"По ту сторону барьера" - читать интересную книгу автора (Хмелевская Иоанна)

* * *

Проснулась я довольно рано. Открыв глаза, я сначала тупо разглядывала место, где нахожусь, ничего не понимая. А поняв, порадовалась: какое счастье, что это уже однажды со мной случилось! Представляю, как была бы я растерянна и потрясена, не имей такого печального опыта. Даже и теперь кровь в жилах заледенела и сердце вроде бы перестало биться, так что же было тогда?!

Спать я легла в небольшой, но миленькой спальне, с телевизором на маленьком столике в углу, с люстрой на потолке, с лампочкой и телефоном на тумбочке у кровати.

Проснулась же... Проснулась я в просторной постели большой сумрачной комнаты. Сквозь щель в неплотно задернутых тяжелых занавесях балдахина виднелся низкий деревянный потолок с поперечными балками, маленькие подслеповатые оконца, мраморный умывальник в углу, комод у стены, а под самым моим носом на столике у постели торчала оплывшая свеча.

Какое-то время я лежала неподвижно, постепенно осознавая страшную реальность. Рассудок все еще отказывался в нее верить.

Собрав остатки мужества и преодолев оцепенелость, я вылезла из-под перины на пол и, пошарив под кроватью, нащупала то, что ожидала и одновременно боялась обнаружить. Извлекла ночной горшок и горестно замерла над ним.

Ладно, сделаю последнюю попытку.

На цыпочках подкравшись к двери — второй в комнате не было, — я приоткрыла ее и осторожно выглянула. За ней обнаружилась комната побольше, посередине которой стоял большой обеденный стол, у стены — большие шкафы и буфет, длинный узкий стол у стены и на нем — канделябр с несколькими свечами.

А ВАННАЯ ГДЕ?!

Теперь не оставалось сомнений — я опять оказалась в своем времени. И вместо того, чтобы порадоваться этому, не стану скрывать — огорчилась так, что слезы выступили на глазах. Не из-за того же только, что придется опять пользоваться неудобными умывальниками, тазами, кувшинами, не только из-за отсутствия ванной, на мой взгляд — главного достижения цивилизации с душем и прочими столь ценными мелочами. Нет, не только из-за этого, но все же...

Забравшись опять под перину, я долго лежала неподвижно, осмысливая случившееся. Признаюсь, очень помогало прийти в себя то, первое, соображение, а именно — что мне уже довелось испытать подобный переход через барьер времени. Я нарочно представляла женщину конца двадцатого века, которая вот сейчас оказалась на моем месте. Как ее жалко, бедняжку! Нормальная женщина 1998 года, увидев весь этот антураж, просто впала бы в отчаяние, не зная, как вести себя, как пользоваться всеми этими предметами и так далее. Я же все знала и умела, так зачем же расстраиваться? Возьми себя в руки, графиня Катажина Лехницкая, и начинай новый день своей жизни, а там видно будет. Однако вот не ожидала, что за столь короткое пребывание в будущем так к нему привыкну.

Глянула в угол, где стояли мои вещи. Стояли, никуда не делись. Маленький изящный чемоданчик и кожаный дорожный несессер. Большой чемодан Роман оставил в машине, надеюсь, он не превратился в старинный сундук или какой узел. Я о чемодане говорю.

Езус-Мария, а «мерседес»?!

Я бросилась к окну, пытаясь его открыть. Напрасно, было забито гвоздями. Пришлось разглядывать сквозь мутное стекло. Ничего, разглядела во дворе собственную карету, собственных лошадей и Романа, как раз начинавшего запрягать. От счастья при виде Романа я чуть сознание не потеряла.

Сил, однако, хватило на то, чтобы дернуть за шнур звонка, рука сама его нащупала, хотя невольно вспомнились кнопки во фрамуге двери моих апартаментов в отеле «Ритц». Я услышала, как в глубине дома прозвенел мой звонок, тотчас раскрылась дверь и вошла девка с огромным подносом в руках, который помешал ей как следует отдать мне поклон.

Я велела поднос с завтраком поставить на столе, потому что она явно намеревалась подать мне его в постель, и потребовала немедленно принести горячей воды для умывания. Просто невероятно, как быстро человек привыкает к утреннему мытью. Хоть сполоснуться, а потом уже приступать к завтраку.

Горячая вода задерживалась, и у меня было время глянуть, что мне подали на завтрак, ведь я уже немного подзабыла, какие завтраки бывали в мое время. Ах, ну конечно, подогретое пиво с пряностями и сыром, поджаренная со свиными шкварками кровяная колбаса, целая сковорода еще скворчащей яичницы, половина холодной пулярды, мед, свежий темный хлеб, масло, вишневое варенье и ранние груши. Ко всему этому слабенький кофе со сливками. Странно, что еще не присовокупили дрожжевых пирогов. Да мне этого на целый день хватит, а может, и на два!

Умывшись, позавтракала и, честно говоря, всего отведала, хотелось вспомнить вкус всех этих кушаний. Звонком вызвала опять девку, чтобы убрала поднос с остатками еды — он загромождал и без того тесную комнату — и принялась приводить себя в порядок, решив обо всем подумать после. С волосами я уже научилась справляться самостоятельно, укладывая их на голове большим узлом, помощь мне не требовалась. Платье я натянула вчерашнее, привела в порядок лицо, наложив самый легкий макияж, сама запаковала несессер, пеньюар вместе с ночной рубашкой засунула в чемоданчик. После чего опять звонком вызвала прислугу.

Вместо девки в дверях появился Роман.

Долго-долго мы в молчании глядели друг на дружку. Иногда слова излишни. Да и что тут скажешь? Наконец Роман заговорил и, как всегда, дал умный совет.

— Прошу прощения, но ясновельможная пани в таком виде показаться никак не может.

Господи, как же я сама не подумала? Он прав, безусловно прав. Ехала я в легком дорожном костюмчике: короткая, до колен, юбчонка, короткий жакетик и блузка с большим декольте без рукавов. На ногах тончайшие чулочки, самоприлепляющиеся, то есть колготки и туфельки летние на высочайшем каблучке, которые очень полюбила! Ладно, от колготок и туфель избавиться я могу, а как быть с остальным? И... о Езус-Мария! У меня не было шляпы!

— Черт побери! — с сердцем выразилась я, осознав весь кошмар своего положения.

— И еще лицо! — добавил Роман. — Я так и думал, потому и поспешил первым увидеть пани.

— Черт побери! — повторила я, отдавая себе отчет, что вряд ли еще когда смогу таким образом облегчать душу, ведь не пристало даме так выражаться. — Вы правы, Роман. Ну ладно, с лица все смою, а вот как быть с остальным? Шляпа пляжная у меня в большом чемодане... А как там вообще наш большой чемодан? Сохранился?

— Сохранился, — успокоил меня Роман, сразу поняв мои опасения. — Такой же, как и прежде. Только что не в машине, а в карете.

