"Мадам Змея" - читать интересную книгу автора (Холт Виктория)

ЖЕНА КАТРИН

Весь двор смеялся над любовью Генриха к Диане. Он, имея юную жену, свою ровесницу, бежал из ее постели к женщине, которая была старше его на двадцать лет. Это напоминало новеллу Боккаччо или сюжет из «Гептамерона» королевы Наваррской.

Когда Катрин услышала об этом, она испытала такое потрясение, что ей захотелось запереться в своих покоях. Ее охватила ярость. Какое унижение! Весь двор потешается над Генрихом, его любовницей и несчастной заброшенной женой!

Посмотрев в зеркало, она с трудом узнала себя. Ее лицо обрело восковой оттенок; ярким пятном выделялась лишь кровь на закушенной губе. Глаза девушки были полны ненависти. Она повзрослела.

Она принялась ходить по комнате, бормоча проклятья в адрес Генриха и Дианы. Она мысленно умоляла короля отправить ее назад в Италию. «Ваше Величество, я не в силах переносить это унижение».

Она громко засмеялась над своей глупостью, потом упала на кровать и заплакала.

Все дело в унижении, сказала себе Катрин.

Она повторяла это с упорством, которое встревожило ее.

Других причин для переживаний нет, уверяла она себя.

Почему она должна страдать? Многие королевы до нее терпели подобное унижение. Почему она должна мучиться?

Причина в том, что Диана намного старше ее. Это делает ситуацию унизительной.

Затем в душе Катрин прозвучал дразнящий голос. Какое тебе дело до всего этого? У тебя нет детей. Возможно, теперь их и не будет. Состоится развод, тебя отправят в Рим. Ипполито по-прежнему в Риме.

Ипполито — кардинал.

Но дразнящий голос не умолкал. Подумай, Катрин. Тебя ждет счастье. Воссоединение с красивым Ипполито.

Я не буду об этом думать. Это дурно.

Она снова принялась расхаживать по комнате, подошла к зеркалу. Она смеялась; она плакала.

Мужайся, говорили ее губы. Ты должна жить среди этих придворных, улыбаться Диане, никогда не выдавать жестом или взглядом свою ненависть к ней, желание вонзить кинжал в ее сердце, капнуть яду в ее бокал.

Она не узнавала печальное и злое лицо, которое видела в зеркале. Эти глупцы считали ее холодной. Она… холодная! В ней бушевала ярость, она сходила с ума от ревности.

Она боялась посмотреть в глаза правде.

— Люблю ли я Ипполито? — спросила Катрин свое отражение. — Какие чувства питала к нему? Это было детским увлечением без страсти и ревности. Сейчас эти эмоции сжигали ее душу. Нет, она любит не Ипполито.

Внезапно она громко рассмеялась.

— Я способна убить ее, — пробормотала Катрин. — Она отняла его у меня.

Сколько женщин произносили эти слова? — подумала она. Глядя на свои сверкающие итальянские глаза, Катрин ответила себе: «Многие. Но мало кто верил в то, что говорил. Я люблю Генриха. Он — мой. Я не просила выдавать меня замуж за него. Меня принудили к этому. И теперь я люблю его. Многие женщины ревновали, говорили: „Я готова убить ее“. Но эти слова были пустым звуком. Я — другой человек. Я действительно могла бы убить ее».

Губы Катрин мрачно искривились. «Если бы только она умерла, — прошептала она в зеркало, запотевшее от ее дыхания, — я бы добилась того, чтобы он стал полностью моим. Я бы любила его с такой страстью, о какой он и не мечтал. Во мне пылает огонь желания. Если бы она умерла, он был бы со мной. Мы должны завести детей… ради этой страны… его и моей».

Она стиснула руки и увидела в зеркале женщину с жаждой убийства в глазах и молитвой на устах.

Потребовалось несчастье, чтобы разбудить ее, вызвать к жизни подлинную Катрин. В этот момент она поняла себя лучше, чем когда-либо. Каким бледным и сдержанным было ее лицо! Только в сверкающих глазах таилась жажда убийства. Людям они должны казаться кроткими, бесстрастными. Улыбающаяся маска будет скрывать истинную Катрин от мира.

Как легко принимать решения и как трудно выполнять их! Часто она уединялась, ссылаясь на головную боль, чтобы поплакать тайком. Люди говорили: «Бедная маленькая итальянка! Она очень слаба. Может быть, отсутствие детей связано не только с Дианой, но и с этим».

Однажды, услышав шутливую фразу о своем муже и Диане, она почувствовала, что не в силах терпеть это. Она добралась до своих покоев, отпустила служанок, сказав им, что хочет отдохнуть, легла на кровать и заплакала, как ребенок.

Что она могла сделать? Славные Космо и Лоренцо Руджери снабдили ее духами и косметикой. Она взяла у них любовное зелье.

Оно оказалось бессильным. Диана владела более сильными средствами. И когда Генрих пришел к жене, голос его зазвучал смущенно и виновато. «Мой отец настаивает на том, чтобы мы завели ребенка», — сказал он, словно его появление требовало объяснения.

Почему она любила его? Он не был остроумен и занимателен. Его постоянное присутствие в ее мыслях и снах было необъяснимым. Он был, конечно, учтив и ласков, стремился скрыть, что их близость ему неприятна — правда, безуспешно. По всем законам человеческой природы Катрин должна была его ненавидеть.

Что могла предпринять юная и неискушенная в делах любви девушка, чтобы отнять его у опытной женщины? У Катрин не было подруг, которые могли дать ей совет. Что, если она поделится своими страданиями с королем во время верховой прогулки в составе Узкого Круга? Какое сочувствие он проявит! Какую доброту и сострадание! А потом, несомненно, расскажет историю, украсив ее деталями, своей фаворитке, мадам д'Этамп. Они позабавятся вдвоем за ее счет.

Никто не может позаботиться о Катрин, кроме нее самой. Она должна всегда помнить об этом. Поэтому ей следует скрывать свои горькие слезы; никто не должен знать, как страстно, с чувством собственности она любит этого застенчивого молодого человека — своего мужа.

Услышав, что к комнате кто-то приближается, она настороженно села на кровати. В дверь робко постучали.

Она ответила сухо и твердо:

— Кажется, я просила не беспокоить меня.

— Да, мадам герцогиня, но здесь молодой человек — граф Себастиано ди Монтекукули. Он хочет видеть вас. Он очень взволнован.

— Пусть он подождет, — сказала она. — Я еще немного буду занята.

