"Тень рыси" - читать интересную книгу автора (Холт Виктория)

МИНТА

Глава 1

Сегодня вечером, когда сидела в своей комнате и смотрела на лужайку, я решила: напишу обо всем, что произошло. Тогда я навсегда сохраню воспоминания об этих днях. Человеческая память недолговечна, впечатления со временем становятся расплывчатыми, и прошлое видится таким, каким вам хотелось бы его видеть. Одни события вы с удовольствием храните в своей памяти, отбрасывая другие, неприятные. Словом, я буду вести что-то вроде дневника и записывать все правдиво и без прикрас, ни на шаг не отступая от истины.

Меня побудила к этому одна история, которая случилась в тот день, когда появился Стирлинг. Он ненадолго вошел в мою жизнь, и не было никаких оснований думать, что он появится вновь. Глупо, что мне вдруг захотелось описать это, действительно, самое заурядное событие. Его звали Стирлинг, а девушку — Нора. Они так обратились друг к другу всего раз, но я тут же это отметила. Я была более внимательна, чем обычно, и поэтому помню все подробности.

Ветер перенес шарф девушки через стену ограды, и они пришли забрать его. Мне почему-то показалось, что все было подстроено. Дурацкая мысль: Кому это было нужно?

Я сидела на лужайке вместе с Люси в один из тех дней, когда мама была не в духе. Бедная мама… Я знала, что она несчастлива. Она жила воспоминаниями о прошлом, совсем не таком безоблачном, каким пыталась его представить. Очевидно, ее счастье прошло стороной. Когда-нибудь она расскажет мне об этом. Она обещала.

Итак, мы с Люси сидели на лужайке. Люси вышивала гобелен, чтобы обить им один из стульев в столовой. Пепел от сигары моего отца упал на сиденье и прожег дыру в гобелене, который был выткан в 1701 году. Никому, кроме Люси, не пришло бы в голову повторить рисунок и вышить гобелен так, чтобы его невозможно было отличить от оригинала. По-своему Люси умница, и я рада, что она живет с нами. Без нее было бы скучно. Она все умеет делать: помогать отцу, читать маме вслух и многое другое. Просто чудо, как похожа ее работа на ткань, покрывающую сиденья других стульев.

— Почти то же самое! — воскликнула я.

— Почти! — в ее голосе прозвучал испуг. — Так дело не пойдет. Сходство должно быть абсолютным. Я попыталась ее успокоить.

— Ну, пусть не до такой степени. Нас это тоже устроит. Да и кто станет выискивать неточности?

— Может, кто-нибудь и станет… в будущем. — Глаза Люси сделались мечтательными. — Мне хочется, чтобы через 100 лет люди посмотрели на этот стул в недоумении: «Так который из них был обит в конце девятнадцатого века?»

— Но почему?

В голосе Люси прозвучала нотка раздражения:

— Только вдумайся, что все это значит! Ты можешь проследить историю своей семьи до эпохи Тюдоров и даже раньше. Ты унаследовала это чудо… Уайтледиз! А у меня такое впечатление, что для тебя это не столь уж важно.

— Конечно, я люблю Уайтледиз, Люси, и ни за что не хотела бы жить нигде, кроме него, но, в конце концов, это только дом.

— Только дом! — Она перевела взгляд на верхушку каштанового дерева. — Уайтледиз!.. Пятьсот лет назад здесь жили монахини. Иногда мне кажется, что я слышу звон колоколов, зовущих к службе, а по ночам — голоса монахинь, когда они шепчут молитвы в своих кельях, и шелест белых одеяний, когда они поднимаются по каменным ступеням.

Мне стало смешно.

— Люси, ты любишь это место больше, чем все мы.

— Вы воспринимаете его как должное, — воскликнула она с горячностью, но затем губы ее плотно сжались.

Я знала, что в этот момент она вспомнила о маленьком домике в закопченном городишке в Блэк Кантри.

Она рассказывала мне о нем раньше, и когда я подумала об этом, то поняла ее любовь к Уайтледиз, и я вновь порадовалась тому, что Люси живет с нами. Ну, а если быть честной, как раз благодаря ей я научилась ценить дом, который принадлежал нашей семье вот уже несколько столетий.

Именно я ввела Люси в нашу семью. Она преподавала английский язык и историю в пансионе, куда меня отправили учиться, и поначалу заботилась обо мне больше, чем о других воспитанницах. Благодаря ей я меньше тосковала по дому. Она учила меня, как приспособиться к новой среде и стать более независимой. И делала это незаметно, исподволь. Во втором семестре нам велели написать сочинение о старом доме и, вполне естественно, я выбрала Уайтледиз. Она спросила, где я видела этот дом.

— Я там живу, — ответила я, и после этого она часто расспрашивала меня о нем.

Когда наступили летние каникулы и все воспитанницы нетерпеливо ожидали возвращения домой, я заметила, что Люси ходит грустная, и спросила, где она проведет летний отдых. Люси мне сказала, что у нее нет семьи и она попытается устроиться у какой-нибудь дамы. Может быть, они даже отправятся путешествовать. И когда я с жаром предложила: «Вы непременно должны посетить Уайтледиз», — восторгу ее не было границ.

Итак, она приехала. В то время мы о деньгах даже не вспоминали. Дом огромный, многие комнаты пустовали, и у нас было полно слуг. Очень часто к нам приезжали гости, поэтому Люси Мэриэн была просто одной из них. Но, в отличие от других, приносила много пользы. Маме нравился ее голос, и Люси не уставала ей читать. Когда мама подробно описывала ей свои недуги, Люси выслушивала ее с сочувствием. Кроме того, она хорошо разбиралась в болезнях и умела отвлечь маму своими рассказами о тех людях, которые ими тоже страдали. Даже мой отец проявил к ней интерес. В то время он писал биографию одного нашего знаменитого предка, который под предводительством графа Мальборо одержал блистательные победы под Ауденардом, Бленхеймом и Мальплакетом. В кабинете отца хранились письма и документы, найденные в сундуке в одной из башен. Он часто говорил: «Этот труд — дело моей жизни. Только хватит ли у меня сил завершить его?»Я подозреваю, что, сидя в своем кабинете, папа, вместо того чтобы работать, просто мирно дремал.

Помню, как во время своего первого визита Люси прогуливалась с отцом под деревьями в парке и они обсуждали эти сражения, а также отношения между графом Мальборо, его женой и королевой Анной. Ее познания в истории привели отца в восторг, и он с радостью принял предложение Люси помочь ему разобрать некоторые из писем и документов.

С этого все и началось. В следующий раз пребывание Люси в нашем доме оказалось совершенно естественным. Ей гак понравился Уайтледиз, что она стала умолять отца написать и историю дома. Мысль эта пришлась ему по душе, и он объявил, что как только закончит с сэром Хэрри Дорианом, обязательно возьмется за Уайтледиз.

Люси страстно влюбилась в его работу. Меня удивляло, почему папа и Люси проявляют к дому гораздо больший интерес, чем мама и я, несмотря на то, что отец появился здесь только благодаря женитьбе на моей матери, а Люси вообще не имела к Уайтледиз никакого отношения.

