"Орел приземлился" - читать интересную книгу автора (Хиггинс Джек)

Глава 4

Когда Радла ввели в кабинет на втором этаже, он увидел Гиммлера, сидевшего за большим письменным столом, на котором лежала стопка папок. На нем была полная форма рейхсфюрера СС – настоящий дьявол в черном при приглушенном свете, а когда он поднял голову, его взгляд за серебряным пенсне был холодным и бесстрастным.

Молодой человек в черном кожаном пальто отдал нацистское приветствие и поставил портфель на стол.

– По вашему приказанию, господин рейхсфюрер.

– Благодарю, Россман, – ответил Гиммлер. – Подождите в приемной. Вы мне можете понадобиться.

Россман вышел. Радл ждал, пока Гиммлер очень аккуратно складывал папки на одной стороне стола, как бы расчищая место для боя. Гиммлер подвинул к себе портфель и задумчиво посмотрел на него. Как ни странно, но к Радлу вернулось присутствие духа и черный юмор, который спасал его во многих случаях.

– Даже приговоренный к смерти имеет право на последнюю сигарету, господин рейхсфюрер.

Гиммлер широко улыбнулся, что было для него необычно, учитывая, как часто он высказывал отвращение к табаку.

– Почему бы нет? – Он махнул рукой. – Мне говорили, что вы храбрец, господин полковник. Вы заслужили свой «Рыцарский крест» во время Зимней кампании?

– Точно, господин рейхсфюрер. – Радл вытащил одной рукой свой портсигар и ловко открыл его.

– И с тех пор работаете у адмирала Канариса?

Радл ждал, куря папиросу и пытаясь растянуть ее. Гиммлер снова уставился на его портфель. В полутьме комната выглядела очень приятно. В камине ярко горел огонь, над ним в золотой раме был портрет фюрера с дарственной надписью. Гиммлер сказал:

– Не многое происходит на Тирпиц-Уфер в эти дни, о чем бы я не знал. Это вас удивляет? Например, я знаю, что двадцать второго числа сего месяца вам показали очередное донесение агента абвера в Англии, некоей миссис Джоанны Грей, в котором фигурировало магическое имя Уинстона Черчилля.

– Господин рейхсфюрер, не знаю, что и сказать, – проговорил Радл.

– И что еще более интересно, вы приказали перевести весь ее архив из первого отдела к вам и освободили капитана Мейера, который на протяжении многих лет держал связь с этой леди, от его обязанностей. – Гиммлер положил руку на портфель. – Послушайте, господин полковник, мы вышли из того возраста, когда играют в игры. Вы знаете, о чем я говорю. Итак, что вы можете рассказать мне?

Макс Радл был реалистом и понимал, что выбора у него не было. Он сказал:

– В портфеле рейхсфюрер найдет все, что можно узнать, кроме одной вещи.

– Протокола суда военного трибунала над подполковником Куртом Штайнером из парашютного полка? – Гиммлер взял верхнюю папку из стопки на столе и передал ее Радлу. – Справедливый обмен. Предлагаю вам прочесть это в другой комнат те. – Он открыл портфель и начал вынимать содержимое. – Я пришлю за вами, когда вы понадобитесь.

Радл поднял было руку, но последние остатки собственного достоинства превратили это движение в четкое, хотя и обычное приветствие. Он повернулся кругом, открыл дверь и вышел в приемную.

Россман, развалившись в кресле, читал журнал вермахта «Сигнал». Он удивленно посмотрел на Радла:

– Уже уходите?

– Настолько не повезло. – Радл бросил папку на низкий журнальный столик и начал расстегивать ремень. – Похоже, мне придется кое-что почитать.

Россман дружески улыбнулся:

– Посмотрю, может, раздобуду нам кофе. Мне кажется, что вы у нас пробудете довольно долго.

Он вышел. Радл закурил папиросу, сел и начал читать.

Окончательное уничтожение варшавского гетто и сравнивание его с землей было назначено на 19 апреля. День рождения Гитлера был 20-го, и Гиммлер надеялся, что эта добрая весть будет хорошим подарком. К сожалению, когда командующий операцией оберфюрер СС фон Заммерн-Франкенегг и его люди вошли в гетто, их выгнала оттуда еврейская боевая дружина под командованием Мордухая Аниелевича.

Гиммлер немедленно сместил командующего и назначил бригадефюрера СС, генерал-майора полиции Юргена Штроопа, который, объединив усилия СС и предателей польской и украинской национальностей, серьезно взялся за дело, поставив целью не оставить камня на камне и ни одного живого еврея. И все для того лишь, чтобы лично отрапортовать Гиммлеру, что варшавского гетто больше не существует. На выполнение этой задачи ему потребовалось двадцать восемь дней.

Штайнер со своими людьми прибыл в Варшаву утром тринадцатого дня на санитарном поезде, направлявшемся в Берлин с ранеными на Восточном фронте. В Варшаве пришлось задержаться на час-два, в зависимости от того, сколько времени потребуется для ремонта вышедшей из строя системы охлаждения паровоза, и по всему составу объявили в мегафон приказ, что выходить за пределы станции запрещается. Чтобы обеспечить исполнение приказа, у выходов поставили военных полицейских.

Большинство людей Штайнера оставались в вагонах, но сам он вышел размяться. Риттер Нойманн присоединился к нему. Сапоги Штайнера прохудились до дыр, его кожаная куртка решительно видела лучшие дни. На нем было грязное белое кашне и пилотка такого образца, который можно было встретить среди унтер-офицеров, но отнюдь не офицеров.

Военный полицейский, охранявший главный вход, преградил им винтовкой путь и грубо сказал:

– Приказ слышали? Назад!

– Похоже, они держат нас под присмотром по какой-то причине, господин полковник, – сказал Нойманн.

У военного полицейского отвалилась челюсть, и он быстро встал по стойке «смирно».

– Прошу прощения у господина полковника. Я не разобрался.

Сразу раздались быстрые шаги, и грубый голос потребовал:

– Шульц, что тут происходит?

Штайнер и Нойманн не обратили на него внимания и пошли дальше. Над городом висел черный дым, вдалеке гремела артиллерия и раздавались звуки стрельбы. Рука на плече Штайнера крутанула его, и он оказался лицом к лицу с майором безукоризненно сидящей форме. На шее у него висела на цепи медная табличка военной полиции. Штайнер вздохнул и сдвинул белый шарф, выставив не только петлицы, по которым был виден его чин, но и «Рыцарский крест» с «Дубовыми листьями».

– Штайнер, – представился он. – Парашютный полк.

Майор вежливо взял под козырек, но только потому, что пришлось это сделать.

– Прошу прощения, господин полковник, но приказ есть приказ.

– Ваша фамилия? – потребовал Штайнер.

Несмотря на ленивую улыбку, в его голосе зазвучал металл, который намекал на возможность неприятностей.

– Отто Франк, господин полковник.

– Хорошо, теперь, когда мы познакомились, не будете ли вы так добры точно объяснить, что здесь происходит? Я-то думал, что польская армия сдалась в тридцать девятом году.

– Сметают с лица земли варшавское гетто, – сказал Франк.

