Джек Хиггинс Исповедальня (Час охотника)

Пролог. Год 1959-й

Когда «лендровер» свернул за угол, Келли как раз проходил мимо церкви Святого Духа. Он быстро открыл тяжелую дверь, вошел внутрь, оставив за собой узкую щель, чтобы видеть, что происходит снаружи.

«Лендровер» был открытым вплоть до шасси, поэтому шофер и сидевшие позади него полицейские в темно-зеленой королевской форме полиции Ольстера были, что называется, на виду, не защищенные даже тонкими бортами кузова. Правда, они держали на изготовку автоматы системы «Стерлинг».

Машина удалялась по узкой улочке к центру Друмора, а Келли в безопасном полумраке церкви втягивал в себя знакомые с детства запахи. «Ладан, свечи и святая вода», – прошептал он и опустил кончики пальцев в гранитную чашу рядом с дверью.

– Могу ли я чем-нибудь помочь тебе, сын мой?

Это был тоже почти шепот, и Келли обернулся. Из темноты выступил священник, белый как лунь старик, волосы которого волшебно обволакивало золотом горящих свечей. В руке он держал зонтик.

– Я просто здесь укрылся, святой отец, от дождя, – объяснил Келли.

Он стоял, немного наклонившись вперед, утопив руки в карманах старого коричневого плаща. Был он невысок, самое большее метр шестьдесят пять ростом, почти мальчик. Однако совсем иное впечатление производило его бледное, какое-то дьявольское лицо и блестевшие из-под полей старой фетровой шляпы темные, словно пронзавшие все и устремленные вдаль страшные глаза.

Священник все видел и все понимал. Он мягко улыбнулся.

– Ты ведь живешь не в Друморе?

– Нет, святой отец, я тут проездом, договорился встретиться с одним моим другом в баре «Мерфи».

В голосе Келли отсутствовал обычный твердый акцент северного ирландца.

– Ты из Республики?

– Из Дублина, святой отец. Не подскажете, как пройти к ресторану мистера Мерфи? Мой друг обещал взять меня с собой в Белфаст. Говорит, есть шанс найти там хорошую работу.

Священник кивнул.

– Давай покажу, где заведение Мерфи. Мне как раз в ту сторону.

Келли распахнул дверь, старик вышел наружу и раскрыл зонтик: дождь лил по-прежнему. Келли придвинулся к нему вплотную. Духовой оркестр заиграл старинный церковный гимн «Будь всегда со мной», а голоса поющих, сливаясь с шумом дождя, навевали меланхолическое настроение.

Священник и Келли остановились, глядя вниз на площадь у ратуши. У гранитного памятника павшим воинам лежали венки. Вокруг суетились какие-то люди, а оркестр занял место справа от них. Всем руководил ирландский священник. Четверо мужчин гордо держали мокрые от дождя знамена, среди которых Келли увидел и «Юнион Джек».

– Что за спектакль? – резко повернулся он к старику.

– Это служба в память о перемирии в первой мировой войне и о погибших в обеих мировых войнах. Здесь люди из местного отделения Британского легиона. Наши протестантские друзья очень дорожат тем, что они называют историческим наследием.

– Неужто? – усмехнулся Келли.

Они пошли дальше по улице. На углу стояла девочка лет семи. На ней была военная пилотка, пальто – обе вещи старые, размера на два больше. На вырост, как говорится. Бледная кожа оттягивала выступающие скулы, над которыми блестели умные карие глазенки. Она выдавила из себя улыбку, хотя руки, в которых девочка держала плоскую картонную коробку, посинели от холода.

– Добрый день, святой отец, – сказала она. – Не купите ли маки?

– Бедное дитя, в такую погоду ты должна сидеть дома.

Священник вынул из кармана монету, опустил ее в кружку и взял красный бумажный цветок.

– Мак полей Фландрии в память о наших павших героях, – пояснил он Келли.

– Понятно.

Келли повернулся и увидел, что девочка робко протягивает и ему алый цветок.

– Вам тоже мак, сэр?

– Почему бы и нет?

Она сунула цветок в карман его плаща. Келли мельком взглянул на ее изможденное лицо и про себя выругался. Из внутреннего кармана он достал бумажник и вытащил две фунтовые бумажки. Девочка удивленно уставилась на него, когда он свернул их, сунул в кружку и взял у нее из рук картонную коробку с цветами.

