"Тайна царского фаворита" - читать интересную книгу автора (Хорватова Елена Викторовна)

ГЛАВА 3 Анна

Аня замерла от ужаса, прислушиваясь к звукам на чердаке. Это были шаги, вне всякого сомнения, шаги… Кто-то ходил по чердаку, топая и скрипя сапогами.

В доме кроме Анны была только няня. Кухарка и молоденькая девушка из ближней деревни, приглашенная в качестве горничной, считались приходящей прислугой (так выходило дешевле) и ночевать отправлялись домой.

В любом случае, доведись даже слугам по какой-то причине задержаться в Привольном, вряд ли кто-либо из них глубоко за полночь поднялся в кромешной темноте на чердак и бродил бы там, грохоча и топая… Может быть, эти шаги над головой все-таки примерещились? Стыдно быть такой трусихой и бояться каждого звука в собственном доме.

Аня засветила керосиновую лампу, накинула на плечи шаль и пошла из спальни в конец коридора, туда, где узкая деревянная лестница поднималась под крышу, в мансарду, давно уже нежилую и забитую всяким ненужным хламом.

– Эй, кто здесь? – крикнула Аня в сторону чердачной двери, поднявшись на первую ступеньку. – Здесь кто-нибудь есть?

Ей никто не ответил.

Она поднялась по лестнице и отворила тяжелую дубовую дверь, которая никогда не запиралась, ведь никаких сокровищ, кроме забытой рухляди, там не было. На чердаке было тихо, темно, пахло слежавшейся пылью и мышами. Мансарда, даже без всяких незнакомцев, сама по себе казалась зловещей. Переступить порог было страшно.

– Кто здесь? – повторила Аня уже не так громко. – Есть тут кто-нибудь? Отвечайте!

Чердак молчал.

– Это нервы, – сказала себе Аня и, подобрав подол длинной ночной сорочки, стала спускаться по ступенькам вниз. И зачем она бродит ночью по дому, пугая мышей? Скорее дойти до кровати, укрыться потеплее, и сон придет. Бояться ведь нечего!

Но как только Аня оказалась в постели, ей снова почудилось, что наверху грохочут тяжелые шаги, потом где-то хлопнула оконная рама.

– Нервы, нервы, – снова повторила Аня и, прикрыв голову подушкой, чтобы ничего не слышать, прочла про себя «Отче наш».

– Няня, – спросила за завтраком Анна, – ночью по дому кто-то ходил? Мне показалось, что я слышала шаги на чердаке.

– Да что ты, касатка, кому тут ночами шастать, да еще по чердаку? Примерещилось. Хотя в доме этом, прости Господи, всякие чудеса бывают. Исстари так повелось. Такое уж место… Мне и самой иной раз что-то поблазнится…

Аня только-только собралась расспросить, что за чудеса исстари бывают в ее доме, как няня уже перевела разговор на другое, сообщая новости про незнакомых Анне или давно забытых соседей по имению. Как оказалось, жизнь и в этом тихом лесном углу не стоит на месте.

Кто-то из соседей-помещиков продал усадьбу, кто-то разорился подчистую и пустил дом с молотка, кто-то давно женился и обзавелся детками, а кто-то, напротив, овдовел и чахнет теперь от тоски, попивая в одиночестве домашнюю наливочку.

Странно, что няня, никуда не выезжая из усадьбы, так хорошо знала все подробности о жизни помещиков, проживавших чуть ли не в двадцати верстах от Привольного и никогда не бывавших здесь в гостях. Но уж если о дальних соседях нашлось, что порассказать, то все, что происходило в домах ближних, было ведомо любопытной старушке без утайки.

Ну еще бы не знать, что происходит, к слову, в Гиреево, самой ближней к Привольному усадьбе, если няня ходит за три версты в гиреевскую церковь и беседует после службы с местными кумушками.

Вот она и поведала Анюте, что одинокий старичок-полковник, прежний владелец Гиреева, уже скоро год как умер, оставив имение взрослым внукам покойного брата, а вот деверя своего, тоже имевшего на гиреевскую усадьбу виды, наследством обошел. Этот полковничий деверь хотел было судиться с новыми хозяевами, но потом решил, что дело безнадежное, оспорить завещание будет трудно, махнул рукой и отступился.