Она вскочила с кровати, осушила свои глаза, напудрила лицо. С беспокойством посмотрела на свое отражение. Невозможно было скрыть, что она плакала. Как глупо давать волю чувствам! Ни при каких обстоятельствах нельзя проявлять слабость. Злость и обиду следует прятать в сердце.

Через десять минут она разрешила впустить графа. Он низко склонился над ее рукой, потом посмотрел на Катрин печальными глазами.

— Герцогиня, — сказал граф, — я вижу, что недобрые вести уже дошли до вас.

Она молчала, раздраженная тем, что он заметил следы переживаний на ее лице и проявил бестактность, не сочтя нужным скрыть это. Но о каких недобрых вестях он говорит?

Поскольку девушка не раскрыла рта, молодой человек продолжил:

— Я решил, что должен сообщить вам эту новость, герцогиня. Я знаю о вашей привязанности к кузену.

Она овладела своими чувствами. Неужели воспитание и природная сдержанность подводили ее только в отношениях с мужем?

Она понятия не имела, что имеет в виду граф, но произнесла абсолютно невозмутимо:

— Скажите мне, граф, что вам сообщили.

— Герцогиня, вам известно, что творится в нашем любимом городе. Жизнь под игом тирана стала невыносимой. Многие граждане оказались в изгнании. Тайно собравшись вместе, они решили направить петицию императору Карлу с просьбой избавить Флоренцию от Алессандро. Послом они избрали вашего кузена, благородного кардинала Ипполито де Медичи.

— И шпионы Алессандро узнали об этом, — догадалась Катрин.

— Ипполито добрался до Итри. Он хотел сесть там на корабль и отплыть в Тунис.

— И его убили.

Катрин закрыла опухшие глаза своими руками.

— Мой бедный кузен. Дорогой Ипполито.

— Яд был в вине, герцогиня. Его мучения были ужасными, но недолгими.

Она помолчала несколько секунд, потом сказала:

— Надеюсь, за его смерть отомстят.

— Его слуги сломлены горем, герцогиня. Италия оплакивает великого кардинала. Флоренция безутешна.

— О, наша несчастная страна, Себастиано! Наша бедная страдающая Италия! Я знаю, что вы чувствуете, Себастиано. Вы и я могли бы умереть за нашу страну.

— Я счел бы это за честь, — серьезно сказал молодой человек.

Она протянула руку графу, и он пожал ее. Катрин разволновала мелькнувшая в голове мысль; что-то предупреждало ее о великих грядущих событиях. Перед ней стоял человек, глаза которого фанатично блестели, когда он говорил о своей родине.

— Да, Себастиано, — сказала она, — ради блага нашей страны вы без колебаний отдали бы свою жизнь хоть тысячу раз. Есть и другие мужчины, подобные вам. Их не много, но вы — один из них. Если бы вы погибли за родину, ваше имя навеки осталось бы в памяти народа. Его произносили бы с почтением и благодарностью.

Глаза девушки сверкнули, и граф, глядя на Катрин, удивился тому, что ее считали незначительной, серой личностью.

— Порой случалось, — продолжила она, — что я имела привилегию заглядывать в будущее. Кажется, я вижу что-то сейчас. Однажды, Себастиано, вам представился шанс совершить великие дела во имя нашей страны.

Она говорила с убежденностью, ее глаза блестели неестественно ярко; молодому человеку показалось, что ее устами говорит какая-то загадочная сила. Он пробормотал:

— Моя герцогиня, если это случится, я умру счастливым.

Катрин, вздохнув, убрала свою руку.

— Мы оба должны жить разумно, мудро, — сказала она. — Но мы никогда не забудем нашу родину.

— Никогда! — пылко воскликнул он.

Она отошла от него и заговорила тихо, словно обращалась к самой себе.

— Я замужем за сыном короля… вторым сыном. У дофина слабое здоровье. Возможно, Господь предначертал мне принести славу Италии через моих детей. Так считал покойный Святой Отец. Мои дети!

Ее голос внезапно дрогнул.

— У меня нет детей. Я надеялась…

Она почувствовала, что теряет контроль над собой, и сказала:

— Мой муж влюблен в ведьму. Говорят, что на самом деле она — морщинистая женщина, которая принимает облик красивой молодой дамы. Жизнь — странная штука; пути господни неисповедимы. Меня успокаивает сознание того, что вы, граф, готовы на все ради меня и Италии. Если я стану королевой Франции, я не забуду вас — хотя я знаю, что вы не ищете почестей.

— Я лишь мечтаю о чести послужить нашей стране, герцогиня.

— Вы славный, благородный человек, граф. Мы оба всегда будем помнить о нашей родине. Здесь мы — чужие. Мы не вправе забывать об Италии. Останьтесь и побеседуйте со мной еще. Как приятно говорить на родном языке! Сядьте, граф. Говорите об Италии… на итальянском языке. Говорите о нашем любимом Арно, об оливковых рощах…

Но она продолжала говорить сама; перед глазами у нее стоял не Ипполито, которого она когда-то любила, а Генрих, смотревший сияющими глазами на Диану; его лицо было пристыженным, виноватым.

Катрин рассказала молодому графу о своей жизни в Мюрате, о чуде с плащом Девы.

— Чудеса создаются на земле теми, кто способен творить их, — заявила она. — Есть люди, избранные Святой Девой на роль чудотворцев. Я часто думаю о моем предназначении, о возможности помочь моей стране, которую я получила бы, если бы дофин умер. У него слабое здоровье; наверно, Господь не собирался сделать его правителем этой страны. Если я стану королевой, я должна буду иметь детей… сыновей… я смогу принести благо Франции… и Италии.

— Да, герцогиня, — тихо промолвил граф.

— Но я отрываю вас от ваших обязанностей, граф. Когда вы захотите побеседовать со мной, приходите в дом братьев Руджери. Они продемонстрируют вам много чудес. Я скажу им, что вы — мой друг, что мы понимаем друг друга, и тогда они не откажут вам ни в чем.

Когда он покинул Катрин, она почувствовала, что боль неразделенной любви стала терпимой. Возможно, подумала она, со временем ситуация изменится.

Закутанная в плащ с капюшоном, Катрин в сопровождении юной служанки покинула Ле Турнель и быстро пошла по улицам Парижа. Она собиралась посетить братьев-астрологов, которые жили на левом берегу Сены возле моста Нотр-Дам. В дом можно было войти с улицы или с реки, поскольку каменные ступени его задней лестницы спускались к воде, где стояли на приколе две лодки. Гость мог войти в дом через одну дверь, а покинуть его — через другую Катрин восхитилась предусмотрительностью братьев, выбравших этот дом.