– Кто?

– Войска специального назначения, СС и различные другие группы под командованием бригадефюрера Юргена Штроопа. Еврейские бандиты, господин полковник, дерутся за каждый дом, в подвалах, в канализационных трубах вот уже тринадцать дней. Пришлось выкуривать их огнем. Лучший способ уничтожения вшей.

Получив отпуск после ранения под Ленинградом, Штайнер навестил своего отца во Франции и нашел его сильно изменившимся. У генерала давно возникли сомнения в отношений нового порядка. Шесть месяцев назад он посетил концентрационный лагерь Освенцим в Польше.

– Командовал лагерем боров по имени Рудольф Гесс, Курт. Не поверишь, убийца, отбывавший пожизненное заключение и выпущенный с каторги по амнистии в 1928 г. Он тысячами убивал евреев в специально построенных газовых камерах, уничтожал тела в огромных печах. Но после того, как из тела выдернут такие мелочи, как золотые зубы и тому подобное.

Рассказывая, старый генерал напился и все же не был пьян.

– Неужели мы за это боремся, Курт? Чтобы защитить свиней вроде Гесса? А что скажет весь мир, когда наступит время расплаты? Что мы все виноваты? Что Германия виновата, потому что мы при этом присутствовали? Порядочные и благородные люди присутствовали и ничего не делали? Но не я, клянусь богом. Я не мог бы жить с собой в мире.

Воспоминания отразились на лице Курта Штайнера, и, видя выражение его лица, майор отошел в сторону.

– Так-то лучше, – сказал Штайнер, – и если бы вы могли при этом улетучиться, я был бы премного обязан.

Удивление в глазах майора Франка быстро сменилось гневом, когда Штайнер в сопровождении Нойманна прошел мимо него.

– Полегче, господин полковник, полегче, – сказал Нойманн.

На платформе по другую сторону линии эсэсовцы ставили к стене группу оборванных и грязных людей. Невозможно было разобрать, мужчины это или женщины. По приказу они начали раздеваться.

На краю платформы за ними наблюдал военный полицейский. Штайнер спросил:

– Что там происходит?

– Евреи, господин полковник, – ответил тот. – Урожай сегодняшнего утра из гетто. Их отправят в Треблинку, чтобы прикончить сегодня же, попозже. Их заставляют раздеваться перед обыском главным образом из-за женщин. У некоторых в трусах заряженные пистолеты.

Раздался грубый смех эсэсовцев, и кто-то закричал от боли. Штайнер с отвращением повернулся к Нойманну и увидел, что лейтенант смотрит в конец воинского эшелона. Молоденькая девушка лет четырнадцати или пятнадцати с растрепанными волосами и черным от сажи лицом, в подрезанном мужском пальто, подпоясанном веревкой, скрючилась под вагоном. Она, по-видимому, выскользнула из группы задержанных и намеревалась вырваться на свободу, пристроившись под вагоном санитарного поезда.

Военный полицейский тоже заметил ее. Он поднял тревогу, спрыгнул на рельсы и схватил девушку. Она завизжала, вырвалась из его рук, взобралась на платформу и побежала к выходу, прямо в руки майора полиции Франка.

Он схватил ее за волосы и встряхнул, как крысу:

– Грязная еврейская сучка. Я научу тебя, как себя вести.

Штайнер бросился вперед.

– Не надо, господин полковник! – воскликнул Нойманн, но было уже поздно.

Штайнер крепко ухватил Франка за воротник, дернув так что майор едва не упал, схватил девушку за руку и спрятал за спиной.

Майор Франк встал, лицо его дергалось от ярости. Рука потянулась к «вальтеру» в кобуре на поясе, но Штайнер выхватил из кармана своего кожаного пальто автоматический пистолет и ткнул им в переносицу майора.

– Одно движение, и я размозжу вам голову, – сказал он. – Если вдуматься, так я облагодетельствую человечество.

Подбежало не меньше дюжины полицейских – у одних в руках автоматические пистолеты, у других – винтовки. Встали полукругом в трех-четырех ярдах. Высокий унтер-офицер направил на Штайнера автомат, но Штайнер крепко держал Франка за шиворот, вдавив в него дуло пистолета.

– Я бы не советовал.

В это время через станцию проходил со скоростью пять-шесть миль в час паровоз с открытыми платформами, груженными углем. Штайнер спросил у девушки, не оборачиваясь:

– Как тебя зовут, детка?

– Брана, – ответила она. – Брана Леземникова.

– Ну, Брана, – сказал он, – если ты хоть наполовину такая девчонка, как я о тебе думаю, ты ухватишься за одну из этих угольных платформ и не отпустишь, пока не выберешься отсюда. Вот все, что я могу для тебя сделать. – Брана мгновенно вскочила, а Штайнер повысил голос: – Тот, кто выстрелит в девчонку, выстрелит и в майора.

Девушка подскочила к платформе, уцепилась и подтянулась. Поезд все дальше уходил от станции. Стало тихо.

Франк процедил:

– Ее снимут на первой же станции. Я об этом лично позабочусь.

Штайнер оттолкнул его и спрятал в карман пистолет. Сразу же военные полицейские придвинулись к ним, но Риттер Нойманн воскликнул:

– Не сегодня, джентльмены!

Штайнер обернулся. В руках лейтенанта он увидел пулемет-пистолет МР-40. За Нойманном стояли их люди, вооруженные до зубов.

В этот момент могло произойти все, что угодно, если бы не неожиданная суматоха у главного входа. Ворвалась группа эсэсовцев, держа ружья наизготове. Они построились буквой V, минуту спустя появился бригадефюрер СС и генерал-майор полиции Юрген Штрооп, а с ним три или четыре офицера СС разных чинов – все вооруженные. На Штроопе, удивительно непривлекательном с виду, была полевая фуражка и боевая форма.

– Что происходит, Франк?

– Спросите его, господин бригадефюрер, – сказал Франк с перекошенным от ярости лицом. – Этот человек, офицер германской армии, только что дал возможность сбежать еврейской террористке.

Штрооп оглядел Штайнера, обратив внимание на знаки различия и «Рыцарский крест» с «Дубовыми листьями».

– Вы кто такой? – потребовал он.

– Курт Штайнер, парашютный полк, – ответил Штайнер. – А кем бы вы могли быть?

Не было случая, чтобы Юрген Штрооп вышел из себя. Он спокойно ответил:

– Со мной так разговаривать нельзя, господин полковник. Я генерал-майор, как вы прекрасно знаете.

– И мой отец тоже, – сказал ему Штайнер, – поэтому на меня ваш чин не производит особого впечатления. Тем не менее – раз вы подняли этот вопрос – вы бригадефюрер Штрооп, человек, руководящий вон тем побоищем?

– Да, я здесь командующий.

Штайнер сморщил нос:

– Я так и думал. Знаете, кого вы мне напоминаете?

– Нет, господин полковник, – сказал Штрооп. – Скажите, прошу вас.

– То, что иногда прилипает к сапогу в канаве, – отрезал Штайнер. – Очень неприятно в жаркий день.