Я стала лихорадочно соображать, во что же одеться, чтобы не шокировать окружение. Есть у меня большая газовая косынка, могу всю голову замотать ею, путешествующим дамам такое разрешается. А вот сама-то? Не в простыню же заворачиваться. Ага, в маленьком чемоданчике лежит длинная пляжная юбка в цветочки, зато до пят, хоть и с разрезом впереди. Да еще на пуговицах, черт дери! Может, люди не обратят внимания на пуговицы? Ну и идиотский же у меня будет видок, да что поделаешь!

Роман ушел, а я в темпе принялась за дело. Опять распаковала несессер, косметическим молочком смыла с лица весь макияж. Хорошо хоть ресницы и брови покрашены в парикмахерской стационарно, сойдут за свои. Пляжную юбку надела прямо на дорожный костюмчик, пусть думают — на нижнюю юбку. К несчастью, пуговицы доходили только до колена, снизу юбка катастрофически распахивалась при каждом шаге, пришлось заколоть ее булавкой и вообще застежку передвинуть на бок, чтобы проклятые пуговицы не так бросались в глаза. Замотала косынкой волосы. Хорошо, в комнате не было большого зеркала, я не видела, как выгляжу. Представить могла, но старалась этого не делать.

Роман предусмотрительно подогнал карету к самому выходу, и я поспешила юркнуть в нее.

Поехали.

— Далеко от дома? — поинтересовалась я.

— Полтора километра, — ответил шофер, то есть кучер Роман. — Пани графиня не узнала? Ведь мы же в вашем постоялом дворе остановились.

— Забыла. И что, опять через какой-то дурацкий барьер перескочили?

— Похоже на то, пока я еще не разобрался.

— Сколько же это будет продолжаться? Мне уже надоело. Неужели теперь всю жизнь каждый отель будет превращаться в постоялый двор? Или постоялый двор в отель. И где мы, в конце концов, окажемся? В будущее попадем, залетев на тысячу лет вперед, или, наоборот, угодим в Средневековье?

— Перемахнуть тысячу лет в будущее мне бы не хотелось, — отозвался Роман, — а вот в Средневековье жить можно. Об этом мы еще поговорим, пока же пусть пани графиня готовится ко встрече в собственном поместье, ведь все дворовые, небось, собрались.

— Так пусть думают, что их барыня во время поездки в Париж малость спятила! — вспыхнула я. — Или возвращаюсь с какого-нибудь маскарада. Или что это последняя парижская мода. Босиком!

И с тоской подумала — жаль, что не могу сразить наповал всех, появившись и в самом деле в моднейшем парижском одеянии — юбчонка мини, на бюсте кружевная косынка, вокруг глаз зеленые тени. И босиком! Появиться, естественно, не перед собственной дворней, а в обществе. Интересно, как бы отреагировали? Каменьями побили, как проститутку, или сразу в дурдом препроводили?

Вот так опять пережить душевную катастрофу мне помогли мелочи. Целиком переключившись на проблему одежды, я не имела возможности впасть в панику, и, может, это меня спасло от помешательства.

Возвращение мое в родное поместье прошло как-то буднично, как это случалось раньше много раз. Единственным новым элементом было мое одеяние. Прислуга ожидала на ступенях парадной наружной лестницы, и среди остальных Зузя, которой я особенно обрадовалась. При виде своей барыни Зузя сделала большие глаза, но сразу поспешила за мной, прислуживать. О, в данном случае ее помощь была особо ценной.

Уже по пути в гардеробную я лихорадочно раздумывала над тем, во что же одеться... Из Парижа в большом чемодане я привезла множество новейших парижских туалетов, не сомневаясь, что смогу их носить и в Польше, ведь тоже Европа, к тому же у поляков издавна уважительное отношение к парижской моде. А тут на тебе! Вспомнила, что, уезжая отсюда в прошлом веке, захватила минимум вещей — всего три платья, причем дорожное было на мне. Значит, здесь остался весь мой гардеробчик более чем столетней давности, с ума сойти! Но теперь выходит — то, что нужно. И корсеты, черт бы их побрал?

В отчаянии устремила я невидящий взгляд на Стефчу, а та, превратно истолковав его, подумала, что барыня зазябли и гневаются, и от усердия плеснула мне двойную порцию горячей воды. Сразу согревшись, я тем не менее перестала получать наслаждение от успокаивающей ванны. Какая там успокаивающая! Я всполошенно пыталась сообразить, нужно или нет мне в данном положении завещание. Ведь тем, в будущем веке, оно требовалось в основном для того, чтобы обезопасить меня от покусительств Армана Гийома. Но здесь же нет никакого Гийома! Никто мне ничем не угрожает, так что... Езус-Мария, но здесь же нет и Гастона!

Сообразив это, я запаниковала по-настоящему. Слишком много свалилось на меня проблем, ну как их все обдумать спокойно? Как вообще мне теперь жить?!

Долго лежала я так бесчувственным бревном, но не в моем характере бездеятельность. Заставила себя что-то делать. Для начала выскочила из ванны, даже не позвав Зузю, разлив воду по всей гардеробной, и, завернувшись в купальное полотенце, бросилась в кабинет, намереваясь немедленно приступить к делу — начать писать письма поверенным. Дорогу преградила мне Мончевская, моя экономка. Видимо, поджидала, когда я закончу купанье, чтобы получить от меня распоряжения по хозяйству, и даже уже рот раскрыла, приготовившись засыпать кучей вопросов, но, увидев мое одеяние, так и застыла с раскрытым ртом. Ну, прямо жена Лота! Шокировала я ее, видите ли. Ну, может, и в самом деле вверху и внизу мне малость не хватало одежки, но я и не собиралась выходить из дому! Не в костел же я, в конце концов, бегу, а в свой собственный кабинет.

Уже в своем доме не имею права одеваться, как мне нравится!

И не скрывая раздражения я бросила своей домоправительнице:

— Нечего стоять здесь соляным столбом! Пришлите мне Зузю, а потом жду вас у себя в кабинете. Или мне после ванны сразу медвежью шубу набрасывать?

С трудом обойдя экономку — уж слишком толста баба, — я все же сменила направление и вместо кабинета направилась в спальню. Там уже меня ждала Зузя — сбитая с толку, растерянная, но вместе с тем и заинтригованная до крайности, чуя своим безошибочным нюхом горничной какие-то потрясающие новости. Да и не могли не сбить ее с толку распакованные вещи, которые я привезла из Парижа, все эти легкие платьица, коротенькие юбочки, прозрачное бельишко, трусики, колготочки паутинные. Застала я Зузю в тот момент, когда она рассматривала вечернее платье с разрезами по бокам, держа его на вытянутых руках, а лицо ее выражало одновременно восторг и ужас.