– Иди домой, – произнес он тихо. – Согрейся. Тебе еще рано знать, насколько холоден мир, малышка.

Во взгляде ее читалось смущение и непонимание происходящего. Потом она сорвалась с места и побежала прочь.

– Я сам был тогда на Сомме, – сказал священник. – Однако вот этим людям, – он показал на собравшихся у памятника, – лучше бы все забыть. – Он горестно покачал головой. – Сколько убитых! Я никогда не спрашивал, кто из них католик, а кто протестант.

Он остановился и показал на противоположную сторону улицы. На выцветшей вывеске горела надпись: «Лучший бар Мерфи».

– Ну вот мы и пришли. Что ты собираешься с ними делать?

Взгляд старика упал на картонную коробку с бумажными цветами.

– Бог его знает, – отрешенно бросил Келли.

– Судя по моему опыту, он действительно знает.

Старик вытащил из кармана серебряный портсигар, достал сигарету, однако Келли закурить не предложил. Он выдохнул дым и закашлялся.

– Еще молодым священником я как-то побывал в католической церкви Стадли Констабль в Норфолке. Там меня поразила фреска работы неизвестного средневекового мастера: смерть в черном плаще с капюшоном пришла собирать свою жатву. Сегодня я увидел ее вторично – в моей собственной церкви. Правда, на сей раз она облачилась в фетровую шляпу и старый коричневый плащ... Какой, однако, промозглый ветер.

– Идите домой, святой отец, – мягко сказал Келли. – Сегодня слишком холодно для вас.

– Да, – ответил старик. – Слишком холодно.

Он пошел дальше, оркестр заиграл другой хорал, а Келли поднялся по ступенькам бара Мерфи и толкнул дверь.

Перед ним открылось длинное и узкое помещение с изразцовой печью в углу. В баре стояло несколько столов и стульев чугунного литья, а у стены лавка. Стойка из темного красного дерева с латунной подставкой для ног. Обычная для таких заведений батарея бутылок красовалась перед большим зеркалом в облупленной позолоченной раме. Посетителей не было вообще, а хозяин, массивный, почти совсем лысый человек с оплывшим от жира лицом и пятнами на рубахе без воротника, стоял у пивного крана.

Он взглянул на Келли, потом перевел взор на коробку с цветами.

– У меня уже есть.

– Все мы тут как бумажные цветы в коробке, а? – Келли поставил коробку на стол и прислонился к стойке. – Ну а где же гости?

– На поминальной службе на площади. Ведь это протестантский город, сынок.

– А вы-то откуда знаете, что я не протестант?

– Я двадцать пять лет за стопкой. Поторчал бы тут с половину моего, и ты бы набрался ума. Тебе чего налить?

– quot;Бушмиллоquot;.

Толстяк довольно кивнул и протянул руку за бутылкой.

– Ты, я вижу, человек со вкусом.

– Это вы – Мерфи?

– Именно так меня и зовут. – Он прикурил сигарету. – Ты ведь нездешний.

– Нет. Приехал встретиться здесь с моим другом. Может, вы его знаете?

– Зовут его как?

– Качулейн.

Улыбка сползла с лица Мерфи.

– Качулейн, – пробормотал он.

– Последний из Черных героев.

– Боже мой, какая у вас, молодых, любовь к мелодраме, – пробурчал Мерфи. – Как в дрянном спектакле. Тебя предупредили, чтобы у тебя не было оружия?

– У меня и нет.

– Хорошо. – Мерфи достал из-под стойки дорожную коричневую сумку. – Вон там, напротив, казарма полиции. Каждый день ровно в двенадцать они открывают ворота, чтобы пропустить машину торговца с продуктами. Забрось сумку в машину. Хватит, чтобы разнести полказармы. – Он посмотрел на часы. – Пять минут у тебя есть.

Келли уже подошел к двери, когда Мерфи крикнул:

– Эй, Качулейн, Черный герой!

Келли обернулся. Толстяк поднял бокал:

– Знаешь, как говорится: «Желаю тебе умереть в Ирландии!»

Насмешка, мелькнувшая на его лице, насторожила Келли. Он вышел на площадь. Оркестр заиграл новую церковную песнь, толпа подпевала и не собиралась расходиться, несмотря на дождь. Келли обернулся и увидел Мерфи, стоявшего на верхней ступеньке крыльца перед своим баром. Странно: он кивнул несколько раз, будто подавая кому-то знак... Тут же, взвыв мотором, из боковой улицы на площадь ворвался открытый «лендровер» и, визжа тормозами, подлетел сбоку к Келли.