Аня старого полковника помнила весьма смутно, а уж его наследники, включая неудачливого деверя, были ей и вовсе не интересны, но остановить словоохотливую няню не удалось и пришлось волей-неволей узнать все подробности о нынешних гиреевских помещиках.

Полковничьи наследники – молодые люди, неженатые еще, до войны были студентами, сейчас оба в армии, воюют на германском фронте, а делами в усадьбе заправляет их матушка, почтенная вдова. Она придумала устроить в гиреевском барском доме нечто вроде благотворительной лечебницы для раненых. Там проживает много молодых офицеров, выздоравливающих после полученных на фронтах увечий.

– Ты бы, Анюточка, съездила в Гиреево, нанесла бы новой хозяйке визит по-соседски, знакомство свела бы, помощь какую-никакую предложила по благотворительной части, – советовала нянька. – Она женщина вдовая, ты тоже… Глядишь – и сойдетесь.

– Ну что ты говоришь, няня? Не хватало еще разъезжать с визитами по домам соседей! Я не ищу новых знакомств и вообще не хочу никого видеть. Я приехала сюда, чтобы найти покой. Уединение и покой, понимаешь?

– Так-то оно так, покой – дело хорошее, да только… У госпожи Здравомысловой в доме офицеры поселились, все ж таки общество. А твое дело вдовье, – гнула свое няня. – Где сейчас приличных мужчин-то найдешь? Все на фронтах, помогай им Господь, война идет. А эти хоть и увечные, но ведь выздоравливающие уже. Может, их не так уж сильно повредили… Что ж тебе в твои годы-то монашенкой куковать? Я ж не говорю, чтоб там мужа искать, друга сердечного или что… Но на людях-то побыть нужно, чтобы от тоски не зачахнуть. Не все же сидеть здесь, в Привольном, как в скиту лесном, пока вконец не одичаешь. Ты послушай старуху, я тебе плохого не присоветую.

– Няня, ты говоришь какие-то глупости. Все, прости, но я не желаю больше ничего слушать.

Анна отбросила салфетку и вышла из-за стола, раздраженно стукнув стулом.

– Ну уж и глупости, – забормотала ей вслед няня. – Никакие не глупости. Дело-то вдовье, молодое. А там господа хорошие есть, благородные, даже и из дворян. Вот бы и знакомство свести по-соседски. Женихи-то нынче на улице не валяются. Война всех повыбьет. Тебе бы, Нюточка, не теряться! Да видать горюшко не отболело еще…

На следующее утро Аня отправилась на прогулку по усадебному парку, вольно раскинувшемуся на многих десятинах земли. Она обошла вокруг заросшего, подернутого зеленой ряской пруда с ушедшей в землю у бережка скульптурой Венеры, посидела на шаткой, подгнившей скамье в беседке, заглянула в растрескавшийся, давно лишенный воды фонтан, пробралась сквозь заросли одичавшего жасмина, постояла у надгробия деда и бабушки, потом углубилась в дальнюю липовую аллею. Дорожка между старыми липами совсем заросла травой, похоже, здесь давно уже никто не ходил.

«Вот и моя жизнь теперь будет похожа на этот угасающий парк, – думала Аня. – В уединении и тоске можно найти свою горькую прелесть. Гулять одной по нехоженым тропинкам, чтобы никто не мешал предаваться воспоминаниям… Ведь воспоминания – это единственное, что у меня осталось».

Но из состояния поэтической грусти ее вывела няня, чуть ли не бегом бежавшая по аллее, подобрав юбки.

– Нюточка, детка, насилу тебя нашла. Ой, Божечки, запыхалась… Гость к нам пожаловал, касатка. Тебя спрашивает. Ты уж его прими, родная. А я насчет закуски и самовара распоряжусь.

– Какой гость, няня? Я не хочу никого видеть! Скажи ему, что я сегодня нездорова и вообще никого не принимаю.

– Да что ты, как можно! К нам господин офицер с визитом пожаловали, благородный человек честь тебе оказал, просит принять. А ты – не хочу! Это не по-людски!