Когда я окончила школу, мама пригласила Люси к нам. Мы уже все о ней знали. У нее не было родных, она была вынуждена зарабатывать себе на хлеб. Ее жизнь в школе была не из легких. А в Уайтледиз эту девушку ждало много дел.

Решено было платить Люси жалованье, хотя она и стала чем-то вроде члена семьи. Мы все очень полюбили Люси и уже не представляли, как раньше обходились без нее. Она не имела каких-то определенных обязанностей: для отца она была секретаршей, для матери — сиделкой, для меня — компаньонкой, а для всех нас — другом.

В то время, когда у нас появились Стирлинг и Нора, мне уже исполнилось семнадцать, а Люси было двадцать семь.

Так вот. В тот день один слуга вывез в сад мамину коляску. Люся отложила свою работу и пошла к ней. Еще раньше мы выбрали очаровательное местечко около пруда Гермеса. Мама вполне могла ходить сама, но любила свою инвалидную коляску и часто ею пользовалась. Я сидела и наблюдала, как Люси везла маму по лужайке. Неужели это один из тех дней, когда ее все раздражало? Обычно недовольство можно было заметить даже по ее лицу.

«О, Боже, — подумала я. — Пусть это будет не так. День такой замечательный!»

— Непременно убедись, что мы не на солнце, — сказала мама. — Иначе у меня разболится голова.

— Это очень тенистое место, — сказала я.

— Свет сегодня такой резкий.

Да, это был один из ее плохих дней.

— Я так поставлю коляску, что свет не попадет вам на лицо, леди Кэрдью, — сказала Люси.

— Спасибо.

Люси зафиксировала колесо. Появились дворецкий Джеф и горничная Джейн, которая расставила на столе хлеб, масло, булочки с повидлом, а также фруктовый торт. Люси устраивала маму поудобнее, а я сидела и ждала, когда слуга принесет поднос с серебряным чайником и спиртовкой. Наконец, я разлила чай, который показался маме слишком крепким. Люси тут же добавила кипятку, мама молча начала пить. Я поняла: ее мысли витали далеко.

Я посмотрела на дом. Окно отцовского кабинета на первом этаже было приоткрыто. Наверное, сидит за своим столом, где разложены бумаги, и клюет носом. Отец очень не любил, чтобы его беспокоили во время работы, а я подозревала, что он просто боится, как бы кто-нибудь не увидел его спящим. Дорогой папа, он никогда ни на кого не сердился. Добродушнее его не было никого на свете Даже с мамой он был терпелив, хотя, конечно, непросто постоянно выслушивать, как она раскаивается в том, что вышла за него замуж.

— Люси, — говорила она сейчас. — Мне нужна еще одна подушка под спину.

— Хорошо, леди Кэрдью, я постараюсь найти подушку побольше у нас в доме. Те, что в саду, боюсь, немного сыроваты.

Мама кивнула, а когда Люси пошла к дому, тихо сказала:

— Какое доброе создание!

Мне не нравилось, когда Люси называли «созданием». Я так любила ее. Она шла по лужайке — довольно высокая, с прямой спиной. Ее темные волосы аккуратно лежали по обеим сторонам головы и были собраны на затылке в пучок. Люси носила темные цвета, — сегодня на ней было темно-красное платье, — и они прекрасно сочетались с ее смугловатой кожей. Природа одарила ее элегантностью, и даже в не очень дорогой одежде она выглядела модной и красивой.

— Она такой хороший друг всем нам, — сказала я с легким укором.

Я единственная иногда говорила с мамой в таком тоне. Отец, ненавидевший любые ссоры, неизменно оставался мягким и добрым. Он был готов на все, лишь бы избежать возможных огорчений. Ну а Люси, так как она служила у нас — хотя мы с отцом постоянно старались заставить ее забыть об этом, — быстро откликалась на мамины причуды, поскольку уважала себя и твердо решила, что не станет даром есть хлеб.

— Боже мой, Люси, — говорила я ей часто, — тебе не следует этого бояться. Ты для нас и поводырь, и утешительница, и друг, а за все получаешь как экономка!

Люси отвечала так:

— Я всегда буду благодарна за то, что вы разрешили мне приехать сюда. И надеюсь, вы никогда об этом не пожалеете.

Мама сетовала, что ветер холодный, солнце слишком жаркое и головная боль, с которой она проснулась утром, становится все невыносимей. Люси вернулась с подушкой и подложила ее под спину маме, которая поблагодарила ее слабым голосом.

…Они пересекли лужайку. Вид у них был немного вызывающим, наверное, из-за того, что они явились без приглашения и их никто не представил. Молодой человек был высокого роста, темноволосый, так же как и девушка. Не красавица, но, видимо, жизнерадостная и энергичная, она выглядела очень привлекательной.

— Добрый день, — сказал Стирлинг. — Мы пришли забрать шарф моей подопечной.

Такое заявление показалось мне странным. Не верилось, что он мог быть ее опекуном. Она скорее всего мне ровесница, а ему, Наверное, было столько же лет, сколько Люси. И тут я увидела зеленый шарф, лежащий на траве. Девушка что-то говорила о том, как его сдуло ветром с шеи и перенесло через стену.

— Пожалуйста… — начала я.

Мама застыла в удивлении, Люси оставалась совершенно спокойной. Затем я заметила, что у девушки из руки шла кровь, и спросила, не случилось ли чего. Она ответила, что это так, ерунда. Люси сказала, что руку надо перевязать, и предложила проводить девушку в комнату миссис Гли. Девушка запротестовала, но в конце концов Люси увела ее, и я осталась со Стирлингом и мамой.

Я спросила, не хочет ли он чая, и тот ответил, что выпьет с огромным удовольствием. Стирлинг совсем не походил на тех мужчин, которых я знала, правда, в то время таких было немного. Мне кажется, я сравнивала его с Франклином Уэйкфилдом, хотя трудно было найти столь разных людей.

Я спросила его, где он живет, и с удивлением услышала, что в Австралии.

— Австралия, — сказала мама, наклоняясь немного вперед в своей коляске, — это очень далеко.

— Двенадцать тысяч миль или что-то вроде этого. С ним было очень легко, приятно. К тому же вторжение незнакомцев вывело наши послеобеденные часы из состояния привычной монотонности.

— Вы здесь останетесь навсегда? — спросила я.

— Нет, отплываю послезавтра.

— Так скоро! — Хотя это и нелепо, но я почувствовала сожаление.

— Мы с моей подопечной отправляемся на «Кэррон Стар», — пояснил он. — Я приехал, чтобы забрать эту девушку. Ее отец умер, и мы собираемся удочерить ее.

— Как интересно! — сказала я некстати.

— Вы, действительно, так думаете? — Он улыбнулся с иронией, и я покраснела, испугавшись, что покажусь ему глупой. Я не сомневалась, что он сравнивает меня с Норой, такой веселой и умной.

Мама спросила его об Австралии. Какая она? Она знала одного человека, который уехал туда много лет назад.

— Любопытно, — сказал Стирлинг. — А как звали этого поселенца?

— Я… не помню, — ответила мама.

— Ну, что ж, Австралия — большая страна.

— Интересно… — начала, было, мама, но затем умолкла.

Стирлинг сказал, что живет в сорока милях к северу от Мельбурна. Не уехал ли ее друг в Мельбурн?

