"В час, когда взойдет луна" - читать интересную книгу автора (Сэймэй Хидзирико, Чигиринская Ольга...)

Глава 7. Серебряный галеон

— А у их начальника безопасности фамилия знаешь какая? — Антон не удержался, фыркнул.

— Дурак, — с ударением на первом слоге сказал Игорь, пожав плечами. — Очень распространенная словацкая фамилия.

— Обвал, — приуныл Антон. — Как ты догадался?

— Подумал, над чем бы это человек в твоем возрасте так хихикал. Я бы тоже хихикал. «Дунай, Дунай, а ну узнай, где чей подарок… К цветку цветок, сплетай венок — пусть будет красив он и ярок», — промурлыкал Цумэ и пояснил: — Была такая старинная песня, с таким восточноевропейским братским пафосом…

Да, признал Антон, поглядев на закованную в искусственный гранит реку, наверное, она и в самом деле… располагает к такому пафосу. Глядишь на карту — и кажется, будто нарочно изгибается и извивается, стремясь ко всем в гости забежать. Братство — не братство, а речная торговля во все времена была весьма живой.

Транспортной компании «Альта» принадлежало восемь однотипных сухогрузов, курсирующих между Констанцей и Братиславой. Удобно. Констанца — это почти фронтир. Там заканчивается организованная, чистая, похожая на тот самый газон, поливаемый триста лет, Европа и начинается зона рецивилизации — сначала довольно широкая полоса освоенной и осваиваемой территории, потом укрепленные анклавы, до сих пор по временам тревожимые орором или местными конфликтами, а за ними — те самые земли, из которых и идет напасть. А Братислава — это почти Австрия. И речная граница не так уж условна, как может показаться стороннему взгляду: мало ли какая зараза может прийти вверх по течению вместе с незаконным, полузаконным и противозаконным грузом.

Медикаменты, которые «Альта» сплавляла по реке вниз, были грузом полузаконным — в зону рецивилизации шло не всегда то, что значилось в декларациях, и не всегда столько, сколько в них значилось. Разнообразный антиквариат, который «Альта» поднимала по реке вверх, был, как правило, грузом незаконным — уж карантинные нормы нарушались точно, обо всем остальном не говоря. А то, что перевозилось кроме него — настолько противозаконным, что головы полетели бы не только у тех, кто занимался, но и у тех, кто рядом случайно стоял.

И чем ещё хороша речка — пришли к тебе незвано, а ты на кнопочку нажал, груз в балластной цистерне — хлюп — и лежит в придонном иле, и никаких писем никому не шлет. Если груз портящийся, да плохо упакованный, это, конечно, грустно. Но хоть не прихватят. Дунай-Дунай, а ну узнай…

А если он воду хорошо переносит, то полежит на дне, привыкнет, а потом его вытащат потихонечку. По идентификатору — тихому, такому, чтобы только хозяйский прибор и опознал. Траты, конечно. Ну, в любом деле лишний расход случается.

Компания «Альта» — точнее, контрольный пакет «Альты» — принадлежала совместной итало-сербской фирме «Глория». Контрольным пакетом «Глории» владела некая инженерно-строительная компания «Медиоланум». Акции «Медиоланума» принадлежали инвестиционной компании «Диона». Владельцем «Дионы» было собрание акционеров, а очень основательно покопавшись в решениях собрания, можно было обнаружить цепочку, ведущую к гражданину Фадрико де Сальво. Как говорится в одной из малоцензурных аудиопьес, любимых кэпом: «Шо неясно?»

Как что неясно? Пункт номер один. Неясно, где у них жабры и как их за эти жабры брать, чтобы хвостом в лоб не получить. Навсегда. Потому что дно речки — это такое место, куда много чего сбросить можно. И обычно оно потом всплывает в зело похабном виде.

И вот тут мы натыкаемся на пункт номер два, а именно: в Австрии есть почтенная и древняя фармацевтическая компания «Берингер Ингельхайм», и контрольный пакет её… о, чудо: тоже принадлежит «Медиолануму». Естественно, грузы «Берингера» (а у «Берингера» долгосрочный контракт на армейские поставки медикаментов) возит по Дунаю «Альта». Естественней некуда.

Это-то узнать было сравнительно просто: Игорь нанял независимого аудитора, и тот, посидев в архивах несколько дней, выдал им основную раскладку. Посмотрев на счет, Эней присвистнул, но дело стоило того. Все-таки большинство законов в ССН было разумным и полезным, и среди них очень разумным и полезным был закон, обязывающий каждое предприятие, независимо от размера и формы собственности, выкладывать в открытый доступ годовой отчет. Трудней, много трудней было проникнуть в системы и базы данных «Альты». Это потребовало полноценной инфильтрации на базу противника.

В один прекрасный день развеселая компания остановилась в открытом автомобиле напротив офиса «Альты», выставила на капот снегометную пушечку для вечеринок и горнолыжников и засыпала офис разноцветным снегом, который, растаяв на июньском солнце, поплыл роскошными радужными разводами. Злоумышленников задержать не удалось, но и ничего фатального они не причинили: так, заляпали акрилом стены, окна и глазки камер внешнего наблюдения, пришлось вызвать бригаду уборщиков, смывать акрил, пока не засох — чтобы потом не соскабливать.

Это все походило на выходку хаосменов, но господин Дурак был бы дураком с маленькой буквы, если бы не перепроверил всё три раза.

Трёхкратная проверка показала, что «Альта» оказалась не единственной конторой, подвергшейся нападению поклонников хаотичной Вселенной. В крупный офисный комплекс на набережной прислали через несколько курьерских агентств сразу двести волнистых попугайчиков. Пока охрана думала, что с ними делать, злоумышленники радиосигналом отстрелили крышки со всех клеток и перепуганные твари разлетелись по фойе пестрым — и очень интенсивно производящим гуано — облаком. Немножко больше повезло крупным фруктовым оптовикам «Сомбра» — их всего лишь засыпали почтовой корреспонденцией. В отличие от электронного спама, почтовый не карался законом — и вот в один прекрасный день почта и курьерские службы обрушили на несчастных тонны поздравительных открыток с идиотскими текстами вроде «грузите апельсины бочками».

Знай Дурак русскую классику — он бы, возможно, взволновался. Но русской классики он не знал.

Было еще десятка полтора выходок помельче масштабом, но в таком же духе. Нескольких хулиганов удалось задержать и оштрафовать, но что с хаосменов взять — тем более что по большей части они были несовершеннолетними, и потому страдал не их, а родительский карман.

Кроме того, ряд шуточек был таков, что и привлекать-то шутников оказалось не за что. Если обстрел «Альты» цветным снегом еще тянул на мелкое хулиганство, то акт массового поклонения серебристому «Пежо-Каррера» генерального директора Трансбанка или прогулка по пешеходному мосту на руках были чудачествами вполне законопослушными. «Волны» такого рода акций захлестывали периодически то один, то другой город Европы — вокруг небольшой группы бродяг-застрельщиков, перекати-поля, конденсировалась местная молодежь, и с неделю-другую куролесила, и хорошо, если так безобидно, как в Братиславе. Потом молодежи это надоедало, а бродяги убирались куда-то еще, следуя за своей психоделической звездой.

Словом, господин Дурак успокоился — и совершенно зря, потому что именно в момент разноцветного обстрела все и произошло. Пока охрана гонялась за стрелками, а камеры истекали акрилом, некий молодой человек в свободном темно-сером комбинезоне и такого же цвета бейсболке перебросил себя через стену 2,5 метров высотой во двор и, накинув армейский «хамелеон», затаился между мусорными баками. Дождавшись конца суматохи, он сбросил «хамелеон», запихал его в рабочую сумку и спокойно прошел на нижние этажи, где подсоединил нечто к одному из свободных разъемов локальной сети. Вышел из здания он одновременно с командой мойщиков, одетых в такие же серые комбинезоны.

И вот после этого Енот, пробравшийся в систему, оценил по достоинству всю красоту и сложность схемы обмена медикаментов и наркотиков на серебро и прочие дары фронтира.

Красота заключалась в гениальной простоте, а сложность — в том, как все это было привязано к операциям текущим, мелким и безобидным. Если бы Антон не знал, что и где искать — он бы никогда не нашел. Например, ввозит фирма А красное дерево. Красное дерево, как всякий биопродукт, подлежит карантину? Подлежит. А биообработке? Тем более. А еще она ввозит произведения искусства из этого дерева — в том числе и антикварного свойства. Эти положено обрабатывать еще тщательнее — чтобы и лишнего не провезти, и дорогую вещь не погубить. Условия хранения у контейнеров тоже будут разные. И тут возможны всякие ошибки. Которые, естественно, придется исправлять со всей поспешностью — потому что платить импортёру за испорченный товар таможне тоже не улыбается. И зачем осматривать контейнер в зоне «С», если его уже осмотрели и обработали в зоне «Д»? И наоборот.