— Неужели, ясновельможная пани, теперь такое носят в Париже? — дрожащим голосом спросила она. — А что же под него надевается? Ведь ничего не поместится.

— Ничего и не надевается! — все еще раздраженная, буркнула я. — Для того и разрезы, чтобы голые ноги показать.

— Езус-Мария!

Бедная девушка так и села с размаху на пол, должно быть ноги подкосились, но не поверила барыне.

— Шановная пани шутить изволит над своей Зузей! Как такое возможно? Ведь ксендз с амвона всенародно проклятию предаст! А вот если изнутри хоть малость кружевец и кисеи... вот тут и тут... такой туалет получится! Только уж обтягивает слишком фигуру.

Пришлось мне взять себя в руки и не начинать процесс деморализации в современном мне обществе со своей горничной. Всем ведь давно известно — мнение о нас, господах, создает и распространяет наша прислуга. Поэтому приняв по мере возможности сокрушенный вид, я со вздохом сообщила Зузе, что в парижской моде произошли большие изменения, одновременно подумав, как там на самом деле с современной французской модой, ведь я знаю лишь, что будут носить только через сотню лет. Ну да ладно, Зузя пока в Париж не собирается. Значит, буду ей врать, но с умом. Решила: юбки укоротить, корсеты ликвидировать вовсе, турнюры прикончить без сожалений, ноги показать до колен, деликатно упомянуть о моде на загар и новые купальные костюмы, но к этому предварительно девушку подготовить.

— Слушай меня, Зузя, внимательно и постарайся воспринимать новую моду спокойно. Кисея и кружева и в самом деле из-под такого платья выглядывают, но главное — продемонстрировать ногу, вот до сих пор. А это, на что ты сейчас уставилась, новое изобретение — чулки и штанишки, вместе соединенные, правда удобно? И подвязок не надо. Надеваешь такое, аж по пояс, и смело ноги показывай! Корсеты не носят, особенно в жару, тогда дамы ограничиваются одним лифчиком, а нижние юбки только по зимам и носят. Да, фигуру новые платья обтягивают, и по секрету признаюсь — тут мода пошла на поводу у мужчин, мужской пол потребовал, чтобы женский свою фигуру по возможности продемонстрировал, так что самые крупные дома моды вынуждены были прислушаться к мнению мужчин, желают, мол, заранее знать, что собой женщина представляет, без портновских ухищрений. Я сама поначалу в ужас пришла, ни за что не решалась следовать новой моде, а потом привыкла. И представь: когда к морю поехала, так там благородные дамы не только без корсетов в прозрачных платьях разгуливают, но и без шляп, без зонтиков. И босиком!

Дойдя до голых ног, я запнулась, заметив, что глаза Зузя под лоб заводит и вот-вот лишится сознания. Ладно, для первого раза хватит. А Зузя, уставившись на мой дорожный костюмчик, так и замерла. Хорошо, глаза хоть совсем не закрылись, зато в них явственно читалось: и в таком неприличном виде моя барыня по улицам расхаживала! Принародно! Нет, нельзя ее так оставлять.

И я безжалостно добавила:

— Да, в таком виде я, почитай, всю Европу проехала, а куда денешься? А на курортах благородные дамы и вовсе полураздетые ходят, и ничего им не делается, никто не шокирован. И Зузе нечего! В другой раз расскажу поподробнее о новой моде, сейчас же мне надо одеться. Хватит стоять столбом, помогай! Нет, корсет пока в сторонку отложи, приготовь лиловое платье, просто сзади застежку, как всегда, застегнешь, а под платье никто мне заглядывать не станет. Шевелись, дитя мое, времени у меня в обрез. И пока держи язык за зубами обо всем, что я тебе про парижскую моду поведала. Поняла?

Прозвучавшая в моем голосе решительность произвела нужное впечатление. Через десять минут я уже была одета настолько прилично, что можно было показаться на глаза современникам. Выходя, я видела, как совершенно обессиленная Зузя рухнула на стул. Оставив ей время прийти в себя и освоиться с революцией в области моды, я обратилась к Мончевской, ожидавшей меня под дверью кабинета.

— Прошу, — холодно произнесла я, — вы хотели мне что-то сказать? Слушаю.

При виде нормально одетой барыни к экономке сразу вернулись свойственные ей деловитость и здравый смысл.

— Если милостивая пани позволит, — энергично начала она, — за время отсутствия пани две вещи произошли, о чем и должна доложить. Первая — заезжал пан Арман Гийом, я не совсем поняла, то ли дальний родственник пани, то ли покойного пана, и обещался по приезде пани вновь быть с визитом. А второе — милостивая пани Эвелина Борковская собиралась заехать в день вашего возвращения, так что, возможно, сегодня и прибудут, и еще обещались какого-то гостя привезти. Вот я и хотела получить указания — вместе они прибудут или как, и что пани велит приготовить, и будет ли это завтрак или сразу обед или еще что. Ужин или вечерний прием? Какие будут распоряжения?

Я так и помертвела, услышав ненавистное имя. Арман Гийом! Даже захотелось выдать распоряжение: заготовить порцию цикуты или еще какой доморощенной отравы, раз он собирался попотчевать меня печенью рыбки фу-фу, да такие деликатесы экономка наверняка не заготовила заранее, вряд ли у нее в буфете хранятся. Мелькнула мысль о ядовитых грибках, вроде бы как раз сезон, но пришлось бы самой отправляться в лес по грибы, не прикажешь же Стефче.

Молчала я долго, может и целую минуту. Экономка терпеливо ждала, стоя в почтительной позе. Наконец немалый жизненный опыт позволил с честью выйти из положения.

— Приготовьте блюда, которые можно разогреть. В первую очередь бигос. Вареники с грибами, в случае чего можно поджарить. Сельдь, надеюсь, найдется?

— Ну как же без нее!

— Очень хорошо. В любом случае с нее начнем. Напитки попроще, вынесите на лед. Ветчина хорошая имеется? Ладно, не обижайтесь. В таком случае, независимо от того, будет ли это обед или ужин, ветчину подать непременно. Омлет с ветчиной или... на всякий случай две утки подготовить, оскубать...

Мончевская живо перебила меня:

— У меня есть заячий паштет, свеженький. Вместо уток в самый раз.

Тут я перебила экономку:

— Значит, все и обсудили. Если в последний момент дам знать, обед или ужин готовить, ибо сейчас и сама не знаю, вы уж по собственному усмотрению решайте. Из того, что я тут перечислила, меню вы сами в состоянии подобрать. Так, чтобы и не слишком обильно, ведь хозяйка только что из дальнего путешествия воротилась, а с другой стороны — нельзя лицом в грязь ударить, ведь не принять гостей как следует — покрыть себя позором. И не забывайте о прислуге, сразу наготовить всего вдоволь, чтобы дворовые голодными не остались. А главное, бигос! Немедленно браться за него!

Мончевская так надулась от обиды — того и гляди лопнет.