— Мне трудно сказать, — ответила мама. — У меня не было о нем известий.

— А давно это случилось? — настаивал он. Его губы странно кривились, словно он забавлялся, слушая о мамином друге.

— Я никак не могу вспомнить, — сказала мама и быстро добавила:

— Это было так давно. Лет тридцать назад или даже больше.

— Вы никогда не получали от него никаких вестей?

— К сожалению, нет.

— Досадно. Я мог бы рассказать ему… или ей о вас.

— О! Это было очень, очень давно, — сказала мама. Щеки ее раскраснелись, и она выглядела возбужденной. Я никогда не видела ее такой. Кажется, наш неожиданный гость странно влиял на нас с мамой.

Я подала ему чашку чая; пальцы у него были сильные, загорелые. Когда Стирлинг брал чашку, он улыбнулся. Вокруг глаз у него были морщинки, наверное, из-за яркого солнца. Я спрашивала Стерлинга об Австралии, о том, какой собственностью владела его семья. Оказывается, у них были гостиница в Мельбурне и шахта по добыче золота.

— Должно быть, у вас необычная жизнь, — сказала я.

Он согласился со мной, и я впервые почувствовала беспокойство. Раньше мне никогда не приходило в голову, как скучно в Уайтледиз. Люси постоянно напоминала мне, что я должна Бога благодарить за нашу безмятежную жизнь. Да и Стирлинг восхищался Уайтледиз. Он задавал мне множество вопросов о доме, но в разгар беседы вернулись Люси и девушка с уже перевязанной рукой. Я налила ей чай, и мы продолжали разговаривать о доме.

Затем приехал Франклин. Как всегда обаятельный и очень спокойный. Я знаю его всю жизнь и никогда не видела, чтобы он терял самообладание. Даже в тех редких случаях, когда делал замечание кому-нибудь или отстаивал свои права. Некоторым он показался бы скучным, но на самом деле совсем не был таким. Просто очень рассудительным.

Разница между ним и Стерлингом бросалась в глаза. Стерлинг не обладал манерами Франклина, но его это и не волновало. Безукоризненный покрой костюма Франклина тоже оставил его совершенно равнодушным, я вообще не уверена, что он это заметил.

Вскоре Нора поднялась, сказала, что им пора идти, и поблагодарила за радушный прием. Стерлингу это почему-то не понравилось, и мне было приятно сознавать, что он с удовольствием бы остался. Но я не знала, чем их задержать, и Люси проводила наших гостей до ворот.

Вот и все. Вроде бы ничем не примечательный случай, и тем не менее я никак не могла забыть этих необычных людей. И так как мне хотелось запомнить все в мельчайших подробностях, я и начала вести дневник.

Мы оставались на лужайке до половины шестого, а потом пришел отец Его волосы были в беспорядке, щеки порозовели Очевидно, он хорошо вздремнул — Как потрудились, сэр Хилари? — поинтересовалась Люси.

Лицо отца просветлело: он обожал говорить о своей работе.

— Сегодня дело продвигалось туго, — ответил он, — но я утешаю себя тем, что нахожусь на трудном этапе Мама раздраженно вскинула брови, и Франклин быстро сказал:

— Это вполне естественно Если бы работа шла слишком легко, можно было бы опасаться, что она будет поверхностной.

Только Франклин может сказать то, что нужно в данный момент. Он удобно расположился в садовом кресле и выглядел таким безукоризненным, ласковым, терпеливым. Мать с отцом уже давно решили, что из Франклина выйдет превосходный зять. Мы объединим Уэйкфилд Парк и Уайтледиз. Это очень удобно, так как наши поместья располагались по соседству. Нельзя сказать, что родители Франклина были очень богаты, но говорили, что кое-какое состояние у них есть Да и мы богачами не были. Хотя, кажется, за последние два года с нашими финансами произошло что-то неладное — как только возникал вопрос о деньгах, отец надевал на себя привычную маску безразличия, которая означала, что он не желает говорить на неприятную для него тему Тем не менее, наш брак с Франклином устроил бы всех. Я даже стала воспринимать его как нечто само собой разумеющееся. Интересно, думал ли и Франклин так же? Я всегда восхищалась его почтительным отношением ко мне, однако, он был подчеркнуто вежлив со всеми. Я видела, как деревенская почтальонша зарделась от удовольствия, когда он обменялся с ней несколькими словами. Он был высокого роста — как и все Уэйкфилды — и управлял поместьем своего отца спокойно, но твердо. Его глаза были не голубыми, а скорее темно-серыми, им не хватало тепла, и чувствовалось, что пусть он никогда не сердится, но и особых восторгов тоже никогда не испытывает. Жить с ним рядом было бы, конечно, бестревожно, но вряд ли интересно.

Правда, я никогда не задумывалась над этим, пока двое незваных гостей не нарушили безмятежность того солнечного дня.

— Вы абсолютно правы, — отозвался отец. — Я всегда говорил, что просто обязан взять на себя этот тяжкий труд ради будущих поколений.

— Я уверен, — добавил Франклин, — что его оценят не только наши правнуки, но уже и дети.

Мой отец почувствовал себя польщенным, особенно когда Люси искренне сказала:

— Я уверена, так и будет, сэр Хилари! Затем Люси и Франклин стали разговаривать с отцом, а мама пожаловалась, что у нее опять разболелась голова. Поэтому Люси повезла ее домой прилечь перед ужином.

— Франклин, надеюсь, ты отужинаешь с нами, — сказал отец, и наш друг принял приглашение.

За ужином мама не появилась. Она послала за своей служанкой Лиззи, чтобы та натерла ей виски одеколоном. Доктор Хантер тоже был в числе приглашенных, но он должен был сначала не менее получаса провести у мамы, выслушивая жалобы на нездоровье.

Мистер Хантер появился у нас два года назад и показался нам слишком молодым, возможно, потому, что прежний наш доктор был человек пожилой. Доктору Хантеру было около тридцати пяти лет. Понимая, что мы считали его не очень опытным врачом, он изо всех сил старался завоевать хорошую репутацию. Он умел всех развлечь, и мама любила его, что было весьма важным.

Ужин прошел в непринужденной обстановке. Молодой доктор рассказывал разные смешные истории, а Франклин — свои, но, как обычно, с холодным юмором. Я была рада, что мама велела принести ей ужин наверх, так как постоянные разговоры о болезнях иногда раздражали меня.

Думаю, что и отец был рад тому, что ее нет. Он всегда менялся в ее отсутствие. Казалось, просто упивался своей свободой. Доктор вспоминал своих пациентов, как прикованная к постели старая Бетти Эллари отказалась принять «этого зеленого юнца».

— Я, конечно, признаюсь, что молод, — сказал доктор, — но решительно заявляю, что никогда не был и не буду зеленого цвета.

— Бедняжка Бетти! — сказала я. — С тех пор, как помню себя, она не вставала с постели. Каждое Рождество я приносила ей одеяла, жареную курицу и сливовый пудинг. Когда коляска останавливалась у ее двери и мы выходили, она всегда кричала: «Входите, мадам! Добро пожаловать и вам и вашим подаркам!»Я обычно чинно восседала на стуле у ее кровати и слушала рассказы о том времени, когда дедушка Дориан был еще жив, а мама выезжала в свет со своей мамой.

