"В час, когда взойдет луна" - читать интересную книгу автора (Сэймэй Хидзирико, Чигиринская Ольга...)

Интермедия. Отражение

Утром в тренировочном зале, когда он работал с боксёрской грушей, к нему подошел паренёк с первого курса.

Разговаривать не хотелось. Разрабатывать мышцы тоже не хотелось. Хотелось спать. Но спать было нельзя. Нужно было привести себя в человеческий вид к вечеру — и вообще нет ничего хуже, чем контрактировавшие мышцы и связки.

А веснушчатый первокурсник стоял и ждал, пока на него обратят внимание. «Янычар» (35), явный. Очень они не любят вторгаться в чужое пространство.

— Доброе утро. Вадим Габриэлян. А вот вашего имени я не помню.

— Доброе утро, я Михаил Винницкий, группа 3а. Вы у нас сегодня вечером.

Ага, судя по выговору — с юга. Михаил Винницкий? Тезка Мишки-Япончика? Это кто ж у нас в приюте был такой образованный, да ещё с таким чувством юмора?

— Я слушаю.

— Вчера Васильев приказал сломать вам ребро. Одно. И чтобы никаких внутренних повреждений.

— «Тебе», не «вам». Я заметил, — не заметить было сложно. Обычные васильевские штуки. А обе группы мышей не ловили и за предписанное время не справились. Однако это становится интересно.

— Вчера ни у кого не получилось.

Ну, ещё бы…

— И я решил попросить вас, тебя, показать мне, как это делается. На мне. Если у тебя есть время.

Откуда ты, прелестное дитя? Попадание в мою интонацию почти точное. Ты не эмпат — люди-эмпаты народ хрупкий, нервный — и очень редкий — их в училище вообще не берут, берегут. Ты не псевдопат — псевдопат все, что ему надо, у самого Васильева по моторике прочитал бы. Ты у нас мим, «зеркало», «влезть в чужую шкуру и походить в ней». И голова на плечах. И храбрый.

— Так, Король, на тебе мы ничего показывать не станем — ты тогда вечером ни на что не будешь годен. На мне тоже. По той же причине. Ты меня подожди в раздевалке, а ещё лучше — заходи минут через сорок прямо в общежитие.

— Спасибо, — первокурсник улыбнулся и отошел. Уже выяснил, где я живу. Какой хороший мальчик.

Мальчик действительно оказался первый сорт. Постучал в дверь ровно через пятьдесят минут. И только брови поднял, увидев лежащего на койке незнакомого совершенно голого покойника.

— Ещё раз добрый день. Кто это?

— Пластикат, — а вот улыбку мою повторять не нужно, она на тебе совершенно неуместно выглядит, но это я тебе потом объясню. — Старая технология, ещё времен империи. Берём тело, погружаем в одну среду, потом в другую, потом вводим катализаторы — и клетки потихонечку начинают замещаться пластиком, внешне сохраняющим те же параметры.

Только нужно очень внимательно следить за временем, если хочешь, чтобы ткани удержали не только форму и окраску, но и фактуру. У меня ещё один остался, а новых я делать не буду — и работа трудоемкая, и в лаборатории больше не выпросишь, они там над каждым телом дрожат.

— Тело живое?

— Инструкция говорит, что мертвое, а с живыми я не пробовал. — Нет, определенно… — Так. Давай посадим его на стул. Ребра прикрывает рука, поэтому вживую её придется как-то убирать. Теперь смотри, удар идёт сюда, в край реберной дуги. Снизу вверх и слева направо. Так, — пластикат был намного лучше стандартного муляжа, но все же хуже человека, не было того живого сопротивления, впрочем, для задачи сойдет. — Нижнее ребро ломать опасно. Берем пятое. Раз, два. Пощупай.

— Закрытый перелом?

— Да. Теперь повтори с другой стороны.

А у него и руки неплохие. Плохой у него глазомер.

— Ты сместил два. Пощупай сам. Сдвинься наверх и повтори.

