"Огненное прикосновение" - читать интересную книгу автора (Ховард Линда)

Глава 15

– Ты ничего не сможешь сделать, – произнес Рейф медленно и угрожающе. – Это корь. Это то же самое, что оспа: они или умрут, или нет.

– Я могу дать им что-нибудь жаропонижающее. Могу принести им облегчение. – Они спорили уже десять минут. У Энни на руках все еще лежал младенец, который уже успел ей улыбнуться, продемонстрировав два крохотных белых зуба, а сейчас шумно сосал пухлый кулачок.

– А что ты будешь делать, если несколько воинов, выздоровев, решат убить меня и превратить тебя в рабыню? И то в том случае, если их знахарь не приревнует и не решит, что ты тоже должна умереть.

– Рейф, прости, я знаю, что поступаю вопреки твоему опыту, но я не могу уйти, как не могла не прийти сюда. Пожалуйста, пойми! У большинства из них уже появилась сыпь, значит, они начнут поправляться через несколько дней. Всего несколько дней.

Интересно, подумал Рейф, когда это он стал такой размазней во всем, что касалось Энни.

– Ты же понимаешь – я мог бы заставить тебя уехать.

– Понимаю, – призналась она. Он был достаточно силен, чтобы заставить ее сделать что угодно. Она даже понимала его позицию и, учитывая весомость его аргументов, вдвойне ценила сдержанность Рейфа, особенно при его обычной несговорчивости.

– Нам опасно так долго оставаться на одном месте.

– Но стоянка апачей, возможно, самое безопасное для нас место, если мы не в пути. Скольким охотникам за наградой придет в голову искать нас здесь?

Никому – вынужден был признать Рейф. Он обнаружил, что снова уступает.

– Ладно. Четырех дней хватит?

Энни подумала.

– Должно хватить.

– Хватит или нет, четыре дня – крайний срок. Как только некоторые из этих бугаев начнут ходить, мы уедем.

– Хорошо. – Она понимала мудрость такого решения. Только то, что Энни будет помогать апачам, не значило, что те это оценят.

Она насчитала шестьдесят восемь человек. У нее никогда прежде не было столько пациентов одновременно, и она не знала, с чего начать. Первое, что Энни предприняла, – прошла по всем вигвамам и проверила, в каком состоянии каждый из них. У некоторых болезнь протекала в легкой форме, у других – в тяжелой. Старуха, которая, по-видимому, пыталась ухаживать за всем племенем, имела достаточно мужества, чтобы с воплями наброситься на Энни, когда та опустилась на колени возле больных в вигваме, где она пряталась. Рейф быстро схватил старуху за руки и заставил ее сесть на место.

– Перестань, – резко приказал он, надеясь, что его тон заставит ее замолчать, хотя она и не поймет слов. Жаль, что он не знает хотя бы нескольких слов на языке апачей, но маловероятно, чтобы кто-нибудь тут говорил по-английски. Тем не менее старуха отползла обратно в свой угол и свирепо смотрела оттуда на пришельцев.

Энни не питала особых надежд на выздоровление больных корью. Самую большую опасность для всех представляла лихорадка с ее настолько высокой температурой, что начинались конвульсии. Она часто сталкивалась со случаями, когда люди, выжившие после такой лихорадки, повреждались в уме. Вероятна пневмония и другие осложнения. Если бы она позволила себе задуматься, здравый смысл заставил бы ее признать, что надеяться особенно не на что. Но задумываться Энни себе не позволяла. Даже если она спасет только одного, это все же будет своего рода искупление за жизнь Трэйгерна. Энни надеялась, что запасов ивовой коры хватит. Она принесла воды и поставила ее на огонь, все время размышляя над тем, что ей следует предпринять. Чай надо заварить не крепким – он ослабит лихорадку, даже если не победит ее окончательно. Она была уверена, что сами индейцы знают местные растения, помогающие при лихорадке, но как спросить их об этом, не зная языка?

Пока чай настаивался, Энни начала второй обход вигвамов на этот раз в поисках каких-либо трав, применяемых индейцами. Возможно, ей удастся использовать некоторые из них Рейф следовал за ней по пятам, настороженный как волк на охоте.