Многие придворные дамы ходили к астрологам-французам, которые продавали косметику и духи. Итальянцы не пользовались популярностью во Франции; люди подозревали, что они занимаются черной магией. Ходили слухи о жестокой тирании Алессандро во Флоренции; все узнали об убийстве Ипполито; многие подозревали, что Климента отравили.

Французы считали итальянцев знатоками всевозможных ядов.

Поэтому Катрин решила, что в такое время лучше не афишировать свои визиты к итальянским магам.

Она предупредила Мадаленну, свою юную итальянскую служанку, о том, что никто не должен знать с их сегодняшнем посещении братьев Руджери.

Подойдя к дому, они спустились вниз по трем каменным ступеням, открыли дверь и вошли в комнату, где на полках и столах стояли большие банки и бутылки. С потолка свисали сохнувшие травы; на лавке рядом с зельями и картами лежал скелет небольшого животного.

Братья появились в комнате, освещенной всего одной свечой с дрожащим пламенем. Увидев, кто пожаловал к ним, они почтительно поклонились, спрятали руки в карманы своих мантий и стали ждать распоряжений герцогини.

— Ты приготовил для меня мои новые духи, Космо? — спросила она, повернувшись к одному из братьев.

— Они готовы. Я отправлю их вам завтра, герцогиня.

— Хорошо.

Лоренцо и его брат ждали приказов Катрин; они понимали, что она пришла не для того, чтобы узнать, готовы ли духи.

Мадаленна смущенно переминалась с ноги на ногу за спиной своей госпожи. Повернувшись к ней, Катрин громко сказала:

— Мадаленна, подойди сюда. Лоренцо, Космо, принесите новые духи. Я хочу узнать мнение Мадаленны о них.

Братья переглянулись. Они хорошо знали герцогиню. Они помнили маленькую девочку, попросившую их вылепить фигурку Алессандро, чтобы с ее помощью умертвить монстра. Сейчас она явно что-то задумала.

Они принесли духи. Лоренцо взял руку Мадаленны, а Космо тем временем опустил в пузырек тонкую стеклянную палочку. Потом он коснулся влажной палочкой руки Мадаленны и велел ей подождать несколько секунд.

Они изредка бросали взгляды на Катрин. Что привело сюда герцогиню в столь поздний час?

— Потрясающе! — воскликнула Мадаленна.

— Проследите за тем, чтобы утром их доставили мне, — сказала Катрин. Потом она добавила: — Вы знаете, что я пришла сюда не только из-за духов. Лоренцо, Космо, что вам удалось установить? Есть ли новости насчет ребенка? Вы можете говорить при Мадаленне; это дитя знает мои секреты.

— Герцогиня, пока нам ничего не известно о ребенке.

Она стиснула руки, потом разжала их.

— Но когда?.. Когда? Он же должен когда-то появиться.

Они молчали.

Катрин пожала плечами.

— Я сама посмотрю в кристалл. Мадаленна, присядь и подожди меня. Я скоро вернусь.

Она раздвинула шторы, разделявшие комнату на две части. В глубине помещения стоял большой шкаф, который братья всегда держали запертым. Катрин знала, что в нем есть немало тайников. Она села на стул. Братья задернули шторы. Катрин посмотрела в магический кристалл и ничего там не увидела. Братья замерли в ожидании.

Она внезапно повернулась к ним и заговорила. Они поняли истинную цель ее визита.

— Один юный граф, — сказала она, — желает послужить своей — нашей — родине. Если он придет к вам и захочет поговорить о ней, будьте к нему добры. Если он попросит любовного зелья или какое-то другое снадобье, дайте ему это. Вы можете доверять графу.

Братья понимающе переглянулись. Глаза Катрин оставались непроницаемыми, ее лицо было невинным, как у ребенка.

Двор переезжал в новое место. Причиной этого на сей раз была отнюдь не непоседливость короля.

Катрин ехала с Узким Кругом, неподалеку от Франциска и мадам д'Этамп. Ее положение было почетным, но она хотела ехать рядом с Генрихом. Однако там для Катрин не нашлось бы места, поскольку свиту принца возглавляла ее ненавистная соперница, которую Генрих по-прежнему обожал. Катрин успешно скрывала свою страсть и ревность; она смеялась так же громко, как и другие дамы, окружавшие короля.

Когда процессия на пути от Парижа к Лиону останавливалась в различных городах и замках, для увеселения короля устраивались всевозможные зрелища. Мадам д'Этамп и королева Наваррская вместе сочиняли пьесы и сценки. Короля сопровождало множество красивых девушек, кого-то из них подбирали в дороге. Они танцевали перед Франциском, пытались привлечь его внимание своей смелостью или, напротив, скромностью. Но Франциск не мог расслабиться; война распространялась по территории Франции. Именно вторжение войск императора Карла на славные земли Прованса заставило короля покинуть Париж и отправиться в Лион.

В этом городе Катрин выдала себя.

Генрих пришел к ней, когда она находилась со служанками в своих покоях. Ее сердце забилось чаще — это происходило постоянно, когда он оказывался рядом с Катрин. Она поспешно отпустила девушек, попыталась совладать с охватившими ее чувствами.

— Извини, что я потревожил тебя, — сказал он.

— Бывают случаи, когда приятно оказаться потревоженной.

Они находились одни; она не могла утаить страсть, сверкавшую в ее глазах. Девушка еле слышно добавила:

— Я молю всех святых о том, чтобы это происходило чаще.

Он удивленно посмотрел на нее, не понимая, о чем она говорит. Катрин охватило легкое раздражение. Однако, как ни странно, она любила Генриха еще сильнее за его несообразительность, так раздражавшую короля.

— Пожалуйста, сядь, Генрих, — она похлопала ладонью по дивану, стоявшему у окна, и села на него, подобрав расшитую жемчугами юбку и оставив место для мужа.

Катрин было невыносимо тяжко находиться рядом с ним и чувствовать, что он бесконечно далек от нее. Он думает сейчас о Диане? Катрин усомнилась в этом, потому что вид у Генриха был несчастным; думая о Диане, он всегда имел счастливое лицо.

— Положение печальное, — сказал он.

Она коснулась его руки, хотя знала, что он не выносил ее прикосновений. Но сейчас он, кажется, просто ничего не заметил.

— Ты слышала новости? — продолжил он. — Монморанси отступает под натиском войск императора. Завтра мой отец отправляется в Валенсию.

— Что, новый переезд? Я почти не видела тебя с тех пор, как мы покинули Париж.

