"Третья молодость" - читать интересную книгу автора (Хмелевская Иоанна)

* * *

Начинать придется со вступления, длинного и разветвленного, ибо предысторией русского путешествия в какой-то мере послужил цикл авторских встреч. Рассказа об этих встречах мне до сих пор удавалось избежать, я охотно избегала бы и дальше, да, похоже, не выйдет. Такие встречи пробуждают у меня весьма противоречивые чувства. Хотела я их скрыть, дабы не разочаровывать моих читателей окончательно, но волей-неволей придется рассказать...

Ладно уж, выложу все откровенно. С одной стороны, такие встречи – это допинг, инспирация, повод для гордости, стимул для творчества; человеческий интерес, симпатия, доброжелательность поддерживают автора, – словом, лишь самые приятные эмоции. А с другой, честно признаюсь, я предпочла бы дорожные работы...

Писатели знают, но читатели могут и не знать, посему объясняю, отчего эта работа столь непомерно тяжела, естественно, если к ней относиться серьезно. Всякий раз в таком индивидуальном импровизированном выступлении, по меньшей мере полуторачасовом, сперва надлежит посмотреть, кто сидит в зале, молниеносно оценить аудиторию и сориентироваться, что ее заинтересует и что понравится. Затем найти возможно более занимательную форму. Если кто-нибудь не поймет, о чем я толкую, пусть попробует сам.

На авторских встречах разница в подготовке слушателей не имеет границ. Однажды меня неожиданно послали в две восьмилетние школы для окрестных деревень на Замойщизне. В физкультурном зале, где эхо повторяло каждое слово и ничего не удавалось расслышать, сидела группа детей, ни разу в жизни не прочитавших книги. Не о моих книгах речь, что там мои, – вообще ни одной книги. И мне вменялось в обязанность пробудить у них интерес к чтению. Так вот: этой благородной миссии врагу не пожелаю...

Правда, возвращаясь из одной школы, я удостоилась весьма интересной встречи политического характера. Тамошний партийный секретарь, будучи в легком подпитии и рыдая мне в жилетку, произнес целую речь, которую я в сокращенном виде и передаю.

– ...На что крестьянам деньги, у каждого миллион в банке, миллион – под матрасом. Представления не имеют, что с ними делать, пропить и то не удастся. А вот сто тысяч тонн зерна сгноили. Пшеницу везем из Канады, хотя своей хватило бы на пол-Европы, да кто ее будет перелопачивать? Крестьянин и пальцем не пошевелит – неохота ему, – а пшеница лежит и гниет, потому как элеваторов нету! Заводов в Катовице понастроили, черт бы их побрал, вместо того чтоб элеваторы строить. Двадцать тонн вручную веять еще куда ни шло, а сотни тысяч?.. Вроде бы государство купило, да ведь пропадает добро. Ни хранилищ, ни веялок, все гниет, у людей руки опускаются...

Вышеприведенный фрагмент очень прошу запомнить.

Уровня слушателей и читателей детально разбирать не стану, хватит, к примеру, Союза писателей. Там всякое бывало. Однажды в каком-то клубе я увидела взрослых молодых мужчин и поразилась: подобный контингент гораздо больше ценит выпивку и смазливых девиц, нежели пищу духовную. Встреча состоялась, меня даже неплохо приняли, в конце я попросила задавать вопросы. Воспользовались. Вопрос был один: каков будет результат матча?

Оказывается, они ждали в этом клубе передачи футбольного матча Польша – Аргентина или, может, Польша – еще кто-нибудь. Мою болтовню выслушали, почему не послушать. Когда человеку приходится ждать, ему все едино...

– Четыре – один в нашу пользу, – не задумываясь, с апломбом ответила я.

Мужики засмеялись, оценив шутку. А результат таки оказался, как я и предсказала, надеюсь, снискав немалое уважение. Честно признаюсь – это был эффект полной случайности и идеального отсутствия мысли.

Один раз столкнулась я с великим счастьем, а встреча состоялась в каком-то кафе. Общеизвестно, что в подобных встречах очень помогают вопросы читателей, даже если задается один и тот же вопрос. Так вот, там один читатель поинтересовался с самого начала, нельзя ли задать несколько вопросов. Я обрадовалась: ради Бога, задавайте! У читателя их оказалось записано на листочке сорок два, и вся встреча прошла в ответах. Слушатели переключили внимание с меня на него: гораздо больше моих ответов их интересовало то, о чем он еще спросит. Право же, это была самая легкая встреча за всю мою карьеру.

Но в основном речь пойдет не о встречах, а об одной поездке. Начинала я со Скаржиско-Каменна, после него предстояло еще несколько встреч, этакое большое турне. Ехала я себе спокойно, навстречу промчался огромный самосвал, и я вдруг перестала видеть. Резко затормозила, не поняв поначалу, что случилось: по лобовому стеклу расползлись мелкие трещины. Марек выдавил стекло наружу, я опять увидела свет.

– Камень из грузовика, – решил он. – Наверное, перегружен доверху...

Скрипнув зубами в приступе ярости, я, не говоря ни слова, развернулась и догнала самосвал через две минуты, вероятно, побив все рекорды и возможности «фольксвагена». Я перекрыла ему дорогу и заставила остановиться.

Разговаривал Марек – я не могла произнести ни одного нормального слова. Я прислонилась к капоту и закурила, глядя на шофера горгоной.

Шофер молодой, симпатичный, производил хорошее впечатление. Явно порядочный человек, он принял дело близко к сердцу, клялся, что не перегружен, да и груз сыпучий, мы сами можем убедиться. Если ударило, значит, из-под колеса, а уж за это он не отвечает. Марек проверил, парень говорил правду, стрельнуло из-под колеса.

Я подавила в себе желание разорвать парня на куски. Только неизвестно, как выйти из положения: у меня десяток назначенных встреч, первая через два часа. Если сейчас я вернусь в Варшаву, сорву всю программу

Решили ехать без стекла. Погода хорошая, до Скаржиско-Каменна я добралась вовремя. Правда, выглядела грязнее, чем обычно, но этого никто не заметил. В подарок нам дали огромный кусок плексигласа, и пока я выступала, Марек его вмонтировал – привязал веревкой и заверил, что выдержит.

И действительно, все триста пятьдесят километров разъездов плексиглас выдержал, и я забыла бы о нем напрочь, если бы не свистело в щели. Но под конец я даже привыкла к свисту и мчалась с любимой скоростью – сто пять километров. Плексиглас не дрогнул. И у нас родилась идея брать его с собой в путешествия про запас

Именно тем летом мы собрались в Советский Союз. Сперва в Киев, затем в Крым, а там посмотрим. Плексиглас решили забрать с собой в качестве защитного слоя, ведь черт его знает, что на этих русских дорогах творится.

Стекло я вставила, а в русском посольстве оправдались слова Марека. На базе литовского сыра и тонко нарезанных копченостей мы получили частные визы с фотографиями, с разрешением пересечь границу в любом месте, без всяких строго обозначенных трасс и ночлегов, без ограничений во времени. А в довершение счастья – без очереди, хотя в коридорах посольства дожидалась вполне солидная очередь.

Понять, в чем дело, я не поняла, но визу взяла. Через Советский Союз я уже однажды проезжала, по пути в Болгарию, трассой на Залещики, и некоторое представление о таможенном произволе имела. У меня отобрали лимоны, а одни мои знакомые, направляясь в ту же сторону, сидели у границы и на костре варили вкрутую шестьдесят яиц, ибо сырые яйца ввозить запрещалось. Так что я уже была опытная.

Само собой, предварительно я позвонила Елене и осведомилась, что привезти. Елена пожелала два распятия и двадцать крестиков, по ее определению «наперсных». И от кого-то из посольства надо взять партитуры для ее отца: «Verbum nobile», «Страшный двор», «Графиню» [09] и еще что-то – толстую пачку, элегантно завернутую в газету. Пачку я положила в багажник, распятия запихнула в чемодан, а «наперсные» крестики положила в сумочку.

Кроме того, я везла с собой «Леся» на словацком, с рисунками Яна Мейсснера, и по сравнению с совершенно прелестными картинками текст совсем терялся. Книгу я взяла, дабы обосновать выезд через Ужгород и визит в Братиславу. Естественно, мне и в голову не пришло, каким бесценным сокровищем окажется моя книга.