Он попытался бежать, но поскользнулся на мокрой брусчатке и упал на колено. Сзади кто-то ударил его прикладом «стерлинга» по почкам. Он вскрикнул, и в этот самый миг шофер в форме сержанта полиции, как теперь заметил Келли, наступил ему на руку, поднял и встряхнул сумку. Из нее вывалились дешевые кухонные часы, которые он, словно футбольный мяч, пнул в сторону толпы на площади. Люди бросились врассыпную.

– Не бойтесь! – крикнул сержант. – Это всего лишь макет!

Он нагнулся и, схватив Келли за длинные волосы, приподнял его.

– Учат вас, учат, придурков! Никому нельзя доверять, сынок. Это они должны были тебе объяснить.

Келли смотрел мимо него на Мерфи, стоявшего на ступенях своего ресторана. Ага, стукач, значит. Настоящее проклятие Ирландии, подумал он, что, впрочем, его вовсе не рассердило. Скорее охладило. Просто ледяное спокойствие охватило Келли, дыхание стало почти ровным.

На четвереньках, как собака, он стоял рядом с сержантом, вцепившимся ему в волосы на затылке. Тот нагнулся, ощупал подмышки и все тело, пытаясь найти оружие, потом толкнул Келли к машине.

– А ну, руки за спину! Лучше б ты оставался в своем свинарнике.

Келли начал подниматься, сжимая обеими руками рукоятку браунинга, который был аккуратно приклеен к левой икре. Он рванул пистолет и тут же выстрелил сержанту в сердце. Удар сбил сержанта с ног, бросил на стоявшего рядом полицейского. Тог попытался удержать равновесие. Келли выстрелил ему в спину и тут же навел браунинг на третьего полицейского, испуганно поднимавшего свой «стерлинг» с другой стороны машины. Слишком поздно! Третья пуля Келли попала ему в шею и свалила у «лендровера».

Толпа разбегалась, женщины кричали, музыканты побросали инструменты. Одинокий и тихий Келли стоял возле трупов и смотрел через площадь на остолбеневшего на ступенях бара Мерфи.

Келли поднял браунинг, прицелился, но тут из репродуктора прогремел голос:

– Все, Келли! Хватит! – сказано было по-русски.

Он опустил пистолет. Человек с мегафоном, шедший к нему по улице, был в форме полковника КГБ, в наброшенной на плечи длиннополой шинели. Рядом с ним шагал высокий сухой блондин лет тридцати с покатыми плечами, в кожаном пальто и очках в стальной оправе. Из переулков вынырнули русские солдаты с карабинами наперевес и тоже побежали к площади. На рукавах их полевой формы можно было различить нашивки элитной бригады «Железный молот».

– Прекрасно! Сдать оружие! – скомандовал полковник.

Келли резко повернулся, поднял руку и выстрелил еще раз – на редкость метко, несмотря на значительное расстояние. Пуля оторвала Мерфи часть левого уха. Толстяк взвизгнул и схватился за голову. Сквозь его пальцы сочилась кровь.

– Все, все, Михаил! Прекрати! – закричал мужчина в кожаном пальто.

Келли, улыбаясь, посмотрел на него и произнес по-русски:

– Хорошо, профессор, как скажете, – и осторожно положил браунинг на капот «лендровера».

– Вы же говорили, что научили его выполнять приказы! – возмутился полковник, обращаясь к профессору.

Вперед вышел армейский лейтенант, взял под козырек и доложил:

– Один жив, двое мертвы, товарищ полковник. Жду ваших приказании.

Полковник Масловский выслушал донесение и пронзил взглядом Келли:

– У вас не должно было быть оружия.

– Знаю, – ответил Келли. – Но ведь и Мерфи не должен был быть стукачом. Мне сказали, что он член ИРА.

– Вы что, верите всему, что вам говорят?

– Так меня учила партия, товарищ полковник. Или, может быть, у вас для меня другой Устав?

Покрасневший от гнева Масловский не привык к подобной наглости, от кого бы она ни исходила. Но не успел он раскрыть рот, чтобы срезать нахала, как раздался крик. Девочка, продавшая Келли цветы, пробилась через толпу и упала на колени рядом с трупом сержанта.