— Старые традиции сохраняются, — сказал Франклин.

— И очень хорошо. Ты согласен, Франклин? Франклин ответил, что не во всех случаях следует придерживаться традиций.

После ужина Люси разговаривала с доктором о чем-то очень серьезном, а мы болтали с Франклином. Я спросила его мнение о людях, которые у нас сегодня побывали.

— Ты имеешь в виду молодую леди с шарфом?

— Нет, обоих. Они показались мне ужасно необычными.

— В самом деле?

Было видно, что Франклин так не думал и даже почти забыл о них. Тогда я повернулась к Люси и доктору. Он рассказывал о своей экономке, миссис Девлин, которая, похоже, пила больше, чем следовало.

— Надеюсь, — сказала Люси, — вы запираете крепкие напитки.

— Дорогая мисс Мэриэн. Если бы я это делал, я бы ее потерял.

— Это была бы серьезная потеря?

— Вы совершенно не представляете себе все тяготы жизни холостяка, когда он полностью зависит от двух служанок. Бог мой, если бы не миссис Девлин, я бы умер от голода, а мой дом превратился в свинарник.

Бедная Люси. Если она собирается когда-либо выйти замуж, то делать это надо поскорее. Она была бы доктору прекрасной женой, во всем помогала бы ему. Правда, в таком случае наша семья лишится ее, но не следует быть эгоистами.

Я обернулась к Франклину и чуть не прошептала ему, как было бы замечательно, если бы Люси и доктор Хантер поженились. Но с Франклином о таких вещах говорить было нельзя: он счел бы, что обсуждать шепотом такие вопросы — дурной тон. Да и вслух некрасиво говорить о том, что касается только двоих. Боже мой! До чего он бывает утомительным! Как много интересного он упускает в жизни!

Мне удалось завести общую беседу, и доктор Хантер начал рассказывал нам смешные истории о своей прежней жизни и работе в госпитале. Но вскоре после десяти Франклин с доктором откланялись, а мы стали готовиться ко сну.

Когда я пошла пожелать маме спокойной ночи, она еще не собиралась спать. Такого раньше не бывало.

— Присядь, Минта, и давай немножко поболтаем. Сегодня я не усну.

— Но почему? — спросила я.

— Ты же знаешь, Минта, — сказала она с укором, — у меня плохой сон.

Тогда я подумала, что она собирается подробно описать мне свои страдания, но ошиблась. Мама быстро добавила:

— Мне надо с тобой поговорить. Тебе многое не известно. Надеюсь, моя девочка, твоя жизнь сложится более счастливо, чем моя.

Мне казалось, что, имея терпеливого мужа, великолепный дом, слуг, готовых исполнить любую ее прихоть, мама вряд ли нуждалась в сочувствии. Но, как уже часто бывало, притворилась, будто внимательно ее слушаю, и совершенно машинально произносила свои «да», «нет», «какой ужас», даже не понимая, о чем речь.

Вдруг что-то меня насторожило, так как она сказала:

— Эти двое сегодня заставили меня все вспомнить вновь. Тот молодой человек приехал из Австралии. Именно туда он уехал много лет назад.

— Кто, мама?

— Чарльз. Жаль, что ты его не знала. Других таких я больше не встречала.

— А кто это?

— Как ты можешь спрашивать? Мой учитель рисования. Но он был больше, чем учитель. Я помню тот день, когда он приехал. Я сидела в классной комнате, мне было тогда шестнадцать лет, а ему немногим больше. Он вошел с таким гордым, даже надменным видом. И сказал: «Вы мисс Дориан? Я приехал, чтобы учить вас». И он научил меня многому, Минта, очень многому.

— Мама, — спросила я, — а почему эти люди напомнили тебе о нем?

— Потому, что они приехали из Австралии. Именно туда отправился и он, вернее его сослали. Чем-то этот молодой человек похож на Чарльза. Ему тоже было безразлично, что люди думают о нем. Он знал, что не хуже, нет, лучше их. Ты меня понимаешь?

— Да. Кажется, да.

Она вся преобразилась. Ноющего инвалида как не бывало. Мама стала такой же красавицей, какой, наверное, была в молодости.

— Расскажи мне, — попросила я.

— О, моя дорогая Минта, как будто это было вчера. Я бы хотела описать тебе Чарльза.

— Ты очень любила его?

— Да, — ответила она. — Всю жизнь. Это было предательством по отношению к моему отцу, и я запротестовала.

— Наверное, потому, что он ушел из твоей жизни молодым, красивым, ты и запомнила его таким. А если бы увидела сейчас, то, возможно, и разочаровалась бы.

— Если бы я могла увидеть сейчас… — В ее глазах появилось мечтательное выражение. — Этот молодой человек так многое воскресил в моей памяти… Дни, которые мы проводили в классной комнате… А потом он сказал, что мы должны работать на природе. Обычно мы сидели под каштаном, под тем же, где и сегодня, и он рисовал цветы или птицу, а я должна была копировать его рисунки. Потом мы вместе гуляли, рассматривали деревья, цветы, разных букашек и старались изобразить их на бумаге. Он был в восторге от Уайтледиз, как и Люси. Странно, что наш дом производит на людей такое сильное впечатление. Он мог часами говорить о нем. А потом мы полюбили друг друга и собирались пожениться, но твой дедушка не мог этого допустить.

— Тебе было только семнадцать лет, мама. Может быть, ты просто потеряла голову?

— Есть вещи, в которых ты уверена, даже если очень молода. Поверь… Стоило мне познакомиться с Чарльзом, и я уже точно знала, что ни один человек на свете не будет значить для меня так много, как он. Он предупредил, что мы не должны ничего говорить твоему дедушке, иначе он запретит наш брак и случится что-нибудь ужасное, ведь твой дедушка был очень влиятельный человек. Но дедушка обо всем узнал. Должно быть, кто-то рассказал ему, и Чарльза уволили. Мы хотели убежать. Мой отец боялся Чарльза — слишком он отличался от других молодых людей. С меня не спускали глаз, но до меня тайком доходили его записки и мы готовились. В ту ночь, когда мы должны были скрыться, Чарльз пробрался в мою комнату. Я отдала ему свои драгоценности, чтобы он положил их в карман, пока мы будем спускаться из окна. — Губы ее задрожали. — Нас предали. В комнату ворвались. У Чарльза нашли драгоценности, и он был приговорен к семи годам заключения. Твой дедушка жестоко разбил мое сердце.

— Бедная мама, какая грустная история! Но была бы ты с ним счастлива?

— Как ни с кем другим. Он думал, что если мы поженимся, отец со временем простит нас. В конце концов, я была его единственной дочерью, а наши дети стали бы его внуками. Чарльз обычно говорил: «Не бойся. Наши дети будут играть на лужайках Уайтледиз». Мне этого не забыть.

Я поняла, почему все эти годы она была такой раздражительной. Судьба обманула ее. Маме довелось жить не с любимым человеком, а с мужем, которого ей навязали. Мне следовало бы быть с ней более терпеливой. Теперь я попытаюсь.

