Иоанна ХМЕЛЕВСКАЯ БЕГА

* * *

Метя нес страшную бредятину. Слушать это было невыносимо, и я вежливо попросила его прекратить, потому как в противном случае буду вынуждена врезать по уху или еще что нехорошее сделать.

Юрек, мой свойственник, сидевший впереди, повернулся ко мне.

– Эй, слушай, а он нормальный? – спросил Юрек подозрительным шепотом.

– Кто?

– Этот, ну тот.., который тут сидел только что…

Метя как раз удалялся прочь, радостно хихикая.

– Нет, – сказала я твердо. – То есть в частной жизни, разумеется, он вполне в себе, но здесь на него находит затмение мозгов. Да ты ведь и сам слышал.

Юрек покачал головой вроде как с укоризненным восхищением, словно размах упомянутого затмения мозгов показался ему весьма внушительным, а потом повернулся к стеклянной перегородке. Пан Мариан вылил чай отчасти себе на штаны, а немного на программу и бинокль и настырно требовал тряпку. Пришла пани Ядзя и вытерла поручни, снисходительно выразив ему свое сочувствие.

Я сидела на своем месте, злая как черт, и пыталась вызвать в себе хоть капельку активности. Я должна немедленно пойти к директору и рассказать ему о том, что видела. Ведь я собиралась сделать это еще перед заездами, но тогда директора не было, а теперь мне категорически расхотелось. Необычное и подозрительное явление совершенно перестало меня касаться, потому что сперва я обязана была смириться с собственным идиотизмом и обуздать бешенство на самое себя. Ведь знала же я, что первый заезд выиграет дурацкая Эйфория, самая скверная лошадь на свете, не столько даже скверная, сколько весьма старательно скрытая по части таланта от глаз публики. Ведь я ее угадала, я была совершенно уверена, что играть надо ее одну, и, ясное дело, не стала о нее руки марать! Дубина стоеросовая. Ослица. Балда африканская.

Балда не балда, а событием, которое меня отвлекло и усугубило мой нормальный кретинизм, мне бы надо озадачить не столько себя, сколько кого-то компетентного. Этого мне еще не хватало, черти его принесли, а мне аккурат сегодня прогулок захотелось…

На пленэр за фонтаном я отправилась, чтобы проверить, дозрел ли барбарис. В рамках своего помешательства на зелени я собирала всякие травки и открыла два куста барбариса, которых издалека не было видно, потому что их заслоняла высокая трава. Один куст был поменьше, но зато поближе. Второй, покрупнее, тонул в крапиве и казался совершенно неприступным, и все-таки я питала надежду, что как-нибудь до него доберусь.

Я специально приехала пораньше, чтобы посмотреть на роскошный кустище, который караулила еще с прошлого года. Отметив в кассе свой триплет, я помчалась в заросли. Я быстро пересекла пустой газон; вода в фонтане текла звучно и приятно, солнце вышло из-за тучки и вызолотило сентябрьский пейзаж. Было тихо, красочно и спокойно.

Я скатилась с маленького холмика, пробралась сквозь высокую траву, отыскала сухие места на подмокшей земле и принялась зигзагами приближаться к густым зарослям черемухи пополам с терновником, которые заслоняли от меня желанный барбарис. Притоптав крапиву, я развела ветки в стороны, осмотрела кустик, что был поближе и поменьше, и почувствовала страшное разочарование. Ягоды, правда, уже начинали дозревать, но их было очень мало, нищета страшная, какие-то несчастные две-три ягодки поблескивали между листьями, а если вспомнить, что ровно столько было и в аккуратно подстриженной живой изгороди на газончике… Как мне помнилось, тот, второй куст был богаче, и я поняла, что, ничего не попишешь, придется добираться до него.

Попытавшись продраться напрямик, я обстрекалась крапивой в трех местах сразу и отказалась от прямого пути. Обходя куст слева, я через несколько шагов запуталась в чаще крапивы. Где-то внутри у меня стало нарастать ослиное упрямство. Я обошла эти джунгли вокруг, попробовала подойти справа; под ногами сделалось мокро и топко, но в совсем уж бездонное болото я не поверила, упрямо продираясь дальше. Крапивы тут было поменьше, и мне наконец удалось над высоченной травой увидеть ветки.

Оказалось, что предчувствия меня не обманули. Этот куст барбариса обещал больше, чем первый. Дальше я протискиваться не стала, но уже знала, что именно сюда и приду, когда маленькие розовые ягодки сделаются совершенно красными. С прошлого года куст еще разросся и превратился в густые заросли.

Я внимательно смотрела, чтобы оценить на глазок будущую свою добычу, и мне показалось, что, кроме зелени, я вижу еще нечто странное. Увлеченная природой, я дважды скользнула взглядом мимо, не принимая во внимание того, что видела. Посмотрев в третий раз, я осознала, что вижу ноги.

Ноги, самые настоящие ноги, в штанах и мужских ботинках, лежали под кустом барбариса. Вернее говоря, они из-под куста торчали. Ноги были совершенно точно человеческие. Переборов минутное обалдение, я решила, что они не отрублены и дальше должно быть какое-нибудь туловище. Потом меня охватило удивление, что при такой пасмурной погоде кто-то еще решился загорать, и я в душе раскритиковала саму идею загорать в колючих кустах на мокрой земле. Но сразу опомнилась и собственные мысли обозвала идиотскими. Какое там загорать, кто загорает в одежде, да и солнце-то вышло минут десять назад, а до тех пор были сплошные тучи, кроме того, загорают на лужайке возле цистерны с водой. Какой-то алкаш заснул в барбарисе.

Явление это весьма обычное. Я осмотрелась вокруг и обнаружила тропинку в крапиве. Это меня очень обнадежило, я решила, что путь к красненьким ягодкам может оказаться легче, чем я думала. Пробираясь к тропинке, я еще раз бросила взгляд на спящего алкаша, и вдруг в лучах солнца под кустом что-то будто полыхнуло. Я поколебалась, остановилась, а потом осторожно приблизилась к тому месту, где, по моим предположениям, покоилась верхняя часть этого пьянчуги.

Может, я бы его и вовсе не узнала, и мне даже не пришло бы в голову, что вижу Дерчика, кабы не его исключительный экстерьер. Он был нечеловечески рыжим и чудовищно веснушчатым, при этом рыжина была такой яркой, что глазам при одном взгляде становилось больно. На солнце его покрытая густыми кудрями голова светилась, как уличный фонарь, а я достаточно часто лицезрела эту картину, чтобы запомнить ее как следует. Лица его я сейчас как следует не разглядела, да оно, пожалуй, и к лучшему, – поскольку его состояние на данный момент противоречило эстетическим идеалам, и рыжей шевелюры мне хватило с лихвой. Только полное недоверие к собственным глазам позволило мне не завопить, не грохнуться в обморок и не рвануть прочь напролом через крапиву, болото и колючки. Я обошла заросли вокруг и быстро вернулась в павильон.

По-прежнему не решаясь поверить в то, что видела, я прочитала вывешенный на стене список жокеев. Дерчик значился во втором заезде, его фамилия черным но белому красовалась на листе. Я все еще перечитывала объявление, когда подошел курьер и вывесил рядом с первым листком второй. На новом листке вместо Дерчика во втором заезде был заявлен старший ученик Гоморек.

– А дальше? – спросила я с интересом.

– Что «дальше»? – подозрительно переспросил курьер.

– В следующих заездах. Дерчика заменили Гомореком во втором, а ведь Дерчик и в следующих едет. О, вот: в четвертом…

– Распоряжений пока нет. Да он еще и прийти может.

В чем, в чем, а в том, что он не придет, я была абсолютно уверена. Я стала обдумывать положение.

В любом другом месте и при любых других обстоятельствах я без малейших колебаний оповестила бы всех встречных и поперечных о печальной находке в барбарисе знакомого, оказавшегося хладным трупом. А теперь как-то засомневалась. Что будет, если хоть малая толика собравшейся тут толпы помчится в кустарник и на лужайку? Что будет, если, не дай Бог, вообще отменят заезды? Что будет, если меня отсюда увезут как самого важного свидетеля и не позволят принять участие в любимом моем развлечении?

На самом-то деле наиболее правдоподобным предположением могло быть только это последнее. Никакая отмена заездов в расчет входить не может, при одном таком предположении присутствующая тут публика была бы способна разнести трибуны на мелкие кусочки. По лужайке носиться тоже никто не станет, люди заняты другими вещами и не станут забивать себе головы мелочами. А вот меня могут и забрать, это уж точно… Кроме того, я вдруг осознала и еще один аспект рассматриваемой проблемы. Я же в настоящий момент единственный человек, который точно знает, что Дерчик, вне всяких сомнений, ни в одном заезде не поедет. Не поедет он и в шестом заезде. У меня есть шанс сколотить себе небольшое состояние, сыграв триплет на лошадях, оставшихся от Дерчика. Так может, лучше немного помолчать?..

Для начала я отказалась от мысли сколотить состояние – и совсем даже не потому, что неэтично было бы стервятнически наживаться на внезапной кончине Дерчика, это-то как раз мне представлялось со всех сторон почтенным и правильным делом, – а по двум другим причинам. В пятом заезде, который должен был входить в состав триплета, бежали девять лошадей, и ничего иного не оставалось, как играть «стенку». Это раз. Во-вторых, перед кассой триплетов клубилась дикая толпа. Я не выношу толчеи, и это заставило меня бесповоротно отказаться от обогащения таким способом. ;

Тут же я отказалась и от того, чтобы молчать как рыба. Мне пришло в голову, что Дерчика в конце концов найдет кто-нибудь другой, немедленно разразится скандал и о моем пребывании за фонтаном станет всем известно. Я там столько травы потоптала, что никто не поверит, будто я могла упустить из виду такую все ж таки крупную деталь пейзажа, и на меня падут Бог знает какие подозрения. Нет, слишком уж много риска.

Я решила устроить все как-нибудь потихоньку, камерно и тактично. Врач на месте, полиция, если и приедет, к себе внимания привлекать не станет, поскольку взывание по мегафону некогда к милиции, а теперь к полиции происходит в наши дни так часто, что всем уже на это плевать. Может быть, сенсации и удастся избежать…

– Что такое? Гоморек? – сказал вдруг кто-то за моей спиной с большим интересом. – А не Дерчик? Это меняет положение вещей…

– Дерчик не едет? – оживился кто-то другой. – Но это значит, что у этой лошади появился шанс?..

Все это время, стоя под вывешенным на стене списком жокеев, я раздумывала. Приняв решение, я покинула списки и отправилась на поиски директора от пани Зоей я узнала, что директора пока нет, он приедет попозже. Заместителя тоже нет, его сегодня вообще не будет. Складывалось все из рук вон плохо, я подумала было о руководителе бегов, заглянула наугад в несколько комнат, и мне сообщили, что руководитель бегов пошел в расчетный отдел. Расчетный отдел находился далеко. Остался еще один разумный человек – судья на старте, – который мог взять дело в свои руки и расправиться с ним по-умному. Лошади бродили по паддоку, а я оставила павильон дирекции и отправилась в контору.

Никто из праздношатающихся в проходах между зданиями не смог ответить мне на вопрос, пришел ли Еремиаш. Меня это не удивило, я спрашивала без особой надежды. Начиналась игра, игроков Еремиаш не интересовал, он никогда в жизни не выдал даже крохи сведений о том, в какой форме лошади и какие у них шансы, о пари, заговорах и интригах; сам он не играл, игрой совершенно не интересовался, чем и славился много лет. Никого не касалось, тут Еремиаш или нет.

Я добралась почти до дверей конторы, когда из них выбежал маленький мальчугашка. Должно быть, местный. Я его поймала.

– Слушай, не знаешь, где пан Еремиаш? – – Нет, – ответил мальчуган. – Ну да. Не знаю. Был и ушел куда-то.

Он тяжело дышал, дрожал и бросал во все стороны перепуганные взгляды. Я с удивлением сообразила, что этот ребенок смертельно испугался чего-то. Он оглянулся на двери здания, вырвался у меня из рук и удрал. Помчался он в сторону лошадиных боксов. Я неуверенно заглянула в двери, все еще думая, что же он там мог увидеть такого страшного, но увидела только двух выходящих оттуда мужиков. Одного из них я знала.

– Скажите, Панове, вы, случаем, Еремиаша не видали? – спросила я безнадежно.

– Еремиаша? Да ведь вроде как он только что был, а? – ответил тот, кого я знала.

– Был да сплыл, – поправил его второй. – Кажется, он на конюшнях.

Я вперлась еще в весовую, куда посторонним лицам вход был воспрещен, и убедилась, что Еремиаша и там нет. Времени искать его на конюшнях у меня не было, поскольку конюшни занимают площадь свыше ста гектаров. Жокеи выходили с седлами, двое на минутку остановились, я оказалась у них за спиной и услышала всего три слова:

– Почему? – спросил один с явным удивлением.

– Василь велел, – буркнул второй.

Жокеев я видела со спины, поэтому узнала их больше по цветам камзола, чем по фигуре. Сарновский и Бялас. Едут прямо сейчас в первом заезде.

Директоров не было. Еремиаша не было. Руководитель бегов блуждал где-то в голубой дали. В конце концов меня это рассердило, нет так нет, у меня и так много дел, а тут бегай за административными работниками! Могу и подождать, вместо того чтобы заниматься оповещением кого следует. Я посмотрела на фонтан – там не было ни живой души, царило полное спокойствие. И я переключилась на лошадей.

Плохо, видимо, переключилась, потому что забыла про эту чертову Эйфорию. Может быть, еще продолжала рассеянно следить, не появится ли директор, а того все не было. Я окончательно сформулировала мнение о себе самой, поднялась, проверила, не появился ли директор, и с мрачной решимостью принялась использовать в собственных интересах то, что знала о Дерчике, в той мере, какая была мне доступна.

Флориан, на котором должен был ехать Дерчик, а поедет старший ученик Гоморек, носил номер четыре и выглядел замечательно. Я решила играть его с тремя другими лошадьми, триплета я изменить уже не могла, первый номер мне испакостила Эйфория, но последовательностями я еще могла исправить ошибку. Фавориткой во втором заезде была Целия, первый номер, из конюшен расползся слушок, и вся общественность рванулась ставить на Целию. Чихать я хотела на Целию, она мне никогда не нравилась, а ко всяким сплетням у меня испокон веку иммунитет. Я упрямо поставила на то, что хотела, и наконец смогла спокойно усесться, поглядывая одним глазом в сторону директорских кресел.

Пан Эдя, добродушный тяжеловес, исповедовался, что единственный раз в жизни оказался в выигрыше на бегах. Это получилось исключительно благодаря тому, что он выиграл в начале сезона и половину денег одолжил знакомому. Вторую половину он за остаток сезона дочиста проиграл, но то, что одолжил, уцелело, таким образом, он оказался с положительным сальдо.

– А так я всегда в минусе, но не то чтобы очень сильно, – закончил он кротко. – Сейчас играю один-пять за двести.

– Первый заезд, – состроил гримасу полковник на пенсии в штатском. – Так все последовательности можно нарушить.

– Первый не первый, самое главное, что все придут как надо. Целия, почитай, уже за ленточкой!

– Фиг-два за ленточкой! – буркнула я под нос. Юрек живо обернулся ко мне:

– А ты на нее не ставишь?

– Не ставлю. Помешались на Глебовском… Бабахнул стартовый пистолет, все стали таращиться на противоположную сторону беговой дорожки, где в стартовые машины как раз входили молодые арабские лошади. Две не желали входить, одна удрала назад, и за ней гнался молодой конмальчик. Те, кто не взял бинокль, терзали тех, что с биноклями:

– Это который, Панове? Что там сбежало?

– Четверка, Флориан…

– Да какая там четверка, четверка красная! Фиолетовое что-то удрало!

– Стшегом!

– Не Стшегом, а Двуйницкий!

– Но там еще что-то не желает влезать! Тоже красное. Что там у нас красное?

– Это Видзув, единичка. Единичка и семерка. Тшаска уже вошла!

– Какая это лошадь, Тшаска? – услышала я за спиной отчаянный шепот.

Я оглянулась. Позади меня сидела очень красивая девушка, совершенно незнакомая, наверное, она была тут в первый раз. Рядом с ней сидел один из игроков, который так засмотрелся на старт, что не слышал вопроса.

– Тшаска – это не лошадь, – сердобольно объяснила ей я. – Это тренерша.

– Замечек снова сбежал! – крикнул кто-то с биноклем.

– О Боже милосердный, я совершенно ничего не понимаю, – беспомощно сказала девушка сзади. – Замечек?

Пока лошади толпились на старте перед машинами, я могла объяснять ей все, что угодно.

– Замечек – это тоже не лошадь. Это жокей. Лошадь зовут Мимоза. И сидит на ней вовсе не Замечек, а жокей-любитель Брысь.

– Так почему они?..

– А коней узнают по цветам. У каждой конюшни свой цвет, так одеты жокеи. Они привыкли к Замечеку на Двуйницком ипподроме, а говорят все вместе и суматошно: фамилии тренеров, жокеев, названия конюшен, номера и реже всего клички лошадей. Уж не знаю почему. Да у вас все в программке ,записано.

– Ну надо же! Чтобы Дерчик так красиво вошел! – удивился Вальдемар.

– Какой там Дерчик? Это Гоморек! Гоморек едет!

– Это как?.. Вот чертова холера, изменения в заезде! Я и не заметил…

– Дерчик и Гоморек – это жокеи? – нервно уточнила девушка.

Я кивнула. Ее спутник не обращал на нее никакого внимания. Его интересовали исключительно лошади. Брысь развернул Мимозу, конмальчик привел Саронга, Целия сдалась, прекратила сопротивление и позволила впихнуть себя в бокс. Я перестала слушать расспросы девушки.

– Поехали! – заорал Юрек.

– Заезд начался, – объявил громкоговоритель бесстрастным дамским голосом. – Ведет Целия, на втором месте Флориан, третья Щпротинка. На третье место переходит Саронг. Целия, Флориан, Саронг…

– Целия уже за ленточкой! – громко объявил пан Эдя-Флориан отпадет, – решительно объявил полковник.

Все галдели одновременно. Я не высказала вслух того, что думаю о полковнике. Не пристало мне выражаться. Флориан – это мой личный фаворит, конь по наследству от Дерчика. Я ставила на него с тремя другими лошадьми, и отпасть должна Целия.

На кресло возле меня плюхнулась задыхавшаяся от спешки Мария, моя подруга, и перегнулась пополам, вглядываясь в смотровое стекло.

– Кто пришел в первом? – спросила она напряженно.

– Эйфория! – буркнула я неохотно.

– Да что ты говоришь? Ты серьезно? А что там бежит?

– Целия с Флорианом.

– Выиграет Саронг, – категорически пророчил Юрек.

– Да что вы такое говорите, какой там Саронг! – резко запротестовал пан Эдя. – Целия так легко бежит!

– Перед выходом на прямую лидирует Флориан, – высказался громкоговоритель над моей головой. – Флориан выходит на прямую…

– И уходит! – в ужасе заорал кто-то. Флориан действительно вырвался вперед и отдалился на несколько корпусов. Он шел как автомат. За ним вдогонку неслись Целия с Саронгом.

– Давай, Целия!! – завопил отчаянно пан Эдя.

– Она его догонит! – орал полковник. – Один-четыре будет! Она его догонит!

– Да где там догонит, не видите, он уже уходит! – разозлился Юрек.

Флориан с удивительной легкостью выиграл заезд посреди диких воплей толпы. Пришли четыре-два, я так и ставила, я угадала Флориана, идиотка, ведь я же угадала и Эйфорию, и если бы я на нее поставила, то теперь у меня был бы фуксом [1] триплет, квинта бы у меня выходила!.. Мария возле меня лихорадочно копалась в кипе бумаг.

В комментариях игроков звучала нота тяжкого разочарования. Целия страшно подвела, поломала всем все на свете, а пришли фуксы.

– И кто же, интересно, мог ставить на Флориана? – удивлялся пан Мариан. – Последний, ну, предпоследний… Никак он не получался! Кто же на это ставил?

– Я ставил, – победно объявил Юрек. – Я начал им триплет.

– И я на него ставила, – удовлетворенно сказала я.

– На Флориана? Да откуда, скажите на милость, вы его взяли?!

– Перемена жокея. Единственная оказия для лошади…

– Да, верно, ведь это не Дерчик! Ну, если Дерчик не едет…

– А что, это не Дерчик? – живо заинтересовалась Мария. – Слушай, а ведь я на него по ошибке поставила!

Я вдруг вспомнила про Дерчика. Он по-прежнему висел надо мной в виде нерешенной проблемы. Я уже открыла было рот, чтобы рассказать о нем Марии, но поскорее закрыла его снова. Она была доктором медицины, врачом по призванию, пусть не практиком, а теоретиком, но на все вопросы здравоохранения она реагировала совершенно неукротимо и немедленно помчалась бы к этому Дерчику неизвестно зачем. Только нервы себе попортила бы, и все. Я посмотрела еще раз на директорскую ложу и в тот же миг увидела входящего в нее директора. С кресла я вскочила очень резво.

– Дерчик сегодня не едет, – поспешно сообщила я ей вполголоса. – Если еще успеешь, то поставь триплет на тех лошадей, на которых он должен был ехать, можно со мной в складчину, а я должна кое-что тут с директором выяснить, это очень срочно. Начиная с четвертого заезда, потом он должен был ехать в шестом, а посередине – стенка.

– Ты уверена?

– Абсолютно!

– Так дай мне деньги, а то я уже все истратила…

Я сунула ей в руки двести тысяч злотых и выбежала.

– Мне, право, совершенно не хотелось бы вмешиваться не в свои дела, – сказала я директору очень осторожно сразу же после обмена приветствиями, используя то обстоятельство, что директор как раз был один. – Но я не знаю, в курсе ли вы, что за фонтаном в барбарисе лежит Дерчик. Может быть, с ним нужно что-нибудь сделать, потому что сам по себе он на ноги не встанет.

Директор был человеком очень спокойным и на редкость уравновешенным. Никакого удивления он не выказал.

– Дерчик лежит в барбарисе? – повторил он задумчиво. – Вы в этом уверены?

– Я его собственными глазами там видела. Узнала эти его волосы и даже немножко веснушки. Похоже, что он вроде как неживой.

– И вы считаете, что он там до сих пор и лежит?

– По всей вероятности. Я никому про это не говорила, ждала вас. И криков ужаса тоже не слыхать было, так что скорее всего его не нашли.

– А в каком месте это было?

– За фонтаном, ниже в зарослях, под таким огромным кустом барбариса. Может быть, конечно, он просто в дымину пьяный, но я лично предполагаю нечто худшее. Я вам об этом просто на всякий случай говорю.

– Большое спасибо, – ответил директор и покинул свою ложу.

Я была больше занята игрой и теми возможностями, которые открывались в связи с внезапными изменениями в расписании заездов, чем самим Дерчиком, но время от времени все же поглядывала в сторону фонтана. Там появился руководитель бегов, пан Крысь; он поднялся по ступенькам и величественным шагом направился по лужайке к фонтану. Очевидно, директор направил его в подозрительный район для проверки моего сообщения. Меня, конечно, интересовало, что будет, когда он вернется, и я искренне намеревалась не пропустить этот момент, но порочная страсть к игре оказалась сильнее.

Мария продиралась сквозь толпу возле касс на триплеты, а я смотрела на лошадей в паддоке. Трехлетки, чистокровные. Троянка явно нервничает, приплясывает. Кремень еле ползет и еще копыта приволакивает. Кремень – конь Липецкого, и, кабы это был заезд по конюшням, я бы поставила на него все, что у меня есть, потому что ежели в заезде по конюшням конь Липецкого выглядит так, словно уже сдох, то он просто железно выигрывает, но ведь тут заезд второй группы. Черт его знает, что с ним сделает этот сатана Сарновский, ведь если он до сих пор коня не придерживал, то я – китайский император! Бальбина вообще не считается, Диодор, Теорбан, Шайка, ну да, выглядят они все очень неплохо… Начинается осень, значит, первыми прийти должны кобылы. Настурция вон в пене, либо извелась вся, либо ей глюкозу дали, еще Гвардия и Героник. Я никогда не ставлю на коней, у кого клички на quot;Гquot; начинаются – линия какая-то у них такая, что они приходят первыми максимум раз в год…

Я решилась на Троянку, Кремня и Настурцию, добавила к ним – совершенно бессмысленно! – Шайку, причем Троянку поставила первой. Потом вернулась наверх. Мария пришла намного позже меня.

– Сарновским я заканчиваю, – сказала она философски. – Посмотри, это я поставила по ошибке, у меня перепутались заезды, должно было быть начиная со второго, а я поставила – ты только посмотри! – с первого. Вышло у меня – Эйфория, Флориан и Кремень, а должно было быть – Мимоза, Троянка и Сарняк.

– Мимоза не пришла, чего жалеть-то!

– Нечего. Как там Кремень, а то я не успела посмотреть?

– Очень хорошо, никто на него не ставит, он должен прийти.

– Не ставят?

– Совсем.

– Значит, у него есть шанс. Но это уж что-то слишком большая везуха!

– Не знаю, не знаю.., вспомни, как покойник пан Артур выигрывал по субботам страшные фуксы, а потом выяснилось, что он играл по воскресной программке. Ты успела с этим триплетом?

– Успела. Дерчик, стенка и Дерчик. А кто едет в шестом?

– Не знаю, не смотрела.

Откуда-то вернулся Метя и сразу дал о себе знать сатанинским смешком. Он оповестил нас, что придет Бальбина.

– Метя, ты рехнулся? – в ужасе спросила я. – Ведь это самая худшая лошадь в заезде!

– Неважно. Давай, Бальбина!

– А что сделает Троянка? – спросила со злостью Мария. – А Кремень? А Диодор и Шайка что? Ноги поломают? Метя, прекрати!

– Давай, Бальбина!

– Марысь, врежь ему от меня, – попросила я. – Ты к нему ближе сидишь.

– Врежу, честное слово, – пообещала Мария. – Метя, перестань меня нервировать, я тут по ошибке за миллион триплет поставила, а ты мелешь невесть что! Успокойся!

– Давай, Бальбина! – повторил с разбегу Метя и поинтересовался ошибочной ставкой Марии.

Они вместе стали просматривать горы бумаг. На триплеты я уже махнула рукой, первый и второй у меня провалились; правда, еще был шанс начать третий, но в него я так-таки не верила, потому что мне мешал выпавший из четвертого заезда Дерчик.

Вполуха я слушала болтовню своих соседей. Пан Эдя добродушно оповещал всех, что получил сведения о Диодоре и тайную весть, что Троянка не придет, но тем не менее на всякий случай поставил на обоих. Пан Собеслав страшно удивлялся, что Вальдемар не поставил на Куявского, ведь он на него всегда ставит, так почему же сейчас не стал? Взбешенный Вальдемар отвечал, что Болека не будет, он сам на себя не ставит. Полковник ядовито информировал всех кругом, что Куявский едет дополнительно еще в четвертом заезде, вместо Дерчика. Уже вывесили листок на доске объявлений. Вальдемар разволновался. Пан Мариан признался, что получил он подсказку, что придет Настурция, но сам он в нее абсолютно не верит, с нее пена в три ручья текла еще в наддоке…

– Тоже мне знатоки, как из козьего хвоста валторна, – сердито сказала я, даже не понижая голоса. – С Мокотовского Поля на эти бега ходят, а если отличают лошадь от жокея, так уж это просто-таки верх их возможностей! А вот заметить, что одно дело – арабский скакун и совсем другое – кобыла чистых кровей, – не угодно ли?

Напрасно я заговорила, потому что пан Мариан услышал. Он обернулся, посмотрел на меня и без проволочки отомстил:

– Ах, какие же у вас красивые коленки! – сказал он с явным удовольствием.

– Чтоб вам лопнуть и чтоб язык у вас отсох! – ответила я от всего сердца и плюнула через левое плечо.

Подлец злоехидный, он же мне все испаскудил! На бегах услышать комплимент – последнее дело, лучше уж повеситься, а все поставленные деньги спихнуть в городскую канализацию без посреднического содействия касс тотализатора. Проиграю, с полной уверенностью можно сказать, проиграю, последняя надежда – лошади от Дерчика, но раз поедет на них Куявский, ставить будут на него, никакой прибыли.. – А у меня еще второй есть, – сказала Мария. – Как же я это сотворила?.. Тоже по ошибке: начала с Флориана, и теперь у меня тройка. Что у нас там под номером три?

– Теорбан. Мои поздравления. Куявский сказал Вальдемару, что его не будет, ведь ты сама слышала.

– Ничего я не слышала, я была занята. Возьми вот этот четвертый и спрячь куда-нибудь, потому что я тут сама в себе разобраться не могу. Метя, ты заткнешься или нет?!

– Давай, Бальбина!! – радостно захрюкал Метя. Я его не убила, потому что над головой у меня завыла сирена, пистолет выстрелил и возле стартовой машины началась полька-галоп.

Очень долго я не могла понять, почему у лошадей не хотят вырабатывать условный рефлекс, заманивая их в боксы морковкой или сахаром. Ну, можно еще яблочком или чем-то ароматным, ведь у лошадей замечательный нюх. В конце концов мне рассказали, что на самом деле условный рефлекс используют и делают это именно при помощи вышеназванных продуктов питания, потому что только так удается ввести их на тренировках в имитацию стартовых боксов, а потом в настоящие. Однако с того момента, как лошади начинают бегать, они, нервные создания, меняют свои взгляды и машина начинает ассоциироваться у них исключительно с усилиями и работой. Морковка мгновенно забывается. Они все не возражали бы побегать, но только без всякой там дисциплины. Лишь половина лошадей входит в стартовый бокс добровольно и без сопротивления, а остальные выделываются как могут, особенно те, что помоложе. Да и без того стартовая машина какой-никакой, а прогресс, пятнадцать лет назад автоматическая стартовая машина у нас состояла из двух мужиков, один вопил: «н-н-н-но!», а второй щелкал кнутом. Судьей на старте тогда был Еремиаш, и он считал чудом, что ему удавалось трогать с места всех этих коняг более или менее одновременно. Это сама скромность гласила его устами, потому как тогда ровнее стартовали, чем сейчас, к тому же он своего рода мировой рекорд установил, и я собственными глазами это видела. До самой смерти не забуду ни я, ни те, кто при этом был и на него смотрел. Шли в дерби двенадцать лошадей, и Еремиаш их пустил так, что по всему ипподрому грянули аплодисменты. Двенадцать коней в одной шеренге, на безукоризненной прямой в одну и ту же долю секунды подняли переднюю ногу и вместе топнули копытами. Чудо случается только раз, это было великое искусство, незабываемое и неповторимое…

– Пошли, – сказал динамик, и вокруг немедленно взорвался гомон толпы.

– Кто потерялся на старте?! Кто остался?!

– Кремень! Ну все, можно его списать…

– Свинья! – завопила Мария. – Ты гляди, что делает!..

– Болек прорывается! Болек прорывается!

– Назад, что ли, этот засранец едет!

– Зачем он так вырвался?! Его же занесет!..

– Лидирует Троянка, – оповестил динамик, – на втором месте Теорбан, третья Настурция, четвертая Бальбина…

– Давай, Бальбина!!! – драл глотку Метя. Убийства на скачках должны оправдываться еще до их совершения. Я непременно бы сделала Мете что-нибудь нехорошее, это точно, если бы меня от него не отгораживала Мария, которая всматривалась в Кремня. Сарновский подтягивался, все ехали уже в куче, Шайка и Героник отпали. Троянка слишком резко взяла поворот, ее занесло аж под самую ограду трибун, и она сразу потеряла пару корпусов…

– На четвертое место переходит Диодор, – с каменным спокойствием вещал динамик. – Троянка сбилась с темпа, на прямую выходят Теорбан, отстает Бальбина…

– Давай, тройка! – завопил передо мной Юрек.

– Давай, тройка! – поддержала его Мария, вспомнив, что по ошибке в триплет поставила Теорбана. – Давай, Болек!

– Давай, Бальбина! – упорствовал Метя. Настурция начала опережать Теорбана. Теорбан поддал ходу. Диодор шел по центральной дорожке, за ним Кремень. На Настурцию с Теорбаном я не ставила, они меня не касались, я о Куявского вообще рук не мараю. Зато я заинтересовалась Кремнем. Он шел легко, свободно, мог бы одолеть этого Диодора – раз плюнуть; я, конечно, в рыси не понимаю, в конюшнях не росла, но готова была поклясться, что Сарновский изо всех сил лошадь придерживает и только прикидывается, что поехал. Почему, Господи ты Боже мой?! На него же никто не ставил, был бы фукс, ведь фуксом он с удовольствием приходит, болеет только тогда, когда он должен прийти с фаворитом, так в чем же сейчас дело?..

И вдруг я вспомнила те три слова, которые услышала возле весовой. Это Сарновский изумленно спросил «почему?», а Бялас ответил, что Василь велел. Какой такой Василь, на бегах никого с таким именем я не знаю. Какой-то Василь велел ему придержать в этом заезде?

Болек Куявский ездить умел, Настурции он не сдался и выиграл на голову.

– Есть! – громко возвестил Юрек. – Есть у меня Теорбан! Теперь заканчиваю триплет.

– И я тоже, – сказала радостно Мария, – глупо, правда, получилось, но все-таки… Одна идиотская лошадь… Нет, погоди, совсем не идиотская! Ты знаешь, чем я заканчиваю? Посмотри-ка!

Свой ошибочный триплет она заканчивала лошадью Дерчика. То есть снова Куявским. Кто-кто, а уж Болек на этой лошади должен выиграть! Пан Собеслав засыпал упреками Вальдемара, Вальдемар был в ярости, не меньше, чем пан Мариан, который ставил на Диодора. Единственным утешением ему была мысль, что не выиграла Настурция, на которую он не ставил, невзирая на таинственные сведения из конюшен. Полковник показал всем двойной один-три-восемь. Теорбан с Настурцией, и поставил он пятьдесят тысяч.

– Без Троянки это Целое состояние, – великодушно предсказал Юрек.

– А что ж ты так прицепился к этой Бальбине, Метя? – спросила я с упреком. – Ты ставил такую дурость?

– Куда там! – ответил Метя. – Я ставил на Болека с Диодором. А почему это я не могу для собственного удовольствия покричать о Бальбине?

– Он дождется у меня, – сказала Мария. – Ты видела, что этот мерзавец вытворял с Кремнем? Что, техническая комиссия дружно ослетша? И в придачу Троянка его обогнала!

– А почему бы Троянке его не перегнать, если он лошадь придерживает, на что ему тут четвертое место? Для денег? Постучи себе по лбу!

– Ну да, вроде как ты права, но меня вот-вот кондратий хватит…

– Не принимай так близко к сердцу, сейчас закончишь триплет. И будет фукс.

Объявили выплаты, максимум двадцать восемь тысяч. Триплет – двенадцать миллионов с копейками. Я перестала терзаться из-за идиотской Эйфории в первом заезде. Я и так не попала бы в яблочко, потому что у меня не было ни Флориана, ни Теорбана, я не ясновидящая. Теорбан еще туда-сюда, Флориана с Дерчиком я бы и метлой на длинной ручке трогать не стала…

Я наконец поинтересовалась, кто поедет вместо Дерчика в восьмом заезде, и мне стало плохо. Ученик Мязга. Нет, ученик Мязга больших надежд не подает, он и едет-то, кажется, третий раз в жизни. Хуже, чем Дерчик, он не сделает, но и положительного сальдо с ним тоже не получится.

Мария с Метей пытались рассчитаться за три последних триплета, которые они ставили в складчину. Метя заплатил за одиннадцать, Мария за двадцать шесть, они пытались докопаться, кто кому сколько должен возвращать, чтобы вышло поровну. Я вмешалась в это и установила сумму без особых проблем, потому что на таком уровне математика вполне в границах моих возможностей, а потом выразила свои сомнения по поводу ученика Мязги. Триплет на лошадей Дерчика – нас запросто может хватить кондрашка.

– Ну, теперь я тебе скажу всю правду, – объявила Мария. – Я должна была сказать тебе сразу, но забыла. Я ошиблась, и мы вовсе не заканчиваем Джубаром. Заканчиваем Теренцией.

– Да что ты говоришь? – неуверенно обрадовалась я. – А почему?

– Потому что я диктовала из программки и заглянула в седьмой заезд. В седьмом должен был быть Фавор. И я все время диктовала с Фавором, у него, как сама знаешь, номер пять. И у Теренции тоже.

– Понятно. Ты диктовала триплеты из четвертого, пятого и седьмого заездов?

– Пропустив шестой. Что-то в этом роде. Я это увидела только наверху, когда было поздно идти исправлять.

– Ну и слава Богу, в ученика Мязгу я не верю, поставлю на него максимум пару червонцев, и Аллах с ним. Дерчик, Мязга – практически одно и то же. – А откуда ты, собственно говоря, знала, что Дерчик не поедет?

Я огляделась по сторонам. Ложа опустела, все толпились внизу около касс, мы сидели вдвоем, если не считать пана Собеслава, который через несколько кресел от нас читал прессу. Я понизила голос.

– Что-то мне кажется, что от Дерчика мы радикально избавились.., навсегда.

Метя резко вздрогнул и посмотрел на меня.

– А почему?

– А потому, что он лежит в барбарисе и на очень живого не похож. По-моему, он перебрался в лучший из миров, разве что он ух очень страшно пьян, но тогда, прежде чем упасть, он получил сильные телесные повреждения.

Мария сделала движение, словно собиралась сорваться с кресла. Я ее удержала.

– Сиди, тебя там не хватало. Я уже сказала директору, и Крысь помчался, Я потом забыла проследить, но его наверняка уже забрали.

– И когда ты его видела?

– Перед заездами. Я пошла посмотреть травку.

– Ну знаешь, ты меня потрясла! А почему ты сразу… А, правда, я же опоздала! Метя…

Мы обе одновременно посмотрели на Метю. Вообще-то он был всегда розоволицым и пухлым, а теперь сделался странного синевато-зеленого цвета. Он отвернулся от нас, откинулся в кресле и уставился в окно. Мария схватилась за его пульс.

– Метя, Езус-Мария!..

– Ничего, ничего, – через силу прошептал Метя. – Ничего страшного. Меня это все тоже потрясло…

– Но ведь не любил же ты Дерчика больше собственной жизни? – с упреком спросила я. – Он тебе не брат?

– Ну знаешь!.. – возмутилась Мария.

– Знаю-знаю. Так реагируют порядочные люди и тому подобное. Я уже это проходила, и у Мети это само пройдет, если только у него с Дерчиком не было каких-то связей, про которые мы ничего не знаем. Потому я и спрашиваю. Могу принести воды. Это ты тут врач, а не я, так что командуй.

Мария держала Метю за пульс, а другой рукой разодрала ему на груди рубашку и дотронулась до грудной клетки. Метя стал помаленьку приходить в себя.

– Да не раздевай же ты меня! – категорически потребовал он в первую очередь. – Ничего со мной не происходит, это просто шок. Неужели нельзя всякие там сведения давать в форме.., форме… Ну, в форме…

– Говори в единственном числе: пока что я только одно сведение вам дала. А в какой форме тебе нужно?

– В более деликатной. Вот черт, значит, все-таки… Я замолчала. Метя что-то знал. Лицо его возвращалось к нормальному цвету, и Мария перестала его ощупывать.

– Гиена кладбищенская, – сказала она мне с упреком.

– Да ведь мы им не закапчиваем ставки! – запротестовала я. – Правда, это по ошибке так получилось, но все-таки! И потом, сейчас уже все знают, что Дерчик не едет. Кроме того, вообще-то кто такой Василь?

– Какой еще Василь? – поинтересовалась Мария.

– Тихо! – цыкнул одновременно Метя.

Меня это заинтересовало до крайности. Метя, должно быть, много знал.

– На курорте здоровье потерять, вот был бы парадокс, – добавил он ни к селу ни к городу. – А откуда у тебя… Зачем ты так вопишь?..

– Он явно в шоке, – озабоченно высказалась Мария. – Водка в буфете есть? Или коньяк?quot; – Коньяк, коньяк, – с энтузиазмом закивал Метя.

– Внизу есть медпункт, – напомнила я. – Хотя, вполне может быть, они сейчас заняты… Да нет, наверное, ведь «скорая» тут стоит…

– Его и так бы не на «скорой» увозили…

– А коньячок может быть у пана Собеслава или у Вальдемара.

– Да тише вы! – вдруг рассердился Метя. – От Собеслава я не хочу, от Вальдемара тоже, вот из буфета – пожалуйста. Нет никакой надобности это вообще разглашать!

Так и не поняв толком, чего не разглашать, смерти Дерчика или шокового состояния Мети, я поднялась и отправилась в буфет-Коньячок там был. Через пять минут от странностей Мети и следа не осталось. Люди стали возвращаться наверх.

Начался четвертый заезд, и Куявский на Фатиме выиграл только так, на три корпуса опередив остальных. Я выиграла последовательность, и мы начали триплет, против выигрывания которого Мария протестовала энергично и возмущенно, подчеркивая, что на трупах наживаться не собирается. Я утешала ее тем, что Дерчик, может быть, жив, ничего ведь не происходит, может быть, выиграет Мязга. Это не помогало, она по-прежнему была не в себе.

Только потом до нее наконец дошло, что она выиграла свой ошибочный триплет, и это фукс нездешней силы! Юрек, который старательно избегал ставить на Фатиму, поздравил ее, благородно заверяя, что у нее получился рекорд сезона. Зависть слабо попискивала во всей ложе, не очень ядовито, потому что против Марии никто ничего не имел и плохого ей не желали. Мы ждали, пока объявят сумму выплаты, Вальдемар уже начал выкрикивать что-то насчет ужина с шампанским, Мария постепенно смягчалась, ведь, в конце концов, она поставила это просто по ошибке, а к тому же тогда еще ничего про Дерчика не знала…

– Выплата выигрыша триплета из второго заезда один миллион двести двадцать тысяч злотых, – сообщил динамик.

– Сколько?!! – возопил Юрек после секундной тишины, не веря своим ушам.

Собственным ушам в первый момент не поверил никто. Низкая сумма выигрыша была непостижима уму, ведь первый триплет составил двенадцать миллионов, а второй, законченный фуксом, на которого никто вообще не ставил, оказался ниже в десять раз! Что за страшное мошенничество?!

Мария скорчилась в приступе хохота. Метя и Вальдемар попытались ее утешить, Юрек упорно допытывался, что это должно значить. Полковник словно заведенный повторял два слова: «Ну, знаете.., ну, знаете…» Пан Эдя утверждал, что все дело в махинациях кассиров. Пан Мариан коротко бросил: «Знали!» – и покинул ложу. Я молчала, полная ужаса, поскольку начала кое-что соображать.

Пришла пани Зося и сказала мне на ухо, что меня просит директор. На всякий случай сперва я сбегала вниз и поставила свои последовательности, а потом отправилась в ложу рядышком. Неизвестно было, не займутся ли мной основательно, и на пятый заезд я хотела поставить заранее.

Рядом с директором сидел у стола тип, которого я знала в лицо.

– Я понимаю, что вы тут очень заняты, – сказал он вежливо. – Позвольте представиться, старший комиссар полиции Ярковский. Могу я получить ваши анкетные данные, потому что нам потом придется разговаривать, а сейчас я бы не хотел вам мешать.

– Езус-Мария, – сказала я остолбенело, потому что до сих пор принимала его за обычного игрока, и сообщила ему фамилию, адрес и телефон. – Речь пойдет о Дерчике? Мы можем сразу начать, если хотите. До старта у нас еще время есть.

– Ради Бога! Во сколько вы туда пошли?

– Пять минут первого. С часами на руке. Он не задавал мне идиотских вопросов насчет того, откуда я знаю, что было пять минут первого и почему я так следила за временем. Он самым обычным голосом спросил меня, с какой целью я отправилась в заросли. Я объяснила, что из пристрастия к травкам всякого рода, потом задумалась и предложила ему нанести мне визит. Никто не поймет, о чем я говорю, и никто мне не поверит, если не увидит моей квартиры, где бзик на почве засушенной растительности бросается в глаза и все объясняет. Он может прийти хоть завтра, ну, в понедельник – все, что у меня в доме стоит, находится в состоянии полного иссушения, и это исключает приготовление потемкинских деревень в течение двух дней.

Приглашение он принял, заверил меня, что кто-нибудь нанесет мне визит, и спросил, что я о происшедшем думаю.

– Даже не знаю, что и думать, – осторожно сказала я. – Я не вполне уверена в том, что именно я там видела. Труп или результат белой горячки?

– Первое. А вы не проверили?

– Трудно было подойти близко. И между нами говоря, он довольно-таки малопривлекательно выглядел.

– А вы никого другого не видели?

– Живой души вокруг не было. От чего он умер?

От перепоя?

Директор посмотрел на меня таким взглядом, что я стала волноваться за свой абонемент на ипподром. Того и гляди отберет…

– Мне кажется, это я вам могу рассказать, потому что слухи и так разойдутся, – сказал старший комиссар Ярковский. – Он был убит. По-простому это называется «перелом шеи», и сам себе он такого причинить не мог. У вас есть какая-нибудь идея в этой ситуации?

– Я вижу три возможности, – ответила я не задумываясь. – Тренер, букмекеры или какой-нибудь игрок. Разочарованная барышня, наверное, отпадает? А что касается игроков, так вернее всего это лысая макака.

Директор, невзирая на хладнокровие, слегка вздрогнул, а старший комиссар явно заинтересовался.

– А что такое лысая макака?

– Один такой. Я понятия не имею, кто это, вроде как иностранец, румын, венгр, югослав – ну, что-то в этом роде. В любом случае, из стран бывшего соцлагеря. Три раза его уже два директора отсюда вышибали, в третий раз весьма успешно, но он совсем недавно мелькнул у меня перед глазами за сеткой, на той трибуне. У него сговор с тренером Дерчика, он играл по сведениям из конюшни, нагло, дерзко и на дикие миллионы. Большой и лысый, а больше я о нем ничего не знаю.

– Выигрывал?

– Более или менее: один раз из трех, но и так это лучше, чем все эти олухи из толпы. Зато много…

Старший комиссар с директором обменялись взглядами, и я поняла, что у них будет много интересных тем для разговора. Директору мое отношение к лысой обезьяне было хорошо известно, поскольку именно я обратила на него внимание директора. Можно, конечно, играть в сговоре с тренером, но есть границы, хоть капельку такта можно было бы и проявить…

– Почему? – спросил старший комиссар.

– Что – почему?

– Почему кто-либо из названных вами подозреваемых должен был бы его убить?

– Да все по одной и той же причине. Потому что он никуда не годился. О том, чтобы он выиграл заезд, можно было бы вообще не говорить, он не мог прийти первым, даже если его пропускали, а уж фаворитом он никогда в жизни не был. Больше всего на эту тему вам мог бы сказать тот, кто выиграл второй триплет.

– Интересно. А из чего вы сделали такой вывод?

– У вас вообще есть какое-нибудь представление об этих бегах?

– Есть. Я тут бываю.

– И что? Вы не слышали выплату? Она вам ни о чем не говорит?

– Не хочу быть невежливым, но я предпочел бы услышать, что она говорит вам.

– Первый триплет, от Эйфории, был фуксовым, двенадцать миллионов. Второй Триплет оказался еще большим фуксом, потому что он начинался с Флориана, а кончился Фатимой, на них должен был ехать Дерчик; и в программке напечатано, что Дерчик, а уж с Дерчиком никто нипочем не стал бы о них рук марать, на этих лошадей вообще никто не ставил! Триплет должен был быть по крайней мере такой же, а он упал десятикратно, до миллиона двухсот! У Дерчика и Флориан, и Фатима были предпоследние; значит, тот, кто ставил, определенно знал, что Дерчик не поедет!

– Так ведь все уже, наверное, знали? Изменения же вывесили.

– Но поставить тот, кто сыграл, должен был успеть перед первым заездом, когда не было еще изменений заездов. Ведь я вроде как первая покойника нашла, а триплет изменить не сумела бы; И как вам кажется?

Они с директором снова переглянулись. Двери в салон вдруг распахнулись, и в помещение ворвалась роскошная немецкая овчарка, которая на поводке тянула проводника. Без малейших колебаний овчарка выбрала меня и окаменела у моих ног.

– Холера чертова, – сказал проводник и вытер со лба пот.

Пес казался необыкновенно умным, и я сразу попробовала завязать с ним знакомство. Я уже представляла его женихом суки моих детей – он замечательно подходил на эту роль!

– Вы к нему так не подлизывайтесь, – с крайним неудовольствием сказал проводник. – И вообще вы уже вторая. Первым был руководитель бегов.

– Понятно. Руководитель бегов полез туда последним. А вы ищете в обратном направлении?

– Ну да. Эта псина специально выдрессирована, начинает с самого пахучего следа, а потом выискивает те, что послабее. Шел дождь, поэтому не знаю, получится ли у собаки.

Он тяжко вздохнул, обменялся со старшим комиссаром Ярковским каким-то загадочным бормотаньем и исчез с собакой вместе. Динамик дал предупредительный сигнал на старт. Я поднялась.

– Со своей стороны, советую вам побыстрее наладить контакт с бухгалтерией и кассами, – сказала я доброжелательно. – Они там знают, в какую кассу ушли выигранные триплеты. Только смажьте пятки салом, а то вот-вот начнут выплачивать. А теперь позвольте, я пойду.

Не знаю, позволил он мне или не позволил, потому что я просто выскочила не оглядываясь. В конце концов, я тут для того, чтобы смотреть на бега. Без того, чтобы смотреть, можно и в спортлото играть или в лотерею, но ведь не на бегах!

– Я на тебя донесла, – оповестила я Марию, когда заезд пришел к финишу. Тебя будут спрашивать, откуда ты знала, что Дерчик не поедет.

– Я не знаю, откуда я знала. Я вовсе даже не знала, я от тебя услышала. А кто меня будет спрашивать и почему?

Я пересказала ей беседу у директора. Она сразу поняла и похвалила мою идею. При упоминании о лысой макаке она постучала себя пальцем по лбу, хотя не очень убежденно.

– Когда Дерчику шею свернули? – Спросила она недовольно.

– Не знаю, я на эту мелочь внимания не обращала. Но мы сориентируемся, когда начнут наши алиби проверять. Где Метя?

– Пошел собирать сведения. Я задумалась.

– А он мне нужен. Он что-то про этого Дерчика знает. Я должна его спросить, можно мне про это рассказывать или нужно молчать, потому что в понедельник со мной будут разговаривать. На тебя донос не опасный, а Мете могут насвинячить. Хорошо бы он объявился до понедельника.

Метя объявился перед шестым заездом. Шок у него совершенно прошел, выглядел он нормально и даже казался вполне довольным жизнью. Мое предостережение не произвело на него ни малейшего впечатления.

– Ты обо мне можешь говорить что хочешь. Что я знаю, то знаю, а для всех остальных – ничего я не знаю! А даже если я и знаю, то вам не обязательно. Доноси на меня сколько хочешь за милую душу!

– Нажрался, – высказала свое мнение Мария.

– Ну, немножечко есть, – согласился Метя. – А что там бежит? Давай, Бальбина!

– Метя, заезд не тот, Бальбина уже была.

– Ну и ладно, это несущественно. Давай, Фонтана!

Темно в глазах сделалось при этом не только у меня. Фонтана тоже бежала, но не сейчас, а в следующем заезде и со дня своего дебюта не заняла лучшего места, чем предпоследнее. Мысль о том, что Метя, может быть, что-то знает, что наклевывается какое-то мошенничество, что Фонтана должна выиграть, заморочила головы всем, кто эти кретинские слова случайно слышал. Юрек обернулся и посмотрел на Метю таким взором, что непременно должен был ему что-нибудь сглазить. В воздухе явно сгустилось беспокойство, до сих пор целый день приходили к финишу одни фуксы, правда, из-за Дерчика, но в пятом заезде и без Дерчика пришел отчасти фукс. В следующих заездах снова могли показаться какие-нибудь чудеса в решете. Изменениями в заездах уже интересовались все, народ бросился ставить на Мязгу на Джубаре, лошадей от Дерчика. Это был бы страшной силы фукс, только вот никому не приходило в голову, что, если на лошадь многие ставят, так это уже не фукс…

– Конь от Дерчика, конь от Дерчика… – с явным отчаянием сказала девушка, что сидела за мной. – Проше пани, простите меня, пожалуйста, это что, производитель? Я о таком коне не слышала.

– Дерчик – это жокей, – немного рассеянно ответила я в спешке, потому что меня стал интересовать наш идущий к концу триплет. – Такой из него жокей, как из меня, пардон, гейша. Он первый раз не едет на своих лошадях, так вот и делайте выводы.

– О Господи. Попробую. Я в лошадях как таковых очень неплохо разбираюсь, но о бегах не имею ни малейшего представления. Я абсолютно ничего не понимаю из того, что тут говорится и что делается.

Я еще на миг задержалась по дороге к кассам.

– Место лошади у финиша во всем мире зависит от жокея примерно на одну десятую, – торопливо объяснила я. – Может быть, в исключительных случаях на одну четверть. У нас обратная пропорция, место коня на финише зависит от жокея наполовину как минимум, а если бы не то обстоятельство, что лошадь – скотина сильная и капризная, зависело бы на все сто процентов. Дерчик поехать просто не умел, а лошади его не любили. Когда вернусь, расскажу вам о Луанде.

Я оставила девушку недопросвещенной и помчалась вниз. Джубар стал фаворитом, на нем висели блоки ставок. Я не верила в ученика Мязгу почти в той же степени, что и в покойного Дерчика, в триплете из-за ошибки Марии у нас стояла Теренция, первым фаворитом она не была. На самом-то деле фаворитом должен был быть Свинг, а сразу после него Криста; триплет мог быть вполне приличным, при условии, что эта Теренция выиграет. Для того чтобы отвести порчу и не сглазить, я поставила на всех со Свингом и на всех с Кристой, поганой метлой изгнав из ставок Джубара, потом передумала и поставила на него приоритетно, хотя это во всех отношениях было лишено всякого смысла. Потом я вернулась наверх.

Моя новая знакомая подкарауливала меня с явным упорством.

– Вы мне хотели рассказать о Луанде, – напомнила она, едва я успела сесть. – Я лично знала Луанду, это была прекрасная, сильная, выносливая и быстрая кобыла. А сейчас она на конезаводе.

Я обернулась к ней.

– Расскажу, только с сокращениями, потому что сейчас у меня просто нет времени. Луанда прибыла откуда-то, не помню откуда, по-моему, из Чехословакии…

– Верно, из Чехословакии.

– Она всегда приходила на турфе последней, ну, может, предпоследней, во второй группе, ниже съехать ей просто не удавалось. И тут ехал на ней какой-то совсем чужой жокей, тоже не помню, по какому случаю, соревнования какие были или что-то там еще… Неважно что, но только этот чужой жокей на нее сел, как Луанда сразу стала лидировать, потому что этот жокей обыкновенным образом поехал – и привет! Никаких штучек не пробовал. Никто на это в первый момент внимания не обратил, потому что все знали, что Луанда отпадет, лошадь-то безнадежная. Дистанция была довольно короткая, множество лошадей ехало, и Луанда мало того что шла, так еще и удлиняла разрыв и пришла первой как фукс сезона. Оказалось, что на лошади просто надо уметь поехать! Она прямо клинический пример, на ней никогда раньше не ехали, а тут в первый раз случилось. Больше невозможно было ее в заезде прятать, даже наша техническая комиссия все увидела бы, и перешла она в первую группу – Луанда, конечно, а не техническая комиссия. А теперь ее дети точно так же выигрывают, если на них умеют поехать. Луанда ясно показала, сколько зависит от езды, и до сего дня этот пример – самый наглядный.

Девушка, наверное, начала уже сама все понимать и делать выводы, потому что оставила меня в покое. Тут я вспомнила, что она ведь была здесь в обществе какого-то типа, тип пропал с глаз долой, и она теперь сидела одна. Меня немало удивило, что такой заурядный мужчинка не следит ревностно за такой красавицей, но мне было не до нее, я занялась программками и вычислением лошадей на завтрашние бега.

Начался шестой заезд. Мария упала в кресло рядом со мной в момент старта.

– Что осталось? – вяло спросила она.

– Липецкий, – ответила я коротко, одним глазом погладывая в бинокль, а вторым пытаясь следить, что я себе на чем записываю. – И Цеста отпала.

– А ну ее, Цесту, – буркнул Юрек.

– Где Теренция?!

– Третья. Она еще держится…

– Давай, Цеста! – предложил Метя.

– Убей его! – яростно попросила я Марию.

– На прямую выходит Джубар, – продолжал динамик. – Гусля отстает…

Свинг перешел на большую дорожку и потерял преимущество.

– Занесло его! – завопил Вальдемар. – Идиот жокей, паралитик!

– Лидирует Джубар, второй идет Теренция, потом Свинг, Джубар, Теренция, Джубар, Теренция…

– Давай, Джубар! – ревело пол-ложи.

– Давай, Теренция! – заорали мы с Марией одновременно.

Теренция выдвинулась вперед на полкорпуса, пришла с Джубаром, а Свинг был третьим. Я, разумеется, ставила на Теренцию со Свингом. Джубара я поставила исключительно на первое место, проиграла последовательность, но меня это не очень огорчало. Теренция заканчивала нам триплет.

– Кажется, ты выигрываешь по ошибке в восемнадцатый раз? – обратилась я к Марии. – И я к тебе примазалась по случаю.

– Есть! – победно заорал Юрек. – У меня закончился триплет!

– И у нас тоже. Интересно, сколько дадут.

– Да уже с четвертого заезда известно было, что Дерчик не едет, – напомнила Мария. – На Болека ставили. Ну, может, еще на Теренцию…

За триплет дали девятьсот семьдесят тысяч, почти миллион, так что мы немного обогатились. Кроме того, Теренция начинала у меня последний триплет, дальше у меня был Фавор, абсолютный фаворит, и в конце еще четыре лошади. Метя своей Фонтаной довел до сумасшествия всех, я упрямо объявила, что на эту падаль ставить не собираюсь, но меня соблазнил нулевой билет на табло, я не выдержала и поставила. Это была последовательность пять-шесть, Фавор с Фонтаной.

Девушка за моей спиной, по-моему, приросла к креслу, потому что с места не двинулась.

– Я начинаю кое-что понимать, – доверительно сказала она мне. – Я вижу, что на лошади номер шесть, на Фонтане, садит парень, Осика, я его знаю. Он первый раз едет?

Фонтана до сих пор вызывала во мне глухое омерзение, и я старалась ею не интересоваться. Теперь я посмотрела в программку и на табло.

– Осика, – подтвердила я. – Первый раз. А что это за парень?

– Ну, парень как парень. Он был на конезаводе, его отец – директор конюшен, а сам он обожает коней, просто преклоняется перед ними. Он ездит, похоже, с самого рождения, страшно хотел бы стать жокеем, и, как я вижу, он начал свою карьеру. Как вы думаете, он мог бы выиграть?

– Ни в коем разе, абсолютно нет. Во-первых, Фонтана – самый худший конь в этом заезде, правда, она трехлетка, и, может, ее прятали, но.., минутку… Она четыре раза шла, три раза последней, а один – предпоследней Во-вторых, на арабской лошади надо уметь поехать. А в-третьих, в первом в жизни заезде каждый, говорят, дуреет и только начиная с пятого заезда отдает себе более-менее отчет в том, что делает. Если бы лошадь его сама собой вынесла, это другое дело, но Фонтана его не вынесет, будьте покойны.

– Почему? У нее такая хорошая бабка… Обе бабки, по жеребцу и по кобыле.

Я почувствовала к девушке интерес.

– А вы действительно лошадей знаете. Откуда это у вас?

– Мой отец – ветеринар. Матери у меня нет, она умерла, когда мне был всего год. Я воспитывалась возле отца в разных конезаводах и в прошлом году тоже пошла на ветеринарию. Но я знаю коней, так сказать, с противоположной стороны, понимаете, у меня есть собственный, он пока еще жеребенок. На бегах я первый раз в жизни, хотела посмотреть, как это выгладит.

– Ас вами был один пан, – вспомнила я. – Я его тут и раньше видела. И он вам ничего не рассказал? Ведь вы вроде как с ним приехали?

– Да, это знакомый моей тетки. Случайно так совпало, и он сказал, что может меня сегодня сюда привезти, хотя у меня есть право бесплатного прохода от конезавода… Ну вот, он и привез меня сюда. А после четвертого заезда этот тип куда-то пропал. Я должна его подождать.

– Он выиграл на атом четвертом заезде? – поинтересовалась я.

– Не знаю. Наверное, да, потому что он покраснел весь и как-то так.., засиял. Но ничего не сказал и просто пропал с моих глаз. Хотя ему, казалось бы, должно быть все равно, потому что он жутко богатый.

– Нет на свете такого богатого типа, чтобы его не потряс выигрыш как проигрыш на бегах, – безапелляционно сообщила ей я. – Человек или вовсе не играет, или всякий раз переживает потрясение. Это страсть. Бзик, пунктик, хобби, называйте как хотите. Игроки – это особая раса, не имеет значения, во что они играют.

– Наверное, да, – признала она мою правоту. – Судя по тому, что я тут вижу… Меня это не притягивает, мне коневодство больше нравится, тренировки, соревнования… Этого парнишку, Осику, я очень люблю и желаю ему всяческих благ. О, шестерка! Это Фонтана! Да что вы мне такое говорили, это же очень хорошая кобылка!

Кони отбывали пробный галоп перед трибунами, и я посмотрела на это с большим сомнением. Ну да, Фонтана двигалась очень неплохо, но что толку, она всегда производила хорошее впечатление, а приходила последней. Я проверила, кто на ней ездил: раз Ковальский, два раза ученик Лейба, а один раз – жокей-любитель Котяковская. Ну нет, караул, Фонтана имела право обидеться раз и навсегда! Ковальский вообще не должен был бы ездить, он слишком большим вырос, ему приходилось голодать, чтобы сохранить вес, а набирал он его, по слухам, от листика салата. Его мать все причитала, что он беспрерывно голодный ходит и от голода ослабел, а от ослабевшего индивида трудно требовать, чтобы он грамотно погонял коней. Ученик Лейба до сих пор выказывал поразительный антиталант, то же самое относилось к любительнице жокейства Котяковской. Может, девушка права, может, эта Фонтана совсем не такая плохая, просто ездили на ней всякие недоумки…

– Давай, Фонтана! – радостно верещал Метя с самого начала седьмого заезда.

