"В час, когда взойдет луна" - читать интересную книгу автора (Сэймэй Хидзирико, Чигиринская Ольга,...)

Интермедия. Лемур

Где-то в половине первого в пятницу, 28 января 2121 года человек по прозвищу Суслик сидел в погребке на Кокереллштрассе, потихонечку допивал вторую рюмку обнаружившейся в погребке паленки (местное пиво не вызывало у него интереса, а неместное вовсе необязательно было пить в Аахене) и пытался выбраться за пределы второй главы «Мельницы на Флоссе». Дело было не в книжке и не в паленке — и то, и другое оказалось выше всяких похвал и никак друг другу не противоречило. Просто граф Гваринос в переводе Карамзина категорически отказывался убираться из головы, гремел железом и требовал внимания. Ну, хорошо. Почему Карл Великий, понятно. Потому что Аахен. Серебряный город. Некогда столица империи каролингов, а теперь столица иной и куда более обширной империи, от некоторых особенностей которой мифологического Карла хватил бы удар, а исторического, пожалуй, что и нет. Почему лишился лучших рыцарей — тоже понятно. Нынешняя напряженность — да, выразимся так — между балканским и центральным европейскими регионами упирается не столько в политику, сколько в личные амбиции, а потому никакого компромисса не предвидится. Ясно, что местная элита вот-вот столкнется лбами на всех уровнях. Ясно, что Совет конфликта не допустит, а потому, скорее всего, просто изымет ведущих игроков одной из сторон. Или обеих. Сегодня или завтра. А поскольку завтра по прогнозу дождь, то сегодня. Но это все фон. Главный вопрос другой — почему мысль об имеющем состояться дне гнева не дает некоему Суслику читать хорошую книжку? Европейскую-то Россию надвигающаяся гроза не задевает и краем…

Он сделал маленький глоток. Паленка была сливовая и относительно некрепкая — в Венгрии она попадается и градусов на 60, тогда возникает ощущение, что проглотил маленького, но очень горячего ежа — и нужно срочно топить его в кофе. Поставил рюмку на стол, огляделся в поисках кельнера — погребок был почти пуст и совершенно «чист». Вот в чем дело. Вот он, источник беспокойства. Его не вели. Он не чувствовал наблюдения с самой Театерштрассе. Ну, допустим, у него выходной, на самом деле выходной, а не по легенде, но аахенской-то СБ знать об этом неоткуда… Обычно они его хоть в один слой да обкладывают, просто так, на всякий случай, а тут ничего. То есть их вообще не интересует, что он будет сегодня делать. Ушел из Цитадели, и ладно.

Ну, раз подвальчик чист… Суслик вынул комм и набрал номер. Коммутатор молчал. Запасной молчал тоже. Резервный московский номер сеть объявила несуществующим. Сто из ста. После нью-йоркского инцидента семь лет назад (Суслик мечтательно улыбнулся) никому бы не пришло в голову отключать связь во всей Цитадели. Слишком уж быстро тогда этим шансом воспользовалось подполье. Теперь личные коммы и узлы связи изымали точечно. По подключениям. Его собственный номер был лондонским. Он последовательно вызвонил пятерых, тех, про кого точно знал, что они сегодня в ночную смену. Отозвались двое. Тоже в городе. И то хлеб. Он расплатился, вышел и двинулся к вокзалу. Специально сделал крюк, чтобы пройти через Урсулиненштрассе — там липы нависают прямо над улицей и вместо булыжника лежат плоские плиты как синяя драконья чешуя. Хорошо даже зимой. Книжку Джордж Элиот он оставил в баре на столе — вдруг кто-то ещё любит хорошую английскую прозу? Кельнер ничего ему не сказал.

