Виктория Хольт Мадам Змея Трилогия о Екатерине Медичи — 1

ЖЕНИХ ГЕНРИХ

Французский двор веселился в Амбуазе. Подобные празднества устраивались часто: король однажды сказал, что жить в мире и согласии с французами можно, лишь позволяя им забавляться два дня в неделю, иначе они найдут себе более опасное занятие.

Дворец Амбуаз был любимым пристанищем короля. Непоколебимый, величественный замок, казалось, следил за волнующейся страной и серебристой Луарой, омывавшей его стены. Толстые подпорки и круглые башенки с узкими окнами придавали дворцу сходство с крепостью. Снаружи он выглядел весьма внушительно. Изысканный интерьер библиотек и просторных банкетных залов, потолки которых были украшены лепниной с изображением цветов или объятых пламенем саламандр, как нельзя лучше подходил для могущественнейшего европейского короля.

Две самые остроумные женщины двора — фаворитка и сестра короля — приготовили для него развлечение в большом зале с гобеленами. Возможно, зрелище выведет его из состояния задумчивости.

Он лежал в резном кресле; костюм, расшитый жемчугами и бриллиантами, придавал величественность его фигуре; соболя были великолепны; на пальцах и груди короля сверкали бриллианты и рубины.

Он провел в Амбуазе всего четыре дня и уже думал об очередном переезде. Он редко проводил в одном месте подряд больше одной-двух недель; даже любимый им Фонтенбло не мог удерживать его больше месяца. Затем начиналось великое переселение двора. В новый дворец перевозились его кровать и прочие тщательно отобранные предметы мебели, без которых он не мог обходиться. Он со злорадным удовольствием наблюдал за этими переездами, доставлявшими неудобства всем, кроме него. Он сидел в своем кресле, скрестив ноги, с улыбкой глядя на какую-нибудь хорошенькую девушку, подавая остроумные реплики, делая дружеские предостережения. Этот неизменно любезный, требовательный, ироничный француз принимал восхищение и лесть как должное, был всегда готов проявить доброту, если она не требовала слишком больших усилий, и ввязаться в авантюру, любовную или военную. Этот привыкший ко всеобщему обожанию, избалованный окружающими сибарит любил развлечения, артистов и женщин.

Он был весьма умен и понимал, что с ним происходит. Он прощался со своей славной молодостью — периодом жизни, когда все, чего он желал, само падало ему в руки. С ним произошло несчастье. Унизительное поражение навсегда изменило его. Прежде казалось, что фортуна и женщины Франции избрали его своим любимцем. Он не мог забыть битву при Павии и испанский плен; его сестра Маргарита, его драгоценнейшее сокровище, совершила опасное путешествие из Франции в Испанию и спасла ему жизнь своей заботой.

Сейчас в этом великолепном зале любимого Амбуаза он видел не блестящие глаза своих соотечественниц, а глаза испанок, стоявших на улицах Мадрида, чтобы поглядеть на пленника, привезенного их королем с поля брани. Они пришли потешиться над ним, но на их глазах выступили слезы. Его обаяние было столь велико, что даже в тот день он, удрученный поражением и унижением, завоевал любовь этих женщин.

Это было давно и привело к женитьбе на испанке. Он бросил хмурый взгляд на серьезное лицо Элеоноры. Она была слишком религиозна и скучна в постели. К тому же он уже почти десять лет любил Анну д'Эйлли. За это время он пережил сотни недолгих увлечений, но всегда оставался по-своему верен Анне. Он любил смотреть на красавиц, купающихся в его бассейне; зеркала позволяли ему обозревать их со всех сторон одновременно. Он обладал душой художника. «Мне нравится эта малышка с рыжими волосами, — говорил он. — Она очаровательна. Я помню одну похожую на нее девушку, — я воевал тогда в Провансе». Он пытался воскресить в памяти дни своей молодости. Но зачем это было делать? Он старел. Он умел смеяться над собой так же, как и над другими. Пришло время смеяться. Когда-то он был веселым, красивым фавном. Сейчас он больше походил на сатира. Короли не должны стареть. Им следовало вечно оставаться молодыми. Он вспомнил нетерпеливого молодого человека, мечтавшего поскорей занять место старого короля. Вот чем это закончилось! — подумал он. — Я, Франциск, скоро превращусь в пожилого Людовика, покупающего благосклонность молодых женщин с помощью драгоценностей. Неудивительно, что веселый король сегодня опечален.

Спектакль начался. Он был забавным. Король смеялся. Двор ждал его смеха, но Франциск следил за зрелищем рассеянно. Темноволосая девушка в полупрозрачном одеянии очаровательна; еще лучше она смотрелась бы на черных атласных простынях. Однако в нем не пробудился подлинный интерес. Он лишь пытался вызвать его. Каким мужчиной он был когда-то! Величайшим любовником в стране, где выше всего ставили любовь. Величайшим любовником и, как шептали за его спиной, неважным солдатом.

Он задумался о том, не следует ли ему изменить интерьер этого дворца. Он интересовался архитектурой. Охотно приглашал к себе художников. Их творения услаждали его зрение, так же как женщины — другие чувства. Он вспомнил давнишних друзей — верный признак надвигающейся старости! Леонардо да Винчи! Бедный Леонардо! Я почтил его моей дружбой, подумал Франциск, но, вероятно, потомки скажут, что это он оказал мне честь. Я любил этого человека. Я могу сделать человека королем. У меня есть сын, который когда-нибудь станет королем. Но художника может создать только Бог.

Он понимал это и ценил живописцев, писателей, скульпторов — все они знали, что король Франции покровительствует им. Многие придворные мучились, читая Франсуа Рабле; они не понимали, почему король так любит умного монаха, не слишком почитавшего своего господина и его свиту. Сатира забавляла короля, и потому он был согласен стать ее объектом.