И ведь ничего бы никогда не просочилось наружу, если бы в ноябре прошлого года один из «сержантов» де Сальво не решил, что ему мало платят… Может быть, де Сальво и заприметил бы вовремя ненадежного сержанта — но в последний год он стал менее осторожен. Перевозки нелегального груза участились, потребовалось больше людей, на проверки стало уходить меньше времени. И была эта потеря осторожности связана со скорым вступлением Турции в Союз. Де Сальво стремился вывезти по налаженным каналам как можно больше и как можно быстрее.

— Так вот, почему они не переменили схему, — подытожил Цумэ, когда Антон изложил ему ситуацию. Действительно, какой смысл перестраиваться, если вот-вот все закроется само собой. Все, кто о схеме знал — на дне Дуная. То есть, это де Сальво и компания так думают. Игорь с Миленой соскочили до начала операции, а остальных положили. А схема исключительно удобная. Ведь чем меньше народу в деле — тем лучше, а так в курсе, считай, только охрана. Ну, капитаны еще, но на фиг им надо трепать языком, во-первых, у самих рыльце в пушку — наверняка у каждого речника свой маленький бизнес, а во-вторых, с трепачами на реке происходят разные несчастные случаи.

Копаясь во внутренних файлах «Альты», Антон проследил некую корреляцию. Первое: десятого числа каждого месяца в Вену обязательно приезжает господин де Сальво. Прилетает, точнее — чартерным рейсом для высоких господ. Второе: в братиславском речном порту швартуется один из восьми сухогрузов компании «Альта». Эти два события в последний год совпадают неуклонно.

На календаре было четвертое. С одной стороны, как выразился Цумэ, у немца это не последний самолёт. А с другой — когда ещё так сложится?

Эней и Мэй расположились в гостинице над рекой. Легенда все та же — молодожёны. Ну правильно — надо же совмещать полезное с приятным. Хотя вряд ли у них оставалось время на любовные утехи: организация весёлых безобразий в среде хаосменов была предприятием хлопотным. Одно хорошо: теперь безобразия будут какое-то время идти сами собой, пока детишкам забава не наскучит.

Номер молодожёнов был просторным, двухкомнатным, но посадочных мест хватало не на всех: держатели гостиницы молчаливо предполагали, что молодые склонны искать уединения, и кресел поставили всего два. Так что Цумэ без зазрения совести скинул ботинки и запрыгнул с ногами на вертолётную площадку, по недоразумению названную кроватью. Десперадо уселся прямо на ковре, Хеллбой рядом, Кен, поразмыслив, опустил седалище на широкий подоконник, Антон было застыл — а потом, приняв приглашение Игоря, тоже сел с ногами на кровать. Таким образом всем было видно подробный план Братиславы, который Эней развернул в воздухе над журнальным столиком.

— Енот, дай вводную.

— Груз прибудет вот сюда. В новую гавань. При разгрузке происходит следующее — обнаруживается, что документов на контейнер нет. Пропали. То ли файл не дослали, то ли чип барахлит, то ли ещё что. Таможня, как и положено по процедуре, контейнер задерживает и отправляет на свой склад. Он здесь же. — У самого входа в гавань, видите пакгаузы? Через несколько дней, а то и через неделю, документы появляются, приходит личная моторная яхта господина де Сальво, принимает контейнер прямо с таможенного склада и шлёпает себе по направлению к Вене.

— Перехватить его по дороге, — сказал Хеллбой, — это напрашивается само собой.

— Угу, — ответил Цумэ. — Ну прямо мои слова. Когда Машек вербовал нас для этого дела, я ему так и сказал. Но он не внял. И тогда мы с Миленой дёрнули.

— А они? — спросил Костя.

— А они попытались провернуть свой налёт, и получили по полной программе. Троих выловили ниже по течению и опознали. По ДНК. Потому что рыбы объели что могли.

Игорь покачался взад-вперед, водяной матрас игры не принял.

— У нас была другая идея: поставить на таможенном складе представление «К нам едет ревизор».

— И что ревизовать?

— Внутри любой службы есть свои трения, — наставительно сказал Цумэ. — А уж если служб две… Как речная полиция любит таможню — это ни в сказке не сказать, ни пером пописать, — Цумэ изобразил рукой ножевой удар. — Не думаю, что за это время местный расклад изменился. Ежели до медноголовых дойдет, что на таможенных складах, например, вылёживаются какие-то левые партии наркотиков турецкого происхождения, то они с наслаждением опечатают склад.

— И как мы это достанем со склада, опечатанного полицией? — блеснула зубами Мэй.

— А, вот тут-то и закавыка. Мы это не достанем со склада, опечатанного полицией. Мы это перехватим на стадии эвакуации со склада. То бишь, надо прикинуться эвакуационной командой от де Сальво, принять груз и сделать ноги. Когда мы Машека послали, мы поначалу сами думали это провернуть.

— А что вам тогда помешало? — спросил Эней.

— Во-первых, мы словацкого не знали. Объясниться на уровне «твоя-моя не понимай» могли, но и только. Выучить язык так, чтобы за местных сойти — это месяца три-четыре. А где это время взять? Конечно, я мог бы выдать себя за австрияка, да и сербы тоже работают на де Сальво. Но ни одного словака в эвакуационной команде — это было бы слишком подозрительно. На этой стадии всё и застопорилось: никому из местных Милена не доверяла, а без них — никак. Плюс, нам негде было взять «кузнеца», а в таком деле многое завязано на возможности подкидывать нужную информацию в нужный момент.

— И где мы возьмем словака теперь? — поинтересовался Антон.

— Я работал в Братиславе, — сказал Эней.

— У тебя не получится, — Цумэ щелкнул пальцами. — Твой акцент можно резать ножом и намазывать на хлеб. Ты ставишь ударения то по-русски, то по-польски.

Десперадо царапнул световым пером в своем электронном блокноте и показал всем: «А немой словак подойдет?»

— В качестве второго… — протянул Антон. — В качестве первого нет — слишком много подозрений. Игорь, а что если не прикидываться командой, а взять настоящих эвакуаторов уже по дороге со склада?

— Его могут перехватить раньше. У де Сальво много врагов в регионе — недаром же он приходит за грузом лично. А теперь еще и Литтенхайм мертв. А Голушовски никакой любви к де Сальво не испытывает. Груз могут перехватить австрияки, словаки, да мало ли… — Игорь поморщился. — Нет, эвакуаторы будут настроены отбиваться от всех — а значит, будет кровь. Кровь и никаких гарантий успеха. Там крепкие ребята, а главное, их может быть до холеры много…

— Нет, — возразил Эней. — До холеры много их вряд ли будет. Де Сальво посылают сигнал тревоги, он в экстренном порядке отправляет что-то очень скоростное и не очень приметное, а значит — небольшое. Их будет ровно столько, чтобы погрузить контейнер. Но ты прав, это будут непростые ребята, и готовые к стрельбе. Может быть, даже варки.

— А если продвинуться ещё дальше? Я, конечно, глупый сельский поп, — Кен вдруг засмущался. — Но если мы сначала поднимем СБ насчёт того, что в таможне лежат наркотики, потом бахнем таможне, что за ними придет СБ, то, может быть, бахнем и де Сальво, что все это понты с целью ограбления? Будет больше неразберихи.

— Ке-е-ен… — протянул Эней.

— Ты неправильно выбрал профессию, — закончил Игорь.

— Да нет, это так, в порядке бреда, — Костя замкнулся.

— Костя, ты не понял, — улыбнулся Игорь. — Это не бред, это замечательная идея. Только не СБ надо стучать на полицию, а одному управлению СБ — на другое. Словакам — на австрияков, австриякам — на словаков.

Поймав недоуменные взгляды террористов, он театральным жестом откинул волосы со лба и вдохновенно произнес:

— Слушайте внимательно, дети мои…

Высокий господин Федерико де Сальво (в сицилийском произношении Фадрико — всем подчиненным, сменявшимся на протяжении полутораста лет, приходилось привыкать) очень не любил заминок. Особо важными делами он занимался лично, и поставка золота, серебра и нелегального биотеха входила в список этих особо важных дел. Поэтому каждый раз, когда в Братиславе швартовался речной сухогруз «Альты» с товаром Х на борту, сеньор де Сальво сам, на своей собственной моторной речной яхте забирал его и вёз в Вену.