Суслик вышел на привокзальную площадь и опять достал комм. Сумасшедшие металлические лошади, непонятным образом укорененные прямо в брусчатке, рвались куда-то на юг. Ветер волок туда-сюда обрывок плаката с афишной тумбы. Сколько бы Суслик не приезжал в Аахен, плакаты на привокзальной тумбе вечно были надорваны. Традиция. Он набрал комбинацию. Это был запасной номер начальника смены. Только последние полторы недели этот аппарат считал, что располагается на железнодорожном терминале в Тукамкари, штат Техас. Впрочем, где бы он ни находился, отвечать он отказывался категорически. Выслушав вторую серию длинных гудков, Суслик покачал головой.

— Кажется, этот поезд не идет до Тукамкари.

В комме щелкнуло.

— Добрый день. Приемная советника Волкова, — сказал полузнакомый мужской голос.

Это видимо новый референт…

— Добрый день, — Суслик свел брови, вспоминая, — это Андрей Кессель. У вас уже были гости?

— Да.

Да, были. В ассортименте.

Габриэляна разбудили по ошибке. Вообще-то, дневным референтом действительно был он, но вчера и позавчера он подменял старшего референта, ночного, проболтался на ногах 52 часа, лег в 11 утра, а потому в четверть первого ещё спал как сурок в феврале. Альпийского сурка, как известно, совершенно невозможно разбудить — хоть из гаубицы над ним стреляй, хоть цыганский хор ему заказывай. Но вот если сурку положить под бок кусочек сухого льда, то животное мгновенно проснется и проявит исключительную активность. Потому что лед под боком означает, что в горах, а вернее, непосредственно в нору, сошла лавина. Не спи, сурок, замерзнешь. Так что Габриэлян, который готов был поклясться, что раньше пяти его не поднимешь башенным краном, очнулся уже в вертикальном положении и обнаружил, что пытается одновременно надеть рубашку и прицепить к уху нервно попискивающую «ракушку» внутренней связи. Брюки и ботинки были уже на нем — видимо для этого ему не требовалось приходить в сознание. Он закрепил «ракушку», оделся, нырнул в ванную — все равно нужно было послушать, что происходит — что-то сделал с зубной щеткой, сунул голову под кран — ракушка-то водонепроницаемая, а вот проснуться совершенно необходимо… Вода, впрочем, не помогла. Голова оставалась мутной, а обстановка — муторной.

Из истерики в «ракушке» следовало, что за несколько минут до тревоги в тамбур российской секции цитадели вошли шестеро. Четверо старших и двое людей. С алмазной пайцзой Совета. «Все, что сделал предъявитель сего…» Им сказали, что господин советник при правительстве Европейской России изволят отдыхать. Аркадий Петрович, естественно, не спал, но это был тот редкий случай, когда его вмешательство только ухудшило бы дело. Старший, посмевший отказать представителям Совета, автоматически оказывался вне закона, кем бы он ни был. Даже если впоследствии выяснялось, что оные посланцы превысили свои полномочия или вовсе таковых не имели — как оно похоже и было. Но это старший. А вот его дневная охрана сопротивление оказать не только могла, но даже должна была. Потому что пайцза пайцзой, а ордера на арест от человеческого правительства Союза визитеры не принесли. Но начать действовать самостоятельно никто не решался, а приказов никто не отдавал…

В тамбуре заместитель начальника дневной смены пытался тянуть время. В аппаратной техники лихорадочно старались пробиться хоть куда-нибудь. Начальник смены пребывал в нетях, а Аркадий Петрович, официально находящийся в дневной коме, в которую он вообще-то не впадал уже три столетия, естественно, молчал.

Если бы дело было Москве, а не в Аахене… Но что тут мечтать. По закону советники могут брать с собой в столицу только пять человек охраны. Остальное должен обеспечивать персонал анклава. А персонал анклава … боги, благословите детей, зверей и службы мирного времени.

Габриэлян покачал головой, открыл зеркальный шкафчик над умывальником и достал оттуда шприц-тюбик. Нехорошо, но просыпаться как-то надо. Закатал рукав, приложил тюбик, удивился, что нашел вену. К тому моменту, когда он добрался до аппаратной, он не был уверен, что его ноги касаются земли. Не лучшее состояние для работы, а где другое взять?