В ее голосе прозвучал упрек, она не смогла скрыть его; она видела себя одиноко, без сна, лежащей в постели, ждущей мужа, который, возможно, проводил время с Дианой. Почему? — спрашивала она себя. Почему Диана, а не она, Катрин? Могла ли она слушать разговоры о войне? Когда он находился рядом, она была способна думать лишь о любви.

Ее голос прозвучал раздраженно.

— Король говорил с тобой снова? — спросила она. — Мы так редко встречаемся, что не приходится удивляться отсутствию детей…

Он не сдвинулся с места, и она поняла, что Генрих не слушал ее. Он не умел думать о двух вещах одновременно; если что-то занимало его мысли, остальное просто не существовало для Генриха.

— Отступая, Монморанси сжигает и разрушает селения, чтобы вражеская армия не получила запасов продовольствия. Французские мужчины, женщины, дети голодают после того, как по их землям прошли армии…

— Но это ужасно, — перебила его Катрин. — Я слышала о жестокости Монморанси. Люди подчиняются ему только из страха!

— Это единственный способ, — сказал Генрих. — Монморанси — великий человек. Его тактика — единственно правильная. Если бы не он, испанские дьяволы были бы уже в Лионе. Я бы хотел сражаться вместе с ним.

Она обрадовалась. Уехав на войну, он расстанется с Дианой.

Она взяла его под руку.

— Солдат хватает, — тихо сказала Катрин.

— Отец сказал, что пошлет за дофином, если он понадобится ему. Я бы хотел, чтобы он послал за мной. Но он ненавидит меня. Он знает о моем желании воевать, поэтому говорит: «Ты не будешь сражаться!» А враг уже у наших ворот. По глупости моего отца настоящей войны не будет. Милан уже давно должен был стать нашим.

Катрин посмотрела на дверь. Она мечтала о доверительных отношениях с Генрихом, но боялась даже слушать, как он критикует своего отца — рядом могли оказаться посторонние уши. Потерять расположение Франциска было так же легко, как и завоевать его. Однако она помнила, что Генрих заговорил с ней так откровенно по чистой случайности. Он пришел в их покои, не думая о жене. Застав ее там и испытывая необычайное волнение из-за вероятности войны, он захотел поговорить с кем-то — пусть даже с Катрин.

— Говори тише, Генрих, — попросила она. — Везде есть шпионы; твои слова передадут Франциску.

Он пожал плечами.

— Желание отца обладать Италией очень похоже на другие его желания. Какие бы препятствия ни стояли перед ним, он пойдет на любую глупость и жестокость, чтобы добиться своего. Италии это касается в той же мере, что и женщин. Стремясь осуществить свое желание, он не останавливается ни перед чем. Когда месье де Шатобриан попытался воспротивиться связи моего отца с мадам де Шатобриан, Франциск пригрозил своему сопернику, что отсечет ему голову, если он не отдаст жену. Он мог потерять либо голову, либо жену.

Катрин засмеялась, радуясь их близости.

— И он решил сохранить голову. Благоразумный человек!

— Я ненавижу жизнь, которую ведет мой отец! — сказал Генрих и плотно сжал свои губы. Катрин попыталась представить мужа занимающимся любовью с Дианой. — Он окружает себя порочными людьми. Мадам д'Этамп следовало бы прогнать прочь.

Катрин улыбнулась весьма сухо. Любовница короля считалась ее подругой.

Генрих снова заговорил об отце, который тянул свои руки к родине Катрин, стране виноградников, оливковых рощ и лучших в мире художников. Он был безрассуден, когда от него требовалась осторожность, шел напролом, когда следовало остановиться и все взвесить. Так считал Генрих.

Катрин понимала эту незаурядную личность гораздо лучше, чем его сын. Она знала, что над его яркой жизнью всегда висит тень Павии. Он постоянно помнил об этом поражении. Только победа над Италией могла стереть его унижение. Павия делала его безрассудным, порождала мечты о военном успехе, который заставит мир уважать короля Франции. Павия вынуждала его колебаться, внушала страх перед новым поражением. Павия превратила лучшего любовника этого века в самого беспомощного стратега.

— Император, — сказал Генрих, — с триумфом вернулся с Востока. Он дважды нанес поражение Барбароссе, взял Тунис. Весь христианский мир радовался этому, потому что Карл превратил многих варваров в своих рабов. А что совершил мой отец? Он видит своего врага в императоре — и заключает договор с турками! С неверными! Этот самый христианский из королей! Он готов вступить в союз с дьяволом, чтобы получить женщину или страну.

— Умоляю тебя, Генрих, мой дорогой Генрих, говори тише. Если это дойдет до ушей короля…

— Ему следует хоть раз услышать правду. Это пойдет Франциску на пользу.

— Он сердится, — мягко заметила Катрин, — потому что Милан был обещан нам при заключении брака. Но мой родственник умер.

Она с беспокойством посмотрела на Генриха. Сожалел ли он об этом браке, как вся Франция, из-за несвоевременной кончины Климента? Она страстно желала услышать, что он рад их браку, счастлив быть с ней, несмотря на то что она не принесла ему обещанных богатств.

Он ничего не сказал. Он мог думать лишь о губительной военной кампании отца.

— Милан практически не защищали! — сказал Генрих. — Мы могли взять его. Но отец проявил нерешительность, и… время ушло. Если бы я был там, я бы взял Милан… и удержал его.

— Конечно! — воскликнула она. — О, Генрих, ты совершил бы много смелых поступков, я знаю это. Я могу гордиться тобой… весь мир знает о твоей находчивости и мужестве.

Он не отодвинулся от нее. Она вспомнила о любовном зелье, спрятанном в шкафу; Катрин ждала момента, когда она сможет дать его Генриху.

— Ты что-нибудь выпьешь, Генрих? — спросила девушка.

Он покачал головой.

— Спасибо, нет. Я не могу задерживаться здесь.

Ей следовало отпустить Генриха, но его близость опьянила Катрин.

— Генрих, пожалуйста. Пожалуйста. Выпей со мной вина. Я почти не вижу тебя.

— У меня нет времени, — твердо сказал он.

Она потеряла выдержку и закричала:

— Оно было бы у тебя, если бы ты меньше общался с вдовой сенешаля.

Он покраснел и бросил на Катрин взгляд, полный отвращения.

— Она — мой старый друг, — с достоинством ответил Генрих.

— Действительно. Она так стара, что могла бы быть твоей матерью. Мадам д'Этамп говорит, что она родилась в тот день, когда сенешаль женился.

Глаза Генриха грозно сверкнули.

— Я не желаю слышать, что говорит эта шлюха. Советую тебе тщательнее выбирать друзей.