Конечно, деловой человек ранга де Сальво не может не иметь друзей, которые даже в его отсутствие будут верно заботиться о его интересах. Беда в том, что эти друзья — при всей их искренней заинтересованности — не всегда знают, как далеко эти интересы простираются. Речной полиции, питавшей к де Сальво исключительное почтение, и в голову не пришло, что обыск на таможенном складе из-за груза «дури», на который им дали наводку, может хоть как-то повредить законопослушному дону Фадрико.

В результате дон Фадрико уже битых пять минут выслушивал сбивчивые извинения генерального «Альты», перед которым уже извинился мытарь, на складе у которого предположительно находился незарегистрированный наркотик, из-за которого… Дом, который построил Джек… Наркотик действительно не имел к де Сальво никакого отношения, но в той же самой секции, сейчас опечатанной полицией, лежало два синих контейнера с оранжевыми полосами. И если при обыске их вскроют и в документах прочтут, что это груз с «Арджеша»…

А хуже всего было то, что делом, как и положено по процедуре, занялась СБ. Оно вышло из-под контроля как таможенной, так и пограничной службы. И таможенники запаниковали.

— Я все понял, господин Кртчек. Я все понял с первых же трех фраз, остальные были лишними. Конечно, таможня проведет служебное расследование и узнает, кто пронес на склад незаконную субстанцию. Но я думаю, что неприятности на этом закончатся. Я совершенно уверен — и вы можете поделиться с таможней этой уверенностью — что в наших контейнерах СБ не найдет ничего подозрительного.

Закончив разговор, он позвонил начальнику речной полиции, майору с не менее труднопроизносимой фамилией Шкртлик. С ним нельзя было говорить напрямую, и де Сальво просто попросил его он не уходить с работы, пока для выяснения вопросов, связанных с грузом «Альты» на опечатанном складе, не подойдет начальник службы безопасности представительства «Берингер Ингельхайм» в Братиславе, г-н Дурак.

Обыск СБ — это была катастрофа. Речная полиция просто не тронула бы груз с «Арджеша»: право же, ну зачем бы фармацевтическая компания стала ввозить наркотики, которые много проще производить на территории Союза? Но СБшники перевернут вверх дном весь склад.

Бывшие коллеги оказывали Дураку кое-какие услуги по мелочам, но даже ради старой дружбы не воздержались бы от вопроса: а почему это «Берингер» беспокоится за свой груз, если он в порядке и просто лежит на складе, где случайно обнаружилась дурь?

В СБ работали рисковые люди. Рисковать ради вечной жизни — да. Рисковать из-за денег, когда эти деньги можно достать и другими способами… Впрочем, де Сальво положился на то, что Вацлав Дурак свое дело знает. И если единственный способ — кража контейнера со склада — то он сумеет ее организовать.

Одним из наиболее раздражающих факторов пребывания в Братиславе ради этого проклятого груза была необходимость веселиться напоказ, поскольку для всех интересующихся чужими делами дон де Сальво приезжал в Братиславу отдыхать. Вот и сейчас он «отдыхал» в маленьком, уютном казино гостиницы «Корона». Крутилась рулетка, мелькало красное и черное, постукивал шарик…

Господину де Сальво принесли на подносе коктейль и визитную карточку.

Имя — Илия Стоянов — говорило ни о чём, кроме того, что обладатель его, скорее всего, болгарин. Написанные от руки буквы Ag говорили о многом. Слишком многом.

Дон Фадрико задумался было — но тут охранники поднесли ему комм. Его «белградский» комм. Звонил некто Стоянов, сказали они. Отключился и сказал, что перезвонит. На видеосвязь не выходил.

Правила хорошего тона требовали во время игры не общаться по комм-связи. Дон Фадрико извинился перед партнёрами и попросил крупье провести его в VIP-кабинет для отдыха.

— Кто вы? — спросил он, когда комм просигналил еще раз.

— Стоянов. Новый хозяин синих контейнеров с оранжевой полосой, ранее принадлежавших вам.

В Братиславе водились сумасшедшие. С сумасшедшим, который знал, где можно найти сеньора де Сальво, дон Фадрико разговаривал впервые. У сумасшедшего был мягкий голос и чистый австрийский выговор.

— С какой стати вы решили, что этот контейнер достанется вам?

— Быки, которых нанял господин Шкртлик для ограбления склада — мои люди.

Де Сальво прикрыл глаза. Несколько минут назад Дурак доложил, что Шкртлику удалось организовать изъятие груза. Начальник речной полиции знал, кому это можно поручить. Теперь получается, что знал плохо. Потому что даже если сумасшедший блефует — все равно получается, что он знаком со схемой. А если он знаком со схемой, то где-то протекло, как полгода назад. Но Дурак тогда клялся, что убрали всех. Всех?

Ситуация требовала, чтобы дон Фадрико остался в стороне, чтобы — если дело обернется совсем плохо — всё взял на себя Дурак, представив дело как свой личный гешефт. Поэтому дон Фадрико действительно не знал, кого нанял Шкртлик и как с ними связаться. Дон Фадрико находился не на том уровне, чтобы входить в прямой контакт с речной шпаной.

— И кстати, — добавил сумасшедший, — вы доверяете начальнику службы безопасности «Альты»?

— О чем это вы, я не вполне вас понимаю… — говорите, говорите, молодой человек. Телохранителям уже давно ничего не нужно объяснять и приказывать — если с хозяином связался посторонний, значит, нужно засечь звонящего. На всякий случай. — Какой-то контейнер, какие-то быки… Вы ошиблись номером, юноша.

— Нет. Иначе вы бы уже бросили комм и заблокировали номер. А вы тянете разговор, надеясь, что меня засекут. Действуйте, господин де Сальво. Или не действуйте. Ваши дальнейшие телодвижения — или отсутствие таковых — часть моего плана. Обыск в порту уже идет, ваш купленный таможенник из последних сил тянет время. Выбирайте, господин де Сальво, кому вы подарите два центнера золота, серебра и что у вас там — мне или СБ?

— Всё-таки понятия не имею, о чем вы говорите, — минута и одиннадцать секунд, достаточно для отслеживания. — Прощайте и не беспокойте меня более.

— Спасибо, — вор хохотнул и отключился.

Дон Фадрико отключил комм. Зачем, зачем он мне позвонил? Он хочет, чтобы я отменил операцию? Или чтобы я потребовал у Дурака прямой связи? Или чтобы я признал свою связь с грузом и засветился, и засветил Дурака? Кто это — СБшный выскочка, добывающий себе инициацию, или хитрый вор? В каком случае я проиграю — останавливая операцию или продолжая ее?

Если бы я был на месте грабителя, я бы сделал так, чтобы противник проиграл в обоих случаях. Одно ясно: он позвонил, потому что он хочет, чтобы я метался, не зная, какое решение принять, и если он так умен, как кажется, он просчитал все варианты. СБшник он или вор, у него есть ответ на оба моих хода, потому что оба этих хода достаточно предсказуемы. Пойдем от другой точки: у него мой белградский номер — и этот номер протек из «Альты», больше неоткуда. Он заговорил про Дурака, и я теперь не могу доверять Дураку: скорее всего тот чист, как слеза, но настоящий лис знает и трюк «двойное зеркало»: обвинить именно виновного, чтобы исключить его из числа подозреваемых. Проклятье. И спасение. Под каким бы колпаком я ни был, если я сейчас начну проверять Дурака, это никто не сочтет признанием вины: мне не может звонить кто попало; если мой номер стал секретом Полишинеля — я просто обязан проверить «Альту».

Де Сальво взял резервный комм и набрал номер Майснера, начальника СБ «Берингер Ингельхайм».

— Курт, какой-то тип откуда-то узнал мой номер и донимает меня дурацкими звонками. Номер могли украсть только здесь. Берите вертолёт и отправляйтесь сюда как можно скорее. Вы мне очень нужны.

— Два часа, — спокойно сказал Майснер. Даже чудо не позволило бы ему добраться быстрее. — Я обеспечу связь.

Если с офисом «Альты» неладно, значит исходить нужно из того, что скомпрометированы все аппараты и номера.

Де Сальво отключился и обратился к Марко, личному телохранителю.

— Свяжись с Вацлавом, попроси его перезвонить. С чистой карты.

Марко кивнул, заменил в комме чип-карту и, выйдя на связь с Дураком, попросил его сделать то же самое. Через несколько минут оба говорили по свежему, ни разу не задействованному каналу. Конечно, если именно Дурак работает на вора или СБ — этот канал тоже скомпрометирован. Но чип после разговора сгорит, и никакой прокурор не свяжет этот индекс с сеньором де Сальво.

— Что в порту?

— Обыск на соседнем складе. Таможня тянет время. Наши сейчас погрузятся.