У автоматизма есть свои преимущества. Когда в аппаратной прозвучало «боевая тревога!», техники и большая часть охраны ринулись по местам. Начальник дневной смены взвыл «Стоять!» и развернулся в поисках негодяя и губителя. Потому что, кто бы ни отдал приказ стрелять, ответственность все равно легла бы на начальника смены. И он прямиком оказался бы, ну если не в перекрестье прицела, так в зоне особого внимания — что по существу одно и то же, если речь идет о Совете. Нет, гауляйтеры приходят и уходят, а охрана дипломатического анклава остается, и сейчас останется, если не будет делать резких движений…

Увидев, наконец, кто скомандовал тревогу, начальник смены выдохнул и опустил плечи. Второй секретарь, новичок, москвич. Это он просто с перепугу, наверное. Тем более что референт явно находился, что называется, «под воздействием». Глаза желтые — не разберешь, где белок, где радужка, зрачки — в точку…

— Вы с ума сошли, — уже спокойнее сказал начальник смены.

Габриэлян, кстати, и сам согласился бы, что в тот момент он был не очень адекватен. Иначе как объяснить то, что, имея в распоряжении вполне приемлемый трехгранный стилет, он зачем-то перекосился влево и ухватил с развороченной панели какой-то никелированный инструмент — впрочем, тяжелый и достаточно удобный. Страшное всё-таки дело — витамин С внутривенно. Ага, понятно, почему перекашивался, это он с линии огня уходил, просто мозг до коры сообщения не сразу доводит, ну и серебряное напыление на стилете пожалел, наверное, портится же… Тем временем височная кость начальника смены удовлетворительно хрустнула, а охраннику, схватившемуся было за пистолет, и рукояти в горло хватит, вот и стилет пригодился. Лежи, только стрельбы нам в аппаратной еще не хватало. Все, кажется, больше никто не возражает.

— Боевая тревога, — медленно, очень четко артикулируя, сказал Габриэлян.

Кто-то из техников извиняющимся жестом показал на начальника смены.

— Да, конечно, спасибо, — кивнул Габриэлян, — Сейчас, — поднял покойного, дотащил до центрального пульта, посадил в операторское кресло, подвел объектив сканера к левому глазу и быстро набрал комбинацию, активирующую пульт. Вообще-то ему её было знать не положено, но мало ли что не положено. По ходу дела подумал, что для операций со сканером достаточно было бы просто глаза начальника смены — но не вскрывать же его, в самом деле?

А техники уже были на месте, в ракушке четко откликались посты. Отлично. Габриэлян перевел весь анклав в боевой режим, подождал секунду, сказал в микрофон «Счет три», «свои» фигурки в тамбуре метнулись к дальней стене, гости двинулись было за ними, но тут, разрезая тамбур, упала термическая перегородка — а затем включились огнеметы. Когда дым ушел в решетки вентиляции, выяснилось что внутри все в порядке, а за внешней дверью тамбура имеется сильно закопченный коридор с темными пятнами на полу. Видимо, те шестеро пришли не одни. По одному из каналов было слышно, как матерится кто-то в защищенной части тамбура. И чего б я так нервничал, пять секунд — это более чем достаточно, и все успели.

В аппаратной все было относительно тихо. Один из техников сидел, скорчившись, в углу и дышал, будто захлебывался. Процедуру им вбивают на уровне рефлекса, а вот результат, кажется, доводилось видеть не всем. Аахен. Спокойное место. Здесь, если раз в пять лет в Цитадели что-то перегорит — и то много.

Да, сейчас основная угроза идет изнутри, а не снаружи. Габриэлян щелкнул переключателем ракушки.

— Это не официальный визит, — сказал он. Третий канал накрывал только охрану и операторов аппаратной. — Нас либо только что пробовали на прочность с частной санкции Совета, либо это чья-то самодеятельность. — И при любом раскладе, свидетели гостям были бы не нужны. Этого Габриэлян вслух не сказал. Это они способны посчитать и сами. — В первом случае, на сегодня все. Во втором, они вернутся в ближайшие полчаса, — потому что неудача равносильна гибели.