Я отказалась от мысли перерезать ему горло. Фонтана вырвалась вперед и лидировала все с большим отрывом. Я подумала, что, если она придет первой, я наплюю себе на туфли – ну что бы мне было поговорить с этой девушкой с самого начала, сыграть с Фонтаной триплет или хоть бы ее одну…

– Не догонишь ее уже! – пророчествовал в ужасе пан Эдя.

– Давай, Фонтана!!! – драл глотку Метя.

– Ты смотри, она ведь убегает! – крикнул Юрек.

– На прямую выходит Фонтана, – информировал лишенный человеческих страстей динамик. – Второй Эскимос, потом финиширует Фавор-Фавор догнал чертову Фонтану в последний момент. Она ослабела после такого напряженного лидирования, и Фавор обошел ее на три четверти корпуса. Третьим был Эскимос, отставший на голову.

– Слишком резво принял, – высказалась девушка за моей спиной. – Он, наверное, был на нервах, не почувствовал расстояния. Надо было дать ей передохнуть на полдороге и только потом поехать как следует. Но я и так очень рада, вы увидите, Зигмусь Осика еще станет жокеем!

Зигмуею Осике я от всего сердца желала всего наилучшего. Я поставила именно так. Фавор с Фонтаной, Пять-шесть, правда, только потому, что это был последний нулевой билет с Фавором, но все-таки. Наполовину фукс, кроме того, у меня складывался триплет. Я почти забыла о Дерчике.

В конце концов триплеты я выиграла, правда, весьма средненько, по сто пятьдесят тысяч. Я и так посчитала это огромным успехом, потому что в середине у меня был избитый фаворит. Метя куда-то пропал перед концом заездов. Мария заинтересовалась лошадьми на завтра. Дерчик должен был ехать четыре раза, и, по крайней мере, две из его лошадей могли пройти в финиш. До объявления выплаты мы занимались исключительно программками…

Полиция была в моем распоряжении частным образом, в виде одного человека, жившего на одной лестничной клетке со мной и питавшего ко мне огромные чувства. Не исключено, что и взаимные. Мне всегда так невероятно везло…

– Я каждые четверть часа проверяю, пришла ты или нет, – возвестил он мне через пять минут после моего возвращения. – Заходи поболтать. Если, конечно, не хочешь прямо тут.

– Лучше у тебя. После таких развлечений человеку хочется отдохнуть, вот ты и чай заваришь, и стаканы вымоешь. Я приду через десять минут.

Когда я пришла, то оказалось, что у Януша гость: там сидел какой-то незнакомый тип. Я остановилась на пороге, и меня чуть ли не силой втянули внутрь.

– Иди сюда, мы оба хотели с тобой поговорить. Это мой приятель, коллега по профессии, в прошлом майор, а теперь это называется младший комиссар, Юзек Вольский.

– А взрослый комиссар? – вырвалось у меня. – Не младший?

– Это был бы полковник, – ответил Юзек Вольский. – Продвижение по служебной лестнице. Продвинуться очень хочется, и мне начинает казаться, что до некоторой степени это зависит от вас.

– То есть, в виде исключения, на этот раз я не вхожу в число подозреваемых? – уточнила я и уселась в самое удобное кресло Януша, с облегчением думая, что я тут вроде как гостья и ничего не должна делать.

– В виде исключения вы представляете собой неоценимую помощь общественности, – проинформировал меня майор Вольский одновременно и торжественно, и грустно. – Януш утверждает, что не стоит пытаться заморочить вам голову, поэтому я сразу скажу правду. Это как раз мне сунули дело об убийстве на бегах.

– А-а-а!.. – исчерпывающе прокомментировала я.

– Ну вот именно. О бегах я ровно столько же знаю, сколько о загробной жизни. Я вас просто умоляю…

– Только спокойно! – заранее предупредила я. – Начните сами задавать вопросы, потому что о бегах я могу разглагольствовать бесконечно. У меня сложилось смутное впечатление, что вас не интересуют подробности того, как проходил Великий Пардубицкий стшшьчез, наверное, вас не очень волнуют датские рысаки, и киевские наверняка тоже, и вас не касаются подробности скачки, которую Сакраменто прошел один, без жокея. А вот что именно вас интересует, я не знаю. Я вас прошу самым обыкновенным образом меня на эту тему допросить и гарантирую вам, что это будет самый легкий допрос за всю вашу профессиональную жизнь. Подозреваемый, пардон, свидетель с энтузиазмом даст показания.

– Великолепно – обрадовался Юзек Вольский. – То, что бежит лошадь, а на ней сидит человек, я уже знаю. Я бы хотел услышать, как нужно ставить па них.

– Пригодилась бы программка…

– Сиди, я принесу, – сказал Януш – Любую, ты же знаешь, где они лежат. Могу начать немедленно. Вот, значит, проще пана.., совсем как в школе, там всегда любое предложение начинаешь с «вот, значит»…

На миг я сбилась с темы. В средней школе у меня была гениальная во всех отношениях учительница истории, которую я смогла оценить только по upoute-ствии многих лет, так она каленым железом выжигала всякие «вот, значит». Она задавала вопрос, жертва вставала и произносила:

– Вот, значит…

Учительница сразу ее перебивала:

– Предложение не начинают с «вот, значит». Начни по-другому.

Жертва долго думала и говорила.

– Вот, значит…

– Нет, – безжалостно обрывала учительница. – Без «вот, значит».

После очередной длинной паузы раздавалось:

– Значит, вот.'..

– Послушай, деточка, – говорила учительница с каменным терпением. – Скажи себе это «вот, значит» мысленно, а со мной начинай разговаривать со следующего слова.

– Ну вот, значит…

А все-таки учительница хоть чему-то нас научила. Она, правда, довела все классы до нервного расстройства, но, по крайней мере, от половины учащихся сумела добиться правильного употребления родного языка. Знание истории ей также удалось навеки вколотить в растрепанные девчоночьи мозги.

Воспоминание отвлекло меня секунды на три. Я совладала с сантиментами и вздохнула.

– Ставки делаются в кассе…

– Об этом я догадался…

– Очень хорошо. Ставки бывают следующие, начиная с самых простых: одинарные, или «верх», это означает, что вы ставите на одну лошадь, и эта лошадь должна прийти первой. Иначе вы проиграете. Потом можно ставить последовательность, то есть две первые лошади на финише, независимо, кто из них придет первым, а кто вторым, например, вы ставите два-шесть, и не имеет значения, придет ли два-шесть или шесть-два, если, конечно, бежит больше лошадей, чем пять. Платят и в том случае, и в другом. Но если бежит пять лошадей или меньше, то платят только в одном случае. То есть вы должны угадать, кто придет первым, кто вторым. Если вы поставили наоборот, то проиграете. Это у нас так. В других странах все считается только в одну сторону, даже если вдут двадцать четыре лошади, вы все равно должны угадать именно один-восемнадцать, а восемнадцать-один – это уже проигрыш и кукиш с маслом…

Юзек Вольский робко, вежливо и с оттенком отчаяния в голосе перебил меня:

– Если вы пока могли бы ограничиться в рассказе только тем, что можно у нас… А про другие страны я потом послушаю…

– О Большом Пардубицком и о Сакраменто ты ему тоже потом расскажешь, – вставил вернувшийся с программкой Януш, который был в курсе моих приключений на бегах. – Сперва технические детали.

– Ты можешь меня, если что, тормозить, – милостиво позволила я. – Я и сама буду стараться, но что меня не занесет – не ручаюсь. Это – страсть.

– Понятно, – сказал Юзек. – Мы остановились на последовательности, в обе стороны или в одну. Принципиальный критерий – это количество лошадей, если бежит меньше пяти, то платят только за правильно угаданную последовательность первого и второго на финише. Правильно?

– Очень хорошо, – похвалила я. – Вы себе не представляете, какое удовольствие иметь дело не с беговым кретином. А есть и такие. Одинар, то бишь «верх» и последовательность мы прошли, теперь на очереди триплет. Как указывает само название, речь идет о трех заездах подряд, нужно угадать победителя в каждом заезде. Например…

– Нет, лучше я сам приведу пример, тогда ясно станет, правильно ли я понял. Например, в первом заезде выигрывает лошадь номер два, во втором – лошадь номер один, в третьем лошадь номер пять. И тогда триплет будет два-один-пять. Правильно?

– Первоклассно. Триплет двести пятнадцать. Сейчас, минуточку… Двести пятнадцать? А что, идея, завтра так и поставлю…

Выражение лица майора Юзека Вольского явно указывало на то, что он усомнился, можно ли со мной разговаривать.

Януш счел нужным вмешаться.

– Не обращай внимания на эти отступления. Она когда-то ставила на номер жетона сберкассы, знаешь, такой жетон, который дает контролер, чтобы ты получил деньги в кассе. Один тип ставит на номер своей старой машины, а одна баба – на номер квартиры. Номера автобусов тоже в ходу. Это специфика помешательства.

Юзя Вольский несколько успокоился. Я вернулась к теме.

– Теперь у нас остается квинта.

– Давайте квинту.

– Отлично, я ее тоже люблю. Это обыкновенный vifaif по-датски, vcinq по-французски, этакий расширенный триплет, а у нас называется квинтой, потому что мы издревле обожаем латынь. Надо угадать первых лошадей в пяти заездах. У нас С первого по пятый…

– Минутку. А триплет с которого?

– Триплет – с любого. Первый-второй-третий. Или второй-третий-четвертый. Четвертый-пятый-шестой. И так далее. А квинта только от первого по пятый, что является безграничным кретинизмом, ведь во всем мире вифайф – от второго по шестой.

– Почему?

– Что почему?

– Почему «кретинизм»?

– Потому что люди не успевают. Ясное дело, что надо успеть поставить перед первым заездом, за двенадцать минут до заезда закрывают кассы. Кто придет позже, может повесить свои билеты на гвоздик в сортире. Содом и Гоморра, потому что одновременно ставят и два первых триплета. У них точно такие же ограничения. Если бы начинали со второго заезда, то успели бы все, для ипподрома чистая прибыль, а так – чистый убыток. Не знаю, какой кретин выдумал, что должно быть с первого заезда, и у меня в глазах темнеет при мысли о том, что это какой-то нездешней силы дебил или враг бегов, общества и государства! Я разговаривала на эти темы с директором, он признал, что я права, сказал, что попробует что-нибудь сделать, но ему ничего не удалось… Так что же за скотина это выдумала, какая сволочь, у козьего орешка и то в голове мозгов больше!

– Вы и вправду считаете, что у козьего орешка где-нибудь есть голова? – так живо поинтересовался Юзя Вольский, что я сразу опомнилась.

– Не знаю. Наверное, есть: такая же, как у того олуха царя небесного, что решил насчет квинты! Не случайно же во всем мире ее начинают со второго заезда, так его распротак, неужели мы не можем учиться на чужих ошибках, а должны их совершать сами?! Впрочем, о политике я из принципа не разговариваю…

– И вы не знаете, кто решал этот вопрос?

– Понятия не имею. Если уж директор повлиять не смог, так что это значит?! Кто, тупы его в качель, решает вопросы бегов, если директор этих же бегов ничего не может сделать?!!

– За здоровье лошадей! – быстренько предложил Януш тост, сунув мне в руку рюмку вина.

Я выпила, не успев успокоиться, и только чудом вино не выплеснулось на юбку. Я немного пришла в себя.

– Зловредный кретин, – мстительно пробормотала я.

– Все понятно, квинта, – деловым тоном сказал Юзек Вольский, – стало быть, пока мы обсудили «верх», последовательность, триплет и квинту. Есть что-нибудь еще?

– У нас нет, – ответила я, подумав. – В Канаде есть квадриплет.

– Что-что?

– Ну, не знаю, как еще это назвать. Квадриплет, или кварта. Четыре лошади, что-то среднее между триплетом и квинтой. Я забыла, как они это называют, потому что потеряла программку, а выражение квадриплет пошло от того, что когда-то Мария, моя подружка с гениальной способностью к математическим ошибкам, именно так заполнила купон на триплет, у нее получилось четыре лошади вместо трех. И она меня в тоске спросила, что у нее тут, черт подери, вышло? Квадриплет, что ли? А потом оказалось, что такое существует – в Канаде.

– Не хочу быть свинтусом, – очень решительно заметил Юзя Вольский. – Вы догадываетесь, что я все это записываю на магнитофон?

– Нет, но мне это без разницы. Записывайте сколько хотите.

– Я, разумеется, из записи потом выкопаю то, что мне нужно, но хотелось бы это как-нибудь заранее упорядочить. Квадриплет, насколько я понял, нас не касается?

– Пока нет.

– Так, что там еще?

– Ничего. С азартом покончено. А вам еще мало?

– Нет, нет, что вы, для меня так даже чересчур…

– В Пардубицах есть еще ставка на четыре лошади, – бесцеремонно перебила его я, потому что мною овладели воспоминания. – Ах, заешь ее корова, забодай ее комар, холера чертова…

Наверное, прозвучали мои слова интригующе, потому что заинтересовались оба. Я не выдержала.

– Или вы позволите мне об этом рассказать, или вообще с вами разговаривать не стану, – пригрозила я. – Это нечто настолько незабываемое, что душу распирает. Или позволите мне рассказать о Большом Пардубицком стипльчезе, или фигу с маком!

Позволили рассказать – это слабое выражение! Они на коленях молили рассказать о Большом Пардубицком стипльчезе.

Ах, Пардубицкие стипльчезы… Сумасшедшая гонка, зрелище, достойное боя быков, вызывающее тысячи противоречивых эмоций, это проверка на выносливость, в которой столько участников отпадает, а с честью выдерживают ее только лучшие из лучших! По мнению директора Пардубиц, в этом есть свой смысл, это верх возможностей лошади, кто попало за это не берется. Страшная скачка!

Первый раз Большой Пардубицкий стипльчез я смотрела после дождя, когда турф был тяжелый, скользкий. Упали три лошади и один жокей. Тогда-то и возник Англичанин.

Он отличался уже на представлении участников, ведь во всех пардубицких лошадях была видна их мощная сила: полукровки или чистокровки, они, казалось, состояли только из мышц, красавцы! И один англичанин на лошади, которая на фоне других выглядела как куколка: нежная, стройная, изящная… На трибунах поднялся крик – что, дескать, эта скотиняка тут делает, ведь она совершенно не годится, тренер с ума сошел, да и жокей тоже! Англичанин даже без скакуна в глаза бросался: белые перчатки, камзол в золотых звездах и бородка-эспаньолка. Один Господь ведает, что он с ним происходило на первых четырех препятствиях, во всяком случае объявился он перед Большим Таксисом, когда все лошади уже прошли, если только можно так выразиться о том, что в яму с водой одна за одной валились лошади, а с ними люди. Которые выкарабкались, пошли дальше, и тогда появился Англичанин.

Накинулся он с разбегу на Большой Таксис как положено, а лошадь отказалась прыгать. Он развернулся и разогнался снова. Видно было, что конь-то прыгнул бы, но на сей раз испугался всадник. Снова поворот и разгон. Остальные участники пропали за лесочком, смотреть было не на кого, только один этот конь и остался, так что весь ипподром сосредоточился на нем. Уже на второй попытке все стали свистеть, кричать, аплодировать. Поэтому в третий раз Англичанин разогнался как следует, взыграла в нем амбиция, и он прыгнул. Но как! В тот момент, когда конь оторвал от земли передние копыта, всадник вырвал ноги из стремян, и препятствие они взяли вместе, но как бы по отдельности. Англичанин это сделал тигриным прыжком, руки вперед, ноги растопырены, летел он лягушкой. Оба рухнули в ров, весь ипподром вопил и выл, потому что за живой изгородью виднелась только куча мала, потом Англичанин вылез, за поводья вытянул коня и сел в седло. Конь страшно на него обиделся и неохотной рысцой поплелся к следующему препятствию. Это был Большой Вал. Вот влез он на этот Большой Вал и встал. Застыл в полной неподвижности. На фоне неба – вылитый памятник кондотьеру Коллеони на постаменте. Трибуны совсем взбесились, а конь с Англичанином стоял, словно решил остаться там навсегда. Англичанин его похлопывал по холке, что-то шептал ему в ухо, наконец, убедил его, что слезть все же надо, и конь в конце концов соизволил тронуться с места. Слез с вала и направился в лесочек отдохнуть.

Из-за рощицы показались всадники, интерес к Англичанину ослаб, потому что как минимум шесть коней шли без жокеев и сами по себе, добровольно, преодолевали все препятствия, спеша что было сил и путаясь у всех под ногами. Англичанин появился снова только по окончании скачек, когда победителей снимали на пленку. Он лез на первый план к камерам, да так, что двое конмальчиков должны были его силком оттаскивать, и тогда я поняла, чего ему на самом деле хотелось. Он заплатит! две тысячи крон – вступительный взнос – и устроил все это представление исключительно затем, чтобы потом рассказывать внукам, что принимал участие в Большом Пардубицком, прыгнул через Большой Таксис и уцелел вместе с конем!

Я потом сама вышла на конкур, собственными ногами его обошла, собственными руками ощупала и сама же обмерила. Когда-то я читала, что довоенный рекорд лошадиного прыжка в длину составил восемь с половиной метров. Большой Таксис, от площадки перед живой изгородью и площадки за канавой, составил десять с половиной метров, и это был абсолютный минимум. Я проверила очень старательно. И в следующем же году я видела там нечто такое, во что никто не верил, во что я и сама не поверила бы, если бы собственными глазами не видела.

На сей раз конкур был легким. Большой Таксис – препятствие широкое. Скачка разделилась на две группы, большая часть поехала справа, а слева были только три лошади, две впереди, а третья – сразу за ними. На той третьей лошади ехал некий Халоупка, в зеленом камзоле. Я на него поставила и живо им интересовалась, потому от этой самой левой стороны препятствия я глаз не отрывала. Две первые лошади прыгнули, упали в канаву, и видно было, как смешались морды, копыта, лошадиные крупы и жокеи, все вместе бурлило в воде, и на все это скакнул третий конь с Халоупкой. Я замерла, даже мигать перестала – конь просто по определению обязан был рухнуть в эту кашу! Он же пошел низким прыжком, брюхом задевая живую изгородь, казалось, он вот-вот рухнет в канаву, так нет же! Впечатление было такое, что жокей приподнял лошадь за поводья, лошадь пронеслась над жуткой мешаниной в канаве, над всеми этими крупами, мордами и молотящими воздух копытами, приземлилась и пошла дальше!

Рядом со мной стоял мой тогдашний муж, который изрядно разбирался в лошадях. Он всматривался в правую сторону препятствия. Я чуть не оторвала ему рукав от пиджака.

– Прошел!!! – дико верещала я. – Прыгнул!!! Проехал!!!

– Не верю, – коротко ответил типичный мужчина.

– Так ведь едет же! Смотри! Вот же он!

– Не верю.

Он так мне и не поверил, и у меня даже не было к нему претензий. Это явление, граничащее с чудом, вот видишь такое – и собственным глазам веры нет.

Именно тогда там же произошло нечто сверхъестественное, только уже не из лошадиной, а из человеческой области. Совершенно необъяснимый случай, а может, наоборот, слишком легко объяснимый, хотя я сама не верю до сих пор, точь-в-точь как мой глупый мужик не поверил в то, что Халоупка перескочил Большой Таксис.

Одна трибуна как раз находилась в ремонте, и тесно было до умопомрачения. Не могло быть и речи о каких-то там «местах согласно купленным билетам». Каждый садился куда попало и занятые места стерег, как не стерегут мешок с золотом. Поехали мы вчетвером: муж, я, мой сын и его невеста. Мы заняли свободные места, у касс клубилась обезумевшая толпа, как минимум половину составляли приезжие: немцы, русские, поляки, почти весь капитализм, не говоря уже про аборигенов. Одним словом, ад кромешный. И мужик мой, и ребенок отличались довольно приличным ростом, который давал им возможность дотянуться куда угодно, а кроме того, физической силой, что облегчало им задачу дорваться до кассы. Я и моя будущая сноха сидели и караулили места. На момент и она куда-то пропала, потом вернулась и подала мне какую-то программку, сказав, что это моя, ведь она лежала на одном из наших сидений.

– Нет, это не моя, – сказала я, пока что спокойно. – Вот моя, у меня.

– Так пусть лежит тут, место нам стережет, – сказала умненькая девушка. Чуть погодя вернулся сын.

– Мать, твоя программка…

– Не моя, – сказала я с нажимом. – Пусть лежит, место караулит. Вернулся муж.

– Твоя программка?

– Не моя, – рявкнула я. – Отцепитесь! Неведомым образом программка все еще лежала между нами. Пришли какие-то немцы и вежливо мне ее подали.

– Seine Programm!

– Danke sehr, – скрипнула я зубами и уселась на эту гадость, чтобы никто больше мне ею в харю не тыкал.

В какой-то спокойный момент, наверное, еще перед третьим заездом, я рассмотрела чертову программку. Она была не столько разрезана, сколько разодрана, причем исключительно на Большом Пардубицком, на остальные скачки наплевали. На страницах Большого Пардубицкого возле четырех коней стояли птички, я на них посмотрела и пожала плечами. Какой-то идиот отметил себе форменную чушь, ну, один из коней еще так-сяк, я и сама на него поставила, но остальные три – просто глупость. Я сравнила с тем, что поставила, и запомнила этих лошадей.

Большой Пардубицкий состоялся и прошел, я вписала себе в программку пятерых победителей, и перед мысленным взором возникли птички, увиденные в чужой программке час назад. На разодранной странице были как раз четыре из тех пяти лошадей, включая первую…

Что мы все друг другу взаимно высказали, повторять не стоит. Поставить на этих лошадей «по кругу» стоило бы не больше, чем сто двадцать крон, деньги у меня были, я могла бы себе позволить. Выплачивали тогда выигрыш более семнадцати тысяч. Чужая программка в конце концов, К счастью, пропала, но и муж, и ребенок согласно вспомнили, что в ряду перед нами, когда мы пришли пораньше, чтобы занять места, сидели двое. Один – из обслуживающего персонала Пардубиц, а второй – наш, с ипподрома Служевец…

– Что такое – поставить «по кругу»? – осторожно и тактично спросил Юзя Вольский, когда я перестала изливать чарующие воспоминания и меланхолически умолкла.

– Надо было не по сортирам бегать, а продумать как следует насчет единички и семерки, – горестно досказала я с разгону. – Двадцать четыре тысячи канадских долларов мимо меня со свистом из кассы пролетели… Что вы спросили?

– «По кругу». Ставить «по кругу». Вы так любезно согласились…

– А-а-а… То есть туда и обратно. «Играть по кругу» – это когда ставят на лошадей в разных комбинациях. Три, например. Вы должны поставить на номера два, три и шесть. Последовательность – это два-три, два-шесть и три-шесть. Вы ставите на всех трех коней. Или в треугольнике. Вам нужно поставить на трех лошадей, а вы выбрали четырех: один-три-пять-семь. Все комбинации – это один-три-пять, один-три-семь, один-пять-три…

– Я назвала ему все возможные комбинации, вышло их двадцать четыре.

– Это и называется «по кругу». А если вы хотите в каком-нибудь заезде поставить на всех коней подряд, это называется «стенка». Триплет, например. В первом заезде вы ставите на двойку и тройку, во втором на пятерку, а в третьем – на всех. Значит, вы заканчиваете «стенкой». Буквально это означает «все со всеми» – когда вы ставите на всех коней во всех мыслимых комбинациях. Один человек целый день так ставил, «всех со всеми», он угадал, что будут фуксы. Происходило это очень много лет назад. Тогда триплет стоил всего тридцать злотых. Потратил он на все это двадцать семь тысяч пятьсот злотых, а огреб больше двухсот тысяч. Ей-Богу, одна моя подруга своими глазами видела. Он сказал ей, что иногда так играет, когда чует, что будут большие выигрыши.

– Расскажи ему еще о Сакраменто, и покончим с этим, – велел Януш.

О Сакраменто я рассказала с величайшим удовольствием.

– Лошадь, извольте знать, шановный пане, животное такое, что любит бегать. Нравится ей это. Ей до такой степени вредно стоять, что она может от этого разболеться и Умереть. Дикая лошадь сама собой будет бегать разумно и умеренно, а прирученная может бегать даже слишком много. Некоторые еще для удовольствия и скачут, я сама таких лошадей знаю. Так вот, начался заезд, кажется, на две тысячи двести метров. Ни за какие коврижки теперь не вспомню, что за дистанция была, хотя все разыгрывалось на наших глазах. В самый момент старта с Сакрамонто свалился жокей, но судья уже не смог остановить заезд, так и поехали. Сакраменто спокойно шел последним, держался за хвост предпоследней лошади, если можно так выразиться. На втором круге пошел резвее, вышел вперед и финишировал. И, представьте себе, выиграл! Первым был, разыграл заезд как по нотам, можно сказать, самостоятельно, без жокея. Конечно, факт, что ему бежать полегче было…

– И что? Дали ему приз?

– Нет, объявили заезд недействительным. Сакраменто разыграл его безошибочно, но на прямой не следовал правилам и менял дорожки. У всех путался под ногами, потому что хотел продраться сквозь толпу. Не знаю, может быть, надо было дать первое место тому, кто пришел вторым. Был бы приз за храбрость.

– Вернемся к теме, ставки я уже понял. А теперь я хотел бы услышать что-нибудь о людях. Игроках, тренерах, жокеях…

Я подставила Янушу рюмку.

– Выпьем за здоровье Сакраменто. А что касается людей, не знаю, хватит ли нам одного вечера на тринадцать томов энциклопедии. Когда, если по-честному, этот Дерчик распрощался с жизнью?

– Между одиннадцатью утра и часом дня. Теоретически. Практически благодаря вам мы знаем, что не позже чем в двенадцать ноль пять.

– В двенадцать, – поправила я. – Я издалека бы увидела, что там что-то происходит, стало быть, убийца должен был уйти пораньше. Мог уйти хоть минутой раньше меня, но не одновременно с моим приходом. Я бы еще пять минут отняла. Пусть будет одиннадцать пятьдесят пять. И не раньше одиннадцати, говорите? Надо найти мотивы.

– Вот именно. У вас есть точка зрения?

– Я ухе ее выложила. Не ведаю, что за отношения были у Дерчика с его тренером, и не знаю человека, который бы их понимал. Дерчик – просто жокейский антигалант, а ко всему прочему его еще и лошади почему-то не любили. Я собственными глазами видела, причем множество раз, как лошади или шарахались от Дерчика, или на него кидались. На земле. То есть когда Дерчик еще стоял на земле. Потом, когда он уже садился в седло, дела шли лучше, из чего я делаю вывод, что им его запах не нравился. Лошади руководствуются в колоссальной степени нюхом, может, он пользовался каким-нибудь не таким мылом или кремом для бритья, а может, одеколоном, который лошади не выносят. Вам бы поспрашивать в конюшне, но насчет нелюбви – ручаюсь. Ездил он как хворая корова, и ни одна душа не знает, на кой ляд тренер его сажал. Под давлением или как? Уму непостижимо.

– А как там вообще обстоят дела с жокеями? Всегда скачут одни и те же? У каждого тренера свой жокей или у каждого коня свой жокей?

– Да по-разному. И у тренера свой жокей, и у некоторых лошадей тоже свой, но случается по-всякому. Сажают ученика или любителя, чтобы поменьше вес был, на четыре кило меньше. Таких наездников, как Дерчик, вообще больше нету, он же рекорд побил, первое место сзади. Я не знаю, но может быть и так, что Дерчик шантажировал Глебовского, это его тренер. И Глебовский мог давать ему лошадей, хотя на самом деле совсем этого не хотел. Не мог от него отцепиться никаким другим образом, только так, вот и укокал его с отчаяния, чтобы Дерчик от него отстал. Я не вижу других поводов, разве что в него какой-нибудь ненормальный игрок верил… А может, Дерчик сам в себя верил?.. Короче, кто-нибудь на него ставил, проигрался в пух и прах и убил его в конце концов в ярости, но тогда это должен быть совсем свихнувшийся, а то и просто слепой. Который никогда в жизни заезда не видел.

– А как там насчет взаимных контактов? Игроки и сотрудники?

– Ни границ, ни кордонов, – мрачно сказала я, и во мне зародилось искреннее сочувствие к Юзеку. – Вам действительно приходится вести это дело? Мои соболезнования. Там все всех знают, каждый с каждым встречается, где хочет и когда хочет. Вроде как есть мафия, которая командует бегами, в этом обязательно должны быть замешаны букмекеры, потому что иначе в мафии не было бы смысла. Я эту мафию не знаю.

– Да-да, букмекеры! – подхватил Юзек Вольский. – А с ними как?

– Никак. Их бы вообще не было, если бы все было компьютеризировано. Электроника на ипподроме – и нет места букмекерам. Пока что все подсчеты пешком ходят, между закрытием касс и началом заезда должно пройти как минимум двадцать минут, чтобы они там успели все обсчитать. За эти двадцать минут всех осеняет, у всех рождаются гениальные идеи, все хотят ставить снова, вот для того как раз и есть букмекеры. Если бы кассы принимали ставки как во всем мире, до последней секунды, до старта, букмекеры потеряли бы смысл жизни. Ну, могли бы процветать в городе, если кто-то не хочет ехать на бега, а играет, не выходя из дома. Но этих можно было бы легализовать и велеть им платить налоги. И привет, никакой тебе преступности.

– Так почему не введут компьютеризацию?

– А это уж вы директора спрашивайте, – раздраженно сказала я, потому что эта тема вызывала во мне невыразимые чувства. – Вроде как финансовые вопросы тут роль играют. Странные они, эти вопросы, ведь все окупилось бы за два, даже, может быть, за один сезон. Не знаю, может, букмекеры и влияют на решение таких проблем. И такое возможно!

– А как насчет придержанных лошадей? Все время слышишь о придержанных лошадях и «сделанных» заездах. Что это такое?

Я тяжело вздохнула.

– Есть две версии… Вообще-то «сделанный» заезд – это такой заезд, когда заранее все уговариваются, кто на каком месте должен финишировать, независимо от класса, веса и формы коня. Так все к финишу и приходят, как договаривались. Например, лучшего коня жокей должен придержать или так поехать, чтобы не попасть в сделанные ставки: ни первым, ни вторым не прийти. Третьим – ради Бога. И, как я уже сказала, есть две версии: одна – что все заезды «сделанные», вторая – что ни один не делается, или, в крайнем случае, только один за сезон.

– А вы как считаете? Я снова вздохнула и задумчиво посмотрела на него.

– У меня вообще никакого мнения нет, – твердо сказала я, подумав с минуту. – Я вам скажу, что знаю, а уж мнение вы себе сами составьте, без меня. Оба можете комментировать и делать выводы, я очень обрадуюсь, не исключено, что и мне что-нибудь новое придет в голову. Буду рассказывать по пунктам. Во-первых, конь – скотина сильная, он прет вперед с восторгом, и отсюда основная проблема: как остановить или придержать сильное животное, которое рвется В галоп, в ситуации, когда ты по определению обязан его погонять, да так, чтобы никто этого придерживания не заметил? Это великое искусство, которым наши жокеи овладели до глубин мастерства.

– У меня сложилось впечатление, что ты сразу представила вполне сложившееся мнение, – удивился Януш и подлил мне вина.

– Ложное у тебя впечатление, потому что сейчас будет во-вторых. А именно, эти наши конюшни, игроки, тренеры, конюхи, жокеи и вся прочая шушера это не райский садик, где в белых одеяниях и под звуки органа все оказывают друг другу услуги с нежной улыбкой на устах и в сердце. Наоборот, это кланы, клики, интриги, дружбы и вендетты, взаимная ненависть, зависть, интересы и коварство. И никакая сила на свете не убедит меня, что они садятся себе у камелька и мирно устанавливают с учетом равенства и справедливости, кто когда будет выигрывать. В-третьих, я наверняка знаю, что они друг от друга утаивают массу разных сведений, в первую очередь качество и спортивную форму лошадей, а во вторую – собственные тайные намерения. Одна конюшня понятия не имеет, что делает другая, разумеется, за исключением громких событий, пожара там, тяжелой эпидемии и прочего. Они Не дают себе труда в этом разобраться и сориентироваться, и в результате игроки больше знают и больше могут сравнивать, чем люди из конюшен. По крайней мере, мне так кажется… В-четвертых, результаты конюшни – это визитная карточка тренера. Как бы там ни было, это его работа, ведь каждый в своей работе хочет хоть чего-нибудь достичь, нет, конечно, есть там и дундуки, которым все по барабану, но большинство.., ну, скажем, половина… – это люди, которые за свое дело болеют. Ей-Богу, продавщица хочет быть хорошей продавщицей, получать премии и похвалы, проектировщик мечтает быть гениальным проектировщиком, сантехник горд, что умеет делать свое дело, водитель, врач, учитель, полицейский! Даже бандюга!.. А эти тренеры, что, не люди? Ну и жокеи, конечно, тоже, такой Мельницкий был один в своем роде, но, может, и второй найдется! Глупости… Минутку, а то лопну от злости!

Уже лет двадцать я уговариваю всех очередных директоров ввести маленькое изменение в программке, добавить в нее текст, как делают во всех цивилизованных странах. Там в каждой программке, а у нас, дай Бог, в каждой десятой, даются таблицы тренеров, наездников, количество побед, суммы выигрышей, место в классификации, основные соперники… Уж кто-кто, а польский мужик не вынесет, чтобы кто-нибудь был лучше его! Печенки выедаю, говорю, скандалю – толку чуть! Каждый директор заявляет мне, что он бессилен это изменить, что не он решает, какой быть программке, что бумаги не хватает… Чушь это собачья, можно поля поменьше сделать, петитом напечатать! Может, ничего это не даст, но нельзя же сказать, пока никто и не попробовал, а я вот верю в польскую натуру, и история показывает, что правильно верю!

Я выплеснула все свое возмущение по данному вопросу и сбилась с темы. Оба, как Януш, так и Юзя, сколь смогли поспешно признали с жаром мою правоту, потому что им страсть как хотелось услышать продолжение темы.

– В-третьих, – сказала я, еще не вполне остыв от ярости, – нет, в-четвертых. Нет, в которых там?..

– В-пятых, – тактично подсказал мне Юзя Вольский.

– Ладно, пусть будет в-пятых. В-пятых, сидел у меня когда-то один мужик, теперь он тренер во Вроцлаве, а тогда был кандидатом в жокеи. Деревенский парень, лошадей любил и рассказывал мне, как он раз погорел сам на себе. Уговорились, что приходят два-четыре, а он ехал на лошади номер три. «Выхожу я на прямую, – рассказывает, – и вижу, что четверка, которая должна быть второй, едет передо мной, огляделся я: о двойке, которая должна быть первой, – ни слуху ни духу, она не тянет, чувствую, как конь меня несет, все и так поломалось, пустил я коня и пришел первым. И скажите на милость, ведь семьсот злотых выигрыша за меня давали, а я сам на себя не поставил!» Не врал парень, ему от всего сердца обидно было. В-шестых, я видела сотни раз такую ситуацию, когда прекрасный конь, фаворит ипподрома, лучший в мире, в прекрасной форме, идет в заезде, должен быть первым, а приходит пятым или шестым. Мне кажется, я бы могла даже сказать, как каждый конкретный жокей будет это делать. У каждого свои методы: один потеряется на старте и слишком поздно начнет догонять, второй будет гнать с самого начала, замучает коня и в последний момент даст себя обогнать, третий пришпорит на повороте, коня выбросит на большую дугу, и прости-прощай, он уже оказался на пару корпусов сзади. Видела и обратное…

Тут я опомнилась, что должна была говорить о сделанных заездах, а не вспоминать потрясающие события.

– Говорила же, что мне нужно задавать вопросы! – с упреком сказала я. – Я вас честно предупреждала, что меня может занести не туда. На чем мы остановились?

– На тех пунктах, из которых можно делать выводы. Теперь должно быть в-седьмых.

– В-седьмых, те награды и те деньги, которые они все получают за победу, уже много лет – курам на смех до истерики. Вы прикиньте, что за первое место в обыкновенном заезде жокей получает двадцать тысяч и не больше, даже в статистической колонке славы не увидит. А тут к нему приходит некий тип и дает два или три миллиона, чтобы он первым НЕ пришел. Так что, по-вашему, жокей? Отшельник, что ли? Дервиш? Святой Франциск? Акридами и диким медом питается? Он берет два миллиона, и след его простыл. Прибыль от выигранного заезда у него смехотворная, разве что сам на себя поставит, а если он на фаворите едет, так тоже мало что получит…

– А он может сам на себя поставить?

– Вообще-то нет такого закона, что не может, но существует джентльменское соглашение, что сотрудники ипподрома и конюшен не играют. Ну и что с того? В кассу пойдет его сестра, свояк, кореш… Риск только тот, что они про коней друг друга ничего не знают, поэтому кто-то из другой конюшни может оказаться лучше. Бывает, что к финишу идут с бешеным упрямством, в глаза бросается, что каждый идет как сумасшедший. Может, это и есть сделанный заезд, но уж как-то очень странно сделанный. В-восьмых, нельзя обращать внимание на то, что люди болтают, потому что у всего этого кодла крыша давно в пуги. Тысячи раз бывало, что приходила фуксовая последовательность, так поднимался крик, что это «сделано», бутылки пивные в окна дирекции швыряли, а я как раз так поставила, потому что вечером накануне мне дома показалось, что так должно быть. И что получается? Я, значит, этот заезд «сделала»? У меня из лошадиной биографии получилось, что вот эти два должны прийти первыми, они и пришли, у меня все на программках записано, могу показать…

– И ты так и поставила?

– Какое там! Я только прогнозирую здорово, а вот ставлю по-идиотски. Задержка умственного развития. В-девятых…

– А можно будет посмотреть потом эти ваши программки? – перебил меня Юзя Вольский с нескрываемой алчностью.

– Да ради Бога. Сегодня?

– Сегодня я бы только беглый взгляд бросил, а, вообще мне бы их одолжить.., вместе с записями.

– Надолго?

– Нет, недели мне вполне хватит.

– Ну, на неделю можно, – милостиво согласилась я. – В-девятых, подлинность и честность заезда проверяется после выплат. Тут уж надо иметь многолетний опыт на бегах. И я отмечаю весьма оригинальное явление…

И я замолкла, задумавшись как раз над этим оригинальным явлением. Уже много лет назад я научилась безошибочно предсказывать размер выплат по выигрышам, ошибалась на какие-то гроши, угадывая с равной легкостью последовательности и триплеты. И вдруг я осознала, что в последнее время у меня это совершенно не получается, почти все выигрыши меня застают врасплох: они то намного меньше, то намного больше. Может, в этом что-то есть?..

Я решила рассказать им обо всем, объяснить понятно и доходчиво, чтобы и ежу стало ясно, потому что дело могло оказаться очень важным.

– Ну, сначала человек видит лошадь в программке, – медленно произнесла я. – Можно угадать, что это будет фаворит, что люди будут на него ставилquot;. Потом видит, что творится в кассах и на кого ставят. На какую-то лошадь висят нулевые билеты, никто о нее, так сказать, рук не марает, все лезут ставить на фаворита. И вдруг приходит тот самый фукс, на который билеты были По нулям, ведь заплатить должны целое состояние, ну, скажем, тысяч шестьдесят, если ставить «верхом». А платят какие-то десять. То же самое в последовательностях и триплетах. Ставили в основном на совершенно других лошадей, значит, выплаты должны быть страшенные, а тут – фигушки с маком. Еле-еле дотягивает до самых обычных выигрышей. Значит, нашелся кто-то, поставивший как следует. И сегодня такое явление как раз случилось…

Я рассказала им о лошадях от Дерчика, о том втором триплете, выигрыш по которому снизился в десять раз относительно первого. При случае мне вспомнились Сарновский и Бялас. Я уж думала, что у Юзи пленка закончится, а я все еще была в самом начале своей эпопеи.

– Диспропорция в выигрышах: «верх», последовательность и триплет, – объяснила я. – Крупный выигрыш за «верх», крупный за триплет, а тут получается совсем дико: «верх» большой, а триплет – маленький. Или наоборот: «верх» – маленький, а триплет миллионы сшибает. Но тут еще можно понять.

– А почему? Что это означает?

– Ну, кто-то заканчивал ставку одной лошадью, а какую-то другую не вставил в триплет, потому, чтобы подстраховаться, ставит на нее «верхом» по-крупному. Проиграет он триплет, а одиночную ставку выиграет. В таком случае «верх» выигрывает меньше, но триплет-то остается, потому что на него такие ставки не влияют. Триплеты надо поставить загодя, за один заезд, то есть если играешь от четвертого заезда, то надо поставить перед третьим, и не позже.

– Минутку, – сказал майор Юзя, – я повторю, чтобы проверить, правильно ли я понял. Приходит какая-то лошадь, на которую никто не ставил, и за это должны заплатить очень много. А платят мало. То есть кто-то, значит, поставил.., но как? Втайне?

– Невозможно поставить совсем тайно, потому что все подсматривают, как другие заполняют свои купоны. Но могли поставить в последний момент, в какой-то одной кассе, и очень по-крупному.

– То есть из этого должно следовать, что все было заранее подстроено?

– Ну вроде бы и можно, но головой не ручалась бы. Меня от этого удерживает один случай, в котором я некогда сама участвовала и которого до могилы не забуду. Хаживал в свое время на ипподром один индус, наверное из посольства, такой аристократический на вид, приводил с собой пару жен и детишек кучу. Раз случился такой заезд, шли там девять лошадей, все двухлетки, в том числе один дебютант. Другие уже бегали пару раз. Посмотрела я на них в паддоке и выбрала себе трех, единичку, двойку и семерку, поставила на них по кругу, двойка как раз и была тем дебютантом, которого я раньше не видела. И эта самая двойка пришла первой, за ней единичка, два-один. Понятия не имею, на что в тот раз люди ставили, но в кассу за выигрышем стояли два человека: тот индус и я. Правда, в разные кассы мы стояли. Я поставила двадцать злотых и получила две тысячи двести. А он поставил две тысячи и забрал все деньги из кассы. Это был его последний визит, больше он на ипподроме не показывался. Я этого вообще не понимаю.

– Почему? Может, как раз был такой «сделанный» заезд?

– Это из девяти-то двухлеток?! Во-первых, невозможно, во-вторых, если бы такое делалось, половина ипподрома про это знала бы, а не один индус. Объяснение могло быть только одно, а именно: он на все на свете поставил по две тысячи. Ставка у него была такая. В этом заезде он мог ставить пятнадцать последовательностей по две тысячи каждая и в яблочко попал случайно, другого объяснения я не вижу.

– И такой случай может попасться каждому и в любой момент?

– Может. И вы вот-вот начнете понимать, почему у меня нет своего мнения. Так вот, г, в каких там получается?

– В-десятых.

– В-десятых, значит. Жокей падает с коня, скажем с фаворита, на трибунах вопли, что это он нарочно сверзился! Лошади идут со скоростью почти шестьдесят километров в час. Их огромное количество, у всех копыта.., вы бы под эти копыта сунулись добровольно? Два-три жокея в больнице уже лежали, еще несколько бросили кататься, кое-кто заработал стойкую травму. Я всерьез сомневаюсь, что падают они нарочно.

– И я сомневаюсь. Минутку. А от чего зависит уровень выигрыша?

– Да от денег, полученных на ставках. Выигрыш не тогда высокий, когда приходит лошадь, на которую почти не ставили, а тогда, когда не пришла лошадь, на которую ставил весь ипподром. Откуда-то эти денежки должны взяться, понимаете, о чем я? Без фаворита нет фукса. А если выбирают всякой твари по паре, то выигрыш весьма заурядный.

Юзя Вольский немного подумал, пригубил вина и кивнул.

– Вроде бы понял. Какие обычно ставки?

– «Верх» и последовательность – по две тысячи, триплет – четыре, квинта – пять, в чем вообще никакого смысла нет. Если бы я только дозналась, кто это придумал!

– И что тогда было бы? – поинтересовался Януш.

– Ох, скорее всего что-нибудь большое и страшное. Разговаривать с таким человеком – все равно что об стену горох. Об Великую Китайскую. Не исключено, что я опустилась бы до рукоприкладства. Но меня от кретинов наизнанку выворачивает, поэтому сперва я постаралась бы достать оружие на длинной ручке. Не дадите чего-нибудь огнестрельного?

Оба так энергично покачали головами, что грустный вздох вырвался, у меня сам собой.

– Ну нет, не то чтобы так уж сразу укокошить, – попробовала я еще разок. – Солью какой-нибудь там или дробью, а?..

Юзя Вольский взглянул на Януша вопросительно и тревожно. Януш снова покачал головой.

– Нет-нет, тут с головой все в порядке, ручаюсь. Они меня немного рассердили. Вино вызвало припадок откровенности.

– А я себе могу лук смастерить, – ядовито объявила я. – В юности делала, из орешника. Стрелы, конечно, не идеальными получались, но на пять метров били, и раз одной подружке чуть глаз не выбила.

– Лук из орешника – ради Бога, – согласился младший комиссар. – А почему квинта не имеет смысла?

– Во всем мире ставка за вифайф – самая маленькая, ну, максимум такая же, как за остальное. В Дании – вообще одна крона. Это людей привлекает, они играют страшное количество возможных комбинаций, и оттуда самые большие поступления по ставкам. У нас же за квинту самая большая ставка, каждый ограничивает количество комбинаций, потом плюет и перестает ставить. Чем труднее что-то угадать, тем меньше должна быть ставка, это же научно доказано, а почему мы постановили делать иначе, невозможно понять. Я бы очень хотела познакомиться с тем идиотом, который принял такое решение… Ну ладно, ладно, стрелять в него я не буду, могу просто плюнуть ему на ботинки. Или хотя бы посмотрю с Омерзением, это тоже может подействовать.

– Я думаю, мне удастся узнать, и я вам тогда его покажу, – пообещал майор Вольский. – По вопросу о «сделанных» заездах у нас уже целых десять пунктов. Одиннадцатый будет?

– Да если постараться, тут до сто одиннадцатого дойти можно, – осчастливила я его. – В одиннадцатых, стало быть, бывает так, что один другого из вежливости пропускает. Мчат рядом две лошади, вперегонки летят как дьяволы, и один выигрывает на полголовы, это же какое искусство! Тот, второй, пропустил первого, подарил ему эти полголовы, потому как у первого аккурат сегодня именины. Подарок ему сделал. Или сестра первого на него поставила, триплет им заканчивала. Разумеется, это должны быть друзья, а не врали, но недавно был и такой случай, что ехали в одном заезде отец и сын. Есть тут жокей, у которого сын тоже ездит, ему для кандидата в жокеи очень мало осталось, ну там две победы. Все считали, что папаша пропустит сыночка, пусть себе поедет, сделает еще одну победу, отец ему покажет, как на финише на полголовы проиграть. Так нет же, папа сыну показал, как на финише на полголовы выиграть. Я даже расспрашивала, мол, в каких они отношениях, потому что сами знаете, как в семье бывает, но оказалось, что в хороших. Вообще-то жокей Божьей милостью… А, нет, это в двенадцатых. Жокей «от Бога» мчит к победе машинально. Если конь тянет, жокей про все забывает и летит вперед, его несет, так сказать, призвание. Ну, Мельницкий был феномен, но Мельницкий это и вовсе отдельная эпопея…

– Был? То есть теперь его что, нету?

– Не ездит больше, тренером стал. А жаль, такой жокей должен быть бессмертен. Боже, как он умел поехать, мне слов не хватает! Душа в нем лошадиная была.

– Так из него, наверное, получился хороший тренер?

– Возможно. Неизвестно, как оно на самом деле, потому что не он же на своих лошадях ездит, а эти холеры…

– Минутку, не забыть бы. А какие у них там должности, ну, как бы это выразиться.., жокейские степени?

– Я тоже не знаю, как это называется, но знаю, какие есть. Ученик. Он должен выиграть десять раз, чтобы стать старшим учеником. Старшему ученику нужно пятнадцать побед, чтобы превратиться в практиканта. Практикант превращается в кандидата в жокеи после очередных двадцати пяти побед, то есть у него уже в сумме пятьдесят. Еще пятьдесят – и он жокей.

– Все вместе получается сто?

– Сто. Мельницкий рекорд побил, он жокеем за два года стал. До конца жизни не забуду, была у нас какая-то международная встреча, а я сидела как раз в ложе тогдашнего директора. Директор первый сорвался с кресла с диким воплем: «Метек, давай!!!» Сразу же за мной следом вскочил вроде как министр сельского хозяйства, потом тип из Сельхозэкспорта, и все прилипли к окошку, а они же все толстые, поэтому умещались там с трудом. И все в один голос ревут изо всей мочи: «Давай, Метек!!!» Мельницкий на польской лошадке выигрывает пятый заезд, – и мы получаем первое место. Весь ипподром ревел, наверное, в Пырах слышно было.

– И я ревел бы, – убежденно заметил Юзя Вольский. – Я весь внимание. Так что же было дальше? Вообще-то дело такое, что я пока и сам не знаю, о чем вас следует спрашивать. Я попозже все проанализирую, может, что-нибудь и надумаю.

– А почему такое дело на вас повесили, если вы в бегах ни бум-бум? – поинтересовалась я.

– Как раз поэтому и повесили. Я не азартен, играть не склонен, значит, есть шанс, что не дам задурить себе голову и сохраню здравый рассудок. В последнем я как раз и начинаю сомневаться, все это необыкновенно захватывает. Еще что-нибудь есть?

Я подумала, какие проблемы поставить на первое место, и допила вино до конца.

– Есть. Сплетни. Другими словами, треп. Что действует какая-то таинственная мафия, которая платит за проигранные на фаворитах заезды. Мол, в этом по уши замешаны букмекеры, что кажется мне несколько сомнительным, потому как букмекеры принимают ставки до самого конца и не в состоянии предугадать, на что люди будут ставить, поскольку народ непредсказуемый, заранее с жокеем не договориться, а в последнюю секунду уже поздно, никаких шансов. Наверное, кто-то другой… Болтают, дескать, между жокеями какие-то интриги, некоторые сотрудничают друг с другом, некоторые друг друга ненавидят. Что один тип, который сидит на открытой трибуне, всегда выигрывает, причем круто. Не знаю, выигрывает ли, но зато я знаю, кто это. Это бывший сотрудник МВД, ранга не знаю. Что, дескать, с конюшни подсказывают выигрышных лошадей… Ага, теперь насчет подсказок с конюшни, это уже в тринадцатых. Я лично многие годы была свидетелем следующих событий.

На бегах есть кузнец. Я его знаю, это порядочный человек, и, кажется, он лучший кузнец в Европе. Нет такого тренера, такого жокея и вообще такого сотрудника конюшни, который не хотел бы быть с кузнецом в самых лучших отношениях. Они дали ему подсказку на последний заезд, я стояла в очереди за ним в кассу и видела, на что он ставил: на то, что ему подсказали. Не припоминаю себе случая, чтобы эти лошади приходили первыми, и не верю, чтобы его нарочно обманывали. Он всегда был такой добрый-ласковый с учениками, практикантами, жокеями и так далее. Кроме того, от кузнеца зависело само их существование, свободное время, отдых и тому подобное. Они же все выслуживались перед ним изо всех сил! И они ему подсказывали. А выходило, что выигрывал он три раза из восьми, то есть на восьми заездах попадал в точку три, ну, максимум четыре раза. Причем то же самое я и сама по себе умею – так получается, если ставить по программке. Так что они там знают? Ну как при таком уровне знаний они могут «сделать» заезд?

– Минутку. Там же вроде какая-то комиссия есть…

– Есть, – сухо подтвердила я. – Техническая комиссия. Коллектив, пользующийся глубокой нелюбовью всего ипподрома.

– Почему же? – удивились оба моих собеседника одновременно.

– По причине поведения либо непостижимого, либо неподобающего. Техническая комиссия – это должны быть профессионалы. Знатоки. А они либо мошенничают, либо такие же из них знатоки, как из козьего хвоста волынка. Я вот вижу, что жокей придерживает коня и делает всякие гадости, а они нет? Это как же, глаз у них, что ли, нету? Они лишают права ездить и влепляют штрафы пареньку, который пятый раз едет, и не видят жокея, который в пятидесятый раз придерживает коня? Народ очень твердо считает, что они сами ставят и решают так, как у них самих выигрыш получается. Я в этом месте сказала бы, что глас народа – глас Божий, но мне самой кажется, что сидят они спиной к турфу и на заезд вообще не глядят, а на мониторе вместо заезда детектив смотрят. Но насчет технической комиссии я вообще слова не скажу, это уж вы дознавайтесь от кого другого. Ваши люди туда ходят, сами смотрят, у них свое мнение должно быть. Их и спрашивайте. Когда я там сидела, так они себя прилично вели и комментировали заезд вполне осмысленно…

– А вам приходилось там сидеть?

– Несколько раз случалось. Вели они себя соответственно. Вообще-то в частной жизни это индивидуумы даже симпатичные и приличные, уж не знаю, что творится, когда меня у них там нет, а они превращаются в коллектив. Я даже начинаю нехорошо относиться ко всякому коллективу.

– Не вы одна…

– А вот журналисты, которые пишут в прессе… Проше пана, я своего мнения о наших журналистах вам не открою, потому что тогда мне пришлось бы употреблять слова, которые в словари по сей день не включают. Я журналистов на бегах встречаю, знаю, кто это и что они делают. Что они в статье напишут, полностью зависит от их личных успехов и поражений. Как только у них ставки, по намекам с конюшни сделанные, коту под хвост полетят, так они пишут, что кругом одни мошенники, а как только выиграют – так сразу все в порядке. Один интервью брал у какого-то из ведущих жокеев и в интервью написал, что тот жокей, с которым в одном заезде в роли старшего ученика ехала жена, на вираже кричал ей: «Быстрее, кисанька!» Насчет «быстрее» никто не возражает, но вот над этой «кисанькой» пол-ипподрома полегло со смеху. Жаль, что не добавил еще «ненаглядная моя женушка». Представляете: каждая доля секунды у вас на счету, идиотка эта вас подводит, а вы к ней с телячьими нежностями… Вы женаты? Юзя Вольский резко вздрогнул.

– Женат, – признался он. – И очень ее люблю. Но я согласен, самое ласковое слово, которое здесь напрашивается – «кретинка». Тоже, кстати, на quot;кquot;…

– Ну что еще тут объяснять? Януш, который явно развлекался происходящим, открыл еще одну бутылку вина.

– Ушедший режим виной тому, что не я веду это Дело, – сказал он с величайшей радостью. – Так что мне одни развлечения остались. Юзя, за твой успех!

– А ты не радуйся, как поросенок после бани, – ядовито предупредил Юзя Вольский. – Уж я постараюсь, чтобы тебя притянули как консультанта. Погодите, будьте людьми, я пленку сменю.

Используя минутное отсутствие технических средств, я открыто и не стесняясь рассказала все, что я в целом думаю о затронутых нами вопросах. Надо было торопиться, потому что младший комиссар Вольский менял пленку очень расторопно.

– Тема у нас разрастается, поэтому давайте уж отработаем то, что умещается в каких-то границах, – сказал он просительно. – Вы расскажите, что было сегодня. Конкретно, со всеми деталями.

Я подробно ему рассказала, как было дело. На то, что повторять мне это придется еще множество раз, я настроилась заранее, но, поскольку речь шла о бегах, я знала, что мне не надоест. Сосредоточилась, старательно припомнила себе все по минутам и не упустила ни перепуганного мальчугана, ни краткой беседы Сарновского и Бяласа.

– Сарновский и Бялас – кто такие?

– Двое самых лучших жокеев на бегах, которые отличаются еще и высоким уровнем интеллекта. О Сарновском ходят слухи, что он многим командует. У него огромный талаш, и я подозреваю, что у них с тренером сговор: в абы каких заездах он может делать что хочет, но большие бега должен рассматривать серьезно. Дерби, Большая Варшавская, может, Оукс, Весенние и так далее. И кстати, Дерби он выиграл. Главное его умение – это придерживать лошадей, а вот выигрыш на фаворите наполняет его смертельным омерзением. Если на него бешено ставят, можно почти на сто процентов быть уверенным, что он не придет. Если никто об него рук не марает, то велик шанс, что он выиграет. Тренер у него замечательный, но у меня такое впечатление, что пока еще ни на одной лошади Сарновский по-честному не поехал. Бялас – то же самое, заезды низшего ранга может проигрывать или выигрывать как хочет, а вот большие призы выигрывает раз за разом. Вроде как они с Сарновским заодно.

– А кто такой Василь?

– А вот об этом я как раз ничего не знаю. Такого имени на бегах не существует. Мои знания, взгляды и предположения кончаются в этом месте как отрезанные. Понятия не имею ни о каком Василе.

– Так что, про сегодняшний день все?

– Нет. Еще Метя.

– Это еще что за Метя?

– Дружественный индивид. Сразу вам скажу, что я спросила Метю, можно ли мне на него донести, так он не задумываясь позволил. Правда, он был под мухой, но не настолько, чтобы не знать, что говорит. Метя что-то знает. Когда я сказала, что Дерчик помер, его чуть кондратий не обнял, он потому-то позже и надрался. Не знаю, что такое знает Метя, он не захотел рассказывать, может, вам расскажет. У меня есть его адрес и телефон, я забыла, где он работает, но профессия у него какая-то сельскохозяйственная. По крайней мере, что-то общее с природой.

Чтобы продиктовать ему данные на Метю, мне пришлось отправиться в собственную квартиру и найти записную книжку. Телефон звонил, как с цепи сорвавшийся.

– Слушай, – сказала на другом конце провода Мария, – Метя… Езус-Мария, я так больше не могу! Метя в больнице, на него напали!

– Один тип внизу спрашивал у меня, все ли у него в порядке с головой, – сказал Вальдемар, показывая подбородком на Юрека. – Посмотрел на его программку и усомнился в нормальности владельца.

Юрек был зол как сто чертей, потому что во втором заезде проиграл. У него была оригинальная привычка обрезать программку вокруг и еще отрезать у нее углы. Второй заезд был так напечатан, что вместе с уголком Юрек отрезал последнюю лошадь, которая как раз и выиграла.

– А откуда я должен был знать, что она тут бежит! – огрызнулся он.

– А зачем ты ее отрезал? – заметила ему я. – Уже во второй раз, если память мне не изменяет, ты отрезаешь лошадь, которая выигрывает! На кой черт ты все тут пообрезал? Когда-то ты главный заезд выкинул!

– А мне так нравится! И буду обрезать! Ну хорошо, ну выбросил я заезд, поколебался и выбросил! С концами. А потом забыл напрочь, что эта лошадь бежит! А что за хреновина с Дерчиком? Он вроде бы умер?

Юрек был моим свойственником, от него правду мне незачем было скрывать.

– Кто-то его убил вчера утром. Так что скакать он уже не будет. А тебе советую обратить внимание на лошадей, которые от него остались.

– Шутишь? Нет, ты серьезно? А я выкинул программку… Поставлю еще!

Его словно выбросило из кресла, он помчался вниз поставить еще триплет начиная с четвертого заезда. На лошадях Дерчика сегодня ехал Болек Куявский, жокей снеговой душой, он пер вперед, не обращая внимания ни на что, забывая о сговорах и интригах, часто выигрывая на фуксах. В начале карьеры его почитали за преемника Мельницкого, он бы таким и стал, кабы не отсутствие амбиций и, возможно, лень. Но поехать-то он умел, и лошади Дерчика немедленно стали фаворитами ставок.

О Дерчике сплетничали очень средненько. Все уже знали про убийство, и еще перед первым заездом я услышала, что:

Дерчик умер с перепою;

Дерчика убили, подмешав в выпивку яд; его застрелили из огнестрельного оружия; он умер после страшенного мордобоя, в больнице, куда его отвезла «скорая»; мафия зарезала его ножом за то, что не соглашался придержать лошадь; то же, с той разницей, что он должен был прийти первым, мафия на него поставила, а он ее подвел; его убил тренер в приступе банальной ярости; то же, но предумышленно, с целью избавиться от него раз и навсегда (видимо, в своем мнении о Дерчике я была не одинока);

Дерчик шантажировал Глебовского, держал на него компромат и только поэтому скакал. Добровольно никто в здравом уме его на лошадь не посадил бы;

Дерчик сам, лично, был главным мафиози, держал всех под уздцы, и люди потеряли терпение; он якобы у кого-то отбил девушку, может быть невесту или даже жену, и тот, кому изменили, переборщил с отмщением.

Услышав последнюю сенсацию, я тоже потеряла терпение.

– Чем это он ее соблазнил? – спросила я ехидно. – Веснушки ее так пленили или же рыжая башка?

Собеседник тут же стал утверждать, что женщина – существо непредсказуемое, и настаивал на своем.

Только один вякнул нечто, в чем была капля смысла. Обращался он не ко мне, я случайно услышала.

– Слишком он много знал, – сказал человек вполголоса пану Мариану.

Пан Мариан зашипел на него и помрачнел. Похоже было, что и он слишком много знает и теперь стал бояться уже за себя. Я была уверена, что ничего он мне не скажет, потому что он считал меня женщиной, а женщины всю жизнь служили ему не для бесед. Колени красивые у меня могут быть, это пожалуйста, а вот в вопросе разума – и говорить не о чем.

Три четверти моего естества были поглощены, игрой, а одна четверть интересовалась встреченным вчера мальчиком. Еще сегодня я бы этого малыша узнала, а вот дня через два напрочь забуду, как он выглядел. Потомство сотрудников ипподрома шаталось по всей территории в больших Количествах, потому что для большинства этих детишек лошади были любимыми домашними животными, а тайны тотализатора – хлебом насущным. Однако ни один из них никогда не выказывал такого смертельного страха, ведь если бы не сумасшедший испуг в глазах, я бы на мальчика вообще не обратила никакого внимания. Что такое могло с ним приключиться?