И сейчас, видя приближение старости, он предавался воспоминаниям о славных днях молодости. Ему еще нет сорока, напомнил себе Франциск, но он уже не тот юный смельчак, что сражался здесь, в Амбуазе, с быком и тремя львами. Когда-то он без оружия завалил вепря. Мать в страхе заламывала руки, однако она гордилась своим сыном, своим «Цезарем».

Что ж, он по-прежнему король. В свои лучшие дни он оставался самым веселым человеком двора. Он позавидовал своему старому другу и противнику — английскому королю. Этот человек всегда видел себя таким, каким он хотел себя видеть. Счастливый дар! — вздохнул Франциск. Стимул в молодости, утешение в старости.

Он едва не засмеялся, подумав о Генрихе, его очаровательной новой жене Анне и старом злом Клименте, отлучившем обоих от церкви.

Он вспомнил о том, что беспокоило и раздражало его в последнее время. Предмет разочарования — сын Генрих — одиноко сидел в углу зала. Какой он неловкий! Мрачный! Франциск был готов назначить пожизненную пенсию любому человеку, который научит молодого Генриха громко смеяться. Как у меня вырос такой сын? Больше я не буду терпеть его хмурый вид и вечные жалобы.

Он поднял голову и подозвал к себе двух дорогих ему женщин — Анну, его любовницу, и Маргариту, королеву Наваррскую, сестру и подругу детства. Изумительная пара! Глядя на них, можно было гордиться Францией. И правда, в какой другой стране они могли появиться на свет? Маргарита обладала одухотворенной красотой, Анна — чувственной. И обе были наделены тем, что Франциск искал в женщинах помимо совершенства лица и фигуры, а именно — интеллектом. По уму они были равны ему. С ними он мог обсуждать политические проблемы; их остроумные советы забавляли его. Он имел множество любовниц, но Анна оставалась его главной любовью. Что касается. Маргариты, то их взаимная привязанность зародилась, когда он едва начал говорить. Любовницы приходят и уходят, но лишь смерть способна оборвать узы между братом и сестрой. «Я полюбила тебя прежде, чем ты родился, — сказала однажды Маргарита. — Я люблю тебя гораздо сильнее, чем мужа и ребенка». Она не лгала. Она возненавидела мужа за то, что он бросил ее брата в битве при Павии; она убежала из дома и, рискуя жизнью, поспешила к Франциску в Мадрид. Сейчас она почувствовала его настроение быстрее, чем Анна, поскольку они были точно близнецы. Они всегда стремились находиться рядом, каждый из них быстро замечал настроение другого, они делили свои радости.

— Дорогой мой, почему ты сегодня грустен? — улыбнувшись, спросила Маргарита.

Он жестом предложил женщинам сесть справа и слева от него. Потом взял руку Маргариты и поднес ее к своим губам. Его движения были полны изящества и шарма.

— Грустен? Нет, — сказал он. — Но я думаю об этом браке с итальянкой.

— Мне он не нравится, — заявила Анна. — Что это за семья? Какое право имеют торговцы Медичи породниться с королем Франции?

— Любовь моя, — сказал король, — ты повторяешь слова моих советников. Повторение, увы, может наскучить, даже если оно звучит из твоих сладких уст.

Он подал знак музыкантам.

— Играйте, играйте! — приказал король, не желая, чтобы их беседа оказалась подслушанной.

— Папа — мошенник, — не сдалась Анна. — И если правда скучна, с этим следует смириться.

— Мошенник! — воскликнула Маргарита. — Он хуже чем мошенник. Он — глупец.

— Дорогие дамы, вот что сказал мне духовный наставник сына. Он не в восторге от женитьбы моего наследника на дочери торговца. По его мнению, такой брак допустим, лишь если он сулит большую выгоду трону; в этом случае Бог может благословить подобный союз.

Они рассмеялись.

— Если бы ты не сказал, что это мнение духовною наставника Генриха, — заметила Маргарита, — я бы подумала, что ты цитируешь короля Англии, Генриха Восьмого.

— Да помогут ему святые! — насмешливо сказал Франциск. — Пусть он наслаждается дарами богов со своей прелестной новой женой. Я написал Генриху о том, что желаю ему этого.

— Он искренне поблагодарит тебя, — сказала Маргарита. — «Разве я не вправе получить от Бога богатство, власть, успех и благополучие? — заявит он. — Кто, кроме меня, Генриха Восьмого, заслуживает всего этого?»

— Я бы хотел, чтобы бедный Франциск питал к королю Франции хотя бы одну десятую той любви, что Генрих Тюдор испытывает к английскому королю! — вздохнул Франциск. — Я люблю короля Франции за его недостатки, в то время как Генрих Тюдор любит короля Англии за его достоинства. Настоящая любовь всегда слепа.

— Но он прав: следует заботиться о материальной выгоде, — сказала Анна. — Что сулит нам этот брак?

— Они богаты, эти Медичи. Они пополнят нашу казну, оскудению которой, к сожалению, способствовала ты, Анна. Так что радуйся вместе со мной. Медичи преподнесут нам три бриллианта — Геную, Милан, Неаполь.

— Чего стоят обещания папы! — заметила Маргарита.

— Любовь моя, не говори пренебрежительно о Святом Отце!

— Он имеет весьма подлую привычку обманывать своих чересчур доверчивых детей!

— Я сам разберусь с Климентом, любовь моя. И достаточно политики. Я охвачен тревогой и хочу поделиться ею с двумя мудрыми женщинами. Я имею в виду юного Генриха. Не будь его мать самой добродетельной женщиной Европы, я бы подумал, что он не мой сын.

— Ты слишком требователен к нему, мой король, — сказала Анна. — Он еще мальчик.