Младенец снова кричал. Возможно, он был голоден. Энни вошла в вигвам, где он кричал, и взяла его на руки. Очевидно, ребенок все-таки больше был испуган, чем голоден, потому что снова удовлетворенно затих у нее на руках. Она унесла младенца с собой.

В одном из жилищ Энни действительно обнаружила пучки высушенных растений, но большинство из них были ей неизвестны. Жаль, что она так мало знала лечебные свойства местных растений. Тем не менее взяла их: может быть, та старуха подскажет ей, как применять некоторые из трав.

Двое мальчишек выползли из своих вигвамов и смотрели на пришельцев испуганными глазами. У одного из них в руках был лук, размером с него самого, но стрелять он не пытался. Пробегая мимо, Энни улыбнулась им, пытаясь приободрить, но мальчишки отводили глаза.

– Давай подержу ребенка, – пробормотал Рейф, видя, как Энни, держа его на одной руке, другой пытается отмерить мед и корицу для чая из ивовой коры. Она с удивлением посмотрела на него: почему-то мысль о младенце, покоящемся на этих могучих руках, казалась смешной, но Энни охотно

рассталась с обузой.

Младенец снова расплакался. Рейф уложил маленькую пушистую головку в свою большую ладонь и прижал ребенка к груди, но малыша это не успокоило. Энни с тревогой взглянула на него.

– Надеюсь, он не заболевает, – сказала она. – Корь так опасна для грудных младенцев. Может, он просто голоден.

Он плачет, потому что Энни отдала его, подумал Рейф. Несомненно, он был и голоден к тому же, но прикосновение Энни успокаивало его несмотря на голод. Рейф окунул палец в горшочек с медом и сунул его в крохотный ротик. С минуту младенец пронзительно орал, потом сладкий вкус меда привлек его, он вцепился в палец и начал яростно сосать. Рейф поморщился, почувствовав два острых зубика.

– Эй! Проклятие, ты, маленький людоед, отпусти! Мед исчез, а его палец не был вкусной пищей. Младенец снова принялся кричать. Рейф хотел было снова опустить палец в мед, но его остановила Энни.

– Давать младенцам мед нужно осторожно. Иногда они сильно заболевают от него. Может быть, его до сих пор кормит мать – почему бы тебе-не выяснить? Если нет, я там припрятала печенье, оставшееся от завтрака. Намочи его в воде и давай ребенку по маленькому кусочку. И посмотри, не

мокрый ли он.

Взметнув юбками, Энни исчезла. Рейф с тревогой посмотрел на маленького хищника у себя на руках. И как это он превратился в няньку? Как прикажете выяснить, кормит ли мать младенца? Эта женщина почти без сознания, а он все равно не говорит на языке апачей? И что имела в виду Энни – посмотри, не мокрый ли он? А если и мокрый? Он представления не имел, как тогда быть.

Однако накормить ребенка было хорошей идеей. С этим он сможет справиться. Поискав в седельных сумках, Рейф нашел остаток печенья. Детеныш опять пищал и сучил ножками. Рейф всегда думал, что своих младенцев апачи держат спеленатыми на специальной доске, но, возможно, это только когда мать носит их с собой.

Он сделал, как велела Энни: размочил печенье в воде, раздавил его на мелкие водянистые крошки и стал заталкивать пальцем в ротик младенца, старательно избегая двух маленьких зубов. Очевидно, младенец уже изучил такой способ еды, потому что знал, что ему делать. Снова воцарилась блаженная тишина.

Рейф продолжал внимательно наблюдать за Энни, переходящей из одного вигвама в другой с котелком чая из ивовой коры. Двое мальчишек смотрели на него так, будто у него было две головы. Вероятно, воины апачей не нянчатся с мла-денцами. Он мог понять почему.

Младенец определенно был мокрым на ощупь. Обречен-но вздохнув, Рейф начал разворачивать его. В конце концов, нельзя же продолжать наугад называть его «он». Пора уточнить: он это или она.