— Ты их знаешь?

— Нет. Их нанимал Ангел.

Ангел — это была кличка Шкртлика.

— Измени маршрут следования катера.

— Как? Куда?

— Неважно. Измени маршрут, и если они послушаются тебя, значит, все в порядке.

Охранник раскрыл перед доном Фадрико свою планшетку.

— Что за чушь? — нахмурился де Сальво. Судя по данным, полученным от сотового центра, злоумышленник звонил со ста двадцати четырех разных номеров.

— Он влез в сеть городской комм-связи, — пояснение Марко было совершенно лишним, де Сальво сам понял это сразу же.

В то, что Дурак может польститься на возможность безнаказанно украсть контейнер, он не поверил. Слишком много привходящих, слишком велик риск, и слишком мала — по меркам концерна — сумма. Рисковать из-за такого жизнью, положением, возможной карьерой… разве что Дурак замешался во что-то такое, после чего ему у де Сальво все равно не работать. И не жить. И его на этом прихватили. Это возможный вариант, но тоже сомнительный. Дурака, в виду особенностей его работы, из зоны прожекторов ещё не выпустили. А вот в то, что кто-то из подчинённых Дурака или людей Шкртлика мог попробовать сорвать куш — и для страховки постараться вызвать огонь на шефа — дон Фадрико верил вполне.

Станислав Режняк, мелкий речник, промышляющий семейными экскурсиями, однажды попался Шкртлику с «контрабасом». «Контрабас» был достаточно противный, его хватило бы, чтобы закрыть Режняка надолго: нелегальный биотех. Но, как это нередко бывает в таких случаях, Шкртлик топить Режняка не стал, а использовал как информатора и для разных мелких поручений. Потом Шкртлик потом пошел на повышение, Режняк вздохнул посвободнее — и вдруг, пять лет спустя, старый знакомый напомнил о себе. Как обычно, с одной стороны были хорошие деньги, с другой — дело о «контрабасе» не настолько залежалось, чтобы его нельзя было поднять снова. Режняк вздохнул, плюнул и согласился.

Он как раз закончил на малых оборотах выгребать из грузового дока при таможенном складе, когда ему позвонил наниматель.

— Маршрут меняется. Вы должны следовать не в сторону Новой Пристани, а просто вверх по реке, пока не получите дальнейших инструкций.

Вверх так вверх — Режняк пожал плечами и повёл катер как сказано. Но тут запищал бортовой комм. На этот раз текстовое сообщение.

«Не верь полицейскому. Он приказал тебе идти вверх по реке до нового звонка? Ты получишь пулю, а не звонок. Проверь контейнер — там серебро. Шкртлик убьёт тебя, чтобы СБ не узнала».

Сообщение перепугало его до столбняка. Даже будь в контейнере всё серебро мира, Режняк не особенно бы опасался за свою жизнь — господин Шкртлик никогда не затыкал рот свинцом тем, кто на это сам не напросился. А вот то, что невесть кто знает, что Режняк в деле и пишет на бортовой комм — правду там, неправду — значило, что кто-то еще хочет груз себе… и вот для него режнякова жизнь действительно идет ровно в стоимость патрона.

Ему вдруг резко стало неуютно в компании нанятых Шкртликом для погрузки, разгрузки и охраны громил. Кажется, этот Йозеф, старший над ними, как-то странно на него смотрит… Зачем он поправляет ремень? Проверяет, дёрнется ли Режняк, если он полезет за пистолетом?

Но Режняку ничего не оставалось делать, кроме как вести катер дальше. А куда деваться? Тем более, что пока они на реке — ему ничего не сделают. Слишком много полицейских, слишком много снитчей.

Через минуту не комм пришло ещё одно сообщение: «Оглянись. У тебя на хвосте».

Конечно, он видел. Конечно, за ним шёл катер. И не один. Весь этот отрезок реки кишел всякой маломерной шушерой — это если не считать такси и маршруток-паромов. И именно поэтому, успокаивал он себя, никто ничего не станет здесь устраивать.

Снова запиликал комм.

— Что там такое? — спросил один из охранников.

— Пан Шкртлик волнуется, — честно ответил Режняк.

— Сверни к Приставному мосту, — сказал в наушнике Шкртлик. — На развилке — направо.

— Хорошо, — сказал Режняк.

И почти тут же на его комм упало сообщение:

«Направляют в Зимны Пристав, в тупичок? А я бы на твоем месте свернул в Малый Дунай».

Они слушают мой комм… Они к нему прицепились и слушают. А ещё его может слушать пан Шкртлик… А может это вообще он и есть. Если бы перчатки управления не были водостойкими, «Девица» бы точно сбилась с курса — руки у Режняка были совершенно мокрыми.

Приближалась развилка с Малым Дунаем.

«Решайся. Мы тебя выручим», — высветилось на экране комма. И тут старший над охранниками, Йозеф, протянул руку и отпихнул руку Режняка от кнопки «стереть».

— Это что ещё значит? — прорычал он, читая сообщение.

— Это, — злобно сказал Режняк, — какие-то паскуды меня уговаривают в Малый Дунай свернуть. Говорят, что в трюме серебро и что наш наниматель нас всех положит. Легче стало?

Охранник облизнул губы. Он был человеком совсем иного склада, чем Режняк. Будучи нечистым на руку полицейским, он, тем не менее, никогда не связывался с серебром. За это снимали головы без пощады. Если Шкртлик путается в «серебряном» деле, если на кону его собственная голова — то их головы тоже в игре.

— Сворачивай в Малый Дунай, — приказал он.

— Так может… — зажмурил глаза Режняк, — проверяют нас?

— Щас узнаем, — охранник полез в форпик и сбил с контейнера пломбу. Если там нет серебра — что ж, они покажут Шкртлику лог входящих сообщений и он всё поймёт. А если там есть серебро — значит, неизвестный прав, и нужно бросать этот катер как чумной, и бежать из города к чертовой матери, потому что по окончании акции их точно пустят в расход. С серебром не шутят.

Ещё минуты полторы он возился с задвижками… потом глянул внутрь и охнул.

Вообще-то, титановый цилиндрик, с виду похожий на обычный термос, Международным Криминальным кодексом рассматривался еще более недоброжелательно, чем серебро — ибо содержал запрещенные к ввозу биоматериалы. Но полицейский в биотехнологиях не разбирался — а в контейнере были, кроме всего прочего, и золотые, и серебряные слитки, поблёскивающие как скумбрия на прилавке.

Охранник охнул, наставил на Режняка пистолет и сказал:

— В Малый Дунай.

Режняк набрал Шкртлика нажатием кнопки скоростного набора

Сначала у Дурака включился сигнал тревоги на сканере состояния контейнеров: один из них взломали. Потом от сопровождающих пан Вацлав узнал, что катер свернул в Малый Дунай. И почти сразу Шкртлик сообщил, что получил сигнал тревоги.

Дурак скрипнул зубами. Значит, правда. Значит, охрана в сговоре. С кем?

И охрану, и катер обеспечил Шкртлик. Мог он ошибиться в своих людях? Мог. Слишком поджимало время. По словам Шкртлика, он задействовал одного из старых информаторов, на которого имел надежный крючок, и троих полицейских, не обременённых принципами. Насколько далеко простилалась эта необременённость? Могли полицейские или информатор вступить в сговор с неизвестным вором? Могли. Мог неизвестный вор быть сотрудником СБ? Мог. Обыск на таможенном складе шёл полным ходом, но наркотиков, из-за которых начался весь пожар, пока не нашли. Существуют они на самом деле — или это выдумка СБ, чтобы поднять дичь?

Самым ужасным во всем этом была неопределённость. Дурак подозревал Шкртлика, Шкртлик своих людей, и оба прекрасно знали, что дон Фадрико подозревает их. Вполне возможно, что там, на катере, получили какую-то информацию, которая заставила этого речного ловчилу свернуть в Малый Дунай. Обмануты они или обманщики — будем выяснять потом, сейчас важно вернуть груз.

Дурак по незасвеченному каналу перезвонил дону Фадрико и услышал, что эвакуацией груза уже занимаются другие, а он, Дурак, пусть не беспокоится.

Сеньор де Сальво не доверял своему братиславскому «лейтенанту». Дурак понимал его — но укол обиды был весьма острым.

Время шло. Теперь задача осложнилась ещё и тем, что Дурак, как и дон Фадрико, был старшим — причем намного младше своего патрона, который давно уже мог разгуливать белым днём. А сейчас на дворе стояло весьма светлое утро, и Дурак изо всех сил боролся со сном. Но спать было нельзя — следовало дождаться конца операции.