– Не хочу. Я уже сказала. Никого принимать не буду.

– Нюточка, послушай… Господин офицер просил передать, что с поручиком Чигаревым, с Алешей твоим покойным, вместе воевал, в одном полку. Да и сам весь израненный, лицо в шрамах, места живого нету. Глядеть и то жалко. Неужто ты сослуживцу мужа, герою, за отечество кровь проливавшему, на дверь указать не посовестишься? Как хочешь, а не по-людски это, Аня.

Но Анна уже не слушала. Сослуживец мужа! Он расскажет ей что-нибудь об Алеше, о его последних днях. Господи, а она по глупости чуть было не отказала этому человеку от дома, могла ведь обидеть его, оттолкнуть…

– Няня, где он?

– Ну где ему быть – в нижней гостиной на диване сидит. Комнаты-то не все в порядке, чистых – раз-два и обчелся, куда же еще звать прикажешь, – забормотала няня. – Распорядись хоть парадные покои вычистить, Нюточка, вот и будет где гостей принять. Там, в зале-то, и танцевальный вечер устроить можно, особенно летом, пока тепло. Зимой-то в таких хоромах печек не натопишься…

– Ладно, об этом потом. Ты об угощении для гостя позаботься.

Оставив няню, Аня поспешила к дому.

В гостиной на угловом диване сидел штабс-капитан, лицо которого было обезображено несколькими глубокими шрамами. При виде Анны он вскочил с дивана. Судя по порывистости его движений, он был гораздо моложе, чем можно было бы заключить по его лицу.

– Здравствуйте, сударыня. Прошу простить, что нарушаю ваше уединение. Спасибо, что сочли возможным принять меня. Разрешите представиться – Валентин Петрович Салтыков, однополчанин поручика Чигарева. Находясь по соседству от вашего имения, в гиреевской лечебнице, счел своим долгом засвидетельствовать почтение.

– Очень приятно. Анна Афанасьевна Чигарева, – церемонно представилась в свою очередь Аня. – Рада нашему знакомству. Прошу садиться.

– Честно говоря, мы с вами давно уже знакомы, – сказал штабс-капитан улыбнувшись, от чего шрамы на его лице уродливо искривились, – хотя вы меня, мадам, вероятно, не помните.

Анна с большим удивлением вскинула на штабс-капитана глаза. «Давно знакомы? О чем это он говорит?»

– Будучи совсем зеленым, безусым юнкером, я пытался ухаживать за вашей сестрой Ниной и был принят в вашем доме, – пояснил Салтыков. – Мне даже казалось, что батюшка ваш весьма ко мне расположен. А может быть, я просто тешил себя этой надеждой. Вы тогда были прелестной крошкой лет восьми. Рискуя показаться банальным, скажу, что с тех пор вы сильно изменились. В лучшую сторону.

Аня невольно вгляделась в изуродованное шрамами лицо, пытаясь найти в нем знакомые черты. Она прекрасно помнила молоденького юнкера Валечку из Александровского военного училища на Знаменке.

Сияющий начищенной амуницией, розовощекий юнкер приходил к ним в дом с букетиками фиалок для Нины и шоколадными зайчиками для Ани. Своим нежным личиком он был похож на воскового ангелочка с рождественской елки… Неужели вот этот штабс-капитан с его шрамами, морщинами и первой проседью на висках и есть тот юный юнкер Валечка?

Казалось, его лицо выточили грубым резцом из куска гранита, испещрив глубокими бороздами и сделав непроницаемым, как у древнего сфинкса…

– Понимаю, теперь меня почти невозможно узнать, – грустно проговорил офицер, поймав взгляд Ани. – Видите, насколько я стал безобразен после обширных осколочных ранений… Такие лица, как мое, можно встретить разве что на фотографиях в пособии по военной хирургии.

Чтобы утешить Салтыкова, Аня собралась было в свой черед сказать ему какую-нибудь банальность, вроде широко известной сентенции, что шрамы украшают мужчину, но, подумав, воздержалась.

