"Сверстники" - читать интересную книгу автора (Итиё Хигути)

Сверстники

1

Двинешься по кругу - возле ворот тянут свои длинные ветви-руки ивы прощания; вода во рву Черненых зубов1 отражает огни третьих этажей, откуда доносятся голоса; день и ночь без устали снуют рикши; - сразу и не поймешь, с чего это так бурлит здесь жизнь; места эти принято называть «У храма Дайондзи», вроде бы со священной серьезностью, но здешние жители считают свой район веселым и оживленным; заверните за угол синтоистского святилища Мисима - никаких вам огромных зданий, так, десяток, может, дюжина приземистых домишек с покосившимися стрехами, в таком месте, говорят, торговле не процвести; приспущены занавески от дождя - перед ними режут бумагу на кусочки странной формы, пропитывают ее известью, и словно цветные шматки творога-тофу, вываренного в супе, наклеивают с исподу на бамбуковые шпажки - забавно все это; заняты не один или два дома, а все сплошь; как говорится, утром сушат, ночью пакуют, совсем недурной приработок; спросишь, чем, мол, вы все так заняты? - ответят недоуменно: неужто не знаете? в день Петуха месяца инея2 в святилище из бережливого суеверия торговцы-скряги запасаются «медвежьей лапой-кумадэ»3, эдакими благо-вещими грабельками, - вот истинные умельцы с той самой минуты, когда сосновые ветки, новогоднее украшение храмовых ворот, сбрасывают на землю, и принимаются за приработок; к лету их руки и ноги пропитываются краской, а доходы от побочного ремесла идут на покупку новогоднего платья; говорят, Великий Петух и Великое Пресветлое божество даруют процветание всем покупателям «медвежьей лапы», так что нам, изготовителям оберега, вроде и деться некуда от великой наживы, да только в округе что-то о богатеях ни слуху, ни духу; многие здешние жители трудятся в веселом квартале; верные мужья, они прислуживают потаскушкам в дешевых борделях; с вечера, погромыхивая связками номерков, которые выдаются за оставленную у порога обувь, торопливо покидают дома в накинутых куртках-хаори, следом появляются их жены, чиркают огнивом, оберегая мужей, - не в последний ли раз? - промысел-то опасный, безвинные бедолаги, десятками полегли в чужих драках; как в последний раз, страшась навлечь на себя чужую злобу, еженощно уходят мужья рисковать жизнью в минуту опасности, словно на боевую вылазку в горы, - удивительно, не правда ли? и дочери тоже при деле: та - девочкой-служкой у высокочтимой куртизанки-ойран4, эта - у другой ойран провожатой, сопутствует ей в каком-нибудь из семи чайных домиков, до ворот и обратно; семенят они, воздев фонарь с названием заведения, и что с ними станет, когда они кончат курс обучения? покуда обязанности эти им не в тягость, они словно на сцене танцуют, но однажды глянешь - и они уже немолоды, перед тобой тридцатилетние красотки, щегольски разодетые в красные, светло-желто-полосатые верхние одежды, темно-синие носки; они торопятся, дробно перестукивают деревянными сандалетами - ска-меечками-гэта, под мышкой небольшие свертки, их без труда узнают даже те, кто ни о чем подобном и не слыхал; заказы от обитательниц чайных домиков поступают с черного хода, куда ведут хлипкие разводные мостики, вкруговую бежать долго, вот и оставляют принесенное прямо тут, стуком сандалет подавая сигнал - в округе их зовут портнишками, они обшивают куртизанок; вообще-то говоря, здесь не в обычае молодухи с тщательно повязанным поясом-оби, хорошо, если в тридцать лет можно облачиться в одежду из ткани с глянувшимся рисунком да оставить пояс незавязанным, просто обернуть его несколько раз широким концом вокруг талии; зато иной раз зажмуришься при виде пятнадцатилетней барышни с вызывающим гримом и всем прикладом уличной шлюхи вплоть до «китайских фонариков»5 - такой уж тут район, ничего не попишешь; вчера еще в заведении у реки была она у всех на слуху, словно Мурасаки из «Повести о Гэндзи»6, а нынче с местными бандитами дружбу водит, открыла какую-нибудь ночную забегаловку, хотя нет для того ни умения, ни везения, так что вскоре один, как говорится, птичий скелет остается, весь достаток проеден, и опять с видом добродетельной супруги возвращается в родное гнездо, а там такие в цене, не чета первачкам неопытным; - как тут детишкам не напитаться пороком? - вот в разгар осеннего праздника девятой луны, «Скороспешного»7, когда гейши шествуют по городу, они глазеют на главную улицу, иначе сказать, лихо постигают науку - глядь, уже и Рохати-паяцу подражают или пантомиму клоуна Эйки разыгрывают, такой схватчивости да умелости матушка самого Мэн-цзы8 подивилась бы; похвалы их ловкости сыплются отовсюду, кружат им головы, чуть не тем же вечером они не без нахальства идут по другому кругу, в семь-восемь лет недуг обостряется, уже и платок по-бандитски мотается на плечах, гнусаво выпеваются напристойные куплеты - это-то и пугает в таких не по годам развитых ребятишках, - а то в школьной песне вместо припева заведут потаскушечье «стук-постук деревянные дощечки» или на спортивном чемпионате предпочтут напевы гейш хоровому пению; учатся они с натугой, но учителей почитают, особо таких, кто на них в местной начальной школе Ику-эйся сил не жалеет; школа эта частная, но учеников в нее набивается до тысячи, под низкими потолками классных комнат давятся в тесноте, учителя пользуются широкой известностью, вообще, если кто-то говорил «школа», то понятно, что речь именно об этой, здешней; по дороге домой ученики орут, бывало, сыну фонарщика - твой папаша заседает в чайном домике у подъемного моста! - такое вот всеведение улицы, которая знает обо всем ничему не учась, вплоть до - в подражание пожарным - акробатических фокусов на бамбуковых лестницах, немудрено, что то и дело слышатся в ответ на их дерзости слабые укоризны, вроде - ах, опять поломали бамбуковые острия по верху забора - защиту от воров! вот сын подпольного стряпчего - «Папаша твой - конь с кошельком!» - дразнят его, и нежный румянец заливает лицо, детское сердце не в силах смириться с отцовым прозванием; еще есть так называемые сынки, чьи любящие семьи обитают в отдельных домах, они бахвалятся своим процветанием, самый их вид - форменные с кисточкой фуражки дорогой школы, вполне естественно сидящая европейская одежда - поистине блистателен, забавно видеть, как некоторые пресмыкаются перед ними: «барчук, барчук»; один из многих по имени Синнё из храма Рюгэдзи - вряд ли его ныне такие густые черные волосы сохранят через несколько лет свою пышность, а рукава его одежды не станут ли цвета туши9; будет ли монашеский путь его собственным выбором или принудит его к тому ученость, доставшаяся в наследство от отца-священника? от природы тихий ребенок, слывший среди друзей недотепой, за что и дразнили его без устали: бывало, привяжут веревкой дохлую кошку и зашвырнут к нему с криками: «Твоя служба - читай отходную!», - но это давно в прошлом, теперь ни один ученик в школе и не пытается взглянуть на него свысока; ему уже пятнадцать, он среднего роста, голова приплюснута, точно каштан, и хотя фамилия его Фуд-зимото Нобуюки до крайности простонародная, в его поведении есть что-то от ученика Будды Шакьямуни.