Юрген Штрооп, сохраняя ледяное спокойствие, протянул руку. Штайнер вздохнул, вытащил из кармана пистолет и отдал его. Через плечо он посмотрел на своих людей:

– Вот так, ребята, опустите оружие. – И снова обернулся к Штроопу: – По какой-то непонятной причине они мне преданы. Есть ли какой-либо шанс удовлетвориться мною и не придавать значения их роли в этом деле?

– Ни малейшего, – резко ответил бригадефюрер Юрген Штрооп.

– Я так и думал, – сказал Штайнер. – Горжусь тем, что сразу же различаю законченного негодяя, когда он мне попадается.

Радл долго сидел с папкой на коленях после того, как кончил читать протокол суда военного трибунала. Штайнеру повезло, его не расстреляли, возможно ему помогло влияние отца, – ведь все-таки и он, и его люди были героями войны. Расстрел кавалера ордена «Рыцарский крест» с «Дубовыми листьями» мог плохо сказаться на моральном духе армии. А операция «Рыба-меч» на Нормандских островах, в конце концов, была верным способом от всех них отделаться. Гениальная мысль, пришедшая кому-то в голову.

Россман развалился в кресле напротив. Он, видимо, спал, и черная шляпа с опущенными полями съехала ему на глаза, но когда над дверью мелькнул свет, он вскочил на ноги. Вошел без стука и через мгновение вернулся.

– Вас зовет.

Рейхсфюрер все еще сидел за столом. Теперь перед ним была разложена военно-топографическая карта. Он поднял голову:

– Как вам понравилась веселая проделка Штайнера в Варшаве?

– Поразительная история, – осторожно заметил Радл. – Не... неординарный человек.

– Я бы сказал, один из храбрейших, кого когда-либо встретишь, – спокойно сказал Гиммлер. – Одаренный высоким интеллектом, отважный, безжалостный, блестящий солдат – и романтичный дурак. Я думаю, что в нем говорит его американская половина. – Рейхсфюрер покачал головой. – «Рыцарский крест» с «Дубовыми листьями». После Русской кампании фюрер захотел лично с ним встретиться. А он что делает? Отбрасывает все: карьеру, будущее, все ради какой-то еврейской сучки, которую он в жизни до этого в глаза не видел.

Он посмотрел на Радла, как будто ждал ответа, и Радл неуверенно сказал:

– Поразительно, господин рейхсфюрер.

Гиммлер кивнул, а затем, как будто полностью отбросив эту тему, потер руки и наклонился над картой.

– Донесения Грей действительно великолепны. Выдающийся агент. Получится?

– Думаю, что да, – без колебания ответил Радл.

– А адмирал? Что думает адмирал?

Мысли в голове у Радла завертелись, пока он пытался сформулировать подходящий ответ:

– На этот вопрос ответить трудно.

Гиммлер откинулся в кресле, скрестив руки. На мгновение Радлу показалось, что он стоит в коротких штанишках перед своим старым сельским учителем. Дикость какая-то.

– Можете не говорить, я догадываюсь. Ценю преданность, но в данном случае вы бы лучше помнили, что на первом плане – преданность Германии, фюреру.

– Естественно, господин рейхсфюрер, – поспешно сказал Радл.

– К сожалению, есть такие, кто с этим не согласен, – продолжал Гиммлер. – Подрывные элементы на всех уровнях в обществе. Даже среди генералов верховного командования. Это вас удивляет?

Радл, пораженный до глубины души, сказал:

– Господин рейхсфюрер, не могу поверить...

– Что люди, присягнувшие на личную преданность фюреру, могут вести себя так подло? – Он с легкой грустью покачал головой. – У меня есть все основания считать, что в марте этого года офицеры вермахта в высоких чинах подложили в самолет фюрера бомбу, которая должна была взорваться в полете из Смоленска в Растенбург.

– Господи боже мой, – пробормотал Радл.

– Бомба не взорвалась, ее убрали люди, которые были связаны с этим покушением. Конечно, начинаешь острее, чем когда-либо, понимать, что мы не можем проиграть, что окончательная победа должна быть за нами. Совершенно очевидно, что фюрера спасло вмешательство божественных сил. И это меня ничуть не удивляет. Я всегда верил, что за кулисами природы есть какое-то высшее существо. Вы согласны?

– Конечно, господин рейхсфюрер, – ответил Радл.

– Да, если бы мы отказались признать это, то были бы не лучше марксистов. Я утверждаю, что все эсэсовцы верят в бога. – Он на минутку снял пенсне и нежно погладил пальцем переносицу. – Итак, повсюду предатели. И в армии, и на флоте, на самом высоком уровне. – Надев пенсне, он посмотрел на Радла. – Так что, вы видите, Радл, у меня самые убедительные основания для уверенности в том, что адмирал Канарис должен был наложить вето на ваш проект.

Радл тупо уставился на него. Кровь у него похолодела. Гиммлер мягко продолжал:

– Это бы не совпадало с его главной задачей, и задача эта вовсе не победа германского рейха в войне, уверяю вас.

Чтобы глава абвера действовал против государства? Чудовищная мысль. Но тут Радл вспомнил колкие слова адмирала. Его уничижительные замечания о высокопоставленных государственных деятелях, а по временам – и о самом фюрере. Его сегодняшняя реакция. Мы проиграли войну. И это – от главы абвера!

Гиммлер нажал кнопку звонка. Вошел Россман.

– У меня будет важный телефонный разговор. Проведите господина полковника по нашим владениям, минут десять, и приведите обратно. – Он обернулся к Радлу. – Вы ведь не видели наших подвалов?

– Нет, господин рейхсфюрер.

Радл мог бы добавить, что гестаповские подвалы на Принц-Альбрехтштрассе были последним местом на земле, которое бы ему хотелось посмотреть. Но он знал, что посмотреть их придется, хочет он этого или нет, знал по легкой улыбке, игравшей на губах Россмана, что все было заранее подстроено.

На первом этаже они прошли по коридору, который вел в глубину здания. В его конце находилась железная дверь, охраняемая двумя гестаповцами в стальных шлемах и с пистолетами-пулеметами.

– Вы что, ждете войны или чего-нибудь в этом роде? – спросил Радл.

Россман ухмыльнулся:

– Скажем, чтобы произвести впечатление на клиентов.

Дверь отперли, и первым спустился Радл. Коридор внизу был ярко освещен, кирпичные стены окрашены в белый цвет, двери открывались направо и налево. Было поразительно тихо.

– Можно начать и отсюда, – сказал Россман, открыл ближайшую дверь и зажег свет.

Это был достаточно тривиальный подвал, окрашенный в белый цвет, за исключением одной стены, производившей удивительно грубое впечатление, так как поверхность была неровной и покрытой множеством пятен. Около стены по потолку проходила балка, с которой свешивались цепи с пружинными стременами на конце.

– Вещь, которая применяется в последнее время очень успешно. – Россман вытащил из кармана пачку сигарет и предложил одну Радлу. – Лично я считаю это сооружение никчемным. Ну зачем доводить человека до сумасшествия, если вы хотите, чтобы он заговорил?

– А что происходит?