Контроль на русской границе осуществлялся обычно тремя таможенниками. Один разговаривал с жертвой и проверял документы, второй рылся в багаже, а третий стоял рядом и ждал, когда у контролируемого в глазах мелькнет беспокойство. На меня такой метод не произвел ровным счетом никакого впечатления по простой причине: запаковав вещи, я начисто забывала, что и где находится. А посему у меня в глазах ничего не мелькнуло.

На вопрос о фруктах я сразу ответила – нет! Никаких фруктов! Однажды у меня их уже отобрали, больше не рискую. Хорошо, а что еще я везу? Мне не принадлежали партитуры, я их показала: похоже музыкальными талантами таможенник не отличался, он смотрел на ноты с большим сомнением и явно колебался, что с этим шпионским шифром делать. Второй открыл чемодан, взглянул на платье, под которым покоились распятия, открыл сумочку, сунул туда нос. Я смотрела на него с величайшим удовлетворением – в сумочке у меня тот еще хламовник; распятия и крестики вообще вылетели из памяти. Разозлилась я лишь на глупые вопросы, почему у меня нет валютной книжки и зачем мне в Словакию. Я показала «Леся», объяснив: в Словакии намечены деловые встречи – мне предстоит получить гонорар.

И тут наступил конец таможенному контролю. Таможенник пригласил пятерых коллег. Все рассматривали рисунки Мейсснера и хохотали, мои чемоданы их больше не волновали. Оставили в покое даже партитуры, вернули книжку и разрешили ехать, пожелав счастливого пути.

Вскоре я узнала: предметы культового назначения категорически запрещены к ввозу, и я совершила страшное преступление, ни сном ни духом о том не ведая. По закону, кажется, в лучшем случае нас вообще бы не впустили, а в худшем – отправили бы в Сибирь. Об усекновении головы на месте речи не шло.

До Киева ехать порядочно, мы оголодали и решили по пути перекусить. Встретилась чайная. Прекрасно, чай чаем, а может, и поесть дадут. Народ сидел со стаканами, содержимое коих меня очень удивило. Такой чай?.. Цвета соломы, прямо как в польской деревне, а ведь сколько мы начитались про русские самовары и роскошный крепкий и ароматный чай! Что за странные перемены?..

Вместо чая стаканами пили самогон.

Нам дали мясо с картошкой. Картофель еще удалось сжевать, а вот мясо явно никакие зубы не возьмут; сперва следовало дать его собаке, посмотреть, разгрызет ли, а потом уж пробовать самому.

За очередность событий не поручусь, случилось столько всего, что лишь дневник путешествия как-то мог бы все упорядочить. Начала я, сдается, с открытия тайн.

Густые шпалеры высокой растительности вдоль шоссе вызывали раздражение. Едешь словно в коридоре, отсутствие пространства по обеим сторонам вполне способно вогнать в клаустрофобию. Нам пришло было в голову: может, специально посадили, чтобы паршивый шпион не исхитрился фотографировать во время езды? Я из любопытства остановилась, вылезла из машины и пошла заглянуть за эту стену. Увидела бескрайнее поле пшеницы и ничего больше до самого горизонта. Не удовольствовалась, заглянула в другом месте. Для разнообразия до горизонта тянулось кукурузное поле. В третьем месте оказался персиковый сад подобных же масштабов. Сокрытие полей от вражеских глаз показалось нам сомнительным. Подумав, мы таки отгадали: высокий кустарник и деревья в зимнее время защищают шоссе от снежных заносов. Конечно же, только в таком случае насаждения имели смысл.

О русских дорогах мы наслушались много, поэтому пересекли границу с плексигласом, предохранявшим стекло. Я благословила камень с польского шоссе: не успели мы добраться до Киева, так звездануло в плексиглас, что он пошел трещинами. Плексиглас в трещинах спасал нас и дальше, пока мы не потеряли его где-то в Крыму.

На русском шоссе и в самом деле легко заработать невроз. Дороги доставляли сколько хочешь неожиданностей. Например, безупречно гладкий асфальт тянется километрами, только привыкнешь – внезапно брешь, никаких знаков и в помине нет, идеальное место для поломки рессор. Дыру на дороге в Житомир я пыталась объехать трижды и трижды хотя бы одним колесом оказывалась в ней, а перебраться через дыру старалась в поисках заправочной станции. После Крыма по дороге обратно уже на двадцать пятом километре сплошных выбоин я впала в истерику. Плексигласа теперь не было, и я обогнала грузовик. Шоссе в выбоинах, я тщетно пыталась их объехать, машина стонала, по корпусу грохотал каменный град из-под колес грузовика, и я вдруг почувствовала – все, с меня хватит. Свернула на обочину, остановилась и заявила – дальше не еду.

На сей раз истерика протекала в скрытой форме – я молчала, не скандалила, сидела за рулем, приняв твердое, несокрушимое решение. Дальше не еду, остаюсь здесь до конца жизни, все прочее меня не волнует.

Просидела я так четверть часа, Марек терпеливо пережидал, после чего, само собой, мы поехали дальше. А что еще оставалось делать? Наверное, я легче перенесла бы эту страшную дорогу, не будь русских дорожных знаков, которые уже раньше вывели меня из равновесия.

До самого Киева я еще воспринимала их как подлинные указатели. В Киеве началась свистопляска с притопом. Мы отправились в гостиницу «Москва» получить деньги по чекам – наличные вышли, я заняла у Елены, чеки же обменивали только в гостинице «Москва» и нигде больше. Три дня я проблуждала среди заборов, лесов и раскопок, не имея возможности добраться до «Москвы». Единственная улица, ведущая к ней, была снабжена знаком «Одностороннее движение в противоположном направлении». На третий день под знаком я увидела милиционера и бросилась к нему с воплем: «Как проехать в гостиницу?!!»

– Вот сюда, – ответил он, показав на эту самую улицу с движением в обратную сторону.

– Как это?.. – остолбенела я. – А знак?..

А знак временно не считался! К гостинице поначалу вели две улицы, и тогда знак учитывался. Одну улицу перекопали, и подъехать к гостинице можно единственной оставшейся улицей, но указатель продолжал стоять. Кончат копать, и знак снова будет действителен. Зачем же его убирать или закрывать? Всякий разумный человек, не найдя другой дороги, поедет этой, а дураки пусть выходят из положения как хотят.

В результате последующего опыта я уразумела основное. Так вот, русские дорожные знаки имели множественный смысл: обязывали водителя когда-то, а сейчас уже не обязывают – их просто поленились убрать; будут обязывать в будущем, но поставили их сейчас – так уж получилось, и так далее...

Первый вариант знаков имел свои специфические черты: как бы действовал, но лишь в некоторые часы и дни, или касался только определенных машин, а другие могли его не учитывать, и никакого пояснения – что, кто, когда... Ни за какие блага мира человеку не догадаться, не нарушает ли он случайно все правила движения. Подученная Мареком, я перестала обращать на них внимание, но моя психика водителя не желала с этим мириться.

Бензин мы покупали исключительно желтый, высокооктановый, потому как на первом сорте голубого клапана стучали так, что грохот стоял. Желтый бензин приобретался по талонам, талоны продавались в самых неожиданных местах, по возможности не имеющих к бензину и машинам никакого отношения. Рекорд поставил рыбный магазин. Зачем понадобились талоны вообще, понять нельзя, ведь в бензине могли купаться, а расточали его с небрежностью, достойной удивления. Стоит хмырь со шлангом, наполняет бак, глазеет по сторонам и льет бензин на землю – такие сцены я наблюдала десятки раз. Сдается мне, талонами здесь оперировали тоже в рамках общегосударственной заботы о человеке...

Заправочные станции с желтым бензином находились друг от друга на расстоянии приблизительно в пятьсот километров, и нашей первой покупкой оказались канистры. Со времен русского путешествия я всегда возила с собой канистру с бензином.

В Киеве мы, естественно, знакомились с достопримечательностями – благодаря Елене, без очередей, зато исключительно лишь с верхними частями всех памятников: плотная толпа заслоняла обзор на высоте человеческого роста. Не сетую, верх тоже весьма впечатлял. Между двумя туристическими объектами мы поинтересовались, что находится в неброском сером трехэтажном здании рядом с могилой Мазепы.