– Папа! – истошно закричала она. – Папочка! – Потом подняла к Келли бледное личико. – Ты застрелил его! Ты – убийца!

Истерически рыдая, девочка, словно маленькая пантера, бросилась на Келли, норовя выцарапать ему глаза. Он крепко схватил ее за запястья. Силы вдруг покинули девочку, и она стала оседать на землю. Он обнял ее, прижал к себе, начал гладить по голове, шепча на ухо самые ласковые русские слова.

Из толпы выступил старый священник.

– Я позабочусь о ребенке, – сказал он и положил руки на ее плечики.

Они пошли вместе, толпа расступилась, пропуская их.

– Очистить площадь! – крикнул Масловский лейтенанту. – Как же мне надоел этот вечный украинский дождь. Пойдемте, обсохнем. И возьмите вашего молодца. Надо все обсудить.

КГБ, самая большая и запутанная тайная служба в мире, контролирующая миллионы жизней в Советском Союзе, раскинула свои сети почти во всех странах. В самом ее сердце, в самом тайном из всех управлений есть отдел номер тринадцать: организация убийств, покушений и актов саботажа за рубежом.

Вот уже пять лет отдел возглавлял полковник Масловский, человек мощного телосложения и вида довольно сурового.

Иван Владимирович Масловский родился в 1919 году в Петрограде в семье врача, закончил юридический факультет Ленинградского университета и сдал государственные экзамены незадолго до нападения Германии на СССР.

Сначала он был бойцом одного из партизанских отрядов, затем наверху обратили внимание на его образование и знание языков и взяли в созданную в годы войны контрразведку «Смерш». Там он работал с таким успехом, что и после войны остался сотрудником тайных служб, не помышляя более о юридической практике.

Теперь он отвечал за создание оригинальных шпионских школ, таких, как, например, гатчинская, где агенты, предназначенные для работы в англоязычных странах, жили и обучались в специально построенных «американских» или «английских» городках.

Исключительно успешное проникновение КГБ на все уровни французской тайной службы объяснялось, в первую очередь, отличной работой одной из таких школ, созданной Масловским в Грозном, где все было действительно по-французски – от одежды и кухни до культурной среды обитания.

Иван Владимирович пользовался неограниченным доверием своего начальства и потому получил все возможности для создания целой системы подобных школ, чем, собственно, и объяснялось существование северо-ирландского местечка Друмор в тиши украинской глубинки.

Кабинет, в котором Масловский работал, возвращаясь из Москвы, был обставлен довольно банально: письменный стол, шкафы с папками, на стене топографическая карта Наумова. Сейчас в открытом камине пылали дрова, а полковник с кружкой крепкого черного кофе с водкой стоял перед ним и наслаждался теплом. Отворилась дверь, и человек в кожаном пальто, поеживаясь от холода, подошел к огню.

– Черт, какая же холодрыга на улице!

Он взял с подноса, стоявшего на столе, кофе, влил туда водки и вернулся к камину.

Это был Павел Черный – приятный, обходительный мужчина тридцати четырех лет. Он слыл – и не только в своей стране – первоклассным специалистом в области экспериментальной психологии, что было значительным достижением для сына простого украинского кузнеца. В шестнадцать лет он ушел в партизанский отряд, командир которого, преподаватель английского из Московского университета, очень скоро обратил внимание на талант юного бойца.

После войны, в сорок пятом году, Черный поступил в этот самый университет на психологический факультет, а затем провел два года на практике в исследовательской группе по экспериментальной психологии при Дрезденском университете, где в 1951 году защитил кандидатскую диссертацию.

Интерес к психологии поведения привел его в Пекинский университет, в лабораторию знаменитого китайского психолога Пин Хо. Тот как раз занимался вопросами применения методов поведенческой психологии при допросах и промывании мозгов американских и английских военнопленных, захваченных на полях сражений корейской войны.

Работы Черного в области воздействия на поведение человека по методу Павлова привлекли к нему внимание КГБ в целом и Масловского в особенности. Его-то усилиями Черный и получил место профессора на кафедре экспериментальной психологии Московского университета.

– Это волк-одиночка, – произнес Масловский. – Никакого уважения к начальству. Приказов не слушает вообще. Ему ведь было сказано не брать оружия, не так ли?

– Да, товарищ полковник.