Это было бы не просто неуместно, но даже в высшей степени бестактно. Конечно, на израненном лице штабс-капитана читалась сила и решительность, однако эти качества для Анны не являлись самыми привлекательными в людях, так что ей пришлось бы не только говорить пошлости, но еще и кривить при этом душой.

Выйти из неловкого положения удалось, напомнив о сестре, поклонником которой был Валентин.

– Нина год назад умерла, – прошептала Аня, отведя глаза от изуродованного лица гостя. – Туберкулез…

– Да, такое несчастье, – кивнул офицер.

– Я до сих пор не в силах поверить, что это могло случиться. Простите, что расстроил вас, Анна Афанасьевна. Я, собственно, пришел к вам по делу. По очень грустному делу, Я уже имел честь сообщить, что поручик Чигарев был моим сослуживцем, но мы с Алексеем были еще и друзьями. Вы, наверное, читали в газетах о масштабном наступлении противника близ Горлице в Карпатах. Главный удар пришелся на наш армейский корпус… Перед боем, из которого Алеша не вернулся, мы с ним поменялись нательными крестами и дали друг другу слово, что, если хоть один из нас выживет в этом бою, он разыщет семью погибшего, отдаст близким его крест и расскажет о его смерти.

Салтыков помолчал, потом словно бы сглотнул невидимый комок и снова бесстрастно заговорил:

– Признаюсь честно, Анна Афанасьевна, мы все были обречены. Немцы превосходили нас в живой силе раза в два, а то и в три, да к тому же постоянные артиллерийские обстрелы… Уже через час после начала боя из личного состава осталось не более четверти солдат, но свои позиции мы не сдавали. И связи с командным пунктом не было – немцам удалось повредить наш телефонный кабель. Когда мы увидели, что австрийцы пытаются обойти нас с фланга и отрезать от своих, я повел людей в штыковую атаку, чтобы не дать австриякам соединиться с немцами… Огнестрельных припасов не хватало, дрались почти голыми руками, экономя каждый патрон. После этого боя я и нашел Алексея среди убитых.

Салтыков снова надолго замолчал и закрыл свое израненное лицо руками. Молчала и Аня, по щекам которой катились слезы. Наконец офицер продолжил:

– Я собирался ехать в Москву и искать вас, чтобы выполнить волю Алеши. И случайно узнал, что по стечению обстоятельств вы поселились в трех верстах от Гиреева… Вот крест, который дал мне перед своим последним боем Алеша.

Штабс-капитан вытащил из кармана небольшой сверточек и развернул его. Там оказался золотой крестик, который Аня сама привезла когда-то из Троице-Сергиевой лавры и надела на шею мужу перед отправкой на фронт. Ей тут же вспомнилась последняя ночь, проведенная с Алешей, крестик на обнаженной груди мужа, пламя свечи, игравшей отблесками в золоте креста, и горячие поцелуи перед разлукой, как оказалось, вечной…

От горя у Анны сжалось сердце. Она попыталась сделать глубокий вдох, чтобы взять себя в руки, но ее дыхание прерывалось, а из глаз с новой силой брызнули слезы.

Салтыков сжал ее руку.

– Простите, что причиняю вам боль, Анна Афанасьевна, – тихо проговорил он. – Найдете ли вы в себе силы до конца выслушать мой рассказ или лучше отложить этот тяжелый разговор?

– Нет-нет, говорите, Валентин, говорите, пожалуйста, – Аня даже не заметила, что назвала Салтыкова просто по имени, как называла когда-то в детстве. – Мне больно, но я хочу знать все. Тем более раз Алеша просил вас об этом. Пожалуйста, говорите.

– Хорошо. Но приготовьтесь к тяжелому известию.

Она невольно подумала, что смерть Алеши, вероятно, была слишком страшной, поэтому Салтыков не решается перейти к подробностям, и спросила:

– Вы хотите сказать, что он очень мучился перед смертью? Он невыносимо страдал? Да?

– Нет, не тревожьтесь, он умер сразу и скорее всего без больших мучений. Но вот характер его раны… Это было ужасно. Видите ли, Анна Афанасьевна, ваш муж был убит выстрелом в спину.

Анна непонимающе посмотрела на Салтыкова.