«Молодцы», — сказал воскресший комм на поясе у Режняка. — «Пан Ш. говорит спасибо. Крысу поймали. Милей выше по фарватеру подойдёт вертолёт». Режняк вздохнул с облегчением. Проверка. Хозяин проверял кого-то нижестоящего. А он, Режняк, чуть проверку не завалил. Или он тоже показал себя с лучшей стороны? В конце концов, ему угрожали оружием.

— Расслабляемся, ребята, — Йозеф заткнул пистолет за пояс. — Их шеф проверял нашего шефа. Сейчас подлетит вертолёт и избавит нас от двух центнеров геморроя.

Вертолёт — жёлто-зелёный портовый грузовичок — появился в оговоренное время, и минуты две летел параллельным курсом — демонстрировал добрые намерения — а потом повернул, снизился и завис над самым катером. Режняк ожидал, что сбросят трап, но из люка выпал легкий трос. Визитёр соскользнул на палубу, выпрямился — и у Режняка отлегло от сердца окончательно. Старший. Да ещё хорошего разлива — раз белым утром по верёвкам летает.

— Так, — громко, перекрывая шум вертолёта, сказал он по-немецки с австрийским акцентом. — Ну и кто из вас, умников, догадался вскрыть контейнер?

Режняк не без злорадства показал на Йозефа. Тот побледнел белее варка. Его автомат был заряжен свинцом, и если бы сейчас парень из команды «уборщиков мусора» надумал показать Йозефу место зимовки раков — тот ничего, ну совершенно ничего не смог бы возразить.

— Ладно, — махнул рукой варк, — пусть вам ваши хозяева примочки ставят.

Он покачал головой. Йозеф явно перестарался — по воздуху развороченный контейнер не потащишь. Но у мусорщиков был предусмотрен и такой вариант.

Варк что-то буркнул в микрофончик-«петлю». Из люка вывалился ещё один трос, потолще — с пакетом. Варк поймал груз, развернул металлопластиковый мешок.

— Грузите!

Сам он в это время занялся другим контейнером: подцепил его за страховочные «ушки» на тросик и помахал ребятам наверху кругообразно: дескать, сматывайте лебёдку.

Качнувшись, контейнер пополз наверх.

Серебро и золото слиток за слитком кидали на металлопластиковый круг. Варк стоял и смотрел, скривившись, будто набрал полный рот хины. Ему, наверное, было плохо от одного вида всего этого металла.

Закончили. Варк — было видно, как он старается не морщиться (а ведь точно старый, иначе бы и близко не подошёл), застегнул молнию, махнул. Повернулся, посмотрел на людей — селезёнка Режняка опять ёкнула и поползла, куда не надо. Он поймал себя на том, что прикидывает, как дёрнуть катер, чтобы мусорщика снесло к борту, а там… Глупости, их просто перестреляют сверху.

Старший потёр лоб, заправил под бандану светлую, совсем белую прядь, взял подмышку титановый «термос»…

— Идите дальше вверх, — сказал он, — минут через пять с вами свяжутся.

Прихватил трос, вставил правую ногу в петлю, левой легко оттолкнулся от палубы. Вертолет пошёл вверх — казалось, что чёрная фигурка подталкивает его к облакам.

— Всё, — сказал Режняк. — Обошлось. У меня бутылка паленки вон в том ящике — глотните, ребята.

Через пять минут над ними прошел ещё один вертолет — на этот раз с эмблемой Boehringer Ingelheim на борту. Режняк совсем успокоился. То, что в этаком криминальном деле открыто задействовали вертолет, на котором словацкое правление летало в Вену, означало, что уже совсем все в порядке. Серебро ведь изъяли, чего паниковать-то?

Вертолет завис над катером так низко, что Режняк с трудом мог вдохнуть расходящийся из-под лопастей воздух. Двое контролёров спрыгнули прямо на палубу, безо всяких тросов.

— Где груз? — проорал один из них.

— Все в порядке, уже увезли! — с улыбкой прокричал Режняк.

Как и Дурак, Курт Майснер был старшим; как и Дурак — бывшим службистом, только Дурак вышел в отставку в звании капитана, налетев на «стеклянный потолок», а Майснер был одним из тех, кого «попросили» в отставку после гибели гауляйтера.

Дурак работал на «Берингер» уже давно, дон Фадрико инициировал его лично. Майснер был новичком. Майснер занял место, на которое прочили Дурака, снова создав ситуацию «стеклянного потолка», из-за которой Дурак покинул СБ. И Майснер должен был расследовать кражу груза золота, серебра и биотеха, числя среди подозреваемых Дурака, и оба знали, какова ставка.

Дурак мог только тихо радоваться, что присланная Майснером на катер команда не то проявила поразительное хладнокровие, не то, наоборот, растерялась настолько, что не стала зачищать концы. Потому что теперь Режняк и охранники были живым, ну, полуживым, косвенным свидетельством его невиновности. Равно как и невиновности Шкртлика.

Но, очистившись от подозрений, Дурак стал подумывать о том, что вот если бы Майснер попал впросак, то очень может быть, что Дурак занял бы его место. Тем более что Майснер — птенец покойного гауляйтера, а Дурак — самого дона Фадрико.

Саботаж был наименее желательным вариантом решения вопроса. Наиболее желательным было — найти вора самому и предоставить его дону Фадрико на расправу лично. Тем более, что местное ворье он знал много, много лучше Майснера.

Лучше б он этого не делал. Потому что дурной сон оказался двухсерийным. Первым обнаружился след наркотиков, которые СБ взяла-таки на таможенном складе. Вернее — обнаружились несколько пушеров, мелких оптовиков. Всех брали на улице, допрашивали в темноте, под химией, какое-то время держали в подвале — а потом выбрасывали обратно на улицу. Коленные чашечки, впрочем, прострелили только двоим. Ещё один деятель покрупнее был найден у себя дома — и уже успел основательно подразложиться. Сгоревший за три дня до налета маленький пакгауз оказался его складом.

С таможней вышло совсем легко: ящики с прихваченной у свежего покойника «пылью» на склад внес электрик — за две сотни евро и часы. Часы были совершенно чистыми. Электрик, увы, тоже. И одновременно отыскался вертолёт. Его попросту нагло взяли в аренду. Предъявив при этом документы. И даже не подумав потом зачистить свидетелей. Свидетели обижались, что вертолёт клиенты не вернули на аэродром, а бросили и позвонили, где стоит — и вдобавок оказалось, что машина перекрашена в цвета портовой грузовой службы! Впрочем, дурное дело нехитрое — вертолет, как и портовая служба, был жёлтеньким, а нанести на брюхо и бока зеленые полосы — с этим и младенец управился бы.

Чип на документах оказался, конечно, чистой беспримесной липой — но вот изображение чиповладельца база данных опознала сразу, не икнув. Игорь Искренников, кличка «Трюкач». Старший-нелегал. Высококлассный домушник и медвежатник. По оперативным данным — мёртв. А ещё его опознал Режняк.

Засада была в том, что этот нелегал не мог иметь стаж больше трех лет. А такой молодой старший после восхода солнца не в состоянии даже пальцем шевельнуть и быстро проваливается в летаргический сон. И поднять его до заката практически невозможно. Этот же летал по тросу довольно поздним утром.

Кто-то притворился Трюкачом? Резиновая маска? Пластическая операция? Или — то, о чем ходят легенды, то, над чем бьются и в компании ES, она же «отряд 731», и в секретных лабораториях «Берингера» — генетическая трансформация? Наконец-то успешная?

Дурак подумал-подумал и простился с мыслью принести вора в подарочной упаковке лично. Нет, пусть с этим разбирается Майснер.

Получив данные, Майснер повозился с ними около получаса на глазах Дурака — и Дурак понял, почему должность Майснера ему не светит в принципе. Хотя он тоже был СБшником, он никогда не поднимался выше регионального уровня — и не имел той сети контактов в европейской СБ и Европоле, какая была у Майснера. Чтобы ответить на ряд вопросов, над которыми бился Дурак, Майснер просто вспомнил кое-что из прошлой жизни.

— Господин Дурак, закажите, пожалуйста, первый же билет до Милана. Мы летим прямо сегодня.

Так. Значит, разговор будет такой, что по комму — никак нельзя. Дурак приказал секретарше забронировать билеты, а слуге — собрать чемоданчик в дорогу. Дон Фадрико не любил, когда подчиненные после перелета являлись в несвежем виде.

В Милан прибыли утром, и Дурака опять клонило в сон. Фирменный «Мерседес-Сентурия» с затенёнными стёклами довёз обоих до резиденции де Сальво — высокого замка, превосходящего местную Цитадель размерами, а по слухам — и защищённостью. Во всяком случае, их провели в патио, где сеньор де Сальво совершенно откровенно попивал на свежем воздухе кьянти — впрочем, из уважения к сотрудникам, пластиковый козырек, начисто перекрывавший доступ ненужной части спектра, был выдвинут на всю глубину дворика.