— Бигос, проще пани, уже две недели как в большом котле булькает, — веско заявила она. — Да и какая из меня экономка, если бы я, прознав про возвращение барыни, тут же не принялась готовить. А советуюсь я лишь о кушаньях, которые загодя не приготовишь.

Прознала про возвращение барыни. Откуда, интересно, прознала? И с небрежной улыбкой я ненавязчиво поинтересовалась.

— Дак все только об этом и говорили! — удивленно подняла несуществующие брови экономка. — И пани Борковская говорила, да и пан Гийом тоже...

Господи! Твоя воля... Они знали обо мне. Как это могло произойти? Ну, Эва, еще понятно, мы с детства знали друг друга, могли и встречаться после ее и моей свадьбы, но откуда тут взялся Арман?! И он ли это собственной персоной или какой его предок?

— Прислать мне сюда немедленно Романа! — почти выкрикнула я.

Мончевская охотно удалилась, очень довольная. Она страсть как любила подготавливать торжественные трапезы по разным случаям, умело подбирала блюда, и я знала — на нее можно положиться.

Я присела к старинному бюро, и тут пришел Роман. Мы обменялись понимающими взглядами.

— Вот и получилось, что я так и не увидела, как выглядит мой дом через столетие, — начала я не с того, с чего собиралась. Но тут же спохватилась: — Вы уже знаете, что Арман Гийом объявился здесь?

— Знаю, — озабоченно подтвердил Роман. — Дворовые мне сказали. Сам не понимаю, откуда он взялся, но это может быть связано с наследством.

— Я тоже так считаю. Мне срочно нужен пан Юркевич! Я сажусь писать письмо, а вы немедленно отправитесь к нему в Варшаву. А месье Дэсплену надо послать телеграмму. Боже, как же трудно обходиться без телефона!

— Это только начало, — понимающе улыбнулся Роман. — Милостивая пани теперь на каждом шагу будет вспоминать будущий век — многие вещи из него пригодились бы сейчас. Только вот остерегайтесь эти слова произносить. Что же касается завещания...

— Сама понимаю и немедленно берусь за его составление. Уже решила — все имущество завещаю Зосеньке Яблонской. Очень дальняя родственница, но все же родня.

— Так она же совсем ребенок! — удивился Роман. — Если не ошибаюсь, паненке Яблонской лет шесть всего?

— Значит, не убьет меня! И родители ее тоже, они давно померли, девочка осталась сиротой, живет у тетки. Но никому не надо говорить о моей наследнице... хотя...

— Вот именно! — подхватил Роман. — Тогда на кой оно вообще, завещание? Наоборот, надо, чтобы все знали — в случае преждевременной смерти пани все ее имущество наследует Зося Яблонская. И чтобы Арман Гийом тоже узнал о завещании.

— Ну вот, — растерялась я, — как же сделать так, чтобы Арман узнал, а Зося не знала? Ведь если прознают — все имущество оставляю бедной сироте, такой шум поднимется, такая сенсация. А потом бедный ребенок испытает разочарование, если я все же замуж выйду и дети пойдут. Да ладно, что загодя ломать голову? Оставлю ей достаточно на приданое. Как думаете, моих средств хватит на приданое для бедной сиротки?

— Милостивая пани может десяток сироток осчастливить и даже не заметит, что ее состояние уменьшилось. Если я правильно понял, пани пока еще не узнала размеров своего состояния?

— Не узнала, — сконфузилась я. — Вот и хочу потребовать сведений от поверенных Юркевича и Дэсплена. А что, разве женщина не имеет права не разбираться во всех этих финансовых сложностях? Женщина вообще просто обязана быть глупенькой.

— Вот именно! — подхватил Роман. И я немедленно потребовала разъяснения, что «именно»! Роман охотно пояснил:

— Я и то, не в обиду будь пани сказано, удивляюсь, что милостивая пани так хорошо хозяйство ведет и в делах разбирается. И теперь, и сто лет спустя. А если и позволяю себе иногда дать совет, так это из-за путаницы времен, чтоб им... Теперь пани надо быть особенно внимательной, чтобы ненароком не проговориться.

Я лишь грустно кивнула. Роман прав, как всегда. Да заговори я о самолетах, автомашинах, компьютерах и прочих телевизорах, меня тут все за ненормальную примут, а уж Арман непременно постарается упечь меня в сумасшедший дом, чтобы имуществом моим завладеть и все завещания мои объявить несостоятельными. И найдется масса свидетелей того, что я вернулась малость не в себе, а попросту говоря — спятивши. И я еще должна радоваться, если все закончится дурдомом, а вот лет триста назад меня бы на костре запросто сожгли!

Удалив Романа, я села за письма. Ох, как неудобно пользоваться ручкой с пером и чернилами, как хотелось вытащить из сумочки шариковую ручку, которая — я проверила, от пересечения барьера нисколько не утратила своих свойств. Хорошо еще, что кончилась эра гусиных перьев.

Написав письма, тут же отправила Романа в Варшаву, сама же принялась просматривать счета и документы, то и дело вспоминая будущий век с его премудрыми машинками, техническими средствами, которые так бы пригодились сейчас! А тут ничего, все от руки, все в уме.

Впрочем, счета я проглядела невнимательно, тянуло к более интересному занятию — нарядам. Поскольку сегодня грозились приехать гости, надо было внимательнейшим образом обдумать проблему одеяния, чтобы с самого начала не вызывать потрясений среди современников. Зузя послушно выложила содержимое всех шкафов, несколько раз повторив, что время траура давно прошло, никаких специальных черных платьев, никаких черных вуалей, пора менять манеру одеваться, и без того сколько проходила в черном. Эх, знала бы она, каких перемен в одежде мне хотелось, боюсь, была бы так шокирована, что попросила бы меня ее уволить. Ну да ладно, не так все плохо, большинство платьев на мне хорошо смотрелись, но я вспомнила про бельишко столетней давности — и сразу настроение испортилось. Ну как я могу напяливать все эти ненужные корсеты, отвратительные панталончики, толстые чулки с подвязками, от которых остаются на ногах красные круги. Как, оказывается, скоро человек привыкает к лучшему и как трудно возвращаться к неудобствам своего времени. А я-то двадцать пять лет в нем прожила и даже не знала, какое оно неудобное.

Хорошо хоть тут нет такой жары, как во Франции, да и вообще дело к сентябрю идет. И все равно, я могла бы пользоваться привезенным бельем, втайне от Зузи. Допустим, одеться втайне от нее смогу, а как быть со стиркой? И опять вспомнился будущий век, отличная стиральная машина в Трувиле, которой я научилась пользоваться самостоятельно, не затрудняя Флорентину. Да и дела-то — бросил в машину бельишко, платья, юбчонки летние, другие мелочи, включил — и собственными руками вынимаешь уже высушенное чистое белье. Никаких проблем. А тут как мне быть? Прислуга непременно подглядит, как барыня собственными руками стирает, опять пойдут разговоры...