– Здесь музей. Не знаю, заинтересует ли вас музей народных ремесел.

Нас заинтересовало. Мы зашли. В мгновение ока я обалдела и перестала что-либо соображать. Вышибли меня оттуда самой последней, да и то по углам пришлось искать – мне ужасно хотелось спрятаться и остаться на ночь, чтобы спокойно, со смаком, в полном упоении все рассмотреть, может быть, даже кое-что срисовать. Фотоаппарат мы с собой не взяли, а каталоги не продавались.

Керамика и дерево – так себе, а вот вышивка и ткани!.. В хронологическом порядке, с шестнадцатого века и до современности, висели и лежали рукоделья полтавские, молдавские, русские, украинские, белорусские, гуцульские – неистовство и оргия цветов и красок!.. Словами не передать, эти шедевры надо видеть. Побывав в том музее, я сама начала вышивать и заразила мать, вспомнившую увлечение молодости.

В здании музея на двух этажах кроме нас бродило человек шесть...

Культура культурой, а хлопоты с едой возникли быстро. Елена работала, да и не в обедах видела смысл жизни, а мы не собирались сидеть у нее на шее. В принципе обеспечивали себя сами. Рестораны, правда, отпадали – из-за беготни по городу не хватало времени, но были продуктовые магазины, где покупки делал Марек, потому что я скоро взбунтовалась.

Что же касается предприятий общепита, то все, начиная от придорожной закусочной и кончая элегантным гостиничным рестораном, отличалось двумя идентичными чертами. Официанта приходилось ждать втрое дольше, чем у нас в период крайних перегибов, а подаваемое мясо упорно требовало предварительной проверки на собаке. На выбор оставались пельмени и блины... Но каждый раз три часа на обед – бессмысленная трата времени, и мы отказались от общепита.

Продуктовые же магазины доставляли упоительные ощущения. Воняли сверхъестественно. Я курила, остроту обоняния потеряла уже давно, и все-таки меня едва не выворачивало наизнанку. И не только в самом магазине. Даже проходя мимо, приходилось задерживать дыхание, ибо чарующий аромат клубами вырывался из дверей. Непонятно, как это выдерживал столь впечатлительный на запахи Марек. Похоже, он обретал силы благодаря любви к самому строю: он не только входил в эти храмы желудка, но и задерживался там, требуя, чтобы продукты завернули. Не берусь судить, за кого его принимали, однако он довел продавщиц до того, что, увидев его, они панически вытаскивали из-под прилавка припасенные бумажки. Местное народонаселение столь глупых требований не предъявляло. Я с интересом наблюдала, как девушка, купив в магазине черешню, распихивала ягоды по карманам, а какой-то тип размахивал двумя цыплятами, которых нес за лапы. А еще у одного хмыря вывалилось из рук кило боченочных селедок, завернутых в обрывок макулатуры размером, честно и без преувеличений, с тетрадную страничку. И что за напасть такая, почему этот строй не любит упаковывать продукты?..

А между прочим, там великолепный хлеб и рыбные консервы, я таких нигде, кроме Советского Союза, не ела. Скумбрия в масле – поэзия!.. Хороший сыр и сласти. Перед отъездом из Киева мы вознамерились организовать ужин у Елены. Долго искали что-нибудь эстетичное и к тому же съедобное. В результате ужин состоял из двух тортов и сухого вина.

Фрукты появились по дороге в Крым, расскажу об этом позже. А пока что началась эпопея с уборными.

Первую потрясающую уборную я обнаружила в киевском зоопарке. Как известно, чем выше культура и гуманнее народ, тем лучше отношение к животным. Если следовать этой максиме, Киеву пришлось бы вообще отказать в гуманности, а посему оставлю тему в стороне и ограничусь сугубо санитарными заведениями.

В зоопарке находилось очаровательное помещение, доступ в которое заграждали горы бумаги (условно назовем ее туалетной). Использованной. И не только бумаги. Привокзальные сортиры представляли собой кабины с дверьми до пояса, двери свободно раскачивались туда-сюда, будто в салуне на Диком Западе. Канализация отсутствовала. Проблема поглотила меня всецело. Несколько объяснений я получила сразу и в конце сделала выводы. Не премину изложить их в подходящий момент.

Около зоопарка нас обокрали. Влезли в машину, силой опустив стекло, сломав ручку, и сперли с заднего сиденья плотно набитый Мареков портфель. Видать, надеялись на сокровища, а в портфеле находилась аптечка, и единственное утешение для воров мог представлять салициловый спирт, который, полагаю, они и выпили. Ну и высоко ценимый зонт-автомат. По поводу кражи мы не сделали никаких заявлений в соответствующие учреждения, потому как на следующий день собирались уезжать, а следствие задержало бы нас недели на две. И все равно без толку.

В Крым мы отправились почти одновременно с Еленой. «Почти» означало разницу в сутки – ее «Волга» еще не была готова. Ремонтом машины занималась Ирина, двоюродная сестра Елены, водитель и механик по профессии. А Елена с торжеством похвалилась своей практичностью. Возвращаясь из Польши, она привезла огромное количество порнографических брелоков, ручек и тому подобной ерунды, приобретенной на барахолке. И только этот товар позволил им обеим, ей и Ирине, добиться помощи с ремонтом и достать нужные запасные части. Без порнографии машину не удалось бы отремонтировать. Не хватало еще обивки, но Ирина обещала сделать ее за один день. Мы договорились встретиться на трассе и отправились одни.

Помнится, сперва мы наткнулись на сливы ренклод. У шоссе с корзинами фруктов сидели торговки. Я остановилась, мы пошли покупать. Зеленые какие-то. Мы с сомнением купили килограмм и попробовали, возвращаясь к машине на другой стороне шоссе. А попробовав, помчались обратно и купили еще два кило.

После ренклода появился тутовник. Тутовые деревья росли по обе стороны шоссе. Ягоды собирались так: раскладывалось на земле полотно, а затем следовало потрясти ветви. Я уже пробовала тутовые ягоды, очень любила их, но ничего подобного не ожидала – амброзия, а не ягоды. Я вся перепачкалась соком: ягоды падали сверху и размазывались где придется – на голове, на плечах, на коленях. Марек, верно, испытывал прилив счастья: намечалась большая стирка. Ехала я не обозначенной на карте трассой, Харьков нам нужен был как дыра в мосту. Елена посоветовала сократить дорогу, и, срезав острый угол, мы поехали через Карловку прямо в Красноград. Объяснение Елена дала, надо признаться, несколько туманное.

– Там нет дорожного указателя, – наставляла она. – За Полтавой свернешь около такого большущего куста...

Большущие кусты буйно росли вдоль всей дороги, и тем не менее, к моему удивлению, я не заблудилась.

В Карловке, в гостинице, нас сперва не хотели принять, потому как мы не запаслись командировочными удостоверениями, но в конце концов за три рубля шестьдесят копеек дали приличный номер с ванной и уборной. Елена с Ириной появились утром. Игорь, сын Елены, тогда двенадцатилетний мальчик, был до такой степени послушный ребенок, что почти не требовал внимания. Лишь изредка он компрометировал маму. Дипломатия ребенку чужда, и он откровенно удивлялся, зачем ему душ...

Дальше мы опять разделились – они хотели выспаться, а мы осматривали на пути все, что попадалось.

Черт понес нас на Азовское море в Геническ, и тут уж началось нечто невообразимое. Снова гостиница и номер с ванной за два рубля сорок копеек, а в гостинице вонь. Внушительная и невыносимая, хуже, чем в магазинах, только что пахло не рыбой, а тухлыми яйцами. Научно говоря, сероводородом. Смрад чудовищный – дышать невозможно. Мы попытались избавиться от нега: распахивали окна, спускали воду, открывали краны – безрезультатно. Воняло повсюду. Наконец Марек сообразил, что это не тухлые яйца, а настоящий сероводород. Поблизости какие-то источники, какие-то промышленные предприятия. Ничего не поделаешь, вонь – это местная специфика.

Ну ладно, человек ко многому привыкает...