Это оказалась она. К счастью, она была всего лишь мокрой, не более того. Голенькая девочка у него на руках, казалось, получала удовольствие от свободы и прохлады, энергично перебирала ножками и что-то ворковала. Глядя на нее, Рейф улыбнулся, и круглая мордашка улыбнулась ему в ответ. Девочка была смешная, ее мягкие пушистые волосики торчали во все стороны. Смуглая кожа была гладкой, а раскосые черные глазки скрывались в морщинках всякий раз, когда она улыбалась, то есть всякий раз, когда он смотрел на нее.

Рейф устроил малышку в колыбели из собственных рук и отправился в тот вигвам, где Энни обнаружила ее. Там должна найтись какая-нибудь чистая ткань, чтобы завернуть девочку. Когда он приподнял входной занавес, молодая женщина – мать младенца – попыталась перекатиться на бок, чтобы встать. Ее затуманенные лихорадкой глаза с отчаянием, неотрывно смотрели на младенца. Рейф присел рядом с женщиной на корточки и мягко уложил ее снова на спину.

– Все в порядке, – произнес он самым мирным тоном, на который был способен, надеясь, что звук голоса успокоит больную, даже если она его не поймет. Он похлопал ее по плечу, затем дотронулся до щеки рукой. Ее кожа была обжигающе горячей.

– Мы позаботимся о твоем ребенке. Смотри – она в порядке. Я только что ее покормил.

Женщине было очень плохо. Она закрыла глаза и снова, казалось, впала в забытье. Рядом с ней лежал воин, который тяжело дышал и не шевелился вовсе. У него было точно такое же круглое лицо и торчащие волосы, как у младенца.

Рейф отыскал переносную дощечку и ткань для пеленания, но ему не хотелось пеленать девочку так, чтобы она не могла двигаться. Он изобрел способ спеленать только ее ножки и как раз занимался этим, когда в вигвам вошла Энни со своим котелком чая из ивовой коры.

– Это девочка, – сообщил Рейф. – Не знаю, кормит ее мать еще или нет. Этот младенец ел печенье так, словно знает что делает.

Энни не смогла удержаться от улыбки при виде пухлого ребенка, так спокойно лежащего в изгибе его мускулистой руки. Она всегда любила детей: помощь женщинам при родах была той частью ее врачебной практики, которая нравилась ей больше всего. Когда она взяла на руки индейского ребенка, у нее возникло ощущение... ну, что так и должно быть. Может быть, потому что она перед этим думала о ребенке от Рейфа и впервые в жизни представляла себя в роли матери.

Энни осторожно раскрыла одежду женщины на груди. Рейф повернулся спиной, подбрасывая девочку и разговаривая с ней. Грудь матери выглядела нормальной: не была раздутой от молока, и Энни поняла, что по какой-то причине младенец уже отлучен от груди. Необычно, что такой маленький ребенок уже не сосет грудь, но иногда у матери с самого начала не бывает молока или что-то происходит, от чего молоко пропадает. Энни даже знала несколько случаев, когда младенцы сами бросали грудь, как только у них начинали резаться зубки. Она запахнула одежду на женщине.

– Можешь теперь повернуться. Ребенок уже не сосет грудь – нам придется ее кормить.

Приподняв голову женщины, Энни терпеливо стала вливать ей в рот с ложечки чай, заставляя глотать. С воином было труднее, потому что она не смогла заставить его очнуться. Глядя на него, Энни почувствовала комок в горле: она не надеялась, что он выживет, однако не сдавалась. Она говорила с ним и поглаживала его горло, заставляя проглатывать по глоточку чая. Его тело сотрясал кашель, еще один симптом заболевания. Приложив к его груди ладонь, она почувствовала в его легких хрипы.