Никакого выхода! Пригорюнившись, я поникла в кресле, опустив голову и закрыв лицо ладонями. Увидев меня такой, Зузя страшно перепугалась. Я вообще не склонна к отчаянию, ей редко приходилось видеть меня плачущей.

Позабыв о моих нарядах, девушка бросилась ко мне, пала на колени перед креслом, в котором я сидела, и, заглядывая сбоку мне в лицо, но не решаясь отвести мои руки, проникновенно заговорила:

— Да что же произошло? Золотая моя, драгоценная, милостивая моя пани! Неприятности? Или, не приведи Господь, болит что? Так я за травками сбегаю, заварим, полечим, а? Или, может, вина из буфета? Говорят, вино тоже неплохое лекарство. Или сразу за доктором послать? Ну хоть словечком отзовитесь, госпожа моя милостивая! Не могу я такой вас видеть, сердце разрывается!

Я не стала держать девушку в напряжении, зная, что она искренне привязана ко мне.

— Вина! — слабым голосом потребовала я, зная, что иначе пошлют за доктором.

Вскочив, Зузя помчалась в буфетную и вернулась с большим бокалом красного вина. Я по-прежнему сидела в позиции, изображая полное отчаяние. Выпрямившись и подняв голову, я протянула руку за бокалом вина и одновременно в окно увидела въезжающий во двор двухместный экипаж и следом за ним всадника на коне. Ну вот, и гости явились.

Зузя успокоилась, не увидев больше слез на глазах своей барыни, и тоже глянула в окно.

— Господа Борковские пожаловали! — радостно вскричала она, зная, какие мы приятельницы с Эвелиной. — И еще кто-то с ними верхом. Пани спустится к гостям?

— Ясное дело, спущусь! Вели Мончевской подавать ленч.

— Чего подавать? — не поняла Зузя.

— Второй завтрак.

— А не обед? — удивилась Зузя. Меня уже стали злить все эти недоумения и подспудное желание окружающих делать все, как раньше. И даже такой близкий человек, как доверенная горничная, тоже готова бросать мне под ноги колоды, о которые я и без того то и дело спотыкаюсь.

— Нет, не обед! — раздраженно возразила я и, смягчившись, изволила пояснить: — В Париже теперь царит новая мода, обеды едят лишь в пять вечера, не раньше. И у себя я тоже заведу новые порядки. А второй завтрак может быть сытным, несколько горячих блюд. Беги к Мончевской и передай, что я велела, а тут я и без тебя управлюсь.

По лицу Зузи было видно — мои слова произвели если не революцию, то целый переворот в ее душе, но она послушно побежала исполнять барское повеление. А я воспользовалась отсутствием горничной, бросилась к туалетному столику и капельку напудрила нос — совсем незаметно, но это уже стало привычкой. И еще помадой провела по губам, цвет естественный, совсем помада незаметна, а губы все же сразу стали свежее и привлекательнее. Лиловое платье будет в самый раз для приема гостей, вот так, на шею аметистовое ожерелье, очень хорошо, и набросить кружевную накидку. Ну, просто отлично.

И я спустилась к гостям неторопливо, соблюдая достоинство. Хотя вся дрожала от нетерпения, так хотелось увидеть, какая Эва в прошлом столетии? Ой, да что это я, совсем ничего не соображаю. Никакая она не Эва, это пани Эвелина Борковская, подружка моей далекой юности, с которой мы восемь лет не виделись.

Входя в нижнюю гостиную, я еще с порога окинула Эвелину одним взглядом, как, впрочем, и она меня, и сразу поняла — выглядит она лет на пять постарше меня, хотя мы и ровесницы.

Эвелина мелкими шажками подбежала ко мне, нежно обняла и, заливаясь горючими слезами, принялась причитать:

— О, моя бедная Касенька! О, дорогая моя подружка!

Вот еще неожиданность! Что случилось, почему я бедная и по какой причине Эвелина рыдает надо мною? Выдавив на всякий случай по слезинке из каждого глаза, я недолго дожидалась — Эвелина не замедлила выявить причину слез, выкрикивая слова между рыданиями:

— Видно, суждено было небесам, чтобы горе на тебя свалилось в мое отсутствие, подруженька моя дорогая!.. А письмо о смерти... супруга твоего незабвенного... через месяц лишь после его похорон получила!.. А ты все одна да одна!.. Представляю, сколько намучилась, приводя дела в порядок после мужа... да будет ему земля пухом! А тут еще скандал в Монтийи...

До скандала в Монтийи все понятно и все правда, а вот скандал меня как обухом по голове...

Луизу Лера убили, так это когда еще будет! Тогда в чем же дело?

К сожалению, супруг Эвелины Кароль (он же Шарль по-французски) решил, что теперь настала его очередь приступить к соболезнованиям, и, без церемоний отстранив все еще рыдающую супругу, выступил вперед, с чувством поцеловал протянутую ручку и без запинки произнес:

— Жена права, если бы мы узнали о постигшей пани трагедии вовремя, я бы первый поспешил оказать всю необходимую помощь. Сейчас же мне остается просить шановную пани графиню принять искренние слова соболезнования в ее тяжелой утрате.

Тут уж я пожалела, что все-таки не облачилась в траурное черное платье и не набросила на себя длинную черную вуаль. Значит, упирать придется на слова, тщательно их подбирая.

— Только недавно закончился траур, официальный, хотя скорбь, сами понимаете, не кончилась вместе с ним, — произнесла я, следя за тем, чтобы не слишком горестно прозвучали мои слова, но и не проявляя неуместного оптимизма, главное — тактично и с соблюдением правил хорошего тона дозировать приличную случаю скорбь. — И в самом деле, потом на меня свалилось множество хлопот по приведению дел в порядок, потом длинное и изнурительное путешествие во Францию, только вчера воротилась, даже не успела... ну да ладно, главное, по приезде первая весть оказалась приятной, а именно — вы, мои дорогие, обещались сегодня быть с визитом, и уж как я рада, что вижу вас!

— А сколько нам надо рассказать друг другу! — живо откликнулась Эвелина, с готовностью отбрасывая могильную тематику. — Ах, моя дорогая подружка, даже не знаю, что больше меня интересует — мода ли парижская...

Вот такой непосредственной она, моя Эвелина, всю жизнь была! Бонтонный Кароль вынужден был незаметно толкнуть жену в бок. Эвелина спохватилась и закончила:

—... больше всего хочется знать, удалось ли тебе уладить свои имущественные дела в Париже?

Да, поговорить нам есть о чем. Я позвонила, вызывая камердинера, и еще раз убедилась, что на Мончевскую можно положиться. Винсент только ждал от меня знака и сразу явился с подносом, уставленным всевозможными напитками, затем моментально появились закуски, среди них — коронный номер Мончевской — крохотные пирожные из творога.