В перерывах между заездами я внимательно смотрела по сторонам, но ничего не заметила. Зато нашла того типа, который вышел из административного корпуса сразу после мальчика, вместе с кем-то чужим. Этого человека я отлично знала, не знала только его фамилии. В него я и вцепилась.

– Я вас вчера спрашивала про Еремиаша, помните?

Мужик всматривался в программку, но тут оторвался, чтобы посмотреть на меня, и видно было, как он собирается с мыслями.

– Вы меня?.. А! Ну да. Конечно. А что?..

– Вы выходили из корпуса с каким-то знакомым, а перед вами мчался такой маленький мальчуган. Вы его заметили?

– Кого?

– Этого мальчугана.

– Какого мальчугана?

Даже интеллигентные люди при таком повороте разговора начинают вести себя как дебилы.

– Того, который мчался перед вами. Ну, мальчик, здешний ребенок. Вы его заметили или нет?

– Минутку, дайте подумать. Минуточку… Мальчик? Возможно, кажется, какой-то мальчуган мелькнул передо мной…

– Кто это был?

– Этот: малыш? Понятия не имею. А что?

– Жаль. Его что-то смертельно напугало. Я его ищу, чтобы спросить, что ж такое с ним случилось. Там в этой конторе кто-нибудь еще был?

Мужик смотрел на меня, словно пытался понять слова иностранного языка, который изучал в раннем детстве.

– Минутку. Вы о чем говорите? Ну да, я выходил из административного корпуса… А этот мальчик, вы говорите, был чем-то напуган?

– Был. И интересно знать чем.

– Сидели там какие-то личности, вроде бы в бухгалтерии и в секретариате… В секретариате наверняка. И этот мальчишка был напуган…

Он как-то странно покраснел. Но краснота у него тут же прошла. Он прикрыл глаза, а когда снова открыл, из них исчезло всякое выражение.

– Понятия не имею. Мальчугана я едва заметил, даже не знаю, откуда он вылетел. Может, там ему кто-то хорошую взбучку задал? А что за мальчуган?

– Если б Я знала – вас бы не спрашивала. Я пробую его тут найти, но его пока вроде нет, не вижу. Я думала, что это чей-то сын, может, вы знаете чей. А вы со знакомым тогда шли?

– Нет. Чужой человек. Мы о чем-то заговорили и Вместе вышли, я вообще не знаю, кто это, он сразу пропал у меня с глаз долой. Он тут не бывает, я его никогда раньше не видел.

– И я нет. Может, приехал за навозом под шампиньоны. А что, в корпусе администрации ничего страшного в тот момент не было?

– Да нет же, ручаюсь. Тишина и покой. Вы мне лучше скажите, что у вас нарисовалось в пятом заезде?

Я сказала ему, что нарисовалось в пятом заезде, и очень его этим расстроила, потому что, у него нарисовалось нечто совершенно иное, после чего я от него отцепилась. Четверть моей души, где обитал интерес к вчерашним событиям, начала слегка волноваться. Зря я ему сказала о том, что мальчик был напуган. И тот, второй, вроде как чужой… Не правда это все, не может такого быть, я же видела, как они выходили и как разговаривали, конечно, они знакомы! Они непременно знакомы! И второй ответил на мой вопрос насчет Еремиаша, значит, он Еремиаша должен знать хотя бы в лицо, не мог он тут быть первый раз в жизни! Этот тип врет как висельник, черт знает почему…

Вдруг мне пришло в голову, что мальчик мог их подслушать. Они разговаривали о чем-то таком, от чего волосы на голове дыбом встают, может, именно про убийство Дерчика, а мальчик услышал и убежал. Неглупый ребенок. Однако я не люблю удовлетворяться чистыми гипотезами, надо найти этого сопляка, а как? Собрать гуртом Всех ипподромных чад и посмотреть на них вблизи? У меня таких полномочий нет, а вот младший комиссар Юзя Вольский должен это сделать и вызвать меня на очную ставку.

Я пошла в кассы. На четвертый заезд я еще не поставила, потому что тут шли два фаворита, которые просто не имели права проиграть, они обязаны были прийти вместе первыми, и никакая сила не была над ними властна. У меня рука немеет и язык коснеет, Когда ставлю на такую банальную комбинацию, но тут я ничего другого не выдумала. Мне это не понравилось, к тому же зрелище в паддоке подтвердило данные из программки.

– – Ну ладно, – через силу сказала я кассирше, – поставлю два-четыре, но с неохотой.

За мной стоял какой-то тип, который напряженно пялился в программку.

– Так ведь Неохота вроде не бежит? – спросил он вдруг тревожно и подозрительно.

Выражение его лица ясно свидетельствовало о том, что он ужаснулся, пропустив в программке лошадь по имени Неохота. Я сжалилась над ним.

– Нет, неохота не бежит, – сказала я, забирая билетики. – Неохота – это чувство такое. На нее можете не ставить.

Он неуверенно взглянул на меня, начал уже было возражать: «А если она придет?..», но отсутствие Неохоты в программке все же его успокоило. Его реакции я даже и не удивилась, имена у лошадей бывали такие чудные, что и Неохота могла приключиться. Например, скакали Этажерка, Небоскреб и Фрак. Если это, так сказать, движимость, так я – китайский император. Так и вижу, как мчит вперед Архитрав, скажем, или Фронтон, или еще какая-нибудь архитектурная деталь. И с половой принадлежностью тоже фокусы бывали. Ну хоть бы Эрато. Как известно, это муза, рода женского, а ее именем наделили жеребца. Лошадники решили вопрос весьма оригинально, говорили: «Эрато пришло вторым» или «Эрато проиграло». И такой вот средний род из-за идиотских имен изобиловал.

Те самые два-четыре с неохотой я, конечно, выиграла, как и весь ипподром. Меня это до такой степени разозлило, что я решила включиться в расследование. Поймала пани Зосю, стащила ее вниз и показала на подозрительного типа.

– Я хочу знать, как его зовут, – упрямо потребовала я. – Вы его знаете?

– В лицо – да, – ответила пани Зося. – И по фамилии тоже, но не помню.

– Окажите мне любезность, посмотрите на его пропуск. Можете сказать, что вы хотите посмотреть номер, что два одинаковых всплыли или еще что-нибудь.

– А зачем вам это?

– Он меня интересует, но глупо спрашивать, как его фамилия. Особенно если он мне уже представлялся, а я забыла. У меня к нему личное дело, и я хотела бы эдак дипломатично подойти.

Пани Зося не удивлялась уже никаким моим поступкам. Она оказала мне любезность, и после пятого заезда я получила сведения, что типа этого зовут Блажей Фигат. Насчет остального я допытываться не стала, пусть у Юзи Вольского на сей счет голова болит.

Как раз перед шестым заездом сенсацией насчет Дерчика поделился пан Эдя.

– Он брал за то, что проигрывал, – возвестил он. – Именно поэтому никогда не выигрывал. Брал-брал, забогател и вроде как начал одалживать деньги под проценты, один Тип ему задолжал полтора миллиарда. Дерчик пригрозил типу судебным исполнителем, потому что имел векселя, и тот должник в отчаянии его убил. Неизвестно, кто это, поскольку Дерчик одалживал разным, но из-за больших денег убийцу, может, и найдут.

Сообщение было таким необычным, что все обалдели. Я спешно стала подсчитывать в уме, за сколько же это заездов Дерчик должен был взять деньги, чтобы из этого получилось полтора миллиарда, добралась в своих подсчетах до четырех сезонов, потом опомнилась, что еще в предыдущем сезоне ставки и выигрыши были в два раза меньше, стала считать по новой, окончательно потеряла нить и бросила это дурацкое занятие. Зато я сообразила, что ведь Дерчик был как-никак жокеем, значит, сто побед на своем счету обязательно должен был иметь уж как минимум. Тогда я с некоторым усилием стала вспоминать азы его карьеры и припомнила, что большую часть этих побед он одержал во Вроцлаве. Я никогда не была на бегах во Вроцлаве, но уже долгие годы царило единодушное мнение, что там все заезды до единого подстроенные. Черт его батьку знает, может, по непонятным причинам его пускали первым, может, он им взятки давал, а потом стал таким макаром их себе возмещать… Я вспомнила, как он ездил.., ну нет, не может быть! Он же просто-напросто не умел ездить, только кретин мог бы ему платить за проигрыши, он без всякой оплаты пыль глотал бы на самом последнем месте. А кстати, что думал его тренер? У Глебовского Дерчик ездил последние три года, до этого он работал в разных конюшнях, так что же – все тренеры ослепли или все, как один человек, шли на всякие мошенничества? Не может быть. Это я абсолютно исключаю – и конец!

Пан Эдя продолжал хвалиться своей осведомленностью:

– Камарго выигрывает, и мне дали шестерку, должно прийти три-шесть. Камарго тоже, почитай, висит. Вишняка не будет, а Куявский тут не считается, мне так сказали. Я поставил эти три-шесть за двести, потому что я им не верю, хотя один тамошний поставил полтора лимона. А я боюсь Сарновского, поэтому тактично поставил вдогонку по сто…

– Если Камарго висит, то и мне в пору повеситься, – с сожалением сказал полковник. – Тут Болек выигрывает…

– Я поставил на этого Болека, хотя он говорил, что в этом заезде не поместится, – признался смущенный Вальдемар, – но я уже не знаю, как с ним быть. То он говорит, что его не будет, что он не придет, а сам приходит, то клянется прийти – и нет его. Невозможно его предугадать, ставишь вслепую!

– Ему, говорит, шестерку дали? Он что, спятил? У этой шестерки нет никаких шансов, – бормотал Юрек впереди меня. – Спорить готов, что она будет не ближе предпоследней!

Этим они меня слегка вывели из равновесия. Камарго я в рот не брала, Сарновского на Деборе – тоже, я ставила Мальвину на Болеке Куявском с двойкой, Пассионатой, на ученике Осике, помня свой вчерашний разговор с той девушкой. На самом деле надо было бы говорить «ставлю на Пассионату ПОД учеником Осикой», но почему-то у нас упорно получалось наоборот. Сегодня я выигрывала в полосочку, каждый второй раз, и сейчас вроде бы должна была снова выиграть. Шестерка – это был Гарцап, ехал на нем Скорек, которому ехать явно не хотелось, а Гарцап за сезон поставил собственный рекорд – четвертое место. Не было оснований думать, что он продвинется. Он считался лошадью постарше, и вес на нем должен был быть побольше, так какого черта у них вдруг нарисовался Гарцап?

– А единичка что? – спросил кто-то ехидно. – Сдохнет на старте?

– Единичка поведет заезд и сдохнет, – высказался кто-то сзади.

– А если дотянет до финиша?..

– Да как же, дотянет…

– Ты ставишь на Дебору? – тревожно спросил Юрек.

– Ставить-то ставлю, но не верю в нее. Не пора еще Сарновскому, хотя на второе место, может, и вползет. Люди на него ставят, так что ему лошадей пару раз придержать придется.

– А выиграть он должен! Самый лучший конь!

– Ну и что, что конь лучший? Ты смотри, кто едет! Что от него ждать!

И снова Дерчик с его воображаемыми векселями был напрочь забыт. Снизу примчалась Мария и сообщила мне, что один такой лысый, который почти всегда выигрывает, вцепился в двойку и с ней стал ставить все, что можно. Ученик Осика едет, может, этот лысый что-то знает…

– Я тоже знаю, – потеряла я терпение. – Осика вроде как хочет стать жокеем. Я тоже на него ставлю, с Сарновским и Болеком.

– У Болека шансы есть. Посмотрим, как поедет.

– Вальдемару он сказал, что не придет первым.

– Ну, пускай болтает что хочет, он всегда чушь несет.

Взвился флаг, лошади вошли в стартовую машину послушно и без выкрутасов.

– Пошли! – заорал Юрек.

– Дан старт, – возвестил громкоговоритель. – Ведет Деркач, вторая Мальвина, третий Гарцап…

– Кто остался?!

– Ну, Сарновского ты сам видишь, – сказала я Юреку. – Четыре корпуса потерял, ближе, чем третьим, не придет. Инфаркт от него получить можно…

– На прямую выходит Деркач, – сообщал громкоговоритель, – вторая Мальвина, Гарцап слабеет, на третьем месте Камарго, вперед выходит Пассионата. Ведет Мальвина, борьба за второе место: Камарго, Пассионата. Мальвина, Пассионата, Камарго…

– Давай, Камарго! – драл глотку пан Эдя.

– Давай, Болек! – перекрикивал его Вальдемар.

– Вот вам ваш Гарцап, последний, говорила же я, что он будет пыль глотать! Давай, Пассионата! – заверещала я от всей души.

– Давай, Болек! – еще громче запротестовала Мария. – Совсем ты рехнулась, на кой ляд тебе эта Пассионата, Болек у меня триплет заканчивает!

– У меня Болек тоже в триплете, но последовательность у меня с Пассионатой, а в чем тут дело? Я ее на первое место не выпихивала, я ей прочила второе!

– А, второе – пожалуйста. Последовательность я не ставила.

– Есть! – с облегчением высказался Юрек. – Я ставил на Камарго, Дебору и Мальвину. Вот черт, а я уж боялся: ведь как рванула Пассионата!.. Полкорпуса не хватало! Слушай, ты, а это фукс? На нее же небось не ставили?

– ТЫ же слышал: все помешались на Камарго, а в последний момент – на двойке. Триплет будет выше в три раза. Мне-то с этого ничего не достанется, потому что я только-только начинаю триплеты, но дурацкая мода на двойку понизит выплаты за последовательность.

Пан Эдя был полон глубокого разочарования, но вместе с тем и удовлетворения, что не поставил больше. Вальдемар честил Куявского на чем свет стоит.

– И из-за его пустого трепа ставил на него только с Камарго! Надо было ставить на все со всеми! И чего летит, как ошпаренный кот, если говорил, что не придет первым, так чего же лезет?! С двойкой – пятьдесят тысяч последовательность. Триплет – два миллиона!

– Ну, два не два, но миллиончик должны дать, – с надеждой сказал Юрек.

– Стукни его, – напустилась я. – Это с фаворитом-то?! В четвертом пришел Фейерверк!

– Так ведь ставили не на одного Фейерверка, а на двух лошадей, двойку и четверку. А в пятом был фукс. Может, дойдет до миллиона.

За триплет дали девятьсот восемьдесят тысяч. Юрек был не очень доволен. Я обогатилась на последовательности, за Мальвину с Пассионатой заплатили сорок две тысячи. Куявский у меня начал триплет, который сулил большие надежды.

– Ты сейчас заканчиваешь? – спросила я Марию.

– Сейчас, двумя лошадьми. Четверкой и пятеркой.

– Четверка и у меня.., значит, снова придет какая-нибудь глупость. , – Не придет. Батька лезет вперед.

– Ну, дай ему Бог здоровья…

Жокей Батька назывался совсем не Батька, а Убий-батько, был иностранцем, как сама фамилия указывает, но его переделали в Батьку, и так оно осталось. Ездил он у Капуляса, Капуляс, ныне тренер, когда-то был великолепным жокеем, правда, весьма капризным, но, вне сомнения, талантливым. Как тренер он тоже сперва работал неровно, потом взыграла в нем амбиция, и уже шестой сезон он оказывался на первом месте. Батька его не подводил, пер вперед как танк, а лошади у них были прекрасные. Батька всегда ехал как надо, лошадей не придерживал, а сейчас сидел на лучшей лошади в заезде. Можно было верить, что он придет первым.

– Тебя тут не было, и ты не слышала гипотез пана Эди насчет Дерчика, – сказала я. – Его, дескать, убил должник, чтобы денег не возвращать. Не знаю, с кем пан Эдя разговаривал, полагаю, что с кретином, потому что оттуда же он принес ставку на Гарцапа.

– И поставил?

– Поставил, но немножко.

– Ты права, они все ненормальные. А насчет Дерчика, так ведь Метя потихоньку разговаривать начал. Поедем к нему?

– Поедем, проведать надо.

Тут я посмотрела на пана Мариана. Он тихо сидел над программкой, ни слова не говоря, и казался человеком, разочаровавшимся в жизни. Это могло иметь какое-то отношение к убийству, а могло и просто означать, что он проиграл и переваривает поражение. В проигрыше пан Мариан признаваться не любил.

Батька выиграл свободно, снизив тем самым выигрыш за триплет наполовину, я выиграла последовательность по принципу «нам честь, им – деньги», Юрек кривился, Мария с безумными глазами искала выигранный триплет, который минуту назад потеряла. Она выкидывала все из карманов и из сумки.

– Ну ведь только что был тут! – говорила она в отчаянии. – Ведь ты сама видела, я его в руках держала! Что я с ним сделала? Я же никуда не ходила, все время сижу тут!

– Ты зря оторвала его от остальных купонов. Большой лист труднее потерять. Проверь спокойно, по одной бумажке…

Оторванный триплет лежал под креслом, наверное, свалился с колен. Мария подняла его, и у нее немедленно пропали последние купоны. Она снова принялась за поиски, мне тошно было смотреть, потому что всякие поиски мне всю жизнь действуют на нервы. Поэтому я ее оставила и отправилась вниз. Триплет у меня прошел, я заканчивала его тремя лошадьми, в том числе гарантированным фаворитом. Зная собственную фортуну, я была уверена, что выиграет именно этот фаворит и триплет снизится до восьмидесяти тысяч или же придет какая-нибудь лошадь, которую я в угол забросила.

Пришла Гальвана, абсолютный фаворит, и все пошло, как я предвидела. Я выиграла, выигрыш снизился как надо, ждать я не стала, оставив выигрыш в кассе вместе с двумя триплетами Марии, потому что она по ошибке поставила дважды. Тем самым я обеспечила себе небольшой капиталец на среду, и мы поехали в больницу.

Это был уже второй наш визит, первый мы нанесли предыдущим вечером. Когда Мария сообщила мне о нападении на Метю, я уселась на пол, потому что трубку сняла, сидя на корточках. Дежурной травматологией была клиника на Стемпинской. Я сорвала с места Януша и Юзека Вольского, в больнице на Стемпинской мы оказались через шесть минут, а Мария приехала еще через минуту. Мы вдвоем с Янушем подождали снаружи. Марию и Юзю впустили без проблем, обоих в силу профессии, Мария врач, а Юзя – полиция. Подробный рапорт мы услышали через полчаса.

– Ничего ему не сделается, – с облегчением сказала Мария, падая на заднее сиденье моей машины. – Получил по кумполу, это пройдет. Никаких трещин, только оглушили. Выпустят его послезавтра. Говорить он еще не может, поэтому я не знаю, как это случилось. А сперва я испугалась. Гонората там сидит, она уже успокоилась.

Гонората была женой Мети. Она узнала о несчастье с мужем, когда было уже точно известно, что он выживет, поэтому ей досталась только половина шока. Ей позволили посидеть до вечера.

Юзя Вольский пришел к нам через пару минут.

– Я все устроил, тут посадят человека, – сказал он. – Что-то не нравится мне, чем это пахнет. Пока я сам посижу, а к разговору вернемся при ближайшей возможности…

Со вчерашнего дня Метя стал значительно здоровее, говорить говорил, но очень неохотно и скупо. Гонората неуклонно держала при нем вахту, а тип в белом халате у дверей одноместной палаты потребовал от нас паспорта. Мария самолично осмотрела Метю и сказала, что с медицинской точки зрения не видит никакой необходимости держать его в больнице.

– Я тоже так считаю, – согласилась Гонората. – Он вообще-то может говорить, только не хочет.

– Дура ты, моя любимая жена! – рассвирепел Метя.

– Ну вот, видите? То, что я дура, он мне уже раз сорок сказал, и ему это совсем не повредило.

– У него было сотрясение мозга, – напомнила я. – Может, он вообще путает, его ты жена или чужая. Говорит, что его, чтобы всех провести. Метя, мы у тебя в глазах двоимся или нет?

– Мегеры, – сказал Метя, – три тройные мегеры. Три мегеры во лесочке.

– Вот так он каждое слово повторяет, – горестно прокомментировала Гонората. – Но ничего страшного, пусть только вернется домой, у него сразу все пройдет. Уж я постараюсь.

Метя натянул одеяло на голову. Потом вдруг открыл лицо.

– Давайте в этот вторник будем меня честить, – предложил он. – Хотите? Меня будем честить, а заодно вычислим ставки на среду.

– На бред не похоже, – озабоченно сказала Мария и пощупала ему лоб.

– Убери от меня свои конечности! – рассердился Метя. – Так что ж получается, Иоанну можно было честить, а меня нет? Что за дискриминация?

– Ой, как хорошо, что вы пришли, он уже начинает нормально говорить, – обрадовалась Гонората.

– Да он же хочет сказать «чествовать», – сказала одновременно я. – Мы должны чествовать его во вторник, ну ради Бога, пожалуйста. Метя, у тебя есть чем или нам принести?

– Есть чем, но можете и принести…

– Завтра утром я его заберу, – сказала Гонората. – Не знаю, почему под дверью сидит этот охранник. Я все боюсь, что его не домой отпустят, а совсем наоборот. Он не желает рассказать, что натворил. Я бы Хотела от всего этого наконец отделаться.

– Охранник сидит, чтобы не пришел злодей и не укокошил Метю окончательно, – беззаботно объяснила я. – Дома накинь цепочку и приготовь топор, пусть лежит под рукой. Разве что к нему вернется здравый смысл, и он расскажет ментам все, что знает – тогда злодей потеряет смысл жизни. То есть, я хочу сказать, добивание Мети потеряет смысл.

Метя закурлыкал что-то себе под нос, а Гонората с упреком на него посмотрела.

– Ну сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не лез ни в какие тайны? Метя…

– А как вообще было С этим нападением? – перебила Мария. – Гонората, ты уже знаешь? Он что-нибудь сказал?

– Люди мне рассказали, – ответила Гонората. – Приехал он на такси, не знаю, где был, но приехал позже, чем с бегов, вылез из такси и стал переходить через улицу. А под нашим домом стояли машины, из одной выскочил какой-то тип и врезал ему чем-то. То есть хотел врезать, но Метя заслонился или отскочил, потому этот тип замахнулся еще раз, и тут уже попал как надо. И собирался врезать еще раз, только тут уж люди вмешались: сосед сидел радом со своей машиной на корточках, и его не видно было, дверца заслоняла. Он эту дверцу полировал и шлифовал на самом низу. Говорит, что машинально вскочил и руку этого типа оттолкнул, он вовсе не такой отважный, само как-то получилось. Человека три туда кинулись, а бандитов было двое, но второй ничего сделать не успел. Люди стали кричать, поэтому бандиты Метю оставили и удрали. Их машина стояла радом, и настоящее чудо, что Метина голова под нее не попала. Вот, люди рассказали, а он – ни словечка.

– Из всего этого вытекает, что его уже поджидали, – заметила я. – Метя, ты им здорово, наверное, напакостил, должно быть, сглупил на бегах.

– Я болен, – решительно сказал Метя. – Если вы пришли сюда мне вредить, то пошли вон. Я цербера позову! Голова у меня болит.

– Ничего такого у него нету, – высказала Мария профессиональное мнение. – Пошли отсюда, а во вторник к ним приедем.

За дверями палаты мы услышали какие-то голоса. Я выглянула. К Мете рвался Вальдемар, а страж его не пускал. Паспорт Вальдемар показал, но внутрь его не впустили. Он смертельно обиделся, мы оставили Метю с Гоноратой и покинули больницу вместе с Вальдемаром.

– Я лично подозреваю, что к нему не пускают мужчин, – сказала я, чтобы успокоить Вальдемара. – Видимо, среди подозрительных личностей ни одной бабы пока нет. Пли, может быть, уже доказали, что это не мы. А насчет мужиков они пока сомневаются.

– Я же ему паспорт показал! – кипятился Вальдемар. – Тачка моя у больницы стоит, я не развеюсь как дым в воздухе, он же видел, кто я!

– Ну и что ему с того, что видел, если Метя ляжет хладным трупом после твоего визита? – заметила Мария. – А может, ты камикадзе? А может, ксива у тебя липовая? Он не экстрасенс, этот сторож у дверей.

Вальдемар несколько раз пожал плечами, все еще сердитый.

– Болек надрался, – объявил он. – Что-то там между ними было, но не знаю что. Рассказал я ему про Метю, он пробурчал что-то себе под нос и так присосался к фляжке, что уже говорить не о чем было. Я его и бросил, потому как я за рулем и пить не могу. А что все это значит?

– Надо было Куявского прижать, – упрекнула я. – Или хоть подождать, пока порядочно не нахрюкается, ведь он больше нас знает, глядишь, и выложил бы побольше. Похоже, они все прекрасно все знают, и мне очень любопытно, что из всего этого вылезет наружу…

Младшему комиссару Юзеку Вольскому пришли в голову те же идеи, что и мне. В понедельник мне приказали явиться в школу, где приобщались к наукам дети сотрудников Служевца. Сотрудники по большей части жили на территории ипподрома или в ближайших окрестностях, поэтому почти все дети ходили в одну и ту же семилетку. Образование более высокого уровня их уже разделяло, но перепуганному пацаненку было никак не больше одиннадцати, и семилетка его железно охватывала.

Мы с майором Вольским вычислили соответствующие классы и в страшных условиях провели две перемены. Третья дала результат, мальчишку я узнала.

– Теперь ловите его как-нибудь так, чтобы никто этого не увидел, – с нажимом посоветовала я. – Вчера я сделала глупость и очень боюсь, что убийца укокошит ребенка. Я о нем сказала.

Юзя Вольский ужасно заволновался, и я вынуждена была повторить ему весь разговор со знакомым типом. Он меня за это не похвалил и потребовал типа описать. Сама фамилия, которую мне удалось запомнить, Блажей Фигат, оказалась недостаточной уликой.

– Среднего роста, такой кругленький, макушка лысая, а вокруг темные кудряшки. Размер ботинок не заметила, но что-то мне вспоминаются слухи, что он якобы работал в МВД. Головой не поручусь, из МВД там играют два-три человека, а то и больше, но вроде как я про него что-то такое слышала. Особого доверия источник информации не заслуживает.

– А другой, что с ним тогда шел?

– Того я вообще не знаю. Зато мне страшно интересно, выловили вы тех, кто ставил второй триплет? Вашему коллеге я это заранее посоветовала, и он должен был успеть. Успел?

– Успел.

– И кто его выиграл?

– Десять человек. Из которых четверо поставили его пятьдесят раз, а шесть – по одному.

– Из этих шести Марию можете сразу вычеркнуть, она поставила так по ошибке, а про Дерчика узнала от меня. Остаются пятеро, но они значения не имеют. Важны те четверо, которые поставили по пятьдесят раз.

– Вся четверка играла для одного и того же человека, это мы уже узнали. Вот только не знаем пока, кто это.

Я удивилась.

– И ни один из четверых не раскололся?

– Ни одного из четверых про это не спрашивали. И я вас очень, очень прошу, чтобы вы не включались в следствие. Про этих четверых я вам лучше тоже не скажу, а то вы нечаянно проколетесь и все следствие мне загубите. А я не такой уж работящий, чтобы и за вами уследить. К мальчишке тоже не приближайтесь.

– У меня наклонностей к детоубийству нет. Мне только одно дико интересно, как вы это так устроите, чтобы на ребенка никто внимания не обратил.

– Ну, это я вам могу сказать. Тут уже ждет мой человек, он похож на кого угодно, только не на полицейского, у него с собой бутылки, которые надо сдать, а мальчика он попросит помочь. Если это не получится, я кого-нибудь подошлю с чем-нибудь другим, в крайнем случае, устроим что-нибудь вроде опроса всех сотрудников школы и детей. Никто и не сориентируется, который из детей был нам нужен, разве что сопляк сам расхвастается, Я покачала головой.

– Не расхвастается. Как я поняла, он был так перепуган, что у него аж орган речи окаменеть должен. Эти здешние детишки вообще много знают, не могут не знать, они же живут в этой атмосфере, среди этих событий. И никому пока ничего не рассказали.

– Я с вами попрощаюсь, простите, у меня много работы. Я же должен с этим моим человеком как-нибудь незаметно связаться…

Продолжение я посмотрела издалека. Небритый алкаш со здоровенным мешком и коляской без одного колесика выронил свой драгоценный груз как раз в тот момент, когда мальчуган пробегал мимо. Тот остановился, засмотревшись на сценку и неловкость пьянюги. Помогать он стал с энтузиазмом, а потом они вместе отправились к пункту приема стеклотары.

В полицейском участке я подписала показания, которые касались исключительно моей находки в барбарисе. Никаких дополнительных сведений от меня не потребовали, что меня даже немного удивило.

– Думай логически, – потребовал вечером мой личный полицейский. – Практические сведения они получат из самых непосредственных источников, а что касается сплетен, лучше, чтобы это исходило не от тебя. И так ты с этим мальчуганом прокололась.

– Никто не убьет меня за то, что я видела перепуганного ребенка! – решительно запротестовала я. – Но я отдала бы все, что имею, – хорошо, что этого так немного! – за показания Глебовского. Что эта падаль могла сказать?

– Тренер покойного, да?

– И не только. Сообщник и информатор лысой макаки. Нет, мне мало было бы только услышать его показания, я бы ему задала пару вопросиков! Головой ручаюсь, что тот, кто вел допрос, упустил пару самых важных вещей!

– О его показаниях я кое-что знаю. А что должно было быть самым важным?

Я была убеждена, что они с огромным удовольствием используют связь Януша со мной для того, чтобы держать руку на пульсе. Без официальных вызовов и тому подобных штучек они все время могут быть в курсе закулисных беговых сплетен. А в обмен можно швырнуть мне жалкие крохи тайн и открытий следствия. Вся моя надежда была на то, что они уверены в моей тупости. Тогда они скажут слишком много, а остальное я сама вычислю. Любопытство терзало меня, как стадо пиявок.

– И что показал этот Глебовский? – спросила я с нетерпением.

– Насчет убийства Дерчика он ничегошеньки не знает. Раньше Дерчик работал у него временами, а в последние три года постоянно, жокеем конюшни…

Я перебила:

– Эти договоры существуют даже в письменном виде, ничего другого он и не мог сказать. Я бы хотела знать, прозвучал ли вопрос о том, какого черта он держал у себя Дерчика в качестве жокея конюшни?

– Разумеется, прозвучал. Потому что Дерчик был очень трудолюбивым.

– Господи Иисусе! А то, что он в седле сидел, как кот на заборе, и ездил, как паралитик, ему не мешало вовсе?

– А на этот счет Глебовский придерживается другого мнения. Нормально он ездил, может быть, без особого таланта, но – как любой другой. Полпротокола забито причитаниями, что нет хороших лошадей, ну как-де мог Дерчик выигрывать, если не на чем! Третий год Глебовский удачи не видит, одни клячи ему достаются и по распределению, и по жребию…

– И никто ему не показал программку? Никто не спросил, с каких это пор Джубар – кляча, Сессия, кобыла класса дерби, Чертовка, Пилигрим… Остальные-то, конечно, третья группа, если даже не четвертая, но эти?! Никто не спросил, обратил ли он внимание, что происходит, когда на его лошади вместо Дерчика едет Куявский, Гоморек или даже какой-то любитель поспособнее…

– Ну нет, так подробно его пока никто не расспрашивал.

– Так я о чем и говорю! Меня надо было привлечь! Или взять допрашивающим кого-нибудь из играющих на бегах, только не самых азартных!

– Ну, это можно сделать, ничего еще не потеряно. Можно спросить его в любой момент. А каких лошадей ты называла, ну те, что получше? Повтори еще раз, я на всякий случай запишу.

– Я тебе их покажу, – твердо сказала я и вытащила беговые материалы.

В первой программке помещались все сведения о конюшнях, там были названы имена, класс и возраст лошадей, которых тренировал Глебовский. Потом я обратилась к своей личной статистике. Показала ему карьеру каждой из лошадей по очереди, нашла программки, рассказала, с какими соперниками эти лошади бегали. Я сама удивилась, насколько ясно вырисовывается из этого вся ситуация, самый последний дувдук сориентировался бы, что Глебовский врет как сивый мерин и не качество лошадей влияет на его результаты, а качество езды. Дерчик светился, как светофор, собственной бездарностью!

– Я могла бы тебе показать его заезды еще четырех и пятилетней давности в других конюшнях, у меня программки целы. Но они лежат в подвале, я их вынесла в прошлом году, потому как этой макулатуры слишком уж много накопилось. Более старые пропали, поменяла их на туалетную бумагу в эпоху ошибок и искажений политического курса, но это дли нас и не имеет значения, потому что Дерчик тогда ездил во Вроцлаве.

– Одолжишь?

– Которые?

– Да все. Они могут нам очень помочь…

– Программы ладно, я и так вам часть отдала, а вот остальное – никак. Я ими пользуюсь три дня, в неделю. Сделай ксерокопии.

– Но ведь не силой воли ксерокопии делать-то?! Я переборола сомнения и согласилась одолжить на два часа материалы, но при условии, что мне рас-, скажут о следствии побольше. Пусть хоть скажет, что они сейчас делают!

– Сейчас главным образом проводим допросы разных людей. Врут так, что скулы сводит. Ни один жокей никогда в жизни не придержал лошадки, ни один ни от кого ни гроша не взял, ни один тренер ничего подозрительного не заметил, ни один игрок не получал намеков насчет финиша ни от кого из сотрудников. Не знаю, отдаешь ли ты себе отчет, что доказать ничего никому не удастся. Мы не нажимаем, пока не соберем достаточных материалов.

– Надо за ними следить, – энергично приказала я, потому что по ходу рассказа я тоже кое о чем думала и выводы у меня появились.

– За кем надо следить? – заинтересовался Януш. – За жокеями. То есть за теми, кто ездит. За некоторыми. Если уж они получают какие-то деньги за то, чтобы придерживали лошадку, это происходит в определенной форме. Никто же не приходит в конюшню и не тычет жокеям в паддоке пачку денег в нос. Вообще на территории ипподрома с этим трудно. Уговариваться о встрече они могут и по телефону, хотя я сомневаюсь, а плату пересылать по почте.

– А переводом на счет?

– Всегда остается хоть какой-то след, банк скажет, кто переводил и кому. Только из рук в руки – значит, дома, в проверенном кабаке, в машине или что-нибудь в этом роде. Разве что есть посредник, работник ипподрома, такой мог бы со всеми что угодно устроить в любом месте. Надо тогда следить за посредником.

– У тебя есть конкретные подозрения?

– В каком смысле конкретные? Насчет самого явления – очень сильные, а вот насчет действующих лиц – туманные…

– Я имел в виду твои предложения – за кем следить.

– Лучше сразу за всеми. Хотя, может, необязательно: я попробую напророчить, что там будет в среду…

Я открыла программку на среду. В нескольких заездах нетрудно было сориентироваться, какие лошади окажутся фаворитами. Я постучала пальцем по Вишняку на Сигнале.

– Весь ипподром будет на него ставить, зуб даю. И если он придет, я удивлюсь, как давно не удивлялась. В шестом едет Ровкович, он железный фаворит, но ставка будет разбита, потому как участвует Куявский на Палитре, на нее тоже будут ставить, и бабушка надвое сказала, кто придет. Так вот, если кого-то подкупать, то этих троих. Убрать Ровковича, особенно в шестом заезде – и Палитра гарантирована, убрать Палитру – тогда у Ровковича нет конкурента…

– А если бы так обоих?..

– Если обоих, то остальные все одинаковы, скажем, лезет вперед Замечек, а его конюшня до сих пор для плохих лошадок держала, они если и приходили, то только фуксами… Знаешь, а ведь это идея! Я на всякий случай на него поставлю! Смотри, как хорошо из нашего трепа получается, сама я бы не догадалась… Замечек… А если рискнуть и на него одного поставить?.. Предположим, что эти не поедут… Слушайте, а вы не могли бы мне в среду утром шепнуть: был у них кто или нет, приносили деньги или нет? Януш захохотал.

– – Такие побочные результаты следствия не были предусмотрены. Погоди, дай-ка мне эти бумаги, я помчусь сразу копировать и устраивать слежку. Не для того, чтобы ты на Замечека ставила. Но идея неплохая, попробуй. За результаты до среды не ручаюсь, потому что они могли и раньше сговориться. Когда становится известно расписание бегов?

Он показал на программку. Я задумалась.

– С предыдушей среды можно получить черновые наброски. А на бегах все знают за две недели. Может, ты и прав, может, я опоздала, но на Замечека я и так поставлю. Могу взять черновик на следующую неделю… Господи, а почему я, ведь ваш человек тоже может, как его там, минутку.., а, старший комиссар Ярковский. Если он бывает на бегах, то и без меня скажет, кого подкупили, чтобы придержать лошадку! Зачем ты вообще со мной разговариваешь?!

– Ради собственного удовольствия. В Ярковского я не влюблен. Кроме того, ладно уж, скажу, Ярковский лучше разбирается в людях, чем в лошадях, он главным образом специализируется на букмекерах со всей кодлой вокруг. Другой объем работ, другой подход, причем его взгляды на жизнь не веселят. В отличие от твоих.

– Понятно, дополнительная выгода. Я хотела бы еще знать, что сказал мальчик. Тот, перепуганный.

– Ничего по нашей теме. С ним сперва надо подружиться. Это требует времени.

Меня дико разозлила необходимость ждать. Я этого никогда не любила.

– Что-то мне кажется, что у меня больше шансов разузнать все от Мети, причем немедленно, – сказала я раздраженно. – Если, конечно. Метя хотя бы полсвиста надерется, потому как втрезве он и словечка не пискнет. Бери эту макулатуру, завтра мне отдашь, только пораньше, а то я начну нервничать…

Метя безнадежно зациклился на паштете. Превозносил до небес его качество и приглашал откушать еще, и совершенно не зря, паштет был сенсационный. Но меня терзал голод не только физический, посему я не слезала с темы. Половину ужина разговор шел по двум направлениям, поскольку Мария меня поддержала лишь после того, как кончился фаршированный перец. Наши совместные усилия сломили выдержку Мети.

– Ну ладно, есть мафия, есть, – сказал он сердито; – И эта мафия действует. Но к ней не обязательно присоединяться, есть свобода выбора, и это радует, правда? Чего вам еще хочется?

– Хочется, чтобы ее вовсе не было, – просветила его Мария.

– Ну и требования у тебя! В таких условиях? Ты радуйся, что не принуждают.

– Интересно, за что это Куявский так лихо схлопотал по ребрам пятнадцать лет назад, – перебила я. – «Скорая» его отвозила, я случайно при этом была. Тогда он еще кандидатом в жокеи был. Я знаю, что это прямого отношения к делу не имеет, потому что та мафия и эта мафия – совершенно разные, но мне просто интересно. Имею я право поинтересоваться или нет? Ты об этом что-нибудь знаешь?

– Куявский, как правило, получал по ребрам за то, что приходил, хотя и говорил, что не придет, – не задумываясь ответил Метя. – Никогда не было наоборот.

– Болек начисто забывает, что должен не прийти, – поддакнула Мария. – Он мне сам жаловался когда-то, что ему приходилось возвращать деньги, потому что его понесло. Если лошадь вдет вперед, у него душа рвется за ней.

– Да и без всяких взяток, по расчетам, он не должен был прийти, а приходил первым. Он плохо оценивает или лошадей, или себя самого, по доброте душевной кому-нибудь говорит, что на него рассчитывать нечего…

– Например, Вальдемару…

– А хоть бы и ему! Он своему родимому шурину тоже так сказал. Ну и получил пару раз по морде, потому что человек поставил на другого, а пришел Болек.

– И тебе кажется, что пятнадцать лет назад то же самое было?

– Просто уверен. У других могло получаться наоборот, дали наводку на себя, а тут кранты, и им кто-нибудь нервный мог рыло начистить, но уж Болек постоянно портит условленную игру.

– Кому? – разгневанно спросила я.

– Да этим игрокам паршивым, мамуся их такая-сякая, нехорошего поведения.

– Тем, кто верит в идиотский треп, – вставила Мария. – Ты сама за ними ни стыда, ни совести не признаешь. Они получают с конюшни последовательность лошадей, Болека нет, мчатся ставить миллионы, а Болек тут возьми и приди первым или вторым.

– Да это я сама от века знаю и хочу вам заметить, что некогда такие же финты откалывал Мельницкий. Если уж как следует шла к финишу установленная заранее последовательность, то Мельницкий безошибочно лез в самую середину. Я на этом множество денег выиграла. А теперь мне бы только поподробнее узнать, кто с кем эти гешефты устраивает.

– Да все со всеми…

– Есть такой один, с кривым носом, Владя, – вдруг вспомнила Мария. – Сколько он денег проиграл на подсказках из конюшни – ни в сказке сказать, ни пером описать. Он получает лошадок от Бродавского…

– Да ведь Бродавский – дурак!

– Вовсе не дурак, – энергично запротестовал Метя. – Может, в езде и дурак, но вообще-то у него котелок очень неплохо варит!

– Не знаю уж, что у него в котелке, потому что Владя вечно ходит в проигрыше…

– А то же самое у него в котелке, что и у всех. Будто вы не знаете, чего все эти их сведения стоят! Они уговариваются, как приедут, а Болек им всю обедню портит!

– А вообще хоть кто-нибудь бывает в выигрыше? – влезла в разговор Гонората, которая до сей поры с интересом нас слушала.

– Я лично таких не знаю, – ответил Метя.

– Ну, может, кто-то один, – одновременно сказала Мария. – Такой средний, лысый, и вокруг лысины у него кудряшки. Я уж пару раз подглядела, когда он ставит мало, когда По-крупному, но если поставит побольше, то всегда попадает в точку. Не знаю, с кем у него шайка-лейка.

Лысина с кудряшками у меня ассоциировалась лишь с Блахеем Фигатом, единственным типом, фамилию которого мне удалось узнать. Мария фамилии не знала, мы с ней еще уточнили подробности, получилось, что это тот самый.

– Мне почему-то кажется, он из МВД, – объявила я. – Когда-то, я это наверняка знаю, МВД велело сделать специально под них заезд, и это единственный случай, когда я точно знаю, что ехал заранее условленный заезд. Им нужны были деньги на какие-то побочные цели, ставка была еще по двадцать злотых, а заплатили чуть больше восьмидесяти. Пришел фукс, и все удивлялись, что такой маленький выигрыш, а они взяли половину денег с ипподрома. Кроме того, я знаю двоих, которые всегда в выигрыше.

– Кого?!

– Один такой маленький, лысоватый блондин, тихий и спокойный, не знаю, как его фамилия, но знаю, что он выиграл, потому что смотрела ему под руку, а он не прятал, что пишет. Он играл только на верных лошадок, и случалось, что за целый день ставил только один раз. Но по-крупному. За двенадцать лет вынес с ипподрома кооперативную квартиру, дачку лад Бугом, скутер, машину и мебель. Я была при этом и видела собственными глазами, а вдобавок ему везло. Один раз он ошибся, в пяти конях забыл, что у нас ставка только в одну сторону, и поставил один-два. Потом сообразил и поставил еще раз, два-один, потому что очередности уже не сменить. Двойка была железным фаворитом. А пришла к финишу как раз его ошибка, один-два, за ставку двадцать злотых платили двести пятьдесят, поэтому он унес с ипподрома сразу двадцать пять тысяч. И уже не успел их проиграть, потому что перестал приходить. А второй – это Юрек.

– Который это Юрек? – подозрительно поинтересовался Метя.

– Тот, что сидит передо мной. Он только один раз за два года проиграл. Какой-то бес в него вселился, и он поставил по тем сведениям, которые у него были. Я ему, как дураку, говорила, чтобы не делал этого, и он наконец послушался. Снова ставит только на собственные идеи и после каждого сезона более или менее в выигрыше. Иногда даже по-крупному.

Тут я смолкла, потому что вспомнила, что пришла сюда получать сведения, а не делиться ими. Мария заметила, что мой сын тоже из этого дела всегда почти выходил в выигрыше, и я поддакнула. Гонорату заинтересовало, откуда же берут люди деньги на проигрыши, и объяснение вырвалось у меня само.

– Вот насчет одного человека могу тебе сказать точно. Это был прокурор, я его лично знала. Он страшно выигрывал в покер, причем специально для того, чтобы проигрывать на бегах. На бегах он проигрывал еще страшнее. Метя, не уходи от темы, как насчет этой мафии?

– Которой мафии? – ядовито спросил Метя. – Там их штуки три.

– Можно про каждую по очереди. Ты кого, в конце концов, предпочитаешь, меня или ментов?

– Да уж лучше ментов, ты непредсказуема.

– Ох, смотри, прокачу тебя! – вдруг пригрозила ему Мария.

– Что?..

– На машине прокачу! С ветерком! Метя смертельно испугался.

– Нет! Это уголовно наказуемые угрозы! Изыди, сатана! Гонорка, сделай что-нибудь, они же пытки третьей степени применяют!

– Связанным прокатим! – подсказала я, прежде чем Гонората успела хоть словечко сказать. – Впихнем тебя в машину, силой или хитростью, и побьем рекорд на шоссе до Блоня.

– А почему именно до Блоня? – удивилась Гонората.

– Просто в ту сторону самое оживленное движение. Метя получит полные штаны счастья.

От возмущения и страха Метя забулькал. Он никак не мог простить Марии ее водительского мастерства, каким она его угостила, когда они оба куда-то спешили и она на крошечном «фиате» обгоняла «фольксвагены» и «мерседесы», выделывая на шоссе дьявольские штучки. Она всегда ездила быстро, а на сей раз даже превзошла самое себя, и Метя громогласно молился, чтобы им попался патруль ГАИ или иная Господня милость. Он поклялся, что никогда этого не забудет, и пока что, кажется, клятву держал крепко.

– По мне, пусть уж лучше скажет все, – решила Гонората, – а то, помню, после той поездки он три дня трясся со страху. Метя, рассказывай про мафию. Я тоже хочу услышать.

Метя перестал булькать. Он предложил тост за свое чудесное спасение и немного остыл.

– Про одну мафию весь мир знает, – сказал он.

– Кроме меня, – напомнила я. – Я составляю исключение. Присоедини, пожалуйста, меня ко всему миру.

– Потому что ты в своем санатории занята и ни с кем не разговариваешь. Кроме тебя, все знают, что есть такие трое из Ломжи, они живут в Италии. Ломжинская мафия…

– Про ломжинскую мафию я слышала, – перебила я. – Она вроде как в Нью-Йорке.

– В Нью-Йорке, видимо, какая-то другая ветка. Может, филиал. Туг работают эти трое, и, ради Бога, я тебе могу даже сказать, как работают. Это не тайна. Во-первых, именно они платят за то, чтобы придерживали коней, и, например, Ровкович у них просто на ставке. Некоторые другие тоже у них на ставке, а некоторые работают по договору. Ты логически подумай! Вот прибежит к Гомореку или там к Сарновскому тип и сунет в лапу пять миллионов, чтобы тот не пришел, так любой ведь из них умеет считать: если придет, получит сто восемьдесят тысяч, а если проиграет – получит пять миллионов. Так какой вариант окупится?

– А уж если он едет на лошади без особых шансов… – подпустила шпильку Мария.

– А за таких, без шансов, тоже платят? – удивилась я.

– Преимущественно да, – подтвердил Метя. – Они понятия о бегах не имеют, примитивы со дна общества, я даже не уверен, что они умеют читать. Они не сами прибегают, только присылают посредника с деньгами. Они уберут с заезда одного или двух, а на оставшихся ставят так по-идиотски, что в голове не умещается.

– У меня не умещается в голове то, что ты сейчас говоришь. Почему по-идиотски?

– Потому что они ставят на то, что им подскажут. А жокеи вкупе с букмекерами очень старательно следят, чтобы выбрать что-нибудь такое, что наверняка первым не придет. Точнее говоря, одного коня они подсказывают еще так-сяк, а второго – просто от фонаря, и два воскресенья тому назад дали им Даниэлу. И эти лохи поставили на Даниэлу.

Мне определенно показалось, что Метя не иначе как врет.

– Не может быть. Не могли они поставить на Даниэлу. Самая худшая двухлетка на бегах, она уже это доказала, я специально проверяла. Ну может, есть еще один или два еще хуже, но она уж точно в последней тройке. Кто ставил на Даниэлу?!

– Как раз эти пни. Я тебе слово даю.

– А!.. – вдруг вспомнила я. – Ну да, как раз пришла Элиана, лошадь высшего класса, за последовательность дали около двадцати тысяч! Я даже не спрашивала себя, на что. Боже милосердный, эти люди ставили…

– Как раз на Даниэлу. Они играют и в кассах, и еще у букмекеров. Букмекеры обожают их больше собственной жизни, потому что у них ставка сто миллионов. Они ставят в последний момент, лошади к виражу подходят, а они еще пихают букмекеру деньги. На такой идиотизм… Это же чистая прибыль!

В доли секунды я поняла как минимум половину комбинации. Букмекеры, которые принимают деньги, обычно стараются застраховаться и сами ставят деньги в кассе, особенно если в игре участвуют фавориты. То, что на лошадей ставят заранее, позволяет им сориентироваться в ситуации и протолкаться к кассе, потом они выплачивают выигрыши, но и сами их получают. С закрытием последней кассы они предоставлены собственной судьбе, страховки уже не получат, поэтому должны рисковать. Значит, если кто-то надеется на бессмысленные фуксы, они зарабатывают, забирая себе ставки, и получают чистую прибыль. Кретины, которые делают ставки на безнадежных лошадей, должны им безгранично импонировать. Кого-нибудь, кто способен разумно ставить, они, может быть, возненавидели бы смертельно и отказывались бы принимать у него деньги или пытались бы избавиться от него любым другим способом…

– А этот Дерчик, часом, у букмекеров не игрывал? – вырвалось у меня.

– Ты очень разумно мыслишь, – похвалил меня Метя. – Не знаю, но вроде нет. Кажется, не играл.

– Если бы играл, я бы знала, кто его убил… Сговор с жокеем им необходим. Лошадь, которая наверняка не выиграет, гораздо легче заметить и выбрать, чем ту, которая придет первой. Почти в каждом заезде я могла бы указать по крайней мере одну лошадь, на которую я могла бы поставить все сокровища мира в уверенности, что ее на первых местах не будет ни в коем разе. Жокеи, конюхи или кто-то из сотрудников подсказывают плохую лошадь лопухам, лопухи мчатся к букмекерам, доходверный, как в швейцарском банке. Особенно при таких суммах…

Я вдруг увидела еще одну возможность. А если Дерчик по глупости, по злобе или по каким-то другим причинам подсказывал кому-нибудь хороших лошадей? Может, ему просто везло и он попадал в яблочко случайно? Этот кто-то, неважно, из мафии или нет, играл у букмекеров и обошелся им в страшную кучу денег… Но вроде никто не ставит так много, как эти жлобы…

– А они всегда играют по сто миллионов?

– Как минимум. Если удастся, то и дороже. Сами они не успели бы, у них курьеры на побегушках, рассылают их во все стороны. И мне что-то кажется, что эти посредники-курьеры обогащаются больше всех.

– Потому что у них мозги есть и они на ерунду не ставят?

– Ну конечно. Хотя раз накололся один, не поставил, потому что считал, что конь не придет.

– А он пришел?

– Пришел. Бегал он, как ошпаренный кот, чтобы одолжить деньги на выплату выигрыша, одну треть вроде как раздобыл. Морда у него потом была как отбивная, но бюллетеня брать не стал. Должен выплатить все до конца, кажется, у него еще до сих пор какая-то часть долга осталась, потому что у него теперь бзик и он боится не ставить. С жокеями тоже проделывают номер, дают, например, те жлобы для Сарновского или Замечека пять миллионов, а они передают четыре или даже три. А ведь и три миллиона больше, чем эта глупая награда за победу, правильно?

– Погодите, – перебила нас удивленная Гонората. – Из того, что вы мне тут наговорили, получается, что примитивная мафия проигрывает? Я не ослышалась?

– Не ослышалась, ненаглядная жена, – поддакнул Метя. – Она действительно проигрывает.

– Так Зачем им все эти штучки?

– Этого никто не знает. Нравится им, видимо. Раза два за сезон им случается выиграть, но не больше, потому что парни за этим следят.

– Ну хорошо, а откуда в таком случае они берут на это деньги?

– Из чего-нибудь другого. Как Иоаннин прокурор. Где-нибудь еще выигрывают, чтобы на бегах проигрывать. Вообще они родились богатыми, всю жизнь фарцовкой занимались, и легализация этой процедуры им принесла непоправимый вред. Но у них еще много осталось. Глупость непостижимая, но я вам с самого начала говорил, что это деревенские лопухи.

– Ты прав. Метя, я тоже сомневаюсь, умеют ли они читать, – согласилась я. – Достаточно было бы один раз в программку заглянуть, чтобы сообразить, что их надувают. Но и так у меня тут концы с концами не сходятся, потому что если у них хватило мозгов обогатиться на чужой валюте, то должно было бы хватить мозгов и на то, чтобы ее теперь не потерять.

– А какое им дело? Выигрывают в рулетку и в казино.

– Думай логически и не говори глупостей. Если бы им не хотелось выиграть, они бы вообще этим не занимались.

– Они азартные, – предположила Мария;

– Естественно, но куда в таком случае делась их деловая сметка на прибыль? Нет, я стою на своем, что-то тут не сходится, какой-то падалью из-под земли попахивает. Не говоря уже о том, что Дерчик мне все больше и больше кажется информатором. Если его укокошили не букмекеры за то, что давал игрокам хороших лошадок, тогда его шлепнула мафия, потому что давал плохих. В конце концов они озверели и прикончили его из мести или обыкновенно, со злости. Так у меня получается.

– В какой-то степени у тебя даже слишком хорошо получается, потому что один из этой троицы человек очень нервный и прямо-таки рвется к мордобитию, – подтвердил Метя. – Так могло быть, но не знаю, что здесь можно доказать.

Я подозрительно на него посмотрела и вспомнила, о чем должна была его спросить.

– Метя, говори правду. У меня два скромненьких вопросика. Почему тебя так этот Дерчик потряс? Ты ведь не столь уж впечатлительный, так в чем же дело?

– В том, что мне хотелось коньячку, – не задумываясь ответил Метя. – И такой хитроумный способ показался мне самым лучшим.

– Ты уже по балде за укрывательство сведений получил, – заметила ему Мария. – Хочешь еще разок?

– От вас?

– Можешь и от нас, но в первую очередь я имела в виду злоумышленников.

– А что общего между моим шоком или коньячком и злоумышленниками?

– Гонората, он каждый день в это время не в своем уме? – озабоченно спросила я. – Или, может, только сегодня? Ему нехорошо?

– Ну как ты себе это представляешь? Жестокая и бессердечная баба бестактно и грубо рассказывает мне о страшном преступлении, что человека убили…

– Метя, она говорит то же, что и я, – перебила его Гонората. – Если ты будешь молчать как дурак, то они тебя еще раз шандарахнут. А если ты все расскажешь, они потеряют повод, – Как же, сейчас! – сердито фыркнул Метя. – Они меня шандарахнут из мести. А вообще кто сказал, что я что-то знаю?

– За километр видать, – сухо заметила я. – Слепой увидит. И второй вопросик: кто такой Василь?

Метя покраснел, побледнел, потом снова покраснел. Потом он начал как-то странно фукать. Мы все втроем укоризненно смотрели на него, не делая скидок на его разбитую голову. Гонората положила ему кусочек паштета.

– На вот, съешь, запей и перестань этими сведениями давиться. Какой такой этот Василь? Я о нем ничего не слышала.

– Никто о нем не слышал! – пробулькал Метя. – Она одна! Прицепилась и прицепилась, вьщумала себе все!

– А вместе со мной Сарновский и Бялас, – отчетливо выговорила я.

Метя застыл с паштетом на вилке.

– Что?!..

– Сарновский и Бялас. Как раз они с седлами выходили. Я так поняла, что Василь велел Сарновскому спустить заезд на тормозах, хотя он фаворитом не был. Так что это за какой-то Василь? Перестань дурака валять, потому что у нас всех глаза есть и колет нам глаза то, что ты не просто знаешь что-то, но еще и трусишь, как канадский скунс.

– Но я на сто миль не воняю! – бурно запротестовал Метя и сожрал паштет. – Ну ладно, хорошо, скажу. Не знаю, кто это, но знаю, что существует нечто такое. Может, это символ, а может, псевдоним…

– А может, человек…

– Тварь паршивая, а не человек! Ну ладно, хорошо, есть один такой. Ну ладно, вот вам, я тоже подслушал. Не знаю, кто разговаривал, два голоса я слышал, о Дерчике как раз разговор шел. Никаких цитат, ничего не помню, что они говорили, но у них получалось, что Дерчик слишком много языком треплет и надо его утихомирить. И когда я узнал, что его радикально утихомирили, имел я право занервничать, а?

– Имел, Метя, имел, – примирительно сказала Гонората и погладила его по голове.

– Руки прочь от Кореи! – завопил Метя. – А, это моя жена… Ну ладно, я тебя люблю больше всех на свете. А этот Василь, кажется, такое что-то…

Он вдруг замолчал. Тщетно мы ждали продолжения. Метя занялся винцом.

– И где это было? – спросила я с нажимом.

– Что где было?

– Да разговор о том, что Дерчика надо утихомирить.

– В пожарной части в Ожарове.

– Где?! – поразилась Мария.

– А что это ты делал в пожарной части в Ожарове? – подозрительно спросила Гонората.

– Там клуб или просто забегаловка? – поинтересовалась я, потому что некогда в одной пожарной части существовал жокейский клуб. Это было давно и случайно, но все-таки…

Метя явно не был уверен, кому из нас отвечать первой. Разумно поступив, он выбрал жену.

– В Ожарове я был по службе, любимая моя жена, и туда пошел устраивать дела за селедочкой и чашечкой вполне невинной жидкости. А ты почем знаешь насчет клуба? – напустился он на меня с обидой.

– Не знаю, я просто угадала. По жизненному опыту. Так есть клуб?

– Ну, что-то в этом роде. В подробности пускаться не стану, потому что, строго говоря, я это подслушал в туалете, и они покинули это заведение раньше меня, потому не знаю, кто это был. Одного могу угадать, это такой букмекер, среднего возраста, худой, волосики на башке поредели, зато брови кустистые.

– А! – вспомнила я, потому что этого букмекера знала в лицо.

– Ну хорошо, и что дальше? – помогла мне Мария. – Какое отношение имеет к этому какой-то Василь?

Метя словно перестал нервничать. Возможно, его успокоило винцо.

– Василь – таинственная фигура. Я могу только поклясться, что никто не знает, имя это или сокращение от василиска. О нем только шепотом и говорят. Я так понял, что он всю развлекательную индустрию в кунаке держит.quot; И ты мне теперь говоришь, что Сарновский!..

– Ну и что? Ты считал, как и все, что Сарновский там правит бал? А теперь вроде как получается, что Сарновский подчиняется Василю?

– Ну да, так оно получается, и мне это совсем не нравится. Теперь-то я вам всю правду скажу до конца. Я был по службе на одном таком банкетике на рабочем месте. Малиновский организовывал для заграничного посредника, и там говорилось про.., как бы это лучше сказать.., обман партнера. Что темных лошадок показали.., что-то в этом роде.

– Малиновский?! – изумилась Мария.

– Какое там Малиновский! Он в этом участия не принимал и ничего не слышал. А посредник по-польски только и мог сказать, что «пошалюста» и «пошель на хрэнь». Не знаю, почему его именно этому научили. А когда поднимал бокал, говорил «фаше здароф», дальше у него не получалось. А не понимал вообще ни слова…

– Метя, кончай жалеть заграничного посредника, говори эту страшную правду, – призвала я его к порядку. – Речь шла об арабских скакунах?

– Да вовсе нет. Он интересовался разведением, вообще производителями. И многообещающими трехлетками, они ведь там берут бешеные деньги за покрытие кобылы.

– Мы и маток продаем, как идиоты, – заявила Мария прокурорским голосом. – Не знаю, кто это решает, но, должно быть, враг нашего коневодства.

– Да им деньги нужны.

– Ну так это политика мало сказать близорукая, она же просто ведет назад! Если они не видят дальше собственного носа, то у них нос просто вдавленный! Отрубленный!

– Не кажется ли вам, что вы слегка оторвались от темы? – неуверенно вставила Гонората.

– Гадюку я пригрел на своей груди! – душераздирающе простонал Метя. – Никуда мы не отошли, это и есть тема. Ну да, самых лучших маток, самых лучших производителей нужно оставлять себе, а если уж какой-нибудь кретин захочет их продать, надо сделать так, чтобы он не смог. Понимаете, что я говорю?

– Понимаем, – безжалостно сказала я, потому что Метя явно не хотел говорить дальше. – Надо сделать какой-нибудь трюк, лучших Лошадей спрягать, показать тех, что похуже, иностранный покупатель купит похуже, а лучших вообще не увидит, и вредный кретин не сможет продать самых-самых. Зато получит больше бабок за тех, что поплоше, и его, может быть, это утешит.

– Ты просто за меня эти золотые слова сказала! – запальчиво выкрикнул Метя. – За твое здоровье! Чествовать ее!

Я позволила за себя выпить, лично приняла в этом участие, но от Мети не отцепилась.

– Валяй, Метя, дальше. Где-то тут зарыт Василь.

– Он там был, – сказал Метя через пару минут молчания, уставившись на цветущий кактус Гонораты. Мы подождали еще минутку.

– Василь был там, на том приеме? – уточнила Мария.

– Да. Головой ручаюсь. Так получалось из разговора. Это можно устроить без проблем, такой показ коней похуже и укрывание лучших. И вообще это пустяк, тьфу и растереть.

– То есть из всего этого следует, что Василь – личность положительная? – проговорила я с большим сомнением.

– Да, – подтвердил Метя. – А Дерчик – вещественное тому доказательство.

Ровно три секунды я думала, могут ли полбутылки вина дать такие последствия. Да пет, невозможно, я же начала с паштета! Буря в мыслях – следствие сложностей жизни, а не избытка алкоголя.