– Подозреваемого подвешивают на стременах и включают ток. Чтобы ток проходил сильнее, на стену льют ведрами воду. Поразительно, что это делает с людьми. Если вы ближе присмотритесь, то поймете, что я имею в виду.

Радл подошел к стене и увидел: то, что он принимал за грубую поверхность, на самом деле было слоями засохшей человеческой кожи, оставшейся на бетоне в тех местах, где жертвы пытались ползти по нему, терзаемые мучительной болью.

– Инквизиция гордилась бы вами.

– Не будьте саркастичным, господин полковник, здесь это опасно. Я видел здесь генералов на коленях, умолявших о пощаде. – Россман весело улыбнулся. – Но ее нет ни здесь, ни там. – Он пошел к двери. – Что теперь вам показать?

– Ничего, благодарю вас, – ответил Радл. – Вы мне все разъяснили, разве не это было целью мероприятия? Можете вести меня обратно.

– Как скажете, господин полковник. – Россман пожал плечами и погасил свет.

Когда Радл вернулся в кабинет, Гиммлер что-то энергично писал. Он поднял голову и спокойно сказал:

– Страшные вещи приходится делать. Лично мне просто делается дурно, не выношу никакого насилия. Проклятие величия в том, господин полковник, что оно должно перешагивать через трупы, чтобы создать новую жизнь.

– Господин рейхсфюрер, – сказал Радл, – что вам нужно от меня?

Гиммлер слегка улыбнулся, умудряясь при этом выглядеть еще более зловеще.

– Все очень просто. То самое дело Черчилля. Я хочу, чтобы его довели до конца.

– Но адмирал не хочет.

– У вас большая автономия, верно? Сами ведете свои дела? Много ездите? За последние две недели Мюнхен, Париж, Антверпен? – Гиммлер пожал плечами. – Не вижу причины, почему бы вам не заняться этим без ведома адмирала. Большую часть того, что надо сделать, можно сочетать с другой работой.

– Но почему, господин рейхсфюрер, почему так важно делать это таким путем?

– Потому, во-первых, что я считаю адмирала в этом деле абсолютно неправым. Ваш план можно было бы осуществить, если все пойдет гладко – так, как у Скорцени в Гран Сассо. Если все удастся, если Черчилль будет убит или похищен – а лично я предпочел бы видеть его мертвым, – это будет сенсация на весь мир. Невероятный подвиг оружия.

– То есть если бы все шло, как того хочет адмирал, то не произошло бы сенсации, – сказал Радл. – Теперь я понял. Еще один гвоздь в его гроб?

– Согласитесь, что при данных обстоятельствах он его заслужил.

– Что можно сказать?

– Можно ли таким людям спускать? Именно этого вы хотите, Радл, как преданный германский офицер?

– Но господин рейхсфюрер должен понять, в какое невозможное положение он ставит меня, – сказал Радл. – Мои отношения с адмиралом всегда были отличными. – Слишком поздно Радлу пришло в голову, что едва ли при сложившихся обстоятельствах стоит напирать на это, и он торопливо добавил: – Естественно, моя личная преданность не вызывает сомнений, но на какой авторитет мне придется опираться, чтобы осуществить этот проект?

Из ящика стола Гиммлер достал тяжелый конверт из манильской бумаги. Он открыл его и вынул письмо, которое передал Радлу, не говоря ни слова. Письмо было напечатано на гербовой бумаге с германским орлом и золотым «Железным крестом».

quot;От руководителя и канцлера государства

Совершенно секретно

Полковник Радл действует по моему прямому личному приказу в деле чрезвычайной важности для рейха. Он подотчетен только мне. Весь персонал, военный и гражданский, без различия ранга должен помогать ему так, как он найдет нужным.

Адольф Гитлерquot;.

Радл был потрясен. Это был самый невероятный документ, какой он когда-либо держал в руках. Таким ключом человек мог открыть любую дверь в стране, не получив ни в чем отказа. По телу его побежали мурашки и прошла странная дрожь.

– Как видите, всякий, кто пожелает подвергнуть этот документ сомнению, должен быть готов вступить в контакт с самим фюрером. – Гиммлер быстро потер руки. – Итак, все решено. Вы готовы взять на себя обязанность, которую фюрер на вас налагает?

И впрямь ничего не оставалось, кроме как сказать очевидное:

– Конечно, господин рейхсфюрер.

– Хорошо, – Гиммлер явно был доволен. – Тогда к делу. Вы правы, когда думаете о Штайнере. Самый подходящий человек для этого дела. Предлагаю вам без промедления поехать и познакомиться с ним.

– Мне кажется, – осторожно сказал Радл, – что в свете недавней истории он может не заинтересоваться таким назначением.

– Выбора у него не будет, – сказал Гиммлер. – Четыре дня назад арестован его отец по подозрению в государственной измене.

– Генерал Штайнер? – удивленно спросил Радл.

– Да, старый дурак, похоже, связался с совершенно неподходящими людьми. В данный момент его везут в Берлин.

– На... на Принц-Альбрехтштрассе?

– Ну конечно. Можете сказать Штайнеру, что послужить рейху любым способом в данный момент будет не только в его интересах. Такое проявление преданности может оказать благоприятное воздействие на решение дела его отца. – Радл искренне был в ужасе. Гиммлер продолжал: – Теперь несколько фактов. Мне хотелось бы, чтобы вы поподробнее остановились на вопросе о переодевании, который вы упоминаете в своем плане. Это меня интересует.

У Радла зародилось чувство полной нереальности. Никто не был в безопасности – никто. Он знал людей, целые семьи, исчезнувшие после визита гестапо. Он подумал о жене Труди, о трех любимых дочерях, и та же неистовая отвага, которая провела его сквозь Зимнюю кампанию, пронизала его снова. «Ради них, – подумал он, – я должен выжить, ради них. Что бы для этого ни потребовалось, все».

Он начал говорить, поражаясь спокойствию своего голоса:

– Как известно рейхсфюреру, у англичан много десантно-диверсионных полков, так называемых «коммандос», но, возможно, одной из самых успешных была часть, созданная английским офицером Стирлингом, которая действовала в тылу нашего фронта в Африке. Специальная воздушная служба.

– А, да, этого человека они называли призрачным майором. Тот самый, которого так высоко ценил Роммель.

– Его захватили в плен в январе этого года, господин рейхсфюрер. По-моему, он сейчас в Колдице, но дело, которое он начал, не только продолжается, но и расширяется. Судя по нашей последней информации, в Англию вскоре должны возвратиться Первый и Второй полки Специальных военно-воздушных сил, а также Третий и Четвертый французские парашютные батальоны. У них даже есть польская Независимая парашютная эскадрилья.

– К чему вы все это ведете?

– Армия мало знает об этих частях. Считается, что их задачи секретные, поэтому мало вероятности, что кто-либо будет к ним придираться.

– Вы хотите выдать наших людей за поляков из этой части?

– Так точно, господин рейхсфюрер.

– А форма?

– Большинство из них в боевых условиях носят маскировочные халаты и брюки, похожие на эсэсовские, и красный берет английских парашютистов с особым значком – кинжал с крыльями и надписью: «Кто дерзает – побеждает».

– Ах, как драматично, – сухо заметил Гиммлер.