— Я всегда чувствовала, — продолжала она в несвойственном ей порыве откровенности, — что мне надо было что-то сделать. Я была единственным ребенком. Могла бы пригрозить, что убегу или покончу с собой. И если бы я решилась на это, возможно, все сложилось бы иначе. Но я боялась твоего дедушку и безропотно позволила им забрать Чарльза, а через пять лет вышла замуж за твоего отца, потому что этого хотел мой отец.

— Ну, мама, — напомнила я ей. — Папа очень хороший человек. А этот учитель рисования мог бы не оправдать твоих надежд.

— Жизнь с ним, наверное, не всегда была бы легкой, но она того стоила!

— Ты можешь благодарить судьбу за многое, мама, — напомнила я ей опять, но она только слабо улыбнулась.

— Когда ты родилась, Минта, я немного смирилась. Но это произошло спустя годы после нашей свадьбы. Я думала, у нас уже не будет детей. Возможно, если бы ты появилась раньше… А потом твое рождение так повлияло на мое здоровье.

Вспоминая о своей тяжелой беременности, о страшных муках, которые она испытала во время родов, мама вновь становилась прежней — слабой, болезненной женщиной. Все это я уже слышала раньше, и повторения рассказа мне не хотелось.

— И из-за этих людей, которые пришли к нам сегодня, ты вспомнила о прошлом? — быстро спросила я.

— Как бы мне хотелось знать, что с ним стало, Минта. Его сослали на каторгу. Такого гордого человека!

— Может быть, он оказался достаточно изворотлив и нашел свое место даже там.

Она улыбнулась.

— Только эта мысль и успокаивала меня. Послышался стук в дверь, и вошла Лиззи. Ей было почти столько же лет, сколько маме. Когда-то она была моей няней, а еще раньше — маминой горничной. Она до сих пор обращалась со мной как с ребенком, а с матерью держалась более фамильярно, чем другие слуги. Густые седые, все в кудряшках, волосы служили ее единственным украшением и даже сейчас привлекали внимание.

— Вы не даете своей матери спать, мисс Минта, — сказала Лиззи. — Она, верно, устала.

— Мы разговаривали, — ответила я. Лиззи прищелкнула языком.

— Знаю. — Она повернулась к матери. — Вас уложить?

Мама кивнула, поэтому я поцеловала ее, пожелала спокойной ночи и покинула комнату. Закрывая дверь, я услышала, как мама с необычным возбуждением в голосе говорила:

— Когда сегодня днем я увидела этого молодого человека, мне сразу вспомнилось прошлое. Ты помнишь, как он сидел на лужайке со своим блокнотом?..

Я пошла к себе в комнату. Бедная мама! Как ужасно прожить всю жизнь, предаваясь воспоминаниям и постоянно мечтая о том, что так»и не случилось.

Мне не спалось. Наши неожиданные гости произвели на меня такое же сильное впечатление, как и на маму.

Еще долго я не могла забыть об их визите. Мне бы хотелось все обсудить с Люси, но то, что рассказала мама, предназначалось лишь для моих ушей. У нас висел мамин портрет, который был написан два года спустя после неудачного побега. На нем она, действительно, выглядела красавицей. Но только теперь я разглядела затаенную грусть в ее глазах. Дедушку Дориана я помнила плохо. Знаю только, что от его резких и грубых команд холодок пробегал по моей детской спине. Я хорошо представляла себе, каким суровым он мог быть с собственной дочерью. Разумеется, папа ему подходил — титулованный джентльмен со средствами, мягкий и уступчивый, он легко согласился переехать в Уайтледиз. У папы был дом по соседству и поместье в графстве Сомерсет, которое стало собственностью их семьи в 1749 году. Тогда они многого добились, поддержав Ганноверов. Раньше раз или два в год мы ездили в Сомерсет, но папа продал поместье, а еще раньше дом. Содержать их было очень дорого, а нам нужны были деньги, объяснил он. Интересно, что почувствовала мама, когда узнала, что должна выйти замуж. Но скорее всего она понимала, что потеряла Чарльза навсегда. А все-таки старалась ли она хотя бы притвориться, что любит папу?

Я была в саду и срезала цветы для ваз, когда доктор Хантер вышел из дома. Я позвала его, и он остановился, с улыбкой глядя на меня.

— Вы только что были у мамы? — спросила я. — Мне бы хотелось поговорить с вами о ней. Но она может выглянуть из окна и сразу же решит, что мы обсуждаем какую-то новую ужасную болезнь, которая у нее появилась.

— Почему бы вам не показать мне розы? — предложил он.

— Хорошая мысль, но, давайте, лучше пойдем в сад. Там нас никто не увидит.

Этот сад окружала приятная аллея, которая превращалась летом в роскошную зеленую арку. Я любила сад; казалось, он был совсем отрезан от дома.

Мама и ее возлюбленный наверняка сидели там подле пруда, строили планы и чувствовали себя отделенными от остального мира. Раньше у нас работало больше садовников, и они быстро заменяли весенние нежные цветы на более яркие — летние. Особенно хорошо я помню голубые дельфиниумы и тяжелый аромат различных гвоздик, а также бронзовые и багровые головки хризантем и их запах — безошибочный признак умирающего лета. Но сейчас цветов еще было множество. Посреди пруда стояла статуя, а вокруг плавали водяные лилии с восковыми лепестками. Как рассказал мне отец, двести лет назад этот сад был скопирован с сада в Хэмптон Корте, в котором, как говорили, Генрих VIII прогуливался с Анной Болейн.

— Мама очень больна? — спросила я у доктора.

— Ее болезнь в ней самой, — ответил он.

— Вы хотите сказать, что виновато ее воображение?

— Ну почему, у нее бывают головные боли и иные недомогания.

— Вы полагаете, что ничего опасного нет?

— Никаких серьезных органических изменений.

— Недавно пришли какие-то люди и всколыхнули воспоминания о прошлом. Она прямо-таки помолодела.

Доктор кивнул.

— Ей нужно думать о чем-нибудь другом, — не только о радостях прошлой жизни и скуке теперешней. Вот и все. Возможно, когда у нее появятся внуки, они станут смыслом ее существования. Интерес! Вот чего ей недостает!

— Я еще не собираюсь выходить замуж. А до этого ее может что-нибудь вылечить? Он засмеялся.

— Постараемся. Она будет продолжать пить свои лекарства, и от них ей станет легче.

— Но если физически она не больна, зачем же ей нужны лекарства?

— Это успокаивающее средства. Они помогают ей, потому что она в них верит. Не сомневаюсь: мы должны ее лечить именно так.

— Какая трудная задача — пытаться вылечить от болезни, которой не существует!

— Вы ошибаетесь. Болезнь есть, подлинная. Именно об этом я пытался спорить с моим предшественником. По его мнению, болезнь только тогда считается болезнью, когда хорошо заметны ее внешние признаки. Не волнуйтесь, мисс Минта. Мы следим за здоровьем вашей матери. Мисс Мэриэн — хорошая помощница, верно?

— Люси — просто чудо.

— Да, — сказал доктор, и улыбка сразу выдала его чувства.

— Вы ей это объяснили… я имею в виду состояние моей матери?