— Ему уже четырнадцать лет. Я в его возрасте…

— Нельзя сравнивать свечу с солнцем, моя любовь, — заметила Маргарита.

— Разве нельзя ждать хоть некоторого блеска от сына солнца? Я не выношу мрачных, глупых детей, однако именно таким кажется мне мой отпрыск.

— Ты ждешь от него очень многого, потому что сам являешься выдающейся личностью. Дай ему шанс; как говорит твоя сестра, он еще очень молод.

— Вы, женщины, слишком снисходительны к нему. Если бы я знал, как высечь из этой тупой головы хоть искру интеллекта!

— По-моему, — сказала Маргарита, — в твое отсутствие мальчик становится более живым и сообразительным. Ты согласна со мной, Анна?

— Да. Поговори с ним об охоте, любовь моя, и ты увидишь перед собой твое отражение.

— Об охоте! Физически он весьма крепок. Если бы дофин обладал его здоровьем!

— Не вини своих сыновей, Франциск. Вини короля Испании.

— Или, — вставила Анна, — самого себя.

Он посмотрел на нее, в его глазах вспыхнул огонь, но Анна выдержала взгляд короля. Она дразнила его, была насмешливой и уверенной в себе. Он любил ее уже почти десять лет. Она позволяла себе вольности, но Франциску это нравилось. Он не был ее богом — этим она отличалась от Маргариты. Франциск улыбнулся — он умел увидеть себя со стороны. Она права. Он был плохим, безрассудным воином. Результат — Павия! Он мог винить лишь самого себя. Он один нес ответственность за то, что молодой Генрих и его старший брат, дофин, заняли место отца в испанской тюрьме в качестве заложников.

— Ты забываешься, моя дорогая, — сказал он, попытавшись придать голосу холодное звучание.

— К сожалению, любовь моя, боюсь, это правда, — дерзко отозвалась Анна. — Но я люблю тебя за твои недостатки не меньше, чем за твои достоинства. Поэтому без страха говорю тебе правду.

— Это было несчастливое стечение обстоятельств, — быстро вставила Маргарита. — Королю пришлось вернуться, а сыновья заняли его место. Но вернемся к главной теме нашей беседы. Юноши возвратились из Испании…

— Где молодой Генрих позабыл свой родной язык! — воскликнул Франциск. — Разве я стал бы говорить на языке варваров, вернувшись из самого длительного плена?

— Он заговорил на испанском языке, когда вернулся домой, — заметила Анна. — И весьма свободно, насколько мне известно.

— Да, весьма свободно. Он выглядит, думает и ведет себя, как испанец. Он больше похож на сына моего врага, нежели на моего.

— Он действительно очень мрачен, — сказала Анна. — Что подумает о нем юная итальянка?

— Она примет его с радостью, — заявила Маргарита. — Разве он не сын французского короля?

— Сочтет ли она этого мрачного юношу достойным трех сверкающих бриллиантов — Генуи, Милана и Неаполя? — лукаво спросила Анна.

— Несомненно, — сказала Маргарита. — Мы не торгуемся слишком горячо, покупая за чужие деньги.

— Особенно когда счета могут оказаться неоплаченными!

— Довольно! — жестко сказал Франциск. — Климент — хитрый негодяй, но я заставлю его сдержать свое слово.

— Как прибудет сюда девочка? — спросила Анна.

— С большой помпой, множеством дорогих подарков и в сопровождении самого папы. Он не только привезет ее, но и останется здесь до свадьбы.

— Что? — воскликнула Анна. — Он не верит в нашу порядочность?

— Похоже, — вставила Маргарита, — он боится, что Генрих лишит ее девственности и отправит назад.

— Похитив ее бриллианты и приданое!

Франциск засмеялся.

— Папа не знает нашего Генриха. Он способен отнять у торжества все веселье, но не девственность у юной красотки. Святая Дева! Я бы хотел, чтобы в нем было больше огня, чтобы он походил на своего духовного наставника, каким бы самовлюбленным и коварным ни был этот человек.

— Я слышала, — сказала Анна, — что архиепископ английский — прекрасный человек. К сожалению, он уже немолод.

— Мы с ним ровесники, — проворчал Франциск.

— Но ты — бог, моя любовь, — насмешливо заметила Анна. — Боги не стареют.

— Я думаю о мальчике, — сказала Маргарита. — Теперь, когда он должен стать женихом, необходимо что-то предпринять. Генриху нужен друг, хороший друг, который поможет ему перестать бояться нас всех и прежде всего — своего отца; он нуждается в человеке, способном объяснить ему, что причина его неловкости заключается в отсутствии веры в себя, что преодолеть последствия испанского заточения можно, изгнав из памяти воспоминания о них.

— Ты, как всегда, права, моя дорогая, — сказал Франциск. — Ему необходим друг — сильный, обаятельный и красивый молодой человек с веселым нравом.

— Дорогой, я имела в виду нечто другое. При дворе нет мужчины, обладающего достаточной чуткостью. Испания крепко засела в душе мальчика. Никто из нас не знает, насколько глубоки его переживания. Только очень нежная рука способна снять их. Он должен вновь обрести свое достоинство с помощью деликатного, мягкого влияния.

— Действительно, тут требуется женщина! — сказала Анна.

— Умная женщина, — добавила Маргарита. — Не молодая легкомысленная ровесница Генриха, а мудрая, красивая, а главное, сочувствующая женщина.

— Это ты! — воскликнул Франциск.

Маргарита покачала головой.

— Я была бы счастлива сотворить это чудо…

— Тут и правда не обойтись без чуда! — мрачно вставил Франциск. — Надо превратить этого неуклюжего юнца, впитавшего в себя испанскую важность, в жизнерадостного француза! Да, должно произойти чудо!