— Спасибо.

— Для себя стараюсь, — нет, он не подстава. Для подставы он наделал кучу совершенно непростительных ошибок. Он просто очень, очень хороший мальчик. И им придется заняться, он здесь пропадёт. — Отлично, Король.

Винницкий придержал руку, понимая, что удар сейчас пошел бы совершенно не в ту степь. Что за король? Почему король? Полчаса поиска по базам данных ничего не дали. Значит, ох, придется искать дальше. Потому что правильно отозваться нужно не позже чем завтра.

— Но это уже работа со шкурой медведя. А главный вопрос, — улыбнулся Габриэлян (часть рассеченной губы поехала не в ту сторону), — это как медведя на нужное время обездвижить, чтобы до этой шкуры добраться…

«И тут же выпустил на волка гончих стаю…»

Поправка — на лося. Габриэлян в своем защитном тренировочном комбинезоне походил именно на лося — хотя вроде бы ни ростом, ни комплекцией никого из первокурсников особенно не превосходил.

— Время пошло, — сказал Васильев, нажимая старт секундомера. За два дня почти привычным стало зрелище (точнее, позорище) бездарной атаки вразнобой, участники которой в конечном счете оказывались на полу, наименее удачливые — с вывихами.

В качестве «бревна» Габриэлян не имел права наносить ответные удары — только блокировать и бросать. Но уж это он делал весьма лихо и не без удовольствия. Вчерашние попробовали отправить его в нокдаун, и самый везучий достал ногой по лицу. Не очень им это помогло. Избивать Габриэляна было бесполезно — чтобы обездвижить его таким манером, нужно отменить или трёхминутный лимит времени, или запрет лупить в «пояс смерти» в полную силу. Набивкой мышц он занимался ещё до поступления в училище, а болевой порог, похоже, завышен от природы. Гуттаперчевый мальчик.

Из трёх групп только одной — сообразившей сыграть по правилам и навалиться разом — удалось повалить противника. Но вот зафиксировать его в нужной позиции и они не успели. Все остальные дружно падали в одну и ту же яму: как бы вопреки общей жесткой установке на командную работу, дополнительные очки были положены только тому, кто нанесёт удар, естественно, тут же начиналась толчея, претенденты мешали друг другу — и в результате заваливали зачет всей шестёркой. К концу семестра они запомнят: сначала задача, все остальное — потом, каков бы ни был пряник, но пока что…

На сей раз — Васильев надеялся — все будет не так. Но чтобы настолько не так, даже он не думал. Шестёрка — явно по команде, хотя никакого звукового сигнала не было — рассредоточились, взяв Габриэляна в кольцо.

Тот продолжал спокойно стоять и даже ухом не повел, когда один из первокурсников, стараясь двигаться очень аккуратно, зашел ему за спину. А потом, одновременно и согласованно, четверо из шести бросились на противника. Это было почти похоже на настоящую атаку, какой она должна быть: передний покатился вперед, рассчитывая сбить объект с ног, задний попытался взять на удушающий, те, что с боков — довершить атаку переднего, зафиксировав ноги «бревна». То есть так они это себе планировали.

На самом деле вышло следующее: Габриэлян позволил заднему схватить себя за шею, подсел под него и упал вместе с ним вперёд, прокатившись по тому, кто кинулся в ноги. Тот придавленно вякнул под сдвоенным человеческим весом, а первый запаниковал, и — хотя по нему проехался один Габриэлян, без нагрузки — разжал руки и упёрся ими в пол, пытаясь уменьшить давление на нижнего. Не сделай он этого — все было бы закончено в полминуты, а так Габриэлян вылетел из переката, не давая Винницкому ни мгновения, чтобы опомниться, через плечо швырнул его на четвертого бойца и, используя энергию броска, укатился в противоположную сторону. Двойка резерва устремилась на позиции выбывших и попросту столкнулась в том месте, где только что был противник, — и вышла куча-мала, которую третьекурсник Габриэлян секунд пять с доброжелательным интересом созерцал.