– Метя, подожди, – попросила я кротко. – Ты слышал треп. Я свято верю, что ты его абсолютно правильно понял. Кто там что говорил, ты, наверное, знаешь. Я хочу сказать, ты отгадал, кто такой Василь, на основании тех слов, которые он высказал?

– Ты как-то уж очень мудрено выражаешься, но я гениальный и все понял, – ответил Метя. – Нет, не отгадал.

– Почему?

– Потому что я не мог сориентироваться, кто что говорит. Не исключено, что я смутно помнил, кто есть кто, и двоих-троих вообще забыл. Я склонен думать, что троих.

– Метя, ты что, был в сосиску пьян? – с упреком спросила Гонората.

– Был. Но я очень прилично притворялся трезвым. И за то страдаю. За талант.

Пощупав голову с мученическим выражением лица, он откинулся назад и из-за оконной шторы вытащил очередную бутылку вина. Я пододвинула ему штопор.

– И ты столь талантливо симулировал трезвость ума, что все поверили, – сообразила я. – Теперь Василь уверен, что ты его расшифровал, поэтому велел тебя обезвредить. А ты и впрямь не знаешь, кто это?

– Я и впрямь не знаю, – заверил меня Метя. – Один из четверых. Но я никого из них не знаю и не знаю, как их зовут. Могу вам поклясться, я спрашивал Малиновского, он тоже понятия не имеет, кто эти типы, но в банкете принимали участие двадцать семь человек. Двое отпадают: Малиновский и заграничный посредник, они как раз трепались у окна, остается двадцать пять человек.

– Двадцать четыре. Еще и ты отпадаешь. Если бы Василем был ты, ты бы про это знал.

– Двадцать четыре. Тоже неплохо. Между ними Василь, который считает, что я его знаю. Так что мне делать? Драпать в Аргентину?

– Он один из тех, кто ходит на бега, – подсказала Гонората.

– Да все, кто там был, ходят на бега.

– Ежи… – начала я. – То есть, пардон, Малиновский. Он же должен знать, кого приглашал на раут. Как ты думаешь, он сможет вспомнить? Ментов надо натравить дипломатично.

– Весьма дипломатично, потому что дело было в прошлом году. Не знаю, вспомнит ли он, но секретарша у него хорошая, может, она что-нибудь знает. Мы узнаем фамилии двадцати четырех типов, строго говоря, восемнадцать из тех двадцати четырех я знаю лично, ну и что мы с этого получим?

– Не мы, а менты. У них будет двадцать четыре штуки подозреваемых…

– И это их так обрадует?

– Это все-таки лучше, чем двадцать четыре тысячи. А в лицо ты бы их не узнал?

– Кого?

– Тех четверых, среди которых был Василь? Метя налил всем вина, подсунул Гонорате тарелку, получил кусок паштета и задумался.

– Нет, – сказал он. – Органы зрения у меня в тот момент работали хуже, чем органы слуха. Я вам признаюсь, что их временами было восемь, но я помнил, что их четверо, и развлекался тем, что пытался угадать, которые из восьми настоящие.

– Ну да, – с ужасом сказала я, – теперь-то я все понимаю. Он пристально на них таращился, и не исключено, что таращился прямо на Василя. А тот это заметил. И никакая сила его не убедит, что Метя его не знает. Не представляю, что и делать.

– У Мети бюллетень, – сказала Гонората. – Я его дома запру на ключ. Нельзя ли все это распутать, пока у него еще бюллетень?

– Если у тебя есть шансы напустить на них полицию, так сделай это, – посоветовала мне Мария. – У всех хватит ума все им рассказать, а если этот чертов Василь действительно существует и подстраивает бега, то он у меня в печенках. Пусть поймают его и что-нибудь плохое ему сделают.

– Аминь, – торжественно произнес Метя, поднимая бокал. – А сейчас бы посмотрел, что там в среду.

– Шанс у меня есть, полицию натравлю, – обещала я. – Я бы тоже посмотрела, что там в среду, и можете спокойно говорить, где Болек обещает прийти первым, я и так на это внимания не обращаю…

– В четвертом заезде идут две лошади, и не знаю, зачем там записаны шесть, – объявил пан Злись сразу как пришел.

– И что это за две такие лошади? – подозрительно спросила я.

– Двойка и шестерка. Остальных все равно что нет.

– Шестерка еще ладно. Но насчет двойки, так заведите себе зеркальце. Иначе вам трудно будет собственные уши увидеть.

– А вот сами убедитесь!

– Гарцовник, как же! Вы не видите, кто на нем сидит? Соецкий еще ни разу не выиграл!

– Нет, выиграл, – поправил Юрек. – В прошлом году.

– Ну, может, раз. В этом сезоне он два раза был вторым.

– Но веса-то у него нет! Конь без веса, милостивые государи, тут другого нет, Гарцовник и Албанец или наоборот! – с задором убеждал пан Здись. – Сегодня квинту сделаю!

– С Гарцовником, да?

– Так точно, с Гарцовником!

– Домашней перегонки только самогон-сучок можно делать, и как следует очищенный, – говорил Вальдемар в кресле с другой стороны, – а все эти вина…

– Наливка, пан Владек, наливка, никакие не вина, – перебил его пан Собеслав, – ореховка на чистом спирте.

– Ореховка от желудка, а у меня насморк!

– И посмотрите только, я его вычеркнул, этого черта, три лошади вычислил, двойку и шестерку, этот у меня приходит, двойки нет, говорит, единичка висит вместо нее, ну, я и поменял двойку на единичку, а дома все вычислял. Мозги скиснут… – жаловался пан Эдя.

– Надо было добавить еще, а свое не выкидывать, – поучал полковник. – А ореховку на меду вы не пробовали?

– Здесь, во второй, у тебя один, – говорил кто-то за столиком сзади барьера. – Тут два.., этот.., и этот…

– А этот? – возразил кто-то другой.

– Мешок костей. На колбасу. А тут можешь делать «стенку».

– Врублевский говорит, чтобы на него не рассчитывали, – вставил третий.

– Говорит не говорит, а неизвестно, как поедут. Еще не установили. Хочешь выиграть – только «стенку»…

Я не оборачивалась, поскольку выбирала лошадей на субботу. На кресло сзади меня кто-то сел и отгородил меня от голосов за барьером. Мне даже было интересно, что за такой конь-верняк, но не хотелось подсматривать. Я бросила взгляд на второй заезд, на мой взгляд, там шанс был у четырех лошадей, и откуда у них взялся дурацкий один конь? Идиотские закулисные сведения…

– Извините… – робко сказал человек у меня за спиной.

Я обернулась и узнала девушку, ту самую, которая первый раз была тут в субботу, в день смерти Дерчика.

– Прошу прощения, здравствуйте, вы случайно не видели пана Завейчика?

– Не знаю, – ответила я. – Здравствуйте. А кто такой пан Завейчик?

– Тот пан, который со мной был, помните? Он куда-то пропал, я его вообще не могу найти.

– А.., тот знакомый вашей тетки?

– Ну да. С субботы никто его не видел, я хотела проверить, нет ли его тут. А вы его не видели?

– Нет. Только в субботу в течение двух заездов, когда он сидел подле вас, а потом уже нет. Но ведь… Если это знакомый, может, вы его скорее частным образом найдете?

– Как раз нет. Телефон не отвечает, а на фирме никто не знает, когда он будет. Я заезжала к нему домой, потому что у моей тетки к нему какое-то дело, но его нет. Я думала, может, он здесь… Он, по слухам, еще ни одного дня бегов не пропустил.

– Он может быть на другой трибуне. Вы попросите, чтобы по радио объявили, что вы его ждете в секретариате. Если он тут, то придет. Если только не скрывается.

Девушка удивилась.

– Да нет, зачем ему скрываться? Эти свои деньги он законно заработал. В субботу он угадал первые два триплета, так он мне сказал, а потом совсем пропал из поля зрения. Позвольте, я вам представлюсь?

Я позволила. Звали ее Моника Гонсовская, жила она у тетки на Асфальтовой или на конезаводе в Лонцке. Она была встревожена и озабочена, ей необходимо было найти Завейчика, но она понятия не имела, как его искать. Я сделала вывод, что найти хочется не ей, а ее тетке, и еще раз посоветовала сделать объявление в радиоузле. Таким путем отыскивались потерянные документы, ключи, очки, дети и папаши.

Я спустилась вниз поставить последовательность в первом заезде, и лишь вид комиссара Ярковского заставил меня сообразить, что я только что услышала от девушки. Комиссар стоял перед кассой двухтысячных ставок и всматривался в программку.

– Сейчас я вам кое-что скажу, только сперва поставлю, – шепнула я ему на ухо.

Он оторвался от программки, посмотрел на меня полубезумным взором, совершенно как настоящий игрок, и кивнул головой. Я посмотрела на паддок, мой конь номер два ходил с приплясом и начинал слегка пениться. Моим личным фаворитом была Ересь, правнучка Гессии, которую я считала почти родной невесткой. Когда-то мой сын на почве Гессии просто помешался, утверждал, что она рыжая, и восхищался ею больше, чем всеми девушками, которых я когда-либо видела возле него. Потомство Гессии я называла внучатами и упрямо на них ставила, да это и впрямь были очень неплохие лошади. Ересь давно должна была бы войти в первую группу, как двухлетка она показала очень неплохие возможности, однако теперь чего-то там ей не хватало, и она сидела во второй группе без всяких успехов. Я решила поставить на нее, ведь двойка вся в мыле, правда, это жеребец, но ничего страшного, чистокровный, может, и придет как следует, поэтому я решила поставить последовательность два-пять. За двадцать тысяч, два раза.

Вернулась я к кассе, и, как обычно, в меня вселился демон. Два-пять я поставила один раз, а потом, без всяких разумных причин, сыграла еще с двойкой и пятеркой единичку, четверку и шестерку. Угрохала я на этот первый заезд семьдесят тысяч и окончательно потеряла веру в себя.

Старший комиссар Ярковский терпеливо пережидал мое помешательство.

– Ну? – вполголоса спросил он, когда я отошла от кассы.

Мы вышли на воздух со стороны беговых дорожек, где пока что было мало народу. Все торчали возле паддока и около касс.

– Во-первых, один из тех, кто выиграл в субботу триплет на лошадях от Дерчика, носит фамилию Завейчик, – сказала я сразу, не задавая глупых вопросов на тему того, что им известно, а что нет. – Во-вторых, могу сейчас узнать, где он живет и работает. В-третьих, с субботы он пропал. В-четвертых…

– Вы откуда все это знаете?

– Наверху сидит девушка, которая знает его лично и разыскивает.

– Все о девушке!

– Все не могу, но зовут ее Моника Гонсовская, стопроцентная лошадница. Живет в Лонцке на конезаводе, а в Варшаве у тетки, на Асфальтовой, четыре.

Этот Завейчик – знакомый ее тетки. В-четвертых, разговора о том не было, но у меня такое впечатление, что о вас рассказывать не следует? Кажется, пока никто не знает, что вы – мусор на службе.., простите, Бога ради, сотрудник полиции…

– Это мелочи. Все правильно. Я об этом не сказал, правда, но вам, кажется, и так все ясно.

– Ну да, теперь ясно. Хорошо, что я до сих пор не сумела накуролесить, потому что была занята бегами.

– Повезло. Узнайте все, что можно, об этом Завейчике неофициально. Мы официально знаем, что у него завод по производству искусственных материалов, погремушки там, рыбки всякие для детей. Адрес мы тоже знаем. А вот сплетни всякие или что еще…

– То есть мне работать подсадкой?

– Вот именно. Придется вам немного поработать подсадкой. Разве что вы на стороне всего этого мошенничества и свинства?

Мошенничество и свинство я никогда в жизни не поддерживала, но в роли подсадки должна была выступить впервые. Возражать я не стала. Вернулась наверх, когда до начала заездов оставалось еще минут десять. Девушка сидела на своем месте.

– И что? – спросила я. – Вы уже были в секретариате?

– Еще нет. Я не очень понимаю, как это устроить, я просто надеюсь, а вдруг он еще появится? Пережду три заезда, потом пойду давать объявление.

– Далеко вам ходить не надо, тут сидит за столиком пани Зося, она вам все устроит. Ладно, я к ней сама пойду. Как его зовут?

– Альфред.

– Порядок, после третьего заезда покричат, чтобы Альфред Завейчик обратился в секретариат наверху. Вы его хорошо знаете?

– Не знаю, хорошо ли, но кажется, с самого рождения. Это был такой.., ухажер моей тетки, знакомство у них так и осталось. Он для нее всякие дела проворачивает.

– Легально?

Девушка снова очень удивилась.

– Легально ли? Наверное… Я не знаю. То есть мне трудно предполагать, чтобы моя тетка впуталась во что-нибудь нелегальное. Собственно говоря, она ничего не делает, у нее доходы от виллы, которую она сдает, но сдавала она всегда через агентство «Пума», не знаю, как сейчас, во всяком случае, официально какому-то посольству сдавала или кому-то в этом роде. И бижутерию продает. Завейчик именно это для нее и устраивал. Вроде как в этом ничего уголовно наказуемого нет.

– По-моему, нет. Если можно вам посоветовать…

– Дай открывалку, – сказала Мария, вытаскивая из сумки бутылку пива. – Я успела поставить, что считаю абсолютным чудом. Мети нет?

Я вырвала из-под нее свою сумку и бинокль, которыми заняла для нее кресло, и вытащила консервный нож для пива. Лошади вышли на дорожку и показали пробный галоп. Толпа переметнулась на другую сторону. Вальдемар через плечо пана Здися стал передавать нам тарелочку с солеными палочками.

– Сидеть!! – дико завизжала я, потому что пан Здись стал подниматься с места.

Мария швырнула открывалку на кресло и успела вырвать у Вальдемара тарелку. Пан Здись сообразил, в чем дело, и переждал наши манипуляции.

– Пана Мариана не будет, – сообщил он всем. – Я его на улице встретил, он уезжает во Францию, наверное, уже сегодня уехал. Двойка выигрывает!

– Сейчас? – спросил кисло Юрек.

– Сейчас. А я квинту начал!

– Трогательный человек, – сказала Мария, не понижая голоса, и стала разливать пиво по стаканам.

Я спросила ее насчет Мети. Не далее как вчера вечером Гонората постановила закрыть его дома на ключ, но, видимо, что-то изменилось. Ну да, изменилось, с тем, что Метя должен был закрыть сам себя, а если бы ему наскучила изоляция, он мог приехать на бега. Ставит он вместе с Марией, не только на то, о чем они вчера договорились лично. Вдохновение на него накатило сегодня уже в девять утра, и он поймал ее по телефону на работе. Может, придет и сам.

– Если до сих пор не пришел, его уже и не будет, – высказалась я. – Успокойся, нигде не написано, что нужно разлить пиво до капельки! Ой, мамочки!..

Мне удалось отпить немного пены, прежде чем она залила весь парапет балкончика. Громкоговоритель прохрипел, что закрываются последние кассы. Моника Гонсовская сзади коснулась моего плеча.

– Простите, но вы начали мне что-то говорить… Я долго и мучительно вспоминала, что же я хотела ей сказать.

– Ах да. Если можно вашей тетке что-то посоветовать, так было бы очень хорошо, если бы она была совершенно искренней. Полиция будет ее расспрашивать про этого Завейчика…

– Завейчик что-нибудь натворил?

– Да нет, не думаю. Но он скорее всего является важным свидетелем. О нем будут спрашивать. Если ваша тетка не совершила вместе с ним никакого преступления, то лучше пусть скажет всю правду. Впрочем, могу вам рассказать, в чем дело, потому что об этом уже весь ипподром знает. Был убит жокей, и теперь допрашивают всех людей, которые в субботу выиграли, поставив на два первых триплета. Значит, вашей тетки это непосредственно не касается, а Завейчика – да. От души ей советую, пусть ничего не скрывает.

Моника Гонсовская кивнула головой. Она не забеспокоилась – видимо, эта ее тетка действительно существовала, не выходя из рамок уголовного кодекса.

– Это очень хорошо, может быть, они его быстрее найдут, чем я. Хорошо, я ей ваш совет передам. А меня тоже будут допрашивать?

Я совершенно уверенно ответила ей утвердительно. Каждая секунда прошлой субботы могла оказаться важной, особенно в отношении тех, кому так повезло с триплетами. Я вспомнила, с каким напряжением спутник девушки всматривался в дорожки, и подумала, как бы его показания не оказались и вовсе ключевыми.

Юрек упустил под кресло авторучку, а пан Здись – половину программки. Оба стали заниматься партерной акробатикой, не уговорившись, кто первый полезет за потерей, поэтому никаких результатов они не добились. Кресла были дико тяжелые, их передвижение требовало участия культуриста, а для того чтобы влезть под них, места не оставалось. Ручку Юрека я выловила со своей стороны, благодаря чему Пан Здись справился со своей программкой. Громкоговоритель взвыл три раза, флажок взлетел.

– Я бы хотела на что-нибудь поставить, – громко сказала позади меня Моника Гонсовская.

– Это не сейчас, – ответила я рассеянно и приложила бинокль к глазам.

Группа вошла в старт-машину ровно и без выкрутасов, никто не удрал, никто не упал с седла. Рванули все одновременно.

– Ведет Подбор, вторым идет Альбатрос, третья Делия, – начал громкоговоритель, – на четвертом месте Мартина, пятая – Ересь. Лошади доходят до поворота, очередность та же. Лидирует Подбор.

– Кто туг трепал насчет единички?! – диким голосом рявкнул Вальдемар. – Улита едет, когда-то будет!

– Единичка должна лидировать!

– А я вам говорю, что двойка уже в кармане! – вещал о своей победе полковник.

– Где тройка?! – с отчаянием в голосе вопил пан Эдя.

– Врублевский отпал! – в ужасе застонал кто-то. – Врублевского не будет!

– Лошади прошли поворот, – сообщил рупор, – на прямую выходит Альбатрос, слабеет Подбор…

– Куда он идет, кретин, на большую дорожку!..

– Заперли его! Дал себя запереть!..

– Альбатрос, Мартина, потом финиширует Ересь…

– Ересь!!! – завопила я от всего сердца. – Давай, Ересь!!!

– Давай, Альбатрос!!! – заглушила меня толпа.

– Альбатрос, Ересь, – бесстрастно вещал рупор, – Альбатрос, Ересь, Ересь, Альбатрос…

Ересь летела как на крыльях. На три корпуса перед Альбатросом – Щудловский обернулся и придержал лошадь.

– Чего ты ее держишь, кретин?! – возопила я дурным голосом.

– Да ведь выиграл он уже, выиграл, ты чего орешь, – приструнила меня Мария. – Ну хорошо, она у меня есть, но Альбатроса у меня побольше будет! На что тебе эта Ересь?

Я с облегчением откинулась в кресле.

– Она у меня одна была, я с нее все начинала. Смотри, вот ведь корова больная, я же решила ставить исключительно два-пять за все, что у меня было, хотела двойную ставку сделать…

– И что, совсем не поставила?

– Нет, что вы, что вы – один билетик. И тыщу других глупостей. Ну скажи ты мне, Бога ради, что мной руководит, чтобы выбрать правильно, а поставить потом, как паралитик с водянкой головы?

– Ну, наверное, то же самое, что и мной, когда у меня три триплета с Ересью и двенадцать с Альбатросом…

Ересь с Альбатросом были страшенным фуксом. Народ ставил на Мартину, а фавориткой была Делия. Ересь вообще не шла в счет. На Альбатроса ставили те, кто был посвящен в закулисные тайны, или те, кто имел глаза и смотрел как следует в паддоке. Пан Здись на паддок не смотрел, к посвященным не относился, зато у него бывали дикие идеи и сумасшедшие фанаберии.

– Есть два-пять! – триумфально возвестил он. – Есть! Будьте любезны, последовательность на сто тысяч!

– Сразу на сто мильонов! – ехидно поправила я. – Да если тридцать тыщ дадут, мы и то от счастья упадем!

– Но послушайте!.. Кто на это ставил?! Ну нет, минимум сто тысяч! Квинта и вовсе будет чудовищной!

– А вы начали квинту? – спросил Юрек.

– Нет. Квинту я начинал от Альбатроса. Но последовательность у меня есть.

– Квинты не будет вовсе, – объявил Вальдемар. – После Ереси ставки снизились на девяносто процентов.

– Альбатрос тоже был бы фуксом, – сказала мне Мария с упреком. – На что тебе понадобилась эта Ересь…

Пал Здись ошибся ненамного, только в два с половиной раза, за последовательность выплатили сорок две тысячи, так что мы оба обогатились меньше, чем ему хотелось. Моника Гонсовская спустилась со мной вниз, настаивая, что хочет сыграть.

– Выберите себе что хотите и поставьте последовательность, – посоветовала я ей. – Две кассы принимают ставки по десять тысяч, а остальные – дороже. Выберите из программки или из паддока, как пожелаете.

Кретинкой она не была, поэтому уже начинала ориентироваться во всем этом безумии. Она решила выбирать из паддока, и я потеряла ее из виду, решая, как ставить дальше.

– Тройка непременно придет, – услышала я конспиративный шепот возле касс на пятьдесят тысяч.

Я рассеянно посмотрела на шептуна. А, один из тех, кто пользуется подсказками из конюшен. Пусть засунет свою тройку, не скажу куда, я ее из триплета выбросила, но в последовательность включила, это лошадь Двуйницкого, Замечек на ней едет, прет к финишу как бешеный. В прошлом сезоне конюшня Двуйницкого была почти самой худшей, а Замечек резко вытянул ее из болота. Должно быть, это действительно его заслуга. Двуйнйцкий ведь не изменился, он только конюшенного жокея сменил, а качество лошадей зависит от конюшенного жокея в колоссальной степени, Замечеку надо было бы выразить всяческую благодарность. Вот черт… Может, поставить на него «верхом»?..

Я убедилась, что Замечек – фаворит, поэтому отказалась от мысли на него ставить. А, чтоб он лопнул, пусть приходит первым без меня!

После второго заезда пан Здись впал в амок. Правда, квинта у него лопнула уже на первой лошади, но он начал второй триплет и поставил последовательность. Тройка, Замечек на Одолане, была второй лошадью, выиграл Куявсюни на дурацком коне Деркаче, на которого я поставила исключительно из-за высокого мастерства жокея. По мнению пана Здися, последовательность снова должна была быть сто тысяч, и даже мои попытки вколотить ему молотком в голову, что ведь в последовательности есть чудовищный фаворит, на него впечатления не произвели.

– Да в жизни Последовательность с фаворитом не может быть выше десяти тысяч, – вдалбливала в него Мария. – Вы тут что, первый раз?! На тройку поставили жук и жаба! Со всеми вариантами!

– Но не с Деркачем! На него вообще не ставили!

– Не ставили, но ведь фаворит! Ведь тройка! И по программке она же получалась!

– У кого получалась, у кого нет, – мрачно пробормотала я.

– Ну хорошо, пускай восемьдесят, – уступил пан Здись.

– А я так и поставила, – сказала Моника Гонсовская у меня за спиной. – Вы действительно думаете, что так много заплатят?

– Да ну, какое там много! Фигушки! Да не слушайте вы этот глупый треп! Пан Здись у нас фантазер! Мифоман и безумец!

Пан Здись на оскорбления вовсе не обижался, большие надежды для него были по крайней мере половиной удовольствия от бегов, а постоянные ошибки странным образом не портили ему характер.

– «Верх» будет раза в два больше, чем последовательность, – сообщил всем полковник. – Вот увидите!

– А у меня это есть! – сказал Юрек. – Вот я и заканчиваю.

– Тремя?

– Тремя.

Я не спросила его какими, ведь он никогда не говорил, и я не удивлялась, потому как – вдруг кто сглазит? Я повернулась к Монике.

– Вы играете первый раз в жизни?

– На бегах – первый.

– Ну, ставьте покруче! Сегодня фуксы приходят, у вас есть шанс разбогатеть. В первый раз человек выигрывает.

– Правда? Я про это слышала. И что, так оно и есть?

– На самом деле так. Исключение составляют люди, родившиеся в апреле…

Я не выдержала и рассказала ей о событиях, которые разыгрывались на моих глазах, в которых я даже сама принимала участие. Между объявлением результатов и объявлением о выигрышах всегда существует интервал, поэтому рассказать я успела.

Когда-то, это было давно, приехал за мной муж моей подруги, с которым я договорилась, что он меня после бегов отвезет домой. По ошибке он приехал слишком рано, перед предпоследним заездом. Он был здесь первый раз в жизни. Я проигралась в пух и прах и подсунула ему программку.

– Говори, что придет! – потребовала я. Муж подруги с великим тщанием программку прочитал.

– Мне нравится Орск, – сообщил он, подумав. – И Салагай.

Орском звали коня, Салагай же была фамилия жокея. Муж подруги их не различал. Я помчалась к знакомому.

– Павел, слушай, приехал Донат, он тут первый раз и предсказывает один-три…

Я еще не договорила, как Павел вытащил из кармана десять злотых.

– А ну, помчались ставить!

Я добавила еще десять злотых и поставила один-три. Один-три и пришли. За двадцать злотых заплатили тогда пятьсот восемьдесят. Донат получил от нас пятьдесят восемь злотых, десять процентов от выигрыша за подсказку, и страшно обрадовался.

– А знаете, это совсем неплохо, – сказал он признательно. – Я даже ничего не потратил, а получаю деньги. А, ладно, сыграю!

Он выделил двадцать злотых, поставил на последний заезд и. – разумеется, проиграл, потому что это был уже второй раз. Но тридцать восемь злотых чистой прибыли у него остались. При оказии и мы с Павлом взяли небольшой реванш за проигрыши.

В одно из воскресений, тоже пару лет назад, я встретила на лестнице собственного сына.

– Мамуленька, дай мне по морде, – попросил он жалобно. – Тресни, но чтоб как следует. Я весьма удивилась.

– С удовольствием, деточка, но почему? Не знаю, для чего мне такие усилия совершать.

– Я с девушкой пришел, она тут в первый раз, и выбрала очередную последовательность…

– А ты не поставил?! Кретин!!!

Три последние последовательности были потрясающе фуксовыми, за двадцать злотых платили шестьсот, потом восемьсот и тысячу двести. Мой сын проявил такой идиотизм, который и рукоприкладства не заслуживал. На гениальной девушке он потом женился, что я полностью одобряла, потому что талант к вычислению коней у нее бесповоротно пропал. Уж кто-кто, а мой сын должен был знать, как обстоит дело, потому что сам стал жертвой такого же фортеля, когда приехал ко мне в Данию в качестве свежеиспеченного совершеннолетнего сопляка. Ясное дело, я немедленно забрала его с собой на ипподром в Аматер. Дала ему программку, объяснила более или менее, что надо делать, и оставила на произвол судьбы. Одну крону, чтобы поставить вифайф, я ему дала. Он набрал этот вифайф из отдельных лошадей, сомневаясь только в одном месте, что должно быть: тройка или восьмерка. Он склонялся к тройке, а я заставляла его вписать восьмерку. Я махнула рукой и забыла ему сказать, что в Дании есть такая рубрика, куда можно вписывать запасной вариант. Эту рубрику он оставил пустой, а компьютеру-то все равно. Если бы он вписывал резервный вариант, после нашей грызни непременно вписал бы восьмерку.

Пришло все, что он вычислил, и та чертова восьмерка, но при этом тройку сняли с заезда! Восьмерка оказалась на ее месте. Заплатили девять с половиной тысяч крон, стоимость маленького итальянского «фиата»… Ребенок не мог мне этого простить долгие годы, пока, наконец, не купил себе машину за деньги, заработанные честным трудом.

Только я успела закончить нежные воспоминания, как объявили выигрыш. За последовательность дали одиннадцать тысяч двести. Пан Здись обмяк и помрачнел, но ненадолго.

– Но «верх» будет двадцать семь! – выкрикнул он торжествующе.

– Триплет доходит до миллионов, а квинты вообще не будет! – пророчествовал Вальдемар.

– У тебя они есть? – спросила я Марию.

– Есть-то есть. Но я заканчиваю одной лошадью. Вместе с Метей. Начиная с Альбатроса, мы заканчивали «стенкой».

– Не огорчайся, я заканчиваю тремя, но тоже проиграю. Даже не стоило на них ставить «верхом», потому что я выбросила фаворитов.

– Как это? У тебя нет Бяласа?!

– И Болека нет. Я исходила из мысли, что будут одни последовательные фуксы, и хочу тебе сказать, что Сарновского я тоже выбросила…

– Ну, на Сарновского круто ставят, он просто не имеет права прийти первым, при его-то характере. У нас он есть, Метя настаивал…

Заезд был красив невероятно, семь двухлеток, среди них потомство самых роскошных кобыл. Я махнула рукой на жеребцов, сосредоточившись на кобылах, Симоне, Диоде и Андине, потому что, поставив на мать последней, я когда-то выиграла очень приличные деньги. Я очень надеялась, что дочка повторит любезность мамы. Фавориткой была Космитка на Сарновском, вровень с Иркутском на Куявском. Остальные две лошади, Шаклак и Теренций, не шли в счет, но на всякий случай я поставила на них последовательность. Глас разума взывал, чтобы я поставила на двух фавориток, но душа сопротивлялась, и я поставила на сплошные глупости.

Моника Гонсовская сообщила мне, что она поставила на Космитку с Андиной, четыре-пять, потому что так выходило по данным паддока. Для меня забрезжил слабенький лучик надежды. Андина, раз уж эта девушка ее выбрала…

Юрек сидел передо мной, словно окаменев, не говоря ни слова. Пан Здись немного успокоился, на квинту он уже надеяться не мог, поэтому эмоции в нем затихли. Вальдемар ссорился с паном Собеславом насчет Куявского, конечно, он на Куявского поставил, за что пан Собеслав его упрекал. Он сам предпочитал Теренция, а я, в свою очередь, считала это кретинизмом, склоняясь к мысли, что выбирал он окончание по пьянке, хотя, со слов пана Собеслава, он ни разу за восемьдесят семь лет своей жизни пьян не был. Пил он много, но осторожно. Пан Эдя прицепился к Диоде, вроде бы Бялас по секрету кому-то сказал, что она выиграет.

– Если уж он сказал, что выиграет, значит, не будет такого, – высказался полковник.

– Все трещит от ставок на два-четыре, – сказал кто-то, вернувшись снизу, от касс.

– Интересно, кто наверняка не придет, – буркнула я. – Должно быть, Сарновский.

Старт затянулся. Симона ни за что не желала заходить в машину. Куявский слез с Иркутска, и они вошли в бокс порознь. Диоду впихнули задом.

– Сарновский пока в куче? – беспокойно спросила Мария.

– Третьим идет, – quot;ответила я. – Я не понимаю, как он хочет сделать, чтобы проиграть? Держится в куче, даже вырваться оттуда не может…

– На прямую выходит Иркутск, – сказал рупор. – Вторая Андина…

Больше я не услышала, хотя сидела прямо под рупором. Вальдемар вскочил с места.

– Давай, Болек! – заревел он дико.

– Дерьмо Болек!! – заглушил его кто-то за моей спиной. – Давай, Ясек!!!

– Сарновский! – крикнула Мария. – Посмотри! Идет!

Андина опередила Иркутска, они шли почти вместе, из кучи стала вылезать Космитка, Сарновский ехал гениально. Он высунулся вперед, оставалось еще две трети прямой, а у него уже было преимущество, он пер как танк, к тому же не только не погонял, а даже судорожно сдерживал лошадь. Космитка шла сама по себе, как ее мать и бабка. Я восхитилась, хотя она ломала мне все ставки. Андина оставила Иркутска сзади, подошла к Космитке, но видно было, что дело безнадежное. Космитка, которую изо всех сил сдерживали, финишировала на три корпуса впереди, за ней Андина…

– Я, кажется, выиграла, – задумчиво сказала Моника Гонсовская за моей спиной. Я кивнула.

– Ну да. В отличие от меня. Ты заканчивала Сарновским? – обратилась я к Марии.

– В складчину с Метей. Но я же не хотела на него ставить! Сарновский пришел фаворитом, ничего не понимаю! Погоди, я, часом, не потеряла ли?..

– Есть! – объявил Юрек. – Вот черт! Андина у меня тоже была…

– Андина и у меня была…

– И вот вам ваш Болек, – упрекал Вальдемара пан Собеслав. – Которым это он пришел, третьим?

– А вот вам ваш Теренций! – рассердился Вальдемар. – Болек хоть третий, а эта ваша семерка – последняя!

– Как ты думаешь, дадут миллиона два? – спросил Юрек, живо заинтересованный.

– Две первые лошади – страшные фуксы, дадут и три. А тут, ты сам слышал, на двух лошадей ставили. Вроде как Бялас обещал быть первым.

– И на Болека ставили, понятия не имею, почему я его выбросил. Может, трех миллионов и не дадут, но какие-нибудь два с половиной-то уж точно…

Я записала результаты и вспомнила про Монику Гонсовскую. Триплет и квинту черти взяли, последовательности с Сарновским я не ставила, поэтому шансы выиграть могли у меня появиться только в четвертом заезде. В обморок я, разумеется, не упала, потому что заранее была готова к неудачам. Уже много лет я клялась и божилась самой себе, что третий заезд буду ставить только «стенкой». И столько же лет я клятву не сдерживала. Привычность собственного поведения даже успокоила мои чувства.

За триплет дали два миллиона восемьсот с мелочью, Юрек обрадовался. Последовательность вышла средненькая, десять тысяч двести Моника Гонсовская оказалась с неплохим выигрышем, Мария с Метей тоже.

– Метя от этого триплета окончательно выздоровеет, – предсказала я уверенно. – Вы как, дальше продолжаете?

– Самой странно, но продолжаем! Вроде у нас квинта на мази. Боюсь, что после Сарновского выигрыш страшно снизится.

– Особенно если Куявский приедет. А мне кажется, что он дважды выиграет. А если бы Сарновский сейчас не поехал?..

– Эх, если бы Сарновский не поехал, я бы выиграла. В могилу меня эта сволочь уложит, если б я знала, что он думает, я бы выигрывала раз за разом!

И тут до меня дошло, что здесь творится нечто особенное. Копенгагенских лошадей я не знала уже много лет, в Канаде на бегах была три раза в жизни. И там среди семнадцати коней, за которых платили только в одном сочетании, я умела выбрать даже квадриплет! Год назад я угадала шесть-пять-восемь за паршивые пять крон, вытащила Алицию в турпоездку в Париж, где в августе можно было копыта отбросить от жары; в Канаде угадала последовательность на четыреста долларов, а тут, глядя на этих лошадей три раза в неделю, при том, что платят за трех коней, в какой бы последовательности они ни пришли, я не в состоянии угадать, кто выиграет! Да что же это, черт побери, делается?!..

«Недолго думала старушка»… Без особого труда я сообразила, что карьера лошади на этих хреновых бегах зависит только от отношений и сговоров между людьми. Ну да, я выиграю, если мне удастся угадать, что эти люди выдумали. Что там скомбинируют Глебовский, Бялас, Вишняк, Ровкович, Капуляс, Войцеховский, мастер ставить сам на себя, Скорек, вечно в оппозиции к собственному тренеру, Вонгровская и весь синклит! Если я угадаю, что они напридумывали, то выиграю, если нет – то фиг. А это, кажется, намного труднее, чем оценка всех лошадей на свете, вместе взятых…

Ну да, ломжинская мафия и этот… Василь…

Я договорилась с пани Зосей, что Завейчика для Моники Гонсовской вызовут. Моника, однако, вела себя так, словно этот Завейчик перестал ее интересовать, два выигранных заезда явно ее отвлекли. Она вернулась из паддока и сказала мне, что две лошади производят незабываемое впечатление, Этернит и Жаба. Она поставит на них, никто не имеет права их обогнать.

– Теоретически, – охладила я ее пыл, – да, конечно, обе от коней дерби-класса, должны бы выигрывать раз за разом, но Батька, пардон, Убий-батько, не умеет ездить на арабских лошадях, а ученик Мязга тем более. Разве что лошади сами по себе придут.

– Придут! – решительно заверила меня Моника. – Если у меня есть хоть капелька представления о лошадях, они не могут не выиграть. Не знаю, которая, они более-менее одинаковы.

Этернит был фаворитом, на Жабу ставили мало, видимо, из-за ученика Мязги, который снижал ее ценность. Я поставила на всякий случай и на них, в триплете у меня их не было, я начинала Куявским. Рупор прогремел воззвание к пану Завейчику, которого просят зайти в секретариат. Старший комиссар Ярковский поймал меня под лестницей.

– Это что такое? – спросил он, мотнув головой в сторону иерихонской трубы.

– Гонсовская, та девушка, которая хочет его найти, я же вам говорила, – объяснила я. – Я ей сама посоветовала, чтобы она искала по радио, потому что он может быть всюду.

– А что она про него знает?

– Да почитай, что ничего. Это все ее тетка. Как я поняла, это теткин бывший воздыхатель, а ныне друг жизни. Мне что, надо познакомиться с теткой?

– Нет, упаси вас Бог. Мы уж как-нибудь своими силами справимся…

Я хотела было спросить, разговаривали ли они с этим Завейчиком вообще, но тут к Ярковскому обратился кто-то незнакомый, – а я увидела, как лысый с кудряшками направляется к кассе по двести тысяч. Меня вдруг страшно заинтересовало, на что он поставит, я бросила Ярковского и помчалась за Фигатом. Он поставил на то же самое, что и Моника Гонсовская. Три-четыре, Этернит с Жабой.

– Вы когда возвращаетесь в свой Лонцк? – спросила я наверху у Моники.

– Да я все время там. Только в ноябре перееду в Варшаву. Я вчера приехала, потому что тетка звонила, она страшно разволновалась из-за этого Завейчика и потребовала, чтобы я ей помогла, но завтра я возвращаюсь. Разве что она упрется, чтобы я осталась… Я собираюсь возвращаться, скажем так, но начинаю сомневаться, что это у меня получится.

– Может, найдется этот Завейчик…

– Метя заканчивает двумя лошадьми, тройкой и четверкой, – сообщила мне Мария. – Дай-ка мне эту железяку для бутылок. Этернит фаворит, а лучше бы Жаба. Болека могу пропустить.

– Гарцовник, господа, Гарцовник! – возвестил пан Здись. – Тут выигрывает Гарцовник! Будет два-шесть!

– И ухо от селедки! – рассердилась я. – И от жилетки рукава! Соецкий, как же'..

– А Этернит что? – ехидно поинтересовался Вальдемар. – Ногу сломает?

– Шестерка, почитай, уже висит! – твердо изрек пан Эдя.

Моника Гонсовская наклонилась ко мне.

– А почему они говорят «висит»? Я все слышу и слышу – «висит». Простите, вы не могли бы мне объяснить?

– Это на табло. То есть на такой там штуковине около судейской вышки вывешивают результаты, номера лошадей, которые выиграли. То есть не вывешивают, а всовывают в такие рамочки, но называют это «висит, кто выиграл». А в разговоре остается только одно «висит».

– Аquot; понимаю…

– Для араба вес не имеет значения! – упрямился пан Здись. – Даже если и так…

– На короткую дистанцию! – не выдержал Юрек. – Это же тысяча восемьсот!

– Ну вот именно! Гарцовник! Пятьдесят пять кило!

– Лысый с кудряшками поставил то же самое, что Метя, – сообщила я Марии. – Я случайно подсмотрела, за двести три-четыре. Этернит с Жабой. Что-то мне кажется…

– Мне уже все везде кажется, – перебила меня Мария, просматривая свои триплеты. – Ты можешь посмотретьquot; что я тут натворила? Погоди, у меня тут проходит Болек… Но два я начинаю Жабой и один Этернитом. Болеком – ни одного!

Я заглянула в ее программку.

– Снова не поставила то, что записывала?!

– Да не успела я протолкаться! Диктовала по одной лошади и опять напутала! А квинта показалась мне дорогой, и я ее урезала, Боже мой…

Из квинты, которую она заранее себе выписала, три лошади уже пришли первыми, а теперь она записала Жабу, Этернита и Куявского на Фикусе. Шанс выигрыша был огромный, а квинта вся состояла из фуксов.

– Чего у тебя нет?

– Как это чего? Сарновского я выкинула! Слишком дорого показалось!

– Ну да. Скупой платит дважды…

– И что тут делать с таким ботинком, теперь-то уж и сапожников нет…

– ., русские продают у Дворца культуры. Это для пищеварения, а это от насморка. За гроши купить можно!..

– Дешево вам это самоубийство обойдется…

– Ну что они там копаются, на десять минут уже опаздывают!

– Бухгалтерия не успевает…

Флажок махнул, арабы послушно вошли в стартовые машины, рванули почти одновременно. Пан Здись бушевал насчет Гарцовника до половины прямой, я начала уже зубами скрипеть, потому что чертов Гарцовник свободно лидировал, оторвавшись на пару корпусов. На половине заезда ситуация резко переменилась.

– Выходит Этернит, затем финиширует Жаба с Албанцем, – говорил рупор. – Этернит, Албанец, Жаба, Этернит, Жаба…

– Давай, Жаба! – завопили одновременно Юрек и Мария.

– Вон этого Албанца, куда лезешь, кретин! – бормотала я себе под нос.

– Есть! – вопил какой-то тип за спиной Вальдемара. – Два-пять!!! Давай, два-пять!!!

– Милостивый государь, какие два-пять, три-четыре вдут! – взбесился Вальдемар, резко повернувшись к нему. – Что вы мне в ухо ревете всякую чушь!

– Ну да, три-пять идут!..

– Ослепли они все, что ли? – рявкнул горестно пан Эдя.

– Есть! – крикнул Юрек. – На тройку не ставили!

– Албанец третий! – упрямо сказал пан Здись. – Вот, пожалуйста, совсем близко!

– Близко, близко, – согласился полковник. – Корпусов восемь будет…

– Мы с Метей закончили! – с облегчением вздохнула Мария.

Моника Гонсовская снова выиграла. Очередной мой триплет черти взяли, но последовательность у меня была. Туманные ощущения в сердце стали постепенно превращаться в четкие соображения. Я перевернула страничку в программке и посмотрела на пятый заезд.

Несомненно, на самой лучшей лошади ехал Вишняк. Он уже пару раз лошадей придержал, ему удалось прийти третьим и четвертым, что было большим искусством. Теперь у него был конкурент в виде Куявского на Горгоне, но я могла ручаться, что Сигнал лучше Горгоны. Придет на нем Вишняк или нет? Он, конечно, должен быть фаворитом, невзирая на предыдущие, худшие заезды. С ним в компании будут еще двое, эта Горгона с Болеком и Томбола Капуляса. Немного усилий – и Вишняк снова придержит Сигнала за ними, спрашивается, пойдет ли он на эти усилия.quot;

– Если сейчас выиграет Вишняк, то я начну размышлять, – сказала я Марии. – Что у вас там с Метей?

– Как раз Вишняк и, стыдно признаться и выговорить, Погремушка.

– Что?!

– Погремушка. Это Метя. Уперся – и все.

– Он спятил?

– Не знаю. Наверное. Может, сотрясение мозга повлияло. Сигнал и Погремушка. Я согласилась, чтобы он отцепился, не хотела так ставить, но забыла и поставила то же самое. Ну, ничего не попишешь.

Я замолчала. Рупор хрипел результаты заезда. Я все молчала, а смутные подозрения становились все четче. Погремушка… Идиотизм, она же никогда не была ближе пятого места, но у нее такая замечательная родословная, что должна рассердиться и побежать вместо лошади. Может, именно сейчас и наступил такой момент… Конь Глебовского. Глебовский просто так первым не приходит, он должен делать себе тройную победу, ну, двойную… Я посмотрела на программку. Ну да, в седьмом заезде тоже есть его лошадь. Погремушка и седьмой заезд?..

– Идите-ка смотреть на паддок и оцените лошадей! – приказала я Монике Гонсовской. – Меня очень интересует ваше мнение, потому что творится нечто странное.

– С удовольствием. Я все время выигрываю. Это и в самом деле так просто? Я думала, что здесь полагается в основном проигрывать?

– По-разному бывает. Ничего не стану вам подсказывать, но в зависимости от того, что тут придет первым, я могу кое о чем догадаться. Скажу вам после заезда.

За триплет с Жабой, несмотря на битого фаворита в середке, дали почти восемьсот тысяч. Последовательность – двадцать семь. Капиталовложения ко мне уже вернулись, на триплетах я могла до самого конца поставить крест, но последовательности давали мне шанс. Сигнал и Погремушка, а что, мысль…

Завейчик не появлялся, невзирая на то, что его вызывали трижды. Моника Гонсовская почти забыла о его существовании, пошла смотреть коней в паддоке. Сигнала она выбрала без колебаний, после чего добавила к нему трех кобыл, Томболу, Горгону и Погремушку. Она посмотрела в программку и удивилась.

– Не понимаю. Почему эта Погремушка так плохо бегала? Пятая, шестая, лотом опять пятая… Это же прекрасная кобыла! Вы посмотрите на ее зад, на бабки…

– Ничего, ничего, посмотрим, что придет, – быстро сказала я. – После заезда…

Я новаторски поставила на Сигнала с Погремушкой и помчалась искать Ярковского. Нашла я его в проходе к конторам, он подслушивал каких-то двух типов. У меня не хватило терпения ждать, пока он закончит работу.

– У меня есть к вам предложение, – сказала я быстро. – Этот лысый с кудряшками, Фигат его фамилия, поставил три-четыре за Двести тысяч. Пойдите, что ли, посмотрите, кто поставит в этом заезде четыре-шесть. Сигнал с Погремушкой. Особенно на Погремушку. Что-то мне кажется, что произошла радикальная перемена и о ней знают только те, кто глубже остальных посвящен. Проследить бы за такими.

Старший комиссар Ярковский не был излишне болтлив. Он ни слова не ответил, взглянул на меня и кивнул головой. Долг свой я выполнила.

Сигнал выиграл как хотел. Вишняк совсем его не посылал, наоборот, изо всех сил сдерживал. Второй была Погремушка, на голову раньше Томболы. Триплет упал до ста сорока тысяч, за последовательность дали одиннадцать. Я успела плюнуть себе в бороду, идиотка, надо ведь было поставить дороже, ну хоть на сто тысяч, ведь ситуация такая, что у меня есть шанс отыграться за весь сезон, и такой шанс, что аж искры летят, а я его упускаю. Я не стала ударяться в самокритику, потому что мои подозрения вдруг превратились в творческую мысль.

– Я могу вам сказать, почему вы выигрываете, – сообщила я Монике Гонсовской. – Кажется, первый раз в жизни состоялся такой необычный день. Никто не придерживает лошадок, все едут как положено, и приходят только самые лучшие. Независимо от того, ставят на них или нет. В норме не было бы ни Сарновского, ни Вишняка, ни Этернита, ни Жабы, ни Погремушки, потому что их сдерживали изо всех сил, как видно из приложения. Но я не знаю, зачем так делали. Понятия не имею, что случилось, но такого еще не было. Пользуйтесь, пока есть шанс, потому что второго такого дня в ближайшем будущем не предвидится.

Фуксы закончились Погремушкой, до конца дня приходили одни фавориты, на которых ставили со страшной силой. Куявский выиграл на Палитре, на голову опередив Ровковича, и единственным моим утешением было то, что я не поставила по рассеянности на Замечека.

– Смотри-ка, повредился наш Метя в уме или нет, а правды нам не сказал, – мрачно обратилась я к Марии. – Ты видишь, что он сделал? Пришли темные лошадки, все от начала до конца, подряд. Метя выдумал Жабу и Погремушку, да? Не говорю про Этернита и Космигку, они по программке получались первыми, Сигнал тоже, но надо было знать, что на них поедут как надо. Не верю, что Метя это угадал, и не верю, что ему это в вещем сне приснилось. Он от нас что-то скрывает.

Мария кивала головой, задумчиво гладя на турф. Потом вздохнула.

– Я тоже считаю, что он что-то скрывает. Я за него боюсь. Нам-то уж ладно, но пусть хоть полиции сказал бы…

– Если я в Лонцк не уеду, приду сюда в субботу, – сказала в пространство Моника Гонсовская за моей спиной…

– Никто и не собирался с ними разговаривать, – с нечеловеческим терпением объяснял мне Януш. – Мы раздобыли их фамилии, и к ним нужно было присмотреться. В первую очередь люди пошли за теми, кто ставил гуртом. Завейчика мы пока что не трогали, он поставил только один триплет, за ним собирались начать наблюдение только через пару часов, а через пару часов он оказался недосягаем.

– Да за пару часов можно долететь до Египта, до Монреаля, до Самарканда! – рассердилась я. – Надо было сразу к нему прицепиться!

– Надо, но людей не хватало. Откуда мы могли предвидеть…

– Может быть, хоть те, кто ставил гуртом, принесли вам какие-то результаты?

– Те, кто ставил гуртом, забрали деньги и отдали их двум каким-то типам, пытаясь сделать это как можно незаметнее. К этим двум типам присоединился третий, и я даже должен спросить тебя об одном деле, может, ты отгадаешь, что за штука. А именно: эти три разных типа отличались одним и тем же выражением лица, совершенно обалдевшим, и не видно было ни малейшего удовольствия от победы. Ты это явление понимаешь?

Я задумалась и поняла сразу же. Они играли для кого-то другого, не для себя, не за свои деньги, и не им принадлежала прибыль. Кто-то велел им поставить, они не верили, что такая ставка придет к финишу, но выполнили приказ, а для себя поставили на что-то другое – и смертельно изумились! Другого объяснения просто не существует.

– И для кого они играли? – спросил Януш.

– Понятия не имею. А эти три типа – это кто?

– Такие будины из Ломжи…

– А-а-а, ломжинская мафия! Погоди, это странно. Я слышала разные сплетни, что они, дескать, правят. И кто-то им велел? Я не понимаю, вообще-то всем вокруг приказывают они, работают они на себя, и у них всюду исключительно подчиненные. Что бы это значило?

– Может быть, помимо подчиненных, у них есть еще и начальник?

– Если у них есть начальник, это должен быть некий таинственный Василь. Вы Метю допрашивали? Ах, нет, конечно же, не было времени, у него как раз была разбита башка. Но у него уже все прошло, пусть с ним поговорит кто-нибудь поумнее. Метя знает больше, чем он нам сказал, может быть, он вообще боится. Этих мафиози тоже нужно прижать как следует или как-нибудь потихоньку из них выжать, кто им что велел поставить и кто дал деньги, восемьсот тысяч эти триплеты стоили, я сомневаюсь, чтобы они их из собственного кармана выложили. Это хоть делается?

– Делается. Довольно хитрыми путями.

– Кроме того, нужно сориентироваться, тоже хитрыми путями, что случилось и вообще что делается. Судя по заездам среды, ни одного жокея не подкупили, пошли все как черти, честно поехали на всех лошадях. Не понимаю, что бы это означало, но поинтересоваться нужно обязательно. Какие-нибудь подробности про Дерчика уже известны?

– Похоже, это ты мне устраиваешь весьма приличный допрос. Ничего скрывать не стану и скажу тебе всю правду. Конечно, известны. Убили его в этих самых зарослях, никто его никуда не волок, следы указывают на то, что этот кто-то его шандарахнул, оставил под кустом и удалился. Собаке помешала мокрая погода. Следующей после убийцы была ты, а после тебя – руководитель бегов. Не нашли еще никого, кто видел бы, что Дерчик с кем-то шел или разговаривал…

Вдруг меня осенило.

– Время, – поспешно сказала я. – Это же должно было быть настолько рано, что Дерчик еще не был одет. Я имею в виду, в рабочую одежду. Я видела обычные ботинки и обычные брюки, а не жокейский костюм. Стало быть, он отправился на природу прежде, чем начать готовиться к заезду. Ну, у него было немного свободного времени, потому что он шел только во втором заезде, а вообще-то готовятся они заранее. Видеть его могло Двадцать человек, и никто на всякий случай не признается.

– А зачем ему вообще было с кем-то ходить?

– А черт его знает. Договориться о заезде. Дать себя подкупить и взять деньги. Ссориться из-за прошлых заездов. Улаживать какую ни то сделку. Вообще-то ему где попало шляться не положено было, ему бы в конюшне работы хватило. Поймаете убийцу, он вам скажет. А тренер что?

– Тренер ничего. Он его, разумеется, видел. С самого утра, а потом Дерчик почему-то пропал из поля зрения тренера. Тренер вообще-то охотнее рассказывает о лошадях, а насчет всего остального притворяется полным идиотом. А по поводу Дерчика…

Януш задумался. Я поняла, что выяснилось что-то еще, но он не уверен, можно ли мне про это сказать. Я поклялась молчать, как могильный камень.

– Дело в том, что ты, может быть, сумеешь сделать выводы. Разумеется, речь вдет о полной тайне, тут и самым близким друзьям ничего сказать нельзя. Так вот, исследования показали, что Дерчика сперва крепко поколотили. Сперва поколотили, и только потом свернули ему шею. Существует предположение, что убийство было случайным, что намеревались остановиться на мордобое, а вышло… Что скажешь?

– Я скажу, что необязательно, – ответила я без колебаний, потому что память молниеносно мне помогла. – Я раза два уже слышала, что Дерчик слишком много знает и языком треплет. Или собирается трепать. Мне так и видится, что морду ему били со словами: «Ну, будешь молчать, свинья дебильная, или нет?!» А Дерчик отвечал, что назло им как раз и не будет молчать, а все на свете скажет. Конечно, я говорю очень приблизительно и примитивно. Ну, тот, кто ему рыло начищал, потерял надежду и не видел иного выхода, а может, ему велели заткнуть пасть этому гаду любой ценой. Конечно, возможно, что убийца просто переборщил, но насчет трепа языком я просто уверена.

– Ты от кого это слышала?

Я донесла на Метю и пана Мариана. Мете и так пришлось бы давать показания, а пана Мариана я заложила ради чистого искусства. Здись говорил, что пан Мариан выехал во Францию неизвестно на сколько времени, и, кроме того, он был только слушателем, а не автором высказывания о трепе. Фамилию того, кто говорил, я не знала, зато могла указать на него пальцем.

Зазвонил телефон. Я подняла трубку и передала Янушу. Я успела привыкнуть, что его ищут у меня, раз у него в квартире никто не отвечает. Он с минуту слушал, потом сказал «хорошо» и положил трубку. Выражение лица у него было непроницаемое.

Прежде чем он встал с кресла, я успела подумать, что потеряю с ним всякое терпение. Неужели я не могла нормальным образом закрутить любовь, например, с шофером, главным бухгалтером, инженером-сантехником, словом, с кем-то из обыкновенных людей, которые от своей бабы не имеют тайн. Нет же, я упрямо цепляюсь за прокуроров, полицейских и работников контрразведки. Ну да, профессии у них интересные, но мне-то что с того, раз они ничего не рассказывают! И этот гусь хорош: услышал что-то важное и даже глазом не моргнул!..

– Нет, – сказал он, угадав, о чем я думаю, наверное, с помощью телепатии. – Я понятия не имею, в чем там дело, они велели мне немедленно приехать и выслали машину. Я знаю столько же, сколько и ты. Если вернусь в нормальное, человеческое время, то все тебе скажу.

Учитывая, что близился десятый час, на человеческом времени я сразу поставила крест и смирилась с тем, что ждать мне придется до завтра. Потом я позвонила Мете, чтобы проверить, жив ли он. Он был не только жив, но и в восторге от выигрышей. Как мы и предсказывали, они вернули ему здоровье. Я безжалостно спросила, откуда это он знал про Погремушку, Жабу и честную выездку всех лошадей. Вопреки моим ожиданиям, Метя правдиво ответил.

– От одного типа. Вы правы, хватит скрывать, и я скажу все, только не знаю кому. Никто меня ни о чем Не спрашивает, кроме тебя.

– Менты считают, что ты болен, – объяснила я. – Может быть, завтра они изменят свое мнение. А что это за такой тип?

– Ну, в общем, ком с горы. Ладно, я начну сразу рассказывать. Я подозреваю, что он посредник ломжинской мафии, хотя на это не похоже. Он дал понять, что ожидает от меня благодарности, и поэтому дает мне сведения.

– А что-нибудь еще он сказал?

– Ничего. Он вообще ничего не сказал, на все только намекал, по телефону. Он мне посоветовал, чтобы я поставил на этих двух кобыл, и предположил, что Сарновский поедет как следует. И Вишняк тоже. Я лично подозреваю, что им никто не заплатил, чтобы они придержали лошадок, не знаю почему.

– Может, со страху, их смерть Дерчика потрясла?

– Сомневаюсь, что у них такая нежная психика, но все может быть.

Я рассказала ему о собственных наблюдениях, и несколько минут мы с ним обсуждали этот вопрос. Все мафии могли забеспокоиться, а результаты беспокойства бывают самые разные. Меня очень интересовала ближайшая суббота, я велела ему обязательно сообщить, если жаждущий благодарности информатор продолжит свою полезную деятельность.

А насчет человеческого времени я угадала, попала в самую точку..

Про то, что на площади перед Центральным вокзалом нашли машину Завейчика, я узнала на следующий день. Машина стояла себе пустая, как следует запертая, совершенно бесхозная. Это указывало на то, что Завейчик внезапно уехал неизвестно когда, неизвестно надолго ли, неизвестно зачем и неизвестно куда, поэтому тетку Моники Гонсовской допросили очень старательно и дипломатично. Она понятия не имела о каких-либо его вояжах и сама была безмерно удивлена, в чем невозможно было сомневаться. В ходе допроса она смертельно на своего приятеля обиделась и потребовала экстренно его найти. Она охотно поделилась адресами всех его близких и дальних родственников, тем самым прибавив полиции работы, после чего выдвинула полное яда предположение, что причиной его исчезновения могла быть какая-нибудь молодая и смазливая особа женского пола, поскольку, по ее мнению, время от времени Завейчик охотно предавался кобелированию.

– Если ты эту Гонсовскую в субботу встретишь, то просто обязана проверить, правду ли говорит тетка, – наказал мне в пятницу Януш. – Хотя по всему видно, что правду.

Я коварно запротестовала.

– У меня перед вами никаких обязательств нет, разве что я пожелаю сделать вам любезность и выказать добрую волю. Вы мне ничего не рассказываете, и я не чувствую себя причастной к следственной работе. Если бы вы мне хоть что-то рассказывали, я бы считала, что обязана работать с огоньком.

– Так ведь мы тебе все рассказали!

– Какое там все! А мальчик? А те остальные четверо, что поставили триплет? А ломжинские дубы? А микроследы?

– Какие еще микроследы?

– Тот, кто угробил Дерчика, оставил хоть что-нибудь, никогда не поверю, что не было никаких следов. После меня и то крапива выглядела точно Мамай quot;прошел, хотя я туда залезала на цыпочках и ничего не топтала, а он? Из воздуха, что ли, на Дерчика спикировал? Гарпия такая с крылышками? Или он голый был, без всякой одежды? Туда очень трудно добраться, надо продираться сквозь заросли!

– Так он и продирался. Но я хочу напомнить, что моросил дождик…

– Не верю! Моросил, правда, но я не верю, чтобы они туда отправились под аккомпанемент дождя и под дождем по кустам лазили. Они там были, когда дождь перестал, за четверть часа до меня!

– Это неизвестно. Убийца мог и уговорить Дерчика, мол, подумаешь, дождь! Сказал, что ему кое-что покажет, что надо побыстрее идти, кто-то ждет.., да тысяча разных доводов! Микроследы как раз говорят в пользу того, что они пошли туда по дождю. Исследования продолжаются, лаборатория еще не дала результатов, ведь шерстяного свитера ни на одном из них не было, а плащи из болоньи следов не оставляют. Ну хорошо, хорошо, скажу. Мы берем пробы со штанов всех сотрудников, ты же сама понимаешь, нужно сделать так, чтобы виновный не догадался, а то он выбросит эти портки или же сожжет. А такие проверки требуют времени.

Я все поняла и оставила микроследы в покое. Устраивать аврал и бросать полк солдат проверять портки сотрудников конюшни в этой ситуации было негоже, а хитроумные действия имели право быть и продолжительными. Кроме того, убийцей мог быть и кто-то, не работающий непосредственно на бегах. Но с остальными проблемами я уж спуску не дала.

– Что касается мальчика, тут ты правильно угадала. Он подслушал какой-то разговор, дословно его передать не может, но смысл понятен. Разговор касался того, чтобы убрать Дерчика. Насколько мы смогли понять, напугала его главным образом атмосфера этой беседы, тон. Он не знает, кто с кем разговаривал, ему кажется, что про одного он догадался, кто это, но фамилии его не знает, может только показать его. Ну как тебе кажется? Покажет он так открыто на этого типа пальцем при людях, а?

– Ну нет, речи быть не может. А кто это, сотрудник?

– Нет, игрок. Один из привилегированных.

– Черти его принесли. Он ведь может больше на бегах и не показаться.

– Конечно, может. Теперь мы ищем свидетеля. Мальчик утверждает, что видел кого-то в зарослях со стороны дороги, он не узнал этого человека, но этот кто-то должен был видеть, как Дерчик шел в те кусты, и должен был видеть также убийцу Дерчика, независимо от того, вместе они шли или по отдельности. Конечно, это было значительно раньше, и я тебя заклинаю всеми святыми, только не скажи про это никому! Никто никого пока официально не расспрашивает. Если расспрашивать официально, то полиция может себя саму укусить за задницу, потому как никаких доказательств, ни малейшей улики, отопрутся виновные как миленькие, кроме того, неизвестно точно, кого нужно принимать в расчет, персонал или игроков. Да если бы мне велели голову под топор положить, я бы и за директора не поручился!

– Нет, директор ни в коем случае, он по характеру не подходит, – сказала я рассеянно. – Уж скорее его жена, она производит прекрасное впечатление и такая симпатичная, что ей с рук сошло бы все, что она только захотела бы. Но и в ней не сомневаюсь. Понятно, я никому не скажу. Кто ставил эти четыре тройных?

– Почему четыре? Было шесть…

– Один поставила Мария просто по ошибка, один – Завейчик, который пропал. А остальные четверо кто?