Отправились мы на пляж. Вокруг нас сразу же собралась толпа – мы стали сенсацией, потому что сюда иностранцев не пускали. Русский народ сердечный – с нами водили дружбу. Один сибиряк рассказал даже про все свои беды: в сорок лет вышел на пенсию – таков закон, а он здоров как бык, полон сил, не знает, чем заняться, и денег пруд пруди. Что на них купишь? Машина отпадает, потому как один раз уже получил по распределению, дачу давно построил, теперь покупает из-под прилавка кольца для жены...

Азовское море состоит из соли и медуз. Крупные, твердые, упругие, они в несколько слоев покрывали поверхность. Приходилось их разгребать, чтобы войти в воду. А глубина хотя бы по пояс начиналась где-то за полкилометра от берега. После трех таких прогулок в густом растворе соли ноги отказались мне служить. Я оценила это море как рай для матерей с детьми – ребенок не утонет, если даже очень постарается. К тому же соль хороший консервант.

Провели мы в Геническе сутки и вернулись на шоссе. У перекрестка нас уже поджидала милиция.

Беседа состоялась приблизительно в таком духе:

– Вы откуда? – сурово вопросили нас.

– Из Геническа, – признались мы.

– Как же вы оказались в Геническе? Туда иностранцам въезд запрещен!

– А нам не запрещен! – гордо ответствовали мы, предъявив визы со множеством разрешений.

Визы произвели магическое действие. Милиционеры внимательно изучили их, даже вверх ногами посмотрели, вернули, после чего вежливо отдали честь, пожелав счастливого пути. А поджидали они нас специально: кто-то с дружеского пляжа донес – шляются, дескать, подозрительные личности.

Стоп. Прошу прощения – опять нарушила очередность событий. Забыла написать о свинье и о Днепропетровске.

Где-то по пути из Киева в Крым, взбесившись из-за бесконечных запретов, я решила проверить, почему прекрасное асфальтированное шоссе, ведущее куда-то вдаль, закрыто для движения. Что у них там такое – воинская часть, концлагерь, золотодобывающее предприятие? Что за ужасная тайна?.. Я свернула на запретное шоссе. Марек не протестовал.

Шоссе пролегало среди возделанных полей, вокруг, насколько хватало глаз, ни одного строения, абсолютно ничего. Ни малейшего следа человеческого присутствия, кроме бескрайних хлебных полей. Но не сами же они вспахались и засеялись? На семнадцатом километре я узрела наконец живое существо – большую свинью, важно следовавшую в том же направлении, что и мы. Я затормозила, не веря своим глазам. Откуда, Боже милостивый, здесь взялась одинокая свинья? Сколько же километров протопало животное? И вовсе не истощенное, напротив, весьма упитанное. На меня свинья не обратила никакого внимания. Весьма довольная жизнью, она маршировала себе не спеша в полном безлюдье.

Через двадцать пять километров шоссе уперлось в картофельное поле. Асфальт кончился, а дальше вспаханная земля, и – ничего. Я вернулась, по пути удостоверясь: свинья топает дальше. Несколько обалдев, я впредь отказалась проникать в тайны Советского Союза.

В Днепропетровске мы задержались – Марек пытался разузнать, не найдутся ли следы какого-то его родственника, уже после войны жившего в этих местах. Не разузнал. Через пятнадцать минут я, задыхаясь, на повышенных тонах заявила: человек имеет право спасать свою жизнь, во всяком случае, я уезжаю. Воздуха как такового не наблюдалось вообще, над городом нависла смердящая смесь, ограничивающая видимость до двадцати метров. Наша Верхняя Силезия – благоуханный рай по сравнению с этим русским пеклом. Нечего сказать, хороша забота о трудящихся...

Понемногу, но в быстром темпе, до меня доходила чудовищная ложь, на коей основывался весь этот балаган. Такого омерзительного обмана, столь изолгавшегося строя не существовало в истории мира – я специально потом занималась этим вопросом. Ленин, видимо, был ненормальный...

О таком пустяке, как весьма впечатляющая гроза, не стану рассказывать – с государственным строем она не имела ничего общего, хотя по грандиозности вполне соответствовала этой огромной стране. С Еленой мы опять договорились встретиться на каком-то перекрестке, я сумела туда добраться, а затем ждала Елену с Ириной, наблюдая фантастическое атмосферное явление.

В Симферополе снова появились фрукты. У меня покраснели ноги и туфли – мы ходили в вишнях по щиколотку. Вишня падала с деревьев, никто не снимал ягод. Я высказала предположение насчет чрезмерного урожая, Елена заверила – такое происходит ежегодно. Полагаю, на одних только комментариях к подобной экономике можно построить большой научный труд.

Наконец мы добрались до Ялты, а оттуда в Мисхор, где находилась Еленина дача. Приехали мы вечером. Для нас комната оставлена, но больше ни одного человека негде поселить. В приглашении гостей Елена не знала никакого удержу, даже на крыше спали гости. В результате они с Ириной почивали в машине.

Что хуже, планировался приезд еще четырех постояльцев: Яцкевичуса из посольства с сыном и некой пани Стефании с сестрой из Варшавы. В организационные дела я предпочитала не вмешиваться – не чувствовала себя в силах противостоять безумию Елены – и сбежала на море.

Пляж выглядел очень любопытно: весь берег разгорожен на секторы – объекты для избранных. Были пляжи для государственных мужей, пляжи для партийных боссов, пляжи для заслуженных работников, пляжи для комсомольцев, для передовиков труда, для деятелей культуры и черт знает для кого еще. И только в самом конце находился дикий пляж для черни. Елена горячо уговаривала нас разжиться пропусками. Уверяла – достанет без труда, куда хотим. Однако я уже несколько сориентировалась в местном положении дел и поблагодарила вежливо и ядовито.

– Не нужны мне твои пропуска. Не дури себе голову. Надо совсем уже обалдеть, чтобы переться на закрытые пляжи.

А дело в том, что элитные пляжи имели большой недостаток – с двух до четырех закрывались. Людей изгоняли, и объекты запирались. Я собственными глазами видела, как толстая сторожиха в белом халате обыскивала все углы, заглядывала под лавки – не укрылся ли там какой подлец. Я не желала быть изгоняемой, и мы спокойно пользовались пляжем для черни, работающим бесперебойно день и ночь.

И на этом плебейском пляже лично я умудрилась вогнать Советский Союз в расходы.

«Объекты» на берегу разгорожены относительно невысокими заборами, а в море далеко вдавались молы. На дикий пляж приходилось идти довольно неблизко вдоль загороженного берега, затем спускаться к морю и возвращаться обратно метров сто. Однажды, уже собираясь домой, мы попытались сократить путь через пляж для заслуженных, по волнорезу. Выйдем – хорошо, а нет, так купим мороженое и вернемся обычным путем.

Пошли, преград никаких, в конце у открытой калитки сидела сторожиха, мы сказали ей «до свидания» и удалились с берега. Такой более короткий путь нам понравился. На следующий день мы учинили то же самое, да условия изменились: сторожиха отсутствовала, а калитка была закрыта.

Ну закрыта, и ладно, две низенькие ограды – тоже мне, проблема. Когда мы перелезали через вторую, сторожиха уже летела – толстая, запыхавшаяся, в расстегнутом халате. Наверное, еще никогда в жизни она не бежала в таком темпе на рабочее место. Мы не стали ее ждать, без труда форсировали преграду и ретировались домой.

Последующие события я изложу исключительно точно и подробно. На другой день мы явились на пляж без четверти одиннадцать, и нам предстала такая картина.

Бригада рабочих вбивала в морское дно очередную – пятую – сваю. Между тремя установленными сваями уже натянули сетку трехметровой высоты, навеки отгородившую дикий пляж от цивилизованного. Реакция властей на неуважительное отношение к низкой ограде оказалась молниеносной.

Однажды по пути домой мы решили для разнообразия съесть обед в огромном ресторане в саду. У калитки выстроилась очередь. Почему – непонятно, в саду уйма свободных столиков. Мы сели, прилетела официантка: нельзя занимать столик, пока не убрано, и вообще, не видим мы, что ли – стоит очередь. Идиотизм. Мы отказались от обеда, ограничились домашней едой.

Назавтра нас так и подмывало отправиться в этот ресторан. Очереди не было, все столики заняты, за некоторыми есть свободные места. Мы вежливо осведомились, не можем ли присоединиться. Пожалуйста, русский человек ничего против не имеет. Прилетела официантка с криком: нельзя подсаживаться! Господи Боже мой, что за страна!.. На сей раз я закусила удила, потому как хотелось есть, и потребовала старшую.