— Сейчас господин Дурак расскажет о своих открытиях, — Майснер даже чуть отступил назад, демонстрируя жестом отдаваемый коллеге приоритет. — А потом я дополню картину.

Дурак раскрыл планшетку и рассказал все, что успел узнать. Особо подчеркнув следующие пункты:

— Трюкач и Кобра, его любовница и мастер, всегда работали в паре и никогда не брали в дело и в долю никого. Все криминальные информаторы это подтверждают в один голос;

— Трюкач инициирован два года и десять месяцев назад. Плюс-минус месяц. Пребывание на открытом солнце для старшего такого возраста ведет к тяжелым травмам в первые 5-8 минут;

— Трюкач никогда не имел дела с серебром. Следовательно, он понятия не имеет о каналах сбыта. Следовательно, он украл это серебро для кого-то.

— Два с небольшим месяца назад Трюкач наследил на Украине, в городе под названием Екатеринослав. Его напарница, любовница и мастер Милена Гонтар была там схвачена и приговорена к смерти. И вот тут самое интересное: Трюкач убил её, чтобы избавить от мучений, убил, прорвавшись на городскую площадь к помосту для казней. Но не в одиночку. С ним был боевик подполья из ликвидированной накануне группы. После этой героической эскапады оба скрылись в неизвестном направлении. Оба объявлены в розыск Европолом, европейским, а также региональным и российским управлениями СБ. Да, в Екатеринославе Трюкач тоже действовал после восхода солнца.

Дурак протянул патрону чип с данными.

Последние два пункта, взятые вместе, давали картину достаточно однозначную — удачная генмодификация или спонтанная потеря симбионта. Удачная спонтанная потеря симбионта. В обоих случаях Трюкач несомненно станет — если уже не стал — объектом очень плотной охоты. И если охотнички доберутся до Братиславы, то… В общем, пан Дурак был очень рад, что должность Майснера занимает Майснер.

— Я вас понял, господин Дурак, садитесь, — кивнул де Сальво. — Ваша очередь, господин Майснер.

Австриец щелкнул замком планшетки.

— Информационный узел в Братиславе вскрыли. Нет, — Майер повернул ладони параллельно земле. — Коллегу Дурака не в чем упрекнуть. Я бы и сам не заметил. Я целенаправленно искал следы взлома — и мои специалисты далеко не сразу их нашли. Им никто не сливал информацию. Они пришли — и взяли. Если вас интересует мое мнение, то наш груз не был целью операции. Он был шагом в ней. Серебро и золото — прикрытие. Вы понимаете, о чём я говорю?

— Трюкач работал на подполье, — кивнул де Сальво. — Любому подполью нужны деньги, а биотехнологиями они интересуются примерно так же, как и мы.

— Это, — медленно сказал Майснер. — самый удачный для нас вариант. Потому что есть ещё два, — теперь в паузы можно было забивать клинья. — Видите ли, группа, которую частично уничтожили на Украине — это те люди, из-за которых я принял ваше предложение.

Дураку расхотелось спать. Резко. Рывком. Те самые люди, из-за которых Майснер остался без работы. Те, кто убил Литтенхайма. И это значит… что они связаны — очень тесно связаны — с какой-то из региональных служб. Возможно, с тем же Волковым — у того в аппарате есть как минимум один данпил. Правда, делали его, кажется, в Штатах, но… Но это не важно. Важно то, что мы не можем их искать. Мы не можем их искать, потому что контрабанда биоматериалов — одна из немногих вещей, которых Аахен не потерпит. Нас сожгут всех. Нам затем и оставили визитную карточку — портрет Трюкача. Чтобы мы поняли — и заткнулись.

— Да, я тоже об этом подумал, — согласился дон. — Крайне неприятная ситуация. С одной стороны, мы не можем расследовать это дело. С другой — не можем оставить его безнаказанным. Конечно, господин Дурак позаботится о мерах безопасности. Схема исчерпала себя. И вообще, господин майор узнал слишком много. Господина Режняка мы можем перевести куда-нибудь из Братиславы, дав понять, что мы оценили его лояльность, а вот господин… майор — не из нашей структуры. Пока у нас не будет безупречной схемы, нам следует свернуть все дела на этом направлении — и уже вам, господин Майснер, придется подумать, как сделать, чтобы за это время нас не вытеснили с рынка. С подпольем я связываться не хочу. Но вот если нам случайно удастся найти господина… — де Сальво посмотрел на русскую фамилию бандита и чуть скривился, — …господина Трюкача, то я бы хотел, чтобы его взяли и доставили ко мне живым. Произошедшие с ним изменения — это очень, очень интересно. Само по себе.

Яхту спустили со стапелей так же торжественно, как обвенчали Энея с Мэй. Подвели катки, сняли с кильблоков крутобокое диво цвета темного янтаря — и спустили на воду. Все было честь по чести — Мэй грохнула о борт бутылку шампанского, остальные пятнадцать бутылок не заметили, как опустели. Конечно, Стаху и Хеллбою все это было на один зуб — но Игорь заранее привез из Гданьска ящик виски и бочонок мерло. Яхту назвали «Черная стрела». Игорь предлагал «Черная жемчужина» — в честь Малгожаты и, так сказать, судна-прототипа, но Мэй воспротивилась, а о прототипе, как оказалось, никто ничего не знал. Остановились на «Стреле».

Не успели отмаяться вторым похмельем — как Хеллбой заявил, что расслабляться рано, вывесил на дереве брезентовый мешок с песком и велел Антону набивать руку. В буквальном смысле слова. В течение первого получаса Антон разбил руки в кровь и выбил кисть из сустава. Что его даже слегка обрадовало. Не из-за передышки. Просто появилась уважительная причина не подходить к компьютеру.

Правда, исключалась и работа, о которой Антон думал с удовольствием — поднятие парусов. Он с таким трепетом предвкушал поход под парусом — и вдруг оказалось, что они даже мачту ставить не будут — проделают весь тур на моторе: слишком много в команде неопытных моряков. Костя и Игорь сейчас как раз возились с топливными баллонами. Эней крепил разобранную мачту и гик вдоль борта.

— Ты что, с ума сошел? — удивился он, когда Антон подошел со своим ранением. — Тебя как учили бить? Как ставить кулак? Сколько раз повторять, что тыльная сторона кулака должна составлять с предплечьем одну прямую линию?

Продолжая говорить, он взял Антона за пальцы и резко дёрнул. Антон не был готов и не успел рефлекторно напрячь руку. Прилив острой, но мгновенной боли — и сустав со щелчком встал на место.

— Давай перевяжу, — Эней спустился вместе с Антоном в кубрик, он же камбуз, кают-компания и медпункт, открыл ящик и достал эластичный бинт. — Не тревожь руку сегодня и завтра, отрабатывай хидза и маваси, как я тебе показывал. А послезавтра — без остервенения.

— Андрей, — вдруг спросил Антон, — а как тебя … работать учили? И почему? Почему он тебя вообще взял?

— Он меня взял, потому что… — Эней бинтовал туго, но так, чтобы рука сохранила подвижность. Умело бинтовал. — …Мне деваться было некуда. Я на два года был младше тебя, когда моих родителей… потребили.

Он наложил последний виток бинта, закрепил застежкой, присел на край стола. Плечи опустились.

— Я в футбол пошел играть. Вернулся домой — а там…

Антон кивнул. Он уже думал об этом и так и не смог решить, что хуже — так, как у Энея, или так, как у него самого.

— Он взял тебя с собой, да. А почему — в дело?

— А я очень хотел. И доказал, что смогу.

Антон попробовал пошевелить запястьем. Поморщился.

— А ну, сядь, — Эней показал на диван. — Давай, расскажи, что с тобой. Ничего не бойся. Я всё пойму. Со мной всё это было.

Антон сел, механически подтянул левое колено к подбородку, обхватил руками. Сейчас он был похож на нахохлившуюся птицу.

— Понимаешь, — сказал он, — это как цирк. Клоуны бегают, лошади кланяются, гимнасты летают под потолком… и всё не совсем настоящее. Фокусник женщину в ящике распиливает, она смеётся. А потом распадается на части. И умирает. Первый раз, первый раз, с Курасем, я думал, мне плохо от того, что человек гадом оказался — и что именно я это доказал. А сейчас мы чисто обошлись — а этого дятла наркоторгового три раза убить было мало… а всё равно.

Эней чуть выпятил нижнюю губу — это был его способ выражать удивление.

