"Римские фантазии" - читать интересную книгу автора (Родари Джанни)

Карлино, Карло, Карлино, или как отучить ребят от плохих привычек

– Вот ваш Карлино, – сказала акушерка синьору Альфио, показывая ему младенца, которого только что привезли из родильного дома.

«Ну что значит – Карлино! – тут же услышал синьор Альфио громкий детский крик. – Кончайте с этими уменьшительными именами! Зовите меня Карло, Паоло или Верчиндженторидже, зовите хоть Леопардом, но пусть это будет нормальное, полное имя! Вы меня поняли?»

Синьор Альфио с изумлением посмотрел на младенца, который еще даже рта не открывал. Но его слова каким-то образом возникли прямо у него в сознании. И акушерка тоже поняла, что он сказал.

– Надо же, – удивился синьор Альфио, – такой маленький, а уже передает мысли на расстоянии!

«Умница, – заметил мальчик, – правильно понял! Я же не могу говорить с помощью голосовых связок, которых у меня еще нет».

– Давайте положим его пока в кроватку, – предложил синьор Альфио, совсем растерявшись. – А дальше видно будет.

Они положили его в кроватку рядом со спящей матерью. Синьор Альфио вышел на минутку из комнаты. Он хотел сказать своей старшей дочери, чтобы она выключила радио, потому что оно мешает малышу. Но малыш успел остановить его:

«Папа, ну что ты еще придумал! Дай же мне дослушать эту сонату Шуберта для арпеджоне…»

– Арпеджоне? – изумился синьор Альфио. – По-моему, это звучит виолончель…

«Разумеется, виолончель! Теперь только на ней исполняют это сочинение, которое Шуберт написал в 1824 году. В ля миноре, если уж быть точным до конца. Но писал он ее именно для арпеджоне – большой шестиструнной гитары, которую годом раньше изобрел венский мастер Иоганн Георг Штауфер. Этот инструмент называли еще гитарой любви или гитарой-виолончелью. Он, однако, не получил распространения и жил недолго. А соната очень мила».

– Прости, пожалуйста, – пробормотал синьор Альфио, – но откуда ты все это знаешь?

«О боже! – ответил все тем же телепатическим способом новорожденный. – Ты ставишь передо мной тут в шкафу великолепный музыкальный словарь и вдруг удивляешься, почему я вижу, что на восемьдесят второй странице первого тома говорится как раз об арпеджоне?»

Синьор Альфио сделал из этого вывод, что его сын не только способен передавать мысли на расстоянии, но и умеет читать закрытые книги. Даже не выучившись еще грамоте.

Когда мама проснулась, ей крайне осторожно сообщили о происшедших событиях, но она все равно расплакалась. К тому же у нее не оказалось под рукой носового платка, чтобы утереть слезы. Но тут она увидела, как один из ящиков комода вдруг открылся сам по себе, без всякого шума, и из него выпорхнул, оставаясь аккуратно сложенным, белоснежный платочек, выстиранный с помощью «Бронка» – любимого стирального порошка прачки королевы Елизаветы. Платочек лег на подушку рядом с синьорой Аделе, и маленький Карло подмигнул ей при этом из своей кроватки.

«Понравилось?» – мысленно спросил он у присутствующих. Акушерка бросилась из комнаты, воздев руки к потолку. Синьора Аделе, хоть и лежала в постели, все равно упала в обморок. Синьор Альфио закурил сигарету, но тут же погасил ее – он не это хотел сделать.

– Сын мой, – сказал он затем, – у тебя появились дурные манеры, которые никак не вяжутся с общепринятыми правилами поведения. С каких это пор воспитанные дети открывают мамины комоды, не спросив на то разрешения?

Тут в комнату вошла старшая дочь Антония, или, как ее еще называли – Чиччи, в возрасте пятнадцати лет и пяти месяцев. Она радостно приветствовала братика:

– Чао! Как поживаешь?

«Вообще-то неплохо. Разволновался немножко. Впрочем, это понятно – я ведь первый раз родился».

– Черт возьми! Ты разговариваешь телепатически? Молодец! Объясни мне, как это делается?

«Да это же совсем просто! Хочешь что-нибудь сказать, не открывай рот, а закрой его – вот и все. Это к тому же гигиеничней».

– Карло! – воскликнул синьор Альфио, очень рассердившись. – Не начинай, пожалуйста, сразу же дурно влиять на свою сестру, такую воспитанную девочку.