Примчалась старшая. Красивым польско-русским языком я произнесла целую речь.

– В чем дело? – с яростью осведомилась я. – Мы иностранцы, туристы, хотим есть – тут нельзя, там нельзя, да что же это такое, черт побери?! Ресторан здесь или тюрьма?! Где у вас можно пообедать?! Второй день не можем поесть!!!

– Один момент, – быстренько ответила она. – Сейчас, сейчас...

Она схватила нас за руки и отвела в беседку из зелени, где стояло два столика. Позвала официантку, говорившую по-польски. Что значит полное равноправие и демократия...

Обслужили нас мгновенно. Правда, мясо и здесь разжевать было невозможно. Как они его готовят и зачем столь упорно добиваются такой жесткости?..

По возвращении домой мы рассказали об этом случае приехавшему Яцкевичусу, который очень оживился.

– Завтра иду с вами, – решительно заявил он. – Буду притворяться поляком, может, мне тоже удастся пообедать.

Он взял с собой сына, человека уже взрослого, велел ему молчать, и в беседку нас пропустили всех вместе. Официант, на этот раз простой человек, не полиглот, говорил по-русски. Яцкевичус изъяснялся только по-польски, по-русски он якобы не умел, зато прекрасно все понимал. Поели мы, во всяком случае, нормально, без всяких запретительных окриков и издевательств.

Вскоре после нашего приезда нашелся доносчик. Странный способ доносительства, когда все делается явно. Является такой тип к правонарушителю и сообщает, донес, мол, на тебя, а жертве доноса полагается бить себя в грудь и орать: «Ты хороший человек, я – сволочь, убей меня». К Елене тоже явился доносчик с информацией: донес, потому как нелегально поселила у себя иностранцев. То есть нас. Елена с торжеством объявила, что мы здесь находимся легальнее, нежели она сама, после чего мы все вместе пили в беседке красное вино, доставленное доносчиком.

Революцию, устроенную мной в продуктовом киоске, быстро подавили. Я стояла в очереди за черным хлебом, продавщица улаживала свои проблемы с черного хода, я запротестовала: она должна обслуживать покупателей, а не заниматься с посторонними людьми. Утихомирила меня общественность, весьма возмущенная моими замечаниями: мы тут прохлаждаемся в отпуске, а она ведь работает! Тот факт, что работает плохо, как-то не доходил до людей, и понемножку волосы у меня на голове начинали шевелиться.

Ну и наконец... уборные. Санузлов в Ялте действительно не имелось. Я написала об этом в книге «Стечение обстоятельств», но могу и повторить. Итак, в Ялте – я тщательно проверила – общественная уборная существовала одна, и принадлежала театру. Расположенная на свежем воздухе, в саду, постройка эта – деревянная будка – была крест-накрест забита досками. Кроме того, на природе, на территории вылизанного парка культуры, я разыскала еще одну уборную. На сей раз будка не была забита досками, зато вообще не имела дверей.

Жуткая туалетная бумага типа наждачной в этих заведениях случалась и была разбросана повсюду. Ясное дело, использованная... Она вываливалась из поставленных кое-где проволочных корзин, в ней утопал любой ресторан, любое место, предназначенное для санузла. Впечатлений от подобного зрелища передавать, наверное, не стоит. Из-за вездесущей туалетной бумаги могла опротиветь вся страна.

Сделать выводы помог мне пляж. Точнее, абсолютное запрещение приносить с собой что-нибудь съестное.

Так вот: на мой взгляд, отсутствие дверей в уборных – лишь фрагмент антишпионской акции. Не сможет шпионская морда запереться и спрятать микрофильм в бачок. Вообще ничего не сможет – все всё видят, никаких послаблений шпионам! А другая морда не сможет этот микрофильм извлечь. И вообще – любое желание уединиться уже само по себе подозрительно.

Туалетная бумага, на мой взгляд, тесно связана с пляжными запретами, и все вместе основывалось на предпосылке, что общество – это скот и в умственном отношении остается на скотском уровне. Первый симптом, помните, я подметила в Болгарии. Невозможно ведь что-нибудь объяснить, например, корове. Не объяснишь и людям, чего нельзя бросать в унитаз. Эти якобы слишком узкие в диаметре канализационные трубы я лично считаю кретинизмом: если слишком узкие, почему их не заменить? На кой черт продолжают выпускать такие же трубы, повторяя ошибку при каждом очередном строительстве? Ложь все это – трубы нормальные, просто власти полагают, что народ, пожалуй, побросает в трубы все, начиная с костей из так называемого мясного рагу и кончая сломанным шкафом. И что тогда делать? Лишние заботы.

С пляжем то же самое. Разве объяснишь черни, что бумага, бутылки, яичная скорлупа, куриные кости, кожица разных фруктов и другие несъедобные отбросы – не самое лучшее украшение морского берега! А если люди оставляют за собой мусор, кто будет убирать? Насколько мне удалось понять, такие услуги – позор, и ни одна из властелинш, стерегущих «объекты», ни за какие сокровища в мире не согласилась бы на этакое унижение!

Каждая сторожиха – диктатор, правящий обществом. Одну сцену где-то в археологическом музее я наблюдала в полном остолбенении. И пыталась хоть что-нибудь понять.

В музее напротив входа висело большое информационное табло, нечто вроде карты, а разноцветные огоньки показывали, что, где и когда найдено. Вошел парень лет двадцати, подошел к табло, включил и начал сосредоточенно изучать. Примчалась сторожиха. Как всегда толстая баба в белом халате, наверно, их специально подбирали по габаритам. Она набросилась на парня, как крокодил – нельзя прикасаться к музейным экспонатам. Парень пытался объяснить – хотел по табло сориентироваться в находках, ни к чему не прикасался, только включил табло. Не помогло. Сторожиха полетела за помощью и вернулась с мадам хранительницей музея, такой же комплекции и, по-видимому, такого же умственного уровня. Две гарпии ринулись на парня с криком, тот не выдержал, бросил к черту археологию и сбежал.

Советский Союз начал меня пугать.

С уборными, прошу прощения, я еще не закончила. Припомнилась мне одна наша, забавная и оригинальная и не идущая ни в какое сравнение с русскими. Находилась она в старинном историческом здании, где моя приятельница участвовала в конференции, кажется, библиотечных работников. Посетила она туалет. Посередине огромного зала на подиуме стоял унитаз – прямо-таки трон, а вокруг, в трех стенах, шесть дверей, и неизвестно, заперты ли они. До ручки, чтобы проверить, не дотянешься – далеко. И это не где-нибудь на вокзале, а в здании, призванном нести культуру.

Приходит мне в голову – возможно, весьма кстати, что наш бывший строй (непонятно почему именуемый коммунистическим, гораздо более ему подходит название «диктатура пролетариата»...), последовательно направленный на оболванивание общества, проблему санитарных узлов рассматривал как вспомогательный фактор. Ведь свинье или корове все едино...

Мне пришлось отвозить Яцкевичуса в Симферопольский аэропорт, и по пути опять со мной приключилось нечто экстраординарное. Мы решили пообедать. Оказались в изысканном ресторане. Грязной бумагой туалет здесь был, само собой, завален, как и все подобного рода заведения. Однако на сей раз речь о другом. Официант заговорил с нами, обрадовался, что мы из Польши, и попросил об одолжении. Он потерял всякую связь со своим приятелем, поляком, адрес знал, кажется, и номер телефона тоже, и желая восстановить отношения, попросил нас передать ему бутылку водки. Пожалуйста, мы ничего не имели против. В благодарность официант принес нам бутылку вина за счет фирмы. Вино мы не открыли и сделали большую ошибку.

Я сама и спровоцировала эту ошибку. За рулем я никогда не пью, вот и сваляла дурака из-за чрезмерного законопослушания. Запретила открывать бутылку – сама в рот не возьму, а дискриминации тоже не потерплю, короче, открыли мы вино лишь дома вечером.