– Таким образом, он наплевал на приказ и превратил обычное учебное занятие в какую-то резню. Черт с ними, с этими диссидентами, которых мы здесь используем. Это хоть какой-то способ заставить их послужить Родине. А кто такие полицейские?

– Точно не знаю. Секундочку. – Черный поднял телефонную трубку.

– Левина ко мне.

– Что еще за Левин? – спросил Масловский.

– Он здесь уже месяца три. Диссидент-еврей, получил пять лет за тайную переписку с родственниками в Израиле. Отлично руководит конторой.

– Кто по профессии?

– Физик, инженер-конструктор. Насколько мне известно, занимался самолетостроением. У меня есть все основания предполагать, что он осознал свою вину.

– Это они все так твердят, – заметил Масловский.

В это время вошел тот, о ком они говорили. Виктор Левин был довольно щуплым человеком, выглядевшим несколько солиднее благодаря телогрейке. С виду лет сорока пяти, однако с совершенно седой головой, стальная оправа очков заклеена изолентой, в глазах – страх перед неожиданным стуком в дверь, что в его положении было вполне оправданно.

– Кем были трое полицейских?

– Сержант по фамилии Воронин, – ответил Левин. – Артист из Москвы. Год назад после смерти жены пытался бежать на Запад. Приговор: десять лет.

– А ребенок?

– Таня Воронина, его дочь. О двух остальных надо справиться.

– В данный момент это неважно. Можете быть свободны.

Левин вышел.

– Однако вернемся к Келли, – сказал Масловский. – Совершенно непонятно, зачем он выстрелил в человека из бара. Полное пренебрежение к моим приказам. Великолепный, впрочем, снайпер, – добавил он.

– Да, меткий.

– Расскажите подробнее о нем.

Масловский налил себе еще кофе, плеснул в чашку водки и подсел поближе к огню. Черный взял со стола папку и раскрыл ее.

– Майкл Келли, родился в 1938 году в деревне Баллигар в Керри, Республика Ирландия. Отец: Шин Келли, активист ИРА, участник войны в Испании. В Мадриде познакомился с гражданкой СССР Мартой Вронской, будущей матерью Келли.

– Насколько я помню, его отца повесили англичане?

– Совершенно верно. В первые месяцы второй мировой войны он участвовал в проведении серии взрывов, организованных ИРА в районе Лондона. Был схвачен, предстал перед судом и казнен.

Британский мученик, значит. Такое впечатление, что этот народ в них прямо-таки нуждается.

– Марта Вронская получила ирландское гражданство, работала журналисткой в Дублине. Там мальчик посещал школу иезуитского ордена.

– То есть получил католическое воспитание?

– Само собой разумеется. Вся эта довольно запутанная история дошла до нашего человека в Дублине, и он сообщил о Келли в Москву. То, что парень может нам пригодиться, было ясно, как божий день. Мы уговорили Марту вернуться в Россию. Через два года она умерла от рака желудка.

– А тем временем ему исполнилось почти двадцать, и он оказался довольно умным парнем?

– Совершенно верно. У него блестящие языковые способности. Схватывает все на лету. – Черный еще раз посмотрел в дело. – Обладает также необыкновенным артистическим талантом. Я бы осмелился назвать его даже гением в этой области.

– Что ж, совсем неплохо при нашем раскладе.

– При других обстоятельствах вполне мог бы стать великим артистом.

– Ну, об этом пусть забудет, – отрезал Масловский. – Мне лично особо ярким кажется его инстинкт охотника.

– Как вы знаете, товарищ полковник, научить убивать можно любого. Именно поэтому при наборе мы делаем особый упор на сообразительность. Но Келли, работая с личным оружием, демонстрирует редкий, почти уникальный дар.

– Я тоже обратил на это внимание, – недовольно заметил Масловский. – Для него убить – раз плюнуть... Нет ли у него выраженных признаков психопата?

– Это не тот случай, товарищ полковник. Может, я не очень понятно объясняю, но Келли, повторяю, великолепный актер. Сегодня он играл роль боевика ИРА и исполнял ее максимально близко к сценарию.

– Ну да, только разница в том, что режиссер не успел крикнуть «стоп!», а мертвецы не встали, когда выключили камеру.

– Нельзя не согласиться, – сказал Черный. – Однако вполне объяснимо, почему он, нарушая приказ, должен был убить троих полицейских и стрелять в Мерфи. Ведь Мерфи – стукач, которого следовало покарать публично. По роли, которую играл Келли, он не мог поступить иначе. В этом, собственно, и состоит цель обучения.