Рейф наблюдал за Энни загадочным взглядом. Своим горячим прикосновением она излечивала раны, успокаивала младенцев и даже лошадей, сводила его с ума, когда они занимались любовью, но мог ли ее особый дар противостоять болезни? Он не задумывался об этом раньше и сейчас не мог ответить на этот вопрос. Некоторые из индейцев оправятся от кори, а некоторые – нет; невозможно определить, какие из выживших умерли бы, не будь Энни. И в чем причина исцеления – в ее травах или в ее прикосновениях? Если, конечно, не выживут все. От этой мысли сердце у Рейфа бешено забилось, и он с трудом удержал себя в руках, чтобы паника не отразилась в его взгляде. Боже, если она умеет делать такое, чем ему оправдать то, что он завладел ею один? Нечто настолько необычное не следует скрывать от людей. Это было бы преступлением.

Его губы скривились в усмешке. Вот уж не такому человеку, как он, беспокоиться: преступно это или нет.

Утолив голод, девочка начала зевать. Рейф положил ее на одеяло и постарался сделать все, чтобы помочь Энни.

Кроме старухи, на ногах держались еще две женщины и один мужчина, но их трясла лихорадка и беспокоило вторжение к ним белых людей. Мужчина попытался было схватиться за оружие, однако успокоился, когда Энни тихо заговорила с ним и попыталась дать понять, что не делает ничего плохого, а лишь старается помочь. Энни рассказала об этом Рейфу, и он поклялся отныне не отходить бт нее ни на шаг: если бы воин апачей чувствовал себя немного лучше, он мог бы убить ее. Рейф был зол на самого себя за такую неосторожность.

Снова выползла из вигвама старуха. Она следила, как Рейф поддерживал одного из крупных мужчин, а Энни пыталась заставить его проглотить немного чая из коры. Воин вырывался, но Рейф без труда удерживал его. Старуха заговорила с воином, наверное, успокаивала – он затих и выпил чаю.

Старуха была худой и сгорбленной, лицо ее покрывали морщины, похожие на борозды в земле. Она изучающе смотрела на этих двух белых, внимательно наблюдая за большим человеком, и вспомнила, что даже великий Кочиз признавал, что не все белые люди плохие. По крайней мере, эти двое, кажется, хотели помочь: во всяком случае, женщина хотела помочь, а белый воин со свирепыми светлыми глазами разрешал ей так поступать. Старуха видела и раньше в своей долгой жизни, когда даже самый смелый и сильный воин становился странно беспомощным в присутствии какой-то одной женщины.

Белая женщина заинтересовала ее. У нее были странные светлые волосы, но глаза – черные, как у ее соплеменников. Она умела лечить, наверное, она была знахаркой. Собственный знахарь племени одним из первых пал жертвой пятнистой болезни.

Старуха шаркающими шагами подошла к ним. Она показала на себя пальцем и произнесла:

– Джакали, – что, как поняла Энни, означало ее имя, затем указала на котелок, который держала Энни. Энни протянула его старухе. Та понюхала чай, затем попробовала. Она отдала его обратно Энни и прибавила несколько слов, закивала и жестами дала им понять, что поможет ухаживать за своими соплеменниками.

Энни показала на себя, потом на Рейфа, называя имена. Старуха по очереди повторила каждое имя, твердо и четко выговаривая слоги, а Энни улыбнулась и кивнула, и ритуал представления посчитали законченным.

Она обрадовалась еще одной паре рук. Из всего племени только эта старуха и те двое мальчишек не заболели корью. Всех надо было накормить, и теперь, когда Энни напоила их чаем из ивовой коры, она принялась варить слабый бульон из запасов вяленого мяса, имевшихся у индейцев. Было бы проще сварить его в одном большом котле, но если в стойбище такой и имелся, то она его не обнаружила. Рейф развел огонь, и приготовление бульона Энни поручила Джакали, показав старухе, какой именно крепости он должен быть. Джакали знаками показала, что поняла.

– А что теперь? – спросил Рейф. Энни устало потерла лоб.

– Мне нужно приготовить сироп от кашля из шандры, чтобы облегчить воспаление в легких. Думаю, у некоторых уже развилась пневмония. Кроме того, больных надо обмыть прохладной водой, чтобы немного сбить температуру.

Рейф притянул ее к себе и держал так целую долгую минуту. Хорошо бы заставить ее отдохнуть, но он понимал, что сделать это будет невозможно. Он поцеловал ее в волосы.