Называлось оно «Бархат Украины» и вполне заслуживало такого названия. Красное, сухое. Я пивала разные вина – итальянские, французские, испанские, люблю сухое вино, но такого шедевра, признаюсь, никогда не пробовала. Фантазия, а не вино! Мы возжаждали закупить его побольше и привезти домой, но не тут-то было. Искали повсюду, в магазинах, в ресторанах – бесполезно. Никто не слышал о «Бархате Украины», но ведь я же сама пила его! По сию пору не понимаю, неужели такая большая страна произвела всего одну-единственную бутылку вина, коей распоряжался официант в Крыму! Распробуй мы напиток сразу, спросили бы его, где достать. Я не распространяюсь уж о факте: в каком другом государстве гость в ресторане получил бы вино в подарок от официанта!..

Елена, как я говорила, сорвиголова, решила во что бы то ни стало показать нам Севастопольскую панораму, абсолютно недоступную заграничным гостям. В прошлом веке Севастополь был военным портом, и ни один иностранец не имел туда доступа. Даже паром проплывал мимо города лишь ночью и в километре от берега. Если же местный житель хотел сесть на пароход или сойти на берег, его транспортировали лодкой. Чистое безумие. В общем, о нас и речи не могло идти.

Елена, однако, решила рискнуть. Велела нам молчать. Поехали на ее «Волге», с Ириной. Я особенно в панораму не рвалась, ну существует такая, и ладно, жила без нее и дальше обойдусь. Так что поехала я неохотно, во всяком случае без энтузиазма.

Погода доконала меня окончательно. Будучи в Крыму, я конечно, облачилась в летнее платье, не захватив ничего теплого, а нам четыре с половиной часа пришлось торчать в потоках ливня под протекающей крышей, на диком ветру. Я стиснула зубы, чтоб случайно не высказаться по поводу поездки, а уж что в эти минуты думала про культуру и искусство, лучше не упоминать.

Панораму мы все-таки осмотрели, и торжественно заявляю: стоило бы ждать даже в три раза дольше. Русские, по-моему, спятили – такой шедевр скрыть от мира!

До сих пор я не встречала никого, кто видел бы Севастопольскую панораму, потому, возможно, ее и не знают. На всякий случай изложу, что рассказала Елена и что удалось уразуметь из объяснений экскурсовода.

Во время войны Сталин отдал приказ спасти это произведение искусства. Сделали снимки, тщательно и досконально все описали, размонтировали, погрузили на семнадцать крейсеров, из которых уцелели два. После войны по приказу того же Сталина панораму восстановили, ибо снимки и описание сохранились. Со всего Советского Союза собрали двадцать семь лучших художников-реалистов и объявили: вернутся домой лишь после того, как Севастопольская панорама обретет свой первоначальный вид. Вернуться домой, по-видимому, художники хотели – постарались на совесть.

Панораму обходят вокруг по галерее. Скульптура, натюрморт и живопись сосуществуют в этом произведении, да так выразительно, что я некоторое время соображала, не живые ли лошади запряжены в повозку. Учитывая их неподвижность, пришлось смириться с мыслью – это картина.

В целом панорама – шедевр, от которого захватывает дух. Уцелевшие на двух крейсерах фрагменты помещены отдельно, в коридоре пониже. На одном изображена девушка, Дуня Украинка – лицо историческое, она известна со времен Крымской войны, – подает стоящему на коленях солдату воду в ушате. Два ушата на коромысле, она обращена к зрителю почти спиной, рукой подталкивает ушат, чтобы солдату было удобнее пить. На подлинном фрагменте видны часть спины, коромысло и плечи, затылок и часть щеки. И тем не менее можно отгадать все остальное: чувствуешь движение руки, совершенно очевидно, что рядом стоит на коленях пьющий воду человек! Разные я осматривала музеи, в искусстве, может, ничего не смыслю, но это – гениально!

К тому же еще русские экскурсоводы!.. Что за страна – совмещать в себе такие ужасы и такие достижения! Экскурсоводы (сами произведение искусства) изъяснялись языком красивым и чистым. В увлечении глазела я на одного экскурсовода так, что в конце концов он начал обращаться ко мне. Спохватилась я не сразу и смутилась – не дай Бог еще спросит меня о чем-нибудь, как я отвечу? Прикинуться глухонемой?.. Я спряталась за спины посетителей.

На обратном пути мы заехали пообедать. В чудесном месте, в горах, маленькая церквушка вся в лесах – отстраивается, руины сторожевой турецко-татарской башни и ресторан. Шоссе прекрасное, но средств сообщения никаких. Добраться можно только на машине или топать пешком. Я собственными глазами видела туристов с рюкзаками, марширующих к ресторану.

Ресторан опять-таки меня огорошил. Огромное полукруглое окно, из него вид до самого моря на горизонте, столы со столешницами из ствола диаметром почти в полтора метра, официант в черной паре и белой рубашке с салфеткой через руку, ну чем вам не Европа! – только бабочки на шее не хватало.

Подали баранину. Я скисла – не люблю баранину, а попробовав, обалдела: не баранина и вообще не мясо, а мечта. Во рту тает, ничего подобного я никогда не ела и уж никак не ожидала в стране рубленых костей и мяса для собак. Заказали мы еще нечто вроде пирогов, треугольных, с начинкой. Не сумели доесть, больше половины взяли с собой домой, пили вино и фирменный напиток. За столом нас было пятеро: Елена, Игорь, Ирина и нас двое, и за все заплатили менее пятнадцати рублей. Матерь Божия, что за страна!..

А с другой стороны...

Нам в Крыму понравилось, решили остаться еще на неделю. Естественно, надо что-то официально оформить – не то визы, не то разрешение на пребывание в Мисхоре. Сказать просто: нам понравилось, хотим задержаться – даже и думать нечего; всякие «нравится – не нравится» не аргумент. Мы придумывали причину, убедительную для властей: или я больна, или сломалась машина. Решились на машину, черт их знает, еще придут проверить, лежу ли в постели. Дама милиционер, властелинша в ранге царицы Савской, милостиво приняла версию о ремонте машины. Убеждать ее пришлось несколько часов, разговаривал исключительно Марек, у меня бы терпения не хватило. Марек ненароком совершил непростительную глупость, спросив, нельзя ли нам съездить в Феодосию. Около шоссе на Феодосию, горного, крутого и, кажется, сложного, можно было набрать агатов, у Елены такой камень лежал на письменном столе. Я умирала от зависти, мания собирать камни возродилась во мне с новой силой. Я тоже хотела агаты! На Мареков вопрос, естественно, ответили отказом, и рисковать уже не годилось. Следовало бы ехать без глупых вопросов, самое страшное – вернули бы с дороги.

А возвращали мягко и вежливо. Собрались мы в Бахчисарай, я проворонила указатель, старательно укрытый в густой листве, и менты остановили меня несколькими километрами дальше.

– Вы куда это собрались? – спросили вежливо и даже шутливо.

– Мы в Бахчисарай, – ответствовали мы дружным хором.

– В Бахчисарай вон туда, – показали нам пальцем. – Вы направились в Севастополь, куда иностранцам въезд запрещен.

Я развернулась. Бахчисарай разочаровал меня, ничего от романтической атмосферы не сохранилось. Где-то неподалеку мы наткнулись на сарай – склад амфор и саркофагов. Амфоры, начиная с маленьких, со спичечный коробок, до монстров со шкаф величиной, валялись в кучах по углам. А саркофаги два века пролежали на улице в крапиве. Здешняя забота об исторических памятниках весьма напоминала заботу о человеке.

Елена доставляла нам добавочные развлечения. Яцкевичус уехал. Остался его сын и освободилось одно место, отведенное пани Стефании в двух лицах. Еще до того Елена сбежала в Киев, оставив вместо себя на посту одного из приятелей. Из Киева она позвонила: пани Стефания приезжает на следующий день рано утром, необходимо встретить ее в Симферополе, забрать с вокзала и как-нибудь разместить.

Я отказалась ехать в четыре утра – не знаю я ни пани Стефании, ни симферопольского железнодорожного вокзала. Пожертвовать собой согласился приятель Елены. Закавыка, однако, заключалась в том, что первый троллейбус из Ялты приходил в Симферополь через пятнадцать минут после прибытия поезда. Пани Стефания за эти пятнадцать минут многое могла предпринять. Язык она знала прекрасно и, если, не дай Бог, решила бы двинуться на поиски сама, пропала бы наверняка – Елену в Мисхоре и в самом деле трудно было отыскать.