Она посмотрела на него; ей было так плохо, что она не смогла скрыть свою злость.

— Ты забываешь, что эта дама обладает большим влиянием при дворе.

— Я помню, что она — весьма безнравственная особа.

— Что безнравственного в том, что король имеет любовницу, если его сын избегает собственной жены… ночь за ночью… ради старого друга!

Он побелел от ярости. Он не знал, как справиться с ситуацией. Он исполнял свой долг, насилуя себя. Если она будет устраивать такие сцены, ему станет еще труднее делать это.

Катрин заплакала; она обвила руками его шею, потеряла самообладание. Долго сдерживаемый поток чувств захлестнул девушку.

— Генрих, — всхлипывала она, — я люблю тебя. Я — твоя жена. Почему мы… почему…

Он стоял, как статуя.

— Кажется, произошло недоразумение, — произнес он ледяным тоном. — Отпусти меня, я все объясню.

Она заставила себя опустить руки и замерла, глядя на него. Слезы покатились по ее щекам.

Он шагнул к двери.

— Ты все поняла неправильно. Диана де Пуатье уже много лет — мой большой друг. Наши отношения — чисто дружеские. Она — исключительно порядочная и воспитанная женщина. Пожалуйста, не пытайся очернить ее. Ты действительно моя жена, но это еще не дает тебе права устраивать вульгарные сцены.

— Вульгарные! — произнесла она сквозь слезы. — По-твоему, любовь вульгарна?

Он хотел уйти от нее. Испытывал чувство неловкости. Катрин безуспешно старалась справиться с эмоциями, разрывавшими ей сердце. Она совершила серьезную ошибку, проявила безрассудство. Потеряла контроль над своими поступками. Катрин опустилась на колени и обхватила ноги Генриха.

— Пожалуйста, не уходи. Останься со мной. Я сделаю все, что ты пожелаешь. Я люблю тебя… сильнее, чем кто бы то ни было. Ты настроен против нашего брака, потому что его одобрил твой отец.

— Пожалуйста, отпусти меня, — сказал он. — Я тебя не понимаю. Я считал тебя разумным человеком.

— Как можно сохранять рассудок и быть влюбленной? У любви нет разума, Генрих. Это увлечение женщиной, которая могла бы быть твоей бабушкой, не продлится долго.

Он оттолкнул ее; она позволила себе упасть на пол и заплакать. Генрих вышел из комнаты. Когда дверь закрылась, Катрин поняла, как глупо она вела себя. Так действовать было нельзя.

Она медленно встала и добрела до кровати. Упала на нее и беззвучно заплакала. Рыдания сотрясали ее тело.

Потом они прекратились. Нельзя плакать, если хочешь победить. Надо строить планы.

После этого Генрих несколько дней не подходил к ней; Катрин чувствовала, что если она покинет свои комнаты и будет общаться с придворными, то невольно выдаст свою ревность. Она молилась, стоя на коленях и расхаживая по комнате, о смерти Дианы. «Святая Дева, пусть хотя бы какая-нибудь болезнь обезобразит ее… Направь руку Себастиано ди Монтекукули. Внуши ему нужные мысли. Это необходимо Италии, и поэтому не будет грехом».

Мадаленна принесла ей новости.

— Мадам герцогиня, король послал за дофином. Он отправится к своему отцу в Валенсию. Люди говорят, что Франции грозит опасность.

Но в тот день, когда дофин должен был выехать в Валенсию, к Катрин пришел Генрих. Она лежала на кровати с тяжелыми веками. Она пожалела о том, что не успела встать, тщательно причесаться, надушиться и сменить туалет.

Он остановился возле кровати; Генрих почти улыбался, и казалось, что он совсем забыл их последнюю встречу.

— Добрый день, Катрин.

Она протянула ему руку, и он поцеловал ее — правда, весьма небрежно.

— У тебя счастливый вид, Генрих. Есть хорошие новости?

Ее голос звучал сдержанно; она владела своими чувствами.

— У армии дела обстоят плохо, — сказал он. — Но для меня все складывается удачно. Думаю, я скоро присоединюсь к отцу в Валенсии.

— Ты… Генрих… поедешь с дофином?

— Франциск лежит в постели. Он заболел и не может отправиться к отцу.

— Бедный Франциск! Что с ним?

— Я надеюсь, что отец прикажет мне заменить его.

— Король, несомненно, подождет день-другой. Что беспокоит твоего брата?

— Он играл в теннис в жаркий день. Его стала мучить жажда. Ты знаешь, что он пьет только воду. Итальянец взял кубок и отправился к колодцу. Когда он вернулся с водой, Франциск выпил ее и попросил еще.

Катрин лежала неподвижно, глядя на потолок с барельефными изображениями Святой Девы и ангелов.

— Итальянец? — медленно произнесла она.

— Монтекукули. Виночерпий Франциска. Какое это имеет значение? От жары и холодной воды Франциск почувствовал себя плохо и удалился в свои покои. Отец не обрадуется, услышав новость. Он отругает Франциска за то, что он пил холодную воду.

Катрин молчала. Впервые, находясь рядом с Генрихом, она почти не замечала его. Она видела лишь фанатичные глаза Монтекукули.

Весь двор оплакивал смерть дофина. Никто не смел отправиться в Валенсию и сообщить новость Франциску. Король знал лишь о том, что его сын заболел.

Все испытали сильное потрясение. Еще несколько дней тому назад молодой человек был здоров и бодр. Он никогда не отличался большой силой, но все же неплохо играл в теннис. Его скоропостижная смерть была загадочной.

Придворные врачи сошлись в том, что гибель Франциска вызвана водой, которую он выпил. Молодежь удивляло то предпочтение, которое он оказывал воде. Он поглощал ее в больших количествах и редко пил хорошее французское вино. Очевидно, он перегрелся на корте и поэтому приказал своему виночерпию-итальянцу принести воды.

Виночерпий — итальянец!

Придворные стали перешептываться: «Это дело рук итальянца».

О происшедшем следовало доложить королю. Сделать это выпало на долю его близкого друга, кардинала Лоррена. Человек, славившийся своим красноречием, стоя перед королем, потерял дар речи — он не мог поведать Франциску об ужасной трагедии. Он пробормотал, что у него есть печальные вести.

Франциск, поспешно перекрестившись, тотчас подумал о своем старшем сыне; он знал, что дофин болен.

— Мальчику стало хуже? — спросил Франциск. — Скажите мне. Не утаивайте ничего.

Он увидел слезы в глазах кардинала и приказал ему говорить.