– Я их обмою, пока ты приготовишь лекарство от кашля.

Рейф взял на себя огромную работу. По его подсчетам, в стойбище было почти семьдесят индейцев, только трое из которых оставались здоровыми, точнее четверо, если считать ту новорожденную с торчащими волосенками. Он раздевал мускулистых воинов до набедренной повязки. С некоторыми изнихприходилось бороться, чтобы суметь облегчить их мучения от лихорадки с помощью прохладной воды. Зная, что понятия апачеи о правилах скромности не менее строги, хоть и несколько отличаются от понятий белых, он постарался не обнажать женщин, обмывая им ноги и руки.

Легче всего было с детьми, хотя они очень боялись незнакомцев. Некоторые из них начинали плакать, когда Рейф к ним прикасался, хотя он обращался с ними мягко и бережно. В одной из хижин он держал на руках перепуганного четырехлетнего мальчика, обмывая его худенькие ручки и ножки. Несчастный малыш непрерывно плакал. Рейф баюкал его, ласково уговаривая, пока ребенок не уснул. Тогда Рейф решил убрать тело матери ребенка, которая, вскоре после того как Энни напоила ее чаем из ивовой коры, все-таки умерла. Старая Джакали разразилась воплями, увидев Рейфа с грузом, завернутым в одеяло, а двое мальчишек убежали и спрятались.

Но сильнее всего на Рейфа подействовало горе в глазах Энни.

Ему были известны некоторые ритуалы апачеи, связанные со смертью, но он не знал, как справиться с их соблюдением. Апачи не станут жить в том вигваме, где кто-то умер, но Рейф не мог выносить всех больных наружу или переносить их из одного вигвама в другой всякий раз, как кто-то умрет. В конце концов он решил оставить это Джакали, чтобы она сделала, что сможет, в соответствии с их обычаями.

Борьбе с лихорадкой не было конца. Того, кто погружался в сон, Рейф оставлял в покое, но кто-то беспокойно метался, кто-то лежал без сознания – их нужно было постоянно обмывать. Те трое, которые сначала пытались помочь Джакали, очевидно, находились на начальной стадии заболевания: к ночи они свалились так же, как и остальные.

Энни переходила от одного пациента к другому, раздавала сироп от кашля тем, в чьих легких слышала воспаление. Тем, у кого в легких было чисто, она давала смесь иссопа с медом.

Это продолжалось всю ночь. Она не осмеливалась спать, боясь, что у кого-нибудь начнутся конвульсии от высокой температуры. Заварила еще чаю из ивовой коры и часами заставляла мечущихся, сопротивляющихся или лежащих без памяти больных пить его. Маленькие дети плакали почти постоянно, и их страдания надрывали ей сердце. Тех, у которых чесались пятнышки, она обмывала яблочным уксусом. Новорожденная девочка требовательно вопила всякий раз, когда бывала голодна или нуждалась в чистых пеленках. Молодая мать несколько раз пыталась что-то сделать для своего ребенка, но была еще слишком слаба.

К рассвету умерло еще пять человек.

Энни обошла всех с новой порцией чая, вокруг ее глаз появились темные круги от усталости. В одном из вигвамов она увидела, что воин пытается перекатиться на бок, протягивая руку к женщине, лежащей рядом с ним. С замиранием сердца Энни бросилась к женщине и обнаружила, что та жива и просто спит. Энни чуть не упала от облегчения и широко улыбнулась воину. Его раскосые загадочные глаза внимательно смотрели на нее, затем он со стоном рухнул на спину.

Просунув руку под плечи, Энни приподняла мужчину, чтобы он смог глотнуть чаю, он не сопротивлялся. Когда она снова положила его, он выглядел слегка одурманенным, но пробормотал что-то, обращаясь к ней, на своем гортанном языке. Энни положила прохладную ладонь ему на лоб и жестом показала, что он должен уснуть. С тем же выражением на лице он уснул.

Выходя из вигвама, она споткнулась. Рейф тут же очутился рядом, его твердая рука обняла ее за талию.