Приятель Елены решил вопрос по телефону, чем привел меня в полное восхищение. Телефон работал безотказно, не составляло труда дозвониться даже в справочную, к чему в Польше я вовсе не привыкла. Только вот способ решения проблемы ни в жизнь не пришел бы мне в голову. Изобразив из себя какое-то начальство, он добился того, что прихода поезда в нужном месте перрона по стойке смирно будет ждать железнодорожница в мундире, готовая опекать двух пассажирок. К счастью, поезд опоздал, и приятель Елены успел перехватить пани Стефанию самолично.

В Ялте мне довелось наблюдать страшную сцену, которая в будущем помогла мне сориентироваться в обстановке.

О вражде между Грузией и Россией я слышала множество раз. Все о ней говорили, наверняка так оно и было. Причины недоброжелательности многочисленны – тут и происхождение Сталина, и грузинская любовь к свободе.

Однажды в Ялте мы забежали перекусить в блинную. Я села за столик на свежем воздухе, а Марек стоял в очереди в кассу и к окошку, где подавали блины. Я бездумно глядела на воду и на людей вокруг, как вдруг до меня дошло, что за соседним столом происходит что-то неладное. Там сидело человек пять, среди них взрослый блондин славянского типа и темноволосая девочка лет десяти-двенадцати. Разговора их в шуме я не расслышала, да и не поняла бы, но слова ничего нового все равно не прибавили бы.

Между блондином и девочкой сыпались искры высокого напряжения. У него стиснуты челюсти, а в глазах готовность убить, у нее – яростная решимость и дикое упорство. При всем том они сохраняли вежливость, не ругались, не повышали голоса, а нависшую над столом ненависть хоть топором руби.

Ничего не понимая, я всматривалась в них с ужасом: что ребенок сделал этому типу... пока не пришла с тарелками мать девочки. Она тоже старалась быть вежливой – вежливое шипение змеи слетало с ее уст. Красивое лицо, сросшиеся брови – только тут до меня дошло. Господи Боже, да это же пресловутая межнациональная рознь! Охотней всего они вцепились бы друг в друга не медля ни секунды. Впечатление ужасное. Я как завороженная не в силах была отвести взгляд. В разговорах насчет грузинско-русских чувств не оказалось и тени преувеличения. Сплошной кошмар и безумие!

С той жуткой сцены мои взгляды начали определяться, и, по-моему, я первая осмелилась утверждать, что молох на востоке скоро развалится. Все меня считали дурой-оптимисткой, не имеющей понятия о политике. Что касается политики – согласна. Но деликатно напомню – зато я разбираюсь в людях. Судите сами, кто оказался прав?..

Распростившись, наконец, с Крымом, мы на пароме отправились в Одессу, а оттуда приблизительно в сторону Ужгорода. В интуристовских гостиницах мы заплатили однажды двадцать четыре рубля за сутки, в другой раз тридцать шесть. Ножницы цен прямо-таки индусские: там пария, а здесь – раджа. В какой-то второразрядной гостинице за два рубля с копейками администраторша умоляла, чтобы мы уехали до восьми утра: явится контроль и обнаружит иностранцев. Приняла она нас лишь потому, что сама родилась в Польше. Кроме Интуриста, у нас везде просили командировочное удостоверение – частным образом в этой стране человек не разъезжает и по гостиницам не шляется.

Очередность последующих переживаний, очень разноречивых, не помню. Где-то я умудрилась пересечь границу, за которую иностранцам въезд воспрещен, и очутилась на территории, лет двадцать не видавшей чужестранца.

С предназначенного для туристов шоссе я свернула в субботу поздно вечером. Иностранцам запрещалось путешествовать ночью и в воскресенье, и в праведной уверенности, что запуганные придурки подчинятся запрещению, гаишники удалялись со своих постов. Я выждала такой момент и подалась в сторону – Еленина карта автодорог у нас имелась.

Сдается, на следующий день я очутилась на совершенно пустынном шоссе, сворачивавшем где-то далеко у леса, а на половине дороги до леса находился шлагбаум и будка охранника. Шлагбаум был поднят, охранник с винтовкой за плечами стоял ко мне спиной. Навстречу подъезжал грузовик. У меня мелькнула мысль: заглядевшись на грузовик, охранник опустит шлагбаум аккурат мне на крышу, а посему я рванула и на бешеной скорости промчалась мимо, а в зеркало заднего вида обозрела следующую картину: шлагбаум опущен, грузовик стоял перед ним. Из кабины вылез водитель, а охранник держал винтовку наперевес. Оба, оцепенев, глазели на меня и производили впечатление совершенно ошарашенных.

Слегка опасаясь, как бы охранник не выстрелил, я еще поддала газа и исчезла с их глаз за поворотом леса. Прорвалась я за шлагбаум исключительно благодаря их растерянности.

Запретная территория оказалась красивейшим местом, и мы решили раскинуть бивак на природе. Возможно, решение возникло при виде строящегося дома, неожиданно возникшего на полном безлюдье. Гостиница, мотель, дом отдыха, дом приезжих – неизвестно, что тут затевалось, но выглядело ослепительно. Я остановилась, замерла, потом подъехала ближе.

На огромном цветущем лугу, оттененное черной стеной леса, красовалось золотистое строение из блестевших на солнце бревен. Двухэтажное, с крутой крышей и широким навесом, под которым стояли столы из огромных пней. Дом еще не был отделан. Пахло живицей, внизу, позади здания, журчал ручей. Сущий рай, хотелось остаться и подождать, когда откроется эта гостиница. Уехала я с сожалением, согласившись на ночлег в лесу.

Никаких запретных знаков не было. Мы без труда выбрали живописное местечко, не обращая внимания на пустяки – под вечер погода испортилась и начал моросить дождик. Марек вытащил палатку, а я разложила костер.

Разжигать костер я умела с одной спички даже из сырых дров, здесь же, на лесной поляне, лежали целые штабеля идеально сухой древесины, а вокруг валялась щепа, сухая, что твой порох. Небольшой дождичек не успел замочить щепки, сучья и прочее, но костер и через час не пожелал разгораться. Марек рассердился.

– Костер не можешь разжечь?! И дождя-то нету, просто чуть сыровато!

Злой, раздосадованный, он принялся разжигать костер с таким же успехом. Нас задело за живое: черт возьми, почему сухое дерево не разгорается? Наконец удалось разжечь огромный костер из свежих и сырых сосновых веток, после чего мы занялись экспериментами с невозгорающейся сухой щепой. Не только крупная щепа не желала гореть – несколько сухих щепок гасили взметнувшееся на три метра ввысь пламя; огонь поник так, что пришлось спешно его спасать. Марек сосредоточился, походил вокруг, посмотрел, пощупал и уразумел причину.

В этих местах явно проложен нефтепровод. Взамен стереотипных плакатов с призывами беречь лес от огня, все дерево, все эти штабеля спиленных стволов явно пропитаны огнеупорным составом, способным погасить пожар в Риме. Ничего подобного я нигде и никогда не видела, эффект раз в пять сильнее пены из огнетушителя! Состав бесценный, выдумка гениальная, и такое изобретение русские скрывали от мира! Вместо того чтобы зарабатывать на нем огромные деньги. Все-таки у них явно с головой не в порядке.

Сдается, на следующий день мы проезжали поселок – большую деревню или крошечный городишко. Чистый, прибранный, красивые домики в садах, цветут желтые георгины. Сады большие, почти огородные участки. Асфальт гладкий, без выбоин, в атмосфере городка приятный покой. Я ехала не спеша, утопая в блаженстве. И вдруг увидела нечто, напоминающее битву под Грюнвальдом.

Около деревянного, выкрашенного зеленой краской барака дикая орда людей неистовствовала, чтобы силой прорваться внутрь. Я, естественно, заинтересовалась, поскольку еще в Киеве видела очередь плотностью в четыре человека и длиной в три этажа универмага (как только там никого не придушили?). Народ давился за немецкими домашними тапочками. Мне вдруг пришло в голову: а не раздают ли в зеленом бараке бриллианты с гусиное яйцо? Я вылезла из машины и отправилась на разведку, осторожно обходя стороной разъяренную толпу.

Продавали всего лишь обычные, не очень спелые, помидоры. Это в августе-то месяце...