— Я бы не смогла его совершить, — сказала Маргарита, — потому что я была свидетельницей унижения Генриха. Я находилась рядом, когда ты бранил его. Я видела краску на его лице и сердитый блеск в глазах: я видела его скованные губы, пытавшиеся произнести нечто не уступающее тебе по остроумию. Бедный мальчик не понимал, что остроумие рождается в голове, а не на устах. Нет! Он не отреагирует на мои усилия. Я могу лишь составить план: осуществить его должен кто-то другой.

— Тогда, возможно, Анна…

— Мой любимый, ты так требователен ко мне, что я не смогу служить кому-то еще; я так предана тебе, что безразлична к другим.

Они засмеялись, и Маргарита сказала:

— Предоставь это мне. Я найду женщину.

Франциск положил руки на плечи Анны и Маргариты.

— Мои дорогие, — он поцеловал сначала Маргариту, потом Анну, — что бы я делал без вас? Этот мой сын — что колючая щетина в рубашке. Источник вечного раздражения… Оно то проходит, то возвращается вновь. Да благословит вас Святая Дева! А теперь давайте танцевать и веселиться. Пусть музыка звучит громче!

Король повел Анну танцевать; он радовался тому, что его любовница и сестра сумели поднять ему настроение. Пары придворных последовали за Франциском и Анной. Но молодой Генрих сидел в углу, пытаясь спрятаться за гобеленами. Он ждал момента, когда сможет ускользнуть в свои покои. Он едва выносил смех, веселье, придворных, женщин; особенно сильно он ненавидел отца.

Король отпустил своих приближенных, чтобы остаться наедине с Дианой, красивой вдовой сенешаля Нормандии. Удалившись, свита стала обмениваться улыбками. Похоже, пришел черед Дианы. Ох уж этот король! Но что скажет на это Анна д'Эйлли? Любовь — это игра. Наш господин знает в ней толк, он просто неутомим!

Король жестом предложил вдове подняться. Прищурившись, он оценил ее внешний вид глазами знатока. Он гордился такими женщинами, как Диана де Пуатье.

Он внушал ей страх, но она старалась не показывать это. Щеки Дианы горели, в глазах появился блеск. Вызов к королю взволновал ее. Франциск отметил, что она почти не изменилась со дня их предыдущей встречи. Когда это было? Почти десять лет тому назад! Ее кожа оставалась свежей, как у девушки. Трудно было поверить, что ей уже тридцать три года. У Дианы были правильные черты лица, густые черные волосы, блестящие темные глаза и идеальная фигура. Франциск отдавал должное ее самообладанию. Она умело делала вид, что не замечает восхищения короля и равнодушна к его мужскому обаянию.

Она была умна. Франциску нравилось держать ее в неведении относительно причины их встречи. Пусть ее сердце бьется чаще под высоким бюстом.

Разглядывая стоявшую перед ним Диану, король Франции напоминал сатира.

Эта женщина, подумал Франциск, сумеет превратить моего Генриха в мужчину. Обучит его всем искусствам и умениям, которыми владеет сама. Поможет приобрести необходимые навыки, полюбить собственные достоинства и избавиться от недостатков, унаследованных от отца. Потом вместе с этой обворожительной женщиной мы подберем ему любовницу — восхитительную юную девушку, — если, конечно, он не пожелает хранить верность своей невесте — итальянке.

— Я попрошу вас об одном одолжении, — сказал он, лаская Диану своим взглядом.

Ее голова была высоко поднятой. Каждая линия красивого лица и плечей выражала протест.

Франциск не смог отказать себе в удовольствии подразнить ее.

— Прошу вас, сядьте. Вот сюда… рядом со мной.

— Сир, вы очень любезны.

— И хочу проявить еще большую любезность — с вашего согласия, разумеется. Я часто вспоминал нашу давнишнюю встречу. Неужели это было десять лет тому назад, Диана? Вы все так же молоды. Говорят, вы владеете секретом вечной молодости. Клянусь честью — глядя на вас, я думаю, что это правда.

— Никакого секрета нет, сир, — сказала она. — Если вы позвали меня для того, чтобы узнать его, я очень огорчусь, потому что вас ввели в заблуждение. Тут нет тайны. В противном случае я поделилась бы ею с вами.

— Волшебство заключается в вашей красоте, прекрасная Диана. Ее-то я и прошу вас подарить мне.

— Сир, при вашем дворе есть много красавиц, которые жаждут вашего внимания…

— Чары Венеры меня не устроят. Я ищу целомудренную Диану.

Нет, она совсем не изменилась, подумал Франциск. Десять лет тому назад она не была вдовой. Двадцатитрехлетняя красавица была женой исключительно богатого и уродливого человека. Позор! Отдать прелестную пятнадцатилетнюю девушку в жены пожилому вдовцу! Но Жан де Пуатье, отец трех дочерей, счел Великого сенешаля Нормандии подходящим супругом для юной Дианы. Она проявила покорность и родила старику, кажется, двух дочерей. В то время он, Франциск, интересовался ею. Тогда он проявлял интерес ко всем красивым женщинам его страны — графиням, женам великих сенешалей и простых виноделов. Он был готов пригласить их всех на свое ложе — и практически никто ему не отказывал. Но Диана отвергла короля Франции.

Разглядывая спокойное лицо и чувствуя, что Диану встревожило то, что она сочла новой атакой на ее добродетель, он снова увидел перед собой испуганную женщину, стоящую перед ним на коленях и умоляющую его сохранить жизнь ее отцу. Старый дурак оказался замешанным в заговоре коннетабля Бурбона и ждал казни в темнице Лоша. Диана пришла к монарху, часто отзывавшемуся на мольбы красивых женщин. Она плакала, но не теряла рассудка. Он видел, что она понимает его шутливые намеки. Король увлекся просительницей. Он сказал, что она станет его хорошим другом, и он откликнется на ее просьбу, поскольку больше всего на свете любит помогать своим друзьям.