— Согласен, — сказал в ракушке заместитель начальника смены, нет, уже начальник смены, тоже москвич. — Поднимаюсь к вам.

Аркадий Петрович слушал этот радиообмен с глубоким удовлетворением. Все, что ему рассказали в Училище про В.А. Габриэляна, оказалось правдой. Умен, решителен, предельно циничен, не питает никакого уважения к существующему порядку вещей — и не скрывает этого. Про «частную санкцию Совета» по открытой связи…

А Габриэлян сидел, откинувшись на спинку кресла, и ждал, пока коллега доберется в аппаратную. Если он хочет перехватить управление — пожалуйста. Главное теперь — связь. Связь со внешним миром. Его собственный отвод на аахенский городской коммутатор наверняка перекрыли вместе со всем остальным… Ох, что-то я плыву… И тут — видимо какое-то из мелких языческих божеств Аахена выбрало этот момент, чтобы проснуться и отменить закон Мерфи на десяти квадратных метрах аппаратной… и тут он заметил, что бок покойного начальника смены — Смирнова, да — слегка вибрирует. Планшетка? Комм? Комм. Габриэлян наклонился, засунул руку во внутренний карман и вытащил жужжащую плоскую коробочку. Включил раскрытием — и услышал, как полузнакомый приятный хрипловатый баритон сказал:

— Кажется, этот поезд не идет до Тукамкари.

Цитата… Пароль? Не выяснишь.

— Добрый день. Приемная советника Волкова.

— Добрый день, — отозвались на том конце — это Андрей Кессель.

Кессель, да, Кессель из оперативной группы. За сорок. Сутулый. Замечательный фехтовальщик, это я видел, и, говорят, специалист по системам связи… Связи… Что-то с ним не так, с Кесселем — да, были гости, куда без них.

— Позовите, пожалуйста, Смирнова.

— Ивана Денисовича? Простите, он занят. У него отвертка… нет, простите, универсальный монтажный блок в… правом виске.

— Потому что вы били его слева?

— Да, — в кои-то веки кто-то вменяемый попался. Стоп. Это я невменяемый. — Простите, господин Кессель, ваш комм может соединять линии? — так, чтобы их не прослушивали, естественно.

— Да.

— Тогда не бросайте трубку, пожалуйста, я пойду разбужу господина советника Волкова. Вы можете продолжать разговор?

— Да. — Габриэлян почти видел, как любитель старинных вестернов на том конце линии улыбается. — Нас тут трое.

Через полчаса господин советник Волков, покончив с деловыми разговорами, пил кофе в примыкающей к кабинету лоджии. Покрытые специальной пленкой стекла не пропускали ни ультрафиолет, ни другие виды излучений, опасные для здоровья высокого господина, хотя Волков в такой защите не нуждался уже довольно давно. Сам ритуал кофепития за практически прозрачными стеклами давал понять всем, что война окончена. Впрочем, дневной референт на всякий случай расположился так, чтобы иметь возможность в случае чего втолкнуть кресло с патроном в кабинет. Стеклянная дверь пострадает… но анклаву всё равно предстоит косметический ремонт.

— Вы думаете, что спасли мне жизнь, Вадим Арович? — спросил господин советник.

— Жизнь я спас разве что себе. Вам, Аркадий Петрович, я, вероятно, сэкономил что-то около месяца работы. Я полагаю, вам потребовалось бы примерно столько на подготовку новой резервной процедуры. Я не думаю, что вы позволили бы даже аахенскому персоналу прийти в такое состояние, если бы не чувствовали себя в безопасности. Это в терминах сегодняшнего дня. Если говорить о позднем результате, возможно, спас. Не встреть сегодняшние посетители немедленного и решительного сопротивления, их руководство могло бы решить, что атака на вас в вашем собственном гнезде имеет шансы на успех.