— А я было думал, тебя страх одолел… Да, мы чисто обошлись. Всё правильно. Радоваться надо.

Антон вздохнул.

— Понимаешь, я решаю задачу. Мне нравится. Чем сложнее задача, тем лучше. И чтобы экономное и красивое решение. Но задача — абстрактная, а люди — конкретные. Как бы это объяснить… ну вот представь, что ты играешь в Stand and Fight. Рубишь там врагов, взрываешь мосты, и знаешь, что это не по-настоящему. Что ты — не рейнджер Арни, а просто лицеист. А потом вдруг понимаешь — ты-то лицеист, а убиваешь и взрываешь по-настоящему.

— Вот поэтому я не играю в аркады, Тоха. — Эней вздохнул, покусал губу. По летнему времени и по случаю физической работы командир обходился одними шортами — и Антон видел на его боку весенний «трофей», шрам наподобие звезды с разновеликими лучами. И несколько других, более старых. Да уж, зачем такому человеку аркады…

— Я даже не знаю, что сказать тебе… Я ведь на самом деле драться люблю. Убивать — нет, а драться — да. Как Хеллбой. Только он в армии стал адреналиновым маньяком, а меня Ростбиф удержал. Ну вот… мы убиваем и взрываем по-настоящему… да… Но ведь ты, как раз ты делаешь все, чтобы смертей было меньше. И я не знаю, отчего ты комплексуешь. Ну да, любишь своё дело. Так ведь дело-то хорошее. Это мне нельзя.

— Я боюсь, — сказал Антон. — Я боюсь, что ещё раз, два, десять — и от меня ничего не останется.

— Волков бояться — в лес не ходить, Тоха. Но если… если ты хочешь уйти — то пожалуйста. Тебя никто не осудит. Твою долю выделим. Только подожди, пока Стах реализует добычу.

Антон отпустил колено, выпрямился.

— Я не хочу уходить. Я хочу знать, как с этим справляться. Андрей, ты… ты не видишь, почему Хеллбой пьёт?

— Хеллбой пьёт, потому что ему без мордобоя жить неинтересно… Если тебе с нами оставаться вредно — что я, держиморда какой-то?

— «Никто из нас добровольно не может уйти из группы — если только мы все вместе не примем решения её расформировать», — процитировал Антон. — Я просто не знаю, что мне с этим делать. А если уйду, будет только хуже.

— Знаешь, красивые слова можно сказать быстро — но иной раз лучше их не выполнять. Я же тебе не враг, Енот. Я… как бы друг. То есть, для меня ты — друг, не знаю, как для тебя я. Скажи, что для тебя лучше.

— Так ведь я не знаю! Если бы я знал!

Андрей вдруг сощурился и жестко сказал:

— Ты вот что. Подожди до первой пули.

Антон сглотнул — и вдруг подумал, что совет правильный. Вот сейчас он с этими ребятами тренируется, ест, пьёт, говорит о жизни, готовит яхту к походу на Гамбург и дальше, а ведь завтра кто-то из них может выбыть — совсем… Он вспомнил, как Эней сгорал в лихорадке, вспомнил след каблука на его груди, вспомнил, как Игорь покрывался волдырями под лучами солнца — они оба живучи, как коты, и всё же…

Он вдруг очень остро ощутил, как хрупка его собственная плоть: одно неловкое движение и вот, пожалуйста, рука на перевязи. Он подумал, что Мэй — девушка, и что он дважды видел её заплаканной. Да, наверное, он рано записал себя… в любители аркадных игр.

— Спасибо, — сказал он. — Пойду пну этот мешок. А то он развиселся тут, как не знаю что…

— Да не за что, — Андрей улыбнулся. Но когда Антон ушел, он опять ссутулился и закрыл глаза.

— Пожалуйста, — прошептал он. — Пожалуйста. Я не хочу покалечить пацана. Я должен всё сделать правильно.

Обычно Стах делал яхты для людей (и не только людей), любящих отдыхать со вкусом и с комфортом — поэтому жилое пространство было расширено до того максимума, который позволяли размеры судна и инженерные таланты Стаха. На сей раз на отделку времени не было — Стах заказал стандартную и вполне спартанскую корабельную мебель. Для всех кают, кроме одной — там установили вместо койки кровать. Настолько двуспальную, насколько, опять же, позволяли размеры каюты. То есть, она занимала всю каюту целиком.

— Так вот, почему ты всех так торопил с установкой мебели, — поддразнила Мэй.

— Испытаем «Стрелу» на килевую качку? — обхватив жену, Эней повалился вместе с ней на матрас, ногой задвинул дверь.

Это было как воплотившийся сон: Мэй и корабль. И море. И можно плыть, куда хочешь.

Вот только в последнее время Мэй почему-то часто плакала. В первый раз Эней не так понял — ему самому случалось плакать, умирая на ней. Потом он испугался, что делает что-то не так — хотя она горячо уверяла его в обратном. И вот, наконец, она сказала. Видимо, долго носила в себе то, что высказала только сейчас:

— Хорошо, что у меня не может быть детей. Если бы могли быть — я бы не удержалась. Захотела ребёнка от тебя… и будь что будет.

И что тут скажешь — только то, что уже говорил. Что только она. Как есть. И что не надо ничего другого, а будет, что будет. Он не знал, как утешить Мэй, потому что сам хотел бы того же — зачать с ней ребёнка и хранить их обоих если не от всех опасностей — от всех невозможно — то хотя бы от тех, каким она подвергала себя на акциях.

Он понимал теперь всем своим существом то, что раньше понимал только разумом — слова Ростбифа о сплошной боли. Ему не нужна была вера, чтобы привыкнуть к собственной «внезапно смертности» — тут его мировоззрение было сформировано отчасти Эпикуром, которого подсунул Ростбиф, отчасти «Будосёсинсю», на которую он набрел сам. Но все это не годилось теперь, когда он действительно любил, а не издалека обожал, женщину, это хрупкое (несмотря на мускулистые руки и умение владеть мечом) создание, полное противоречий и слабостей, когда он уже сжился, сросся с её существом. Он верил в вечную жизнь, потому что желал продлить эту любовь в вечность — и очень остро чувствовал боль от невозможности продлить её во времени. Иногда ему снилось, что у него есть ребёнок — не сам ребёнок, он ни разу не появлялся в снах даже в виде туманного образа, Эней не знал и не пытался угадать, мальчик он или девочка — просто во сне появлялось ощущение, что он отец. И страх уже не за одну, а за две жизни — и всё-таки, просыпаясь, он понимал, что будь у него возможность — он выбрал бы именно такой страх, предпочёл бы пригрезившемуся отцовству — настоящее.

— Зачем ты так говоришь? Не надо так говорить, — Эней поцеловал жену в затылок, потом осторожно повернул к себе лицом, чтобы поцеловать в глаза. — Вот послушай лучше… «Кто эта блистающая как заря, прекрасная как луна, светлая как солнце, грозная как полки со знаменами?» — он зажмурился, на ходу вспоминая и переводя на польский. — «Дочери Иерусалима! Черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломона». Это про тебя. Погоди, вот я попрошу у Антохи найти тебе «Песнь песней» на польском. Потому что из меня переводчик…

— А ты переводи не словами, — предложила Мэй.

Эней приподнялся на локте и перевёл пятый стих из четвёртой главы, а потом перешёл к шестому.

И тут с берега сквозь переборку донесся звук — очень знакомый, свойский, привычный, но в этом часу ночи, но в этой фазе луны…

Рык двигателя «Полонии»…

Сначала он решил просто выпить пива.

Нет. Сначала он думал, что решил просто выпить пива. По крайней мере, когда садился на мотоцикл, жал на газ и нёсся галопом по грунтовке. Именно галопом, скачками. Такая там была грунтовка. И когда выруливал на гданьскую трассу. И когда въехал в город…

Старый Гданьск был красивым городом. Но до Поворота здесь случился один из орорных бунтов — со всеми вытекающими, вернее, выгорающими. Потом исторический центр отстроили, но выглядел он теперь как-то чересчур декоративно. Новые районы были естественней — и с дороги больше всего напоминали щетки кристаллов, вмонтированные в зеленую поверхность. Урбанистический пейзаж совершенно не располагал к мыслям о пиве. И вообще к мыслям. Но какая разница… Игорь уезжал не «куда», он уезжал «откуда»…

Пока он был старшим, ему не нужно было избегать людей, он существовал отдельно от них, всегда помнил, где своё, а где чужое. А сейчас ему потребовалось несколько суток, чтобы понять, что это не у него, а у Кости трясутся руки перед полнолунием, что это энеевскую профессиональную опаску он ловит фоном — даже когда Энея нет в помещении, что…

Наверное, все это присутствовало и раньше, но раньше ему было так плохо, что он, наверное, просто не замечал. А сейчас заметил. И взвыл. Про себя, естественно.