Позже, когда жизнь старика была спасена, и Франциск ждал проявления благодарности, эти большие темные глаза изумленно округлились, нежные щечки заалели; Диана заплакала. Она заявила, что поступила глупо и не поняла короля. Не хочет ли он сказать, что обменял жизнь отца на добродетель дочери?

Эти горькие слезы! Это почтительное презрение! Да, она была весьма умна. После красоты Франциск выше всего ценил в женщине ум. Что он мог поделать? Она одержала победу. Перехитрила его. Он отпустил ее.

— Ваша красота обворожила меня, дорогая Диана, но вы оказались весьма хитры, — сказал он. — Возвращайтесь к мужу. Надеюсь, он ценит вас по достоинству.

Он не затаил злобы — это было не в его натуре; он периодически видел ее, поскольку она состояла в свите королевы. Диана выглядела обворожительно в черно-белых траурных туалетах, которые она носила после смерти супруга.

Но он не мог отказать себе в удовольствии подразнить ее! Пусть она думает о худшем — или о лучшем. Сатир — король Франции — овладевает добродетельной Дианой! И затем он внезапно откроет ей истинную причину их свидания. Она сделает вид, что испытала облегчение, хотя на самом деле рассердится.

— Я думал о вас с того дня, когда вы отправились к отцу, чтобы сообщить ему о том, что его жизнь спасена. Помните?

— Да, сир. Помню.

— Какой счастливой вы ушли от меня! Вы поведали отцу, что оплатили его жизнь… фальшивой монетой?

— Мой отец не понял бы меня, — ответила Диана. — Он отчасти потерял рассудок в темнице Лоша. Его окружали каменные стены; свет проникал в камеру лишь через окно для передачи пищи. И затем… почти на эшафоте… ему сказали, что казнь заменена пожизненным заключением. Я полагала, что вы прощаете его. Не поняла, что отца ждет тюрьма.

— Мы оба не поняли друг друга: вы — меня, а я — вас, моя добродетельная Диана.

— Там он состарился раньше срока, сир.

— Предатели не должны жить, как верные мне люди, — сухо заметил Франциск. — Даже те предатели, у которых есть красивые дочери. Добродетель дочерей может плохо отразиться на предателях.

Она молчала. Франциск знал, что Диана не на шутку испугалась.

— Что сейчас с вашим отцом?

— Там он состарился раньше срока сир.

— Я рад. Я могу избавить вас от волнения. Я, правитель Франции, являюсь рабом красоты.

— Ваша доброта известна всей Франции, сир.

— Теперь мы понимаем друг друга. Я попрошу вас об одной услуге.

Она отодвинулась от Франциска, но королю надоела игра. Он быстро добавил:

— Я хочу поговорить с вами о герцоге Орлеанском.

— О маленьком герцоге!

— Он уже не маленький! Он скоро станет мужем. Что вы о нем думаете?

— Не знаю, сир. Я видела его всего лишь раз или два.

— Говорите смело. Скажите, что он — неотесанный, мрачный дикарь и больше похож на испанского крестьянина, чем на сына короля. Я не стану спорить.

— По-моему, он — красивый юноша.

Король засмеялся.

— Неужели, Диана, ваши блестящие глаза могут только пленять, но ничего не видят? Я сказал вам — не выбирайте слова с такой осторожностью.

Она улыбнулась.

— Мне кажется, сир, он застенчив и неловок. Но он еще молод.

— Вечное женское объяснение! Он еще молод! А раз так. Женщины испытывают к нему нежность. По годам он уже взрослый мужчина, однако я не вижу в нем мужских черт.

— Я слышала, он часто оказывается первым на охоте.

— Собаки тоже мчатся впереди! Я думал о воспитании сына и решил сделать вас его нянькой.

— Сир!

На лице короля появилась насмешливая улыбка.

— Моя просьба не содержит в себе ничего, что способно оскорбить целомудренную Диану. Все очень просто: моя сестра и мадемуазель д'Эйлли считают, что мальчик заслуживает сочувствия, а не упреков. По их мнению, лишь мягкая женская рука поможет ему сбросить с себя уродливую испанскую кольчугу и надеть французский костюм. Я выбрал вас. Вы должны поспособствовать этим переменам. Ни моя сестра, ни мадемуазель д'Эйлли не знают пока о моем выборе. Вы достаточно умны, чтобы понять причину этого. Вы, Диана, — моя избранница.

Он пожал плечами.

— Мадемуазель д'Эйлли может заревновать, вы понимаете? Чувственная роза способна порой позавидовать благородной лилии. Венера может испытать зависть к Диане. Она знает, как загораются мои глаза при упоминании вашего имени, как восхищаюсь я вашей добродетельностью, хотя порой и сожалею о ней. Что касается моей сестры… Вы — убежденная католичка, а моя драгоценная Маргарита флиртует с новой верой. Я, ваш король, выбираю вас. Я выбираю вас за ваши добродетели, честность, достоинство и острый ум. За то, что вы — женщина, которой Франция вправе гордиться. Я назначаю вас воспитательницей моего сына. Я хочу, чтобы вы помогли ему обрести изящные манеры. Пусть в нем повторятся мои достоинства — если таковые, на ваш проницательный взгляд, существуют, — и пусть он избежит моих недостатков.

Теперь Диана улыбалась.

— Кажется, я поняла вас, сир. Я стану его другом. Бедный мальчик! Он нуждается в друзьях. Я сделаю из него джентльмена. Я польщена тем, что мой благородный король счел меня достойной такого задания. У меня нет сына. Я всегда мечтала о нем.

