисто сексуальные переживания. Радость слияния с обожаемым мною искусством, порождающая мгновения творчества, — для меня дороже всего на свете! Мой танец, восхитительное дитя этого союза, всегда со мной. Si! Мой танец, ваше пение, для Элизабет — создание фильмов… Да, мы нашли своих спутников жизни. Все остальное — вторично.

Я слушала Мерседес и иногда согласно кивала, но почти не вслушивалась в слова. Меня занимала реакция знаменитой оперной певицы. Даже не сама реакция, а то, как мадам Орасио сплетала руки, держала грудь, вздыхала, дышала, наклоняла голову, шевелила губами. Она безумно напоминала моего балетного педагога мадам Вероша — единственную женщину, дарившую десятилетней Бетти ту любовь, что нужна была ей для танца после смерти матери. Беседуя, я постоянно видела перед собой худенького ребенка, которого втолкнули в студию «Карнеги-холл» с дощатым полом и балетным станком. Каждый день Бетти заставляла свое хрупкое тельце прыгать быстрее и выше, чем это делали другие ученицы мадам Вероша. Она добилась того, что мадам Вероша обняла ее. Я изучала лицо мадам Орасио, желая, чтобы она признала нашу глубинную связь. Но ничего не находила. Конечно, я ошиблась.

За второй бутылкой коньяка разговор зашел о том, что власть мужчины действует на женщину возбуждающе. Элизабет засмеялась, ибо всегда становилась жертвой этого синдрома.

— Особенно если мужчина красив, — добавила я. — Но глядя на мужчин, женщины начинают понимать власть собственной сексуальности, собственного успеха.

Мерседес подняла бокал, соглашаясь со мной.

Но мадам Орасио даже не пригубила. Пауза затянулась.

— Теперь, когда я слишком стара, чтобы петь, боюсь, я потеряла свою власть. К сожалению, мой успех остался в прошлом.

Невозможно представить, чтобы она, долгие годы наслаждавшаяся мировой славой, смирилась с таким положением. Она наклонилась ко мне, и я заметила на ее лице глубокую печаль.

Я отпрянула. Лицо не менялось. Глаза мадам Орасио были подернуты пеленой; печальное выражение исчезло. Отвернувшись от меня, она обратилась к Мерседес:

— А мой муж продолжает дирижировать, сохраняет свою власть, что делает его в моих глазах еще сексуальнее, даже в моем возрасте. Я следую за ним из города в город. И позволяю ему оплачивать счета, хотя у меня гораздо больше денег. Раньше в основном платила я, но теперь, когда платит он, я чувствую себя молодой. Только старая женщина платит сама за себя. Хочется оставаться молодой.

Экзотическое лицо Марии Орасио могло принадлежать только ей, но я уже видела его раньше. Именно так выглядела мадам Вероша в те моменты, когда Бетти лгала ей по поводу ссадин на своем теле. Я испытывала потребность произнести слова, которые тогда не смела выговорить. Но делала это молча. Позволила себе обратиться к душе этой знаменитой женщины. Я нуждалась в любви, что дарила мне моя преподавательница… О, мадам Вероша, Бетти понимала, что вы ей не верили. Как же хотелось объяснить происхождение этих ссадин! Бетти боялась, что вы возненавидите и бросите ее. Выслушав очередную ложь, вы прижимали ее к себе, и она проглатывала рвущиеся из горла слова… А что если произнести их сейчас? Не было бы здесь Мерседес…

— Не ждите от мужчины такой же верности и тепла, какие способна дать женщина, — продолжала мадам Орасио. — Считается, что женщина на протяжении всей своей жизни ищет мужчину, похожего на отца. На самом деле ищет мужчину, подобного матери. Мужчина не способен дать вам чистую, безусловную материнскую любовь. Он любит всегда эгоистично.

Мария замолчала и показалась мне другой; волшебство исчезло. Это всего лишь слова мудрой пожилой женщины. Да, я ошиблась.

Мерседес снова наполнила наши бокалы. Мы чокнулись, и она подвела итог.

— Вы правы, мадам Орасио.

Потом повернулась ко мне.

— Но скажи, Элизабет, почему американская женщина, какой бы власти она ни добилась, вечно готова на все ради любви?

— Нет ничего плохого в том, что женщина надеется обрести любовь, Мерседес, — ответила я. — Никто это не оспаривает.

Мерседес насмешливо улыбнулась.

— Да, в общем, ничего плохого, за исключением того, что несчастные эмансипированные американки по-прежнему приносят надежды на хороший брак в жертву любви. Чтобы жениться, мужчина должен преподнести девушке загадочную вещь, называемую любовью, а потом оказывается неспособным сделать ее счастливой.

С этими словами Мерседес, устав от разговора, вышла подышать воздухом.

Я тотчас осмелилась пересесть к мадам Орасио. Мы молча слушали стук колес и глядели на красные холмы и маленькие города в тумане за окном. Наконец мадам Орасио заговорила:

— Музыка всегда была для меня настоящей любовью. Моя мать тоже пела в опере. И с детства всему научила. Я боготворила ее. Я знаю, ты, Элизабет, понимаешь глубину таких отношений.