На подготовку к новой атаке, судя по предыдущему опыту, должно было уйти ещё как минимум столько же. Но первокурсники — вопреки ожиданию и к большому удовольствию инструктора — тратить время на такие глупости не стали. Клубок покатился на Габриэляна, рассоединяясь на ходу. На этот раз, при меньшей слаженности действий — а значит, и меньшей предсказуемости — всё вышло гораздо лучше: кто-то без всяких мудрствований вцепился Габриэляну в правую ногу, кто-то из положения лёжа пнул под левую коленку — ага, это тот, придавленный, который так и не нашел в себе сил подняться, оказался молодцом, — и сохатый не устоял, повалился лицом вниз, а дюжина рук тут же вцепилась ему куда попало.

Но лицом вниз — это было всё-таки не совсем то. Теперь группе предстояло перевернуть брыкающегося Габриэляна. Или они всё-таки рискнут бить со спины…?

Рискнули. Растянули старшекурсника «рыбкой» на полу — двое сидят на ногах, один встал коленями на руки. Винницкий сделал шаг назад, словно художник, оценивающий картину, и сказал:

— Вова, давай его правым боком кверху. Сдвинься ему на левую руку — и держи голову.

То, что произошло дальше, больше всего похоже было на взрыв. В ограниченном пространстве. Видимо, Вова переместился как-то неудачно и дал Габриэляну точку опоры. Его толкнули вниз. А вот правый полетел вверх — в распрямляющегося Винницкого. Бросать же разрешено? Разрешено. А если кто не думал, что это можно трактовать и буквально…

На полу опять образовалась каша. Только вот с видимым усилием выпрямившееся «бревно» почему-то не думало принимать стойку.

— Брэк, — сказал Васильев, остановив секундомер. — Габриэлян, что у тебя?

— Не могу пока понять, — медленно ответил третьекурсник. — Не то закрытый перелом, не то трещина.

Вдох через нос, слова на выдохе.

— Иди сюда.

Габриэлян пошёл вперед, на ходу расстегивая верх комбинезона и спуская его с правого плеча. По щеке от виска ползла капля пота.

— Перелом, — сказал Васильев, пробежавшись пальцами по его ребрам. — В медпункт. Группа, зачёт. Винницкий, как ты думаешь, по справедливости — сколько дополнительных очков ты заработал?

— Я их вообще не заработал, — мрачно сказал Винницкий. — Минута пятьдесят пять. А если бы я ещё повыпендривался, было бы и все три.

— Десять очков, Винницкий. Группа, каждому по пять — за хорошее взаимодействие.

Группа снова повалилась на татами, образовав кучу-малу — на радостях.

На ногах остались Винницкий и Габриэлян.

— Миша, дополнительный вопрос. Как ломать ребро, чтобы наверняка и с наименьшими сопутствующими повреждениями, — сам додумался?

— Нет, конечно, — спокойно ответил Винницкий. — У него спросил.

— Пять очков — за честность. Габриэлян, я же сказал — в медпункт.

— Одну секунду, — третьекурсник повернулся к Винницкому. — Посвящать «бревно» в свои планы не обязательно.

— Ага, — улыбнулся Винницкий. — Беня говорит мало, но Беня говорит смачно.

— Главное, чтобы он не говорил лишнего.

Так, подумал Васильев. Винницкий — уже его. Он сам этого не знает, но уже…

После медпункта Габриэлян зашел в кабинет — подписать увольнительную. Маленький бонус работы «бревном» — для курсантов, не для заключенных — состоял в дне отгула и в недельном освобождении от боевой подготовки.

Васильев подмахнул бумажку, предназначенную куратору (сволочь всё-таки, наказал парня за то, за что поощрять бы, и поощрил то, за что бы вешать), передал её Габриэляну и спросил:

— Но хоть что-нибудь ты понял?

Курсант смотрел на преподавателя с… сочувствием:

— Не беспокойтесь, Михаил Петрович. Всё в порядке.