– Один поставил такой субчик, который за всеми подсматривает, он поставил следом за Завейчиком и даже сам не знал, на что поставил. Он дважды поставил. Мы его тщательно проверили, на всякий случай продолжаем караулить. Один поставил пьяный мужичок. Он поставил триплет и еще на одного такого жокея, все на него всегда ставят, как его там…

– Куявский. Народ его любит?

– А последним поставил интересный тип. Он признался, что подслушал, как кто-то кому-то говорил, что за этими лошадьми надо следить, вот только он плоховато слышал и следил не за лошадьми Дерчика, а просто за тремя лошадьми в каждом заезде. Он полагает, что мог ослышаться, и вовсе не уверен, что разговор шел именно об этом. Поставил просто так, на всякий случай. Теперь мы хотим из него выжать, кого же это он подслушал, но ведь все эти люди на бегах, ей-Богу, помешанные. Он пытается перебрать Одиннадцать человек, потому что не помнит, кто что говорил, а подслушивал он всех. С ума сойти! Ты хочешь услышать их фамилии и адреса?

– Плевала я на их фамилии и адреса, потому что я предпочла бы опознавать морды. Но если они с другой трибуны, то и это не получится, я их не знаю. А что ломжинские дубы?

– За ними тоже вдет наблюдение. Они вроде бы сбиты с панталыку и растеряны. Такое впечатление, что они утратили влияние на жокеев.

Я удивилась.

– Они утратили? У нас-то было такое впечатление, словно это жокеи перестали получать от них деньги. В среду все поехали поразительно честно, никто не придерживал лошадь. Я вот дожидаюсь субботы, чтобы увидеть, что же будет дальше. О, так ведь суббота уже завтра…

– Подожди-ка, то, что ты говоришь, очень важно. Все сходится. Мафия никого не подкупила, жокеи не получили денег, возникает вопрос: по чьей инициативе? Ломжинские идиоты лезут со своими деньгами, жокеи этих денег не берут, получается, что сами жокеи что-то комбинируют? Завтра, пожалуйста, приглядись как следует.

Я ехидно спросила, не лишились ли, часом, зрения подчиненные старшего комиссара Ярковского, заверила, что присмотрюсь со всем тщанием, и поинтересовалась, что сделали с машиной Завейчика. Ведь не оставили же они ее перед Центральным вокзалом на разграбление ворам?

– Нет. Ее отбуксировали в участок, где обследовали салон. Мы установили, что она стояла там с субботнего вечера, стало быть, последним человеком.., нет, предпоследним, потому что последним был Завейчик.., так вот, последним пассажиром, который в этой машине ехал, была эта самая Моника Гонсовская. Ее вызвали пока для разговора, результатов не знаю.

– Еще Метя. Его – на убой?

– Извини, что?!..

– Я тебя культурно спрашиваю, на убой вы Метю предназначили или нет. Если он не скажет, что знает, мерзавцы эти его прикончат, а вы все медлите. Неужели он вам так не понравился, что вы его хотите раз и навсегда стереть из списка живых?

– Наоборот. Метю сторожат, как брильянт короны. Он пользуется своей больной головой и сидит дома, ты об этом сама знаешь, а люди вокруг ждут, чтобы к нему кто-нибудь пришел.

– Я тебя предупреждаю, что завтра он уже наверняка выйдет из дома.

– Дай ему Бог здоровьица. Эскорт у него будет что у королевы. А на беседу мы уже с ним уговорились, на понедельник. Это мы специально сделали, после субботы и воскресенья что-нибудь, глядишь, и проявится…

– Я только одно знаю, что пропало мое одеяло, – печально сказала Моника Гонсовская еще до первого заезда. – Ни за что другое я ручаться не могу, потому что не обращала внимания, а одеяло я купила всего лишь днем раньше, в пятницу. И оно мне ужасно нравилось! Я его оставила в машине, мне как-то показалось глупо приходить с одеялом на бега, и теперь я на этом одеяле, ясное дело, могу крест поставить.

– А вы им об этом сказали?

– Конечно! Они меня для этого из Лонцка вытащили, но я и так бы приехала, потому что тетка бьется в истерике. Что такое этот Завейчик мог натворить, как вы думаете?

– Мне кажется, убежать. Единственное логичное предположение…

– Слушай, что тут творится? – изумленно спросил Юрек, садясь в свое кресло. – Какое-то помешательство на пятый номер во втором заезде. Я до него пальцем не дотрагивался, а тут вижу, что ставят на пятерку по десять, по двадцать раз. Что бы это значило?

Я забыла Монику, одеяло и Завейчика, потому что появилась более важная тема. Я тоже пятого номера не касалась и сразу решила, что не буду, еще не заглянув в программку.

– Коллективное сумасшествие, – категорически осудила я. – Кацперский на Ватмане, глупость длиной отсюда до Америки, а то и дальше. Правда, на арабах Кацперский ездить умеет…

– Ничего не понимаю, до сих пор Ватман был четвертым, а то и пятым. Откуда они его взяли?

– Сумасшествие, ты же сам сказал. Без этого была бы одна Пальма в фаворитах.

– Ты что, никто на нее не ставит. А у меня она есть. По родословной она самая лучшая…

– Но едет Сарновский, люди привыкли, что Сарновский на фаворитах не приходит…

– Так ведь он не фаворит!

– Ну и что? Должен в таком раскладе оказаться фаворитом. Пальма у меня тоже есть, хотя не знаю, хорошо ли это. А, черт с ними, пусть этот Кацперский без меня выигрывает.

С Пальмой на устах влетел пан Здись и из чистой галантности разделил роскошные розы между представительницами дамского пола в ложе. Я помчалась к пани Ядзе за стаканом воды и поставила цветы на круглое окошечко возле Моники, потому что на парапете перед нами они заслонили бы поворот. Вальдемар требовал от пана Собеслава принятия мужского твердого решения.

– Так как же, в конце концов, с этой Пальмой? Последний момент, сейчас ведь закроют все кассы!

– Дороговато это для меня получается, пан Валь-дек, может, «верхом» на нее поставить…

– ., конь с облегченным весом. В тридцать восьмом году Санлайт в Аскоте выиграл точно так же, платили семнадцать к одному…

– О Господи! – сказала Мария, швыряя на кресло сумку. – Уже завелся?..

– Продолжает, – ответила я. – Он пришел пораньше и сразу завелся.

– ., на Триумфальной Дуге турф был просто как по заказу для Пейзаны, потому она пришла даже гандикапированная [2], – продолжал некто, на кого я смотрела бы с умилением, если бы он не болтал столько. Он был фигурой в своем роде исторической, представитель золотой молодежи перед первой мировой войной, живая хроника бегов на всем полушарии. – Ее мать была Вигесса, от Нижинского, из той же линии, точнее, Нижинский был ее дедом…

– О чем вы говорите, плевать я хотел, что бегало при царе Горохе! – рассердился Вальдемар. – Мне нужно знать, что тут, в первом заезде будет! Ставить мне на Пальму или нет?..

– ..мартышка и попугай. Пролезли они на корабль, идущий в Европу, и плывут себе, плывут… – услышала я голос полковника. – Вылезли из укрытия и стали играть…

– ., на него одного! – объявил пан Эдя. – Репа сам на него вроде как двести поставил!

Тренер Репа вовсе не носил фамилию Репа, он был Кальреп, но не было тут человека, который правильно бы называл его фамилию. Репой остался он навеки.

– Только двойка! – бешено упрямился пан Здись. – Только двойкой начинаю, тут другой лошади нет!

– В первом?

– Конечно! Пора ей, пора, без веса лошадка вдет! Он совершенно выбил меня из колеи. Двойка, Нарбонна, входила в число моих обожаемых кобыл, я ее забросила, чтобы не испортить ей карьеры, хотя в среду решила было поставить на нее одну. Тут я вспомнила, что не проверила заездов, посмотрела на табло и подскочила! Черт! На двойке ученик Осика!

– Звонок был?! – нервически завопила я.

– Давно уже, – сказала Мария. – Да успокойся, что упало, то пропало. Звонок был, когда я еще по лестнице шла. Дай открывалку.

– Вот черт, – мрачно сказала я, копаясь в сумке. – Ведь я даже не поставила на эту Нарбонну… Ну да, в последовательность я ее включила, но из квинты, из триплета выбросила, потому что боялась ее сглазить.

– Не хочу, конечно, быть хамкой, но ты поглупела, – огорчилась Мария. – Она же тут выиграет только так!

– Она у пана Здися есть…

– Ну и что же? И пан Здись иногда выигрывает… Появился Метя, живой, здоровый и без видимых повреждений.

– Привет, девушки. Так что у нас приходит первым? Давай, Пальма!

– Метя, Бога ради…

– Погоди, дадим ему пива, может, он заткнется.

– Метя, опомнись, Пальма бежит во втором, а сейчас первый. Принеси стакан…

Моника Гонсовская сзади осторожно коснулась моего плеча.

– Я тоже поставила на Нарбонну. Простите, пожалуйста. Она отлично выглядит. С Танзанией, два-шесть. Так у меня получилось по паддоку.

По счастью, на Нарбонну с Танзанией я тоже поставила, и меня это несколько обрадовало. Танзанией я начинала триплет и квинту и теперь с надеждой подумала, что, может быть, ученик Осика, несмотря на всю свою одержимость, все-таки не придет первым, сделает хоть какую-нибудь ошибочку…

Завыл рупор, взмахнул флажок, черти-кони рванулись. Ученик Осика не сделал ни единой ошибки и выиграл в роскошном стиле от старта до финиша. Пан Здись впал в эйфорию, я выиграла последовательность, потому что, разумеется, Танзания пришла второй. Первый триплет и квинта у меня полетели к чертям. Мария не скрывала своего осуждения, настаивая, что у меня плохо с головой. Я ей не возражала.

– Зато у меня есть Пальма, – сердито сказала я. – Метя вон уже начал, пусть и дальше орет свое «давай, Пальма!». А вы вместе ставите или порознь?

– И так, и этак.

Метя, весьма довольный жизнью, попивал пивко И лопал соленые палочки пана Вальдемара. Были они Потрясающими, откуда Вальдемар их брал, никто не знал, потому что источник он держал в строжайшей тайне, но приносил их все больше и больше. Ни в коем случае их не пекла его жена, потому что, как у практикующего врача, у нее работы было предостаточно и без соленых палочек.

– Метя, говори правду! – потребовала я бешеным шепотом, – Ты про сегодняшний день что-нибудь знаешь?

– Слышал кое-что, – признался Метя. – Придут хорошие лошади, и придерживать их никто не будет. Пальма из них самая лучшая. Давай, Пальма!

– Посмотреть бы на эту Пальму, – сказала в пространство Моника Гонсовская и поднялась с кресла.

Я спустилась за ней посмотреть на паддок. Пальма выглядела нормально, Ватман был спокоен, только немного начинал пениться.

– Он встанет, не дойдя до прямой, – высказала я свое мнение.

– Наверное, – согласилась Моника. – Это не самый лучший конь, ему дали допинг. Он извелся, вы правы, но рановато. А мне больше нравится.., двое мне больше нравятся, Флинта и Цербер. Единичка и четверка. Поставлю-ка я на Пальму, Флинту и Цербера. Они тут самые лучшие.

– Дорисуйте ух треугольник, – посоветовала я.

– Извините, как? Что это такое?

– А, про это вы еще не знаете? Самая глупая ошибка, которую нельзя допускать. Не дорисовывать треугольник. Вы ставите один-три и три-четыре, а где один-четыре? Из ста в девяноста случаях приходит третья сторона треугольника.

Моника Гонсовская с сомнением посмотрела на меня и на паддок.

– Не может быть. Эта Пальма должна выиграть. В самом худшем случае она будет второй, но не дальше.

– Как хотите, Я вас предупредила. Клинический случай был давно, один тип ставил по две тысячи, ставка тогда была еще двадцать злотых, значитquot; сейчас это было бы.., подсчитаю все эти нули.., как по двести тысяч. Один-четыре и три-четыре. Моя подруга стояла радом и из жалости напомнила ему дорисовать треугольник. Хотя бы одной ставкой по двадцать злотых. Нет, уперся, что не будет, ну, она взяла и поставила эту третью сторону для себя. Пришло один-три, и за двадцать злотых выплатили восемьсот шестьдесят. Нельзя оставлять просто так третью сторону.

– Может, вы и правы. Я понимаю, что это бега… Поставлю я, пожалуй, на эту третью сторону, но подешевле, потому что не верю, чтобы Пальма не пришла.

Я поставила то же, что и она – Пальму, Флинту и Цербера по кругу, после чего вспомнила, что я должна Монику допросить. Народ бешено ставил на Ватмана, никто не доверял собственным глазам, да, по-моему, и Не понимал, что видит. А Ватман с каждой секундой пенился все больше. Арабский жеребец, он же потеряет форму через полчаса, как раз на половине дистанции! Тут все было ненормально.

Вернувшись наверх, я спросила у Моники о том, что думает тетка про Завейчика. Она рассказала мне примерно то же самое, что и Януш, только добавив мелкие штрихи.

– Ну, если честно, то на самом деле она боится потерять.., как бы это получше выразиться.., опекуна. Завейчик же ей все устраивал, она ему столько лет безгранично доверяла… Дружили они. Без Завейчика она словно осиротела, хотя знакомых у нее много. Она к нему привыкла. А я голову ломаю, куда он делся. Наверное, что-то очень важное; без всякого повода он бы меня в субботу не бросил. По счастью, я тогда встретила одного знакомого, он меня и отвез. А машину Завейчика мне велели очень тщательно осмотреть, ну, я осмотрела, но ведь я на эту машину заранее особого внимания не обращала… Только мое одеяло… Больше, по-моему, ничего не пропало, вроде как все лежало на месте.

Я подумала, что, может быть, Завейчик решил спрягаться где-то в полевых условиях и для этого взял с собой одеяло Моники, чтобы укрыться ночью. Оно ему оказалось словно манна небесная. Но на всякий случай я ей этого не сказала. Вообще я ничего не говорила, потому что находилась в таком месте, где без всякого труда могла бы забыть, что тайна, а что нет. Лучше молчать на все темы.

Старший комиссар Ярковский встал за мной в очередь в буфете и конспиративным шепотом попросил, чтобы я прицепилась к Мете. За ним, разумеется, следят, но чем больше, тем лучше, в таких случаях лучше перестраховка, чем малейшее упущение в работе. Я слушала его одним ухом, потому что прямо передо мной какие-то типы просили коньяк, по двести пятьдесят граммов на, рыло. Буфетчица смущенно оправдывалась, что такого заказа выполнить не может, поскольку нет посуды, куда вошло бы такое количество, самые большие стаканы только двухсотграммовые. Несколько мгновений я не понимала, в чем проблема, потому что у меня перепутались в голове двести пятьдесят и двадцать пять граммов, а ведь такое количество без труда умещается в рюмке. Клиенты согласились с ограничением, пусть будет по двести граммов. Увидев полные стаканы, я обрела потерянный ноль. Я с большим интересом присматривалась к этим клиентам: крупные, с бычьими шеями, черные, они очень походили на растолстевших цыган. Черт их знает, может, и цыгане. Они вшестером сидели за одним столиком, и мне удалось подслушать, что они не сильно, не выше чем на полмиллиона, ставят на Пальму с Ватманом.

Полковник еще упрямо тянул рассказ про мартышку и попугая. Пан Собеслав пререкался с Вальдемаром о свойствах черносмородиновой наливки, через фразу перескакивая на достоинства Ватмана, на которого они оба поставили, хотя ни одному Ватман не нравился. Гуляка времен первой мировой войны превозносил Цербера, приводя в пример американские ипподромы, что было тем более странно, ведь Цербер – арабский жеребец, а там бегают совсем другие породы. Метя вернулся вниз живой и здоровый и сидел в своем кресле, упрямо чествуя Пальму, в чем с великим энтузиазмом ему вторил пан Злись. Во все ставки он включил Пальму.

– Ты думаешь, Пальма придет? – мрачно спросил Юрек.

– Думаю, что да. По разным причинам.

– Вот черт. Первейшая фаворитка…

– Какая там фаворитка, раскинь серым веществом! На Ватмана все ставят как сумасшедшие!

– Значит, вторая фаворитка.

– Ну и что, что вторая! Десять процентов!

– Я подсмотрела, что ставит лысый, – объявила Мария, перелезая через Метю. – Ты знаешь, что? Три-четыре-Пальму с Цербером. Ватмана в руки не взял. За четыреста. А подумав, поставил еще и три-один, но за сто. Пальму с Флинтой.

– Не дорисовал?

– Нет.

– Плохо. Значит, Пальму он ценит выше. Я бы хотела Флинту, больший фукс…

– Ватман и Флинта! – объявил во всеуслышанье пан Эдя. – Ватман, почитай, уже висит, а Флинта будет второй!

– Флинта будет лидировать, – запротестовал пан Собеслав.

– Как же! Ровкович едет…

– Первейший мошенник!

– Ну, потому и будет первым…

– ., обязанность лидировать, которая возложена на лошадь с номером один, это просто глупость, – сообщал всем развратник начала века, – у нас место и номер определяет жребий, случается, что самый лучший конь просто обязан лидировать, не каждый так может, а вес – чистая бессмыслица, нигде в мире лошади не бегут с таким весом, как у нас…

– Слушайте, пусть прекратит, а то я за себя не ручаюсь! – громко сказала Мария.

– Кто поставил три-пять, может уже топать в кассу! – высказался кто-то за спиной.

– Чтобы он собственным языком подавился! – буркнула я под нос.

Флаг взвился, арабы влезли в старт-машину.

– Пошел, – проговорил рупор, – лидирует Цербер, вторым идет Ватман, лидирует Флинта, второй Ватман, третий Цербер, четвертый Ляпис, пятая Пальма, на последнем месте Санток…

Санток никого не волновал, он потерял четыре корпуса, но у него и не было шансов на приличное место. Кому-то надо быть последним. Прежде чем рупор закончил перечень. Ватман опередил Флинту и рвался вперед как бешеный.

– Говорил я вам, что пятерка висит! – объявил пан Эдя удовлетворенно. – Его теперь не догнать!

– Тоже мне, нашел чему радоваться, – рассердилась Мария. – Забитый фаворит идет!

– Пальма вырывается! – заорал Юрек.

– Давай, Пальма! – завизжал Метя. Я подумала было, что мне бы от него глаз не отрывать, потому что его укокошит кто-нибудь из тех, кто массово ставил на Ватмана. Эти несчастные как раз толпились у него за спиной. Задушат его, а потом свалят на убийцу Дерчика или на Василя. Или Василь использует положение, рассчитывая на то, что все скажут: Метю убил выведенный из себя игрок. Но тут я посмотрела на заезд и забыла про Метю.

– На прямую выходит Ватман, – говорил рупор. – Вторая Флинта, потом финишируют Пальма с Цербером…

Флинта начала приближаться к Ватману. Пальма шла вперед как машина.

– Давай, пятерка!! – страшно рявкнул пан Эдя.

– Беги, Кацперский! Беги!! – выл кто-то у меня над головой.

– Давай, Пальма!!! – верноподданнически драл глотку Метя.

– Стой, кретин! Куда ты лезешь! – верещал Вальдемар.

– Они меня в могилу сведут! – сказала я сердито. – Давай, Сарновский, сволочь, пускай же лошадку!

– Эй, Кацперский, купи себе коньки!! – страшно заорал кто-то у нас над головой.

Сарновский на Пальме выходил вперед с пугающей легкостью. Он даже не погонял лошадь. Кацперский, получивший предложение о приобретении коньков, порол ослабевшего Ватмана. За ним шла Флинта, голова в голову с Цербером.

– Лидирует Пальма, второй Ватман, – говорил рупор деревянным голосом. – Пальма, Ватман, Пальма, Флинта, Пальма, борьба за второе место. Флинта, Цербер… Фотофиниш.

Пальма была безапелляционно первой, она свободно обогнала остальных на три корпуса, за ней Флинта пришла вместе с Цербером. Ватман остался на целый корпус сзади. Я поостыла и поспешно проверила, жив ли Метя, а также попыталась сделать свои выводы из заезда. Сарновский первый раз в жизни поехал на Пальме как следует, до сих пор он ее придерживал, и ясно видно, что это лошадь класса дерби. Он не взял деньги за то, чтобы ее придержать, и Василь ничего ему не велел?

– Это фукс? – спросила Моника.

– Все зависит от того, что за лошадь пришла второй. С Флинтой – мощный фукс, с Цербером – весьма средний. Мне-то кажется, что второй пришла Флинта, но головой не поручилась бы…

– А я же говорил вам, поставить квинту с Пальмой, всю дорогу говорил, так нет! – скандалил Вальдемар. – Теперь можем эту квинту под трамвай положить или повесить на гвоздик, не скажу где!

– Фукс, панове, пятьдесят тысяч только за «верх» дадут! – уверял пан Здись. – Мне все равно, что пришло вторым, у меня одна Пальма была!

– У вас с головой плохо? – допытывался рассерженный Юрек. – Какие пятьдесят тысяч, Пальма вторая фаворитка!

– Ничего страшного, все и так ставили на Ватмана!

– И откуда они вытряхнули этого Ватмана, в нем же никакого смысла не было!..

– Репа ему рекламу сделал.

– И смотри ты, какие они умные, какие тайны знают! Сам Репа на него поставил! А конь перед финишем встал!

– Ну что ты сделаешь, хоть слезай с него и сам скачи.

– А что еще остается?

– Мне все же показалось, что Цербер был чуть впереди Флинты, – сказала Моника Гонсовская. – Это хуже?

– Во-первых, хуже, а во-вторых, неизвестно, так это или нет. Мы тут сидим на повороте, видим финиш под углом, и тот конь, что ближе к нам, всегда кажется отсюда первым. Я надеюсь, что была все-таки Флинта, посмотрим по телевизору.

Повторение заезда на экране поделило толпу на две половины. Ссорились все до тех пор, пока возле судейской вышки не появились флажок и зеленая лампочка.

– Успокойтесь, Флинта уже висит! – сообщил полковник. – Есть: три-один.

– Если они этого Фигата не возьмут за горло… – начала я угрожающе.

– Вот холера, – сказала Мария, – я же говорила, что у меня такое впечатление, что заканчиваю я «стенкой». Так нет же, прохлопала одну лошадь. А мне так хотелось душевного спокойствия!

– Что ты пропустила?!

– Теперь-то могу признаться. Семерку. Когда я диктовала, мне почему-то показалось, что идет шесть лошадей, и я не посмотрела, что бежит семь.

– И что, мне теперь на твою семерку поставить отдельно, только чтобы не пришла? Она же обязательно в таком случае последней будет!

– Ты меня утешаешь, но я ее и сама могу поставить…

– Сомбреро! – ехидно объявил Метя. – Тут выиграет Сомбреро. Давай, Болек!

– Да, Сомбреро! – радостно подхватил пан Здись. – Мне тоже кажется, Сомбреро или Акация…

– Какая тебе Акация, это Вишняк! Как же, придет у вас Вишняк на Акации, ухо вам от селедки и от жилетки рукава!

– Метя, ты сам говорил, что придут хорошие кони! – яростно прошипела я. – Сомбреро можешь себе на дурную свою башку напялить, придет Акация! Почему, черт возьми, Сомбреро?

– Его придерживали, – коротко ответил Метя. – Могут прийти Сомбреро с Акацией. Давай, Болек! Я обернулась к Монике Гонсовской.

– В паддок! – скомандовала я ей. – Сегодня меня кондратий хватит от их честных бегов, ей-Богу, повеситься можно! Посмотрите на это чертово Сомбреро!

Объявили суммы выигрышей, психоз на почве Ватмана очень помог: последовательность стоила сорок тысяч, «верх» не оправдал надежд пана Здися, еле-еле одиннадцать тысяч вместо пятидесяти.

– В триплете по-другому считают! – невозмутимо ответил он. – «Верх» кто-то мог поставить в последний момент, в триплете по крайней мере в три раза больше!

– А хоть бы и в тридцать! – заявила Мария. – Мне наплевать, хоть миллионы, при условии, что сейчас не выиграет, например, Войцеховский.

– Опомнись, невозможно, чтобы Опенка сдерживали подряд четыре года! Конь четвертой группы.

– Да у него вес маленький.

– Но на нем едет ученик Лейба! Не знаю, что нужно делать, чтобы в этом заезде выиграл Лейба на Опенке! И вовсе не буду на него ставить, ставь сама, если хочешь! Что у вас там с Метей?

– Сомбреро, Акация и Замечек. На остальных я поставила на всякий случай отдельно и, разумеется, чертова седьмого коня прохлопала…

Моника Гонсовская из паддока выбрала Акацию и Сомбреро. Сомбреро окончательно меня добил бы, если бы не конфиденциальные сведения от Мети. Раз сдерживаемые до сей поры лошади теперь едут как следует, и на Сомбреро до сих пор ездил или Ровкович, или Батька, или ученички, весьма скупо одаренные по лошадиной части, а теперь на Сомбреро едет Болек Куявский – у этой скотины большой шанс! В лошадях девушка эта понимает и впрямь великолепно, оценивает качество и форму одним взглядом. Лады, давай. Акация, давай. Сомбреро!..

Опенка я выбросила и чуть не сдохла от ужаса. Лидировал зверь аж до половины финишной прямой, на трибунах поднялся крик. В конце концов обогнал его Сомбреро, а подлый Вишняк на Акации вышел только в последнюю секунду, демонстрируя поистине дьявольский финиш. До сих пор все концы с концами замечательно сходились, все ездили как следует на самых лучших лошадях. Вишняк на фаворите выиграл раз в сезоне, теперь пришел к финишу, хотя и был фаворитом по ставкам. Вопреки подсказкам из разных источников, большинство держалось за Акацию. Мария выиграла половину триплета с Метей и еще собственный, кроме того, у них получалась квинта, которую разбушевавшийся пан Здись оценивал На миллиарды. Моника Гонсовская объявила мне, что на те деньги, которые ухитрилась до сих пор выиграть, она поедет в Лондон. Уже после первых попаданий она перекинулась на кассы по пятьдесят тысяч, и до меня задним умом дошло, что и я могла бы сделать то же самое. В триплете у меня прошли две лошади, я посмотрела на список четвертого заезда: восемь двухлеток…

– Первая группа, а приз неважный, – сказала я Марии. – Если принимать во внимание, что тут творится, прийти должен был бы Бялас, который по правилам придержал бы коня, ожидая заезда с именным призом. Или придержит лошадь из личных соображений. Дома я угадала, что тут должно прийти, но сейчас не знаю.

– У меня получается тройка.

– А Оливка? Я рассчитываю на Щудловского. И что ты так держишься за этого Замечека, я его выбросила.

– У тебя комплексы на его почве. Ведь Замечек просто писк моды! Мания какая-то!

Насчет комплексов и маний я была вполне с ней согласна. Во мне сидела нелюбовь к Замечеку и конюшне Двуйницкого. Зато я всегда любила Щудловского и конюшню Вонгровской. Несчастьем всей моей жизни были ставки не на то, что должно прийти, а на то, чему я от души желала быть первым на финише. Прогнозировала я заезды очень даже неплохо, только ставки делала идиотски.

– У тебя Замечек и только он один?

– Нет, две лошади у меня. Тройка и восьмерка.

– Значит, вы выиграете, потому что у меня обязательно все поломается. Разве что Бялас поедет как следует! Метя, ты куда это?

Метя остановился возле моего кресла и возмущенно посмотрел на меня.

– Я что, непременно должен публично объявлять такие вещи? Я выхожу в приватных и интимных целях, какое тебе дело куда. А может, я еще раз поставить хочу? И что?

– Да ничего. Мне ведено за тобой следить. Чтобы тебя до понедельника не убили.

Метя, который уже начал было пробираться дальше, остановился.

– А как во вторник?

– А вторник меня не касается. Все надеются, что ты в понедельник найдешь каплю мозгов в башке, поэтому вторник неважен. Погоди, я тоже пойду…

– Ты мне голову в сортире поддерживать не будешь, уж извини!

– Взаимно. У тебя совсем крыша поехала…

Моника Гонсовская страшно меня разволновала, выбрав из паддока четыре лошади, две из которых были у меня в триплете, а две я выбросила. Пришлось мне сыграть шесть последовательностей, она сыграла три, прибавив Почку к Галерее и Юниору. Почку она посчитала лучшей лошадью в этом заезде, но я предостерегла ее от манер Бяласа, который выигрывал исключительно престижные и высокооплачиваемые заезды, стараясь к тому же делать это на фуксах. Он права не имел показать как следует эту Почку, если потом хотел иметь с нее хоть какую-то прибыль.

Пришли все как следовало. Все сходилось, как по нотам.

До конца дня ситуация не изменилась. Повыигрывали все лучшие лошади, с которыми до сих пор обращались настолько оригинально, что Марина, кобыла первого класса, оказалась фуксом-монстром и ее не угадал даже Метя. Ровкович выиграл на ней без малейшего труда, он ее просто пустил бежать, а больше ничего и не требовалось. Последовательность выиграла только Моника Гонсовская. Пан Здись выиграл квинту, впал в экстаз и с легкостью смирился с тем, что выиграл лишь восемь миллионов вместо миллиарда. Финансовые разочарования почему-то не отражались на его психике.

– Ты была права, – задумчиво сказала Мария после последнего заезда. – Вы с Метей оба были правы. Что-то с ними случилось, и ездят они честно…

Завейчик нашелся в весьма неоригинальном месте, а именно в собственной квартире, запертой на обычный замок, который защелкивается при захлопывании. Доложила о нем домработница, которая приходила убираться раз в неделю.

Он лежал в прихожей на полу, по мнению врача, с прошлой субботы. Домработница приходила по пятницам, в эту пятницу как раз немножко опоздала, пришла не утром, а чуть позже полудня, и день у нее явно получился неудачный, потому что она долго еще носилась со своим рапортом. Сперва она пыталась сообщить о своей находке соседям и дворнику, но никого дома не застала. Постояла на пороге квартиры Завейчика, потому что ей страшно было перешагивать через труп, чтобы добраться до телефона, и помчалась искать автомат. Три четверти часа она потратила впустую, после чего лично отправилась в ближайший комиссариат полиции. Направление домработница выбрала аккурат противоположное, в результате, чуть ли не в истерике, она остановила проезжавшую радио-патрульную машину ГАИ. После шести вечера сведения наконец дошли куда следует, а я узнала про все это только в субботу вечером, вернувшись с бегов.

Машина покойного сразу же приобрела первостепенную важность, ее тщательно обследовали уже в субботу утром. Нашли также одного-единственного свидетеля, который видел возвращение Завейчика домой. Сосед, который выгуливал собаку, встретил двоих, один из которых показался ему страшно пьяным, а второй его заботливо вел. Было уже очень темно, поэтому ни одного из них сосед как следует не разглядел. Тот, кто был пьян, показался ему Завейчиком, кроме того, выходили они как раз из машины Завейчика. Второго же сосед не мог узнать ни за какие коврижки.

По машине удалось определить, что хозяина везли на заднем сиденье. На переднем, возле водителя, сидело одеяло Моники, в которое был завернут какой-то тип в перчатках и чистой обуви. Одеяло оставило четкие следы. На нем, в свою очередь, могли остаться четкие следы самого типа, но оно бесповоротно пропало.

По мнению врачей, Завейчика сперва вырубили каким-то газом, а потом старательно и умело огрели по шее, отчего он сразу же умер. Довольно гуманно. Рубанули его уже дома, в той самой прихожей, и никуда больше уже не переносили. Предмета, который использовался для убийства, не нашли, из чего можно было сделать вывод, что умный убийца забрал его с собой.

– Юзя считает, и, по-моему, верно, что полиция должна прикидываться сборищем идиотов, – говорил мне Януш. – Симулировать необычайно неуклюжее и вялое следствие. Как видно, в этом деле сидит кто-то хитроумный и замечательно замаскированный. Следов не оставляет, вся наша надежда на то, что он плюнет на глупую полицию и совершит какую-нибудь ошибку.

Я забрала у него одолженные материалы по бегам, заботливо проверив, все ли они отдали.

– Уж за неделю-то можно было узнать хоть что-нибудь новенькое? Портки убийцы своим чередом, но ведь Вы же кого-то допрашивали, нет?. И что?

– И похоже на то, что все были уверены, что всем управляет ломжинская мафия, что тем более странно, так как они страшные примитивы. Каждому виден их интеллектуальный уровень, и прямо-таки трудно понять эту веру в их руководящую роль. Они располагают только двумя преимуществами: физической силой и деньгами. Послушный получает деньги, упрямый – мордобой, метод весьма несложен…

– Эйнштейн для него не требуется, – критически согласилась я. – Может, так оно и действеннее. Их шмотки обследовали?

– Никто из них не ходил в те заросли, они отчитались за субботнее утро с точностью до минуты; Но они вообще-то устраивают такие вещи через посыльных. Остальные шайки состоят каждая из трех человек, и ты это должна знать лучше нас…

– Сарновский, Бялас и Вишняк – вот вам одна, а вторая иностранцы: Батька, Глушкин и такой тип, в этом году приехал. Как его там.., а, Бабалиев, но он плохо ездит. Об этом все знают. Индивидуальная трудовая деятельность – это Замечек и Ровкович, а также Щудловский, чтоб он лопнул. Я все время на него ставлю, а он не приходит. Ученики участвуют в этом от случая к случаю… А, вот именно! Такой вот Верковский мог бы вам пригодиться.

– Верковский? Почему?

– Ссадили его. Ходит и канючит, что позволил уговорить себя и взял дурацкие пять миллионов, а карьера теперь загублена. Ему оставался один заезд до повышения, не хотел брать деньги, собирался выиграть, но ему просто всунули насильно, а комиссия вдруг прозрела. Вишняка, который придержал фаворита, они вообще не заметили. Верковского же заметили сразу и влепили ему запрет ездить до конца сезона. В отчаянии и под влиянием высокоградусных напитков он мог бы рассказать вам побольше других.

– И ты не могла этого раньше сказать?

– Я думала, это вы и сами узнаете. Кроме того, правду говоря, он у меня совсем из головы вылетел.

– Малиновский что-нибудь говорит?

– А, пардон… Его фамилия совсем не Малиновский, это Метя с Марией так его окрестили, чтобы его фамилию языком не трепать. В конце концов, это человек известный и на высокой должности. Но настоящий лошадник.

Я сказала, как на самом деле фамилия Малиновского. Януш странно посмотрел на меня.

– Ты что, действительно еще не поняла, что именно в этих высших сферах и следует искать Василя? Ты просто не отдаешь себе отчет, что этот ваш Малиновский замечательно подходит.

– Может, и подходит, но это не он. Он бросается всем в глаза, а Василь сидит в укрытии. К тому же это порядочный человек, а не какая-то там свинья. Да, он много знает, но, может, у него просто рефлекс такой – все скрывать.

– Что касается рефлекса, можешь быть спокойна. Ладно, Верковский… Возьмутся и за него. Ты присмотрись, что там дальше будет…

– Фигушки, – недоброжелательно перебила я. – Я считаю, что Завейчик и был той самой долгожданной ошибкой Василя, без повода никто его не прикончил бы, надо провести тщательное расследование, и мне хочется быть уверенной, что так оно и будет! Ведь кто-то должен был видеть его раньше, чем тот сосед с собакой, кто-то же с ним разговаривал, он куда-то поехал.., этих мафиози удалось расписать по минутам, а Завейчика?

– Мафиози живы… Впрочем, Завейника тоже расписали. Отчасти. Известно, что он уехал с бегов после шестого заезда в страшной спешке. Ну ладно, я тебе все скажу, совсем не обязательно, что Василь принимал участие в этом убийстве, может быть, что это оказалось обыкновенное ограбление. Этот Завейчик выиграл, у него при себе было минимум пятнадцать миллионов, потому что без гроша он бы на эти бега не поехал. При нем Ничего не нашли, пустой бумажник. Кто-то мог видеть, как он берет деньги в кассе, и устроить на него засаду, пользуясь случаем; Мы еще не знаем, в каких обстоятельствах его одурманили газом, это мог быть кто-то знакомый, устроил все хитростью, может быть, вовсе не собирался его убивать, а просто оглушить и такого отупевшего ограбить. Потом он мог рассчитывать на то, что сумеет выкрутиться, утверждать, что простился с Завейчиком раньше и так далее. Такая возможность тоже существует.

– Минутку. Но Завейчик привез на бега девушку и Оставил ее в трудной ситуации…

– Ну, значит, должна была появиться важная Причина, по которой ему срочно понадобилось уехать. Может быть, он собирался вернуться через час?

– Может быть, он вспомнил какое-то важное дело. Может, алиби собирался себе устроить. Он один уехал с этих бегов?

– Нет, с каким-то типом.

– Знакомый мог попросить подбросить его до такси, такое случается. А кто это был?

– Мы еще не знаем. Там же страшное положение, почти все знают друг друга в лицо, но по фамилии – почти никого. Насколько я понимаю, сегодня этого типа не было, и никто не мог на него показать пальцем.

– А где этот тип сел в машину Завейчика? Они вместе сели на стоянке?

– Нет, со стоянки он уехал один, а пассажира взял возле главного входа на трибуны, около такого круглого павильона.

– Тогда нет, никого он до такси не подвозил. Он взял этого человека случайно, а уехал он сам по себе, добровольно, оставив с носом Монику Гонсовскую. Я не понимаю, как он мог пропасть у них из поля зрения, ведь за ним следили, как и за всеми, кто поставил тот триплет…

– За ним следили, и благодаря этому известно, когда он уехал. Не хватало людей, чтобы за каждым высылать хвост, мы ограничились установлением личности каждого, фамилии и адреса, остальное отложили на потом. Ну, а потом он пропал.

– Так будьте любезны это расследовать, – категорически потребовала я. – Во-первых, мне очень интересно, а во-вторых, это может оказаться важно. Ни один помешанный на бегах не оторвется от этой авантюры на полдороге без существенного повода…

Воскресенье началось страшно уже с первого заезда. Миранда не вошла в машину, и через пятнадцать минут суеты ее сняли со старта по приказу стартового судьи. Турникет проморгал старт и бежал все медленнее, оставшись сзади на половине дистанции, техническая комиссия выразила протест и посчитала его оставшимся на старте. Учитывая, что Вербу сняли в последний момент, вместо семи лошадей в заезде участвовало только четыре, и началось светопреставление с возвращением ставок.

Воцарился жуткой силы сумасшедший дом, толпа бросилась переигрывать триплеты, возвращение ставок всех повергло в смешанные чувства – одновременно облегчение и разочарованиеquot; – бухгалтерия сразу же безнадежно отстала. Второй заезд и третий прошли нормально, если не принимать во внимание, что выиграли абсолютные, железные фавориты.

– И что это за выигрыши такие – две сто, две двести, – жаловался рассерженный пан Эдя, – триплет будет пять тысяч…

– Четыре за четыре, – поправил его полковник. – Если бы не возврат, может, платили бы и десять, но в первом заезде возврат за трех лошадей, двойку, четверку и семерку. Вот вам и отсутствие денег у ипподрома.

– Я с ними рехнусь! – сообщила я турфу за окном. – Ставят на фаворитов, фавориты приходят, и чего же, черт зеленый, можно ожидать?! Фуксовых выигрышей?! Либо они тявкают, что, дескать, мошенничество кругом, либо им не нравится, что лучшие кони, как и положено, приходят первыми! Кончайте треп, меня кондратий обнимет! Надо было не ставить на Грацию и не морочить никому тыкву!

– Нельзя было не ставить на Грацию, потому как это самая лучшая лошадь, – наставительно сказал Метя.

– У меня одни возвраты, – печально сказала Мария. – Ни одного триплета с первого заезда, все мне возвращают. Метя хотел поставить на Трабанта, а я упиралась, что не надо…

– Зато у нас есть Клубничка, – утешил ее Метя. – Давай, Клубничка! А теперь мы заканчиваем Чертовкой и выигрываем! Может, дадут четыре тысячи пятьсот!

– Чертовка! Он ненормальный, ты сама видишь, это же железный фаворит, на Сарновском, ну есть же какие-то границы, ведь невозможно, чтобы Сарновский выиграл, ведь он же Вишняка пропустит!

– Так у нас дополнительно есть Болек.

– Иоанна, придержи меня за руки, – жалобно попросила Мария. – Или пусть меня кто-нибудь свяжет. Я ему шею сверну! И посмотри, что он мне сделал, нет, ты смотри, смотри!

Я с неохотой посмотрела на ее сегодняшнюю программку, которую она подсовывала мне под нос. Как минимум половина кружков, крестиков и птичек была сделана ручкой Мети. Как и когда он это сделал, было непостижимо уму, потому что я собственной рукой спрятала ее программку на дно сумки, где лежали бутылки из-под пива.

– Я же говорила тебе, чтобы ты ему ничего не давала делать!

– Я давала?! Ты спятила! Я спрятала ее и караулила, вообще программка у меня была еще неразрезанная! Я-то думала, она дома осталась, а тут – на тебе!

Метя подло хихикал в сторонке. Многие годы повторялась та же история. Мария страдала от него, как от бича Божьего. Таинственным образом Метя подбирался к ее программке на следующий день бегов и паскудил там как хотел, вставляя свои пометки. Ничего худшего нельзя придумать, нет на свете игрока, который не поддался бы такому внушению, я вообще не могу сосчитать ее триплеты, проигранные из-за вставок Мети. Я просила, умоляла и скандалила, чтобы она свои программки прятала от Мети, но безрезультатно.

– Посмотри! – говорила она теперь в ужасе. – Слово даю, вынула программку дома из сумки нетронутой, сама смотрела – и на тебе! В каждом заезде какая-нибудь чушь, я бы этого и в рот не взяла! Этот паршивец Геркулес, а тут, видишь… Если я сама еще не знаю, что выбрать, у меня три лошади, а возле его чертовой Сенсации крестик стоит, так я же выброшу своих коней, а впишу его Сенсацию! Ну, Геркулеса я и так вижу, его я и по ошибке не впишу, но Метю я когда-нибудь убью! Ведь караулю же программку!

Метя все радостнее хихикал. Мария взбесилась.

– Чертовка и Трезор! Как он этот заезд себе видит?! Я вообще не знала, что в шестом заезде я поставила на Клубничку, клубничка в саду растет, а не по турфу бегает!

– Давай, Клубничка! – взвизгнул Метя. Юрек в своем кресле повернулся к нам, посмотрел и молча покрутил у виска пальцем. Мария резко схватила стакан с пивом, вылив часть на свои купоны триплета и на мою сумку. Мете она погрозила кулаком. Рупор назвал выигрыш последовательности в третьем заезде. Все выплаты безнадежно запаздывали. Я поднялась с кресла, чтобы поставить на четвертый заезд, и увидела Монику Гонсовскую. Она пришла только что, бледная и очень расстроенная.

– Завейчика убили, – сказала она без предисловий, швырнув сумку на кресло у меня за спиной. – Вы об этом уже знаете?

Я кивнула головой, не зная, надо выражать ей свои соболезнования или нет.

– Его вроде ограбили. То есть не вроде, а точно ограбили, я же знаю, что он приехал сюда с деньгами, да к тому же выиграл, а мне сказали, что при себе у него не было ничего. Моя тетка вчера каталась в страшной истерике. Сегодня я выколачивала из нее список всех ее с Завейчиком общих знакомых, потому и опоздала. Я приехала, поскольку ничего из этого не понимаю, может, вы что-нибудь знаете?

Она вопросительно смотрела на меня. Я заколебалась. Тут я вспомнила, что на мне лежит обязанность караулить Метю. Завейчик умер, тем более Мете угрожает опасность, по крайней мере до завтра. Я посмотрела на него, он сидел возле Марии, по уши окунувшись в разбор триплетов, за которые вернули ставки. Можно было надеяться, что он не тронется с места. На одном из кресел сзади сидел какой-то чужой мужик и таращился в окно. Морда у него была тупая, по-моему, он был весьма подозрителен. Я как следует запомнила его морду на всякий случай, чтобы при необходимости его описать.

– Стереги Метю, – сказала я Марии и повернулась к Монике. – Я ничего не знаю. Я надеялась, что узнаю что-нибудь от вас. Я знаю, что он уехал отсюда после шестого заезда и взял какого-то пассажира возле круглой будки. Это какой-то знакомый?

– Наверняка знакомый, чужого он не посадил бы. Может, Карчак?

– Какой еще Карчак?

Мы обе стали спускаться по ступенькам.

– Один знакомый. Я знаю, что он ходил на бега и был в ту субботу, он вообще приехал с нами, потому что у него машина в мастерской. Это такой у Завейчика помощник, я случайно с ним познакомилась, он вроде курьера и один раз что-то приносил тетке. Карчак, тетка так говорила, что придет Карчак и принесет, не помню, что это было. Он на пенсии, не работает, у него что-то такое с позвоночником. Но я не знаю, Карчака он к себе подсаживал или нет…

– А вы про него рассказали полиции?

– Конечно. Я вообще отдала им тот список знакомых. Моя тетка, конечно, не всех знает, это ясно, но я изумилась, скольких она знала. У меня такое впечатление, что у Завейчика от нее не было тайн. В последний момент она мне еще кое-что сказала. Ох, какая отличная лошадь Это фаворит?

Полонез, фаворит в четвертом заезде, спокойно расхаживал по паддоку и выглядел прекрасно. На него ставили больше всего, но почти столько же – на Химену и Виолу. Химену и Виолу Моника тоже одобрила, отвлеклась на время от Завейчика и собралась поставить три-четыре и три-шесть, Полонеза с обеими кобылами. Насчет третьей стороны треугольника она не дала себя убедить, четыре-шесть поставила я для себя на всякий случай, снова забыв, что собиралась сменить кассу и ставить подороже.

– А что же ваша тетка сказала в последний момент? – спросила я Монику, уже вернувшись наверх.

– Не знаю. Нечто странное. Завейчик вроде как надеялся или намеревался.., словом, у него было такое ощущение, что он страшно разбогатеет. Это было две недели назад, что-то такое с ним случилось, или он о чем-то узнал, и таким путем должен был получить огромные деньги. И была там какая-то связь с бегами. Она мне сегодня про это сказала, именно потому, что я сама стала ходить на бега.

– А истерика у нее уже прошла? – спросила я осторожно.

– В принципе да, только она еще плачет, но слезы – это хорошо, они снимают стресс.

– Она разговаривать может?

– Что да, то да. А уж о Завейчике она очень охотно разговаривает, потому что вся им переполнена.

– Она должна очень точно повторить, что он ей говорил. Я лично подозреваю, Что, независимо от возможности ограбления, это убийство имеет прямую связь с бегами. Они же не скрывали от вас, что Завейчика убили?

– Разумеется, нет, я про это знаю… Я вдруг резко обернулась. Мария сидела одна, пропал и подозрительный тип с последнего кресла.

– Где Метя?! – рявкнула я со страху.

– Не знаю, – ответила Мария, все еще занятая своими ставками. – Куда-то делся. Я вскочила.

– Куда он пошел?! Ты что, с ума сошла, я же тебе говорила, чтобы ты за ним следила! Завейчика уже убили, теперь убьют и Метю!..

– Какого Завейчика?

– Да все равно какого! Оставь, ради Бога, свои бумаги, давай искать Метю!

Мария тоже вскочила. Мы отпихнули пана Эдю, который возвращался на свое место, чуть не повалили Вальдемара, а на лестнице нас охватило неземное чувство облегчения: Метя как раз поднимался наверх.

– Ну зачем ты меня доводишь до нервного приступа? – упрекнула меня Мария. – Вот сейчас окажется, что все эти купоны я где-нибудь потеряла, а мне ведь должны вернуть тыщу ставок…

Я подождала Мело. Подозрительный тип со страшной мордой шел за ним.

– Метя, – сказала я с нажимом. – Перестань дурить, я тебя очень прошу. Сядь на задницу и не рискуй жизнью или сразу скажи все, что знаешь!

– Сперва я должен договориться с Малиновским, – решительно ответил Метя. – Его не было, не знаю, ты в курсе или нет. С неделю его не было. Только вчера вечером он вернулся. Я с ним договорился. Завтра скажу все или нет.

– Если не скажешь, я умываю руки, и пусть тебя без меня убивают. Я на тебя натравлю Гонорату. Мария будет тебя на машине возить, специально для этого отпуск возьмет.

– Нет!! Уж лучше все сказать!! Завтра скажу все и еще кое-что!

Подозрительный тип со страшной мордой уселся на прежнее место. Рядом с ним два человека обсуждали какую-то газетную статью. Полковник убеждал пана Собеслава, что Куявский в пятом заезде выиграть не может. Вальдемар описывал технические приемы охраны автомобиля от воров и превозносил до небес достоинства какой-то железяки, закрепляемой под педалями. Возле столика за барьером какой-то тип настырно приставал к Капулясу, требуя, чтобы тот высказал свое мнение о лошадях. Капуляс отвечал ему так, будто слово «лошадь» он слышал первый раз в жизни. Какая-то личность возле пана Эди, громоздя банальность на банальность, терпеливо объясняла, откуда берется вся дезинформация о лошадях, поставляемая игрокам. Даже последний дебил мог бы угадать, что, если человек для себя специально приготовил лошадку, он не станет всем и каждому говорить про нее, потому что ясно, что с фукса он получит больший выигрыш, чем с фаворита. Пан Здись рассказывал про пана Мариана, он его встретил на почте, пан Мариан был какой-то дерганый, наверное, страх перед путешествиями его доконал, потому что он летит во Францию и там собирается на целый год остаться у родственников…

Я помчалась вниз, нашла старшего комиссара Ярковского и доложила ему о Карчаке. Я считала, что его надо найти как можно быстрее, а Ярковский наверняка держал связь с коллегами.

– Карчак? – спросил он, слегка удивленный. – Наверное, мы его знаем. Он тут время от времени бывает и сшивается возле одного букмекера. Сегодня я его не видел, но доберусь до него, нет проблем… Я вернулась как раз под самый старт. Заезд пошел, и первый фаворит, Полонез, сразу же начал отставать. Секунду все молчали, хрипел только рупор.

– На старте потерялся? – высказался кто-то неуверенно.

– Нет, все резво так приняли, – ответил Юрек. – Что-то с ним случилось, он отпал…

– Да ничего с ним не случилось, просто эта сволочь придерживает заезд! – со страшной обидой пробулькал пан Эдя, и все отреагировали одновременно.

Из-за воплей не слышно было рупора, но кони вышли на прямую, и каждый мог видеть их собственными глазами. Химена финишировала в отрыве, Виола впереди кучи лошадей. Полонез закончил заезд последним, проиграл добрые десять корпусов. Толпа ревела и свистела.

– Давайте отодвинемся, а то ну как станут снова бутылками швыряться, – предостерегающе сказал Юрек. – У меня есть Химена, но если Ровковича не ссадят до конца сезона…

– Почему бутылками? – поинтересовалась Моника Гонсовская.

– А так когда-то уже было. Тогда фавориты отпали, пришел какой-то страшный фукс, и народ потерял терпение. Вопили и грозили кулаками в сторону директорской ложи. Пан Шимон, личность престарелая, светлая ему память, встал тогда у окна и показал жестами, что мы, дескать, тоже проигрались. Жесты были восприняты как издевательство, и в окно полетели пустые бутылки от пива. Выбили стекла, к счастью, вся комиссия тогда сидела у монитора, а не в креслах, поэтому человеческих жертв не было. Толпа стала напирать на двери, а те, кто посильнее, выбирали кресла, чтобы ими драться. Даже вызывали по рупору милицию на помощь. Оказалось, что бунт дальше низов не пошел, на второй этаж не перекинулось, но с того дня техническая комиссия ведет себя мягко и осторожно…

Кошмар быстро прекратился, потому что комиссия выразила протест, это было вывешено на табло и высказано в мегафон. Еще пару минут все спорили, кто выступил с этим протестом, комиссия или жокей, потому что Ровкович, съезжая с дорожек, поднял руку.

– Что-то там с ним сделали – предполагал Вальдемар – По башке ударили или что, но старт он принял сразу, а потом стал отставать.

– Никаких штучек не было – решительно протестовал пан Здись. – Я все время на него смотрел – Может, подпруга лопнула?

– Тогда жокей слез бы, а он ехал до конца!

– Он притворяется, специально придержал коня, а теперь боится дисквалификации…

– Да, они такие пугливые, вы же знаетеquot;

– Снимут четверку – Тогда Виола будет Шесть-один!

– Шесть-один – это целое состояние – с запалом объявил пан Здись.

– Сто миллионов, – ехидно подсказала я – Пока что пришло четыре-шесть..

– У меня обе есть, – сообщил Юрек. – Но что-то должны сделать, раз объявили протест, только не знаю, кого они выкинут.

– Я проиграла, – изумленно сказала Моника Гонсовская. – Вы были правы, надо ставить третью сторону треугольника, но с этой лошадью определенно что-то случилось. Он так выглядел, словно внезапно страшно захотел спать. Я спущусь, посмотрю поближе…

Техническая комиссия решила вопрос полюбовно. Заезд не отменили, просто дисквалифицировали Полонеза, что встретило полное одобрение народа. Возврат ставок спасал деньги.

– Ну и привет, – сказала Мария – Выигрыши объявят послезавтра.

– Но квинта будет страшная – с восторгом восклицал пан Здись. – В квинте нет возвратов?

– Факт – подтвердил Вальдемар. – Только квинты вовсе не будет. И посмотрите, я так хорошо начал..

– И последовательность будет колоссальным выигрышем… – начал пан Здись.

– Прекратите, не то я стану выражаться, – пригрозила я. – Какая последовательность, откуда у вас тут последовательность, возврат ставок за Полонеза – Двадцать тысяч, посмотрите – Двадцать тысяч козьих орешков..

– У нас ведь еще возвраты, – объявила Мария – Пока мы ни одного триплета не проиграли. Метя, отрывай эти купоны Нет, погоди, этот мы выиграли, мы заканчивали его Хименой Последовательность подсчитали, двенадцать тысяч, триплет все еще был недостижим Я схватила Метю за руку и потащила его вниз.

– У меня Вся жизнь отравлена этой опекой над тобой Будешь делать все то же, что и я, потому что мне уже терпения не хватает Или я не могу ставить как человек, или вся нервничаю, не пристукнул ли кто тебя!

Метя не протестовал, забота о его жизни доставляла ему явное удовольствие. Пятый заезд был наградным, именным, шли шесть лошадей, из которых ставить можно было на двух, Варраву и Стояна. Остальных словно не существовало. Оба фаворита отличались так, что не могли проиграть, и у меня кожа мурашками покрывалась при мысли о том, что я снова должна буду впихивать деньги в этих железных фаворитов. В нормальной ситуации как Сарновский, так и Бялас должны были бы остаться сзади, но поскольку по непонятным причинам они едут честно, нельзя рассчитывать на то, что они придержат лошадей.

Прежде чем вернуться наверх, я успела этого злосчастного Метю потерять. Тупорылый тип все время крутился около него, и это меня дополнительно напугало. Я бросилась к Ярковскому, решительно протестуя против возложенных на меня обязанностей, где-нибудь в другом месте – ради Бога, могу с него глаз не спускать, но уж не здесь! Старший комиссар на бегу меня успокоил, что за Метей следят очень старательно, и пропал в густой толпе. Мне ничего другого не оставалось, как только идти на свое место и ждать Божьей милости.

Метя сидел в своем кресле, отчего мне стало так хорошо, что я даже его не выругала. Вернулась Моника Гонсовская.

– Я все знаю, – сказала она. – Полонез получил снотворное. Я говорила, что он показался мне сонным. Не хвастаюсь, но я и вправду понимаю в лошадях, я среди них выросла, а иногда даже пробую что-то думать. А эти два фаворита мне вообще не нравятся, они вышли в паддок в отличной форме, а тут стали гаснуть на глазах. Я бы их сняла с заезда…

Тут рупор хрюкнул и объявил, что конь номер два, Стоян, и конь номер четыре, Варрава, снимаются с заезда дежурным ветеринаром. Секунду царила тишина, после чего вскочили все, спрашивая, закрыли уже кассы или еще нет.

Звонка к закрытию еще не было, поэтому я успела взять деньги обратно и поставить три последовательности на Битинию. Возле касс царил дантов ад. Моника Гонсовская похвасталась, что на этих коней она даже не ставила, а поставила только пять-три, на Битинию с Дельфином. Я позавидовала ей, на Дельфине ехал Куявский, и, если бы я успела подумать, тоже, наверное, поставила бы только пять-три. Скорек на единичке мне особого доверия не внушал, а ученик Мязга на шестерке в принципе не имел шансов. Лошадь была неплохая, зато Мязга – ни к черту. После того как из паддока убрали фаворитов, не осталось никого другого, кроме Битинии и Куявскогр.

Битиния без проблем выиграла. Куявский был вторым. Мязга третьим, а Скорек последним.

– Что за кошмарный такой день! – сердился Вальдемар. – Уже объявили первый триплет или нет?

– Да куда там, я же говорила, – встряла Мария, – завтра скажут.

– Какой скандал, идиотизм, ведь бухгалтерия на пальцах считает – бесился Юрек, – Ну, есть у меня Битиния, и что? При таких возвратах не триплет будет, а кукиш с маслом! А квинта моя сломалась еще на Химене, потому что у меня была Виола!

– Такой фукс вроде бы эта Виола, а у всех она есть! – ехидно заметил пан Эдя.

– А вы не узнали, пан Вальдек, почему тех двоих сняли? – спросил пан Собеслав.

– Больные они были…

– Не больные, а допинг получили, – поправил полковник.

– Наоборот, – тихо возразила Моника Гонсовская. – Не допинг, а антидопинг…

За столиком возле барьерчика все еще сидел Капуляс в компании, которая разговаривала все более цветистым языком. По-хорошему, если бы вычеркнуть те слова, которых в словарях до сих пор днем с огнем не найдешь, так в их речи уцелело бы едва ли каждое двадцатое. Капуляс принимал в беседе уже более активное участие, он все еще держался неплохо, но явно начал расслабляться. К ним причалил Врублевский.

– И хорошо! – сказал он ожесточенно.

– Кому хорошо? – разозлился один из собеседников, после чего из цензурных слов в его речи остались одни только местоимения. Можно было считать, что он выражает общее недовольство всем на свете.

Врублевский был трезв.

– Заткнись, – предложил он. – Мне это не нравится. Увидим, что сейчас будет.

Мне стало не по себе. Я заглянула в программку. Метя вернулся на кресло с воплем «давай. Клубничка!» на устах. Клубничка принадлежала Врублевскому, ехал на ней Куявский после многочисленных любителей и учеников. Не дожидаясь, когда объявят выигрыши, я помчалась вниз.

– Вы куда-то пропали, а я вам хотела сказать, что в этом заезде можно рассчитывать только на одну лошадь, – сказала Моника Гонсовская, когда я наконец взяла деньги, поставила на заезд и убедилась, что за Метей следит Мария и оба подсматривают за Фигатом. – Лошадь номер шесть, это Клубничка, Я, правда, ничего не понимаю, поскольку вижу, что раньше она приходила максимум пятой, но она самая лучшая среди них и в замечательной форме. К ней приближаются две лошади: Граница и Юргельт. У Границы роскошные бабки. Я поставила и на третью сторону треугольника, но очень дешево.

Зная собственную фортуну, я поставила на Клубничку со всеми остальными, и уверенность в безумии Мети стала решительно во мне ослабевать. В триплете у меня не было Клубнички, пока что мне возвращали все ставки из-за снятых с бегов лошадей, на остальное я махнула рукой. Мнение Моники напомнило мне кое о чем.

– Могу вам сказать, в чем дело. Продолжается честная езда на хороших лошадях, чего никто не понимает. У меня получается, что Клубничку до сих пор изо всех сил придерживали, может быть, сегодня ей удастся прийти первой..

– Давай, Клубничка! – заорал с восторгом Метя.

– Может, его в Творки [3] отправить? – вполголоса спросил испуганный Юрек.

– Метя, – зловеще начала Мария. – Клубничка у нас в одном триплете, и она не придет, раз мы на нее поставили. Но больше у нас ее нет! Перестань говорить глупости, потому что я и впрямь тебе сделаю что-нибудь нехорошее.

– Давай, Клубничка! – откликнулся Метя.

– Дебора тут уже висит! – громко с вызовом сказал пан Эдя. – Глебовский сам на нее сто триплетов поставил, уж он знает, что делает…

– Болека нет, – со значением сказал Вальдемар. – Уж где-где, а тут у него шансов нету, он сам вчера так говорил – Давай, Клубничка!

– Только единичка, господа, ну, еще может быть пятерка, – вещал пан Здись. – Малый вес, молодые лошади, полнокровные, а вес – дело великое.

– На тысячу двести метров?!

– Не имеет значения! Придет один-пять…

– Вы и впрямь считаете, что Глебовский так легко выбросит собственные деньги в окно?

– Люди, люди, про что это вы?! – стонала Мария. – Здесь может прийти только Двуйницкий! Пентагон – конь высшего класса!

– Шестьдесят кило!

– Ну и что?! На такую-то дистанцию?!

– Давай, Клубничка!!!

Лошади, видно, заразились человеческим волнением, никто не хотел войти в машину. Они пятились, вставали боком, пытались удрать в кусты, сбросить жокеев. В конце концов ввели двух, Границу и Пентагона. Юргельт решительно сопротивлялся.

– Наденут ему, в конце концов, мешок на морду или нет? – сердился пан Эдя. – Мешок, говорю, надеть – и дело с концом.

– Пускай сам мешок на морду наденет! – бормотала Мария.

– Батька слез! Отдельно бежать будет!

– Кацперский тоже! Вот и будут наперегонки! На кого поставите?

– Голова в голову придут…

– Влезли! – крикнул Юрек.

– Совсем даже нет! – заспорила я. – Один в кустах.., это кто же? Врублевский, Клубничка!

– Давай, Клубничка! – упирался Метя.

– Если этот вор придет… – зашипела Мария.

– Тихо.! – перебила я. – Он за нашей спиной сидит!

– Ну и что? Он, по-твоему, в первый раз это слышит?