– У абвера большой запас обмундирования, принадлежавшего пленным, захваченным во время операций СВС на греческих островах, в Югославии и Албании.

– А снаряжение?

– Без проблем. Английский штаб Специальных операций до сих пор не осознал, до какой степени мы просочились в голландское движение Сопротивления.

– Террористическое движение, – поправил его Гиммлер. – Но продолжайте.

– Почти каждую ночь сбрасываются новые партии оружия, снаряжения для саботажа, радио для использования в полевых условиях, даже деньги. Но в штабе до сих пор не поняли, что все радиограммы, которые они получают, идут от абвера.

– Господи, – сказал Гиммлер. – И мы все еще продолжаем проигрывать войну. – Он встал, подошел к камину и погрел руки. – Переодевание в форму врага – вопрос весьма деликатный, оно запрещено Женевской конвенцией. Расплата одна – расстрел.

– Точно, господин рейхсфюрер.

– Тут, мне кажется, надо идти на компромисс. На десантниках под английской маскировочной формой будет обычная форма немецких солдат. Таким образом, сражаться они будут как немецкие солдаты, а не как гангстеры. Перед самым боем они могли бы сбросить свой маскарад. Согласны?

Лично Радлу идея эта показалась самой худшей из всего, что он когда-либо слышал, но он понимал, что спорить бесполезно.

– Как прикажете, господин рейхсфюрер.

– Хорошо. Все остальное мне представляется делом организации. Люфтваффе и военные корабли для перевозки. Здесь все просто. Директива фюрера откроет вам все двери. Есть еще что-нибудь, о чем бы вы хотели со мной поговорить?

– В отношении самого Черчилля, – сказал Радл. – Его брать живым?

– Если удастся, – сказал Гиммлер. – Мертвым, если по-другому не получится.

– Понятно.

– Хорошо, значит, я могу спокойно оставить дело в ваших руках. Россман даст вам особый номер телефона. Я хочу ежедневно знать о ходе дела. – Он положил донесения и карту в портфель и придвинул его Радлу.

– Как прикажете, господин рейхсфюрер.

Радл сложил бесценное письмо, положил его обратно в конверт и сунул в карман мундира. Взял портфель, свое кожаное пальто и пошел к двери.

Гиммлер, который было снова стал писать, позвал:

– Полковник Радл.

Радл повернулся.

– Господин рейхсфюрер?

– Ваша присяга германского солдата фюреру и государству. Вы помните ее?

– Конечно, господин рейхсфюрер.

Гиммлер поднял голову. Лицо его было холодным и бесстрастным.

– Повторите ее сейчас.

– quot;Клянусь богом исполнять эту святую клятву. Я буду беспрекословно повиноваться фюреру германского рейха и народа Адольфу Гитлеру, Верховному главнокомандующему вооруженных сил, и готов как храбрый солдат в любой момент отдать свою жизнь за присягуquot;.

Глазница его снова горела, отрезанная рука болела.

– Отлично, полковник Радл. И помните одно: неудача – это признак слабости.

Гиммлер наклонил голову и продолжал писать. Радл поскорее открыл дверь и нетвердым шагом вышел.

Он решил домой в квартиру не идти. Вместо этого попросил Россмана высадить его на Тирпиц-Уфер, пошел к себе в кабинет и лег на маленькую походную койку, которая имелась на случай таких непредвиденных обстоятельств. Спал он мало. Как только закрывал глаза, всплывало серебряное пенсне, холодные глаза, спокойный сухой голос, высказывающий чудовищные мысли.

В пять часов, когда в конце концов он сдался и потянулся за бутылкой коньяка, ему стало ясно, что он должен провести это дело, но не для себя, а для Труди и детей. Надзор гестапо – это для большинства людей очень плохо.

– Но не для меня, – сказал он, снова гася свет. – Мне надо, чтобы сам Гиммлер шел по моему следу.

Все-таки он уснул. Его разбудил в восемь часов Хофер, принеся кофе и горячие рогалики. Радл поднялся, подошел к окну, жуя на ходу рогалик. Утро было серое, шел сильный дождь.

– Бомбежка была сильная. Карл?

– Не слишком. Я слышал, что восемь «ланкастеров» сбито.

– Если вы заглянете во внутренний карман моего мундира, то увидите конверт, – сказал Радл. – Я хочу, чтобы вы прочли лежащее в нем письмо.

Он ждал, глядя на дождь. Хофер смотрел на письмо, и вид у него был потрясенный:

– Что это означает, господин полковник?

– Дело Черчилля, Карл. Оно продолжается. Так хочет фюрер. Мне этой ночью сказал сам Гиммлер.

– А адмирал, господин полковник?

– Не должен ничего знать.

Хофер уставился на него в искреннем замешательстве, держа в руке письмо. Радл взял его у него и поднял кверху:

– Мы маленькие люди – вы и я, – попавшие в очень большую паутину, и должны ступать осторожно. Эта директива – все, что нам надо. Приказ самого фюрера. Вы понимаете?

– Думаю, что да.

– Мне вы доверяете?

Хофер встал по стойке «смирно».

– Я никогда в вас не сомневался, господин полковник. Никогда.

Радл почувствовал, как в нем подымается волна признательности.

– Хорошо, тогда мы продолжим то, о чем я говорил в строжайшей тайне.

– Как прикажете, господин полковник.

– Хорошо, Карл, принесите мне все, что у нас есть, и мы еще раз все просмотрим.

Он подошел к окну, открыл его и глубоко вздохнул. От ночных пожаров в воздухе стоял едкий запах дыма. Часть города, видимая ему из окна, лежала в руинах. Странно, почему он так взволнован?

– Ей нужен мужчина, Карл.

– Господин полковник? – удивленно вымолвил Хофер.

Они склонились над столом, на котором были разложены донесения и карты.

– Миссис Грей, – объяснил Радл. – Ей нужен мужчина.

– А, теперь я понял, господин полковник, – сказал Хофер. – Человек с крепкими плечами. Тупой инструмент?

– Нет. – Радл нахмурился и взял из коробки на столе русскую папиросу. – И ум тоже, это важно.

Хофер поднес ему огонь:

– Трудное сочетание.

– Как всегда. Кто из тех, кто работает сейчас в Англии на первый отдел, мог бы помочь? Он должен быть абсолютно надежным.

– Есть семь-восемь агентов, которых можно было бы считать такими. Например, Белоснежка. Он два года работает в Военно-морском управлении в Портсмуте. От него мы получаем ценную регулярную информацию о североатлантических конвоях.

Радл нетерпеливо покачал головой:

– Нет, не такой нужен. Эта работа слишком важна, чтобы ее подставлять под удар. Господи, неужели нет других?

– Не меньше пятидесяти, – Хофер пожал плечами. – К сожалению, английская контрразведка удивительно хорошо поработала за последние восемнадцать месяцев.

Радл встал, подошел к окну и стоял там, нетерпеливо постукивая ногой. Он не сердился, скорее всего, он был обеспокоен. Джоанне Грей было шестьдесят восемь лет, и как бы преданна, как бы надежна она ни была, ей нужен был мужчина. Как сказал Хофер, тупой инструмент. Без него все предприятие могло потерпеть крах.