А эта ночь его доконала — хотя всего-то и произошло, что Эней с Мэй уединились в спущенной на воду яхте.

Они муж и жена, говорил он себе. Они имеют право не принимать меня в расчёт. Не обязаны. И глупо. И какого хрена.

Обычно ему удавалось не смотреть и не слушать — но сегодня у них как-то так сошлись фазы, что у Игоря аж звон отдавался в грудной клетке. Вот и выходило, аккуратно так, уже без всяких прыжков и колдобин, по городской вылизанной трассе выходило, что ещё месяц назад ему всё равно было, какое тепло — лишь бы греться… а теперь чужое не только не помогало, а просто не давало жить.

Первый раз он вытерпел, но им так понравилось, что они пошли на второй заход — и тут он почел за благо просто смыться. Он знал, что подумает Эней. И сказал себе: а наплевать.

Остановил мотоцикл, откинул забрало, чтобы закурить. Под шлем тут же ворвалось стрекотание кузнечиков, где-то в отдалении завыла собака. Выпить, сказал он себе. Просто выпить и подумать. В этом же нет ничего плохого. Просто погреться. Если вокруг совсем чужие — это не будет мешать. Не мешало же раньше. Он знал, что наездника, бывшего наездника с ним нет. Его присутствие Игорь теперь ощущал сразу — как пленку нефти на воде, тут не захочешь, заметишь.

Он въехал в Гданьск, миновал сонные и глухие жилые кварталы — ему нужно было в никогда не спящий, суетливый муравейник портовых районов. В кабак, в дансринг, в месиво чужих эмоций, запаха напитков, духов, разгоряченных тел, перегара и адреналина.

«Ночной клуб Панорама» — мигнула надпись на стене, и Игорь свернул в подворотню под ней. К чему перебирать харчами — все эти заведения одинаковы. И от них одинаково несет всплесками неясных надежд, агрессией, разочарованием, — и иногда бездумным восторгом.

Заплатил на входе, взял в автомате банку пива… хорошо, что после Братиславы перекрасился, хорошо, что, уезжая, не забыл надеть линзы, хорошо, что… да ничего не хорошо. Невозможно было в этом человеческом месиве — даже музыка не спасала.

Он выбрал девушку — совсем непохожую на Милену. По этому признаку и выбирал. Пышногрудая крепенькая блондинка, достаточно пластичная, чтобы от танца можно было получить удовольствие. Не форсировал процесс. Она прижалась первой.

Он вел её, вёл и не понимал. Ну раньше, до того как, ему иногда бывало скучно — когда не получалось расслабиться и идти с потоком. После того — просто здорово. А сейчас, сейчас ему больше всего хотелось стереть это заведение мокрой тряпкой — хотя ничего дурного не происходило. И тут — он даже чуть не сбился с ритма — Игорь сообразил, что холод-то прошёл. Отпустил. Снесло его адреналином и отвращением. Помогло.

Девушка ничего не заподозрила. То ли от танцев его температура поднялась до человеческой, то ли партнерша была уже слишком на взводе. Поцелуй. Помада, легкий перегар ромового коктейля, мятная пастилка.

Её возбуждение резонировало в нём иначе, чем высокий ток в замкнутом контуре «Эней-Малгожата». Напряжение другое. Вернее — напряжения не было. Одна из сторон брала, но не отдавала. Вторую — глухое, мягкое, жадное тепло — это, кажется, не беспокоило.

Он знал, что не сорвется. Будь она хоть чем-то похожа — цепочка при очередном объятии царапнула шею — на сестру Юлю… тогда было бы опасно. Есть и такой вид девушек-агнцев — «добрые самаритянки», согревающие одиноких. Эта — нет. Она знала, чего хочет. И хорошо. И замечательно. Потому что он хотел того же самого.

Отошли к стойке — отдышаться, освежиться. Она назвала цену. Небольшую. Окупить этот вечер, сегодняшнюю выпивку и завтрашнюю опохмелку. Он согласился.

Потом они проделали на мотоцикле часть обратного пути — до сонных жилых кварталов. Она жила в маленьком доходном домике, в одной из двадцати стандартных односпальных квартир для несемейных людей.

Её звали Зофья. Зося. Бело-розовый зефир.

Единственным нестандартным предметом мебели в доме была кровать — деревянная, старая. Она качалась и скрипела как корабль, а ночью пошёл дождь, и ветки стучали в стекло, и тени текли по потолку… и жизнь была почти настоящей.

Это не измена, — повторял он неизвестно кому, глядя в прозрачную темноту, лаская небрежно грудь дремлющей девушки, чьим наслаждением он только что взахлёб дышал. Это не измена. Это просто биология. Двое животных на разных полюсах пола, перепад потенциалов. В конце концов, мне нужно было узнать — человек я или всё-таки нет. Могу ли я — без постоянного контролирующего взгляда с небес. Могу. Очень даже могу. Могу не быть святым — и не отлететь… к нему.

И вдруг подумал, что за это тоже стоит быть благодарным. Но вместо благодарности пришли досада и раздражение. Разрешаете, значит. Спускаете с поводка. Я, мол, не такой, какой была она. Она держала на «строгаче», на других баб просто не включалось. А я — разрешаю. Поваляйся в луже, грешник, раз уж тебя тянет. Пилосцам дозволено.

Игорь осторожно высвободил плечо из-под сонной белокурой головки, погладил пальцем подбородок девушки — она не проснулась. Звёзды гасли за окном, время уходить.

По дороге обратно едва не слетел с просёлка — заметил прыгающую с дерева на дерево белку и засмотрелся. У дневной летаргии есть свои преимущества — объясняться с Костей придется только вечером. А с Энеем он объясняться не будет вовсе.

Но тут вышел обвал — загнав «Полонию» под навес и сняв шлем, он услышал:

— Привет.

Костя курил на крыльце домика, который делил с Десперадо.

— Привет, караульщик, — сказал Игорь. — Докладываю. Съездил в город, сходил на танцы, впал в блуд — с удовольствием впал, надо сказать. Всё, что писали про полек классики — правда, — он прицепил шлем к сидению. — Красную Шапочку не съел. Не встретил.

— Чаю выпьешь? — спокойно сказал Костя. — У меня как раз свежий заварен. Крепкий. Тебя ждал, боялся уснуть.

Чай? Чай это хорошо. Не пиво же пить на сон грядущий. Или не грядущий.

— Спасибо.

Он поднялся за Костей на крыльцо, подождал там, чтобы не будить Лучана. Кен вынес две дымящиеся кружки, плитку шоколада. Он был сластёна, Кен. Они сели на ступеньки, Костя с легким даже не хрустом, а щелканьем, поделил плитку. Чай был горячим и действительно крепким. А шоколаду не хватает веса. Не понимают они здесь, что такое чёрный шоколад. И вообще, мало что понимают. Как и везде.

А впрочем, Костя любитель молочного, и чёрный ест «за неимением гербовой…» Должно же у него хоть что-то быть, у добровольного евнуха.

И от этой последней мысли Игорю стало так мерзко, что он даже кружку поставил на крыльцо, чтобы не раздавить и не обвариться. Сморщился, заставил себя снова взять. Глотнул чаю — будто накипь с языка смыл. Заткнись, чертяка, — сказал про себя, — с Зосей это был я. А сейчас уже ты.

— Это фигня, — Костя зажмурился, глотнул чаю, вдохнул запах моря. — Это со всеми. Так или иначе.

— Что Ван Хельсинг? — спросил Игорь.

— Да ничего. Я с ним поговорил, а потом его Малгося обратно в каюту утащила.

— Хорошо. Только ещё его чувства вины мне для полного счастья и не хватало.

Костя не ответил. Мечтательно сощурившись, долго глядел на яхту, потом спросил:

— А хороша, да?

— Да. — Игорь был равнодушен к парусному спорту, но это была Настоящая Вещь, и, чтобы оценить её, не нужно было разбираться в обводах и оснастке. Он где-то читал, что некрасивые самолёты не летают. Наверное, к кораблям это тоже относится. — Да. Жалко будет продавать…

На палубу выбралась нагая Мэй, потянулась всем телом, потом заметила мужчин на крыльце, махнула им рукой и с борта «ласточкой» прыгнула в воду.

— Интересно, — сказал Игорь, — в Африке русалки чёрные или белые? Надо Хеллбоя спросить. Он, кажется, там воевал.

— И он тебе расскажет, — хмыкнул Костя, — на что ловить русалок и как свежевать.