"Мутный поток" - читать интересную книгу автора (Итиё Хигути)

6

Обещание обязательно ждать его вечером шестнадцатого совершенно улетучилось из ее головы, если бы не случайная встреча с Юки Томоносукэ, она бы и не вспомнила о нем; «Ах!» - воскликнула она удивленно, а ему показалось забавным это не свойственное ей волнение, и он рассмеялся; мужской смех чуть смутил ее: «Вот решила прогуляться и поразмышлять кое о чем, потом вдруг занервничала... хорошо, что вы появились...» - «Так, значит: обещала ждать, а сама и думать забыла, где же твое чувство долга?» - «Прошу простить меня, я вам потом все объясню», - она взяла его за руку, - «Держись подальше от толпы», - сказал Юки; «Пусть говорят, что хотят... идемте...» - она повлекла его сквозь толпу.

Шум в нижней гостиной усилился; когда Орики ушла, все заскучали, голосили как-то через силу; теперь, завидев ее у входа в заведение, некоторые гости закричали: «А-а, вернулась! Нет такого закона, чтобы своих гостей бросать! Ладно, иди сюда, мы тебя не простим, покуда не предстанешь перед нами», - она пропустила мимо ушей их заносчивые речи и провела Юки в гостиную на втором этаже; «Нынче у меня голова болит, не могу пить с ними, да и народу там набилось многовато... я от одного запаха сакэ захмелею и усну... может, передохну чуток и тогда... извините меня», - объяснила она, - «Хорошо ли с ними вот так? Они не рассердятся? А вдруг станут настаивать, можно нарваться на неприятность», - предостерег Юки; «Да ладно, эти "дынные головы" ни на что не способны, пусть себе злятся», - сказала она и окликнула малорослую служанку: «бутылочку сакэ, пожалуйста», - и, подождав, покуда та отойдет: «Уважаемый Юки, я нынче сама не своя, у меня неприятности, но вы уж не оставляйте меня, окажите поддержку... вот за сакэ принялась, а переберу малость, то приглядите за мной, прошу». - «До сей поры не приходилось видеть тебя во хмелю, а выпить полезно, глядишь, настроение улучшится... а голова не заболит? И вообще, с чего это ты так духом омрачилась? Случилось что? Мне можно сказать, чего другому не скажешь». - «Не сейчас, расскажу, когда выпью, только вы ничему не удивляйтесь, ладно?» - она с улыбкой наполнила большую чашу и осушила ее в два-три глотка.

Обычно внешность Юки мало занимала Ори-ки, но сегодня она к своему удивлению заметила, что выглядит он как-то странно: небывало широкоплечий, высоченного роста, к тому же слова цедил с редкой убедительностью, а взглядом буквально пронзал человека насквозь; ей это понравилось: поистине, больших достоинств человек, разве нет? коротко постриженные густые волосы, отчетливая линия затылка... она смотрела на него словно впервые; «Ты какая-то рассеянная», - заметил он, - «Вас разглядываю». - «Странная ты», - он злобно смотрел на нее. - «А ты - страшный», - рассмеялась она, - «Ладно, хватит шутить, ты и в самом деле нынче вечером не в себе, рассердишься, небось, если спрошу, что случилось». - «Да ничего, а и случись какая с кем размолвка - дело обычное, я подобное близко к сердцу не принимаю, уже и думать бы забыла, но бывает, накатит что-то, прихоть или каприз, винить тут некого, все мой характер неровный... вы - благородной души господин, вы поняли, насколько мы с вами думаем несходно, а вот захотите ли войти в мое положение - посмотрим; если посмеетесь надо мной - и я в долгу не останусь, вдоволь похохочу над вами; ладно, нынче все вам до донышка выложу... с чего бы начать? Что-то на сердце тревожно, не могу слова вымолвить», - она опять основательно приложилась к большой чаше с сакэ.