— Да, мальчику стало хуже, сир. Мы должны полагаться на Бога…

Его голос дрогнул, и король закричал:

— Я понимаю. Вы не осмеливаетесь сказать мне, что он мертв.

Король в ужасе обвел взглядом присутствующих. Он знал, что его догадка верна.

В комнате воцарилась тишина. Король подошел к окну, снял шляпу и, воздев руки, произнес:

— Господь, я знаю, что должен покорно принять твою волю. Но кто, кроме тебя, даст мне силу и выдержку? Ты уже наказал меня сокращением моих владений и разгромом моих армий. Теперь к этому добавилась потеря сына. Тебе остается только окончательно погубить меня. Если ты намерен это сделать, предупреди меня. Тогда я буду знать о твоем желании и не стану противиться ему.

Потом он долго и горько плакал. Окружающие тоже заплакали, сочувствуя ему. Они не смели приблизиться к Франциску.

По Лиону поползли слухи. Катрин заметила, что люди как-то странно поглядывают на нее в коридорах и на лестницах. Они не смотрели ей в глаза, но провожали взглядами.

Мадаленна принесла ей новую весть.

— Мадам герцогиня, все повторяют, что его виночерпий — итальянец. Люди говорят, что если бы итальянцев не впустили в страну, их дофин был бы сегодня жив.

— Что еще они говорят, Мадаленна? Скажи мне все… Ты должна передавать мне все.

— Они говорят, что теперь появился новый дофин… дофин с женой-итальянкой. Следующая королева Франции будет итальянкой. Они подозревают, что дофина убил итальянский граф.

Вскоре после этого граф Себастиано ди Монтекукули был арестован.

Вопреки воле отца, Генрих отправился в Валенсию. Франциск был убит горем. Теперь ему приходилось смотреть на своего нелюбимого сына иначе. Генрих стал дофином. Важной персоной. Франциск не мог избавиться от чувства, что его преследует злой рок.

— Наверно, я — самый несчастный человек во Франции — моя армия разбита, мой старший сын умер!

В Генрихе заговорил солдат.

— Твоя армия не разбита, отец. Я явился сюда, чтобы помешать этому. Ты потерял одного сына, но у тебя остались еще два.

Франциск обнял юношу, временно забыв о своей неприязни к нему.

— Умоляю, отец, позволь мне отправиться в Авиньон к Монморанси.

— Нет! — воскликнул Франциск. — Я уже потерял одного сына. Я должен беречь тех, что остались у меня.

Генрих на этом не успокоился. Вскоре он все же уговорил отца отпустить его к Монморанси.

Генрих обрел новую дружбу — почти столь же крепкую, как та, что связывала его с Дианой.

Анн де Монморанси был строгим, даже суровым командиром и ревностным католиком, неукоснительно исполнявшим свой религиозный долг. Генрих видел в нем ангела отмщения; он внушал обозленным солдатам страх. Они могли недоедать, порой им задерживали жалованье, но Монморанси не позволял дисциплине падать; это восхищало всех. Он был уверен, что Господь на его стороне. Он славился своей жестокостью; наглецы дрожали перед ним. Он не щадил преступников. Каждое утро он читал «Отче наш» и почти ежедневно пытал, вешал, сажал на кол нарушителей дисциплины. Во время молитв он, казалось, заряжался злостью. Пробормотав их, он мог закричать: «Повесить этого человека!» или «Посадить его на кол!» В армии говорили: «Берегись молитв Монморанси».

Генрих восхищался этим человеком. Что касается Монморанси, то он не смог скрыть радости и чувства облегчения, увидев вместо короля молодого принца. После Павии армия боялась появления короля. Солдаты говорили, что над Франциском висит злой рок, что святые обрекли его на поражения. К тому же Генрих не обладал властным, честолюбивым характером, типичным для человека его положения. Он хотел быть хорошим солдатом и был готов полностью подчиниться Монморанси.

Но Франциск не задержался со своим прибытием. Он последовал за сыном в Авиньон. На сей раз Франциску повезло, и Франция была спасена, хотя и не силой оружия. Благодаря тактике Монморанси, уничтожавшего при отступлении города и деревни, солдаты императора тысячами гибли от голода и холода. Им оставалось только ретироваться.

Надо ли преследовать бегущих испанцев и их наемников? — спрашивал себя Франциск. Как и прежде, его мучили сомнения. Ему хотелось вернуться в Лион, выяснить причину смерти старшего сына, проверить, насколько правдивы слухи о том, что его отравили.

Франциск получил временную передышку.

Расставшись с Монморанси, Генрих сказал ему: «Вы можете быть уверены в том, что я при любых обстоятельствах останусь вашим другом до конца жизни».

Монморанси расцеловал юношу в обе щеки. Генрих начал замечать огромное различие в положении герцога и дофина, второго сына и наследника престола.

Монтекукули ждал в тюремной камере появления своих мучителей. Он много часов молил Господа дать ему мужество, необходимое для того, чтобы он смог вынести ждавшие его испытания.

Как легко было представлять себя в роли мученика! И какой страшной оказалась реальность! Одно дело — видеть себя смело, с вызовом, поднимающимся на эшафот во имя своей родины; это выглядело славно, достойно. И совсем другое — подвергаться унизительным пыткам, подводившим человека к вратам смерти, снова возвращаться к жизни, совершать это путешествие многократно, узнавать о том, что тело уступает в силе духу. Вместо громкого, звонкого «Я ничего не скажу» в камерах звучали стоны и вопли.

Пот выступил на красивом лице Монтекукули — к нему пришли люди, которых сопровождал врач. Он должен был осмотреть графа и установить, какие пытки способен вынести подозреваемый; палачи боялись убить единственного человека, способного пролить свет на тайну гибели дофина.

Пока доктор обследовал графа, в камеру внесли стулья и столы; охваченный ужасом Монтекукули наблюдал за двумя бедно одетыми мужчинами, которые принесли с собой доски и клинья.

— Что с его здоровьем? — спросил деловито маленький человечек, разложивший на столе письменные принадлежности.

Доктор промолчал, но Монтекукули понял, что означает его мрачный кивок.

Через несколько минут врач удалился в соседнюю камеру; он еще мог понадобиться во время пыток.

Рослый человек в черном приблизился к графу и сказал ему:

— Себастиано ди Монтекукули, если вы откажетесь правдиво отвечать на мои вопросы, мы подвергнем вас пыткам — обычным и чрезвычайным.

Монтекукули вздрогнул. Он знал, что означают доски и клинья. Его ждал «испанский сапог», в который помещали ногу во время пыток.