Вскоре мы добрались до Днестра, впрочем, как я уже сказала, на очередности событий не настаиваю. Снова безлюдье, прекрасные пейзажи. Мы подъехали к деревянному мосту, не ремонтировавшемуся с довоенных лет; я не решилась переезжать на другую сторону, отправились искать объездной путь. Река нас привела в восторг – прозрачная как стекло, рыбы мелькали огромные, как акулы. Клянусь, не вру и не была пьяна. Мы чуть не задохнулись от вожделения – свежей рыбы за все лето не едали. Я опять остановилась, к берегу на лодке как раз подплыл какой-то дядька. Мы к нему.

– Скажите, нельзя ли тут купить рыбы?! Мужичонка задумчиво посмотрел на часы.

– Теперь нет, – посочувствовал он. – Столовая только до шести открыта.

– Какая столовая, когда в реке рыбы полно! Ловит же ее кто-нибудь?

Дядька чуть ли не возмутился.

– Да кто ее станет ловить и на кой черт, раз в столовую привозят...

У нас челюсть отвисла. При ближайшей возможности я поинтересовалась у Елены, не помню, по телефону или лично:

– Елена, есть ли у вас запрещение на ловлю рыбы в Днестре?

– Да что ты, – засмеялась Елена. – Лови, сколь ко хочешь, даже разрешения не надо!

– А запрет на выращивание помидоров в своих огородах?

– Да нет же, с чего ты взяла? Я застонала.

– Зачем же они, Боже милостивый, толкаются в очереди, вместо того чтобы выращивать у себя? Ого роды и сады у них – загляденье! Рыба в Днестре сама на крючок просится!..

– Видишь ли, – объяснила Елена, – ловить рыбу или выращивать помидоры – работать надо. А в очереди человек отдыхает.

Господи Боже!.. В этом сражении под Рацлавицами [10] – человек отдыхает!!!

Мы путешествовали через Молдавию и Украину, где самые урожайные земли в Европе. А люди с огородами и садами ждали, когда им привезут готовенькие фрукты и овощи...

Миновав загадочный шлагбаум, я избежала контактов с милицией на целых три дня. Меня могли остановить, «фольксваген» бросался в глаза и порой даже вызывал сенсацию, но все милиционеры при виде меня поворачивались тылом и старательно смотрели в другую сторону. Совершенно очевидно, никто не представлял, что с таким финтом делать, и каждый надеялся – я уеду, и пусть голову ломает кто-нибудь другой. Мы беспрепятственно добрались до Ужгорода, где единственная улица, ведущая к границе, само собой разумеется, была снабжена ненавистным знаком – «одностороннее движение в противоположную сторону».

У меня в глазах потемнело, но Марек реагировал как надо.

– А тебе что? Поезжай!

Из всех запретов труднее всего нарушать дорожные правила. Я не привыкла пренебрегать ими и в запретном направлении обычно ехала осторожно и неуверенно. На этот раз пена у меня на губах запузырилась от злости, я проорала два кое-каких слова и помчалась – искры из-под колес посыпались.

И правильно. Зачем стоял знак – никто ведать не ведал и с объяснениями не спешил.

Мой «фольксваген» оказался единственной машиной на пограничном пункте. Таможенница пыталась проявить суровость, но сперва ее сразил Марек, презентовав дрель, которую сам получил в подарок и которая у него сразу же сломалась, а потом я подсунула «Леся», дабы объяснить, почему еду через Чехословакию. Она открыла книгу, увидела картинки, захохотала, махнула рукой остальному персоналу. Все углубились в чтение, на сем и закончился таможенный досмотр. Я решила отныне возить «Леся» через все границы.

В Советском Союзе мы пользовались относительной свободой, какая не всякому здесь дана, позволяли себе разные прихоти, и все-таки, как только открывались перед нами очередные шлагбаумы, я невольно повторяла:

– Мы вырвались из коммунистического ада...

Это чувство запрета на все витает в воздухе. Ничего тут не поделаешь.

Чешский таможенник по другую сторону границы не затруднил себя даже проверкой наших документов. С веселой улыбкой прогнал нас без остановки, махнув рукой.

При желании можно бы написать про Советский Союз огромный роман. Ладно, чтобы закрыть тему, расскажу еще о мехах.

Эту историю мне поведала Елена.

Охотники в тайге и тундре занимаются своим промыслом с незапамятных времен, из поколения в поколение, от деда-прадеда. Охотятся, выделывают шкуры и продают их. Процедура продажи установлена раз и навсегда – начинают с товара похуже, кончают самыми красивыми и дорогими мехами.

Когда-то эта процедура осуществлялась в факториях, после революции переименованных в пункты скупки мехов, но для охотников они по-прежнему остались факториями. Являлся таежник со своими трофеями и сперва доставал линялую белку; ладно, пятый сорт – платили гроши. Таежник вынимал кое-что получше. Выше сорт – выше цена. Постепенно он доходил до прекрасной чернобурой лисы. Первый сорт, самая высокая цена. Взяв деньги, охотник извлекал лису небывалой красоты, и оказывалось – она тоже идет первым сортом, а стало быть, по той же цене. Тогда хозяин торжественно демонстрировал очередной мех – умопомраченье, а не лиса, у английской королевы такой нет! И этот мех стоит не дороже? На нет и суда нет – пойдем в другой пункт скупки; там все повторялось, в третьем – тоже. Охотнику ясно, скупщики сговорились, тогда какой смысл продавать мех. Лучше уж оставить лису себе, шапку из нее сшить. А шапку ведь и потерять можно...

На небольшом северном участке бывший Советский Союз граничил с Норвегией. Там якобы есть тропа для северных оленей, охотникам известная лучше, чем животным. Этим путем самые красивые меха уходили в Европу. В конце концов поднялась всеобщая тревога, начались дискуссии в печати, посыпались многочисленные предложения – установить более гибкие цены, сделать сорт «экстра», «супер» и так далее, соответственно оплачивая редкостные меха. После долгих размышлений власти отказались: гибкость, не дай Бог, приведет к злоупотреблениям, обману и жульничеству, вдруг кто-нибудь разбогатеет? Жулик или охотник – один черт. Все осталось по старинке, и по-прежнему самые роскошные меха нелегально уходили из страны.

Эта фантастическая история – по-моему, весьма поучительная иллюстрация абсурдности государственного строя...

И еще об одном – не могу же я от этих русских так уж с ходу отцепиться. Не обсуждаю такой пустяк, как визит в Варшаву председателя украинского Союза писателей, который привез своему приятелю-журналисту коньяк, элегантно завернутый в «Известия»: только хам вручает подарок без упаковки, культурный человек заворачивает в газету. После магазинных упаковок меня ничем уже не удивишь. Но вот приехал к нам русский журналист, знакомый Ани и ее мужа, повидавший мир, приехал из Европы после путешествия по США. Польским языком владел блестяще. Пригласили они его в кабаре. Он все понимал, схватывал тончайшие аллюзии, развлекался вовсю и оценил смелость программы.

– У нас такое невозможно, – признался искренне журналист, задумался и добавил: – А знаете... Меня тем более удивляет одно обстоятельство. Ведь у вас люди мало читают...

– Как это мало читают? – не поняли Аня и ее муж.

– Ну, книги не читают.

– У нас не читают книг?.. Откуда ты взял?!

– Ходил я по книжным магазинам и собственными глазами видел, – ответил русский с упреком и легким возмущением. – На полках полно книг, а в магазине восемь – десять человек, почти пусто. У нас, когда должны привезти книги, очередь за три дня до этого выстраивается!

Может, я умственно отсталая, но пропаганды, столь оглушающей, понять не в силах. Аня и ее муж слов не нашли в ответ – растерялись. А казалось, тип интеллигентный, успел познакомиться с нормальным миром...

Наши рассказы о Советском Союзе были столь красочны, что Ежи тоже захотелось съездить. Для оформления визы он отправился в русское посольство. Увы, выбрал неподходящее время суток – после десяти вечера, ему никто не открывал, он долго стучал и оторвал дверной молоток.

– Господи Боже, ребенок, ты что, пьяный был? – спросила я на следующий день, отобрав у него трофей.

– А ты думала, я туда трезвый отправлюсь? – удивился ребенок.

Дверной молоток и сейчас у меня хранится... на память...