– Господи! – вздохнула синьора Аделе, придя в себя. – Что-то скажет привратница, что скажет мой отец, банковский служащий старой закалки и строгих нравов, последний потомок целой плеяды кавалерийских полковников!

– Ну, – сказала Чиччи, – пока! Я пошла делать уроки. Мне осталась математика.

«Математика? – задумчиво переспросил Карло. – А, понял! Эвклид, Гаусс и все прочее. Но если ты пользуешься этим учебником, что у тебя в руках, то имей в виду, что ответ на задачу № 118 неверен. Икс равняется не одной трети, а двум сорока третьим».

– Нет, вы только подумайте! Он уже позволяет себе, подобно левым газетам, критиковать школьные учебники! – с горечью произнес синьор Альфио.

На другой день он сидел в кабинете у врача и подробно рассказывал ему обо всем, что происходит с его сыном, а в приемной за дверью синьора Аделе с трудом удерживала маленького Карло.

– Да, – вздохнул доктор Фойетти, – уже не осталось ничего святого! Что-то будет дальше со всеми этими забастовками! Домработницу найти невозможно! Полиции запрещено стрелять! Крестьяне не хотят разводить кроликов! А попробуйте вызвать сантехника, и вы увидите… Да, так покажите ребенка.

Едва оказавшись в кабинете, Карло сразу же по каким-то одному ему понятным приметам догадался, что синьор Фойетти несколько лет жил в Загребе. Поэтому он обратился к нему на хорватском языке (мысленно, понятное дело): «Доктор, врло тешко пробавлям, често осьекам кисели укус, особито нека йела не могу пробавити».

(Перевод: «Доктор, у меня плохо работает желудок, часто бывает изжога, и некоторые вещи я совсем не могу есть»).

Доктор от неожиданности ответил ему на том же языке:

– Изволите лечи на постелю, молим вас… (Лягте, пожалуйста, на кушетку…)

Затем он схватился за голову и принялся за работу. Полное обследование младенца длилось два дня и тридцать шесть часов. Оно показало, что маленький Карло в возрасте сорока семи дней от роду может:

– прочесть в голове доктора Фойетти имена всех его родственников вплоть до кузенов в четвертом колене, а также усвоить все научные, литературные, философские и футбольные знания, которые отложились в ней с самого раннего детства;

– отыскать марку Гватемалы, спрятанную под восемнадцатью килограммами книг по медицине;

– перемещать как угодно одним только взглядом стрелку на весах, на которых медсестра взвешивает больных;

– принимать и передавать радиопередачи, в том числе коротковолновые и стереофонические;

– проецировать на стену телепередачи, не скрывая при этом некоторой неприязни к викторине «Рискуй всем»;

– зашить дыру на рубашке доктора наложением рук;

– посмотрев на фотографию больного, установить у него острую боль в животе и безошибочно определить аппендицит;

– сварить на расстоянии и без огня манную кашу.

Кроме того, он может подняться над землей на высоту пять метров и девятнадцать сантиметров, одной только силой мысли извлечь медаль из коробки для сигар, заклеенной тремя роликами скоча, убрать со стены картину Джулио Туркано, материализовать черепаху в шкафчике с медицинскими инструментами и барсука в ванне, магнетизировать вянущие хризантемы, вернув им свежесть и яркость красок; потрогав уральский камень, подробно, со множеством цитат изложить историю русской литературы XIX века; мумифицировать рыб и мертвых птиц; остановить брожение вина и так далее.

– Это опасно? – спросила потрясенная синьора Аделе.

– Почти безнадежный случай, – ответил доктор Фойетти. – Если он способен на такое в сорок семь дней, представляете, что он сможет сделать, когда ему будет сорок семь месяцев!

– А в сорок семь лет?

– О, к этому времени он уже давно будет на каторге.

– Какой позор для его прадедушки! – воскликнула синьора Аделе.

– И ничего нельзя сделать? – спросил синьор Альфио.

– Прежде всего его надо унести отсюда, – ответил доктор, – и дать ему подшивку «Официальной газеты». Он займется ею и не будет слушать наш разговор. Во всяком случае, можно надеяться, что не будет.

– А теперь что делать? – снова спросил синьор Альфио после того, как операция «Официальная газета» была закончена.