– Хватит, – сказал он. – Тебе нужно немного поспать.

Рейф отвел ее к одеялам, разостланным в тени под деревом, и Энни с благодарностью опустилась на них. Ей следовало с ним поспорить, устало подумала она, но чувствовала, что на этот раз он не уступит. Едва ее голова коснулась одеял, она погрузилась в сон.

Двое мальчиков с любопытством подобрались поближе. Рейф прижал палец к губам, призывая к тишине. Они ответили ему серьезным взглядом черных глаз.

Рейф и сам устал, но отдохнуть можно будет попозже, когда проснется Энни. Ему хотелось держать ее в объятиях, пока она спит, чувствовать тепло ее хрупкого тела и впитывать ее волшебную силу. Впрочем и охранять ее, пока она спит, тоже хорошо.

К утру третьего дня Энни уже не знала, как ей удастся выдержать. Она спала урывками, так же как и Рейф. С того времени, как они с Рейфом приехали в лагерь, умерло семнадцать человек, в том'числе восемь детей. Больнее всего для нее была смерть детей.

При малейшей возможности Энни садилась и брала на руки пухленькую девочку, которая сияла жизнелюбием, подобно оазису среди пустыни. Младенец ворковал и попискивал, размахивал ручками в ямочках, улыбаясь всем, кто брал его на руки. Тяжесть маленького, подвижного тельца на руках необычайно успокаивала Энни.

Мать и отец девочки, по-видимому, поправлялись. Молодая женщина слабо улыбалась, слыша повелительные крики дочери. Круглолицый воин много спал, но лихорадка у него проходила и в легких было чисто.

Потом в течение нескольких часов один из двух мальчиков, которые казались здоровыми, начал гореть в лихорадке и биться в конвульсиях. Несмотря на все усилия Энни, ночью он умер, даже пятна на коже не успели высыпать. Только круги на деснах указывали на заболевание, которое сожгло его юное тельце.

– Я ничего не смогла сделать, – рыдала Энни в объятиях Рейфа. – Я стараюсь, но иногда это не имеет никакого значения. Что бы я ни делала, они все-таки умирают.

– Тихо, дорогая, – шептал он. – Ты сделала больше, чем смог бы кто-то другой.

– Но для него этого оказалось недостаточно. Ему еще не было и семи лет!

– Некоторые из умерших еще младше. У них нет сопротивляемости к этой болезни, детка, – тебе это известно. Ты с самого начала знала, что многие из них умрут.

– Я думала, что смогу помочь, – сказала Энни. Тоненький голос ее звучал безутешно.

Рейф взял ее руку и поцеловал.

– Ты и помогла. Всякий раз, как ты прикасаешься к ним, ты помогаешь.

Ей все еще казалось, что она делает недостаточно. Запасы ивовой коры кончились. Чего бы она только не отдала, чтобы достать еще коры или таволги, которая еще лучше снимала жар, но она не росла на юго-западе. Джакали показала ей какую-то кору и объяснила, что она с дерева, которое Рейф назвал осиновидным тополем, но, видимо, женщины племени собирали ее во время походов на север, и у них был только небольшой ее запас. Энни заварила ее так же, как ивовую кору, и получившийся напиток действительно ослаблял лихорадку, но не так эффективно, а может быть, просто заваривала его слишком слабо. Она очень устала, чтобы разобраться в этом.

Джакали ковыляла по стойбищу с бесконечными чашками бульона из вяленого мяса, заставляя больных глотать его, несмотря на боль в горле. Малыш, чей друг умер, стал ходить за Рейфом как тень, часто поглядывая на Энни из-за прикрытия длинных мускулистых ног Рейфа.

На четвертый день, когда некоторые воины явно начали поправляться и разглядывали ее своими непроницаемыми глазами, Энни ждала, что Рейф перебросит ее через седло и тронется в путь.

Вместо этого в конце дня он пришел к ней с девочкой на руках. Она непрерывно плакала, крошечные ручки и ножки дергались, темная кожа от жара выглядела еще смуглее. На животике начали проступать черные пятнышки.