– Слышит или нет, а мне он нравится…

– В личном смысле и я его люблю, ну и что с того…

– Дебора висит!

– Не Дебора, а Вонгровская!

– А я вам говорю, тут выиграет Тшаска!

– Пошли! – рявкнул Юрек.

– Старт, – поддержал его рупор. – Лидирует Граница, на втором месте Клубничка, третий Пентагон…

– Клубничка выходит вперед! – объявил Юрек.

– Давай, Клубничка!!! – оглушительно завопил Метя.

– Давай, Пентагон! – из чувства протеста энергично вопила Мария.

– ..Юргельт ускоряет бег, слабеет Малярия, лидирует Клубничка, за ней идет Граница, на прямую выходит Клубничка, потом финиширует Юргельт и Дебора…

– Давай, пятерка, давай же, пятерка! – орал пан Эдя.

– Клубничка, Граница, Юргельт, борьба за место…

– Убегает Клубничка!! – заорал Юрек. – Отрывается!!

– Давай, Дебора!

– Клубничка, Клубничка, Клубничка!!! – визжал Метя.

Доорался-таки до своей Клубнички, она выиграла на три корпуса без усилий. За ней вместе оказались Юргельт с Границей. Только тогда я стала интересоваться, на что, собственно, люди ставили в этом заезде, может, появился шанс фукса? Оказалось, что ставили на Дебору и Границу, Клубничку никто не трогал. Я бы предпочла видеть на втором месте Юргельта, ведь на него почти никто не ставил.

– А тот лысый с кудряшками поставил два-шесть! – вдруг вспомнила Мария. – Один-шесть тоже поставил, но подешевле. С Клубничкой! И мне еще казалось, что они оба с ума сошли! Невероятно, что Клубничка пришла!

– А я вам говорила: Клубничка, – напомнила мне Моника Гонсовская. – Тут, на этих бегах, очень легко выиграть…

Моя набожная молитва была услышана: вторым оказался Юргельт. Моника Гонсовская, как мы с ней начерно подсчитали, могла бы лететь теперь не только в Англию, но даже в Австралию. Она была для меня лучшим доказательством, что сейчас выигрывают самые лучшие лошади безо всякого мошенничества.

Рупор наконец выплюнул результаты выигрыша триплета с первого заезда. Все расхохотались. Первый – шесть тысяч с мелочью, второй еще того хуже – пять восемьсот. Третьего еще не было, но, учитывая возврат ставок за Полонеза, Огояна и Варраву, вряд ли можно было надеяться на что-то лучшее. Только Клубничка имела шанс поднять выигрыш, потому что за нее дали двадцать семь тысяч. Последовательность была примерно такая же, двадцать девять пятьсот.

– Кажется, это мой единственный выигрыш сегодня, – печально высказалась я. – Хорошо, что хоть фуксы.

– Откуда тут взялась эта чертова Клубничка? – бормотал Юрек. – Пятая, последняя, пятая – ничего себе послужной список…

– Крылышки у нее выросли,quot;quot; – ехидно сказал полковник.

– И как можно выиграть, когда так придерживают лошадей, – причитал пан Собеслав. – Она же рекорд времени побила, как первая группа прошла!

Я посмотрела в программке статистику на Клубничку и толкнула Марию локтем в ребра.

– Что меня удивляет, так это талант молодого поколения, – сказала я задумчиво. – Посмотри, кто на ней ездил: ученики и любители. Как они делали, чтобы никто ничего не заметил? То, что лошадь придерживают, как правило, видно, особенно когда это делается неловко…

– Наверное, они придерживали ловко. Разве не видишь, какая хорошая идея? Ученик плохо поехал, проспал, к финишу не пришел, чего требовать от ученика? Только так, другого объяснения я не вижу.

– Триплет с Клубнички начинаешь?

– Нет, она у меня в серединке. Может, десять тысяч и получу…

Перед самым концом бегов еще успели объявить квинту, она составила примерно восемьдесят миллионов. Триплеты были неплохие, потому что после Клубнички пришли одни только фавориты, в результате самая большая выплата едва превысила сорок тысяч. Я угадала последний, на большие деньги не надеялась. Метю стеречь я перестала после седьмого заезда, когда увидела старшего комиссара Ярковского, который конспиративно шептался с тупорылым висельником, который казался мне самым подозрительным…

– Почему так? – спросил Януш. – Откуда это взялось?

Докладывала я ему все это уже после шести, потому что бега, по причине плохого освещения дорожек, заканчивались до темноты. После нервного дня я рассчитывала на спокойный вечер.

– Коней сняли в первом заезде, в четвертом и в пятом. За снятых коней возвращают деньги, на сей раз возврат был огромный, потому что отпали фавориты. Это производит такое впечатление, словно люди вообще не ставили, денег нет. И к тому же от этого с ума сходит бухгалтерия, потому что все надо пересчитать. Когда я уезжала, предпоследнего триплета еще не было.

– Я вообще-то имел в виду, откуда такой урожай на снятых лошадей.

– А-а-а… Если верить словам Моники, кони получили антидопинг. Успокаивающие или снотворные средства. Полонез помчался и сдох посреди поля, потом этим делом заинтересовался дежурный ветеринар и двух следующих выковырнул из паддока. Понятия не имею, у кого такая идея появилась.

– А потом уже не было снятия?

– Нет. И это вполне логично. Тех лошадей выловили, ветеринар глаз не сводит с остальных, так что же, злоумышленники дураки, что ли? Кто бы ни стоял за этим, прибыли он никакой не получил.

– А от кого можно что-нибудь прознать про это?

– От Еремиаша. Начальник ветчасти, самый честный и порядочный человек в мире. Он не может не знать, что там сегодня творилось…

Зазвонил телефон. Я не тронулась с места, уверенная, что это звонят Янушу. Оказалось, Что звонили как раз мне.

– Ты можешь приехать? – спросила Мария каким-то не своим голосом. – Но только немедленно!

– Куда приехать?

– Ко мне.

– Могу. А что стряслось?

– А у меня сидит Вальдемар с пьяным Болеком, который жутко рыдает. Я пробую хоть немного его протрезвить. Они странные вещи тут говорят…

– Порядок, через четверть часа я у тебя. Я недооценила своих способностей, и у нее оказалась через десять минут. За столом сидели Вальдемар, Болек Куявский и какой-то страшно перепуганный парнишка, лет примерно шестнадцати. Куявский на вид был скорее убит горем, а не пьян.

– А куда мне его было тащить, если он боялся возвращаться домой? – смущенно говорил Вальдемар. – В гостиницу или в полицию? Я понимаю, что он боится, а если он не захочет сам говорить, так я повторю, что он мне сообщил. Я бы на его месте тоже трясся…

Я вопросительно посмотрела на Марию, кивнув на парнишку.

– Это Янчак, – объяснила она мне. – Из конюшни Болека. От Врублевского.

– И тоже боится, – продолжал Вальдемар. – Общий страх Божий и скрежет зубовный. Ты сам расколешься или мне за тебя говорить?

Куявский с явным отвращением съел кусок лимона и запил кофе.

– Начинай сам, – пробормотал он. – Мне ух чего там…

– Никакого «чего там», пан Болек, – сказала я твердо. – Мы почти двадцать лет знакомы, вы же знаете, чего я просто так не цепляюсь…

– Факт! – признал Куявский, кивнув головой.

– Мы все знаем, что тут нечисто, так начните, наконец, разговаривать как человек, хватит скрывать, хуже-то вам уже не будет. В чем дело?

– Взбунтовались, – сказал Вальдемар с глубоким удовлетворением. – После этого Дерчика. Эти мафии все под одним паханом ходят, перед ним все провинились, а теперь все боятся, потому как жокеи маленькие и тощенькие…

– Карате заниматься надо, – сердито отрезала я.

– Замечек занимается, – буркнул Куявский. – Он не боится.

– А нельзя ли рассказать как-нибудь по порядку и с самого начала?

– А вы к мусорам помчитесь?..

– Болек, без ментовки не обойдется, это же ясно, – заверила его Мария. – Она права, расскажи все, потом станем думать, как поступить. Мы тебя когда-нибудь подводили?

Куявский покачал головой и, страшно гримасничая, съел очередной кусок лимона. Паническое состояние Янчака начало вроде бы проходить, он ничего не говорил, но смотрел более осмысленно. Вальдемар пододвинул к себе кофе.

– Это мой? Там существует разница, одно дело Сарновский и Бялас, а совсем другое – остальные…

– Йонтек и Тимек от ломжан берут, словно великую милость оказывают, – перебил его Белек, решив вдруг расколоться окончательно. – Меньше шести – и речи нет. Они уж давили, нажимали, все к ним бегал этот слепой Лелек…

– Конюх Репы, – вставил Вальдемар.

– Ну да, он посредником заделался, и у него там свои какие-то связи. Мы уж с ними и так, и этак, а они гнут свое… Горгона изничтожили, ведь велели ему и во второй сезон придерживать, а ему дисквалификация грозит…

Фамилия Горгона Машкарский, но кличка была на пятерку, говорили, что придумал ее Бялас, который два года ездил во Франции. Горгон был ухе старшим учеником, ему не хватало для должности практиканта двух побед, когда, подкупленный ломжинской мафией, он придержал коня и техническая комиссия на нем отыгралась за свою вечную слепоту. Об этом событии я позабыла, когда рассказывала Янушу про несчастного Верковского. Стало понятно, что мафия оказывает давление, а Сарновский и Бялас пытались ей не поддаваться. Это соответствовало мнению, которого придерживались в народе.

– Дерчик им угрожал, – произнес Болек.

– Что он все расскажет, да? – подхватил Вальдемар. – Вот чего я понять не могу, так это с какой стати Дерчик таким разговорчивым стал и что такое он мог видеть…

– А он подслушал Сарновского, – не выдержал Куявский. – Они в тачке болтали, он подкрался, и теперь все знают, что Йонтек сидел с типом, которого присылает Василь. Дерчик его морду узнал. И номер тачки записал. А это был единственный раз, когда тип на своей приехал…

– А как обычно? На чужой приезжал?

– С кем-нибудь или на такси…

– Болек, не виляй, говори как следует! – потребовала Мария. – Что там случилось после этого Дерчика?

– А мы рассердились, – ответил Куявский с мрачной решимостью. – Забастовали, значит. Никто гроша ломаного не возьмет и поедет так, как кони пойдут. Точка, аминь. Мы с прошлого воскресенья попробовали, собрались вместе, Тимек с Йонтеком пришли, я был, Адам с Генеком, Ендрек, Томаш, хуже всего Владеку было, потому что он у них был на ставке, но он тоже решил включиться. Не будет больше так, чтобы нас убивать, мол, чуть что не так – пшел вон и говорить не о чем. Слепой Лелек еще рыпался, что, дескать, это не они, что это Василь, ну и что с того, тем более – получается, Василь на все стороны душит, а через ломжинских и сам еще… Хватит!

Мы все поняли, невзирая на отрывистый и путаный рассказ.

– И поэтому они попробовали другие методы? – угадала Мария. – Не хотите денег, так нате вам, мы вам коней усыпим?

– Вот именно! – подтвердил Болек и подбородком показал на Янчака, который сразу же встряхнулся. Он открыл рот, потом закрыл снова, и видно было по всему, что с голосом у него трудности.

– А откуда вы их вообще взяли, пан Вальдек? – Опросила я.

– Болека я подобрал на бегах, он уже был хорошо поддатый, ясное дело, сам ехать не мог, и меня попросили, чтобы я его взял. Он сидел наверху и не хотел выходить. А этот привязался по дороге, около боковых ворот. Выскочил из-за кустов, махал руками, как ветряная мельница, говорил, что за ним гонятся, но я не понял кто.

– Кто за тобой гнался?

– Слепой Лелек, – пробормотал Янчак. – И какай-то чужой… Потому что я того…

Нам не сразу удалось узнать, чего именно «того».

Янчак замолчал и немного постучал зубами. Я попробовала подытожить услышанное.

– Дерчик грозился рассказать все, что знает, поэтому его убили, а жокеи взбунтовались, я так поняла. Отказались сотрудничать с мафией, поэтому мафия на свой лад договорилась непосредственно с лошадьми…

– Как же они коней отравили? – поинтересовался Вальдемар. – На конюшне что-то в еду подсыпали?

– В туннеле, – выдавил наконец Янчак. – Шприцем.

– Ты откуда знаешь?

– Новенький, маленький такой, от Вонгровской, нашел шприц. Последним шел и думал, что никто его не видел, или, может, вообще не думал, но я туда сразу же заглянул. Я к коню бежал, Левкович меня ждал, а у меня живот болел, я немного опоздал, так я видел, как этот новенький шприц с земли поднял и в карман спрятал. Не сразу, сперва в руке подержал. И я знаю, который это был, никто другой не знает, они хотели, чтобы я рассказал, а я вырвался и удрал. Никому не скажу ни за какие коврижки.

Я без малейшего труда могла бы разузнать у Вонгровской, кто там у нее новенький. Даже если бы у нее их было двое, это все равно не представляло бы особой трудности. К Янчаку можно было и не цепляться. Важно то, что сделал этот новенький со шприцем, на котором могли сохраниться отпечатки пальцев – для того чтобы всадить шприц в лошадиную шею, его надо очень крепко держать, а перчаток, насколько я помню, никто из них не носит. Новенького Вонгровской надо бы эдак дипломатично поискать…

– Известно, кто выводил коней? – здраво спросил Вальдемар. – Которые это были, Варрава и Стоян? Из конюшен Липецкого и Езерака?

– Да кто их разберет! – вдруг энергично ответил Янчак. – Совсем даже не так было. Насчет Езерака я понятия не имею, не видел, но Манек Липецкого сразу же подался назад, потому что коня перехватил кто-то другой, откуда я знаю кто… Там суматоха была, ругались все, что какую-то лошадь перековать надо.

– И они воспользовались суматохой, – сообразила Мария. – Может быть, суматоху вообще специально устроили.

– Этого мальчишку со шприцем надо спасать, вывозить оттуда!

– Да он смылся…

– А черт его знает, может, он сообщник…

– Кабы не Еремиаш, все бы у них получилось, – вдруг заговорил надолго примолкнувший Куявский. – Он поменялся сменами и потому был дежурным. Лискевич, тот ничего не заметил бы, у него глаз все равно что и нет. А Еремиаш уже с первого заезда выловил сонных коней, а потом специально подкарауливал. Да, не повезло этим гадам.

– А ты, собственно говоря, почему так боишься? – спросила Мария. – Они с тобой что-нибудь хотели сделать, что ли?

– Ну, а ты как думаешь? Никто не берет бабки, договориться не удалось, отравленные лошадки не пошли, так что им остается? Они обещали рыло начистить, но так, чтобы без больницы не обошлось, и тот, третий из Ломжи, меня уже поджидал. Я первым Под обстрел попадал, потому что остальные уже смылись, а какая им разница, с кого начинать. Ровкович тоже прячется, он трясся весь, я сам знаю.

– Так ведь сейчас, наверное, и Ровкович уже Ушел? – с сомнением спросил Вальдемар.

– Ну, наверное, потому что они за мной помчались. За нами то есть. Они думали, что я сам поеду, и возле тачки меня караулили, я хоть и пьяный был, но вздел.

– И только один-единственный слепой Лелек все дела обделывает? – спросила я.

– Лелек только с Сарновским и с Бяласом. Для других там есть такой тощий, как его… Бартек. Это свой, чей-то родственник.

– Чей?

– А холера его батьку знает! Разве кто признается?

– Значит, родственнички свободно шляются по ипподрому…

– Да он может и не шляться, хотя шляется, потому что накануне обычно уговаривается, а в последний момент башкой качает или кивает. Наличность приносит сразу.

– И такого никто не прогоняет…

– Черский его разочек прогнал, так на следующий день ему бритву к глотке приставили.

– Кто?!

– Да разве узнаешь? Хулиганы. Темно, лица не видать, он домой возвращался, когда лошадям второй раз корм задал. А иногда возле ворот подкарауливают разные там.., пока дворник цепь с ворот снимет [4], они к окну…

– На этих посредников вы могли бы хоть пальцем показать, – предложила я. – А дальше пусть менты работают.

– Если они будут сидеть по тюрьмам, то пожалуйста, – согласился с горечью Куявский. – А пока суд да дело, никто не сдурел настолько, чтобы пальцем показывать: сегодня он покажет, а завтра его ногами вперед вынесут. Их много, а мы не каждого знаем.

– Дипломатично! Тайно! Весь персонал бегов они не перебьют, а откуда знать, кто на кого доносил! Мог даже кто-нибудь со стороны!

– Ну, тайно – это еще можно…

– А вам что же, велят это делать в открытую? – рассердился Вальдемар. – Вы их сами бережете, потому что вам пети-мети нужны.

– Погодите-ка, там есть еще один тип, – вдруг вспомнила я. – Вроде бы единственный, кто мог видеть, с кем Дерчик пошел в кусты. Никто не признается, кто бы это мог быть?

Куявский вскинул голову, посмотрел на меня и заколебался.

– Если ты что-то знаешь, говори! – велела Мария. – Никто из нас не расскажет, что это ты сказал. Этот малец, – она кивнула на Янчака, – и так с тобой в одной лодке плывет.

– Только один мог быть, – решился Болек. – В нашей конюшне был, полдня ходил тогда сам не свой, под вечер нажрался, как зюзя, а утром работу бросил и к своим подался. Зенек Альбиняк его звали, вроде как из деревни под Гройцем, деревня Счастье называлась, это я знаю, потому что ему, случалось, кричали: «Эй, ты, несчастье!» Если кто, так только он, он один сбежал вот так, ни с того ни с сего.

– И что, нельзя было все это сразу ментам рассказать? – с упреком сказал Вальдемар.

– И улечься на три метра под землю рядом с Дерчиком? – рявкнул Куявский. – И сейчас я не болтал бы, но надоело! Шутки шутками, преувеличивает пусть лупа, но мы себя в компост превращать не дадим! Теперь не иначе как только прижать за горло эту сволочь, и пусть от нас отстанет! Это такая высокопоставленная скотина, что он многое может, а в лицо, насколько я знаю, ни один человек его не знает!

Мы с Марией переглянулись. Василя в лицо знал Метя, о чем он сам не знал. Может быть, завтра что-то откроется.. – Что с ними делать? – заботливо спросил Вальдемар, показывая на Болека и Янчака. – Я же их так не отпущу, потому что, как знать, за мной могли следить на машине…

– Мне домой надо, – заявил Куявский. – Подбрось меня, там уж я как-нибудь справлюсь. А его лучше всего к Еремиашу. Пусть запрет его в ветлечебнице, поспит парень в лошадиной операционной, а завтра его выпустят. С ментами вы, пани Иоанна, сами все устроите? Пусть они как-нибудь так придут, чтобы никто не догадался, кто они есть.

– К Еремиашу! – подхватила я. – Это хорошая идея, даже если кто-нибудь и угадает, что они менты, получится, что пришли к Еремиашу насчет того антидопинга. А человек будет себе сидеть в углу и никому в глаза не бросится. Пан Вальдек, вы с Еремиашем договоритесь?

– Если уж я туда еду, конечно, договорюсь. Даже подброшу их еще от дома Еремиаша до ветлечебницы…

– Этот Горгон, фамилия которого Машкарский, получил такое запрещение ездить, что оно распространяется у него даже на начало следующего сезона, – рапортовала я как положено теперь уже двум слушателям, Янушу и Юзе Вольскому, продолжая свой спокойный вечер. – Он получил девять миллионов, а я этот заезд очень даже помню, я сама этого сопляка караулила, он мне тогда роскошный триплет поломал. Лошадь была в форме, поэтому то, что он ехал в стиле «шаг вперед – два назад», слишком уж бросалось в глаза. Тогда все посчитали, что комиссия тоже на него ставила и со злости ему отомстила. Для дисквалификации поводов тогда не было, просто запретили ему ездить. Он довольно тихо сидел, пока не истратил все полученные деньги, а как у него все миллионы разошлись, стал плакаться в жилетку каждому, кто попадался ему по дороге. Он в конюшне у Рыбинского, в той самой, что и Бялас. Обида за собственные же грехи в нем давно уже расцвела пышным цветом и, может, плоды принесла, так что он все должен сказать, если ему еще и почву удобрить.

Юзя Вольский, которого мы вызвали, кроме магнитофона, пользовался и блокнотом. Я считала, что еще до утра он сможет составить собственное мнение обо всем, что я рассказываю, и так скорректировать планы, чтобы максимально продуктивно использовать положение. Он записал про Машкарского.

– А где он живет? Вы не знаете его адрес?

– Полагаю, что живет он в общаге при ипподроме. Большинство ребят там живет, и Янчак тоже. Неудивительно, что возвращаться ему не хотелось.

– Йонтек – это Сарновский? – уточнил Януш. – Почему Йонтек? Такое имя только горцы носят.

– А это кличка, просто он любит петь «Когда ели на горных вершинах шумят». Причем в трезвом виде, не по пьянке, у него даже очень красиво получается, я сама слышала.

– И он разговаривал в машине с подручным Василя, так сказать, с его представителем? А в чьей машине?

– Представителя, я же говорила. Это случилось единственный раз. И Дерчик записал номер. Василь, вероятно, счел его предметом повышенной опасности.

– Новенький Вонгровской… Вы не знаете, кто это?

– Понятия не имею, раз новенький, должно быть, еще ни разу не ездил. Ничто не мешает позвонить Вонгровской да спросить. Или можете к ней сразу же поехать, она спать ложится поздно.

– Вся проблема в том, что допросы мы должны держать в тайне. Они все так смертельно боятся, что никто из них слова не скажет. Если бы они были уверены, что им ничто не грозит, они бы очень охотно сказали, значит, надо все устраивать нетипичным образом, а это очень усложняет дело.

– Замечек их не боится, – вспомнила я. – Болек говорит, что он карате занимается. И действительно, насколько я помню, он ни разу по морде не получил, хотя к финишу всегда несется как положено, если не продался.

– Сотрудничество с мафией на совершенно добровольной основе… Он тем более может не захотеть говорить.

Зазвонил телефон. На сей раз рвались поговорить с инспектором Вольским. Видимо, я была ценной подсадкой, потому что, положив трубку, он оказал мне любезность, рассказал, о чем говорил.

– Объявился тот Карчак, знакомый Завейчика, – сказал он с явным изумлением. – Интересные дела… Насколько я знаю, это не тот тип, который добровольно пойдет в полицию, а я слышу, что он пришел сам и хочет дать показания.

– Надо это использовать, я прямо сейчас еду. Вы не могли бы мне помочь? Найти этого новенького Вонгровской…

Я с энтузиазмом объявила о своей полной готовности сотрудничать в обмен за эти сведения о Карчаке, потому что меня тоже заинтересовало его крайнее законопослушание. Из рассказа Моники я сделала вывод, что эта личность существовала на грани нарушения уголовного кодекса. Вероятно, он уехал с ипподрома вместе с Завейчиком и был последним человеком, который видел его живым. Обычно такая особа скрывается изо всех сил, и ей нужно отличаться почти святостью, чтобы не было проблем с ее поисками. А он добровольно заявился, надо же!

Сведения от Агатки Вонгровской я получила за несколько минут.

– У меня есть двое новеньких, – сказала она. – То есть в какой-то степени новеньких, они у меня три недели. Йоля Козловская и Мартинек Дальба. Мне бы хотелось, чтобы они у меня остались, работящие оба, и лошади их любят.

– А где они живут? В интернате?

– Йоля у родных, она из Варшавы, а Мартинек в общежитии. А что случилось?

Полное вранье я посчитала неэтичным.

– Если касается этих твоих двоих, то ничего не случилось. Но полиция ищет свидетелей, где только можно. Они рассчитывают на то, что новенькие еще не впутались во все интриги. О них полиция расспрашивает упрощенным способом, то есть через меня.

– Ну, если насчет свидетелей… – протянула Вонгровская и задумалась. – А нас никто не подслушивает?.. У меня такое впечатление, что Зигмусь Осика хотел бы что-то сказать, но просто не может, он будто давится. Это порядочный парень, не знаю, может быть, стоило бы как-нибудь так с ним устроить разговор, чтобы ему потом ничего плохого не сделали?

Сведения были ценные. Вонгровская прекрасно понимала положение, как и все остальные тренеры. Я подумала, что на Зигмуся Осику надо было бы натравить Монику Гонсовскую, однако ее телефона я не знала и фамилии тетки тоже. Минутку, я-то не знаю, а полиция? Я посмотрела на Януша, он спокойно сидел в кресле и, наверное, сделал свои выводы из моего разговора, потому что спокойно покивал головой.

– Кажется, тот парень, который хочет стать жокеем, Осика? И та девушка, Гонсовская, знает его с самого рождения?

– Не знаю, стоит ли тебе тратить на меня свой талант экстрасенса, – критически заметила я. – Она должна быть у своей тетки, дайте мне телефон…

– Зигмусь Осика как раз здесь, у меня сидит, – сказала мне приглушенным голосом Моника Гонсовская три минуты спустя. – Как здорово, что вы позвонили. Ведь у меня нет вашего телефона, а я все-время думаю: ведь я не знаю, что делать, может быть, вы сможете мне посоветовать. Это какой-то ужас, вы не могли бы приехать ко мне, я не хочу Зигмуся спугнуть…

– И я еще говорила, что вечер у меня будет спокойный, – прокомментировала я, положив трубку. – Вечно я в дурной час что-нибудь выскажу. Если бы они хоть сразу все со мной уговорились, не надо было бы столько раз по проклятой лестнице подниматься…

Зигмуся Осику, как оказалось, пока еще не расспрашивали на тему придерживания лошадок. Он знал про всю аферу, главным образом благодаря тому, что Машкарский выбрал его отцом-исповедником и в первую очередь выплакал ему в жилетку свою трагедию с большими подробностями. Зигмусь Осика твердо решил стать жокеем, поэтому постановил не брать никаких денег и мчать к победе. Он признался, что в последнее время ставил в кассах на себя, немного разбогател на этом, тем более сейчас ему легче будет дождаться жокейской должности, но он боится и не знает, что ему делать. К Монике Гонсовской он пришел за советом, а если уж она пригласила человека, которому можно доверять, то есть меня, то он может и мне все рассказать.

Так вот, у Дерчика были какие-то фотографии. Абсолютно никто об этом не знал. Зигмусь Осика случайно стал свидетелем того, как он показывал эти фотографии кому-то чужому, этот тип вышел из директорской конторы, и они вместе пошли в конюшни Глебовского, а там Дерчик вытащил из кармана и показал целую пачку фотографий. Потом дал тому типу одну из них, и Осика собственными ушами слышал, как Дерчик сказал: «Сотенку, а не то в ментовку!» Тип прямо посинел. Больше подслушать не удалось, потому что Осику заметили и Дерчик рявкнул: «Ты чего тут шляешься?!» Зигмусь притворился, что ищет Лейбу, он из их конюшни, но его все равно прогнали. А вообще Осика уж готов признаться, это произошло совсем не случайно, он специально вынюхивал. И ему довелось слышать, как конюх Репы велел дать лошади воды. Лошадь – это был Лавр Черского – тогда пришла последней, на ней ехал Скорек. Конюх-то – пьянь и уголовник, но Репа при этом был, не вмешивался и не смотрел, сделал вид, что не слышит. Зигмусь этого совсем не мог понять, потому что лошадь Репы в этом заезде не шла. Только потом ему пришло в голову, что Репа выкинул какой-то фортель с чужими лошадьми. И теперь Осика не знает, что с этим всем делать. Молчать боится, но и говорить боится, потому что, раз Дерчика убрали, почему бы и его не убрать, а вообще-то все вместе ему очень не нравится. Он хочет ездить и выигрывать, а не придерживать лошадей, при этом еще и жизнью рискуя, и пусть ему умные люди скажут, что теперь делать.

Моника Гонсовская слушала все это в остолбенении и ужасе. Зигмуся Осику прорвало, и он изливал душу. Есть такой Эдя Севка, он тоже хотел ездить как следует, так его на кляч сажали, потому что на хороших лошадях у Двуйницкого Замечек ездит, и вот как-то раз наконец заслужил он коня. Три недели старался как черт, за полконюшни работу делал, Двуйницкий разрешил ему поехать на Фламинго. И ему устроили… Ровкович с Вишняком. Фламинго был лучшим конем в заезде, Эдя на нем выиграл бы как пить дать, так ведь оба за ним с первой секунды следили, не давали выехать вперед, вытолкнули на большую дорожку, еще и заперли. Тогда Доминика летела к финишу как хотела. Куда ей до Фламинго, но весь заезд специально ее дожидался, и только когда она вышла на финишную прямую, за ней поехал Ровкович. За последовательность дали двадцать пять, а триплет был примерно четыре миллиона. Севка на Фламинго пришел третьим, они его еле выпустили, и он Вишняка на Чарлинке обогнал не моргнув глазом. А потом Замечек над ним издевался: «И куда ты, фраер, лезешь, тебе только коз доить, ты ничего не понимаешь, не твое дело, кому выигрывать».., такие слова говорил! Все всех боятся. С жокеями конюший Репы все фортели заранее обговаривает, только ходят слухи, что это не конюший Репы, а сам Репа.

Слухи о Репе, который якобы еще с жокейских времен правил бал в мошеннических фортелях, ходили уже очень давно. Осика только подтвердил их. Я весьма ясно почувствовала, что ведение следствия мне не по силам. Новый элемент – фотографии Дерчика, этот шантаж, Репа со своим конюшим, ломжинская мафия, таинственный человек извне, связь Замечека со всеми этими делами, Карчак – Господи помилуй, для меня это слишком! Я испугалась, справится ли с этим вся варшавская полиция!

Зигмусь Осика смотрел на меня с предсмертной тоской и отчаянно домогался инструкций касательно дальнейшего поведения. Он вылез из общаги через окно и тайно примчался сюда, но ему все время кажется, что за ним кто-то следит. Он не знает, возвращаться ли ему, не знает, как вернуться, что делать дальше, а в пять утра ему начинать работу, подводить он никого не хочет, потому что работу свою любит. Так что теперь делать?

Идея возникла у меня немедленно, может, и странная, но наверняка безвредная. Я потребовала у Моники что-нибудь вроде пончо. Пончо не было, зато пригодился плащ, точнее, накидка от дождя с капюшоном. Я одолжила также парик ее тетки естественного, то есть седого, цвета. Осике я пока велела молчать, держать нос морковкой, а в нужный момент рассказать все полиции. Нужный момент и нужное место полиция выберет сама, чтобы не подвергать его лишней опасности. А пока что он обязан следить, слушать и не подвергать опасности жизнь и здоровье.

Моника была высокая, Зигмусь Осика – небольшой, в пелерине-дождевике он выглядел как черный призрак в одеянии со шлейфом. Из-под капюшона виднелись седые локоны. Мы вывели его под руки вместе с Моникой, и я сама готова была бы поклясться, что это ее тетке стало плохо. Подозрительных фигур, прячущихся поблизости, мы не заметили, я проверила, не едет ли кто за нами. Осика вышел там, где нужно, уже без накидки и парика, и пробрался на территорию общаги, как я надеялась, без приключений.

– Ужас какой, – сказала Моника на обратном пути. – И какое отношение ко всему этому имеет Завейчик, ведь два убийства.., я ничего не понимаю. Кто-нибудь распутает это дело?

– Сегодня вышли на свет Божий всякие разные вещи, – утешила ее я. – Вы только про это никому не говорите, на всякий случай. Сейчас я сама устрою все доносы, мне страшно интересно, что из всего этого выйдет…

Спокойный вечер окончился тем, что любимый мужчина вылетел из дому, поскольку сенсацию насчет фотографий Дерчика он оценил весьма и весьма серьезно. Шансы услышать продолжение появились у меня только в понедельник.

В полдень я услышала горячие похвалы в адрес Еремиаша.

– Головастый мужик, – сказал с уважением Януш. – Он устроил все еще вчера вечером. Этого паренька, Янчака, действительно запер на ключ в ветеринарной лечебнице, а сам пошел в общежитие, нашел Мартина Дальбу и взял у него шприц. Притворился, будто ищет спирт, который якобы кто-то у него украл, и провел следствие среди пареньков. По-моему, никто не сориентировался, какой парень ему на самом деле был нужен, то есть человек сделал всю работу за Юзю Вольского. Этот Дальба ему признался во всем, даже шприц отдал с облегчением, а кроме того, сказал, что знает тех двоих, что выводили коней. Один из них бросил шприц на землю – Дальба как раз его и поднял, – а второй забрал шприц с собой. Мы еще не знаем, что тот, второй, со своим шприцем сделал, мог ведь бросить в огонь в кузнице – и привет. Это одноразовые шприцы, пластиковые…

– Надо спросить в кузнице, не заходил ли кто из конюшен, – посоветовала я.

– Семь человек. В том числе подозрительный.

– Погоди, когда Еремиаш пошел в общежитие, Осика там уже был? Вальдемар поехал с Янчаком гораздо раньше. Зигмусь успел вернуться?

– Нет, он вернулся во время скандала. Ему все сошло с рук, потому что поводов для крика там было сколько угодно: пара пьяных, девки какие-то, так что у Еремиаша была целая палитра возможностей. Он использовал эти возможности на большой! Шприц уже в лаборатории, может, сохранился хоть маленький след. Дальба этот не дурак, детективы читает, держал шприц за иглу, немного смазал отпечатки, пока всовывал шприц в карман, но что еще ему оставалось делать? И так поступил разумно, потому что, когда поднимал шприц, не понял еще, что случилось.

– Сообразительный парень, – похвалила я и решила уговорить Вонгровскую, чтобы она посадила его на хорошую лошадь.

– Что же касается этих снимков, они могли бы оказаться бесценными, да дело плохо, – продолжал Януш по собственной воле, без всякого нажима с моей стороны. – Дерчик был разведен и жил сразу в трех местах. Частично у родителей, частично у бывшей жены, его вещи там еще оставались, а частично у своей невесты. Обыски мы стали делать еще вчера, в двух квартирах ничего не нашли, а в третьей нет хозяйки. С прошлой недели она в отъезде, неизвестно где, но мы не будем ждать ее возвращения. Есть опасения, что снимки он носил с собой, собирался их как раз продать, и, конечно, убийца все забрал. Но может быть, остался негатив.

– Пленка тоже могла быть с ним…

– Он что, и правда был таким кретином?

– Нигде не сказано, что не был. А у него вообще фотоаппарат был?

– Был, очень маленький, японский. Жена показала, что он хвастался перед ней чем-то похожим на кожаный портсигар. Она вообще не поняла, в чем дело, но он ей говорил, что в такой мелочи иногда могут таиться большие деньги и что она еще пожалеет, что с ним разошлась. Это было вскоре после развода, в прошлом году.

– Не знаю, как выглядит пленка из такой игрушки, но, наверное, она маленькая?

– Кассета похожа на автомобильный предохранитель.

– Ну, тогда он мог сунуть ее куда угодно. Спрятать в макаронине. Я даже представить себе не могу, как такое можно найти.

– Что трудно, то трудно…

– А сам фотоаппарат вы нашли?

– Нет. О нем мы лишь от свидетелей знаем, его не только жена видела.

– Ну тогда он пропал безнадежно. И лошади Дерчика не любили…

– А какое это имеет отношение к делу?

– Если бы его любили лошади, он мог спрятать его где-нибудь в конюшне.

– Поищем и в конюшне, хотя ты, наверное, права. Но есть еще надежда, что эта его невеста что-нибудь новенькое скажет, когда приедет. Пока она совершенно неуловима.

– Оставь в покое Дерчика, эта тема меня угнетает. Говори, что дальше.

– Я и сам пока не знаю что. За Альбиняком поехали в ту деревню, может, сразу найдут и привезут еще сегодня, а может, черти его куда-нибудь занесли.

– А Карчак?

– Я другими вопросами занимался и еще не знаю, что он показал. Потерпи до вечера.

– А Метя?

– А Метя как раз в работе…

Показания Карчака мне предоставили. Он добровольно пришел, как он сам сказал, со страху. Действительно, с бегов он уехал вместе с Завейчиком, он должен был забрать свой автомобиль. Это дело самым дурацким образом совпало с бегами, поэтому он выскочил из ворот, собирался поймать какое-нибудь такси, что в эту пору было занятием безнадежным, и увидел, что как раз едет Завейчик. Карчак и встал на проезжей части прямо перед ним, чтобы Завейчик его обязательно заметил. Завейчик притормозил, но крикнул, что очень спешит, и Карчак прыгнул в машину, что называется, на ходу. Сразу же после этого Завейчик перестал торопиться, но потом вдруг заторопился снова, и Карчак сориентировался, что Завейчик просто едет вслед за какой-то машиной. Слежку устроил. Машиной этой был «мерседес». Карчак жизнь знает, потому запомнил номер этого «мерседеса» – ведь никогда не известно, на что это может пригодиться: WAL 2214.

По дороге Завейчик приоткрыл тайну, дал понять, что этот в «мерседесе» едет на какую-то важную встречу. Карчак не понял, то ли Завейчик хочет увидеть, с кем именно тип из «мерседеса» собирается встречаться, то ли хочет только увидеть место встречи. Из бормотанья Завейчика можно было сделать вывод, что ему будет достаточно адрес узнать. Несколько раз, чистым польским языком и совсем недвусмысленно, Завейчик дал понять, что вот-вот выгорит самое прибыльное дельце в его жизни. Карчак охотно присоединился бы к этому прибыльному дельцу, но спешил, ему очень нужно было забрать машину из ремонта, и он дольше не мог ехать с Завейчиком, потому вышел возле стоянки такси на углу Дворковой и теперь надеется на то, что таксист подтвердит его невиновность. Он вышел, а Завейчик поехал дальше, живой и здоровый. Такси оказалось красным «полонезом», водитель был молодой, довольно полный, с короткой шкиперской бородкой и страдал страшным насморком.

В такси оказалось, что ему приходится пока ехать по тому же пути, что и Завейчику. Карчак ехал на Саскую Кемпу, тот «мерседес», видимо, тоже, а Завейчик за ним. Карчак все время видел обе машины и с большим интересом смотрел, что происходит. На Аргентинской он издали увидел, что «мерседес» останавливается перед какой-то виллой, а Завейчик – чуть дальше. Больше Карчак ничего не увидел, хотя ему очень хотелось, но времени у него не оставалось ни секунды.

Свою машину он получил обратно через час, потом даже проехался по Аргентинской улице, но тех уже не было, в воскресенье утром Карчак уехал на север, к морю, вчера вернулся и немедленно пришел в полицию, потому что от пани Осиньской знает, что Завейчика убили. Он, Карчак, какой есть, такой есть, не кристально чистый, но с мокрой работой ничего общего не имел и не будет иметь. Если бы он знал, что так получится, то прижал бы тогда Завейчика и узнал от него побольше, но он считал, что успеется.

«Мерседес» WAL 2214 принадлежал личности, которая занималась торговым посредничеством, некоему Эдмунду Гарцапскому, проживающему в Виланове. Раз он ехал на Саскую Кемпу, то наверняка не домой. По мнению Карчака, Завейчик за этим типом следил, оставаясь сзади и внимательно следя, чтобы между ними все время были какие-то машины. Гарцапский пока еще не давал никаких показаний, и никто не собирается с ним разговаривать, потому что пока самое разумное будет немного к нему присмотреться.

Почти одновременно я получила сведения, что Зенек Альбиняк без труда был обнаружен в Щецине, откуда его доставили в Варшаву, где он всеми святыми угодниками заклинал немедленно его арестовать. Да, он видел этого Дерчика, да, он видел, что с одной стороны к кустам вдет Дерчик, а с другой такой тип, он фамилии не знает, но морду его помнит. Они встретились на газончике и пошли дальше вдоль бассейна фонтана, Дерчик с внешней стороны, а тот, второй, со стороны кустов, и если бы Зенек раньше его не видел, то не узнал бы. Но он его раньше видел. Зенек может показать этого типа пальцем, только потихоньку, а если это будет делаться открыто, то он, Зенек, ослепнет, оглохнет и память потеряет, поскольку его уже предупреждали. Он даже может сказать, кто именно. Такой Стасик из конюшни Репы нашептал ему на ухо, что если кто-нибудь только попробует разинуть пасть, неважно, по какому вопросу, то такому человеку пасть навеки заткнет Ежинек. Ежинек – это конюший Репы. Дерчику вот пасть заткнули, и так с каждым будет, кто себя плохо ведет. Но Ежинек лично ничего общего с Дерчиком не имел, в то время когда те двое были в кустах, конюший Ежинек был возле коней, никуда он не уходил. А тот, кто с Дерчиком отправился в кусты, выглядел совершенно обыкновенно, описать его невозможно, но он на бегах постоянно путается под ногами, от букмекеров прибегает, все его знают.

Комиссар Юзя Вольский на визиты времени не тратил, и все очередные сведения я получала от Януша, которого вся эта ситуация ужасно развлекала.

– Первый раз в практике полиция вынуждена вводить постороннего человека в курс следствия, – сказал он весело. – Я получил приказ тебя посвятить во все, во что можно, и это меня крайне обрадовало, поскольку я и так рассказал бы тебе больше, чем надо. Юзя зол, что дело затягивается, но ведь не может же он упрятать за решетку весь персонал бегов, чтобы они раскисли и признались. Из всего того, что я от тебя услышал, полиции они не сказали ни слова.

– Ко мне на исповедь они тоже в очередь не становятся. В чем-то они проговорились, а что-то можно и додумать, если ориентируешься в этом вопросе.

– А в полиции почему-то ни в чем они не проговорились. Тадик Лазарский, тот перепуганный мальчик, он с нашим человеком подружился навеки и стал ему рассказывать. Подтвердил показания Альбиняка.

– Погоди! – перебила я. – Из административного корпуса тогда выходил Фигат с каким-то другим типом. Фигат совершенно безошибочно использовал лошадей, которых осиротил Дерчик, играет он исключительно точно, он предусмотрел тот антидопинг, угадал триплет и не предвидел только того, что и техническая комиссия начнет реагировать. Что он? Он замешан в аферу?

– По самые уши. Возле него мы потихоньку ходим. Ты отдаешь себе отчет, что все это отчаянно туманно? Он удачно ставит, потому что у него бывают приступы вдохновения – и все тут! И докажи, что это не так! Собственно говоря, эти беговые махинации нам служат лишь как дополнительные возможности распутать два убийства. Два преступления, на этом они споткнулись, теперь мы рассчитываем, что техника поможет.

– Ты зацепишься за тот адрес на Аргентинской?

– Не только. Под конец Альбиняк признался – раньше он, наверное, просто боялся, – что этот тип, убийца Дерчика, еще и посредник ломжинской мафии. И действительно, пришлось оставить парня в камере предварительного задержания, потому что он не хотел выходить из участка. Укусил полицейского за палец. Он хочет сидеть там до тех пор, пока всех не арестуют, а если его выкинут за двери тюрьмы, он поклялся, что удерет из страны. Кажется, вырисовывается, что речь вдет о том самом типе, который подкупил ноющего Горгона, чтобы тот придержал коня. Тьфу, я хотел сказать, Машкарского. Описание сходится, и пока что мы этого типа всем показываем. Рыбинский дал нам напрокат Машкарского, и с ним работают. Кажется, все тренеры в принципе против мафии и мысль о том, что мошенников можно окоротить, им очень по вкусу. Как по-твоему, такое может быть?.

– Да уж, конечно.., погоди, дай сосчитать… Как минимум семь, если не восемь… Как минимум восемь человек мафию ненавидят. Они бессильны, но, если бы мафию черти побрали, они напились бы от радости, хотя лошади и не выносят алкоголя даже на дух. Рыбинский очень надеется, готов даже чистить конюшни вместо Горгона, лишь бы только получить следственные результаты.

– Наездится этот Горгон на всю жизнь, потому что они посещают всякие шалманы, где такие типы встречаются.

– Альбиняк с фальшивой бородой мог бы ездить с какой-нибудь второй командой.

Мне-то думалось в тот момент, что я просто глупо пошутила, но Януш вскочил на ноги.

– Слушай, а это идея! С собственной мордой он не поедет, но загримированный-то, наверное, согласится! Погоди, я позвоню!

Инспектор Вольский идею одобрил. Разумеется, спящего в блаженной безопасности Альбиняка немедля же выволокут из камеры, украсят сверхпрограммной волосатостью и бородатостью, и они тоже начнут ездить, не встречаясь с Гор гоном. Меня тем более надо держать в курсе всех событий, раз я такая полезная.

Я вспомнила насчет пожарной части в Ожарове и узнала, что на шприце удалось отыскать один четкий отпечаток пальца. Собственно, пол-отпечатка, но и этого хватит. В настоящее время на ипподроме у всех подряд под любым предлогом берут отпечатки пальцев.

– Этого Гарцапского из «мерседеса» ты знаешь?

– Впервые слышу.

– А может, в лицо?

– В лицо я знаю тысячу людей. Гарцапского наверняка тоже, если он бывает на бегах. Фотографии у вас нет?

Он не успел мне ответить, потому что зазвонил телефон. Майор Вольский. Мне пришло в голову, что благодаря этой афере на бегах я стала чем-то вроде филиала столичной полиции. А что же случится, если меня не будет дома?

Майор Вольский любезно спросил, не смогу ли я приехать. Пан Гарцапский как раз стал кое-что выяснять в банке на Мазовецкой, и было бы очень хорошо, если бы я на него посмотрела. Может, я его все-таки знаю. Радиопатруль за мной сей минут приедет и моментально отвезет меня на Мазовецкую, где пана Гарцапского подольше задержат под любым предлогом.

Я выразила свое согласие, положила трубку, и телефон зазвонил снова. Мария.

– Через сорок пять минут я еду к Мете, мы так договорились. Ты тоже приедешь?

– Ясное дело. Но я буду в центре без машины, заеду к тебе, и поедем вместе. По дороге купим бутылку вина, и я смогу напиться.

– Свинья! А обо мне ты подумала?

– В крайнем случае вызовем такси. У Мети есть телефон.

Януш выглянул в окно и сказал, что машина ухе тут. Несколько нетипичная, зеленый «вольво», фальшивой бороды у меня не было, поэтому вопрос с изысканным нарядом отпал, я выскочила из дому, успев хватануть с вешалки первое попавшееся пальто.

«Вольво» оказался все ж таки полицейской машиной. Когда мы находились около площади Повстанцев, кого-то в банке по радио уведомили, что Гарцапского уже можно выпускать. С ним моментально расправились, и я увидела его, когда он выходил, лицом к лицу. Он шел к входным дверям. Я посмотрела на него, он посмотрел на меня и, чтоб я лопнула, поклонился мне! Я тоже кивнула, настолько удивленная, что он должен был решить, что принял меня за кого-то другого. Но я была уверена, что он не ошибся. На этих чертовых бегах, неизвестно уж почему, все меня знали.

– Это тот самый, – мрачно сказала я, подождав, пока он уехал.

– То есть который тот? – спросил сержант в машине.

– Тот, который выходил с Фигатом из корпуса администрации, а перед ними мчался перепуганный Тадик Лазарский. Фигат утверждает, что это посторонний человек, во что я совершенно не верю. Он знает Еремиаша. Вы это скажите майору Вольскому, а меня любезно отвезите на Дворковую.

Обратно мы ехали гораздо медленнее, среди многочисленных пробок, так что Марию мне пришлось ждать всего несколько минут. Я подошла к французской винной лавочке, купила «Кот-дю-Рон», и мы отправились к Мете.

Гонората вернулась домой за несколько минут до нашего приезда и как раз начинала накрывать стол.

– Послушайте, Метя снова велел его честить, – сказала она озабоченно. – Не знаю, может, это сотрясение мозга так на него подействовало. Он не хочет говорить почему, но очень упорствует, и мне пришлось купить шампанское.

– С тем, чтобы меня честить, придется подождать, пока напитки не охладятся, – распорядился Метя. – Может, это вы меня в последний раз так честить будете, потому что я раскололся до конца. В случае моей преждевременной кончины первым подозреваемым будет Малиновский! Он один знает, кроме полиции!

– Знает, что ты раскололся, или знает еще что-то? – поинтересовалась я.

– Насчет еще чего-то, так он вообще-то все знает, но это же служака, который по определению прикидывается глухонемым!

– Что ты говоришь? А он мне так нравился в форме! И надо же, я не использовала момент! Раз в жизни с чиновником высокого ранга…

– Так ведь ничего не потеряно! – вежливо сказала Гонората.

– Поздно. Надо было этим заниматься, пока меня никто не любил, а теперь – с концами. И что ты им сказал. Метя?

– Все! Все! Донес на друзей, предал знакомых, облаял врагов! А на этом столе не все еще есть, врагов не хватает!

– Каких врагов? – удивилась Мария.

– Врагов печени и пищеварительного тракта! Тут наконец промариновались свеколки, масенысие такие, с луковками, говорю вам, небесное ощущение для – Ясное дело. Но я буду в центре без машины, заеду к тебе, и поедем вместе. По дороге купим бутылку вина, и я смогу напиться.

– Свинья! А обо мне ты подумала?

– В крайнем случае вызовем такси. У Мети есть телефон.

Януш выглянул в окно и сказал, Что машина уже тут. Несколько нетипичная, зеленый «вольво». Фальшивой бороды у меня не было, поэтому вопрос с изысканным нарядом отпал, я выскочила из дому, успев хватануть с вешалки первое попавшееся пальто.

«Вольво» оказался все ж таки полицейской машиной. Когда мы находились около площади Повстанцев, кого-то в банке по радио уведомили, что Гарцапского уже можно выпускать. С ним моментально расправились, и я увидела его, когда он выходил, лицом к лицу. Он шел к входным дверям. Я посмотрела на него, он посмотрел на меня и, чтоб я лопнула, поклонился мне! Я тоже кивнула, настолько удивленная, что он должен был решить, что принял меня за кого-то другого. Но я была уверена, что он не ошибся. На этих чертовых бегах, неизвестно уж почему, все меня знали.

– Это тот самый, – мрачно сказала я, подождав, пока он уехал.

– То есть который тот? – спросил сержант в машине.

– Тот, который выходил с Фигатом из корпуса администрации, а перед ними мчался перепуганный Тадик Лазарский. Фигат утверждает, что это посторонний человек, во что я совершенно не верю. Он знает Еремиаша. Вы это скажите майору Вольскому, а меня любезно отвезите на Дворковую.

Обратно мы ехали гораздо медленнее, среди многочисленных пробок, так что Марию мне пришлось ждать всего несколько минут. Я подошла к французской винной лавочке, купила «Кот-дю-Рон», и мы отправились к Мете.

Гонората вернулась домой за несколько минут до нашего приезда и как раз начинала накрывать стол.

– Послушайте, Метя снова велел его честить, – сказала она озабоченно. – Не знаю, может, это сотрясение мозга так на него подействовало. Он не хочет говорить почему, но очень упорствует, и мне пришлось купить шампанское.

– С тем, чтобы меня честить, придется подождать, пока напитки не охладятся, – распорядился Метя. – Может, это вы меня в последний раз так честить будете, потому что я раскололся до конца. В случае моей преждевременной кончины первым подозреваемым будет Малиновский! Он один знает, кроме полиции!

– Знает, что ты раскололся, или знает еще что-то? – поинтересовалась я.

– Насчет еще чего-то, так он вообще-то все знает, но это же служака, который по определению прикидывается глухонемым!

– Что ты говоришь? А он мне так нравился в форме! И надо же, я не использовала момент! Раз в жизни с чиновником высокого ранга…

– Так ведь ничего не потеряно! – вежливо сказала Гонората.

– Поздно. Надо было этим заниматься, пока меня никто не любил, а теперь – с концами. И что ты им сказал, Метя?

– Все! Все! Донес на друзей, предал знакомых, облаял врагов! А на этом столе не все еще есть, врагов не хватает!

– Не хватает врагов? – удивилась Мария.

– Врагов печени и пищеварительного тракта! Тут наконец промариновались свеколки, масенысие такие, с луковками, говорю вам, небесное ощущение для неба! Интересно, а что от чего происходит, небо от неба или наоборот?

– Тут все зависит от того, что было раньше, анатомия или природа.

– Ты же врач! Разреши вопрос!

– А тут решать нечего! Сперва Господь Бог создал мир, а только потом этого дурака Адама…

– Шампанское под свеколку… – Гонората философски покачала головой. – Но если ему так хочется, пожалуйста… У меня еще есть вчерашние клецки, но они так засохли, что вам давать не стану.

– Так мы должны тебя чествовать. Метя, за все доносы и предательства? – уточнила я.

– За гражданское мужество, – поправил меня Метя. – А может, и не только за гражданское, какие еще есть виды мужества?.. Можете за все сразу, потому как если я не получу в рыло, то это будет настоящее чудо.

– Давай поконкретнее, ладно?

– Сейчас. А ты тоже все расскажешь?

– Конечно, расскажу, но сперва давай ты. Я могу рассказывать только людям, достойным доверия, а как я могу узнать, можно ли тебе доверять? Вот и рассказывай сперва ты, а то им я все расскажу, а тебе заткнем уши.

– Ну ладно. Ваше здоровье!

– Твое, Метя, твое! – поправила его Гонората. – Я-то не нарывалась на телесные повреждения.

– Мое, значит, здоровье! Так вот, я правильно угадал, секретарша Малиновского сохранила список гостей, среди которых был и Василь.

– И что это дало? – спросила Мария, накладывая себе на тарелку зразы с рисом. Когда Гонората успела их разогреть, было совершенно непостижимо.

Метя вылавливал из банки свеколки и оделял нас. Они были действительно потрясающие.

– Прогресс был достигнут благодаря методу исключения, – объявил он. – Путь этот тернист и полон колдобин. Из двадцати четырех подозреваемых отпало еще восемь, они находились в некотором отдалении от той группы, которая у меня двоилась в глазах, насколько я помню свои более ранние впечатления…

– Мы помним,. – одновременно сказали мы с Марией.

– Я плохо помню, но это неважно, – ответила вместе с нами Гонората. – Ведь это не я веду следствие, всего помнить не обязана.

– В случае чего я тебе еще раз объясню, ненаглядная моя женушка, – обещал Метя. – Отпали восемь, осталось шестнадцать. Малиновский вспомнил, а потом все было проверено, что из этих шестнадцати двое примерно месяцев десять находились за границей. Василь все это время действовал очень активно, значит, это не кто-то из них. Осталось четырнадцать, среди них Василь, и никак не удается уменьшить это число.

– Список фамилий они получили? – сурово спросила я.

– Да, в первую голову. Я так понял, что они должны проверить, кто из них знает некоего Гарцапского. Я бы хотел знать, кто этот Гарцапский, потому что я впервые о нем слышу.

– Его подозревают в непосредственных контактах с Василем, – объяснила я. – И что дальше? Я пока ничего нового не услышала.

– А остальное я скажу за шампанским, – уперся Метя. – Это будут очень страшные вещи, и я требую какой-нибудь компенсации!

– Она, видимо, купила «Черную вдову», – заметила Мария, – нет, что-то я не то сказала, не «Черная вдова», а «Вдова Клико», а «черная вдова» – это паук.., или змея?

– Но ведь это же ты животных мучаешь! – возмутилась я. – Как же ты можешь не знать?!

– Во-первых, я не мучаю. Во-вторых, это крысы. А в-третьих, я занимаюсь бактериями.

– Бактерия – тоже животное, – высказался Метя. – Никто не скажет, что это сковородка или утюг. Гонорка, посмотри… Нет, сам посмотрю, может, уже согрелось…

Никто из нас не сомневался, что он собирается проверить, охладилось ли шампанское. Мы нетерпеливо ждали, не столько из-за самого напитка, сколько из-за его побочного действия. Таинственность Мети сидела у нас в печенках.

Он наконец выстрелил пробкой, ничего не разбил и предупредил, что фамилий называть не станет. Полиции рассказал, и с него хватит. Нам же может сказать, что некий человек, назовем его Икс…

– Лучше ты их пронумеруй, – перебила я. – Чисел больше, чем букв, а, насколько можно представить, общество там многочисленное…

– Ладно, назовем его номер один, – согласился Метя. – Так вот, номер один знает такого типа, который является источником информации. Он держится за этого типа, как репей за собачий хвост, бегает за ним, подслушивает и временами добивается желаемой цели. Делает он это явно или тайно, а тот, кто звонит…

– Назови его как-нибудь, – предложила Мария. – Очередной номер – второй.

– Номер два – не титан мысли, от номера первого в некоторой степени зависит, потому извивается как уж на сковороде, чтобы делать все аккуратно. Иногда обманывает номер первый.

– Погоди, а чем они, собственно, занимаются, куда звонят? В вечевой колокол, в рынду или по телефону?

– По телефону. Звонят двум единицам, из которых одна – трехмерная…

– А вторая что, плоская? – удивилась Гонората.

– И ты, гадюка, против меня!..

– Метя, говори как-нибудь пояснее, без этих красивостей и метафор, – потребовала Мария. – И так уж от твоей математики в башке каша!

У меня не хватило терпения ждать, когда Метя выберется из своих красивостей.

– Я догадываюсь, что твоя трехмерная единица состоит из трех человек, и эти трое – ломжинские мафиози, – подсказала я. – А больше тройного я ничего не знаю, кроме одеколона. Это им он звонит?

– Мой поклон тебе! – воскликнул Метя. – Шапку долой! За твое здоровье!

– А тот, второй, это кто?

– А тот, второй, это Бялас.

– Суть вещей в том, чтобы узнать, зачем он им звонит, – сказала Мария. – Он спрашивает, что будет, или говорит, что должно быть?

– Вы обе омерзительно умные, и я никакой сенсации не вызову, вы за меня все договариваете! – выругал нас Метя с обидой. – К черту такие доклады! Я буду говорить или вы?

– Ты! А мы молчим и слушаем.

– Так вот, звонки идут в обе стороны. Мафиози он советует, кого им подкупить и за каких коней, платить, а от Бяласа он узнает, что они с Сарновским собираются делать. И тут появляется необычное и нетипичное явление, поскольку Бялас ему не врет и говорит всю правду. Иногда его поправляет номер второй и что-то там велит, то есть Бяласа поправляет. Но очень редко.

– И это делает номер два. Ты его знаешь?

– Только в лицо, и то слабо. Я его два раза видел издалека, а один раз он промелькнул у меня под самым носом. Но я знаю, как его фамилия. Его знает номер один, которого я очень хорошо знаю, и временами он делится со мной сведениями. Если учесть, что в начальной школе я учился с Рыбинским, а Бялас хоть немного, да считается с Рыбинским, то.

– Рыбинский тебе говорит то, что касается его конюшни?

– Вот именно. Я всегда бы выигрывал, если бы они имели хоть малейшее представление о своих и чужих лошадях. Это еще не конец. Есть такой второй, еще один…

– Это, случайно, не третий номер? – подсказала Гонората.

– Номер третий, да! Третий номер, – во всех остальных отношениях, кроме бегов, нормальный тип, недавно мне признался, что он обнаружил существование особого связного. Я думал, что он имеет в виду номер два, но оказалось, что ничего подобного, есть еще и номер четыре. А этот контактирует непосредственно с Замечеком, Болеком и Репой, причем хуже всего достается, кажется, Репе. Он, этот четвертый, тоже спрашивает и тоже дает инструкции. Оба номера знают друг друга, но это знакомство скрывают, а я раз подслушал, как они обговаривали вопрос с Дерчиком. Они не так чтобы много сказали, но умственно развитому человеку этих намеков за глаза хватит. Дерчик слишком много обо всех знал, собирался рассказать то, что знает, а тогда Василя сняли бы с должности. Из чего следует, что должность у него есть. Малиновский знает о его существовании и говорит, что его боятся, но никто не знает, кто это.

– Крестный отец, видимо, – предположила Мария. – Держит в руках беговые дела и, наверное, иногда ворочает и мозгами, раз поставил на лошадей Дерчика.

– И кроме того, у него есть какая-то шпана, которую он использует для наказания непослушных, – дополнил Метя. – И всех этих граждан я им на тарелочке поднес и с изумлением увидел, что никто про них не подозревал. Малиновский на них пальцем показать не мог, не гот уровень, он до таких не опускается. Зато он может прикинуть, кто Василь, он считает, что выбрать одного из четырех ему будет легче, чем одного из шестнадцати. Вы, может, заметили, что Гурка в этом сезоне не ездит, его в самом начале побили гориллы Василя. Он не выполнил их приказ. До меня конфиденциальными путями дошло, через Рыбинского, что об этом было велено всем сказать. Что, дескать, подарок от Василя за сотрудничество. Оповещали шепотом из уст в уста.

– И никто больше не хотел попасть в такой же переплет. Но ведь ты сам говорил, что это сотрудничество – дело добровольное, если кто не хочет, того не принуждают.

– Иногда принуждают, все зависит от того, в какой степени это нужно Василю. Он выигрывает не в каждом заезде, только в некоторых, но зато много. И больше всего он не хочет, чтобы его раскрыли.

– Эти номера, второй и четвертый, должны знать Василя лично, – задумчиво сказала я. – Кто-то ведь с ним должен лично контактировать, по телефону выигранных денег ему не передашь.

– Они так согласно показывали на Гарцапского, что, наверное, Гарцапский и есть этот знакомый, – сказал Метя – Не знаю, что такое этот Гарцапский, я такого не знаю. А кто это?

– Один такой, – ответила я. – Ну хорошо, если бы Василь жил на Аргентинской и если бы Гарцапский именно к нему ехал, то все было бы очень просто. Годы полнейшей конспирации – и вдруг провал на голом месте…

Все трое потребовали от меня подробностей. Я рассказала о Завейчике и Карчаке. Пока я рассказывала, мне пришло в голову, что неосторожности этих людей можно даже и не удивляться. Они же ничего не знали о Карчаке, который ехал на такси в сторону Саской Кемпы. Гарцапского от Карчака отделял Завейчик в своем «фольксвагене», а если бы Карчак не намеревался войти в это прибыльное дельце Завейчика, номер «мерседеса» ничего ему не дал бы. Завейчик, наверное, сделал какое-то открытие, раз его убили, вопрос только, где он это открытие для себя сделал, на Аргентинской или где-то в другом месте. Убили его в собственном доме…

Мы размышляли над этим вопросом и допивали шампанское. С Карчаком – вопрос чистейшего случая, может быть, даже странно, что все так долго оставалось в тайне, ведь люди знают друг друга, иногда сталкиваются в самых неожиданных местах, а тайна, которая известна более чем одному человеку, перестает быть тайной. В любой момент кто-нибудь там мог кого-нибудь узнать. Василь старательно маскировался, хотя дезавуировать грозило ему всего лишь потерей положения на работе. Интересно, что у него за должность…

– Дурак он, что ли, этот Василь? – заметила Гонората. – Этот номер с лошадьми и снотворным – уж такая глупость… Жокеи взбунтовались, ну и что, он не мог переждать?