— О, — воскликнул король, — мы мечтаем о сыновьях, не предполагая, что они могут оказаться такими, как Генрих Орлеанский. Я верю, что вы отлично справитесь с этим поручением.

Беседа закончилась. Диана поклонилась и покинула короля, который после ее ухода продолжал думать о ней с легким сожалением.

Молодой Генрих лежал в огороженном саду, наблюдая за облаками, бежавшими по летнему небу. Здесь он чувствовал себя в безопасности. Если он услышит чьи-то шаги, то успеет вскочить и умчаться. Он хотел быть один, он всегда желал этого.

Он предпочел бы находиться не в Париже, а в Амбуазе. Он ненавидел Ле Турнель, старый дворец возле Бастилии — тюрьма напоминала ему о мрачных днях детства. Отец не хотел жить в слишком темном и старомодном Лувре, он собирался перестроить его. Франциск всегда вынашивал подобные планы. Он строил Фонтенбло. Это будет действительно красивый дворец. Отец постоянно обсуждал, что следует сделать, кому поручить работу. Он любил демонстрировать свой вкус, все восхищались Франциском, потому что он — король.

Генрих ненавидел своего сиятельного отца, это чувство с годами усиливалось, потому что Генриху всегда хотелось быть таким, как Франциск, король Франции.

Как он говорил! Как ему на ум приходили все эти блестящие мысли? Как ему удавалось так много знать и при этом находить время для охоты, чтения книг, пения, общения с женщинами? Генрих не понимал этого. Он знал лишь, что этот необыкновенный человек был лжецом, обманщиком. Именно по вине отца на долю Генриха и его брата, дофина Франциска, выпали тяжкие испытания.

Они должны были поехать в Испанию — на короткий срок. Так им сказали. Им предстояло стать заложниками, потому что отец потерпел поражение в битве с королем Испании; ему пришлось дать обещание жениться на сестре испанскою короля Элеоноре и сделать многое другое. Его сыновьям предстояло занять место Франциска в испанской тюрьме — это должно было стать залогом того, что французский король сдержит свое слово. Заточение будет недолгим! Освободившись, отец забыл о своих обещаниях и сыновьях.

Они пересекли Пиренеи и оказались в Испании. На четыре года стали пленниками этой ненавистной страны.

Молодой Генрих сорвал травинку и принялся жевать ее. Слезы заволокли его глаза. Сначала плен не был тяжким, Элеонора заботилась о них. Она любила братьев, обещала стать их новой матерью. Она была добра к ним, хотела сделать их хорошими католиками; она стремилась завоевать любовь мальчиков.

Но потом король Испании понял, что король Франции — лжец; маленьких мальчиков отняли у доброй дамы, которая должна была стать их мачехой, и передали грубым мужланам, которые издевались над сыновьями обманщика.

Генрих страдал от унижения, его брат Франциск часто болел. Генрих ужасно боялся, что Франциск умрет, и тогда он останется в Испании один.

Они выросли из своей одежды и получили взамен старое пыльное тряпье. «Посмотрите на маленьких принцев! — говорили стражники. — Это сыновья лжеца, короля Франции!» Да еще на испанском! Они отвечали лишь тогда, когда мальчики обращались к ним на испанском. У Генриха не было способностей к языкам, но он овладел испанским. Ему пришлось это сделать. И за это отец презирал его. Генрих забыл родной французский.

Как обрадовались они с братом, узнав, что скоро вернутся домой! Домой… через четыре года! Генрих покинул Францию пятилетним малышом. Когда он возвратился на родину, ему уже было девять. Он думал, что теперь начнется счастливая жизнь. Но крупный мужчина в костюме, расшитом драгоценными камнями, обожаемый всеми человек, к которому все тянулись, недовольно посмотрел на своих сыновей и сказал им что-то. Генрих вовсе его не понял, Франциск — лишь отчасти. Потом король назвал их надутыми испанскими донами. Все засмеялись. Генрих возненавидел смех. Он сам никогда не смеялся. Беда заключалась в том, что он хотел смеяться, но не мог.

Молодому Франциску было легче. Он был дофином, люди держались с ним почтительно, потому что ему предстояло стать королем. Они не обращали внимания на мрачного Генриха. Отец пожимал плечами и почти не смотрел на сына. У Генриха не было друзей.

Он лежал на траве, погруженный в свои переживания, когда в саду кто-то появился. Это была дама в черно-белых туалетах. Он вскочил с земли. Он ненавидел ее, потому что должен был кланяться ей, но не умел это делать изящно. Люди смеялись над его неловкостью. Неуклюжий испанец! Он больше похож на крестьянина, чем на герцога!

Женщина улыбнулась, и Генрих увидел, что она красива. Улыбка была искренней, дружеской, без намека на превосходство и презрение. Но в следующее мгновение Генрих не поверил этой улыбке, насторожился.

— Надеюсь, ты простишь меня за то, что я нарушила твое уединение, — сказала дама.

— Я… я сейчас уйду и предоставлю сад вам.

— Пожалуйста, не делай этого.

Он отодвинулся от нее; если бы просвет в живой изгороди был рядом, Генрих убежал бы от дамы.

— Пожалуйста, сядь, — попросила она. — На траву… Иначе я подумаю, что прогнала тебя отсюда, и очень огорчусь. Ты не хочешь расстроить меня, верно?

— Я… я… не думаю, что мое присутствие…

— Я все объясню. Я увидела тебя через окно дворца. Я сказала себе: «О! Это герцог Орлеанский. Мне нужен его совет. Это мой шанс!»

Кровь прилила к его лицу.

— Мой совет? — сказал Генрих.

Она села на траву рядом с ним, что было странным поступком для такой дамы.