«Согласитесь, я падшая женщина; вы уже догадались, что и прежде не была я невинной барышней, взрощенной под замком, говоря высоким слогом, - эдаким чистейшим лотосом среди грязи людской; разве на такую меня, незапятнанную, приходили бы поглазеть в это процветающее заведение? Вы не похожи ни на кого из здешних гостей, но только представьте себе, каковы тут обычные посетители... порой я задумываюсь о другой, правильной жизни, прихожу в смущение, горюю, окружающее печалит меня... приходит на ум мысль о замужестве - маленький домик девять на два, прочное существование... - нет, не могу! покуда я здесь, мне приходится по обязанности любезничать с гостями, льстить им, попусту болтать: ах, до чего ты мил! люблю тебя! с первой встречи полюбила! - некоторые эту трепотню за чистую монету принимают, иные - жениться предлагают, это мне-то, никчемной, никудышной... и что же, только согласись - и вот оно счастье? выйди за такого замуж - и, считай, заветная мечта исполнилась, так что ли? Мне этого не понять... вот вы мне с первого взгляда очень-очень понравились, теперь стоит день один с вами не свидеться - грущу; вы позвали замуж - и что, как мне быть? Вроде не терплю чувствовать себя к кому-то прикованной, а окажись вы где-то далеко, тоска изгложет; одним словом, сама не знаю, чего хочу, нрав у меня ветреный, видно, сказываются три поколения неудачников; отец мой прожил несчастную жизнь...» - глаза ее наполнились слезами; «Отец?» - «Да, он ремесло знал, а дед - тот превзошел квадратные знаки14, проще говоря, умом двинулся, все без всякой пользы людям марал бумагу, высшие власти, рассказывают, запрет на его писания наложили, а он тогда от всякой еды отказался и умер; с шестнадцати лет его, бедняка по рождению, обуревала страстная мысль: учиться! дожил до шестидесяти с лишним, а дело до конца не довел, людские насмешки заслужил, даже имя его позабыто; отца преследовали несчастья, он мне еще ребенку об этом рассказывал, в три года он упал с веранды и охромел, а потому всегда сторонился людей; он на дому по золоту работал, делал украшения; слыл гордым, нелюдимым, отвергал чье бы то ни было покровительство; помню: зима, мне лет семь, морозно, а у нас одно ветхое летнее кимоно на троих, отец, словно не замечая холода, опершись о столб, выделывает какую-то тонкую вещицу; мать готовит еду на единственном очаге в битом горшке, посылает меня за едой, в доме - ни крошки припасов; я, подхватив бамбуковую корзинку для бобовой пасты, радостно мчусь в рисовую лавку, в кулачке зажата горстка монет; на обратном пути мороз пробирает до костей, руки-ноги немеют, и, пяти-шести домов не добежав до нашей лачуги, я оскальзываюсь на обледенелых деревянных мостках, ноги теряют опору, я падаю, роняя покупки, которые, шурша оберткой, валятся в щели между досками - под мостками не вода, там грязевая жижа; несколько раз пробую высмотреть что-нибудь в щели, но достать упавшее невозможно; мне семь лет, но семейные обстоятельства мне известны отлично, я понимаю, как огорчатся мать с отцом, хоть домой без риса, с пустой корзинкой не возвращайся; я рыдаю; слезы мои никому не интересны, ни один человек не спрашивает меня, что случилось, не предлагает купить новые продукты; окажись тогда поблизости река или пруд - утопилась бы без раздумий, и это лишь малая часть того, что я тогда пережила, верно, даже в уме повредилась... мама, обеспокоенная моим долгим отсутствием, отправилась меня искать, когда мы вместе шли домой, она ни полсловом меня не упрекнула, и отец ничего не сказал - меня не отругали! в доме воцарилась тишина, как в глухом лесу, разве что изредка кто-нибудь из родителей тяжко вздыхал, эти вздохи ранили мое сердце; потом отец сказал: "нынче целый день будем поститься", - а я даже дышать боялась».

Осекшись, Орики с трудом подавила подступившие слезы, прижала к лицу пунцовый платок, прикусив его край; долго-долго она просидела в полном безмолвии; тишину нарушал лишь пронзительный звон комаров, привлеченных ароматом сакэ.

Она подняла голову; по щекам тянулись дорожки слез; грустно улыбнулась: «Так что я - дочь бедняков, случается, бываю не в себе, видно, это у меня наследственное; нынче вечером о разных странностях завела речь, простите, если наскучила, больше не стану портить вам настроение... а, может, кликнем кого-нибудь да повеселимся?» - «Оставь ты свои церемонии, право слово! Скажи лучше, твой отец ведь совсем молодым умер?» - «Да, мама заболела чахоткой, не дотянув до ее годовщины смерти, отец последовал за ней, ему теперь всего-то и было бы пятьдесят... негоже родителями хвастать, но он и вправду пользовался известностью среди золотых дел мастеров, да и человеком был хорошим, но что толку - плохой ли, хороший - если уродился в нищете... по себе знаю...» - она призадумалась; вдруг Томоносукэ спросил: «Ты хочешь преуспеть в жизни?» - она удивленно хмыкнула: «Хочется самой малости, чуток удачи, а насчет какого-нибудь драгоценного паланкина15и мыслей нет», - сказала она; «Экая чушь - я с первого раза распознал твою душу, а ты зачем-то таилась, изворачивалась, юлила... разве я не прав?» - «Будет вам меня подначивать... для такой, как я...» - она совсем пала духом и замолчала.

Ночь густела; вот уже гости покинули нижнюю гостиную и разбрелись по домам; собирались закрывать ставни; Томоносукэ подхватился уходить, но Орики сказала: «Почему бы вам не остаться? все равно ваши гэта уже убрали в кладовку, стоит ли, словно привидению, просачиваться в притворенную дверь босиком», - и он не ушел этой ночью; на миг всех всполошил резкий скрип запираемых ставень, потом погасли уличные фонари, их отсвет перестал освещать комнату; слышался только громкий перестук башмаков ночного полицейского, вышагивавшего взад-вперед.