Доктор Фойетти минут десять шептал ему что-то прямо в правое ухо, очевидно, давая самые прямые указания и самые необходимые инструкции, которые синьор Альфио так же прямо передал синьоре Аделе в левое ухо.

– Но это же Колумбово яйцо [3]! – радостно воскликнул синьор Альфио.

«Какого Колумба? – телепатически спросил Карло из-за двери. – Христофора или Эмилио? Надо быть точным в своих формулировках».

Доктор подмигнул синьору Альфио и синьоре Аделе. Все улыбнулись и промолчали.

«Я спросил, о каком Колумбе идет речь!» – рассердился малыш, силой своего проницательного разума делая в стене дырку.

А они опять промолчали, как вареные рыбы. Тогда Карло, чтобы его услышали, вынужден был прибегнуть к другим средствам коммуникации и жалобно заплакал:

– Уа, уа, уа!

– Действует! – в восторге шепнул синьор Альфио.

Синьора Аделе схватила руку доктора Фойетти и поцеловала ее, воскликнув:

– Спасибо, целитель вы наш! Я запишу ваше имя в своем дневнике!

– Уа, уа! – настаивал маленький Карло.

– Действует! – обрадовался синьор Альфио, закружившись в вальсе.

– Вполне естественно. Секрет очень прост – стоит притвориться, будто не воспринимаете его мысли, и Карло вынужден будет вести себя, как все нормальные дети, и говорить, как последний из неграмотных.

Дети быстро усваивают все и так же быстро могут забыть то, чему научились. Спустя полгода маленький Карло уже не помнил, что превосходил своими способностями транзисторный приемник.

А из дома тем временем исчезли все книги, в том числе энциклопедии. Не имея больше возможности практиковаться в чтении закрытых книг, малыш утратил и эту способность. Он было выучил наизусть «Божественную комедию» Данте, но забыл. Выздоровев от своих недугов, он стал гораздо спокойнее для окружающих.

Года два или три еще он развлекался, поднимая стулья одним взглядом или заставляя кукол танцевать, не прикасаясь к ним, снимал на расстоянии кожуру с мандаринов, менял пластинки на проигрывателе простым засовыванием пальца в нос, но затем богу было угодно, чтобы он пошел наконец в детский сад, где впервые, чтобы позабавить друзей, показал, как нужно ходить по потолку вниз головой. Но за это его наказали – поставили в угол. Карло так огорчился, что поклялся увлечься вышиванием бабочек, втыкая иголку в точечки, специально для него намеченные заботливой воспитательницей на кусочке ткани.

В семь лет он пошел в начальную школу и материализовал на столе учительницы великолепный экземпляр лягушки. Но учительница, вместо того чтобы воспользоваться случаем и объяснить детям, что собой представляют прыгающие амфибии и как они хороши в бульоне, позвала дежурного и отправила Карло к директору. А этот синьор объяснил мальчику, что лягушки – это несерьезные животные, и пригрозил исключить его из всех школ страны и Солнечной системы, если он еще раз позволит себе подобную шутку.

– А можно хотя бы убивать микробов? – спросил Карло.

– Нет! Для этого есть доктора.

Размышляя над этим важным замечанием, Карло по рассеянности материализовал в корзине для бумаг цветущую розу. К счастью, он вовремя успел аннигилировать ее, и директор ничего не заметил.

– Иди, – торжественно произнес директор, указывая на дверь указательным пальцем (жест совершенно излишний, потому что в комнате имелась только одна дверь и было крайне трудно спутать ее с окном), – иди, будь послушным ребенком, и ты станешь утешением своих родителей.

Карло ушел. Пришел домой и стал делать уроки, и все сделал неверно.

– Ну какой же ты глупый! – сказала Чиччи, заглянув к нему в тетрадь.

– В самом деле? – воскликнул Карло, и так обрадовался, что у него чуть сердце не выпрыгнуло из груди. – Неужели я и в самом деле поглупел?

На радостях он материализовал на столе белку, но сразу же сделал ее невидимой, чтобы не вызвать подозрений у Чиччи. Когда же Чиччи ушла в свою комнату, он снова попробовал материализовать белку, но ничего не получилось. Тогда он попробовал материализовать морскую свинку, навозного жука, блоху. И опять ничего не вышло.

– Тем лучше, – вздохнул Карло, – значит, я уже совсем отучился от дурных привычек.

И действительно, теперь его снова зовут Карлино, и он даже не помнит, что когда-то возражал против этого.