— Я хочу купить лошадей. Я знаю, что ты превосходно разбираешься в них. Я могу рассчитывать на твою консультацию?

Он посмотрел на нее по-прежнему недоверчиво, но его сердце забилось чаще. Он испытывал то радость, то настороженность. Она дразнит его, смеется над ним? Не намерена ли она показать ему, что он ничего не смыслит в том единственном деле, знатоком которого считает себя?

— Я уверен, что вы сможете найти людей…

Он собрался встать. Сейчас он попытается поклониться и убежать из сада.

Но дама положила свою тонкую кисть на его рукав.

— Я могу найти людей, умеющих говорить с умным видом, но мне требуется человек, мнению которого я могу доверять.

Он поджал губы. Она смеется над ним.

Женщина быстро продолжила:

— Я видела, как ты возвращался с охоты. Ты ехал на гнедой кобыле… прекрасное животное.

Еле заметная улыбка изогнула края его рта. Никто не мог смеяться над его кобылой — она была великолепна.

— Я бы хотела приобрести такую лошадь, если это возможно. Хотя вряд ли это возможно.

— Сделать это будет непросто, — сказал он и легко заговорил о восхитительном животном — о ее возрасте, достоинствах, характере.

Дама слушала очень внимательно. Генрих никогда еще не говорил ни с кем так долго. Поняв это, он снова стал косноязычным и захотел убежать.

— Расскажи мне еще, — попросила дама. — Я вижу, что поступила правильно, обратившись к тебе за советом.

Он заговорил о достоинствах других своих лошадей.

Она, в свою очередь, рассказала ему о своем доме, замке Ане, стоящем в долине реки Юры, о лесах, окружавших его. Это были великолепные охотничьи угодья, но она чувствовала, что они нуждаются во внимании специалиста. Там нужно многое сделать — вырубить старые деревья, посадить молодые. Он может многое рассказать ей об охотничьих угодьях.

Она выразила желание, чтобы он посмотрел их.

— Я с удовольствием покинула бы на время двор, — сказала женщина.

Генрих спросил, как ее зовут.

— Кажется, я не видел вас прежде.

Он был уверен в этом — он не мог забыть такую женщину.

— Я состою в свите королевы. Я люблю ее, но порой мне бывает одиноко. Понимаешь, я — вдова. Мой муж умер два года тому назад. Счастливые дни трудно забыть.

Она разгладила нежными белыми пальцами дорогую ткань своего платья. Она похожа на статуэтку, подумал юноша. На изображение красивой святой.

— Боюсь, я чувствую себя не в своей тарелке среди этого веселого двора, — добавила она.

— Я тоже! — с горечью произнес он. Ему уже расхотелось убежать; Генриху нравилось сидеть здесь и разговаривать с этой дамой. Он боялся, что кто-нибудь зайдет в сад и потребует ее внимания. Тогда он снова почувствует себя застенчивым юношей, неловким и скучным.

— Неужели? — сказала она. — Ты — сын короля. Я — всего лишь одинокая вдова.

— Мой отец… он ненавидит меня! — вырвалось у Генриха. Он не посмел сказать, что сам ненавидит отца, но его тон намекал на это.

— О нет! Никто не испытывает к тебе ненависти. И твой отец — в первую очередь. У меня есть две дочери. Я знаю. Родители не могут ненавидеть своих детей.

— Мой отец — может. Он любит моего младшего брата Карла. Любит моих сестер — Мадлен и Маргариту. Думаю, что любит дофина, хотя часто сердится на него. Но меня… нет. Я раздражаю отца.

— Нет, нет!

— Уверяю вас, это так. Я вижу это по его лицу, по его словам. Франциск — дофин, когда-нибудь он станет королем, отец не забывает об этом. Но он поддразнивает Франциска. Говорит, что он слишком надутый, одевается, как испанец, и предпочитает воду вину. Франциск умнее меня. Он быстрее овладевает французским. Но больше других своих детей отец любит Карла. Карлу повезло. Он был слишком мал, поэтому его не отправили в Испанию.

— Ты мог бы завоевать расположение отца так же легко, как Франциск.

— Каким образом? — с интересом спросил Генрих.

— Это потребует времени. Твой отец всегда окружает себя веселыми, остроумными людьми. Он не обижается, когда подшучивают над ним, если это его смешит. Заставив отца засмеяться, ты наполовину завоюешь его сердце.

— Он смеется надо мной… делает из меня посмешище.

— Он любит смеяться. Его остроумие — высшего сорта, оно понятно не каждому.

— Мой младший брат умеет его рассмешить.

— О, месье Карл будет копией своего отца. Герцог, если бы ты меньше боялся разочаровать своего отца, тебе было бы легче понравиться ему.

— Да, — согласился юноша, — это верно. Я всегда думаю о том, что я отвечу ему, прежде чем услышу его вопрос.

— Прежде всего ты должен запомнить: тебе нечего бояться. Когда ты кланяешься или целуешь руку даме, не бойся показаться неловким. Не думай об этом. Стой прямо, с высоко поднятой головой. Гораздо легче нравиться людям, когда не стремишься к этому. Извини меня. Я слишком много говорю.

— О, нет! Никто еще не говорил со мной так доброжелательно.

— Я рада, что не наскучила тебе, поскольку собираюсь позволить себе вольность. Не согласишься ли ты приехать в мой дом и посмотреть мои конюшни?.. Может быть, осмотреть угодья и дать мне совет насчет земли?

Его лицо посветлело.

— Мне бы очень хотелось сделать это.

Радость исчезла с его лица.

— Я не получу разрешения покинуть двор.