— Если ты так думаешь, — почти сквозь зубы сказал Васильев, — ты не в порядке.

— Михаил Петрович, я вас понял.

— Иди, — поморщился Васильев. Габриэлян надел пилотку, откозырял и вышел.

Худо, подумал преподаватель. И особенно худо — что никто, кроме меня, кажется, ничего не замечает. Считают — странный парень, с тараканом в голове. Первый год думали — не удержится. Но удержался. Целеустремлённый. Знать бы ещё эту самую цель. Ведь она у него есть. Не пайцза, не статус, не карьера. Какая-то другая цель, ради которой можно вот так, глазом не моргнув…

А почему, собственно, он должен был моргать глазом? — спросил внутренний чёрт. Такого рода задания — в первую очередь отсев, а во вторую — способ акклиматизации. Очень важно, чтобы любой, кто может сломаться, показал это именно сейчас. Чтобы получить распределение в аналитики, технари, в администрацию… есть много работ в СБ, где человеку почти не приходится наступать на горло совести, а если и приходится, то не чаще, чем среднестатистическому менеджеру. А потенциальный оперативник пройдет через срыв — и будет знать свои границы. И другие будут знать.

Но Габриэлян не сорвался. Вообще. Он провел операцию по ниточке — и если и возмутился чем, то проколами в организации и безобразным разбазариванием ценного материала. Если он продержится до конца курса, пойдет на тактический поток. Или во внутреннюю безопасность. Или в секцию «С» — референтом-телохранителем к кому-то уровнем не ниже смотрящего. И тогда… может быть, мы услышим о всемогущем визире Такого-то, Вадиме Аровиче Габриэляне… но, вероятнее всего, этого мы не услышим, а услышим совсем другое: что Вадим Арович Габриэлян погиб, погиб при исполнении служебных обязанностей. Потому что там белых ворон любят ещё меньше, чем здесь.

Но вот о ком мы точно не услышим — так это о Габриэляне-вампире. Поскольку вампиров Габриэлян не уважает и скрывать это не находит нужным. И от того, что он без колебаний продал на смерть тех, кому вполне сочувствовал, ради службы тем, кого презирает, — особенно тошно.

На выходе из корпуса Габриэляна ждал Винницкий.

— Извини, — сказал он. — Он мне почти прямо посоветовал к тебе обратиться.

— Я понял, — улыбнулся Габриэлян.

— Зато я ни лешего лысого не понимаю. Я не думал, что ты меня пошлёшь — Васильев над учениками не издевается… Но я бы на твоем месте меня послал.

— А ты, когда «мной» был, тоже так думал?

— Я когда «тобой» был — сильно любопытственно мне было: а что это за парень, который из «брёвен» не вылезает и при том ходит да посвистывает. Легенда, однако.

— «Не вылезает» — это преувеличение, — они двигались вниз по аллее, к общежитиям — чуть медленнее, чем обычно шел бы Габриэлян. Бок, несмотря на качественную медпомощь, всё-таки несколько мешал. — И посуди сам. Учиться на ком-то надо? Надо. Дисциплину в училище поддерживать как-то надо? Надо. На выходе — вполне грамотное решение.

— В старину, говорят, справлялись как-то. Ладно, чего это я. Ты мне лучше скажи — где можно Бабеля отыскать? Я только фильм нашел, почитать хочется.

— Держи, — Габриэлян достал из нагрудного кармана лепесток флеш-памяти и протянул Винницкому. — Я бы тебе книгу дал, но в общежитии с ними неудобно. А в старину… кондиционирование всегда кондиционирование. То, как это делается, в общем, несущественно. Главное — устраивает ли тебя результат.

— А тебя? — Винницкий демонстративно окинул взглядом торс собеседника.

— Вполне. Я бы на их месте даже включил как минимум один раунд в стандартный курс. Впрочем, может быть, они так и сделали… по-моему, в моем потоке никого не обошло.