Левая рука болела – рука, которой не было, и это был явный признак стресса, голова раскалывалась. «Неудача – признак слабости, полковник». Гиммлер сказал это, глядя темными, холодными глазами. Радл задрожал, а когда вспомнил подвалы на Принц-Альбрехтштрассе, то от страха почувствовал позывы желудка.

Хофер неуверенно промолвил:

– Конечно, всегда остается Ирландский отдел, сэр. Ирландская республиканская армия.

– Абсолютно бесполезно, – сказал Радл, – связь с ИРА была прекращена давным-давно, и вы это знаете, после фиаско с Герцем и другими агентами. Полный провал всего этого предприятия.

– Не совсем, господин полковник.

Хофер открыл один из шкафов, быстро перебрал содержимое я вытащил папку из манильской бумаги, которую положил на стол. Радл сел и, нахмурясь, открыл ее.

– Ну конечно, и он еще здесь? В университете?

– Кажется. Когда нужно, он еще делает переводы.

– А как его теперь зовут?

– Девлин. Лайам Девлин.

– Вызовите его!

– Сейчас, господин полковник?

– Вы слышали, что я сказал? Я хочу, чтобы он был здесь не позже чем через час. Даже если для этого вам придется перевернуть Берлин вверх тормашками. Даже если вам придется привлечь гестапо.

Хофер щелкнул каблуками и поспешно вышел. Радл трясущимися пальцами зажег еще одну папиросу и начал читать досье.

Он не намного ошибся в том, что сказал насчет ИРА: действительно, все попытки немцев договориться с этой организацией с самого начала войны ни к чему не привели. Это была, пожалуй, самая скорбная повесть в анналах абвера.

Ни один из немецких агентов, засланных в Ирландию, не достиг ничего существенного.

На свободе некоторое время оставался только один, капитан Герц, которого сбросили с парашютом с «хейнкеля» над Митом в 1940 г. и который ухитрился пробыть на свободе девятнадцать бесполезных месяцев.

Герц обнаружил, что ИРА раздражающе дилетантская организация, не желающая слушать никаких советов. Как он говорил много лет спустя, члены ИРА знали, как умирать за Ирландию, но не как бороться за нее, и надежды немцев на регулярные нападения на английские военные объекты в Ольстере постепенно растаяли.

Радл все это знал. Интересовал его по-настоящему только один человек, который называл себя Лайамом Девлином. Девлина по поручению абвера сбрасывали с парашютом в Ирландии, и он не только остался жив, но и пробился в конце концов в Германию, что было редчайшим достижением.

Лайам Девлин родился в Лисморе, графстве Даун, на севере Ирландии в июле 1908 г. и был сыном мелкого арендатора, которого расстреляли в 1921 г. во время англо-ирландской войны за участие в летучем отряде ИРА. Мать мальчика пошла в экономки к брату, католическому священнику в районе Белфаста Фоллз Роуд, и дядя устроил его в иезуитский пансион на юге. Оттуда Девлин перешел в колледж Троицы в Дублине, который блестяще окончил по специальности «английская литература».

Он опубликовал несколько стихов, интересовался карьерой журналиста, возможно, стал бы процветающим писателем, если бы не случай, который полностью перевернул его жизнь. В 1931 г., находясь в гостях дома в Белфасте в период серьезных религиозных бунтов, он оказался свидетелем того, как толпа оранжистов разграбила церковь его дяди. Старого священника так сильно избили, что он потерял глаз. С этого момента Девлин полностью посвятил себя делу республики.

Во время нападения на банк в Дерри в 1932 г., предпринятого для пополнения казны движения, он был ранен в перестрелке с полицией и приговорен к десяти годам тюрьмы. В 1934 г. сбежал из тюрьмы и, находясь в бегах, в 1935 г. руководил обороной католических районов в Белфасте во время беспорядков.

Летом того же года его послали в Нью-Йорк убить доносчика, которого полиция ради его же блага посадила на пароход, идущий в Америку, после того как он продал информацию, приведшую к аресту и казни через повешение молодого добровольца ИРА по имени Майкл Рейлли. Девлин исполнил поручение с таким умением, которое еще выше подняло его репутацию, становившуюся легендарной. Позже, в том же году, он выполнил еще два подобных поручения – одно в Лондоне, другое в Америке, в Бостоне.

В 1936 г. Девлин уехал в Испанию, где служил в бригаде имени Линкольна. Был ранен и схвачен итальянскими войсками, которые, вместо того чтобы расстрелять, сохранили ему жизнь, надеясь обменять на одного из своих офицеров. Хотя это и не удалось, Девлин остался жив, и правительство Франко в конце концов приговорило его к пожизненному заключению.

По настоянию абвера он был освобожден осенью 1940 г. я привезен в Берлин, где, надеялись, он сможет оказаться полезным германской разведке. Именно на этой стадии дела пошли, к сожалению, плохо, потому что, как было видно из досье, Девлин, не питая особой симпатии к коммунизму, оказался убежденным антифашистом – факт, который отчетливо выявился во время допроса. Засылать Девлина было очень рискованно, и его считали годным только для небольшой переводческой работы и преподавания английского языка в Берлинском университете.

Но затем положение коренным образом изменилось. Абвер сделал несколько попыток вызволить Герца из Ирландии. Все они потерпели фиаско. В отчаянии Ирландский отдел вызвал Девлина и попросил его спрыгнуть с парашютом над Ирландией с фальшивыми документами путешественника, войти в контакт с Герцем и вывезти его на португальском или другом нейтральном судне. Девлина сбросили над графством Мит 18 октября 1941 г., но до того, как он смог войти в контакт с Герцем, немца арестовал Специальный ирландский отдел.

Девлин провел несколько мучительных месяцев в бегах, предаваемый на каждом шагу: ирландское правительство интернировало так много сторонников ИРА, что почти не осталось надежных явок. Окруженный полицией на ферме в Керри в июне 1942 г., он ранил двух полицейских, а сам потерял сознание, когда пуля на излете попала ему в лоб. Он сбежал из госпиталя, пробрался в порт и ухитрился получить билет на бразильское судно, направляющееся в Лиссабон. Оттуда он проехал через Испанию, пользуясь обычными каналами, и снова оказался в кабинете на Тирпиц-Уфер.

Ирландия для абвера продолжала оставаться тупиком, а Лайама Девлина отправили опять вести полуголодное существование переводчика и иногда (вот ирония судьбы!) преподавать английскую литературу в Берлинском университете.

Незадолго до полудня Хофер вошел в кабинет.

– Привел его, господин полковник.

Радл поднял голову и положил перо.

– Девлина? – Он встал и подошел к окну, обтянув мундир и стараясь обдумать, что сказать. Все должно быть сделано правильно, должно сработать. Тем не менее, общаться с Девлином надо осторожно. Он ведь, в конце концов, нейтральный. Дверь стукнула, Радл обернулся.