Он нахмурился, услышав слова отца: «Ты хочешь нанести визит даме! Мой дорогой Генрих! Сердечные дела требуют соблюдения внешнего приличия… даже здесь, во Франции». Он скажет нечто подобное и с присущим ему изяществом опорочит имя этой очаровательной дамы. Генрих чувствовал, что не может допустить этого.

— Ты можешь взять с собой спутников. Почему нет?

— Боюсь, отец не позволит.

— Герцог, ты разрешишь мне поговорить с королем? Я скажу, что намерена пригласить к себе гостей, в том числе и тебя.

Она сумела облечь свой план в такую форму, что он показался Генриху вполне осуществимым. Некоторые люди обладают таким даром. Они умеют искусно выражать свои мысли. Он же был весьма неловким.

— Я получу большое удовольствие, — сказал Генрих. — Но, боюсь, вы скоро захотите, чтобы я уехал.

Она засмеялась.

— Прости меня, но, по-моему, тебе следует избавиться от чрезмерной скромности. Всегда помни, что ты — герцог Орлеанский, сын короля. Забудь годы, проведенные в Испании. Они остались в прошлом и не вернутся. Надеюсь, тебе не будет скучно в моем замке. Я постараюсь принять должным образом сына короля. Мой дорогой друг, ты позволишь мне поговорить с королем? Пожалуйста, скажи «да».

— Я буду безутешен, если не смогу приехать, потому что хочу посмотреть ваш замок, лошадей и угодья.

Она протянула ему руку; он взял ее, густо покраснев.

Женщина приблизилась к Генри.

— Не забывай, что ты — сын короля Франции.

Она была права. Он — сын короля. Никогда прежде он не ощущал этого так остро.

Он проводил ее взглядом. Она покинула сад. Уходя, она повернула голову и улыбнулась.

Она прекрасна, как богиня, подумал Генрих, и очень добра.

Летние месяцы стали самыми счастливыми в жизни Генриха. Случилось чудо — дама получила разрешение короля на приезд Генриха. Обедая, болтая и катаясь верхом с вдовой сенешаля Нормандии, он уже был не тем, что прежде.

— Я буду называть тебя Генрихом, — сказала она, — а ты зови меня Дианой — ведь мы друзья навеки, верно?

Он пробормотал, что надеется всегда оставаться достойным ее дружбы. Они много ездили на лошадях, хотя при других обстоятельствах он уделял бы этому занятию еще больше времени. Диана любила охоту не так страстно, как Генрих, она не могла рисковать своим прекрасным телом. Она превосходно справлялась с заданием короля. В ее обществе юноша освобождался от своей неловкости; к сожалению, она возвращалась к нему, когда они были на людях.

Она привязалась к Генриху. Он не был лишен обаяния. Ей льстила его зарождающаяся преданность. Она привыкла к восхищению, но этот мальчик вызывал в чей чувства, которые она не испытывала прежде. Ее переполняло сочувствие к Генриху. С ним обходились очень плохо. Неудивительно, что он так чувствителен к проявлению доброты.

Очень скоро после их первой встречи Генриху стало казаться, что он не может быть счастлив без Дианы. Она казалась ему богиней, самим совершенством. Он не просил у нее ничего, кроме права служить ей. Он хотел участвовать в турнирах под ее цветами, но многие носили цвета Дианы, чтобы добиться ее благосклонности. Генрих не хотел, чтобы его преданность Диане была истолкована людьми превратно. Он не стремился к тем милостям, о которых мечтали другие мужчины. Он был счастлив сидеть возле нее, любоваться ее прекрасным лицом, слушать мудрые фразы, слегавшие с совершенных губ Дианы, наслаждаться добротой женщины.

Она подарила ему лошадь; он выбрал для нее несколько животных, и она купила их. Диана попросила его указать на лучшую лошадь, и когда он, догадываясь о ее намерении, сделал это, она сказала, что дарит ее Генриху. Он запротестовал со слезами на глазах. Он не хотел получать от нее подарки. Он хотел лишь находиться рядом с ней. Но она, засмеявшись, сказала: «Почему не принять подарок от друга?»

— Эта лошадь будет мне дороже всех остальных, — серьезно сказал Генрих.

Все ее поступки были необычными. Она с таким изяществом и тактом обсуждала с Генрихом его костюмы, советовала ему, как следует одеваться, кланяться, приветствовать мужчин и женщин, что это не казалось уроком. Она не могла научить его лишь одному — улыбаться другим людям. Он улыбался только ей одной.

Услышав, что ему предстоит жениться на девушке из Италии, он встревожился. Он тотчас отправился к Диане и поделился с ней новостью.

Она проявила понимание, сочувствие. Взяла его за руку, точно он был ее сыном. Рассказала, как ее, пятнадцатилетнюю девочку, выдали замуж за старика. Поделилась с ним своими тогдашними страхами.

— Но, Генрих, я быстро поняла, что бояться нечего. Мой муж был пожилым человеком; эта юная итальянка — твоя ровесница. Тебе не стоит бояться маленькой девочки.

— Да, Диана, чего мне бояться? Просто мне не хочется жениться.

— Мой юный друг, человек столь высокого происхождения, как ты, должен жениться.

— Тогда я бы хотел сам выбрать себе супругу.

Он поднял голову и посмотрел Диане в глаза.

— Но та, которую я выбрал бы, слишком хороша для меня.

Диана изумилась. Что произошло с мальчиком?

Она непринужденно рассмеялась.

— Послушай, мой дорогой, кто может быть слишком хорош для герцога Орлеанского?

Он собрался что-то пробормотать, но она быстро сменила тему.

Хорошо, подумала Диана, что он женится. Она надеялась, что юная итальянка окажется достаточно хорошенькой и понравится ему.

Генрих обрадовался, узнав, что Диана вошла в свиту, которая будет сопровождать его до Марселя, где ему предстояло встретить юную Медичи и жениться на ней.