Мария покачала головой.

– Он совсем не такой глупый. Еремиаш случайно оказался дежурным ветеринаром. Они поменялись с тем, кто должен был дежурить. А без Еремиаша все сошло бы, как в прошлом году, помните? Гведон был первым фаворитом в потрясающе важном наградном заезде, и он остался сзади. Кричали, что он болен, но никакой болезни не нашли, кончилось трепом, что мягкий турф не для него. И теперь получилось бы точно так же.

– Я не знаю, Василь это или нет, – подхватила я. – Это могла скомбинировать и ломжинская мафия по своей инициативе. Метя, они действовали не только по указке Василя. Они ведь и сами что-то предпринимали, правильно? Что он говорит, – этот твой номер, как его там?

– Разумеется, – что сами по себе. Василь разрабатывал планы только на некоторые заезды.

– Свидетельствует о немалом уме. Единственной изрядной глупостью было убийство Дерчика. Василь оказался в опасности, а Завейчик, можно сказать, сам ему палец в рот положил.

– Разве что Завейчика ограбил и убил случайный бандюга, который видел, как тот брал из кассы жирный куш.

– Тогда бандит должен был за ним ехать. А за ним на самом деле ехал Карчак.

– А за Карчаком бандит…

– Да ведь деньги он взял на бегах! А Карчак говорит, что с бегов за ними абсолютно никто не ехал. Еще никто в такое время с бегов не уезжал. Нет, мне кажется, что Завейчик раскрыл Василя и за это поплатился жизнью.

– А тогда я настаиваю, что Василь сошел с ума, – сказала решительно Гонората. – Он себе преспокойно мошенничал и вдруг ни с того ни с сего убил Дерчика, убил Завейчика и еще вдогонку отравил коней! Спятил, не иначе.

– Дерчик напугал его шантажом, – напомнила я. – Никак не могу смириться с тем, что пропали его фотоснимки, мне жутко интересно, что такое у него на этих снимках было!

– А точно известно, что они пропали?

– Так полагают. Есть слабая надежда, что уцелела пленка, если он не носил ее с собой, но обыскали почти все и ничего не нашли. Это же страшно мелкая штучка, он мог спрятать кассету где угодно, и вся королевская конница и вся королевская рать могут теперь искать до Судного дня, если, конечно, убийца ее не уничтожил!

– Жалко! – сказала Мария.

– То есть остались портки убийцы, пальчики отравителя па шприце и слухи, – подытожил Метя. – Ну что ж, посмотрим завтрашнюю программку?

Были предприняты попытки составить словесный портрет того типа, который пошел вместе с Дерчиком за фонтан. Но все попытки оказались с негодными средствами. Тип не отличался никакими особыми приметами, ни тебе кривого носа, ни, на худой конец, косоглазия, морда у него была самая обычная, и ни Горгон, ни Альбиняк не смогли описать его внешности. На бегах этот человек перестал появляться с той самой субботы, а в том, что знает его фамилию или адрес, никто почему-то не признавался.

Старший комиссар Ярковский придерживался мнения, что рано или поздно этот человек все равно придет, потому что помешательство на почве бегов – штука страшная, и терпеливо караулил. Отпечаток пальца на шприце был опознан, за тем парнем, который его оставил, начали старательно следить, не спуская с него глаз. За указанными Метей посредниками стали ходить мощные «хвосты». Что еще было предпринято, мне не сообщили.

Среда была чудовищна. Фуксами пришли все фавориты, которых до сей поры придерживали, и выигрывала исключительно Моника Гонсовская, которая безошибочно выхватывала из паддока лучших лошадей. Она перестала верить в какие бы то ни было мафии и кричала, что бега – самое честное игровое мероприятие в мире. Зигмусь Осика выиграл два раза и запуганным не казался. Ломжинская мафия потеряла всяческую меру, посредники нахально, назойливо и чуть ли не публично пытались впихнуть жокеям деньги, какой-то тип возле барьерчика махал в воздухе толстенной пачкой купюр большого достоинства. Никто ничего с ним не сделал, поскольку нет закона, запрещающего махать банкнотами любого достоинства. Разведчики Ярковского не поспевали доносить о соблазнителях, которые склоняли конмальчиков поить коней перед самым заездом. Наркотики в расчет не принимались, потому что в выводном туннеле стояли конюшие и конюхи, которые глаз не спускали с проходящих коней, а в конюшнях тренеры следили как бешеные. Подозрительных личностей, за которыми надо было следить, развелось столько, что в полиции не хватало людей.

– Вы окончательно сдурели, – сказала я в четверг Янушу, не скрывая своего критического и презрительного отношения. – Что за странный метод? По мне, так подозрительных личностей надо сразу задерживать и брать в перекрестный допрос. Личности колются, выкладывают все как на духу, капают на следующих в очереди, и таким образом можно по ниточке добраться до середины клубка. Не понимаю, что тут происходит, вы ни с кем не разговариваете, за всеми пустили хвосты, что за методы?

– Юзя хочет добраться до Василя, – ответил он мне. – Тот парень, который коню сделал укол, сам признался, потому что ничего бесповоротно вредного он не сделал и ему ничего не грозит. Тренер ему устроил страшенную трепку, и парень никогда больше такой глупости не сделает. Он рассказал, кто его подбил на это, оказалось – конюший Кальрепа. Но Кальреп не хочет слышать о том, чтобы выгнать с работы своего конюшего, ни во что не верит, говорит, что это поклеп. Конюший тоже отпирается. Его отпечатков пальцев на шприце не было, как докажешь? Все все знают, а доказательств никаких.

– А Завейчик? На тему Завейчика вы тоже ни с кем не разговариваете?

– Со всеми. Очень вежливо. На Аргентинской живет супружеская пара. Антчак их фамилия, обоим около шестидесяти, к бегам они никакого отношения не имеют. Гарцапского они знают давно, он бывает у них в гостях, очень любезный человек, сделал им много хорошего. Антчак на пенсии, его жена занимается мужем и домом, Гарцапский помоложе их, он для них Господне благословение, помогает, утрясает всякие вопросы и так далее. За это, когда он периодически ездит в Париж, он живет у подруги пани Аптчаковой и таким образом получает вознаграждение за свои услуги. К чему тут прицепишься?

– Ко всему. Гарцапский не уехал бы с половины бегов, а Завейчик без повода не гнался бы за ним. Я проверила бы, кто там бывает, может, это штаб-квартира или почтовый ящик. Много у них бывает гостей?

– Нет, Нам такая мысль тоже пришла в голову, мы ее проверяем. Погоди, меня одна вещь очень интересует. Я так понял, что ты там всех знаешь?

– Где я всех знаю?

– На бегах.

– Да, – призналась я. – Не всех, но очень много народу.

– Я что-то не заметил, чтобы ты разбогатела на этом мероприятии. Ты не пользуешься сведениями от разных там знакомых? Ничего не выпытываешь насчет коней, которые должны прийти первыми?

Я покачала головой и вздохнула.

– Я их знаю, но уже двадцать пять лет не было случая, чтобы я у них спросила, кто придет первым. Случается поговорить о лошадях теоретически или конкретно, но после звонка на заезд никакого практического значения это иметь не может. Даже Мария иногда спрашивает Болека, ставил ли тот на себя самого, а я – нет. ; – Почему?

– По двум причинам. Во-первых, я считаю, что они и сами ничего не знают и только меня собьют с толку. А во-вторых, мне характер не позволяет. Он у меня всему наперекор идет. Классический случай был, когда я приехала па бега, намереваясь поставить два-семь. Ставка тогда была тысяча злотых, я решила поставить десять. Только два-семь, и ничего иного. Посмотрела я в паддоке и еще утвердилась в своем мнении. И по дороге в кассу надо же мне было встретить одного из «причастных тайнам». Он прохрипел мне в ухо: «Два-семь в первом, и только!» И как ты думаешь, что произошло? Я возмутилась, поставила на тысячу разных глупостей, кроме, разумеется, два-семь. Просто не могла сказать кассирше, что поставлю два-семь! Естественно, пришли два-семь, за это выплатили большие деньги. Не могу я ничего узнавать, потому что меня всегда черт под руку толкает, чтобы сделать наоборот, это сильнее меня. Мало того, стою я, например, перед кассой триплетов, у меня есть лошадь, я ее заранее наметила, слышу, как передо мной на нее кто-то ставит, может, только они и ставят. Лошадь, может, самый настоящий фукс, никакой не фаворит – мне все равно. Я ее выкидываю. Раз они ставят на нее, я не буду. Конечно, потом эта лошадь приходит, я свою глупость сама знаю, но никакая сила меня не может заставить поступать разумно…

Я вдруг вспомнила Гильельмину в Копенгагене. Мы с Мартином ее видели в деле и решили, что она приходит первой прямо сама по себе и мы в следующий раз поставим на нее «верхом». Через две недели Гильельмина шла в третьем заезде.

– Мы ведь собирались поставить на нее «верхом», – напомнил Мартин, – иди ставь. Я тут же стала сопротивляться.

– Э-э-э, – сказала я с неохотой. – А стоит ли?

– Раз наметили, надо ставить. Вот тебе две с полтиной, иди ставь.

– Какой смысл? Она наверняка не придет…

– Придет или нет – ставим!

– Может, лучше что-нибудь другое? Гильельмина… На кой ляд нам Гильельмина?.. Мартин заскрипел зубами.

– Ставь, черт тебя дери, на Гильельмину! Я иду ставить последовательности! Прекрати дурить, ты должна была быть Гильельмина, так будет Гильельмина! Ставь!'!

– И-и-и…

Мартин заскрипел зубами еще сильней и помчался в кассу последовательностей. Это было в те времена, когда электроника на Аматере еще не загнала все ставки в компьютер. Я шла ставить в кассу одиночных ставок чуть ли не пятками вперед, лошади уже стояли на старте, я надеялась, что не успею, что кассу закроют. Если бы не то, что мы играли в складчину и у меня были его деньги, я поставила бы на что угодно, только не на Гильельмину, странно, что я не онемела, когда называла ее в кассе. Гильельмина пришла как хотела, выплачивали по восемьдесят крон за ставку в пять. Без принуждения в виде двух с полтиной Мартина я не тронула бы Гильельмину ни за какие пироги!

– И всегда так было, – мрачно сказала я Янушу. – Если лошадь вырисовывается логически, я возражать не стану, могу поставить на нее все деньги, что есть. И то же самое со всякими сведениями. Все знают, что я не расспрашиваю, не слушаю, и даже никто не дает себе труда мне что-либо рассказывать. Другое дело, когда я угадала коней Вонгровской лучше, чем она сама, лучше угадала коней Черского, точнее предсказала Большое Варшавское Дерби, чем два директора и один тренер, вместе взятые.

Я вообще угадываю очень даже лихо, только ставки делаю по-идиотски.

– А почему?

– А мне-то откуда знать?! – рассердилась я. – Ради Бога, вот тебе очередной клинический пример. Весна была, сидела я на скамейке возле паддока с одним таким типом, первый заезд был, он и спросил у меня, на что я ставлю. Я ему говорю, что весна, значит, трех кобыл можно послать к бесу. Из жеребцов вон у того шесть кило лишнего веса, значит, его тоже вон. Остаются двое, один и шесть. Я и поставлю один-шесть. А он так возмутился: «Да что вы, пани!» – еще и пальцем у виска покрутил. Я ему говорю, что придут один-шесть, и больше ничего. Встала и пошла в кассу. Ни с кем по дороге не разговаривала, никто меня не уговаривал ничего сменить, ни о чем другом не думала, как только о том, что сейчас поставлю один-шесть, а дошла до кассы и говорю:

«Пять-шесть, пожалуйста!» По какой причине я поменяла единичку на пятерку, сама не знаю! Наверное, созвездие виновато, я же в апреле родилась!..

Тут я вспомнила, о чем мы тут вообще разговариваем, ведь не о моей же глупости! Януш слушал меня и первоклассно развлекался. Я рассердилась и ощутила, что безнадежно отстала в том, что касается дела Завейчика.

– Ты все сам расскажешь или мне надо отправляться выпытывать у тетки Моники Гонсовской? – спросила я зловеще.

Он встряхнулся, аж даже вздрогнул, но веселиться не перестал.

– Светские отношения с теткой ты можешь завязать, противопоказаний нет, но, так и быть, я тебе все расскажу. На Аргентинской улице, напротив Антчаков, живет одна бабуля, бесценное такое сокровище, которое преимущественно торчит в окне. Она детально описала их гостей. Гарцапский там часто бывает, два-три раза в неделю. По крайней мере раз в неделю наведывается к ним еще один постоянный гость, некий Эугениуш Подвальский. Это брат пани Антчаковой, он значительно ее моложе. По словам бабули напротив, пани Антчакова воспитывала его после смерти родителей, между ними пятнадцать лет разницы. Ровно раз в неделю появляется молодой парень, бабуля считает, что родственник, он мог бы быть сыном Антчаков, но не сын, может быть, племянник, или двоюродный брат, или что там еще, потому что зачем бы молоденькому мальчику к старым перечницам ходить. Это я цитирую свидетеля, как ты сама понимаешь. Мальчику где-то от тридцати пяти до сорока, а сама бабуся старше Антчаков лет на двадцать, но зрение у нее на медаль тянет. Кроме того, приходят еще всякие разные, но гораздо реже и совсем нерегулярно, в течение года их было всего шесть штук. Из них двое – племянник Антчака с женой, остальных мы пока не знаем, потому что они туда приезжают не на собственных машинах. Мы пока проверяем. Очень жаль, что Карчак не пришел к нам раньше.

– Я бы что-нибудь придумала и выпытала у Антчаков про всех их гостей, – подсказала я. – Ну, что вы ищете среди них важного свидетеля или кого-нибудь еще, – Это уже сделали.

– И что? Они ни от кого не открещивались?

– Нет… – он поколебался. – Я не должен тебе сообщать непроверенные данные, но ладно. Этот «мальчик», как назвала его бабушка, носит фамилию Павел Габла, и ты, возможно, знаешь его в лицо, потому что он бывает на бегах. Василь или среди тех, кто приезжает, или это сам Антчак, который для пенсионера держится в замечательной форме.

– Метя говорил, что Василь был на приеме с иностранцем, – напомнила я. – Антчак имеет какое-нибудь отношение к сельскому хозяйству, внешней торговле, к лошадям?

– Он был юрисконсультом в министерстве внешней торговли, иногда и сейчас консультирует. Подрабатывает к пенсии. А на том приеме он был. Вместе с шурином.

– С каким еще шурином?.. А-а-а! С братом жены! Как его там, с Эугениушем Подвальским? А этот кто?

– Референт в Минсельхозс. Один из многих. Он как раз занимается лошадьми. Все, кто был на том приеме, занимаются лошадьми, поэтому все очень естественно. Однако концы с концами начинают вязаться…

– А то, что рассказал Метя? Эти его четыре номера?

– Да, ими уже занимаются.

– Когда придет момент, можно будет заняться и вплотную.

– Погоди, а что было в предыдущую субботу? Когда Завейчик поехал туда за Гарцапскйм? Сперва поехал, а потом его убили…

– Приезд Гарцапского бабуся напротив тоже заметила, само собой разумеется. Гарцапский вошел в дом Антчаков, а Завейчик отъехал задним ходом на несколько метров и исчез из поля зрения, но бабушку заинтересовал такой маневр. Гарцапский вышел через час. На самом деле получилось так, что он вышел через полчаса, стал открывать дверцу своей машины, но вдруг что-то словно вспомнил, хлопнул себя по лбу, секунду постоял и вернулся на виллу. Через полчаса снова вышел и уехал.

– Эта бабуля, часом, для вас не подарок ли Провидения?

– Решительно так! Правда, всегда и везде можно встретить кого-нибудь, кто что-нибудь видел, ты себе не представляешь, насколько люди на самом деле склонны проявлять любопытство. А уж эта бабуся – просто живая хроника событий на Аргентинской, она живет у своих детей, ходить ей тяжело, поэтому она целый день торчит в окошке и вяжет на спицах. Ей больше телевизора правится то, что она видит в натуре. Говорит, настоящая жизнь – в окошке. Она в восторге, что в первый раз за десять лет что-то наконец случилось и полиция задает ей вопросы. Если бы не то, что иногда за кем-то надо походить, в том районе нам и наблюдатели не понадобились бы.

– Ну, ладно, так что же было дальше, когда уехал Гарцапский?

– Завейчик поехал за ним. Но Гарцапский его не убивал, потому что он вернулся через некоторое время. Темно уже было…

– Кто вернулся?

– Завейчик. Живой.

– Но ведь бабуля его машины не видела! Откуда она знает?

– Оттуда, что оба раза он остановился перед виллой, в которой живет супружеская пара с собакой. Когда он остановился там в первый раз, они аккурат выходили с собакой на прогулку и присмотрелись к машине и к нему, поскольку думали, это кто-то из знакомых. Когда они возвращались назад, Завейчик уже во второй раз приехал, они посмотрели-посмотрели, узнали тот же автомобиль и того же типа и пришли к выводу, что он все время здесь стоит и никуда не уезжал. Они даже возмутились и хотели спросить, по какому праву он устроил себе стоянку перед их домом. Кроме того, собака его узнала. Выходя из дому, она облаяла его обстоятельно, а возвращаясь, тявкнула только раз, как, на кого-то уже знакомого. Мнение собаки бабуся очень ценит.

– А дальше что?

– Дальше уже идет рассказ жены из этой супружеской пары. Она все смотрела на автомобиль, потому что автомобиль эту жену раздражал, но через полчаса машина уехала. У нее такое впечатление, что туда кто-то еще сел, поэтому она пришла к выводу, что машина просто кого-то долго ждала.

– Пассажира она не увидела?

– Она даже не уверена, что он там был. У нее просто такое впечатление. Мелькнула какая-то фигура. Она не стояла там у окна непрерывно, в отличие от бабуси. Да еще живая изгородь половину заслоняла.

– Жалко в таком случае, что Завейчик не встал перед бабусиным домом. И дальше что?

– Дальше известно, что кто-то ввел пьяного Завейчика в его собственную квартиру. Все указывает на то, что он был не пьян, а одурманен газом. Остальное ты сама знаешь. А что было по дороге – покрыто мраком.

– Сколько времени прошло между одним и другим?

– Три часа одиннадцать минут.

– Но ведь он все это время должен был где-то находиться! Завейчика они могли спрятать, но машину в шкаф не поставишь!

– Могли поставить в каком-нибудь гараже. Могли уехать за город. Машина могла стоять перед какой-нибудь забегаловкой, и никто не обратил внимания. Поиски свидетелей, которые его в это время видели, все продолжаются.

Я вздохнула и почти пожалела, что требовала все мне рассказать, потому что от таких сведений одно расстройство. Василь вроде бы стал вырисовываться, но и то неясно. Гарцапский мог приезжать к Антчакам и по какому-то делу, не связанному с бегами.

– А когда они в первый раз уехали, как было? – спросила я без особой надежды. – Завейчик поехал за «мерседесом» Гарцапского? Известно, куда они поехали?

– Гарцапский к себе домой. Поехал сам, без сопровождения, и через полчаса оба с женой ушли на какой-то прием. Но дорога от этого дома до Саской .Кемпы занимает десять минут, – а у него заняла аж двадцать. Остальные десять минут пока пропали.

– Как я понимаю, продолжаются поиски и невесты Дерчика? Как ее зовут?

– Иоланта Шпулей. Я понятия не имею, в какой фазе сейчас ее поиски.

Я прекратила разговор, потому что в его глазах появился блеск надежды, и я поняла, что полиция ожидает от меня творческих выводов. В следствие меня не включают, так вот: ни один творческий вывод не появился в поле моего зрения, и я замолкла…

– Дурацкий день будет, – сказал мрачно Юрек возле кассы триплетов. – Ставить не стоит, никаких порядочных выигрышей не будет.

Я оживилась. Такие предсказания, как правило, исполнялись шиворот-навыворот. Приехала я рано, времени у меня было вагон, возле касс околачивалось всего два-три человека, а одна из кассирш сидела вовсе без работы.

– Значит, будут деньги, – прокомментировала я пророчество и уткнулась в программу.

– И откуда это они появятся? От сырости, что ли? В среду что-то было, а сегодня – никаких шансов.

– Ты предвидишь, что придут фавориты? И кто Же они? Кто у тебя в третьей приходит?

– А кто, как не четверка? Ты сама смотри, этот Эней – первая группа! А идет он с третьей, четвертой… Ну, Флинта из второй.., кляча…

– Проветри-ка мозги! – энергично посоветовала я. – Ты что, веса не видишь? Восемьдесят килограммов! На тысячу восемьсот метров! И дождь вчера шел!

– Ты думаешь, что трудновато будет?

– Ну не то чтобы очень, но все-таки. Такой вес при такой дистанции! Даже третья группа будет иметь право его обогнать, ты что, читать не умеешь? Ветеран был в первой группе!

– И скатился в третью!

– Смотри, кто ездил! Глушкин, болгарская мафия, может, его придерживали! Кацперский ездит как паралитик, но на арабах умеет, откуда ты знаешь, что он сделает, а с него восемь кило сняли! Все ставят на Энея?

– Исключительно. Меня это рассердило, и я его выбросил.

– И правильно! Он и у меня тоже был, но, раз на него ставят, – выброшу! Вишняк на арабах катается хуже, чем на чистокровных, а потом он ведь не выдержит: вторую неделю приходить первым на фаворитах – заболеет! А такой вес на такой дистанции – все ж таки предлог…

Триплет я сменила перед самой кассой, пока его диктовала. Я знала, что не правильно поступаю, но не сумела с этим справиться. Выкинула вторую квинту и стала играть гораздо дешевле, поставив на дату собственного рождения. В четвертом заезде мне приглянулся конь от Дерчика, на нем в первый раз ехал практикант Крайчак, средних способностей, но явно лучше Дерчика, кроме того, для продвижения по службе ему не хватало только четырех побед. Глебовский.., минутку, ежели Глебовский в четвертом, то Глебовский и в шестом…

– Где наша Мэри? – спросил наверху Метя, отрывая меня от вычисления лошадей на воскресенье, потому что на субботе я после дурацких триплетов поставила крест.

– Я ее пока не видела. Лошади уже вышли? – Вышли. Сегодня выиграет Салями. Давай, Салями!

Я остановилась как вкопанная между кресел.

– Метя, у тебя снова сведения оттуда?..

– Да нет. Салями я придумал сам по себе. А почему нет? На ней едет Болек, а остальные – клячи. Давай, Салями!!

– В каком она?.. А, в седьмом… Не пудри мне мозги, сейчас первый!

Я сбежала вниз, где уже колыхалась толпа. Мария торчала перед кассой триплетов. Я всегда приезжала раньше, из ненависти к очередям и давке, без проблем ставила, по никогда не могла уговорить и се делать то же самое. Она утверждала, что я могу себе такое позволять, а она нет, поскольку у пес ненормированный рабочий день, потому что у нес кот. Кошка, если быть точной. Кроме того, в лаборатории она не оставит ни начатый опыт, ни дохнущую крысу. Но зато чувства времени у нее точно уж нет. Раз она приехала раньше но ошибке, потому что время начала прочитала не в воскресной, а в субботней программке, полчаса у нес было лишних, она сделала кучу идиотских ставок непонятно зачем, а выиграла только одну, которую приду мала заранее.

Лошадь номер пять, Мариуш, испугался кустика и устроил в паддоке родео. Он опрокинул выводившего его конмальчика, тот мужественно не выпустил вожжи и проехался на пузе но всему газону, но Мариуша удержал. Парень удостоился аплодисментов от толпы и матюков от тех, у кого кони тоже перепугались. Мариуша за такие его нервы я решила выкинуть из ставок, но перед кассой поняла, что все так думают, и вспомнила, что сама предсказала Юреку, что придут сегодня фуксы. То есть то, на что не ставят. Я не знала, как поступить, и смешала в ставках двух фуксов и двух фаворитов. Глупость, но я ничего не могла с собой поделать.

Мария бросила сумку на соседнее кресло, когда раздался звонок к закрытию касс.

– Я знаю, что придет, – сказала я ей. – Только что угадала, в самую пору…

– А я в последний момент успела, – ответила она. – Но я играю с Метей. А что придет?

– Исключительно два-четыре.

– Почему? Откуда ты взяла? Все трещит и лопается от ставок на три-шесть, четверку подыгрывают с шестеркой, первые фавориты три-шесть, потом два-шесть, и немного играют два-четыре. Меня это потому интересует, что двойка у меня в триплете.

Я развернула перед ней мыслительный процесс, который должен был пройти раньше, минут пятнадцать назад. Юрек предсказал неинтересный день, поэтому должны прийти одни фуксы. Значит, нужно выбросить вышеупомянутых фаворитов. Мариуш протащил по глупости на вожжах конмальчика, теперь у, него пасть будет болеть. Остаются двойка и четверка.

– И ты это поставила?

– Ну что ты! Я только что это выдумалаquot; до звонка у меня не получалось!

– Скажете уж, два-четыре! – презрительно фыркнул пан Рысек. – Ха-ха. Два-четыре! Тут ничего не выйдет без тройки!

– А я поставила на двойку «верхом», – сказала сбитая с толку пани Ада, садясь рядом.

– И где вы были, когда вас тут не было? – спросил пан Собеслав. – Вы нас совсем забросили…

– А пана Здислава не будет? – поинтересовался пан Рысек.

Пани Ада объяснила, что только что вернулась из отпуска, и спросила, что такое тут творится. Она слышала какие-то страшные вещи, вроде как здесь творятся массовые убийства жокеев, какие-то странные лошади приходят первыми, пан Мариан, с которым она случайно столкнулась в Париже, сообщил ей, что в убийствах замешан министр сельского хозяйства, а он сам удрал и не вернется, пока не поймают всех, потому что афера просто страшная. Она ничего не понимает и поставила только на двойку.

Первой пришла Пенорезина, за ней Зуб, и я потеряла всякие надежды.

– Ведь я говорила, что Брысь – дурак, он даже лошадь подгонять не умеет, – буркнула я недовольно. – Я же говорила, что будет два-четыре…

– А у меня двойка есть! – радостно взвизгнул Юрек.

– И вот он тебе, пошел твой неинтересный день…

– Моя тетка обнаружила блокнот Завейчика, – сообщила Моника Гонсовская за моей спиной. Никто не заметил, когда она пришла. – Я уже домой не вернусь, здесь останусь, через неделю учебный год начинается.

Но я теперь думала о вещах более важных, чем блокнот Завейчика.

– Вы видели паддок?

– Да, лошади как раз выходили. Говорить не о чем, тройка, четверка и семерка, остальных можно не считать…

Я сунула десять тысяч пани Аде и отправила ее ставить последовательности вместо меня. Потом повернулась к Монике.

– Вы что-то начали говорить про блокнот Завейчика? Или мне показалось?

– Ну да, моя тетка нашла возле телефона. Когда он у нее в последний раз был, наверное, по ошибке оставил. Она не знает, признаваться ей или нет, потому что хочет оставить себе на память.

– О Господи!.. Когда она его нашла?

– Вчера!

– Пусть признается. Сделают фотокопии и отдадут ей. Уговорите ее, потому что иначе у нее просто конфискуют.

– Там не только адреса и телефоны, – произнесла вдруг Моника Гонсовская. – Там у него разные всякие записи: стенографические, зашифрованные…

– Я сосредоточилась, чтобы вникнуть в ее слова. Параллельно я обдумывала последний триплет, и у меня были большие шансы…

– А вы сами видели это блокнот?

– Я нет. Только тетка. Я лишь взглянула, когда она мне показала, что нашла. Если бы я не видела, она бы никому не сказала. Она страшно любила Завейчика. Но сказала, что, может, пожертвует блокнотом, чтобы нашли убийцу.

– Весьма разумная мысль, – похвалила я. – Обязуюсь лично попросить, чтобы ей вернули блокнот, но пусть она позвонит по этому вопросу еще сегодня. Чем скорее, тем лучше.

– Ладно, я ее уговорю…

Присутствие на финише Куявского, ясное дело, снизило сумму выигрыша, и Мария с Метей получили только миллион восемьсот.

Обещание насчет блокнота Завейчика я приняла близко к сердцу и пыталась выполнить его как могла, но до воскресенья мне это не удавалось. Люди, с которыми я могла на эти темы говорить, пропали из поля зрения, поздней ночью я отказалась от попыток разыскать Юзека Вольского, Янушу оставила записку с требованием явиться срочно, но не так чтобы очень, и пошла спать, чувствуя, что будет следственная сенсация.

Йольке Шпулец приставили к горлу бритву. Похоже, что это излюбленный аргумент всех мафий, и тут нечему удивляться. Иметь бритву законом не запрещено, а оружие это, такое простое в обслуживании, самим своим сверканием наводит на несчастную жертву ужас и кровь в жилах замораживает.

Из деревни от матери, которая воспитывала ее ребенка от первого брака, Йолька вернулась, уже зная о смерти Дерчика, потому что время от времени смотрела телевизор и даже читала газеты. Она вошла в собственную квартиру, за ней ворвалась черная фигура, которая караулила ее на лестнице. Фигура не тратила времени на предисловия, повергла Йольку на пол одним ударом в солнечное сплетение, потом привязала к креслу и сразу же приставила к горлу бритву.

– Куда он спрятал пленку? – спросил злобно бандит.

Йолька бандита узнала, поэтому испугалась только немножко.

– Какую пленку? – спросила она с некоторым трудом.

– Не финти, корова. Ты сама знаешь. Куда? Йолька сделала одно-единственное доступное ей движение, то есть пожала плечами. Бандит посильнее прижал бритву и пообещал многочисленные телесные повреждения, вплоть до ведущих к летальному исходу. А пряником должны были послужить пять миллионов злотых. Йольку ни миллионы, ни обещание оставить в покое не соблазнили, она расплакалась и сказала, что не знает, о чем идет речь, на что бандит ответил, что она, значит, уже не нужна и можно ее спокойно убирать. Продолжения сотрудник Юзека Вольского ждать не стал, потому что понимал, что у нервного бандита может дрогнуть рука. Насколько тот владеет собой, он не знал, а рисковать не хотел.

Отвязанная от кресла Йолька проявила удивительный здравый смысл и сразу пошла на сговор. Ее страшно обрадовал вид бандита, которого уводила полиция, и она осуществила предложенный ей план действий: на пораненную шею наклеила пластырь и в субботу утром отправилась на бега.

В этом не было ничего странного, ведь только там она могла получить самую точную и свежую информацию, а ее интерес к происходящему был вполне естественным. Пропуск у нее был, Дерчик это ей в свое время устроил, она знала половину персонала и бывала даже в жокейской раздевалке. Настроение у нее было весьма мрачное, чему, впрочем, никто не удивлялся. Она обменялась парой слов с Бяласом, потом довольно долго разговаривала с представительницей любительского спорта Котяковской, уронила слезинку, вытерла глаза и вяло разрезала программку, которую ей для утешения презентовал Врублевский. С Глебовским Йолька совершенно не хотела разговаривать, хотя он несколько раз пробовал к ней обращаться.

Бялас не видел причин, по которым он должен был скрывать содержание своей краткой беседы с Йолькой. О девушке его спросил один такой олух, который очень старался завоевать расположение жокеев, потому что пытался получать от них сведения о том, кто выиграет. Бялас врал этому типу как по нотам, но про тот разговор вполне мог рассказать, потому что никакого криминала в том не было. Олуху девушка Дерчика, дескать, бешено понравилась. А чего удивительного, она же красивая, эффектная такая, среднего роста, черненькая, есть за что подержаться, и бабки у нее как у породистой кобылки, а после кончины Дерчика за ней вполне можно и поухаживать.

– А она спрашивала, известно уже что-нибудь или пока еще нет, – сообщил Бялас. – И все. Спрашивала, вынюхивали про нее саму менты или нет. Кто следствие ведет и так далее. Вызывают ли на допросы и что я об этом думаю. А я ничего не думаю. И привет. С Вандзей она дольше трепалась, а вообще-то греби отсюда и сам ее спрашивай.

Олух входил в число самых талантливых и исключительно ценных сотрудников старшего комиссара Ярковского и должен был придумать достаточно естественную причину для того, чтобы интересоваться Йолькой. Чисто мужской интерес показался ему наиболее естественным. Он поймал любительницу Котяковскую и от нее услышал, что они с Йолькой обсуждали главным образом достоинства и недостатки Дерчика, царствие ему небесное, как мужчины и спутника жизни. Она считает, что девушка Дерчика довольно легко и без особого труда утешится. Может быть, она сюда именно с этой целью и пришла, хотя о лошадях не имеет ни малейшего понятия. Но ставить она умеет.

Получив эти сведения, сотрудник полиции уже мог себе позволить следить за Йолькой. Пылая страстью, не совсем притворной, он увивался вокруг невесты Дерчика. Глаз с нее не спускал и даже смог с ней заговорить. Она не была чересчур обрадована, отнеслась к нему совсем равнодушно, постаралась уйти из поля его зрения и в конце концов устроилась в жокейских смотровых рядах, на самом верху, в углу на скамейке. Там, над своей разодранной программкой, она впала в глубокую задумчивость.

Именно в тот момент, когда в третьем заезде Флинта подходила к финишу, Йолька Шпулец очнулась от задумчивости и сунула руку под лавку, на которой сидела. Она что-то нащупала там, выпрямилась, открыла сумку и вытащила из нее сигареты. Закурив, подождала пару секунд до конца заезда, после чего поднялась с места и вместе со всеми стала пробираться к выходу.

Теперь уж сотрудник Ярковского обязан был не выпускать ее из виду и мгновенно превратился в исключительно назойливого ухажера. Однако он не успел добраться до дамы сердца, потому что у выхода к ней немедленно прицепился конюший Репы. Они вместе прошли на верхнюю террасу, и обожатель из их разговора ни слова не услышал. Однако что-то можно было понять по жестикуляции. Конюший Репы о чем-то спрашивал, настаивал и просил. Йолька пожимала плечами, мотала головой, а один раз даже покрутила пальцем у виска. Она, очевидно, начинала понемногу терять терпение. Сотрудник полиции уже собрался напустить Кого-нибудь на конюшего Репы, чтобы освободить девушку, но тут это случилось само собой. К конюшему бросились два типа, Йолька воспользовалась случаем и быстро пошла к лестнице. Обожатель успел ее перехватить, и с бегов они уехали вместе.

– И зачем такие штучки понадобились? – спросила я с интересом, услышав в воскресенье утром весь рассказ. – Чтобы они не сообразили, что между вами заговор?

– Конечно. Они должны верить, что если она что-нибудь нашла, то успела спрятать. Лучше всего, чтобы они дочли, что она ничего не нашла, но не будем слишком многого требовать.

– А она нашла?

– Ну, ясное же дело! Пленка Дерчика была прилеплена обыкновенной жевательной резинкой под лавкой в том застекленном павильоне…

– В жокейских смотровых рядах?

– Это так называется? В жокейских рядах. Они так с Дерчиком договорились. Баба не дура, сообразила, что для нее же лучше сказать правду. Снимков она не видела, но Дерчик ей сказал, что собирается этими фотографиями шантажировать шайку Василя, продаст снимки, а пленку себе оставит. Он не знал, как это у него получится, поэтому сразу решил спрятать именно таким образом. Она сразу же этот комок нащупала. Насчет шантажа она по-прежнему не чувствует никаких угрызений совести и никогда не чувствовала, это шайка страшных сволочей, надо им кровь пустить. Но она видит, что это стало слишком опасно, поэтому предпочитает сразу все сказать.

– И что на этих снимках? Вы уж наверняка отпечатки сделали?

– Конечно, поэтому вчера так долго все это продолжалось. Теперь посмотри на фотографии и скажи, кого ты тут знаешь и что можешь про этих людей сказать. Потом и другие посмотрят.

От меня особого толку не было. Дерчик старался на снимках увековечивать людей, которые разговаривали друг с другом, – причем одного человека я почти всегда знала, а другой оказывался незнакомцем. Один раз я увидела сцену передачи денег, дело происходило в ресторанчике в Пырах, брал деньги Бялас. Тоже мне новость. Много усилий затратил фотограф на обитателей некоей виллы.

– Антчаки, – сообщил мне Януш. – Видимо, Дерчик тоже вынюхивал там Василя. Эта его Йолька понятия не имеет, кто это, она только знает, что ломжинская мафия у него на побегушках, и слышала сплетни, что некогда, в те времена, когда ломжинцы были еще фарцовщиками, Василь их охранял. Кроме того, Сарновский всячески изображает, что он приближен к Василю, и поэтому у него собственная мафия, его, конечно, меньше боятся, но все же предпочитают быть с ним в добрых отношениях. Он тут главным образом командует конмальчиками, учениками, любителями и так далее. Непосредственный контакт с Василем поддерживают всего лишь два или три человека, может быть, Гарцапский, может, Фигат…

– А конюший Репы? Он все клеился к этой Йольке.

– Клеился. Он, должно быть, знал, что на нее собирались напасть, потому что ходил вокруг этой темы, как собака вокруг мясника, и все расспрашивал про пленку. Йолька сказала ему, что знала о намерениях Дерчика, но не знает, успел ли он эти намерения осуществить, потому что она как раз уехала. Похоже, что конюший ей поверил.

– Может, и не поверил, теперь все равно уже поздно. У вас есть фотографии и блокнот Завейчика… А-а-а! Ведь я как раз тебя и дожидалась из-за блокнота!

Проблем не возникло. Разумеется, блокнот тетке на память отдадут, но только после окончания следствия. В деле останутся ксерокопии. Моника от имени тетки позвонила накануне вечером, и за блокнотом сразу же поехали. Его еще до конца не расшифровали, но уже видно, что Завейчик напал на след Василя всего лишь пару недель назад. Расшифровкой как раз занимаются двое быстрых и смекалистых сотрудников.

– Предполагаемого убийцу вы все еще не поймали?

– Конюший Кальрепа в конце концов пойдет за решетку. Нам уже известно, что убийцу он знает лично, но изо всех сил отпирается. За укрывательство убийцы после совершенного преступления можно здорово ответить, надеюсь, что он испугается и расколется.

– Если только он Василя не больше боится, чем вас… Я вернулась к фотографиям.

– Это некий Збиня, – сказала я– Так его называют. Морда знакомая, а больше я ничего не знаю. То есть, разумеется, знаю, он свой человек у Врублевского и крепко держится за Замечека, кретин полнейший: верит каждому их слову и выигрывает еще реже меня. Это – Крысь, председатель совета, похоже, он стоит у входа на жокейские ряды, наверное, говорит, что хотел бы поставить, потому как, головой ручаюсь, он никогда и никого не подкупал. Его служебные возможности исключают такие идиотские расходы, в открытую он играть не станет, не годится, но для него может в кассе поставить любой конмальчик. Это Глебовский, разговаривает с лысой макакой, гляди-ка, он еще тут сшивается… А вот этого я не знаю. Сарновский, Бялас, Ровкович, Скорек, Батька, Бродавский… Жокеи в полном комплекте, а эти…

Взяв лупу, я внимательно рассмотрела фотографию.

– Это тот самый! Погоди-ка, покажи!.. На половине снимков с разными людьми разговаривает этот же самый тип! Что бы это значило? Дерчик, часом, не вылавливал его специально?

– И кто это?

– А мне откуда знать? Я вообще его в первый раз вижу. И снимки эти делались не на ипподроме. Проверьте их любимые шалманы, да еще клуб в ожаровской пожарной части… Метя! Надо Метю спросить!

– Во сколько сегодня начинаются бега?

– В двенадцать тридцать. В час бежит первый заезд. А что?

– Ничего. Этот Метя – неплохая идея…

– Меня изловили, придушили, допросили и выжали – сообщил Метя с возмущением сразу как пришел. – Это по твоей милости? Ты их на меня натравила аккурат сегодня?

– Совсем не аккурат сегодня, я просто заметила в разговоре, что ты можешь довольно много знать. А что с того, что «аккурат сегодня»?

– А я как раз висел на телефоне. Я должен был узнать, в какой форме Трабант! У него пузо болело три недели назад, и я хотел узнать, дотренировали его или нет Не успел спросить у одного человека и теперь не знаю, вставлять ли мне его в триплет!

– Нет.

– Что – нет?

– Не вставлять.

– Почему?

– Не стоит. Первый заезд.

– Ну и что, что первый заезд, могут быть фуксы!

– А к тому же пузо у него болело. И надвое сказано, поедет ли Вишняк.

– Я и хотел узнать! Так нет же, напали на меня, как саранча, как самум в пустыне, вырвали трубку из рук! Зато доставили мне огромные зрительные впечатления, и пришлось им сказать, что тот тип, который на снимках со всеми беседует, такой страшно разговорчивый, это некий Вицусь, помогала первого букмекера на ипподроме. Самый толстый и самый богатый.

– Если учесть, что на снимках никого толстого не было, я так понимаю, что это букмекер – самый толстый и богатый?

– Букмекер. А помогала держится в тени и в секрете.

Я отложила в сторону программку на среду, где отмечала себе лошадей. Метя сел на кресло Марии и зашептал:

– Я знаю, что ломжинская мафия считает его своим человеком, он в основном на побегушках, а на самом деле он работает на того букмекера. Ставки мафии переходят в их руки, букмекер идет не на такое уж рискованное дело, теперь и по сто миллионов на заезд принимает, при условии, что ставят их на самую страшную клячу. Этот болтун на фотографии получает сведения и дает им по секрету знать, что придет, скажем, Даниэла или Санток, а они и рады – ставят на них. У других они ставят на всех, на кого угодно, а вот у этого – как раз на тех, которые точно не придут. С букмекером у Вицуся постоянный договор, прибылями делятся пополам. Букмекеру лучше иметь доход меньше, но постоянный и надежный…

– Это, может быть, и есть убийца Дерчика, – перебила я его.

– Ты так думаешь?

– Он же мог угадать, я про Дерчика говорю. На всей пленке этот тип, чуть ли не на каждом кадре. Дерчик заявил, что про эту комбинацию донесет ломжинской мафии. Мало того, что доходам конец, но и quot;по морде помогала получил бы так, что вошел бы в книгу рекордов Гиннесса. И букмекер тоже.

– А что, и неплохая идея, – похвалил Метя. – Мы тут возвышенно, с пафосом, Василя ищем, а убила Дерчика мелкая рыбешка…

– А ты уверен, что мелкой рыбешкой дистанционно управлял не Василь?

– Ну, в таких вещах никто не может быть уверен. Управлял, не управлял… Я вот думаю, не Нубия ли в первом заезде придет…

Нубия меня так заинтересовала, что Дерчик с Василем вместе вылетели у меня из головы разом. Эта чертова кобыла могла бы стать страшенным фуксом, и я начала ею одну квинту и четыре триплета. Но душа моя содрогалась при одной мысли, чтобы ставить на Замечека. Слова Мети доказывали, что не такой уж Нубия и фукс, как могло показаться. Я ничего не успела ответить, потому что ворвался пан Здись и сразу же посеял панику.

– Ну, сегодня будут бомбы! Пани Ада внизу, куда мне ее сумку положить? Это чье?.. Все равно! Не будет Трабанта! Не будет Честкова! Не будет Формины!

– Бомбы вчера были, – осадил его полковник. – Сегодня и говорить не о чем.

– А вас и не было, – упрекнула я. – Один разик случился, что ваши предсказания не оказались бы завышенными! Сто восемьдесят восемь миллионов квинта!

– Слышал, слышал! И сегодня будет то же самое!

– Как же, разбежались! Не все коту масленица…

– Что Честкова не будет, это все знают, он в Вену едет и никто на него не ставит, а Формина недоезжена, поэтому все ставят на Валькирию…

– Как это?!

– Опомнитесь, пан Здислав! – сурово сказала я. – Конь самой низкой группы, как ваша Валькирия выиграет?

– Вес у нее маленький!

– Ну и что?!

– А такой жлоб, смотри ты, а в бинго выиграл сорок лимонов, и что меня больше всего удивило, это то, что помчался и мне тут же отдал все, что был должен, – радостно рассказывал пан Эдя, пробираясь между кресел. – Я и подумал: как с неба упали деньги, на все поставлю! На квинту я уже настроился!

Сразу за паном Эдей появилась Моника Гонсовская, которая бросила сумку на пол, присела на край кресла и наклонилась ко мне.

– Я должна с вами посоветоваться, потому что случилось нечто совершенно дурацкое. Лошади ходят по паддоку, пятерка резко выделяется, а остальные более или менее одинаковы…

Я так и подпрыгнула.

– Уже ходят? Так я поставлю! Сейчас вернусь!

– Пятерка – это Нубия! – сразу оживился Метя. – Ну вот, говорил же я! Пойду поставлю на нее!

– Оставь что-нибудь на кресле, а то займут! Вошел пан Рысек.

– Пришел? – спросил он, показывая пальцем на сумку пана Здися, занимавшую кресло в середине.

– Ага. Пани Ада тоже.

– Пани Аду я внизу видел. Тогда я сяду сзади.

– А на что для вас поставить? – нетерпеливо спрашивал пан Вальдемар пана Собеслава. – Один-три или один-пять?

– Один-три и один-пять.

– А три-пять как? Вы третью сторону дорисовывать не станете?

– Я верю в единичку. Ну ладно, закрывайте. Один-три, один-пять и три-пять.

Я рассердилась. С паном Собеславом мне счастья не было: сколько раз он ни ставил на то же самое, что я, столько я и проигрывала. Абсолютно неукоснительно. Я, понимаете ли, настроилась на последовательность три-пять, Гамбия с Нубией, но уже видно было, что могу ее в урну выбросить. Ничего другого я уже не в состоянии была выдумать, поэтому, поскольку уж спустилась вниз, поставила с Нубией остальных лошадей, которых не тронул пан Собеслав. Смысла в этом не было абсолютно ни на грош, потому что после Нубии самой лучшей лошадью была Гамбия, и на ней сейчас ехал ученик Поточек, который рвался на повышение: семь побед у него уже было, не хватало еще трех. Поточек вклинится в мою последовательность, а я погорю на этом, как швед под Полтавой… Я опомнилась, поставила с Нубией на всех остальных лошадей и вернулась наверх.

– Для Марии ты тоже поставил? – спросила я Метю.

– С первого заезда и со второго, потому что я знал, что она опоздает. С третьего уже нет, я ее уговаривал, а она отказалась.

Я повернулась к Монике.

– Теперь вы мне можете сказать, что стряслось, у нас есть минутка до старта.

– Что стряс… А-а-а! Ну да, конечно. Моя тетка обзванивала всех знакомых и всем рассказывала про этот блокнот Завейчика, потому что очень расстроилась. Вчера вечером и даже сегодня утром еще звонила. И ей тоже звонили всякие разные… Потом она пошла к обедне в костел, а я осталась дома, и пришел один знакомый. Он был страшно расстроен, спрашивал насчет этого блокнота и не хотел верить, когда я сказала, что полиция еще вчера его забрала. Он все повторял, что у него с Завейчиком были разные общие дела и в том блокноте записаны адреса и телефоны, которые ему страшно нужны. Он обязательно хотел до этого блокнота добраться. Когда он пришел, то не представился, потому что в лицо я его знаю, да и он меня, наверное, тоже знает, но потом назвал свою фамилию. Он с большим таким нажимом повторил несколько раз, что зовут его Кароль Бальцерский и что он очень просит, чтобы тетка ему сообщила, когда же он сможет получить этот блокнот в свое распоряжение. Я ведь ему сказала, что блокнот потом должны отдать тетке. Так вот, дело все в том, что фамилия его совсем не Бальцерский, я в этом уверена. Тетка, когда вернулась, подтвердила, что никакого Бальцерского не знает, зато ей звонили двое знакомых, Подвальский и Ерчик, оба они были связаны с Завейчиком какими-то деловыми интересами, выглядят они похоже, прийти мог любой из них. Не знаю, важно ли то, что он представился как Бальцерский. И вообще я не знаю, что надо делать.

Я сосредоточенно слушала, потому что одна из фамилий показалась мне знакомой. Подвальский, я ведь уже слышала такую фамилию, Господи, где это могло быть… Минутку, его должны звать Эугениуш…

– Эугениуш? – спросила я.

– Что – Эугениуш?

– Этот ваш Подвальский. Его, случайно, зовут не Эугениуш?

– Не знаю. Минутку… Да, Геня Подвальский.., такое сочетание имени и фамилии у меня в памяти отложилось. А что?

– Но вы не уверены, что это приходил Подвальский?

– С тем же успехом это мог бы быть и Ерчик. Или еще кто-нибудь. Но погодите, это еще не все. Я даже сомневаюсь, стоит ли рассказывать… Вы надо мной смеяться не будете? То есть я не это хотела сказать, смейтесь на здоровье, если хотите, только не принимайте меня за кретинку, мне бы очень этого не хотелось. К тому же за истеричку.

– Я еще не слышала про кретинок-истеричек, которые занимались бы лошадьми. Лошади требуют спокойствия, они сами истеричны. Так что на этот счет можете быть спокойны, что бы вы там ни сказали.

– Тогда я вам расскажу. Так вот, в какой-то момент мне показалось, что он хочет меня убить.

– Ты что, оглохла, что ли? Дашь ты мне в конце концов открывалку или я сама могу ее взять?! – возопила Мария, близкая к тому, чтобы треснуть меня по башке бутылкой пива.

Я даже и не заметила, как она пришла, и не убрала свои пакеты с ее кресла. Я сунула руку в сумочку и вытащила косметичку.

– На, все здесь, возьми. И выброси куда хочешь Расскажите подробнее, – попросила я Монику. – Может быть, вам вовсе не показалось.

– Пришел дворник… Нет, наверное, тут нужно по порядку рассказывать… Теперь это называется «домоуправ». Моя тетка его попросила, чтобы он поменял ей прокладку в кране – вода уже струйкой подтекала, – а она ему хорошо платит за такие услуги, вот он и пришел, едва смог… Нет, на самом деле не так, это потом было… Я разговаривала с этим Бальцерским, который вовсе не Бальцерский, сказала ему, что полиция забрала блокнот Завейчика, он мне наконец поверил, очень огорчился, встал с кресла и восхитился цветком. У моей тетки есть цветущий амариллис, он действительно очень красивый, но мужчины ведь редко когда такие вещи замечают, а этот на цветок показывает и спрашивает меня: «Какой красивый! Что это такое?» Я взглянула, куда он указывал, а в этот момент позвонили в дверь, я вскочила и бросилась открывать. И я Совершенно уверена, что этот самый лже-Бальцерский держал в руке что-то такое., ну, вроде палки с шаром на конце. И вообще мне показалось, что он словно бы замахивался этой штуковиной. Он уже замахивался, но тут я вскочила с кресла, и он поскорее спрятал руки за спину. Оказалось, что как раз пришел этот дворник слесарь-домоуправ, и выяснилось, что тетка, спускаясь вниз, напомнила ему насчет крана и сказала, что деньги она оставила на письменном столе. Ну, дворник для начала заглянул в комнату, Бог его знает почему: то ли из простого любопытства, то ли деньги эти хотел увидеть, потому что, как только зыркнул на стол, так сразу воодушевился. Бальцерского он тоже увидел. Я сразу не сообразила, только сейчас, когда вы меня стали расспрашивать, я вспомнила, что именно тогда этот тип и сообщил, что его фамилия Бальцерский. И мне сейчас даже начинает казаться, что он специально говорил, для слесаря. На весь дом провозгласил, что фамилия его Бальцерский. Этой палки с шаром я уже, конечно, не увидела, и даже не стала бы клясться, что она действительно существовала.

– И он ушел?

– Что, простите?

– Этот Бальцерский, спрашиваю, что, встал и ушел?

– Ушел. А слесарь в кухне остался. А потом вернулась моя тетка.

– Нужно было сразу позвонить пану майору Вольскому.

– Вы думаете? Но ведь это такая глупость…

– Не имеет значения. Убийца тоже ведь не гений, и у него могут быть дурацкие идеи. Вы с кем сюда приехали?

– На такси.

– Тогда предлагаю, чтобы отсюда вы уехали с майором. Я вам это устрою. Займитесь пока паддоком и избегайте уединенных мест…

Дали сигнал на старт. Сложности с убийцей отошли на задний план. Я поспешно извлекла из сумки бинокль.

Нубия выиграла без малейших затруднений, за ней пришла Гамбия, пять-три. Надо было спуститься вниз пораньше и не слушать идиотского трепа пана Собеслава с Вальдемаром, чтоб обоим им скиснуть…

– Ихние деньги, наше почтение, – сказала я мрачно.

– Весь ипподром нацелился на квинту, – высказал свое мнение полковник.

– И на Гамбию тоже все ставили? – безнадежно спросил Юрек. – Ну да, пятый номер – фаворит…

– Я видела того типа, который располагает конфиденциальными сведениями из конюшен, – недовольно говорила пани Ада. – Он поставил пятьсот тысяч, пять последовательностей по сто, а все начинал с единички. Посмотрите, разве непонятно, что его надувают как хотят?! А он даже и не видит, дурень этакий. Я уже третий раз на него внимание обращаю…

Пять арабских лошадей во втором заезде были Примерно равными претендентами на победу, и я вспомнила, что на арабах хорошо едут Скорек и Кацперский, поэтому решила поставить на жокеев. Два-пять и пять-два, в обе стороны, потому что ни один из них со времен царя Гороха не приходил первым. Значит, пора им выиграть! Весь ипподром единодушно ставил на четверку, но на ней ехал спортсмен-любитель Квятковский, который, правда, ужасно старался, однако особыми способностями не отличался. На чистокровных – пожалуйста, но не на арабских лошадях, разве что эта Гречка сама пойдет к финишу…

Я едва не забыла про Монику и лже-Бальцерского, но, к счастью, под лестницей наткнулась на старшего комиссара Ярковского, и чувство долга отодвинуло развлечения на задний план.

– Вы знаете, эта Гречка и прийти может, – сказала я ему, – поймайте-ка младшего комиссара Вольского…

Я передала ему рассказ Моники. Надо было обязательно проверить, кто там приходил к ее тетке, да еще и прихватил с собой палку с шаром на конце. Я была абсолютно уверена, что в этом таится некий колоссальный смысл, но понятия не имела какой, а атмосфера ипподрома не благоприятствовала следственным раздумьям. Старший комиссар Ярковский сомневался в достоинствах Гречки, он твердо стоял на том, что выиграет Кацперский, и шепотом заверил меня, что к майору обратится сразу после заезда.

Скорек неожиданно показал класс и очень легко выиграл. За ним, к сожалению, прорвался к финишу шустрый любитель Квятковский, после чего я стала энергично рвать на себе волосы, потому что поставила, разумеется, наоборот, а за последовательность дали аж четырнадцать тысяч. Юрек печально сказал, что это все-таки наименьшее зло. Триплет и квинту выиграли все наши знакомые.

– Метя, – спросила я, перегнувшись через Марию, – ты некоего Подвальского знаешь?

– Геня его зовут, – ответил Метя. – Знаю. А что? quot;

– А кто это?

– Такой референт министра. Скотина средней паршивости. К Малиновскому он страшно подлизывается. А зачем он тебе?

– Он глупый?

– По-разному бывает. Иногда малый не дурак, а иногда и дурак немалый. А что?

– Да ничего. А Ерчика ты знаешь?

– Ерчак – это же лошадь, – заметила мне Мария. – Из конюшни Врублевского. Мы все ее знаем.

– Не Ерчак, а Ерчик. Ерчика знаешь? Метя на секунду задумался.

– Нет. Ерчака я точно знаю, а вот Ерчика не припомню. А что?

– Да ничего, ничего. Нет у меня сейчас времени морочить себе голову всякими преступными хитросплетениями, но свет в конце туннеля у меня начинает брезжить. Еще, правда, сама не знаю какой.

– И посмотри, что он мне снова тут натворил – сказала Мария голосом мученицы. – Погляди, что он вытворил в третьем заезде! Трабанта выбросил – черт с ним, я тоже его выкинула, но Богун?! Скочиляс! У меня были запланированы Санкция и Домена, а он мне подсовывает Богуна со Скочилясом! Я из-за него определенно в могилу сойду раньше срока! Ну посмотри только, что в итоге у меня получилось: я заканчиваю Богуном и Ройялем, а в середине у меня Домена и этот Скочиляс! Вот одна только Санкция и осталась: я заканчиваю ею один триплет и второй начинаю…

– Откуда у тебя взялся тут Ройяль?

– Ройяль взялся по ошибке. Я снова не успела в общую кассу и диктовала в кассе одинаров, по одной лошади, и Ройяля ляпнула вместо Валькирии в четвертом заезде.

– Да весь ипподром на нее поставил, – презрительно скривил рот Метя – Ну и что ж, что весь ипподром? Я хотела так поставить – и все!

– И была бы у меня теперь Валькирия…

– Ну ничего, в третьем заезде у тебя будет фукс…

– Какой еще фукс! – рассерженно вмешался Юрек. – Весь ипподром ставит на Ройяля!

– Ты шутишь!

– Куда там! Наипервейший фаворит! А за ним – Санкция – Ройяля подсказали на конюшне, – возвестил пан Эдя. – Говорят, что он уже висит.

– Не видать вам Ройяля, как уха от селедки! – издевался полковник.

– Лимончик – это только разве что в чай хорошо, уважаемый, – втолковывал Вальдемар пану Собеславу. – Откуда, скажите на милость, вы его взяли, никакого Лимончика на финише не будет!

– Чтоб ты скис! – буркнула я себе под нос, потому что именно на Лимончика-то я и поставила. Лошадь Вонгровской в предыдущем заезде я не трогала, а теперь не выдержала и воткнула этого Лимончика в триплет. Правда, я добавила еще Домену и Санкцию, но Санкцию я втиснула в триплет, который начинался не Нубией, а Гамбией, поэтому его можно было считать сразу пролетевшим.

– Лимончик, проше пана! Вот уж это будет бомба, а?! – с энтузиазмом убеждал всех пан Здись. – Этот Лимончик придет, соперников у него тут просто нет!

– А Домена что? С нее жокей свалится или она к финишу пятиться будет?

– Ройяля еще вчера давали на конюшне!

– Дают – бери, а бьют – беги…

– Самые лучшие в этом заезде – это Трабанг и Санкция, – негромко проговорила за моей спиной Моника Гонсовская. – Как можно тут вообще на что-то другое ставить…

– .вулканизатор…

– Что?

– Вулканизатор, говорю.

– Сейчас Вулканизатор не бежит!

– Уважаемый, да не бежит, а шины, говорю, вулканизатор продает, причем дешево…

– Старт!

Вой громкоговорителя надолго заглушил трепотню. Лошади стали довольно прилично входить в машину, первый Дымник, потом Санкция, Трабант и Домена. Ройяль упирался, но позволил себя уговорить. Богун замешкался на старте, Лимончик убежал назад. Скочилясу надо было на голову надевать мешок. Этих мешков все страшно боялись с того самого раза, когда лошадь с мешком на голове стартовала и кинулась в самую гущу остальных, вызвав невообразимый хаос. Мешок со Скочиляса Ровкович успел снять, прежде чем впихнули в машину Лимончика.

– Ну вот, все собрались, – сказал Юрек. – Пошли – Старт, – начал свою молитву рупор. – Лидирует Домена, второй Дымник… Лидирует Дымник, за ним – Скочиляс, третья – Домена, четвертая – Санкция…

– Отстал! Уже отстал! Который?

– А кто, как не Сарновский! Говорил же я, что Трабанта нет!

– Там двое отстали…

– Лимончик! Восьмерка! На километр отстали!

– Не умеет эта задница ездить…

– Дымник выиграет!

– Какой там Дымник! На прямой встанет – хоть слезай и сам скачи – Лидирует Дымник, вторая – Домена, на третьем месте Санкция… Четвертым идет Богун, отстает Скочиляс.., на последнем месте Трабант…

– А где Ройяль?!

– Давай, Дымник! – вдруг заорал Метя.

– Кто-нибудь его точно убьет, – сказала испуганно Мария. – Вперед, Санкция!

– Лимончик подтягивается! – крикнул пан Злись. На повороте лошади смешались. Лимончик вошел в кучу вместе с Трабантом, Домена и Ройяль пошли на большую дорожку.

– Ройяль уже выходит! Есть Ройяль! Ройяль идет!

– Ну да, два Ройяля и пианино! – рассердилась я. – Дальтоники…

– Уважаемый, Ройяль ведь фиолетовый, а тут идет желтый…

– На прямую выходит Дымник, за ним идет Санкция, третий – Богун, – вещал громкоговоритель, и время от времени его можно даже было расслышать…

– Давай, Лимончик, – безо всякой надежды буркнула я.

– Лимончик! Давай, Лимончик! – подхватил с энтузиазмом пан Здись. – Вот, пожалуйста, он уже приходит! Я же говорил! Только Лимончик!

– Лидирует Санкция, второй идет Домена, третий – Трабант, сразу после него – Лимончик, – возглашал рупор. – Санкция, за второе место борьба, Домена, Трабант, Санкция, Трабант, Санкция, Трабант, борьба, Санкция, Трабант…

– Санкция! – с облегчением выкрикнул Юрек. – Удержалась, со мной едва инфаркта не было, ты этого Трабанта видела? С последнего места! У меня его не было…

– Санкция с Трабантом, четыре-три.., а может, я случайно поставила?

– Ведь я же ясно говорила, что в расчет принимать можно только этих двоих! – с упреком вздохнула Моника Юнсовская.