Вот оно, откровение! Мадам Орасио откуда-то знала, что Мария учила меня, а я преклонялась перед ней. Или я ошибалась, и это сказано по чистой случайности? Как человеку искусства, мне следовало понимать подобное.

Мадам Орасио обняла меня за плечи… В купе слышалось лишь мое дыхание… Я помнила прикосновение этой руки… Это та самая рука преподавательницы, которая обняла Бетти, когда девушка однажды вечером зашла в студию попрощаться с мадам Вероша перед отъездом в Европу.

Мария Орасио без тени смущения прижала меня к своей груди. Я касалась ухом ее горла, ощущала ее шепот.

— Не оглядывайся назад, дочь моя. Я знавала многих людей искусства, которые пережили ужасное начало своего пути. Но справились с болью, красота одержала верх, выжила. Зачем оглядываться назад? Зачем снова переживать такую боль?

Я пыталась взять себя в руки… кружилась голова.

Мадам Орасио качала меня в своих объятиях. Из ее горла снова полились звуки.

— Моя красавица, я вижу застекленное окно. Оно было разбито, но теперь целое. Смотри вперед. Пришло твое время. Все проблемы разрешатся.

Мадам Мария передвинула мою голову на плечо. Через некоторое время звуки в купе обрели обычную громкость.

Наконец женщина посмотрела на меня и похлопала по руке. Послышался прежний голос с глубокими теплыми тонами и нотками иронии.

— Помни, Элизабет, иногда нет необходимости говорить абсолютно все. В Америке люди выложат что-то всему свету, а потом бесконечно обсуждают это в телесериалах.

Вернувшись, Мерседес увидела, что мадам все еще обнимает меня.

— Элизабет, дорогая, что случилось? — встревоженно спросила она.

Я не могла вымолвить ни слова, потому что боялась слов.

— Наверно, скучаешь по дому, — решила Мерседес. — В Барселоне ты познакомишься с танцорами из труппы, мы станем твоей семьей. Подарим тебе любовь, в которой ты нуждаешься. Приходи танцевать с нами, и ты почувствуешь себя превосходно.

Для Мерседес танцы были лекарством от всех болезней. Как ей повезло!

Мадам Орасио выглядела усталой.

— Мне надо вернуться к себе и отдохнуть, — сказала она. — Большое спасибо, девочки, за приятную компанию. Желаю удачи, Элизабет, в поисках средств для фильма.

Я не говорила ей об этом.

Как только именитая гостья удалилась, Мерседес сообразила, что мне тоже не помешает отдохнуть, и снова покинула купе.

Остаток пути я проехала в тишине; перед глазами стояла маленькая десятилетняя девочка. Закрыв глаза, она держится рукой за балетный станок… ее оттаскивают… пальцы ее разжимаются… «Мария, — кричит она, — Мария». Ответа не слышно. Снова: «Мария». Мне всегда удавалось вырваться… но на этот раз не повезло…

… Бетти ждет Марию возле школы… В Нью-Йорке зима, улицы Вест-Сайда кажутся серыми. Сумерки быстро сгущаются… Бетти бежит домой одна; съежившись, сидит на коричневом диване в большой гостиной… Где Мария?.. У окна тарахтит старый радиатор… она боится встать и включить свет… неподвижно сидит на диване, пока свет не включается автоматически…

Снизу доносится звонок… должно быть, Мария. Бетти выбегает из квартиры и спешит по лестнице вниз… Это принесли посылку для Марии, у нее в пятницу день рождения… Какая она глупая. Видимо, Мария отмечает день рождения с друзьями из балетной труппы. Бетти взбегает по лестнице и смотрит на посылку, пытаясь угадать, что там. Шесть часов вечера. Мария не рассердится, если Бетти приоткроет посылку, она никогда не сердится на нее… Бетти срывает оберточную бумагу, красивую блестящую пурпурную бумагу… лишь посмотрит, что там… коробочка, обтянутая бархатом… вероятно, что-то очень красивое… она сразу же закроет. О, блестящий перламутровый театральный бинокль… нет, маленький пистолет с белой перламутровой ручкой… что за пистолет? Наверное, на самом деле это духи в виде пистолета… для коллекции… конечно, духи… папа так умен, возможно, Бетти удастся вдохнуть восхитительный аромат… девочка достает пистолет из бархатной коробочки и подносит к самому носу…

… Внезапно Мария врывается в гостиную и выхватывает у Бетти пистолет с духами.

«Извини… я не хотела», — Бетти просит прощения за то, что распечатала подарок.

Но Мария не слушает… она гладит пистолетом свое лицо, прикладывает холодный металл к щеке, проводит по губам, словно пробуя на вкус… прижимает перламутровую ручку ко лбу… подносит блестящий пистолет к виску, уху… вздыхает. Бетти на мгновение показалось, что Мария стонет. Неужели плачет?.. Не может быть, она ошиблась… Нет! Не может быть, она ошиблась… ошиблась… Бетти берет коробочку и ищет поздравительную открытку от папы, но находит лишь счет на имя Марии. В магазине, вероятно, ошиблись… никто не платит за подарок… Они потеряли открытку, папа вручит ее сам, когда вернется в пятницу с концерта из Кливленда…

… Но он вернулся в четверг… Его лицо было пепельным. «Мы потеряли нашу Марию, — сказал он. — Воспаление легких».