Однако я выполнила еще не все обязанности хозяйки дома. И поинтересовалась, опять же стараясь равномерно дозировать в голосе вежливый интерес хозяйки дома, внимание к гостям, и в то же время не проявляя назойливого любопытства или чрезмерной заинтересованности:

— Я не ошиблась, приехали вы ко мне не одни, кто-то вас сопровождал? Или просто попутчик, по дороге оказалось?

Эвелина переглянулась с мужем, однако Кароль молчал с самым невозмутимым видом, явно не собираясь рта раскрыть, так что ответ давать пришлось Эвелине.

— Ах, боже мой, надо было сразу тебе сказать, но как я тебя, мою бедняжку, увидела, сердце стиснуло и слезы полились, и позабыла обо всем на свете, даже о хороших манерах. Вот и не знаю, правильно ли я поступила или допустила бестактность, так что загодя умоляю, дорогая, прости меня, если что не так!

Разумеется, я прощу, уж очень разобрало меня любопытство.

— Ну что ты, дорогая Эвелина, зачем такие слова? Ты ведь знаешь — мой дом — твой дом, и я уверена, никакой бестактности ты не совершишь. В чем дело? Рассказывай!

Эвелина решилась.

— Видишь ли, дорогая, мы привезли тебе гостя, тебя не спросясь, причем, признаюсь, из-за него заявились к тебе на другой день по твоем приезде, чего не должна делать хорошо воспитанная дама, что ни в какие ворота не лезет, видишь же — я вся так и горю от стыда, но уж очень он просил, а я не могла отказать. Он познакомился с тобой еще задолго до твоего замужества, а потом много путешествовал по свету, вернулся недавно и только о тебе и говорит. Но не это главное. У него для тебя какое-то важное сообщение, из-за чего он, собственно, так и настаивал на приезде к тебе в такой неприличной спешке, без твоего приглашения. Правда, он вроде бы какая-то твоя дальняя родня по французской линии...

Сердце так и упало. Арман! Мурашки побежали по телу, однако я собрала все силы, призвала все свое мужество. Раз козе смерть!

И почти спокойно перебила Эвелину:

— Да что ты оправдываешься? Сейчас Винсента пошлю за ним, где это видано гостя за дверью держать?

— Но он не осмелился без твоего приглашения...

— Так скажи наконец, кто же он?

— Граф Гастон де Монпесак. А он дальняя родня Фелиции Радоминской...

Эвелина что-то еще говорила, но я уже ничего не слышала. Великий Боже, Гастон!

Хорошо, что я успела отправить за ним Винсента, сейчас я была бы не в состоянии даже дернуть шнур звонка, не говоря уже о словесном распоряжении. Ноги подкосились, пришлось опереться о спинку кресла, благо оказалось под рукой. Уж не знаю, что выражалось у меня на лице, я вся пылала, голос Эвелины доходил как сквозь вату в ушах.

И в этот момент в дверь гостиной вошел Гастон.

Просто чудо, что я не бросилась ему на шею, ноги — и откуда в них сила взялась? — сами рванулись к любимому, я даже сделала два шага, да, по счастью, путь преградило кресло с сидящим в нем Каролем, и это препятствие заставило меня малость опомниться. Да и Гастон вел себя... ну, не совсем так, как должен вести себя Гастон, встретившись со мной после разлуки. Вовсе не кинулся ко мне со всех ног, а остановившись в дверях, уже оттуда принялся кланяться и извиняться за назойливость. Поскольку Эвелина глядела на меня большими глазами, пришлось свое двусмысленное поведение объяснить моим смущением по поводу того, что заставила гостя так долго ждать за дверью.

Пробормотав извинения, я пригласила гостя войти, а сама не сводила с него глаз. Ну конечно же, это оказался тот самый незнакомый молодой человек, которого я увидела накануне своей свадьбы и запомнила на всю жизнь. Правда, теперь он стал старше на восемь лет, но я его сразу узнала. Тот самый, которого я встретила в Париже в двадцатом веке и полюбила без памяти и за которого собиралась выйти замуж в октябре, о чем вот этот молодой человек в дверях гостиной не имел ни малейшего понятия.

Может, мне и удастся выйти за этого Гастона... только в каком же это будет столетии?

Новый Гастон был мною приглашен на ленч, то есть, я хотела сказать — на второй завтрак и после церемонных отказов принял-таки приглашение. Что и говорить, у этого Гастона безукоризненные манеры, умение вести себя в обществе и поддерживать светскую беседу. За завтраком он мимоходом упомянул, что и впрямь должен мне что-то сообщить, но не за столом же, улыбаясь при этом Эвелине и говоря ей какой-то комплимент. И с Каролем нашел о чем поговорить, однако смею думать, что моя особа произвела на него неотразимое впечатление, о чем свидетельствовали заблестевшие глаза, а любая женщина поймет сразу, если произведет сильное впечатление на мужчину. Эвелина тоже это заметила, многозначительным взглядом дала мне понять — все видит, все понимает, но не позволила себе ни малейшего намека в разговоре.

Теперь мне надо было хорошенько подумать о новых встречах с гостями, ведь и с подружкой, и с Гастоном надо встретиться наедине, да и встречу с паном Юркевичем тоже откладывать нельзя. Предстоящие два дня будут у меня весьма насыщенными.

Очень надеюсь, что завтрак прошел нормально и я не допустила никакой промашки, потому что все мысли мои были заняты Гастоном. Стараясь тоже притушить блеск в глазах и не смотреть только на графа, я думала — какие же все-таки они разные, вот этот Гастон и Гастон парижский, сто лет спустя. Человек — тот же самый, а вот одежда, поведение, манера держать себя, прическа... Там, в Париже, я сразу отметила в Гастоне сдержанность, бросающуюся в глаза на фоне всеобщей распущенности, и полюбила его за это. Этому же Гастону мне хотелось бы пожелать не быть таким скованным, таким уж слишком воспитанным.

Учитывая, что я только сегодня вернулась из дальнего путешествия, и речи быть не могло о приглашении кого бы то ни было из них на обед.

Никто из них наверняка не принял бы приглашения, надо быть последним хамом, чтобы так обременять еще не отдохнувшую после дороги хозяйку дома. Эвелина мне даже сделала комплимент — она, дескать, удивлена, как это я, едва переступив порог дома после долгого отсутствия, сумела все так чудесно устроить, так распорядиться, никто из дам, она, Эвелина, уверена, не принял бы гостей, ибо после отсутствия хозяйки в доме столпотворение, надо и дом, и прислугу, и усадьбу, и себя в порядок привести, я же выгляжу так, словно и не уезжала никуда, а в доме все в поразительном порядке. Она, Эвелина, испытывала жуткие угрызения совести, сваливаясь мне на голову именно сегодня, но уже не испытывает.