Винницкий посмотрел на старшекурсника. Устраивает… чем? Да, ограничения в каком-то смысле помогают думать, выбивают из накатанной колеи, но это можно сделать и без этих унизительных задачек, без шпыняния, без…

Он выпрямился. Аллея перед ним слегка расплывалась, и сильно мешало отсутствие очков. Ребятишек надо приучать к крови. И к тому, чтобы они не опьянялись ею. Чтобы думали о задаче, а не о собственной власти. А с другой стороны… это, конечно, кондиционирование болью, да, но куда в большей мере психологическое давление. Чтобы человек запомнил, как его рвали на части. Очень полезный опыт, на самом деле.

Миша покачал головой, мир вокруг обрёл резкость. В этой шкуре было очень удобно. Даже слишком.

— А можно личный вопрос? Последний на сегодня? — Винницкий прищурился.

— Стреляй.

— Зачем тебе я?

— Ты мне понравился, — спокойно сказал Габриэлян. — Это редко бывает. Со мной, я имею в виду. И обычно в одностороннем порядке.

— Хе. Ты уверен, что я ничего такого романтического не подумаю? — улыбка у Короля была совершенно треугольная, как у Чеширского кота на рисунке в детской книге.

— Мммм… — Габриэлян оборвал лепесток у несуществующей ромашки, — подумаешь, не подумаешь… нет, не подумаешь. Ты лучше над другим подумай.

— Над чем? Колись.

— Зачем Васильев послал именно тебя именно ко мне.

Винницкий пожал плечами.

— Странно он к тебе относится. Не любит, активно не любит — за что, ты же его никогда не разыгрывал. Интересно, почему?

— Почему — что? Не разыгрывал или не любит?

— Почему не разыгрывал — ясно: он хороший мужик. Не любит почему. Он на тебя смотрит… как на ящера. То есть…

— Когда ты пытаешься так смотреть на кого-то, ты видишь ящера. Я понял. Да, где-то так оно и есть. Ну и что тебя в этом смущает?

— То, что ты не ящер. Потому что…

— Ящер, — резко сказал Габриэлян. — Я — ящер, а ты бросаешь все и идёшь домой читать Бабеля.

Впоследствии Миша говорил, что в Габриэляне пропал пророк. Сам же Габриэлян полагал, что в нем не пропал, а прекрасно реализовался роскошный развесистый дурак. Экспериментатор. Песталоцци. Мотивы Васильева Габриэлян вычислил сразу. Просто потому что один из друзей дяди, театральный актёр, тоже был «зеркалом». Он и рассказывал, как в молодости по глупости пошёл служить в армию и в первый год чуть не сошёл с ума — потерял идентификацию. Спасли книги и способность вживаться в них. Расчет Васильева был прост: Михаил Петрович полагал, что полностью освоить личность Габриэляна Винницкий попросту не сможет, а вот какой-никакой якорь на время получит. Ну а сам Габриэлян вспомнил рецепт дядиного приятеля — и решил подсунуть пареньку что-то красочное, привлекательное и несколько противозаконное. Бабель полному тёзке Мишки-Япончика был буквально на метрике написан.

А Миша Винницкий, «янычар», воспитанный и выращенный людьми, не знавшими, что такое мышление вне заданной плоскости, увидел в Бене Крике мечту совершенно других людей — согнутых в бараний рог, но все ещё живых. Мечту о человеке, которому не страшен сам господин полицейский пристав. Которому не испортишь свадьбу. Который — бандит, сволочь, скандалист — самим своим существованием обеспечивает беспросветной улице какое-то количество воздуха. И ещё мальчик Миша понял, что там, где есть государь император, не может быть короля. Потому что империя хочет владеть воображением подданных единолично. В общем, курсант Винницкий, ранее относившийся к существующему порядку вещей с равнодушным одобрением, вдруг осознал, что персонально он, такой, каким ему хотелось бы быть, с этим порядком несовместим. По причине конфликта интересов.