Снаружи произошло всеобщее смятение; высокий мужчина в костюме, сверкавшем бриллиантами, вошел в камеру; все бросили свои дела и склонились в поклоне. Облик короля плохо сочетался с видом камеры. Лицо Франциска было серьезным. Он не отличался особой жестокостью, но глубоко страдал из-за смерти сына. Он поклялся сделать все возможное, чтобы отомстить за убийство дофина. Он явился сюда лично, чтобы услышать признание из уст человека, которого считал виновным в гибели юноши.

— Все готово? — спросил король, садясь в кресло, которое тотчас принесли для него.

— Сир, мы ждем ваших приказаний.

Палач — человек с самым жестоким лицом, какое доводилось видеть графу, — связал его, после чего два подручных приладили «сапоги» к ногам итальянца; части устройства были стянуты клиньями.

— Сильнее! — прорычал палач. Граф испытал нечеловеческую боль; его ноги были сдавлены так сильно, что кровь отхлынула к другим частям тела. Он закричал и потерял сознание. Когда он открыл глаза, то увидел доктора, который поднес нашатырь к носу графа.

— Хорошенькое начало! — усмехнулся палач. — Флорентиец в костюме, расшитом лилиями! Они рисуют славные узоры, но падают в обморок еще до начала пыток! Лучше расскажите все, молодой человек, и не вынуждайте короля задерживаться в этой камере.

Доктор сказал, что им следует подождать — кровообращение восстановится через несколько минут. Франциск придвинул свое кресло к графу и вежливо заговорил с ним.

— Мы знаем, граф, что вы исполняли чьи-то указания. Глупо страдать за тех, кто должен находиться сейчас на вашем месте.

— Мне нечего сказать, сир, — промолвил Монтекукули.

Но Франциск продолжал уговаривать его признаться во всем, пока не объявили, что пришло время загонять первый из двух клиньев.

— По чьему указанию, — сказал высокий человек в черном, — вы дали яд дофину?

Монтекукули покачал головой, не собираясь говорить.

Двое человек склонились к ногам графа; «сапоги» были затянуты, казалось, до предела. Раздался страшный хруст раздавленных костей.

Монтекукули потерял сознание.

Его снова привели в чувство, опять задали тот же вопрос. Загнали третий и четвертый клинья. Монтекукули в агонии понял, что он никогда не сможет ходить.

— Говорите, глупец! — закричал человек в черном. — Это была обычная пытка. Сейчас начнется чрезвычайная. Говорите! Зачем вам покрывать кого-то?

Врач склонился над графом, потом молча кивнул головой. Граф был молод и здоров, продолжение пытки скорее всего не убьет его. Итальянца можно допрашивать с пристрастием дальше; если «сапог» не развяжет ему язык, позже он подвергнется водяной пытке.

Монтекукули думал лишь об одном — как избежать адской боли. Находясь между жизнью и смертью, он говорил себе, что он исполнил свой долг. Благодаря ему представительница рода Медичи станет французской королевой. Если он выдаст ее, его мучения и смерть окажутся напрасными. Но эти люди не верили в его невиновность! Они нашли дома у Монтекукули яд. Этот факт, а также итальянское происхождение графа делали его виновным в их глазах. Он боялся, что не выдержит пыток и выдаст Катрин и астрологов. Пока что его подвергали обычным пыткам с помощью четырех клиньев. Чрезвычайная пытка заключалась в применении еще четырех дополнительных клиньев. Он хотел стать мучеником, умереть за Италию, но сможет ли он вынести такие страдания? Он чувствовал, что его воля слабеет.

Король сплел руки на груди и откинулся на спинку кресла; он не отводил глаз от лица итальянца.

Подручные палача взяли пятый клин.

Король поднял руку.

— Говорите! — мягко произнес он. — Зачем страдать? Все равно в конце концов вы заговорите.

Монтекукули раскрыл рот. Он пытался найти нужные слова, но ему не удавалось это сделать, потому что его сознание было туманным.

Король пожал плечами. Подручный взял новые клинья.

Агония… ужас… боль объяли графа. Лучше смерть, подумал он.

Он посмотрел своими опустошенными глазами на блестящие глаза короля и заговорил.

Тревога охватила Катрин. Она находилась одна в своих покоях. В тюрьме пытали Монтекукули. Что он скажет? Сможет ли он выдержать нечеловеческие муки и не выдать ее? Что, если схватят Космо и Лоренцо Руджери? Они были весьма умны, но пыток им не вынести. Они признаются во всем.

Они переложат вину на нее. Вся страна готова обвинить герцогиню. Как поступят с дофиной — организатором убийства?

Какой же глупец этот граф! Какой легкомысленный человек! Неужели он думал, что можно убить дофина и не навлечь на себя подозрения? Она не собиралась убивать дофина. Вовсе не честолюбие заставило ее поговорить с Монтекукули. Произошло недоразумение. Этот безумец решил, что может легко устранить наследника французского трона.

А теперь… она была дофиной: если беда минует ее, она станет королевой Франции. Это действительно чудо! Но где-то случилась ошибка. Она просила любви, а ей протягивали корону.

Ее уже начали подозревать. Загадочная смерть старшего сына короля сделала из герцогини дофину! О ней шептали, за ней следили, подозревали ее. Все ждали признаний итальянского графа, чтобы открыто обвинить герцогиню.

Что с ней сделают? Разумеется, она будет изгнана из Франции. Французы не потерпят в своей стране убийцу-итальянку.

О, Монтекукули, ты — глупец! Твое самопожертвование — глупость. К чему оно привело тебя? К чему приведет меня?

Она увидела в зеркале свое бледное лицо. Если теперь я потеряю Генриха, подумала Катрин, я буду молить Господа о смерти; я не хочу жить без него.

Двор собрался в предвкушении грандиозного зрелища. Ждали всех сиятельных лиц. Были возведены трибуны. Для короля установили шатер из позолоченной ткани.

Катрин слышала доносившиеся с улицы крики. Она тщательно одевалась в своих покоях. Ее платье было расшито жемчугами и рубинами. Как бледна она была! Ее кожа выглядела прекрасно при свечах, но на солнечном свете приобретала болезненный оттенок. Она сильно изменилась за последние месяцы. Лицо стало немного иным, но это было заметно только ей самой. В изгибе рта затаилось коварство, в глазах появился жестокий блеск. Она осознала, сколько волнений выпало на ее долю с момента ареста Монтекукули, какие опасения терзали ее, когда он подвергался пыткам. Но святые пощадили Катрин де Медичи. Они даровали мудрость несчастному графу. Он сочинил достаточно убедительную историю и спас Катрин. Он сказал королю и своим мучителям, что получил указания от генералов императора, а они, в свою очередь, исполняли волю своего начальства. Он даже назвал имена генералов. Это был ловкий ход, испанские генералы находились вне досягаемости французов. Он также заявил, что получил приказ отравить всех сыновей короля и его самого. Монтекукули был не так уж и глуп.