– Повторяю, мы шли в штыковую атаку, – продолжил он, волнуясь. – И если бы Алексей пал от вражеской пули, то он встретил бы ее грудью. А ему выстрелили в спину, и это сделал кто-то из своих из задней цепи. То есть я хочу сказать, там, под Горлице, на поле боя, он был подло убит кем-то из сослуживцев… Учитывая обстоятельства, это можно назвать бесчеловечным убийством!

– Но, может быть, он в пылу атаки обернулся к солдатам, чтобы позвать их за собой? – спросила Аня. – И поэтому вражеская пуля ударила ему в спину?

– Тяжело говорить об этом, сударыня, но мое мнение однозначно – судя по положению тела, Алексей был убит выстрелом с нашей стороны. Еще раз прошу простить, что принес вам тяжелую весть.

Анна молчала, чувствуя, как в голове у нее все спуталось… Да, ей горько было думать, что Алексей погиб в бою, когда шел в атаку на окопы противника, но все же это величественная, возвышенная, гордая смерть. А если его пристрелили свои, по-предательски, в спину? Значит, это обычное убийство, жестокое уголовное преступление, за которое никто не понес наказания. И человек, непонятно почему отнявший у нее любимого мужа, счастье и весь смысл жизни, теперь радуется, что сумел так хитро все провернуть.

Штабс-капитан продолжал говорить о том, что он не оставит этого дела, что лишь собственные тяжкие раны, полученные в следующем же бою, заставили его отложить расследование, но как только он окрепнет и вернется в полк, сразу же начнет искать убийцу… Анна не могла больше слушать.

– Валентин Петрович, прошу вас меня простить, – прошептала она побелевшими губами. – Мне трудно справиться с подобным ударом. Я… Я нехорошо себя чувствую.

– Я могу вам чем-нибудь помочь? – обеспокоенно спросил Салтыков. – Располагайте мной, все, что в моих силах…

– Благодарю вас, все, что могли, вы уже сделали. Прошу вас, позвольте мне остаться одной.

Штабс-капитан откланялся, и Аня, сжимая в руке золотой крест, побрела, шатаясь, в свою комнату, где рухнула на кровать и разрыдалась. Ей больно, больно, больно… Господи, какая страшная боль разрывает ее сердце! Нужно же было этому человеку прийти в ее дом, чтобы сделать еще больнее!

Аня долго плакала, пока, измучившись, не уснула.

Проснулась она ночью, в темноте, кто-то, видимо вездесущая няня, успел снять с нее ботинки, расстегнуть платье, вынуть шпильки из волос и укутать одеялом. Аня встала, чтобы переодеться в ночную сорочку, расчесать волосы, умыться и лечь в постель как положено.

Странно, что ей по-прежнему хотелось соблюдать все эти правила и поступать «как положено», когда ее мир рушился, оставляя в душе лишь пустоту…

В ее руке все еще был зажат крест Алексея. Не выпуская из пальцев тонкой цепочки с крестиком, она зажгла настольную керосиновую лампу. Нужно было снять платье, чулки, расшнуровать корсет, пройти к умывальному столику, на котором стояли кувшин с водой и таз…

Но Аня снова села на кровать и принялась с тоской разглядывать золотой крестик. За дверью раздались шаги.

– Няня, это ты? – спросила Анна, но ответа не получила. Прислушавшись, она поняла, что шаги мужские – так скрипят и цокают набойками подбитые металлом офицерские сапоги. Ей даже показалось, что звякнули шпоры…

Взяв со столика лампу, Аня направилась к двери, распахнула ее и выглянула в коридор, уходивший в темноту. У лестницы, где тьма особенно сгущалась (слабые лучи керосиновой лампы не могли осветить все пространство), мелькнула высокая мужская фигура и растаяла за лестничными перилами. Видно было плохо, но Ане показалось, что мужчина одет в военный мундир…

Прислонившись к косяку, она послушала, как бешено колотится ее сердце и стучит в висках кровь.

– Эй, послушайте! – закричала она наконец, справившись с волнением. – Кто вы? И что вы делаете в моем доме?

Ей снова не ответили. Тогда Аня прошла к лестнице и посветила лампой вниз, туда, где исчез ночной гость. Лестница была пуста…