Улыбаясь, я всю заслугу приписала Мончевской, и это была чистая правда: домоправительница она отличная и прислугу держала крепко в руках.

Больше всего потребовалось мне самообладания при прощании с Гастоном. Язык просто чесался — так хотелось предложить ему остаться на ужин уже сегодня, ну хотя бы под предлогом сообщить мне то, что он собирался. Однако вспомнила пана Юркевича, которого на сегодняшний обед пригласила, и это очень помогло соблюсти приличие. Да и по глазам Гастона было видно, что он воспользуется первым удобным случаем посетить меня.

В свои покои наверху, проводив гостей, я вернулась уже совсем успокоившаяся, во всяком случае, душевное равновесие удалось обрести.

А вот Зузя за время моего отсутствия, похоже, напротив, утратила остатки самообладания. Я застала ее сидящей среди моих распакованных парижских шмоток в полной прострации. Того и гляди начнет лить слезы и в отчаянии заламывать руки. О боже, как же непросто дается мне переход из одного времени в другое!

— Я молчу, проше пани, я ничего не говорю, — дрожащим голосом произнесла бедняжка, — но ведь это ни на что не похоже, и откуда пани графиня такое раздобыла? И что с этим делать? Я не знаю, что и подумать...

— Вот и не думай! — беззаботно отозвалась я, но взглянула на несчастную девушку и сжалилась над ней. — Ну ладно, вот покончу со срочными делами и разобъясню тебе что к чему, а пока успокойся, ведь все эти вещи куплены мною в самую жаркую пору, и важные дамы специально такое придумали, чтобы легче переносить жару. Вспомни, ведь летом деревенские девки бегают босиком и в коротких юбчонках, а важные барыни в своей сбруе, случалось, теряли сознание на улицах от жары да духоты. Ну, согласна?

— Ясное дело! — немного ожила Зузя, с надеждой глядя на свою барыню. Она так и знала, та всегда сумеет толком объяснить и развеять ее сомнения.

Пришлось потратить время и развеивать все сомнения горничной: насчет хождения без теплых панталончиков, без шляп, без нижних юбок, без зонтиков.

— Понятно! — обрадовалась Зузя. — Это как пани Марчицкая, помещица-однодворка, что сама за курями ходит, ну как ей в шляпке или под зонтиком курей щупать? Но ведь пани Марчицкая от солнца, почитай, совсем черная сделалась, а пани графиня, слава Господу, белизну свою сохранила, хотя и не пряталась от солнца. Как такое возможно?

Я подвела девушку к туалетному столику и показала на батарею выставленных там кремов, в тюбиках и флаконах, а также прочую косметику.

— А вот это все служит для того, чтобы нежная кожа дамы не стала шершавой и грубой от ветра и солнца.

— Так у нас имеются на этот случай сметана, смалец, притирания да настои из трав и огородного овоща, — осмелилась возразить горничная.

— Правильно, но куда проще воспользоваться вот этим, скажем, косметическим молочком, вместо того чтобы тебе же часами растирать в ступке яичные желтки, свежее маслице, сок петрушки, уксус и еще много чего прочего. И не портится это молочко, не приобретает неприятный запах, как, скажем, тот же смалец, не застывает на лице пленкой, как сметана. А для волос чего только не придумали! Волосы промывается отлично и никаких сложностей с расчесыванием.

Теперь Зузя уже покачивала головой не осуждающе, а с недоверием и вроде бы робким одобрением.

— Чего только люди не выдумают! Значит, вот всем этим благородные дамы пользуются, а я-то испужалась, уж не для таких ли... ну, таких женщин, что и выговорить неприлично...

И пришлось опять потратить время, объясняя: все эти косметические средства широко используются самыми что ни на есть благородными дамами, а не продажными женщинами. А куда денешься? Иначе Зузя бы не успокоилась, а для меня очень важно было иметь в лице горничной верную союзницу.

В соответствии с приглашением, нотариус Юркевич явился к обеду. Мончевская не подвела, обед нотариусу явно понравился, ел он с большим аппетитом да похваливал. К делам мы приступили уже в малой гостиной, за кофе и ликерами. Обсудили уже привычное, и тут я высказала пожелание написать завещание.

— Мысль сама по себе благоразумная, — сдержанно похвалил пан Юркевич мою идею. — Пани графиня уже может мне представить свои предложения в письменном виде?

— Нет, — ответила я и засомневалась — рассказать ли о своих матримониальных планах? Во всяком случае, намекнуть можно. — Полагаю, это завещание не будет моим окончательным словом, надеюсь, в будущем оно может измениться. Ведь я надеюсь дожить не только до завтрашнего дня...

— До завтрашнего, до завтрашнего, — разворчался старый нотариус. — Дитя мое... Ох, простите, шановная графиня, но я знаю пани с детства, так что не сочтите эти слова фамильярностью... Но хотя бы можете мне назвать лицо, которому намерены завещать состояние? Ведь близких родственников у вас нет.

— Вот именно, поэтому и считаю вопрос с завещанием весьма деликатным. Оставляю все Зосе Яблонской.

Нотариус даже задохнулся от волнения.

— Так ведь она еще ребенок, панна Яблонская!

— Ну так что?

— Как же, ее опекуны... Молодой граф Бужицкий... Как бы тут...

Холера! Ну как же я позабыла о молодом Бужицком? Дядя и тетка Зоей сами по себе были людьми достойными, на этих опекунов можно положиться, потому попечительский совет и назначил Бужицких опекунами бедной сиротки. Однако за прошедшие годы подрос их единственный сынок, драгоценный Янушек, на которого любящие родителя не надышатся, особенно матушка. А он один способен растранжирить десять приданых подопечной сиротки. И даже если всем ясно — незаконно, что из того? Пусть в тюрьму его упекут, нет такой силы, которая выжала бы из него прокученные деньги. Умри я — все мое состояние перейдет в руки Бужицких, и Зосеньке шиш достанется.

— Неужели ничего нельзя сделать? — задумалась я. — Привлечь опекунский совет, как-то подстраховаться...

Нотариус резонно возразил:

— Даже если удастся наложить ограничения на недвижимость и банковские суммы, на получение доходов с недвижимости практически нет ограничений. И кто бы ими пользовался, пани графиня догадывается?

Конечно, пани графиня догадывалась — пользовался бы немалыми доходами с моих поместий молодой повеса Янушек. Но тогда что же делать?

Я молчала, не зная, что сказать, тупо глядя на поверенного. Тот задал наконец главный вопрос:

— А зачем, собственно, такая спешка с завещанием? К тому же если заранее известно — оно будет лишь временным.

Ну что ему ответить? Рассказать всю правду о покушениях на мою жизнь, об Армане Гийоме?

Эх, не могу позвонить ни пану Дэсплену в Париж, ни пани Ленской в Трувиль, ведь это они посоветовали мне побыстрее написать завещание, чтобы Арману уже не было смысла меня убивать. Да, но я могла позвонить Роману, ведь он здесь, не остался в будущем веке!