Волков смотрел на референта и думал, что один пункт из личного дела явно был ошибкой — «срывает раздражение на начальстве». Он не ощущал никакого раздражения. Вторым по силе чувством, которое испытывал сейчас Габриэлян, было любопытство. Первым — желание спать.

— Это, — сказал Аркадий Петрович, — была проверка на прочность. Во всяком случае, официально я впредь намерен рассматривать это именно так. Идите спать, молодой человек. Сегодня вас больше не разбудят. С послезавтра вы работаете в ночь.

— Спасибо, Аркадий Петрович, — а всё-таки интересно, этот звонок был случайностью, или…

Что было не так с Кесселем, он вспомнил почти сразу. Данпилом был Кессель. Данпилом. Старшим, который потерял симбионта и каким-то образом не умер сам. Как правило, при этом сохраняется ряд способностей. Как правило, при этом сильно страдает психика. Когда-то проблемой занимались довольно плотно, но вот воспроизвести условия, при которых старший превращается в данпила не удалось никому. Старшие данпилов, как правило, не любят. Как правило. А Аркадий Петрович у нас, как всем известно, исключение. Очень интересно, но сейчас — спать-спать-спать…

Суслик появился в Цитадели что-то около полуночи. С площади он зашел обратно в погребок, забрать книжку, потом решил выпить ещё паленки, раз уж вернулся, потом книжка пошла, а потом выяснилось, что вечером в заведении играет неплохой, нет, просто очень хороший джазовый пианист. Так что к моменту его возвращения в российский анклав Цитадели Совета большую часть последствий деятельности шустрого референта уже успели убрать, но тамбур все равно выглядел впечатляюще. Рассказы техников в кантине были вполне под стать пейзажу. Забавных мальчиков делают нынче в московском Училище. И берут в референтуру. Смирнов был профессионалом, пусть и сильно оплывшим, а паренек даже успел забыть, справа он его брал или слева. Интересно, откуда он выкопал код активации. И почему выбрал именно огнемет. Есть люди, которые любят свою работу. Есть люди, которые идут на службу, чтобы иметь возможность убивать варков на законных основаниях. Есть глупые поклонники Мицкевича, которые думают, что можно поиграть в Конрада Валленрода и разрушить систему изнутри. И всех их система переваривает вместе со шкуркой. А есть…

Суслик собирался встать рано. Но до тренировочного зала он добрался только около одиннадцати.

Габриэлян уже устроился напротив большого мешка и отрабатывал связку локоть-колено. Минута атаки, тридцать секунд отдыха. Серия из десяти. Сам Суслик никогда не мог заставить себя заниматься в тренажерном. Он танцевал твист и фехтовал с Волковым. Иногда ему казалось, что Аркадий Петрович купил его не столько для убийства Рождественского, сколько для этих тренировок.

Минут пятнадцать он стоял и смотрел, как Габриэлян работает. Потом подошел и встал рядом с мешком. Слева.

— А что, — спросил Суслик, — если бы это был легальный визит?

Габриэлян прервал серию. Лицо его было мокрым от пота. Очки сидели на переносице как каменные. Да уж, от мешка и то проще получить живой отклик…

— Да что ж такое с этим тренажером? — опровергая предыдущий вывод, непонятно пробормотал Габриэлян. — Не бывает таких совпадений, — потом вскинул голову. — А это имело бы какое-то значение?

Суслик прекрасно знал это выражение глаз. Некое подобие его он видел в зеркале три последних года своей предыдущей, давно закончившейся жизни. Веселое безумие логика. Виттенбергский вальс — раз, два, три — почему не я, почему не сейчас, кто хочет жить вечно? Но он тогда был человеком, у него были жена и дочь, он слишком ко многому был привязан. Давно, «в другой стране. К тому же девка умерла».[25] А теперь он уже никуда не годился. Или… Климат в аду не изменился, а как насчёт компании? Пароль-отзыв-пароль…

— Габриэлян, а чем ты, например, отличаешься от тех же высоких господ?

— По существу? — Габриэлян снял очки, потер переносицу. — Я убийца, а не астроном, — и улыбнулся Суслику.