— Она в курсе дела. Сама догадалась. Мы беседовали об этом буквально вчера, когда Люси приходила за лекарством.

— Успокоительным? — спросила я.

— Да.

— А как поживает миссис Девлин?

— Как обычно. Когда вчера я вернулся от вас, цвет лица у нее был несколько красноватым, а кончик носа порозовел.

— Когда-нибудь она переберет.

— Когда-нибудь!.. Это происходит почти каждый вечер. Хотя во всем остальном она — настоящее сокровище. Пока не устрою свою жизнь по-другому, я не должен слишком придираться к ней.

— А у вас есть планы?

— Еще… ничего не ясно. — Он немного смутился, и я поняла, что проявила неумеренное любопытство. Но я была уверена, что он имел в виду Люси.

Мы вернулись к дому, еще поговорили, потом он сел в свою коляску и уехал.

Я пошла в комнату Люси. Эта девушка, во всем очень опрятная, даже к мебели относилась с благоговением. Потолок в комнате был высокий, с изображенным на нем семейным гербом. В центре висела люстра, небольшая, но красивого рисунка, она тихо позванивала, как колокольчик в храме. Большое окно с подоконником, обитым темно-красным бархатом, такого же цвета ковер на полу и кровать с балдахином дополняли интерьер.

Комната и в самом деле прелестная, но в Уайтледиз таких было несколько, и пока я не заметила, как Люси любит ее, мне и в голову не приходило, что в ней есть что-то особенное!

— Я только что разговаривала с доктором, Люси, — сказала я.

Она сидела за туалетным столиком и, услышав мои слова, опустила глаза и стала передвигать на нем разные вещицы. Я села в кресло с резной спинкой и подножкой и внимательно присмотрелась к Люси: бледная, не обладавшая яркой привлекательностью, она могла бы показаться внешне вполне заурядной, если бы не врожденная элегантность.

— Кажется, дома у него не все благополучно.

— Это все из-за экономки.

— Нам нужно убедить его нанять другую. От этой можно ожидать чего угодно. Заберется в шкаф с лекарствами и выпьет что-нибудь ядовитое.

— Лекарства ее не интересуют. Ее тянет к винному погребку.

— Но когда она пьяная и не владеет собой…

— Мне кажется, тогда она впадает в оцепенение.

— Но экономке врача следует быть сдержанней.

— Это никому не повредит.

— Мне очень нравится доктор Хантер, — сказала я. — Мне бы так хотелось, чтобы у него была жена, которая во всем ему помогала. Согласитесь, это как раз то, что ему нужно.

— Большинству людей, имеющим профессию, нужна жена-помощница, — ответила уклончиво Люси. Я засмеялась.

— В тебе еще так много от учительницы, — сказала я. — Иногда так и вижу тебя в классной комнате. Ну, а если говорить о браке… Когда ты на него все же решишься, то, надеюсь, не уедешь от нас далеко.

Но заставить Люси отреагировать на мои слова было невозможно.

Был солнечный день. Дом, казалось, вымер. Мама отдыхала, отец, я подозреваю, тоже, хотя он и удалился в свой кабинет. Я вынесла свое вышивание и устроилась под дубом, думая о том дне, когда ветер принес шарф.

Приехал Франклин. Он прошел на лужайку и уселся в кресле рядом со мной.

— Ты одна? — спросил он.

Я объяснила ему, где остальные. Он немного поговорил на любимую тему — о своем поместье и арендаторах, видимо, как и все, полагая, что наступит день, когда эти дела станут волновать и меня. Франклин очень хороший человек, но слишком предсказуемый. Наперед можно было знать, что он думает почти по любому поводу.

Мне захотелось поозорничать и вывести его из привычного равновесия, поэтому я заговорила о том, что вертелось у меня на языке.

— Люси уехала к доктору Хантеру забрать мамино лекарство, — сказала я. — Она с удовольствием ездит туда. Я не ошибусь, если скажу, что она мечтает о том дне, когда станет хозяйкой у него в доме.

— Значит, они обручились и хотят пожениться? — спросил Франклин.

— Еще ничего не известно, но.

— Почему же ты так уверена? — Но разве не заметно — Что они привязались друг к другу? Помолвка, конечно, вполне возможна, но как можно быть уверенным до тех пор, пока она не стала реальностью? Дорогой Франклин. Он говорил как председатель, обращающийся к собранию. Так работал его мозг — точный и абсолютно логичный.

— Но, Франклин, это был бы идеальный вариант — Если относиться к этому поверхностно, то да Но нельзя сказать, будет ли брак идеальным, пока не пройдет, по крайней мере, год.

— И все же мы будем очень рады, если доктор Хантер сделает Люси предложение и она согласится Мне бы очень хотелось, чтобы Люси удачно устроила свою жизнь. В конце концов, доктор Хантер — такая подходящая партия. Да я и не знаю никого другого, кто мог бы стать ей хорошим мужем.

— Я уверен, что ты права, но.. Я давно хочу поговорить с тобой об одном деле, Араминта.

Раз он называл меня полным именем, значит, намеревался сообщить что-то весьма важное. «Может быть, собирается сделать мне предложение?»— подумала я Если уж речь зашла о замужестве Люси Нет, Франклин никогда не сделает предложение под влиянием момента. А если бы он пришел за этим, то обставил бы все должным образом и сначала попросил бы папиного согласия — Слушаю, Франклин, — ответила я, несколько встревоженная тем, что ожидала услышать, так как вовсе не желала этого. Но то, что он сказал, принесло мне облегчение.

— Я пытался поговорить с твоим отцом, но он не пожелал меня выслушать. Вполне понятно, я не мог обратиться и к твоей матери. Думаю, у вас есть все основания для беспокойства.

— Ты имеешь в виду наше финансовое положение? Он ответил не сразу — Я убежден, что оно не самое хорошее Полагаю, дело не терпит отлагательств.

— Франклин, скажи прямо, о чем речь?

— Я землевладелец, — ответил он, — не финансист Но не нужно быть большим специалистом, чтобы не понять, что происходит на рынках Наши отцы дружат уже много лет У них один и тот же консультант, похожие вклады Мои средства в основном вложены в землю. У твоего отца все по-другому. У него есть Уайтледиз, и боюсь, это почти все. Несколько лет назад он продал собственность в Сомерсете и вложил полученные деньги, кажется, не лучшим образом.

— Ты хочешь сказать, что мы стали бедными, Франклин?

— Едва ли Но думаю, надо сократить лишние расходы по содержанию дома. Я предостерегаю тебя, ибо твои родители, похоже, не догадываются о том, что расходы не должны превышать доходы Прости, что я так откровенно говорю, но меня это беспокоит. Мне бы не хотелось, чтобы Уайтледиз начал постепенно разрушаться.

Сердце у меня заныло Итак, моему отцу следует подумать о деньгах, но, конечно, он не станет этого делать Он забудет обо всем, что ему неприятно Если я начну обсуждать это с мамой, она вообще не поймет, о чем речь. А Франклин? Какой у него интерес? Если он женится на мне, то станет жить в Уайтледиз, как и в свое время отец Если в роду не осталось наследников по мужской линии, дом может перейти к женщине, как когда-то к маме, а потом, вероятно, и ко мне. Фамилия может измениться, и дом достанется родственникам по крови.