И я позвонила. На звонок явился Винсент, велела ему немедленно позвать кучера Романа. А тот, умница, как чувствовал, что понадобится мне, через минуту уже явился. Не обращая внимания на ошарашенность нотариуса, я без церемоний обратилась к Роману:

— Вам известно о моем намерении написать завещание, помните, и месье Дэсплен советовал, и пани Лен... и пани Патриция. Что бы такое придумать, чтобы Янушек Бужицкий не лишил Зосю Яблонскую приданого?

Судя по ответу, Роман уже давно об этом думал, потому что ответил без запинки:

— Если пани графиня соизволит выслушать мое мнение, то я бы советовал панне Яблонской отписать лишь часть состояния, а все завещать церкви. И широко оповестить всех соседей об этом. А если возникнет необходимость — и изменить завещание или внести изменения в прежнее.

Не привыкший обсуждать свои дела со слугами, нотариус надулся и чуть ли не собирался отказаться вообще работать над моим завещанием, однако разумный совет Романа заставил его поневоле взять дело в свои руки, выясняя неясное.

— А спешка такая по какой причине? — спросил он, обращаясь уже не ко мне, а к Роману.

— А по той причине, — не моргнув глазом пояснил Роман, — чтобы кое-какие нежелательные персоны расстались с напрасными надеждами. Вы, пан советник, лучше меня знаете, какой лакомый кусочек представляет молодая богатая женщина, к тому же сирота, знаете, сколько крутится вокруг нее искателей богатого приданого, И это бы еще ничего, однако случается и так, что на самую жизнь богатой невесты покушаются, не приведи Господь...

Пан Юркевич даже вздрогнул, услышав такие страшные слова. Внимательно поглядел на Романа, потом перевел взгляд на меня. Вспомнил, видно, что Роман, человек уже немолодой, в нашем доме провел всю жизнь, перестал дуться и в глазах его вроде бы мелькнуло понимание. Ведь и он сам только что назвал меня, оговорившись «дитя мое».

— Ну, раз пани графиня так желает, сделаем по ее воле. Что же касается интересов Зоси Яблонской... найдем достойного поручителя, которому можно довериться. Он и о доходах, в случае чего, позаботится. Тогда мне обязательно понадобятся сведения и о французской недвижимости. Надеюсь, они имеются?

— Телеграмму месье Дэсплену мы отправили, но полагаю, если все свое состояние я оставляю костелу, можно сформулировать мою волю в самых общих чертах.

— А конкретные суммы для прислуги? Тут уж нужно упомянуть как конкретную сумму, так и конкретную особу. Без этого не обойдешься.

Я и не собиралась обходиться, ясное дело, в завещании упомяну всю свою дворню, но вот, черт побери, откуда мне знать, кто конкретно в данное время обслуживает мой дворец в Монтийи? Это мне гораздо сподручнее было бы обсудить с Романом, а не со своим официальным поверенным, но для соблюдения остатков приличий мне пришлось Романа отослать. И все равно пан Юркевич не замедлил поинтересоваться, с чего это у меня столь доверительные отношения с простым кучером и такое к нему уважение.

— Роман не просто кучер, — сухо пояснила я. — Во Франции он оказал мне просто неоценимую услугу. Французским языком Роман владеет прекрасно, и, пользуясь своими знакомствами среди тамошней прислуги, он сумел получить такие сведения, благодаря которым буквально спас и меня, и мое имущество. Так что о моем состоянии он осведомлен гораздо лучше меня самой, и уже сколько раз мне приходилось обращаться к нему за практическими советами.

Объяснение вполне удовлетворило юриста, и он принялся за составление завещания. И тут просто надивиться не мог, что почти ни на один из его вопросов я не могла дать точного ответа. Как могло получиться, что, поехавши во Францию специально для решения имущественных проблем, я так мало знаю о своем французском имуществе? Ведь вроде бы я женщина неглупая, вон как умно распоряжалась делами здесь по кончине мужа, и соображала, и сама ему, старому нотариусу, многое подсказала. А теперь ни одного путного вопроса решить не могу. И так он меня стыдил, старый зануда, что довел до крайности. Ах, ты так, ну погоди же...

— Ладно, так и быть, признаюсь пану, — потупив глаза покаянно заговорила я. — Но, умоляю, никому ни слова. Видите ли, во Францию приехавши, я накинулась на устрицы, уж очень я их люблю. Короче, питалась одними устрицами, запивая их шампанским и белым вином, и потому постоянно была пьяна.

Несчастный нотариус так и застыл раскрыв рот от изумления.

— Что это? Как это? Госпожа графиня шутить изволит?

— Да нет, какие уж тут шутки, так оно и было. Чистая правда.

— Да как же такое возможно? — в панике выкрикнул шепотом бедный старик, соблюдая профессиональную тайну даже в состоянии ошеломленности. — И советник Дэсплен ничего не заметил?!

— Заметил, разумеется, как такое не заметить? Именно поэтому он перестал говорить со мной о делах и общался только с Романом.

— О, Езус-Мария!

— «И бочонок рома»! — восклицали в таких случаях французы, — услужливо подсказала я. — Жизнь — тяжелая штука.

Вот так, хвативши обухом старика нотариуса, я обрела наконец покой, он присмирел и перестал придираться. Правда, соображать и заниматься делом тоже перестал, пришлось мне же его отпаивать коньяком, благо столик с напитками был заранее накрыт в кабинете. Собственноручно наполнив рюмку, я поднесла ее поверенному, и тот послушно хватил, не отдавая себе отчета в том, что он пьет и кто ему подносит.

Воспрянув с помощью коньяка, нотариус потребовал к себе Романа. Бесценный Роман прекрасно знал состав обслуживающего персонала моего поместья, и они на пару с нотариусом выделили каждому из прислуги завещанную мною сумму. В том числе и прислуге дворца в Монтийи последующего века. Вдобавок, поскольку я-то сейчас была трезва как стеклышко и ничем не занималась, а только внимательно слушала беседу мужчин, узнала массу нового. Оказывается, в моем распоряжении находилось еще одно большое поместье под Лионом, доставшееся мне от прадеда, которое к двадцатому веку куда-то подевалось, ибо месье Дэсплен о нем не упоминал. Да еще очень доходные товарные склады в Гавре, тоже за сто лет безвозвратно утерянные. Надо же, холера, слишком уж расточительны были мои французские предки!

Засиделись мы допоздна, и пану Юркевичу уже поздно и небезопасно было возвращаться в Варшаву. Он согласился остаться у меня на ночь, причем я должна была клятвенно пообещать отправить его чуть свет. Договорились, что уже подготовленное завещание он привезет мне на подпись послезавтра.

Понадеявшись, что завтрашний день я уж как-нибудь переживу, я наконец отправилась спать в собственную спальню, в собственную постель.