– Если бы не проиграл, точно бы выиграл, говорю вам! И этот Лимончик, тоже мне, посмотри, где он был бы, кабы не жокей… Ведь шел-то он третьим или четвертым за Доменой, чуть-чуть не хватало!

– Триплет у тебя готов? – спросила Мария.

– Ну что ты! Я же первый заканчивала Лимончиком. А у вас?

– Есть, и второй я тоже начала. И квинта у нас получается. Может, тыщ пятьдесят дадут, за двойку заплатили около шести.

– Если даже тридцать дадут, так и то можем радоваться, – сказал мрачно Юрек.

– В такие игры играют тигры! – распевал Вальдемар, показывая последовательность три-четыре, Санкцию с Трабантом, за пятьдесят тысяч. – На тройку не ставили, все прилипли к этому Ройялю, а вам, уважаемый, я говорил ведь, что лимончики только в чай годятся! Ведь я же вам предлагал и для вас поставить! И квинта у нас получается!

– У меня две! – живо сказал пан Здись. – Великая это будет квинта…

– Может, не такая уж великая, – осторожно поправил его пан Рысек. – Но лучше уж такая, чем никакой…

– Жаль, – сказала в сторону окошка пани Ада. – Я поставила только на Трабанта.

– Трабант «верхом» принес бы целое состояние. Но квинта у вас пока получается?

– Ну, квинта точно получается…

Квинта получалась почти у всех. По поводу суммы выигрыша все спорили вплоть до самого объявления. За Санкцию дали четыре тысячи с ерундой, последовательность составила около двадцати, а триплет оказался ни вашим, ни нашим, нечто среднее между прогнозами Марии и Юрека – сорок одна тысяча. Я перестала жалеть о дурацких ставках, мне больше принесла последовательность, которую я поставила машинально, потому что в Трабанта я не верила. Квинта моя полетела к чертям вместе с первым триплетом, теперь у меня оставались шансы на второй, потому что в нем были две самые лучшие лошади. Я выгнала Монику в паддок.

– Даже смотреть не на что, – сказала она сразу после первой разминки лошадей. – В расчет можно принимать только двоих, о других и говорить не стоит. В конце концов, могла бы проявить себя и Калькутта, эта пятерка, но она недостаточно тренирована, в будущем году она перейдет в первую группу, а сейчас об этом даже речи быть не может. Только Парнас с Издателем, больше ничего.

Я придерживалась того же мнения, потому обеих лошадей включила в триплет. Именно такие взгляды высказал почти весь ипподром, однако в последнюю секунду кто-то решил позаботиться о том, чтобы выигрыши все же повысились, и были пущены слухи насчет Сенеки. Мать у него действительно была замечательная, но от замечательных матерей почему-то лучше получались кобылы, а жеребцы удавались меньше, и я ни в какого Сенеку не верила. Я поставила на Парнаса и Издателя два раза и оставила остальных в покое. Мнение Моники наконец-то оказало на меня влияние.

Сенеку, понятное дело, все игроки обсуждали как существо женского рода. Я собственными ушами услышала, что в предыдущем своем заезде у ЭТОЙ Сенеки был шанс, но ЕЕ придержали. Даже странно было, что таким именем окрестили жеребца, но ведь была же Венява кобылой. Генерал Венява-Домбровский, по слухам, стопроцентный мужчина, должен был от этого в гробу перевернуться…

Парнас с Издателем пришли безо всяких проблем. Издатель бьет первый, Парнас пришел вторым. Выигрыш снизился просто невыразимо: за последовательность дали три тысячи восемьсот, за триплет еще того хуже – тридцать шесть тысяч. Квинта у всех замечательно получалась, некоторые успели поставить даже по двадцать, по quot;тридцать раз. Пан Здись размахивал двумя карточками, пан Рысек тремя, пан Эдя перебирал десять штук.

– А я к тому же перепутала заезды, – с ужасом сказала Мария. – Я слово даю, это из-за Мети! Посмотри!

– Мне-то с самого начала показалось, что с этой Валькирией что-то не так, только я не хотела тебя сглазить…

– Если теперь придет не фукс, то выигрыш квинты побьет рекорд по минимальной величине, – предрек пан Рысек.

– Ты на день ошибся, – заметила я Юреку. – Это не вчера должен был быть самый плохой день, а сегодня.

– Ну вот, а я как раз думал, что будет наоборот. Без Гамбии, без Трабанта, во втором заезде только две приличные лошади и теперь тоже… Все все заранее знают. Теперь все ставят на Честкова, но я знаю, что он не придет.

– Да не на Честкова ставят, а на двойку, – поправил полковник.

– На какую двойку? На Марсию? Почему? Она же плохо бегала…

– Она болела, ее вылечили, теперь она в отличной форме. Двойка – самый что ни на есть фаворит.

– Ну и пожалуйста! Она у меня есть, и я очень на нее рассчитывал, думал, что это фукс!

– Фуксом тут может прийти Росянка, шестерка. Тшаска любит так неожиданно лошадь подать.

– По-страшному все ставят на единичку, – поведал нам пан Рысек, опираясь спиной о подоконник. – Какой-то тип от Глебовского ставил в триплете и квинте только на единичку в пятом заезде, вот все и начали за ним следом ставить точно так же.

– Один-четыре – они самые фавориты, – предсказал полковник. – Это Дотация с Честковом.

– И мне тоже подсказали единичку, – грустно сообщил пан Эдя. – Я на нее поставил, но мне не верится.

– Тогда действительно только Росянка осталась, – согласился Метя. – Давай, Росянка!

– Метя, я тебя предупреждаю, что Росянки у нас нет! – испугалась Мария.

– Ну и что с того? Зато это будет фукс! Давай, Росянка!

– Успокойся, Метя у нас просто не жадныйquot; Предпочитает эмоции, а не деньги…

Невзирая на то, что квинта обещала быть совершенно нищенской, напряжение нарастало. За столиком рядом с барьерчиком сидела какая-то сильно взбудораженная компания, к которой присоединился Капуляс. Честков был его конем. Капуляс что-то сказал своей компании, только я не расслышала что. Но его мнение, должно быть, оказалось положительным, потому что мрачные морды немного просветлели. Мнение Капуляса еще абсолютно ни о чем не свидетельствовало, я сошла вниз посмотреть на паддок. Триплет я заканчивала Марсией.

– Знаете, она просто замечательная, – сказала Моника Гонсовская. – Я буду ставить на нее со всеми остальными, за исключением тройки и семерки. Они никуда не годятся, самая последняя группа, я вообще не знаю, что они тут делают.

Я поставила по кругу единичку, двойку и тройку, Дотацию, Марсию и Честкова, в приступе вдохновения добавила к ним Росянку и вернулась наверх. Квинта, которая у всех получалась, оказывала решающее влияние на атмосферу. Вальдемар ссорился одновременно с распаленным паном Здисем и обиженным паном Собеславом. Мария пыталась вырвать у Мети программку на среду. Как он сумел высмотреть эту программку под бутылками пива, было уму непостижимо, но Метя принялся ставить там кружочки. Четверо мужчин за столиком возле нас уже собирались в кассу за своим будущим выигрышем. Капуляс держался со стоическим спокойствием.

Объявили старт, лошади рванули, дистанция была довольно длинная. Лидеры сразу вышли вперед. Компания за столиком вскочила и ринулась к окнам.

– Лидирует с отрывом Секвенс, второй Ковер, на третьем месте Дотация, – вещал равнодушный рупор. – Четвертой идет Росянка, пятая Марсия…

– Господи, что он делает?! – заорал кто-то сзади. – Ты посмотри, что творится!

Лидирующий Секвенс унесся вперед корпусов на тридцать, за ним мчался Ковер, а затем корпусах в двадцати сзади шли все остальные, сбившись в плотную кучу. Ковер приближался к Секвенсу, причем оба все сильнее уходили от всех остальных лошадей, прошли уже половину противоположной прямой и приближались к повороту.

– Не догонят! – с ужасом сказал пан Эдя.

– А знаешь, ведь могут не догнать, – озабоченно сказал Юрек. – Секвенс легко идет… И веса у него почти нет.

– Секвенс! Ковер! Последовательность три-семь! – вопил пан Здись. – Ведь это же, господа, сенсация!

– Сенсация в этом заезде даже не бежит, – хладнокровно возразила Мария. – И не морочьте голову, Не догонят…

– Давай же, Сенсация! – радостно заверещал Метя.

– Два лидера придут!

– Хотели скандала – так вот вам скандал! Хотели скандала – так вот вам скандал! – повторял кто-то за спиной пана Эди, как заезженная пластинка.

– Какой тут скандал, капустные вы кочаны, раз уж с самого начала так пошли?!

– Не догонят!

– Догонят на прямой!

– А я вам говорю, что не догонят!

– Ну давай, погоняй же четверку, кретин! Рупор что-то хрипел, но его не было слышно.

Квинта, которую все заканчивали, распалила страсти.

Визг, рев, вой под небеса…

– Подходят!!

– Готово!

– Четверка выходит! Давай, четверка!!!

– Давай, единичка!!

– Какая единичка, единичка отпала!!

– Куда ты, дурень, на длинную дорожку пошел?! Пан Эдя почти что сел на корточки, подгоняя воплями Честкова, пан Здись плясал перед стеклом, словно дервиш, Метя упрямо выл «давай, Сенсация!!!», за столиком некий тип орал с набитым ртом, фыркая куриными потрошками за воротник пана Рысека. Лидеры добрались до половины прямой – и ослабели. Кони, которые сбились кучей на дорожке, начали обгонять их, на первое место вышла Марсия, от кучи оторвалась Росянка, Честков шел сбоку. Пан Рысек бурно запротестовал против куриных потрошков. Тот, который вопил с набитой пастью, наконец поперхнулся, его собутыльники завопили «давай, Капуляс!». А Капуляс сидел себе у столика и даже не дрогнул.

– Марсия, Росянка, – прорезался громкоговоритель и смолк.

– Есть! – сказал оживленно Юрек и опомнился. – Так ведь выигрыш смехотворный…

– А у меня квинта! – провозгласил пан Здись. – Вот, пожалуйста, без Честкова – все-таки немалые деньги!

– Как же, как же, с Марсией! – издевательски фыркнула Мария.

– Слушайте, вся ваша закуска у меня в волосах! – раздраженно говорил пан Рысек. – Или жуйте, или вопите, одно из двух…

– Говорил же я: не ставить на четверку! – победно напомнил пан Вальдемар.

– Два-шесть, без Честкова, без Дотации – вот это последовательность!

– Ну, накаркала ты эту Росянку! – радостно взвизгнул Метя.

Триплет получался нищенским, Марсия с Росянкой давали больший шанс. Росянку я угадала сама, а Марсию получила от Моники Гонсовской, могла поставить пять раз, дура, вместо одного!

– Ну что мной движет, скажи мне, Бога ради, – в ярости обратилась я к Марии.

– То же самое, что и мной, – коротко ответила она. – Посмотри!

В программке у нее была выписана квинта, четко и ясно. Все лошади пришли к финишу.

– И что? Ведь ты же ставила?!

– Одну квинту в складчину с Метей! А ведь я собиралась поставить трижды, для себя одной! И почему не поставила?!

– Вот именно, почему?

– А мне откуда знать? Что такое мной движет?!

– То же самое, что и мной…

– На Честкове ведь не поехали, придержали его, – спокойно сказала за моей спиной Моника Гонсовская. – Жокей как-то коня берег, не то чтобы очень придерживал, но не понукал. Да и так бы эта лошадь не выиграла. Марсия была в великолепной форме.

До меня долетели вопли из-за столика за барьером, я секунду прислушивалась, после чего обрадовала Марию.

– Банда Капуляса поднимет тебе стоимость выигрыша. С Честковом у них было сорок квинт, а с Марсией только две. Может, полмиллиона выплатят.

– И что с того? У меня в таком случае было бы три с половиной раза по полмиллиона. Даже сосчитать не в состоянии, сколько я на этом потеряла.

– И не считай, – посоветовал Метя. – Потерь считать не нужно.

– Вы что, с ума сошли, да? – рассердился Юрек на пана Здися. – С фаворитом пятьдесят тысяч?!

– Но квинта…

– Квинта будет двести пятьдесят! Тоже мне выигрыш!

За квинту в результате дали четыреста восемьдесят тысяч. От одних контрастов можно было рехнуться, вчера – сто восемьдесят миллионов, сегодня четыреста восемьдесят тысяч. Триплет благодаря Честкову немного повысился, выплатили по сорок две. Лучше всего платили за последовательность, потому что на Росянку никто не ставил, заплатили тридцать одну тысячу. В результате настоящую прибыль получили только Моника Гонсовская и пани Ада, потому что они обе поставили побольше.

– До сих пор вы выигрываете исключительно благодаря тому, что пока все ездят честно, – предупредила я Монику Гонсовскую. – Не знаю, как долго будет все это продолжаться, потому как сомневаюсь, что у них честность в привычку войдет. В любой момент снова могут начать придерживать лучших лошадей, поэтому на всякий случай соблюдайте осторожность.

– Зигмусь Осика едет, – ответила Моника. – Случаем, не на лошади ли Дерчика?

Согласно предчувствиям ипподрома в группе молодых арабских лошадей выиграла Валькирия, а Осика на Эфире пришел вторым. Последовательность получилась неплохая, потому что ставили главным образом на Формину, но за триплет выплатили жалкие гроши. Юрек был преисполнен горечи.

– Посмотри только, достаточно было бы, если бы пришли первыми те, кто пришел вторым. У меня же они были! Росянка, теперь этот Эфир, представляешь себе, как подскочила бы сумма выигрыша? Нет нам сегодня счастья! И ведь сущих пустяков не хватило! На одну голову проиграли!

– Не требуй слишком многого! – укорила я его. – Не каждый день праздник!

– Я сейчас уезжаю, – сказала Моника Гонсовская. – Вы были правы, меня попросили, чтобы я с ними сразу же поехала. Наверное, мне велят опознавать этого Ерчика-Бальцерского, мне так кажется. В этом заезде самая лучшая – пятерка, а тройка и шестерка вообще никуда не годятся.

Я поняла, что старший комиссар Ярковский принял должные меры, а Юзя Вольский отнесся всерьез к утреннему визиту в дом тетки Моники. Мне подумалось, что если не сегодня вечером, то уж завтра утром я обязательно узнаю все новости, а в среду от Моники узнаю подробности. Я спустилась вниз поставить на что-нибудь с этой пятеркой, и старший комиссар Ярковский встал за мной.

– Поймали, – прошептал он.

– Кого?!

– Убийц Дерчика. Вы считаете, что шестерка не придет?

– Ни в коем случае. Предпоследней – максимум. И кто это?

– Один такой гад. На два фронта работает, потом средний ломжинец и Сильвусь.

– Какой Сильвусь?

– Ах да, правда, вы же фамилий не знаете. Букмекер такой. А единичку вы в расчет принимаете?

– Единичка, может, и придет. Главным образом Я ставлю на пятерку. Моника вынесла ее из паддока.

– Эта Гонсовская? Ну, она умница, буду ставить все с Пятеркой, а что?

– Единичка, двойка и четверка. А тройка и шестерка – коту под хвост. И что?

– Ничего. Его уже держали на примете, именно он и был у Йольки Шпулец. Его и так работодатели решили на убой пустить, потому что после истории с Дерчиком он все равно никуда не годился. По-моему, он этого Дерчика замочил непреднамеренно, у меня свои взгляды на эту историю.

Взгляды старшего комиссара Ярковского живо меня заинтересовали.

– Есть у вас минутка? Сядем с другой стороны и сделаем вид, что смотрим программку. И скажите мне, что вы придумали, потому что вы, можно сказать, здешний.

– Ладно, только сперва поставлю.

С другой стороны мы не сели, потому что кони вышли на турф и перед паддоком стало пусто, можно было поговорить на любой скамейке. Открытые программки в руках были замечательным камуфляжем на сто процентов.

– Мне кажется, что он должен был заключить с Дерчиком сделку и максимум дать ему по морде, – сказал Ярковский, показывая пальцем лошадь номер два, которую как раз с этого заезда сняли. – Но это сильная и тупая скотина, поэтому он мог просто с разбегу свернуть Дерчику шею. Мне еще и потому так кажется, что у Дерчика с собой пленки не было… А вы про все это знаете? – встревожился он.

Я кивнула.

– Я даже знаю, где эта пленка была и когда Йолька ее забрала.

– Слава Богу, потому что я уже перепугался, что я вам служебные тайны раскрываю. Дерчик дико рисковал тем, что стал шантажировать эту компанию, но я абсолютно уверен, что это не ломжинские его успокоили, потому что они плевать на всю эту историю хотели. Он Василю пригрозил.

– Я надеюсь, он своего гардероба не менял? Насколько я знаю, доказательства – в микроскопических следах. Меня они вычислили, хотя я в тех кустах ни с кем не дралась, должны, наверное, вычислить и его?

– Да тут вообще проблем нет. И за Йольку тоже ответит. Кажется, он быстро расколется…

Я вернулась наверх, исполненная оптимизма. Убийца – примитив и скотина, но ведь наверняка не забыл, от кого получал заказ на мокрую работу, и заложит работодателя. Может, испугавшийся Василь успеет совершить еще какую-нибудь ошибку…

– Ты когда-нибудь была в мужском сортире внизу? – задумчиво спросила меня Мария. Я несколько удивилась.

– Нет, ни разу. А что?

– Потому что не знаю, как у них там устроено. Можно как-нибудь в укромном месте пообщаться?

– Ну, мне кажется, в любом сортире можно пообщаться, за исключением советских. Спроси Метю, если он там тоже не был, пусть пойдет и проверит. А что?

– Тот, с кудряшками, ты говорила, как его зовут, но я забыла…

– Фигат.

– Фигат. Он пошел туда с кем-то. Вроде как ничего особенного, но я хотела проверить, на что он будет ставить, из любопытства. Поэтому я с минуту караулила, что он будет делать. А он посмотрел на какого-то типа, потер нос и пошел в туалет. А этот кто-то – немедленно отправился за ним. И было в этом что-то такое, что мне пришло в голову, что они хотят поговорить.

– Я бы удивилась, если бы он не пошел туда, – ехидно сказала я. – Мне не велено ничего рассказывать, потому что это следственная тайна, но убийцу Дерчика уже поймали, и если Фигат в этом не замешан, то я архиепископ Кентерберийский. Полиция в рот воды набрала, ну и что? Чтоб мне лопнуть, ведь все обо всем будут знать еще до девятого заезда. Хотя, может, и не будут, потому что убийцу не с ипподрома забирали… Да нет, слухи пойдут, потому что конюший Репы догадался.

– Что-то случилось, – сказал Метя, садясь в кресло и наклоняясь к нам. – Не знаю почему, но все сведения об этой афере доходят до меня из мест общего пользования…

– Он наткнулся в сортире на Фигата! – обрадовалась я.

– Это был Фигат? Может быть, голоса я не узнал. Он кого-то уведомил, что поймали Шимека. Не знаю, кто такой Шимек. Он был страшно недоволен и применял утоловнонаказуемые угрозы, а также провозгласил, что ни за кого шкурой отвечать не станет, поэтому – спасайся кто может. Но он не уверен, что именно в полиции знают.

– Ну вот, пожалуйста! – удивилась Мария. – Я все правильно угадала!

– Я же говорила, что слухи разойдутся! Я должна про это рассказать Ярковскому, потому что он сидел со мной перед паддоком и не видел, что тут творилось. Черт паршивый, сколько раз мне еще скакать по этим лестницам?!

Последний триплет получился лучше, потому что в девятом заезде выиграл Сарновский на лошади, которую до сей поры упрямо придерживали. Никто на эту лошадь не ставил. Группа товарищей Капуляса нажралась до потери пульса, а сам Капуляс загремел вниз по лестнице. Правда, катился он недолго, потому что, в конце концов, он некогда был жокеем и ловкость позволила ему овладеть ситуацией, он остановил падение между маршами и вниз спустился жив-здоровехонек, но настолько пьяный, что не мог найти дверей. Фигат хладнокровно получил в кассе три миллиона семьсот, потому что он ставил по двести тысяч, и спокойным шагом скрылся за горизонтом. Директор зеленым голосом пригласил на разговор Репу, который в виде исключения был безукоризненно трезв. Я услышала все это случайно. Домой я вернулась, полная великих надежд, что услышу о том, как кончилась вся эта авантюра.

– Гонората сказала, что тоже хочет знать, поэтому вы должны прийти и втроем все рассказать, – сообщил нам Метя в среду. – И лучше всего прямо завтра.

– Мне почему-то кажется, что нас всего две штуки, – заметила Мария. – Я не очень хорошо умею считать, но до трех – уж как-нибудь. Так откуда взялось «втроем»?

– А я что – собака?

– Как это? Ты что, ей еще ничего не рассказывал?

– Ничего подобного! Я ей все рассказал, а она капризничает, что косноязычно. Она приготовит такие особенные тефтельки в грибном соусе и баранину в сметане, ягненка! Пальчики оближете, это же райское блюдо, говорю вам, амброзия! Нектаром не назовешь, потому что его не пьют, а едят.

Ипподром гудел от сенсаций. Все уже знали, что убийцу Дерчика поймали, что арестовали таинственного Василя. Из букмекеров процветал сегодня только один, Репу лишили всяких прав, от ломжинской мафии следа не осталось, двое посредников сегодня демонстрировали полнейшую дезориентацию и беспомощность. Они бесцельно шатались и даже не ставили в кассе, что превосходило всяческое разумение, поскольку их знание лошадей значительно превышало компетенцию их работодателей в этой области. Однако не исключено было, что они просто не привыкли играть на собственные деньги.

Моника Гонсовская пришла только к третьему заезду и сумела во всем разобраться.

– Я смотрела паддок и успела поставить, – сказала она, усаживаясь в кресло за мною. – Не понимаю, что все эти люди вытворяют, тут можно рассчитывать только на двух лошадей. Симфонию и Катара, три-два. Никто другой не имеет права даже приближаться к ним. Я надеюсь, что вы поставили на Симфонию и Катара?

– Поставила. Так что было с этим Подвальским-Ерчиком?

– Это все-таки был Подвальский. Оказывается, это он и убил Завейчика, вы уже об этом слышали? Они, правда, мне этого прямо не сказали, но я сделала такой вывод, страшно удивилась и ничего из всего этого не понимаю. Во всяком случае, его посадили под замок, и он сидит. Почему он это сделал?

– Потому что Завейчик его выследил.

– Ну и что? Он хотел с ним заключить какую-то сделку. С ума, что ли, этот Подвальский сошел, лучше ведь сделка, чем убийство, верно? Зачем ему это было нужно?

– Может быть, ему не хотелось иметь компаньонов. Не знаю, ведь я его показаний еще не видела…

– Потому что Репа всем заправлял и этого своего конюшего так защищал, а теперь смотрите, что у него из этого получилось! – вещал пан Эдя. – Но они ничего ему не сделают, откуда им тогда тренеров брать!

– Тренеров – это еще ладно, а вот жокеев откуда возьмут? – огорчался Вальдемар. – Они вроде как хотели арестовать половину персонала, директор их хотя бы на сегодня отвоевал, потому что тогда игрокам скакать пришлось бы…

– А что, это идея! – загорелся пан Рысек. – И каждый едет, обязуясь поставить на себя!

– А вес? – запротестовал полковник. – Во всех заездах надо было бы поставить только старых арабских лошадей.

– ., ничего подобного, совсем не Репа, ломжинскую мафию посадили и всех букмекеров, – говорил кто-то за барьером. – Дерчик для них был все равно что соринка в глазу.

– Какая мафия, никакая не мафия, только вице-министр внешней торговли! Оказывается, он их держал в кулаке, это же афера в высших кругах…

– Сельского хозяйства, а не внешней торговли! Старый директор сел…

– Совсем не сел, наоборот, он главным свидетелем будет!

– А ну вас, бабушка вилами по воде писала! Они взятки брали у этих ломжинских и все, от букмекеров тоже, и вовсе не в министерстве, а в МВД…

– МВД уже нет!

– Ну, что-то же такое там есть, назови хоть горшком, хоть ухватом, но ведь исполнительная власть осталась? Или нет?

– ..да, была мафия, но старая мафия, партийно-милицейская, и они потихоньку тут правили…

– ..техническая комиссия, говорю вам! Какое там ставили, зачем им было ставить, они наличные выдаивали прямо из тех…

– Так почему они не сели?

– Откупились…

– Сами понимаете, почему Гонората хочет получить непосредственные сведения, плохие ли, хорошие, но настоящие. В министерстве аж все трясется и никто ничего не знает…

Я подумала, что до завтра выяснится и все остальное, и согласилась принять приглашение. К тому же некоторые вопросы Метя знал получше, чем вся полиция вместе взятая, и я могла из этого извлечь личную выгоду. Мария призналась, что кое-что она слыхала от Вальдемара, который услышал что-то от Куявского, который полиции всего этого вовсе не сказал. Теперь не время обсуждать такие вопросы, потому что она по ошибке опять поставила не тот триплет, но завтра – Бога ради.

– Может, сегодня еще они будут ездить по-честному, – выдвинул предположение полковник. – Все переполошились, поэтому не станут хитрить, а вот в субботу уже ничего не известно. Давайте воспользуемся случаем.

– А вы почем знаете, что они поедут по-честному, раз до сей поры они придерживали все, что бегает?

– Когда Глебовский этих коней записывал, еще же ничего не было известно, – обратила мое внимание Мария. – Ты триплет Глебовского будешь ставить?

– У меня два таких триплета.

– Каких два?

– Как это каких? Четыре лошади, на которых ставлю в разных комбинациях. Третья, четвертая, пятая и шестая. Я что, дух святой, чтобы знать, кого он предназначил в победители?

– Вот холера! Ты серьезно? А я их пролопоушила… Погоди, а в третьем? Сейчас? Тут у нас что?

– Симфония, тройка, в паддоке она себя положительно зарекомендовала.

– Звонок был?!

– Был, уже все. А ты на нее не поставила?

– Нет, говорю тебе, я же прошляпила все. Я только с четвертого заезда начинаю с подсказок Глебовского!

– И у тебя три его комбинации?

– Да, но не только. А Метя вообще его выбросил…

– Какой еще Глебовский, в четвертом придет Чипе! – решительно вмешался Метя. – Давай, Чипсик!

– Метя, ты помешался? Чипсик был только пятым, никак не ближе!

– Сегодня будет первым. Давай, Чипсик!

– Чипсик, жди! Ха-ха-ха! – издевательски захохотал Вальдемар.

– Ой-ой-ой! – прокомментировал пан Рысек. – А я подозреваю, что этот Чипсик… – – ., ведь семнадцать процентов за него голосовало! Семнадцать процентов общественности! Эти семнадцать процентов как раз могут состоять из одних уголовников…

– Только не о политике! – категорически потребовала Мария.

– Давай, Чипсик!

К счастью, завыл рупор, и болтовня утихла. Кунштюки, которые лошади стали вытворять перед стартовой машиной, отодвинули на задний план все другие темы. Двухлетки, среди них одна новенькая, артачились по-страшному. Деревья заслоняли старт на тысячу двести метров, видно было отвратительно, и нечто красное, что металось на довольно приличном расстоянии от старта, наводя всех на мысль о сбежавшей со старта лошади, оказалось конмальчиком. В конце концов лошади пошли, причем очень неровно, дебютантка – последней, приотстав на добрых шесть корпусов.

– Нужно ее запомнить, – сказала я, когда Симфония с Катаром уже миновали финиш. – Третья пришла, ты видела финиш? Если бы она не потерялась на старте, могла бы выиграть.

– Не могла. Симфонию придерживали изо всех сил, и то пришла первой. Но второй кобылка могла бы стать. Ну вот, пожалуйста. Триплет я закончила.

Триплет, подсказанный Глебовским, воплотился в жизнь, чему трудно было удивляться. Он же в каждый заезд впихнул лучших лошадей из своей конюшни. Удивила меня сумма выигрыша, сто пятьдесят тысяч, на сей раз игроков, видимо, сбила с толку мысль, что не могут выигрывать подряд четыре лошади одной конюшни. Однако в шестом заезде его лошадь уже не пришла, Куявский гениально поехал и выиграл на куда худшей лошади.

– Глебовский, должно быть, не вполне нормальный, – сказал пан Рысек. – Вы поглядите только, кого он сажает на своих лошадей, если не Дерчика, то выкапывает всяких разных учеников. Этот Лейба – просто величайший талант. Он когда-нибудь выиграл?

– Нет. Максимум приходил третьим. – Жена Глебовского говорит, что он сдурел на старости лет.

– Она права! Лейбу посадить на самую лучшую лошадь!

– Он вторым пришел. Пик его карьеры!

– ..и всего-то на полголовы! Мог выиграть? Мог! – кипятился Метя насчет Чипса.

– Не мог!

– Ну ничего, в следующий раз выиграет.

– Метя, перестань! Конь, которого гнали изо всех сил, в следующем заезде не выигрывает!

– А Чипсик выиграет! Он из поздних! И совсем даже его не гнали!

– Вовсе не гнали, – тихо сказала Моника Гонсовская за моей спиной. – Я на этого Чипса обратила внимание, его просто пустили бежать, как он хочет, и он совсем не напрягался. Все зависит от того, кто на нем поедет, но надо его запомнить…

– Ну ладно, – согласилась Мария. – Тогда пока еще не буду Метю убивать. А теперь. Метя, заткнись, потому что последний заезд и, я хочу поставить!

– Я на последний не останусь, потому что уезжаю с одним важным типом. Так что, девочки, до завтра, вас ждут в шесть…

– Малиновский не сломался, потому что он крепок духом, но злой он – до невозможности, – рассказывал Метя на следующий день над бараниной в сметане. – Предлагаю выпить за здоровье Малиновского!

Мы охотно выпили. Баранину я не люблю, но должна признать, что у Гонораты она получилась гениально, чуть ли не лучше, чем в ресторанчике в Крыму. А тефтельки с грибочками и вовсе были шедевром, за таким столом можно было раскрыть все тайны на свете.

– Я пока что ничего не понимаю, – сказала Гонората. – То есть, может, и понимаю, но в порядок не привела. Получаются какие-то несвязные кусочки, и одно противоречит другому. Расскажите мне все по порядку.

– Ненаглядная моя жена, я же все время тебе по порядку и рассказываю, но я могу судить только со своей стороны. Оборотная сторона Луны в их власти. Главным образом, у Иоанны.

– Иоанна, может, ты как-нибудь по порядку расскажешь?

Я запротестовала.

– По порядку исключено, у меня нет начала. Закончить смогу, но начинает пусть Метя.

– Я как раз начала-то и не знаю, от меня все скрыли!

– Могу вам рассказать, потому что по чистой случайности я знаю начало, – вмешалась Мария. – Но я понятия не имела, что тут есть еще и продолжение.

– Я уже и вовсе перестаю понимать, – решительно сказала Гонората, – вы выступайте по очереди, в хронологическом порядке. Ты на самом деле знаешь, откуда взялась эта афера?

– Оказывается, знаю, но сама не осознавала, что знаю. Мне даже в голову не приходило. Погоди, вот съем еще кусочек, тогда расскажу.

Блюда, приготовленные Гоноратой, отличались одним свойством: невозможно было перестать их есть. Пока они еще оставались на столе, всякая беседа спотыкалась и хромала. К счастью, баранину Метя частично сожрал вчера, поэтому оставалось ее только-только на шестерых гостей. В уничтожении тефтелек я приняла живейшее участие, поскольку сама мечтала поскорее услышать начало.

– Я знала одну такую бабу, – наконец сказала Мария. – Вы все ее знали, такая черненькая, Лялька ее звали. Муж ее был сыном одного такого крупного чиновника, дай ему Бог всего самого наискверного в жизни. Один из исключительных сволочей. И муж этот самый включился в это дело. Конечный тогда еще ездил, Глебовский был жокеем, а Кушнерук уже старался… У него страшные связи были в МВД…

– У этого мужа или Кушнерука? – уточнила Гонората.

– У мужа. Лялька эта с ним развелась и поливала его на каждом шагу, от нее я и знаю, что он шантажировал кого попало. Они начали все это свинство с придерживанием лошадей, но тогда никто за это не платил, они только шантажом брали. Репа был главным заводилой, тогда он еще сам скакал, вот и держал в руках всю организацию. Потом этот Лялькин муж навсегда уехал, а его отец сдох, не могу даже сказать, что умер. Вот я и думала, что все закончилось. Оказалось, что нет.

– Совсем даже нет, потому что остался Василь, – подхватил Метя. – Василь – из тех же самых кругов. Если бы я только знал, что второе имя Гени Подвальского – Василиуш, я бы знал все. Подвальский – такой незаметный клоп, он потихоньку взял власть.

– А какое отношение к этому имеет Малиновский?

– Как это! Малиновский занимается лошадьми, от начала до конца! И представьте себе, что Василь обговаривал с Малиновским всю лошадиную политику, ведь Малиновский стопроцентный лошадник! Василь от него все про лошадей перенял, родословные, шансы на успех, форму, заезды, тренеров, сравнительные качества… Малиновский же все это назубок знает! От него Василь знал, на кого он может рассчитывать, а на кого нет. Малиновский знает, какие лошади бегут хорошо на длинные дистанции, какие на короткие, какие любят влажный мягкий турф, какие – жесткий, он производителей лучше знает, чем себя самого, а на основе этих знаний Василь мог править бал как хотел! Когда все раскрылось, Малиновский чуть копыта не отбросил, потому что ему и в голову не приходило, что Василь – это Подвальский!

– И что? Так он все организовал?

– Кто что организовал?

– Подвальский!

– Организовал он все очень даже красиво, – включилась я, потому что эти сведения у меня были уже два дня. – С двух сторон. У него и букмекеры были на крючке, и ломжинская мафия. Потому как мафия тоже не святая, понятное дело. Он страшно много знал и про них и про Репу, а этого конюшего сам к нему всунул. Репа со своим конюшим сразу подружился, у него хватило мозгов сообразить, что лучше сотрудничать, чем воевать.

– Мне даже странно, что все ему так легко удавалось. Что-то уж слишком легко, а?

– Конечно, легко. Он использовал всякие глупости. В первую очередь эту идиотскую систему премий. Даже один миллион больше двухсот тысяч, а что говорить о трех, четырех или девяти… Ты же, наверное, знаешь, что персонал получает только проценты? Вот и отлично: тренер пять процентов, жокеи два с половиной. Два с половиной процента от пятнадцати миллионов – посчитай сама, сколько это будет.. – – Это триста семьдесят пять тысяч, – немедленно сказала Гонората.

– А Василь предлагал в девять раз больше. Платил-то не он, а ломжинцы, жалко ему, что ли? Он планировал заезды, понимаешь, он заранее знал, что не должно прийти, а из остальных умел выбирать тех, которые выигрывают. Я раньше все удивлялась, откуда это у него такой талант на выигрыши, но теперь, как услышала, что от Малиновского, больше и не удивляюсь. Неглупый он тип, хотя и паразит. Сам не показывался, действовал через Фигата, через конюшего Репы да еще через одного такого, у которого дальше были свои посредники. А конюший Репы, в свою очередь, караулил посредников ломжинской мафии. В полиции лежит не то телефонная книга, не то перепись населения – столько людей было в это замешано. Фамилий я не запоминала, зачем мне это, но расшифровали всех. Он сам заботился о том, чтобы этим, ломжинским, подсказывали самых дурацких лошадей…

– Почему? Зачем ему было это нужно?

– Во-первых, они ставили еще и в кассах и тем самым поднимали выигрыш, а во-вторых, он делал это для букмекеров, чтобы оставить их на крючке. Хорошие отношения с Василем давали им прибыль. Он просто-таки процветал, пока не споткнулся на Дерчике.

– Вот-вот, именно! Зачем они этого Дерчика убили?

– Не зачем убили, а почему. Дерчик чувствовал себя ущемленным. Он не получал денег за то, что придерживал лошадей, даже ломжинская мафия не желала ему платить, потому что известно было, как он ездит… Да и удачи у него не было, вы только вспомните, стоило Глебовскому посадить его хоть на самого распрекрасного фаворита, как тут же находился кто-то, кто Дерчика обгонял. Если Дерчик выигрывал три раза в год, так можно было считать, что год не зря пропал. Поэтому он не получал денег, не выигрывал, вот и решил отомстить. Выследил всю организацию и сделал фотографии. Это он умел. На них даже Подвальский пойман при конфиденциальном разговоре с Фигатом и с конюшим Репы, все встречи, контакты и передачи денег. Достаточно бы одних снимков, чтобы с ними хоть что-нибудь сделать, хотя у уголовного кодекса на такое фантазии не хватило. Но директор мог отобрать у них пропуска и прогнать с ипподрома. А шантаж – штука наказуемая. Дерчик пообещал, что снимки распространит по свету с комментариями, если ему не заплатят. На переговоры выслали того амбала, только вот амбал утверждает, что по телефону Василь велел ему Дерчика утихомирить как следует. Он клянется и божится, что этого Дерчика только немного прижал, а тот со страху помер. Снимки амбал забрал, но пленки не нашел. Это, конечно, никакой не киллер, просто чересчур старательный кретин.

– А Василь что?

– Он отрицает все телефонные звонки, естественно. Амбала, дескать, вообще не знает.

– И про него в самом деле никто не знал?

– Только узкий круг, потому что конспирировался он изо всех сил. Они даже не знали, где он живет. Все деловые встречи он проводил в доме своей сестры, пани Антчаковой. Туда ему привозили деньги. Наше счастье, что со вторым убийством он сглупил собственноручно.

– ао втором убийстве Метя ничего не говорил…

– Потому что второе убийство – это уже вторая сторона Луны, дорогая жена, – оправдывался Метя.

Гонората посмотрела на него с таким упреком и глубоким негодованием, что Я как можно скорее подхватила нить повествования.

– Василь был настолько неглуп, что поддерживал лошадиные контакты всесторонне, поэтому на конезаводах тоже бывал и людей знал…

– Он ведь был референтом по экспорту лошадей, – напомнил Метя.

– И это ему надо сказать спасибо за то, что мы продали лучших коней? – живо заинтересовалась Мария.

– В том числе…

– Говори, что дальше! Может, окажется наконец, что с ним случилось что-нибудь плохое, а то я лопну со злости!

– Так я же и говорю! Гонсовского он знал, его дочку Монику и ее тетку тоже. При какой-то оказии с ним столкнулся тот убитый позже Завейчик, а у Завейчика на бизнес всегда был хороший нюх. Василь сразу для него запах деньгами. Он понятия не имел, чем Василь занимается, и, как заявляет Карчак, решил докопаться. Можно сказать, Завейчик его выслеживал, вычислил всех его помощников, начиная от Фигата и кончая всякими примитивами, и наконец расшифровал Гарцапского. Что-то он сумел подслушать, а что именно, никто не знает и никогда не узнает. Во всяком случае, Завейчик поставил два триплета на лошадей, на которых должен был скакать Дерчик. Он только все не мог понять, кто такой Василь, но непременно хотел завязать с ним непосредственные контакты. Наконец, добрался он до Василя, караулил его у дома Антчаков, Гарцапский сообразил, что надо бы сообщить Василю, но не знал, что будет дальше. Теперь-то он мечется, на коленях клянется-божится, что верил будто бы в то, что Василь с Завейчиком смогут прийти к соглашению. Василь велел ему заговорить с Завейчиком и сказать, чтобы тот и дальше ждал на Аргентинской. Гарцапский считал, что Василь примет его в долю и так далее, о преступных намерениях якобы не имел ни малейшего понятия, упаси Бог. Может быть, Василь приперся на Саскую Кемпу и сел в машину Завейчика так, что почти никто его не видел. Завейчик, фраер, даже обрадовался, что так все складывается, а потом – убийство. Василь одурманил его газом, наверняка они где-то останавливались, а потом привез его домой, завернувшись в одеяло Моники Гонсовской, чтобы нигде никаких следов не оставлять.

Доволок его до квартиры, сосед подумал, что Завейчик пьян, а к тому, который его волок, присматриваться не стал, потому что уже стало темно. В квартире Завейчика Василь разок хозяина шарахнул – и каюк. Закрыл двери и пошел спокойно прочь. Его после чуть кондрашка не хватил, когда оказалось, что у тетки нашелся блокнот Завейчика.

– А откуда он узнал?

– Тетка лично сообщала всем знакомым, потому что она не из тех, кто глубоко скрывает свои чувства. Кто-то из знакомых сказал про это Василю. Но по испорченному телефону все получилось не так, как было на самом деле, поэтому Василь с утречка пораньше примчался, готов был убить Монику, чтобы снова не оставлять следов за собой. То есть дело было вовсе не в Монике, он думал, что наткнется на тетку. Наверняка бы ему это удалось, если бы не тот слесарь, то есть домоуправ, который пришел кран чинить.

– Видите, после первого мокрого дела он так все это полюбил, что сразу начал рваться на второе, – наставительно сказал Метя.

Гонората потребовала подробностей, я все рассказала. Мы согласились, что Монике Гонсовской покровительствовало Провидение, потому что слесарь мог опоздать на минутку – и ее не было бы в живых. Гонората с сомнением посмотрела на свой цветущий амариллис, который был на подоконнике.

– Совсем сдурел этот Василь, – решительно высказалась она.

– Может быть, он нервничал так, что крыша поехала, – согласилась я. – Может, Дерчику на самом деле полагался только мордобой, а потом, когда выяснилось, что его убили, Василь впал в панику.

– Ни во что он не впадал, – энергично возразил Метя. – Правда, самолично он мокрую работу пока не делал, но никого не пожалел. Два-три человека ему поперек дороги встали, так он всем отомстил. Одного такого ограбили неизвестные, побили при этом и потом ему сказали, что если он хоть словечко кому скажет, так хуже будет, это Василь его предупреждает. Даю вам слово, что никто не знал, кто такой Василь!

– Завейчик его подозревал. Своим личным шифром он в блокноте наметил на эту роль троих. В том числе Подвальского. Из трех человек не так уж и трудно выбрать.

Гонората качала толовой.

– Просто в голове не укладывается, что он так здорово умел все хранить в тайне.

– Потому что не был дураком, – объяснил Метя. – Паразит-то он, верно, паразит, но умственно неплохо развитый. С Малиновским, например, он как следует познакомился, но потом Малиновский к Подвальскому охладел, просто инстинктивно, так Василь позвонил Малиновскому и категорически запретил ему говорить с Подвальским насчет лошадей. Ну так что, как вы думаете, Малиновский сделал? Естественно, на следующий день он просто силком начал впихивать в Подвальского сведения про лошадей, не глядя, слушает ли тот. И ждал: попробуют ему что-нибудь сделать или нет. И – ничего! Малиновский был единственным человеком, который легкомысленно относился к Василю, другие его страшно боялись, потому что он применял всякие методы, от доносов с компроматом до мордобития.

– quot; Сядет он, как вы думаете?

– Если ему пришьют Завейчика, то сядет.

– Пришьют, – заверила я собравшихся. – Я уже про это знаю. Он предусмотрительно завернулся в одеяло Моники, но не подозревал, что линяет.

– Одеяло?

– Не одеяло, а Василь. У него с головы волосы падали и остались на подголовнике. Я же всегда считала, что подголовники в машине – глупость! Ручаюсь, что уж теперь-то Василь меня в этом вопросе поддержит.

– Большой клок выпал?

– Нет, если точнее, то пара волосков. В милиции эти волоски сохранили, сравнили, пусть теперь Василь объясняет, с какой стати он сидел за рулем в машине Завейчика.

– Он может утверждать, что Завейчику стало плохо, а он довез его до дома. И оставил живым.

– Говорить-то он может все, что угодно, но корысти с этого не получит. Потому что в таком случае за каким лешим он отвез машину на Центральный вокзал? Во-вторых, нашли орудие.

– Какое?

– Эту палку с шаром на конце. У него действительно была такая штука…

С искренним удовлетворением я рассказала, как запаниковавший Василь, покинув дом тетки, положил орудие убийства в машину под сиденье. Видимо, он намеревался где-нибудь его спрятать, может быть, выбросить, но погубила его собственная хитрость. Приехал он к тетке не на своей машине, а на машине зятя, Антчака, свою машину оставил возле их виллы, ему не хватало времени на прочие махинации. Он вернулся и боялся переложить палку с шаром из одной машины в другую, потому что всюду шатались люди. Было воскресенье, роскошная погода, и все высыпали в садики или на прогулки с собачками. Палка осталась у Антчака, и там ее обнаружили. Отпечатков пальцев там – вагон. Не мог же Василь во время разговора с Моникой Гонсовской надевать перчатки. Блокнот Завейчика абсолютно задурил ему мозги, и в результате Василь сделал рекордную глупость. Кроме того, одеяло Моники лежало у его сестры. Предполагается, что и одеяло он должен был уничтожить, но не успел.

– Откуда ты все это знаешь? – спросила с интересом Мария.

– От полиции. В порядке исключения в этом деле меня с самого начала никто не подозревал, зато я получала от них бесценные сведения. Мне из благодарности рассказывали всякие вещи, а вчера рассказали остальное. Самым важным оказался визит Подвальского к тетке Моники, я вовремя о нем доложила, они нажали на газ и успели все сделать как надо. Если бы только я промедлила, Василь уничтожил бы все замечательные улики.

– И почему же ты, Метя, молчал как рыба про все про это? – горько упрекнула его Гонората. – Ничего не рассказывал, а я столько наволновалась и нанервничалась!

– Она наволновалась! – вознегодовал Метя. – Ну ладно уж, теперь я могу вам сказать… Мне ведь тоже в свое время приставили бритву к горлу. Какие-то жуткие гориллы, замаскированные страшно, велели мне отцепиться от Василя, потому что, каюсь, я все-таки пытался вынюхивать. А потом, наверное, мне просто так везло, потому что куда ни сунусь – всюду натыкаюсь на его гешефты. И я уже сам не знал, куда глаза и уши девать, он ведь меня еще раза два через посредников предупреждал, а в последний раз, видимо, собрался меня окончательно с этого света убрать. Я что, должен был вам все это рассказывать, чтобы еще и вас под удар ставить?! А кто такой Василь, я и вправду не знал и до сих пор не имею понятия, в него ли я так вглядывался на том банкете!

– В него, – подтвердила я. – Он так сказал на допросе. С первой секунды он признался во всех этих лошадиных махинациях и стал сваливать на всех и вся вокруг. На тебя тоже. Все, дескать, обо всем знали и принимали в этом участие, а ты и вовсе принуждал всех к чему-то там силой взгляда. Что ты на него на том банкете смотрел с уголовно наказуемой угрозой.

– Свинья…

– Да еще какая! Но убийство он отрицает, хотя ему это все равно не поможет. Он чуть не свалился замертво, когда услышал про волосы на подголовнике и про палку с шаром, он даже пробовал оправдываться, будто Завейчик у себя дома упал и ударился головой о мебель. Дескать, он при этом был, но помогать ему не стал, потому что решил, что тот пьян. Несет, короче говоря, всякую ахинею и рассчитывает, что это ему поможет.

– А конюший Репы?. – спросила Мария. – Его-то наконец выкинут?

– Уже выкинули. Репа ожил. Оказывается, что он только со страху изображал дружеские отношения с ним, а теперь с удовольствием на него жалуется. Это он достал снотворное для лошадей и оказал давление на ребят, а Черский его собственноручно поймал возле лошади с ведром воды, да еще и перед самым заездом. Без Василя конюший этот – ноль, ему еще пришьют укрывательство убийцы, ведь по всему видно, что про Дерчика он знал. Зато ничего не сделают ни ломжинской мафии, ни букмекерам, потому что на них нету уголовного кодекса.

– По сравнению с Василем, – торжественно сказал Метя, – всякая мафия, даже ломжинская, и все букмекеры – это невинные детки в белых платьицах с оборочками! За здоровье невинных деток!

– Совсем уже сбрендил: чтобы я да пила за здоровье ломжинских амбалов! – возмутилась Мария. – И речи быть не может! Вот за здоровье лошадей – дело другое.

– Давайте пить за лошадиное здоровье! – без возражений согласился Метя. – Эти Фигаты и Гарцапские тоже какое-то время тихо посидят. Могу вам сказать, что еще теперь выйдет на свет Божий. Нет на свете тренера, которому бы этот Василь не напаскудил, поэтому теперь-то уж они посвободнее вздохнут. Как вам кажется, слепые, что ли, были Рыбинский, Липецкий, Червак? Не говоря уже, например, о Врублевском и Капулясе, у них все эти штучки в печенках сидят! Как они могли в полицию пойти, когда боялись, что Василь им устроит всяческие гадости, а особенно за лошадей все дрожали. А я даже не знаю, может, и сошло бы ему все с рук, если бы все не взбунтовались разом. Я от Болека знаю. Они не поверили ни в какой там несчастный случай, заорали все, что они этим сволочам себя убивать не позволят – и никаких больше любезностей с их стороны. Потом, конечно, стали все рассказывать, только не сразу, а потихоньку. Теперь, Бог даст, будут рассказывать в открытую.

– Будут, – заверила я. – Уже начали.

– Наконец я хоть что-то поняла, – сказала Гонората. – Меня еще интересует, как полиции удалось распутать весь этот клубок, коль скоро все молчали как могила. Как Метя. Сейчас, конечно, они заговорили, но пока шло расследование?

– Да ведь ты сама слышала, что всю историю рассказали волосья Василя, – напомнила Мария.

– Кое-кто проговаривался,. – одновременно сказала я.

– У них свои люди в этой сети были, – дополнил Метя. – Сперва два-три, а потом больше. Похоже на то, что каждый негодяй в этой системе заимел «хвост».

– А техническая комиссия что же? – вдруг спросила Мария.

– А в технической комиссии был один такой, – беззаботно ответил Метя. – Он там и теперь сидит, только бояться уже перестал. Я даже знаю, чем его Василь все это время стращал. Он клялся, что внучке этого типа сделают что-нибудь нехорошее. Кто и чем шантажирует остальных, не знаю, но, по крайней мере, этот один получил свободу.

– Один – и то лучше, чем ноль, – высказалась Гонората. – Ну ладно, теперь можно вам и десерт подать…

– Двойка решительно выделяется, – сказала Моника Гонсовская. – И эта четверка в замечательной форме, исключительно хорошо подготовлена. Остальные более или менее одинаковы, я Поставлю два-четыре, и ничего больше.

Четверка была кобылой Вонгровской. Звали ее Черемша. На ней ехал любитель Квятковский. До следующей ступеньки карьеры ему не хватало двух побед, он должен рваться вперед. На двойке Бялас. То, что Голенев – лучшая лошадь, было всюду известно. Вряд ли можно было предполагать, что из-за двух убийств у Бяласа сильно изменился характер. Двойку он наверняка придержит. Обыкновенный заезд, ему невыгодно выигрывать на гарантированном фаворите, он лучше на нем же в именном заезде выиграет, когда в него перестанут верить и он превратится в фуксовую лошадь. Собственно говоря, мне надо было бы выкинуть Бяласа и поставить на Черемшу с остальными лошадьми.

Я все это обдумала, пошла в кассу и засомневалась. Черемшой я начинала триплет и квинту, потому что в третьем заезде шла тоже лошадь Вонгровской, Корсет, жокей Щудловский. Шансы у него были, и Вонгровская тоже рассчитывала на победу. Я ставила на эту комбинацию, поэтому меня обеспокоила мысль, что я могу сглазить Черемшу, если на нее поставлю, а она не придет. Но Бялас у меня тоже был…

Тут я рассердилась сама на себя, перестала думать вообще и поставила на Черемшу во всех мыслимых комбинациях, потому что вспомнила, что все те лошади, которых я намечаю себе для триплета, обожают приходить вторыми. Я подумала о Вишняке, на него почти не ставили… А вдруг он решит поехать? Я поставила еще и на него с Бяласом, которого не должно было быть, потом опомнилась, покрутила пальцем у виска и пошла от касс наверх.

– ..а черт его знает, кто у них там командует-правит, – говорил Вальдемар. – Экспорт-импорт-торговля-министерство и даже не знаю, которое…

– И еще конезаводы, – подсказал полковник. – Коневодство берет все деньги, могло бы за них и поработать.

– Как это – все деньги?

– Ну, которые с бегов. Вроде как весь доход идет в конезаводы…

– ..и ничего им не сделали. Они уже тут, тачку у ворот поставили и процветают!

– Шутишь! Вся эта мафия? И не сели?

– Куда там, только этот убийца сидит…

– Да что вы такое болтаете, два-три сидят! Убийц все-то двое, один убил Дерчика, а второй – акула бизнеса, что тут всем заправлял…

– Так уж после убийства не вылезет сухим из воды?

– ..один такой щербатый, страшно ругался, что все жульничество, а я ему говорю, что кабы он не поставил на Смуглянку, так говорил бы, что все по-честному…

Юрек приехал и потребовал, чтобы я ему все объяснила в вопросах этой аферы. Я кратко пересказала ему все самые важные моменты и выразила свои сомнения насчет Бяласа. Он поддержал меня во всем.

– На всякий случай я на него тоже поставил, но странно на него все остальные как-то ставят. Все зависит от того, в какой кассе…

– Дай открывалку, – потребовала Мария.

– А мы что, обязаны пить теплое пиво? – запротестовала я. – В буфете холодное, из холодильника!

– Я из холодильника не могу, у меня сразу ангина начинается. Если бы кастрюля под рукой была, я бы его погрела.

– Гретое пиво – ради Бога, это вполне цивилизованный напиток. Или горячее, или холодное. Только теплое – пакость.

Пан Здись снова примчался с цветами. Принес он их дамам в честь разгаданной тайны преступления, поскольку о том, что поймали Василя, знал уже весь город.

– В четвертом заезде Этюд станет сенсацией! – оповестил он нас.

– Разве что вы с треском взорветесь, – немедленно возразил Вальдемар. – Весь ипподром поставил на него!

– Весь ипподром, извините-подвиньтесь, поставил на Отчаянного!

– Вы путаете, – ласково возразил полковник, – не люди на Отчаянного ставят, а ставят отчаянные люди…

– ..а эту Кшиську обязательно пропустят, потому что она – протеже Сарновского, – услышала я голос за барьерчиком. – Она еще до конца сезона старшим учеником станет…

– Ученик Майер – это парень или девушка? – спросила пани Ада, но ответа не получила, потому что это было тайной для всех.

– Опаздывают! – сказал пан Рысек. – Уже на шесть минут.

– Ну, вот и я здесь, – сказал Метя, усаживаясь за спиной Марии. – Я успел все поставить. Можно давать старт.

Старт дали, словно этого и ждали. Завыл рупор. Лошади на противоположной прямой потянулись к старт-машине. Появился пан Эдя.

– Репу уже выпустили, и сегодня, говорят, все его лошади выигрывают! – немедленно поделился он новостями.

– Ну, скажи ты, как Бялас может туг проиграть? – спросила Мария. – Эта лошадь на порядок лучше.

Минутой позже Бялас продемонстрировал нам искусство великого класса. Он даже не просидел на старте, но только почему-то оказался в сторонке от кучи лошадей, потом стал поворачивать на большой дорожке, а затем начал назойливо пропихиваться через остальных. На прямую он вышел, плотно окруженный остальными лошадьми со всех сторон, потом попытался якобы пробиться вперед, это, ясное дело, было невозможно. От первой лошади к этому моменту его отделяло корпусов двадцать пять.

– Ты смотри, что делает, гад! – выдохнула Мария.

– Смотрю с восхищением, – заверила я. – Ты не знала, как Бялас может проиграть? Вот он тебе и показывает. Это талантливый жокей…

Метя вернулся снизу после звонка на следующий заезд и возмущенно упрекнул меня 6 том, что я неточно рассказываю. Я пропустила разные подробности, которые наверняка находятся в показаниях обвиняемых и свидетелей. Например, Гарцапский…

– Метя, а ты снова соврал? – подозрительно перебила я. – Ты же говорил, что Гарцапского не знаешь!

– Я уже успел про него столько услышать. Кроме того, оказалось, что я знаком с теми, кто его знает. Он, как выяснилось, был самым доверенным сообщником Василя. Оказалось, что Дерчика они вовсе не хотели убивать, планировали только страшенный мордобой, а труп им спутал все карты. Оказывается, после убийства Завейчика Гарцапский его оплакивал горючими слезами, потому что никак не ожидал от Василя настолько энергичных действий, и я знаю, почему он хлопнул себя по лбу тогда на Аргентинской улице. А ты знаешь?

– Знаю.

– Тогда почему нам не сказала? – спросила с упреком Мария и начала разливать пиво в стаканы.

– Да просто забыла в суматохе вам про это рассказать. Он признался, что это было сделано специально. Он издалека увидел Завейчика в его машине, решил, что ему надо сообщить об этом Василю, и притворился, что совсем не замечает Завейчика. Демонстративно хлопнул себя по лбу, словно что-то сделать забыл, и вернулся. Чтобы позвонить Василю.

– Все в точности сходится, – подтвердил Метя, – – именно так он сказал моему знакомому еще до ареста…

– О Господи, ну и знакомые у тебя… Я схватила стакан, из которого полилась пена мне на программку и сигареты. Мания Марии насчет того, что из бутылки надо сразу все вылить, не знала меры и границ. Часть пены попала ко мне в сумку.

– Ладно, – смирилась я с этим, – я и так в лучшем положении, чем одна моя знакомая, которая в расстроенных чувствах высыпала в сумочку содержимое пепельницы и тут же вылила туда стакан чая. А что касается тех десяти минут, на которые у Гарцапского не было алиби, так это он как раз в тот момент и остановил Завейчика, чтобы передать ему предложения Василя о встрече. Гарцапский клянется, что сообщником в убийстве не был и никогда не стал бы.

– Это возможно, – согласился Метя. – Все эти мокрые дела здорово им навредили…

Сзади ко мне наклонилась Моника Гонсовская. – Мне просто в голову не пришло бы так ездить, как они, – сказала она, кивая на турф. – Я привыкла, что, если лошадь сама бежит, ее погонять надо, а не придерживать. И ведь абсолютно не видно, как они это делают! Как вы думаете, тот жокей, что едет на Доминике, тоже подкуплен?

– Говорят, за семь миллионов…

– Батька с Капулясом делают что хотят, – сказал Метя, невзирая на то, что Капуляс сидел у нас за спиной.

Корсет выиграл, Вишняк на Зельце гнался за ним как бешеный, но старт он просидел и поехал поздно. Он не осмелился не быть вторым, – но первого места счастливо избежал. Пан Здись взбесился и орал что-то о миллионах, к счастью, сегодня бухгалтерия считала исключительно быстро, и вся эйфория у него прошла. За триплет дали триста восемьдесят.

– Ну, если ты мне скажешь, что Вонгровская на своих лошадей не поставила… – , начала Мария сердито.

– А почему бы ей не поставить? Что она, не человек? Надеюсь, что она выиграла, дай ей Бог.

– Ведь видно же, что все победы подстроены! – рассердился Юрек. – На тебе: весь триплет – псу под хвост! Ну почему им не запретят ездить?!

– Потому что в таком случае некому было бы, – холодно и четко объяснил пан Рысек.

– Пусть мальчиков сажают!

– Ну вот, сами же видите, – горько сказал пан Собеслав. – Убийства произошли, жуткие такие преступления, бандитов за решетку упекли, а они тут все о своем…

– Каких там бандитов? Сколько? Двоих или троих, а их тут человек триста!

– Вы полагаете, было бы много лучше, если бы за решетку упекли все три сотни? – скептически вопросил пан Вальдемар.

– Три сотни? – страшно удивилась пани Ада. – Всего лишь?

– ..я сюда больше не приду!

– И не приходите! Кто вам велит?

– Не придет он, не смешите меня…

– Иоанна права, – вдруг сказал Метя.

– Так я же молчу! – удивилась я.

– Зато ты раньше говорила. Не прекратится тут все это безобразие, если не изменятся идиотские правила, жокеям невыгодно выигрывать, потому что проценты им дают нищенские, букмекеры процветают, потому что кассы слишком рано закрывают…

Говорила я, конечно, много чего еще, но Метя уже не стал пересказывать. Все заговорили одновременно, потому что пан Рысек домогался ответа на вопрос, кто же такие ангельские существа, которые не позарятся на дополнительные доходы, пан Собеслав вовсю костерил букмекеров и ругал налоговую инспекцию, Юрек обвинял во всем бывший строй, снизу пришла Моника Гонсовская и оказала, что самая лучшая в следующем заезде – Окарина. Вальдемар начал провозглашать, что бега – это самая что ни на есть честная игра в мире.

– У вас что, крыша поехала? – подозрительно спросил Юрек.

– Это почему же? Люди, подумайте логически!

– ..ну да, Окарина, тройка. Она резко выделяется…

– Так почему он…

– Тихо, я говорю! Половину этого бардака составляют все-таки лошади! Да или нет?

– ..если бы никто не платил, тогда бы не брали!

– А для себя что? Святые они, что ли?

– Тихо, говорю! Лошади!

– Заткнитесь все, пусть он выскажется!

– Ну, лошади, а дальше что?

– А то, что лошадь – это честное и благородное создание! Водки не пьет, взяток не берет, не соврет, если в хорошей форме, так покажет, чего стоит! И где такое учреждение найти, где половина работы честно делается, с гарантией?!

– В этом что-то есть…

– Так ведь ездят люди!

– А люди и есть та вторая половина…

– Дураков из нас делают, как тут выиграешь?!

– А кто же это сказал, что вы должны выиграть, уважаемая? Нет такого правила, вы сюда для развлечения ходите…

– Инфаркт будет от такого развлечения!

– Для развлечения!! За это платят! Вы ведь и в ресторане платите, а? Так ведь там, если некачественная жратва, вам деньги вернут…

– ..и какая свобода! – говорил Метя мечтательно. – Хочешь – приходи, не хочешь – не приходи, хочешь – ставь, не хочешь – не ставь, можно хоть на лошадь смотреть, хоть газету читать…

– Они тут все рехнулись, нет?! – с неподдельным ужасом спросила Моника Гонсовская.

Завыл рупор и заглушил мнения и взгляды. Дали старт.