Поэтому Франклин и думал об Уайтледиз, волновался, что нужда не позволит отцу содержать дом в надлежащем состоянии до тех пор, пока сам он не вступит в права владельца.

Я помню, как однажды сказала отцу, что в башенках завелся древоед, к тому же надо было срочно заменить некоторые доски в полу, но отец только отмахнулся от меня. Я хорошо представляла себе Уайтледиз, который будет все больше разрушаться, и отца, который запрется в своем кабинете и ничего не станет предпринимать.

— Но что я могу сделать? — спросила я.

— Попытайся ввести хоть немного экономии. При случае поговори с отцом. Многое изменилось за последние двадцать лет. Выросли налоги, и жизнь подорожала. К этому необходимо приспосабливаться.

— Сомневаюсь, что смогу добиться многого. Отец не слушает тебя, да и меня не послушает. Поверь, он ничего не станет делать. Он запирается у себя в кабинете и клюет носом над своими манускриптами.

Так! Я сказала об этом вслух. Я выдала папин секрет. Но, может быть, Франклин и так уже знал обо всем. Моя вина состояла в том, что я заговорила о вещах, о которых хороший тон требует молчать.

— Я посоветуюсь с Люси, — сказала я. — Думаю, она гораздо лучше меня знает, как надо экономить.

— Прекрасная мысль, — согласился со мной Франклин.

Выполнив свой долг, что он, не сомневаюсь, будет делать всегда, Франклин переменил тему разговора, и мы стали обсуждать деревенские новости до тех пор, пока я не услышала, что приехала Люси.

После той ночи, когда мама рассказала мне обо всем, она стала еще более раздражительной и почти все время проводила в своей комнате. Даже ела там, хотя, видимо, аппетит не покидал ее, так как Лиззи уносила подносы пустыми.

Иной раз мама просто не могла дождаться, когда за мной закроется дверь, и тут же начинала говорить Лиззи, своей наперснице: «Ты помнишь тот день, когда мы с мистером Херриком были в саду…» или: «Однажды папа пригласил его к ужину. У нас не хватало кавалера, а он был таким импозантным…»

Представляю себе, как она надоела Лиззи со своими воспоминаниями. Но, вероятно, Лиззи лучше меня понимала ее, поскольку своими глазами видела этого выдающегося джентльмена, которого с позором отправили в Австралию.

Бедный папа! Мама была с ним так резка. Казалось, она страшно невзлюбила его и не особенно заботилась о том, чтобы отвечать ему, как подобает людям их круга.

Поэтому все мы были очень рады, когда мама решила не спускаться в столовую. Я очень сожалела о том, что те незнакомцы появились в нашем доме, и была благодарна Люси, которая всегда была рядом и точно знала, что делать. Когда мама накидывалась на отца, Люси обычно говорила что-нибудь приятное о его работе, и он забывал об оскорблении. Жаль, что так получилось. Уж если кто-то и умел быть счастливым, так это мой отец, который отбрасывал от себя все неприятное. Он старался избегать жены, и Люси часто заходила к нему в кабинет, поэтому, надеюсь, работа над книгой продвигалась.

Но Люси, оказывая почтение отцу, в то же самое время жалела и маму. Это был, наверное, следующий после Лиззи человек, которому доверяла мама. Но атмосфера в доме постепенно накалялась.

Однажды Люси поехала к доктору Хантеру за лекарством для мамы и вернулась очень взволнованной. Когда она вышла из маминой комнаты, я позвала ее к себе.

— Входи и давай поболтаем, — сказала я. — У мамы сегодня ужасное настроение. Люси нахмурилась.

— Я знаю. Лучше бы эти люди сюда не приходили.

— Странно все это. Появляются какие-то незнакомцы, и жизнь меняется.

— Все началось еще раньше, — сказала Люси. — Просто эти люди напомнили ей о прошлом.

— Как бы мне хотелось увидеть это ее божество. Сейчас он уже старый, седой и совсем не такой красавец. Бедный папа! Мне так жаль его!

— Да, — сказала Люси. — Так легко сделать его счастливым и очень жаль, что это невозможно. И вдруг выпалила:

— Минта, доктор Хантер сделал мне предложение.

— О, Люси, поздравляю!

— Спасибо, но я еще не решила.

— Люси, это был бы идеальный брак.

— Откуда ты знаешь? Я засмеялась.

— Сейчас ты мне напомнила Франклина. Из тебя, конечно, получится прекрасная жена для доктора. Он сможет избавиться от этой пьянчужки Девлин, и ты будешь хорошо о нем заботиться. Надеюсь, он понимает, как ему повезло.

— Но я же сказала тебе, что еще ничего не решила.

— Так решай!

— Такое впечатление, что ты рада избавиться от меня.

— Как ты можешь так говорить? Просто я радуюсь тому, что ты останешься рядом с нами.

— Но я не буду жить в Уайтледиз!

— Мне кажется, ты любишь дом больше, чем нас. Так же, как…

Нет, я хотела забыть о том незначительном эпизоде. Но Стирлинг тоже проявил какой-то неестественный интерес к дому. Хотя, возможно, потому, что всю жизнь провел в Австралии и впервые увидел такой старинный особняк.

— Ты не уедешь от нас далеко, — закончила я.

— Он очень честолюбивый. Сомневаюсь, что захочет оставаться только провинциальным врачом. Он намерен переехать в Лондон, пройти специализацию и стать одним из модных и престижных докторов!

— Мне это не приходило в голову. Но даже если так, Лондон не на другом конце света, и мы сможем часто видеться.

— У тебя так легко все получается.

— А потом, вдруг он согласится остаться здесь навсегда. Чем он собирается заниматься?

— Его интересуют такие случаи, как у твоей матери. Болезни духа, — уточнила Люси.

— Мне будет очень грустно, если ты уедешь, но раз это необходимо, ты должна это сделать.

— Моя дорогая Минта. Предоставь мне самой решать свои проблемы.

Я очень удивилась, когда осознала, как многого еще в Люси не понимала. Она была не только спокойной, педантичной и очень разумной, но, оказалось, еще и романтичной. Совершенно очевидно, она не была страстно влюблена в доктора Хантера, но должна была понимать, что брак с ним предоставляет ей прекрасный шанс.

Был туманный ноябрьский день. Стояло полное затишье, и, казалось, все было пропитано промозглой туманной сыростью. Она незримо присутствовала даже в доме.

Все утро Люси работала по дому. Как она только везде успевала. Слуги не возражали, за исключением, пожалуй, одной лишь миссис Гли, ревниво следившей за тем, как вторгаются в ее сферы. Люси обычно составляла меню, через Лиззи посылала его маме, а потом спускалась на кухню и заказывала блюда. Мама никогда на меню не смотрела, но Люси настаивала, чтобы ей его показывали. Люси была прекрасной хозяйкой, и ей нужно было бы иметь свой дом.

Почти все утро я провела в оранжерее. В саду уже доцветали хризантемы, астры, георгины и маргаритки.