– Ясно, я понял. Так вы считаете, его уже можно привлечь к настоящей работе?

– Думаю, да, товарищ полковник.

– Хорошо, приведите его ко мне.

В темном свитере, грубой суконной куртке и брюках из плиса, без шляпы и плаща Келли выглядел еще более юным. Он производил впечатление необыкновенно собранного, замкнутого в себе человека, при виде которого Масловский снова почувствовал необъяснимое раздражение.

– Вы, должно быть, гордитесь тем, что натворили? Я же запретил вам стрелять в Мерфи. Почему вы нарушили приказ?

– Потому что он стукач, товарищ полковник. Если такие, как я, хотят выжить, то таких, как он, следует ставить на место время от времени. – Келли пожал плечами. – Цель терроризма – распространение террора.

– Черт побери, но ведь это была игра! – взорвался Масловский. – Понарошку!

– Если мы слишком долго играем в какую-нибудь игру, товарищ полковник, то потом она начинает играть нами, – отпарировал Келли спокойно.

– Боже праведный! – выдохнул Масловский, хотя старался не употреблять таких выражений.

Он уселся за письменный стол напротив Келли.

– Профессор Черный считает вас готовым к работе. Согласны?

– Так точно, товарищ полковник.

– Задачу вашу описать довольно легко. Наши главные противники Америка и Англия. Последняя слабее. Самой больной занозой в ее теле является ИРА. Вы должны загнать эту занозу поглубже...

Полковник откинулся на спинку стула и посмотрел Келли в глаза.

– Итак, Келли, вы будете возмутителем спокойствия.

– В Ирландии?

– В конечном счете да, однако вам нужно еще подучиться на месте. Сейчас объясню подробнее.

Он встал со стула и подошел к огню.

– В 1956 году Армейский Совет ИРА проголосовал за проведение очередной боевой кампании в Северной Ирландии. Через три года выяснилось, что она потерпела полный провал. Сейчас нет уже никаких сомнений в том, что боевые действия будут скоро прекращены. Результат равен нулю.

– И что же? – спросил Келли.

Масловский возвратился к письменному столу.

– С другой стороны, из наших источников стало известно, что в Ирландии должен в конце концов разразиться конфликт более серьезный, чем когда бы то ни было. И ваша задача состоит в том, чтобы дождаться этого часа, закопавшись поглубже, словно крот.

– Ясно, товарищ полковник.

– Для начала достаточно. Когда я уеду, профессор Черный разъяснит вам наши непосредственные планы. А пока можете идти.

Келли молча вышел.

– Он выполнит все. Я в нем уверен, – сказал Черный.

– Хотелось бы надеяться. Пожалуй, он сможет работать не хуже любого ирландского «крота», но с преимуществом – пьет меньше.

Полковник подошел к окну и стал смотреть на залитую дождем улицу. Нахлынувшая усталость вернула его на землю. По непонятным причинам он вспомнил о девочке, набросившейся на Келли на площади.

– Как, вы говорили, зовут эту осиротевшую девочку? – спросил он.

– Таня. Татьяна Воронина.

– У нее нет близких, которые могли бы позаботиться о ней?

– Насколько я знаю, нет.

– А ведь она довольно симпатичная и умненькая, вы не находите?

– Мне тоже так показалось. А что, у вас какие-либо планы на ее счет, товарищ полковник?

– Почему бы и нет? В прошлом году наша шестилетняя дочь умерла во время эпидемии гриппа. Жене рожать больше нельзя. Она встала на очередь в доме младенца, но ее все равно что-то гложет. Ее будто подменили, она совершенно извелась. И когда я увидел эту малышку на площади, то мне пришла в голову спасительная мысль. Ведь это то, что нам нужно.

– Прекрасная идея, товарищ полковник. Мне кажется, от этого выиграют все.

– Решено, – сказал Масловский, явно довольный. – Я возьму ее в Москву. Пусть будет Сашеньке сюрприз.

Он подошел к столу, откупорил бутылку водки и налил в два стакана.

– Ну, за что пьем? За нашу ирландскую акцию и за удачу этого... какая у него кличка? – спросил он Черного, наморщив лоб.

– Качулейн.

– Прекрасно! За Качулейна!

Полковник опрокинул в себя содержимое стакана, а потом бросил его в огонь.