Лайам Девлин был меньшего роста, чем думал Радл. Не более пяти футов и пяти-шести дюймов. У него были темные вьющиеся волосы, бледное лицо, глаза такого голубого цвета, каких Радлу не приходилось видеть, и легкая ироническая улыбка, которая, казалось, непрерывно поднимает уголок рта. Выглядел он как человек, который считает жизнь плохой шуткой и решил, что остается только одно – смеяться На нем был черный плащ с поясом. Уродливый сморщенный рубец от пулевого ранения, которое он заработал во время последней поездки в Ирландию, ясно проступал с левой стороны лба.

– Мистер Девлин. – Радл обошел стол и протянул руку. – Меня зовут Радл, Макс Радл. Как хорошо, что вы пришли.

– Очень мило, – сказал Девлин на отличном немецком языке, – У меня сложилось впечатление, что выбора у меня практически нет. – Он прошел вперед, расстегивая плащ. – Так, значит, это и есть Третий отдел, где все происходит?

– Пожалуйста, мистер Девлин. – Радл пододвинул стул и предложил ему папиросу.

Девлин наклонился, чтобы прикурить. Закашлялся, задохнувшись, когда грубый папиросный дым попал ему в горло.

– Святая Мария, полковник, я знал, что дела плохи, но не настолько же. Что в них, или не стоит спрашивать?

– Русские, – сказал Радл. – Я привык к ним во время Зимней кампании.

– Не говорите, – сказал Девлин. – Только они помогли вам не заснуть в снегах.

Радл улыбнулся, почувствовав симпатию к этому человеку.

– Весьма вероятно. – Он вытащил бутылку французского коньяка и два стакана. – Коньяк?

– Ну, это уж сверх всякого ожидания. – Девлин взял стакан, глотнул, закрыв на мгновение глаза. – Это не ирландское виски, но вполне сойдет, чтобы прожить. Когда мы дойдем до неприятного разговора? В прошлый раз, когда я был на Тирпиц-Уфер, меня попросили выпрыгнуть из «дорнье» с высоты пять тысяч футов над Митом в темноте, а я жутко боюсь высоты.

– Если коротко, мистер Девлин, – сказал Радл, – у нас действительно есть для вас работа.

– Работа у меня есть.

– В университете? Ну-ну, для человека вашего калибра это, должно быть, то же самое, что породистому скакуну тащить тележку с молоком.

Девлин откинул голову и громко засмеялся:

– А, полковник, вы с ходу нащупали мое больное место. Тщеславие, тщеславие. Погладьте меня еще, и я замурлычу, как старый кот моего дяди Шина. Уж не пытаетесь ли вы самым милым способом подвести меня к тому, что хотите, чтобы я поехал в Ирландию? Если вы действительно хотите, забудьте об этом. Судя по тому, что там сейчас творится, мне не продержаться и дня, и я не собираюсь пять лет протирать штаны в тюрьме. Я столько пробыл в тюрьмах, что пока с меня хватит.

– Ирландия ведь нейтральная страна, мистер Де Валера[1]ясно сказал, что не встанет ни на чью сторону.

– Знаю я, – сказал Девлин, – поэтому-то сто тысяч ирландцев служат в английских вооруженных силах. И еще – каждый раз, когда английский самолет терпит аварию в Ирландии, экипаж буквально в считанные дни передается через границу. А сколько немецких пилотов вам вернули в последнее время? – Девлин усмехнулся. Поверьте мне, со своим прекрасным маслом и сливками и прелестными девушками ирландцы, видимо, считают, что лучше им не будет.

– Нет, мистер Девлин, мы не хотим, чтобы вы возвращались в Ирландию, – сказал Радл. – И не в том качестве, о котором вы говорите.

– Тогда что же вы хотите, черт побери?

– Сначала позвольте задать вам вопрос. Вы все еще поддерживаете ИРА?

– Солдат ИРА, – поправил его Девлин. – У нас дома есть поговорка, полковник: «Если попал, то не выйдешь».

– Значит, ваша конечная цель – победа над Англией?

– Если вы говорите об объединенной Ирландии, свободной и стоящей на собственных ногах, то я приветствую ее, но имейте в виду: поверю не раньше, чем это произойдет.

Радл был заинтересован:

– Тогда зачем бороться?

– Спаси нас боже, но вы задали вопрос вопросов. – Девлин пожал плечами. – Это лучше, чем кулачный бой перед пивной Мерфи в субботние вечера. А может, просто потому, что мне нравится играть в эту игру.

– А что за игра?

– Вы хотите сказать, что, занимаясь этим, все еще не знаете?

Неизвестно почему, Радл почувствовал себя неудобно, это было странно, и он поспешно сказал:

– В таком случае действия ваших сограждан в Лондоне, например, не привлекают вас?

– Болтаться вокруг Бейзуотер и кидать «Паксо» в кастрюльки своих хозяек? – спросил Девлин. – Такое развлечение меня не привлекает?

– quot;Паксо?quot; – растерянно спросил Радл.

– Это шутка. «Паксо» – известное фирменное название расфасованного соуса, и ребята назвали так взрывчатку, которую она делают. Хлорат натрия, серная кислота и еще несколько высокосортных вкусных вещей.

– Летучее месиво.

– Особенно когда бросают в лицо.

– Эта кампания взрывов, которую ваши люди начали после ультиматума, отправленного британскому премьер-министру в январе 1939 г...

Девлин засмеялся:

– Они считали, что Гитлер, Муссолини и все прочие, включая Дядю Тома Кобли, могли бы заинтересоваться.

– Дядя Том Кобли?

– Еще одна шутка, – сказал Девлин. – Моя слабость, никогда не мог принимать что-либо серьезно.

– Почему, мистер Девлин? Это мне интересно.

– Послушайте, полковник, – сказал Девлин. – Мир – дурная шутка, которую всевышний придумал в день отдыха. Лично мне всегда казалось, что он, возможно, страдал в это утро от перепоя. Но что вы хотели сказать насчет кампании взрывов?

– Вы ее одобряете?

– Нет. Я не люблю попадать в мягкое: женщин, ребятишек, прохожих. Если хочешь бороться, если веришь в свое дело, если оно справедливое, тогда встань на обе ноги и борись как мужчина.

Лицо его побледнело и сильно напряглось, а шрам от пули горел, как факел. Так же неожиданно он расслабился и засмеялся:

– Ну вот, вы извлекли из меня все лучшее. Слишком раннее утро, чтобы быть серьезным.

– Значит, вы – моралист, – сказал Радл. – Англичане бы с вами не согласились. Каждую ночь они своими бомбежками рвут сердце рейха.

– Сейчас заплачу, если вы будете так говорить. Не забудьте, что я воевал в Испании на стороне республиканцев. Что, дьявол побери, вы думаете, делали немецкие пилоты, воевавшие на стороне Франко? Слышали когда-нибудь о Барселоне и Гернике?

– Странно, мистер Девлин, ясно видно, что вы возмущаетесь нами, а я-то думал, что ненавидите вы англичан.

– Англичан? – рассмеялся Девлин. – Конечно, они ведь – как теща. Что-то, с чем миришься. Нет, не англичан я ненавижу, а проклятую Британскую империю.

– Значит, вы хотели бы видеть Ирландию свободной?

– Да. – Девлин взял еще одну русскую папиросу.