Я составляла букеты и думала о том, как это скучно — делать каждый день одно и то же. Я вдыхала слабый аромат осени, исходивший от цветов, и представляла себе, как через много-много лет по-прежнему буду составлять букеты: сначала из первоцветов и нарциссов, потом — из летних цветов, а в декабре — из жимолости и падуба. И по-прежнему — в этой оранжерее, которая когда-то была монастырской темницей, с каменным потолком и маленьким окошком, зарешеченным тремя железными прутьями. Сердце мое рвалось к переменам. Много позже я вспомнила пыл своих устремлений и подумала, как странно, что именно в тот день жизнь моя так резко изменилась.

Разглядывая звездочки маргариток, я видела лишь его глаза, черты надменного лица. Глупо было продолжать вспоминать о незнакомце, которого я встретила случайно и едва ли увижу вновь.

Вошла горничная, чтобы унести цветы и расставить там, где я велела. До завтрака оставался еще целый час, и в другое время я бы еще успела прогуляться по саду, но унылая, сырая погода к этому не располагала. Я сидела в своей комнате, а моя память опять возвращала меня к тому дню, когда ветер принес девичий шарф. Я подумала о маме, которая любила и была любима в этом доме, и о том, что она могла бы быть совсем не похожа на ту женщину, какой ее знали все.

Неужели и я когда-нибудь так же стану брюзжать из-за того, что жизнь прошла стороной?

Приехал доктор Хантер, провел у мамы около получаса, а затем предупредил меня, что хотел бы побеседовать со мной и моим отцом. Мы прошли к папе в кабинет.

— Вы должны понять, — сказал доктор Хантер, — что у леди Кэрдью нет никаких причин отказываться от нормальной жизни. Да, сейчас она совершенно апатична, не выходит из своей комнаты и думает только о своей несуществующей болезни сердца. Я склонен к мысли, что все мы слишком потакали ее капризам и пришло время менять тактику.

Я слушала доктора Хантера и представляла его в изящно обставленных апартаментах в аристократической части Лондона на Харли Стрит. Вот он лечит богатых пациентов, а потом идет домой к Люси, которая будет развлекать именитых врачей блестящей беседой. Мне было приятно думать, что до нашего знакомства она была лишь обычной школьной учительницей. Любопытно, почему Люси все еще не дала ответ доктору Хантеру…

— Мы проведем маленький эксперимент. Пожалуйста, меньше жалости.

Доктор Хантер оживленно развил свою теорию — он собирался изменить методику лечения. Я была уверена: надолго он здесь не останется, да и Люси тоже, если выйдет за него замуж. Если?.. Конечно же, выйдет!

— Всего лишь легкий упрек, — продолжал он. — Не будьте с ней слишком резки вначале.

Папа пригласил доктора к завтраку, но мистер Хантер был слишком занят. Он допил свой херес и уехал.

Мама спустилась в столовую, раздраженная больше, чем обычно.

— Из-за этой погоды у меня все болит, — ворчала она. — Сырость проникает во все кости. Вы даже представить себе не можете, как мне плохо.

Папа, которому не терпелось претворить в жизнь советы доктора Хантера, ответил:

— Мы и не собираемся напрягать свое воображение, поскольку ты неоднократно и детально описывала свои недуги.

Мама была потрясена! Как мог мой терпеливый и добродушный отец посметь так безжалостно упрекать ее?

— Вы хотите сказать, что я для вас обуза.

— Дорогая, ты меня не так поняла.

— Нет, ты именно это имел в виду. Да, я больна, и тем, кому Бог даровал хорошее здоровье, кажусь скучной и бесполезной. Какой ты жестокий! Если бы ты знал, как я страдаю! Я почти хочу, чтобы ты почувствовал хоть сотую долю той боли, которую я испытываю — тогда, может быть, ты проявил бы больше милосердия. Но нет, я никому этого не пожелаю. Вся моя жизнь — сплошная боль. С тех пор как ты родилась, Минта, я страдаю…

— Прости, мама, что это все из-за меня.

— А, теперь и ты презираешь меня. Не думала, что ты будешь делать это так открыто, хотя уже давно знаю, что надоела тебе. Если бы только мне больше повезло в жизни…

Это была старая тема. Мой отец привстал со стула, лицо его покраснело, а в глазах застыла мука. Мама всегда намекала на то, что если бы судьба была к ней благосклонна, она бы вышла замуж за человека по своему выбору, а не за него.

Я полностью была на стороне отца, а потому сказала:

— Ну что ты, мама! Ты счастливо прожила с самым замечательным мужем на свете.

Я замолчала, когда увидела, как она, дико оглянувшись вокруг, уставилась на что-то за спиной отца. Я знала, что она думала о том, другом, человеке, и глядя на нее, можно было подумать, что он находится в комнате.

— Самый замечательный муж на свете! — воскликнула она с издевкой. — Что он сделал такого, чтобы его можно было так называть? Сидит в своем кабинете и делает вид, что работает. Спит он, а не работает! Всю свою жизнь готов проспать! Как это на него похоже! Книга, его знаменитая книга! Да он ничтожество, просто ничтожество! У меня могла быть совершенно другая жизнь.

Люси вмешалась:

— Леди Кэрдью, доктор Хантер сказал, что вы не должны расстраиваться. Можно, я отведу вас в вашу комнату?

Мысль о слабом здоровье несколько успокоила маму. Она почти с благодарностью повернулась к Люси, и та увела ее.

Мы с папой смотрели ей вслед. Мне было жаль его: у него был такой растерянный вид.

— Похоже, метод доктора Хантера не сработал, — сказала я. — Ничего, папа. Мы сделали, что смогли.

Это был тяжелый день. Очевидно, некоторые из слуг слышали мамину истерику. Мой отец, казалось, как-то сник: у него был виноватый вид. Мы все подозревали, что он больше дремал за своим столом, а работу в основном делала Люси, но никто не говорил ему об этом в лицо.

Мама провела остаток дня в своей комнате, заявив, что не желает никого видеть. Лиззи сказала мне, что она много плакала, измучилась и немного поспала днем.

— Завтра ей будет лучше, мисс Минта, — успокоила меня Лиззи.

Люси тоже была очень расстроена.

— Ясно, что критика не помогает маме, — сказала я.

— Твой отец — слишком мягкий человек. Почему бы ему не продолжить?

— Он не сможет — для него это означает изменить свой характер.

Вполне естественно, что Люси не могла согласиться, будто диагноз доктора Хантера оказался неверным. Она повторила слова Лиззи: «Завтра ей будет лучше».

Перед тем, как лечь спать, я пошла наверх в мамину спальню, но не отважилась войти. Стоя у двери, я услышала ее голос:

— Ты ужасный человек! Боже, я бы все отдала, чтобы вернуть те годы. Я бы знала, что мне делать, потому что ты мерзкий… мерзкий.

Я представляла себе папин добрый, недоуменный взгляд и решила, что мне туда лучше не входить. Вернулась в свою комнату и долго не могла уснуть, с грустью думая о своих родителях и о тех напрасно прожитых годах, которые могли бы быть такими счастливыми.

Ничьей вины здесь не было. Я хотела, но не могла пойти к ним, чтобы сказать это, умолять забыть прошлое и начать все сначала.

Как же я жалею, что не сделала этого. Маму живой я больше не увидела…

На следующее утро Лиззи пришла разбудить ее и нашла мертвой.