Но французский народ по-прежнему считал Катрин причастной к убийству дофина. Она была итальянкой и имела серьезный мотив. Эти факты казались людям вескими аргументами для обвинения в убийстве. Однако я невиновна, убеждала себя Катрин. Я не собиралась устранять бедного Франциска.

Она услышала звуки труб. В комнату вошел Генрих, ему предстояло сопровождать жену. Он не мог сидеть во время публичной церемонии рядом со своей любовницей. Он выглядел великолепно. Генрих хмуро поглядел на жену, и она почувствовала его антипатию к ней.

— Город полон слухов, — сказал он. Катрин казалось, что он смотрит на нее с отвращением. — Если бы мой брат был жив! — продолжил Генрих с горечью в голосе. — Почему эти испанцы задумали уничтожить мою семью?

Катрин подошла к мужу и взяла его под руку.

— Кто знает, какие планы они вынашивали? — сказала она.

— Люди говорят, что итальянец солгал.

Теперь Генрих не смотрел на Катрин.

— Они всегда что-то говорят, Генрих.

— Я жалею о том, что мой отец затеял этот спектакль. И о том, что мы вынуждены на нем присутствовать.

— Почему?

Он повернулся к ней. Заглянул в ее темные глаза, которые стали загадочными, хитрыми. Сегодня она вызывала в нем более сильную антипатию, чем обычно. Он думал, что привыкнет к ней; ему даже казалось, что это уже начало происходить, но после странной смерти брата ему не хотелось даже видеть Катрин. Он не понимал ее; имя Катрин фигурировало в слухах, распространявшихся по Парижу, Лиону, по всей Франции. Его жена была странной. Спокойная, сдержанная на людях, она превращалась в совсем другого человека, когда они оставались вдвоем. Сейчас, когда им предстояло увидеть мучительную смерть человека, ее глаза сверкали, а пальцы возбужденно теребили его рукав. Она была для него загадкой; Генрих знал лишь одно — находясь возле нее, он испытывал желание убежать от цепких рук, молящих глаз, слишком горячих и влажных губ, тянувшихся к нему.

— Почему? — раздраженно повторил он вопрос Катрин. — Ты знаешь, почему. Мы оба слишком сильно выиграли от смерти моего брата. Если бы он остался в живых, я был бы герцогом, а ты — герцогиней; теперь, если нам не поднесут чашу с ядом, мы когда-нибудь станем королем и королевой.

Она произнесла тихим, ласковым голосом, которым всегда обращалась только к нему:

— У меня есть предчувствие, что однажды мой муж станет величайшим из всех королей, каких знала Франция.

— Он был бы гораздо счастливее, если бы это случилось не благодаря убийству его брата.

Генрих резко отвернулся; он боялся, что Катрин подозревали не напрасно! К своему ужасу, он обнаружил, что способен поверить слухам.

— Идем! — сухо сказал он. — Нам нельзя опаздывать, иначе отец рассердится.

Они заняли свои места в сверкающем шатре. Катрин знала, что все глаза обращены на нее; на фоне шелеста шелка и парчи она слышала шепот людей.

Диана сидела среди свиты королевы. Вдова сенешаля казалась надменной, гордой, она выглядела потрясающе. Катрин с трудом сохраняла самообладание, она была готова в любую минуту разрыдаться. Как может женщина оставаться столь прекрасной в таком возрасте? Какие шансы были у юной, неопытной в любви девушки одержать победу над такой соперницей? О, Монтекукули, ты дал мне надежду стать королевой, когда я желала быть любимой женой и матерью!

Она придвинулась к мужу. Он действительно отстранился от нее, или ей это показалось? Генрих посмотрел на Диану; сейчас он был преданным любовником, которого Катрин хотела вернуть себе.

Я ненавижу ее! — подумала итальянка. — Святая Дева, как я ее ненавижу! Помоги мне… помоги мне уничтожить Диану. Пусть болезнь обезобразит ее, пусть унижение склонит эту высоко поднятую голову. Убей ее; тогда человек, которого я люблю, станет моим. Я хочу быть королевой и любимой женой. Если это произойдет, я посвящу жизнь Богу. Никогда не буду грешить. Буду вести абсолютно безгрешную жизнь. Святая Дева, помоги мне.

О, Генрих! Почему я, такая воспитанная, сдержанная, уравновешенная, полюбила столь безумно тебя — мужчину, околдованного этой ведьмой?

Запели трубы герольдов; все встали, чтобы встретить короля и королеву.

У Франциска был усталый вид. Он скорбел по сыну и разоренному Провансу. Катрин, глядя на него, молилась о том, чтобы он не поверил слухам.

Вынесли несчастного мученика. Неужели это был красавец Монтекукули? Он стал неузнаваем. Он не мог ходить, поскольку ноги его были раздроблены безжалостным «сапогом». Его некогда чистая смуглая кожа посерела; за несколько недель он превратился из молодого человека в старика.

Но Катрин — к своему облегчению — быстро поняла, что он сохранил свой благородный облик фанатика. Измученный, кровоточащий, надломленный, он по-прежнему нес терновый венец мученика. Она не ошиблась в этом человеке. Он знал, что его ждала страшная смерть, но сохранял спокойствие; возможно, он чувствовал, что самые ужасные муки уже позади. Четыре сильных человека вывели четверку горячих коней; они с трудом удерживали животных. Катрин вспомнила эпизод во дворце Медичи, когда она сидела с тетей и кардиналом и наблюдала за гибелью своего верного друга.

Тогда она не выдала своих чувств. Тогда это было важно. Сейчас наступил гораздо более ответственный момент.

Каждую конечность графа привязали к отдельному коню. Юные девушки подались вперед, их глаза округлились в ожидании и волнении; молодые люди затаили дыхание.

Сейчас!

Пронзительно запели трубы. Испуганные жеребцы помчались во весь опор в разные стороны. Прозвучал предсмертный вопль; в зловещей тишине разнесся топот копыт. Катрин смотрела на галопирующих коней; каждое животное тащило окровавленную часть того, что еще недавно было графом Себастиано ди Монтекукули.

Она спасена Монтекукули уже никогда не выдаст ее. Дофин Франциск мертв, его место занял Генрих. Перед его женой-итальянкой засверкал французский престол.