– Тогда, согласитесь, с вашей точки зрения, лучше всего можно достигнуть этой цели, если Германия победит в войне.

– Свиньи, может, и начнут скоро летать, – сказал ему Девлин, – но я в этом сомневаюсь.

– Тогда зачем же вы в Берлине?

– Мне не приходило в голову, что у меня есть выбор.

– Есть, мистер Девлин, – тихо сказал полковник Радл. – Вы можете поехать в Англию по моему поручению.

Девлин удивленно уставился на него, онемев, наверное, впервые в жизни.

– Господи спаси, но этот человек сошел с ума.

– Нет, мистер Девлин, я в здравом уме, уверяю вас. – Радл придвинул к Девлину бутылку коньяка и рядом положил папку из манильской бумаги. – Выпейте еще и прочтите содержимое этой папки, а потом мы поговорим.

Он встал и вышел.

Когда через добрых полчаса Девлин так и не показался, Радл открыл дверь и вошел в кабинет. Девлин сидел, положив на стол ноги и держа в одной руке донесение Джоанны Грей, а в другой – стакан коньяку. Уровень в бутылке значительно понизился.

Он поднял голову:

– Пришли наконец? Я уже начал думать, что с вами что-то случилось?

– Ну, что вы об этом думаете? – потребовал Радл.

– Напоминает мне одну историю, которую я слышал мальчиком, – сказал Девлин. – Произошла она во время войны с англичанами в двадцать первом году. По-моему, в мае. История касается человека по имени Эммет Долтон. Того самого, который позже стал генералом армии свободного государства. Вы когда-нибудь о нем слыхали?

– Боюсь, что нет, – сказал Радл с плохо скрытым нетерпением.

– Мы, ирландцы, назвали бы его славным парнем. Служил в британской армии всю войну, получил за храбрость «Военный крест», а затем вступил в ИРА.

– Простите, мистер Девлин, но это имеет какое-нибудь отношение к делу?

Казалось, Девлин не слышал.

– В тюрьме Маунтджой в Дублине находился человек по имени Макеойн, тоже славный парень, но, несмотря на все, ему светила только виселица. – Девлин выпил еще коньяка. – У Эммера Долтона на этот счет были Другие соображения. Он украл английский бронеавтомобиль, надел свою старую майорскую форму, одел несколько своих ребят в английскую форму, обманом проник в тюрьму и направился прямо в кабинет директора. Представляете?

Теперь Радл слушал с интересом.

– И они спасли Макеойна?

– К несчастью, это было то единственное утро, когда на заявление встретиться с директором он получил отказ.

– А эти люди... с ними что произошло?

– Ну, была небольшая перестрелка, но они ушли. Однако какое нахальство. – Он усмехнулся и поднял донесение Джоанны Грей: – Совсем как это.

– Как вы думаете, получится? – нетерпеливо и требовательно спросил Радл. – Думаете, возможно?

– Достаточно дерзко, – Девлин бросил донесение на стол. – А я-то считал, что ирландцы ненормальные. Выцарапать великого Уинстона Черчилля посреди ночи из постели и увезти. – Он громко засмеялся. – Это было бы зрелище. Вещь, которая бы поставила весь мир на уши от удивления.

– Вам нравится?

– Грандиозный замысел, это уж точно. – Девлин широко улыбнулся и добавил: – Конечно, на ход войны он ни в малейшей степени не повлиял бы. Англичане назначат Эттли на образовавшееся пустое место, «ланкастеры» по-прежнему будут прилетать ночью, а «летающие крепости» – днем.

– Другими словами, вы твердо убеждены, что войну мы все равно проиграем?

– Ставлю пятьдесят марок в любой момент. – Девлин усмехнулся. – Но с другой стороны, я бы очень не хотел пропустить эту увеселительную прогулочку, если вы, конечно, говорите серьезно.

– Вы хотите сказать, что согласны поехать? – Радл был совершенно сбит с толку. – Но я не понимаю. Почему?

– Знаю, что я дурак, – сказал Девлин. – Смотрите, что я теряю. Приятную, спокойную работу в Берлинском университете, ночные бомбежки англичан и дневные – янки, исчезающие с прилавков продукты и разваливающийся Восточный фронт.

Радл, смеясь, поднял обе руки:

– Ладно, вопросов больше нет. Ирландцы действительно сумасшедшие, мне говорили, теперь я с этим согласен.

– Тем лучше для вас, и конечно же мы не должны забывать те двадцать тысяч фунтов, которые вы собираетесь положить на номерной счет в женевском банке по моему выбору.

Радл почувствовал острое разочарование:

– Значит, мистер Девлин, у вас тоже есть своя цена, как и у всех нас?

– Движение, которому я служу, всегда печально отличалось нехваткой денег. – Девлин ухмыльнулся. – Я видел революции, которые начинались с меньшего, чем двадцать тысяч фунтов, полковник.

– Очень хорошо, – сказал Радл. – Я организую это. Вы получите подтверждение о вкладе до отъезда.

– Прекрасно, – сказал Девлин. – Какие планы?

– Сегодня первое октября. Нам остается ровно пять недель.

– А какова моя роль?

– Миссис Грей – первоклассный агент, но ей шестьдесят восемь лет. Ей нужен мужчина.

– Кто бегал бы по поручениям? Занимался грубой работой.

– Точно.

– А как вы меня туда доставите, и, пожалуйста, не говорите, что об этом еще не думали.

Радл улыбнулся:

– Должен признаться, я долго думал. Посмотрим, как вам моя идея понравится. Вы ирландский гражданин, который служил в английской армии. Серьезно раненный и демобилизованный по ранению. Здесь поможет шрам у вас на лбу.

– А как это согласуется с миссис Грей?

– Старый друг семьи находит вам работу в Норфолке. Мы передадим ей это предложение и посмотрим, что предложит она. Тогда составим легенду и снабдим вас всеми нужными документами, начиная с ирландского паспорта и кончая демобилизационными бумагами. Как вам это нравится?

– Звучит достаточно сносно, – сказал Девлин. – Но как я доберусь туда?

– Мы сбросим вас с парашютом над Южной Ирландией. Как я понимаю, перейти границу, минуя таможенный пост, чрезвычайно просто.

– Без проблем, – подтвердил Девлин. – Дальше?

– Ночной паром из Белфаста в Хейшам, поезд в Норфолк, все честно и открыто.

Девлин подвинул к себе топографическую карту и стал ее разглядывать.

– Ладно, покупаю. Когда я еду?

– Через неделю, максимум десять дней. В настоящее время вы должны соблюдать полнейшую секретность. Увольтесь сейчас же из университета и освободите занимаемую квартиру. Полностью пропадите. Хофер организует вам другое жилье.

– Затем?

–Я поеду познакомиться с человеком, который, по-видимому, будет командовать боевой группой. Завтра или послезавтра, в зависимости от того, насколько быстро смогу организовать рейс на Нормандские острова. Можете поехать со мной. У вас будет очень много точек соприкосновения. Согласны?

– А почему бы и нет, полковник? Разве не все дороги ведут в конце концов в ад? – И Девлин вылил остатки коньяка в стакан.