"Туман" - читать интересную книгу автора (Херберт Джеймс)

Глава 8

Герберт Браун волновался за своих голубей. Он залпом проглотил порцию виски и уткнулся взглядом в пустой стакан.

— Повторить, Герби? — спросил бармен и потянулся за чистым стаканом, зная, что из старого Браун пить не будет.

— Да, Гарри. Плесни и себе тоже.

Одно удовольствие обслуживать таких клиентов: и сами не дураки выпить, и другим налить не забывают.

— Спасибо. Курну вот только, — улыбнулся Гарри, обнажая пожелтевшие от никотина зубы. Большинство посетителей презирали коротышку бармена, но Браун всегда относился к нему по-доброму.

— Подождет твое курево. Лучше хлебни чего-нибудь.

— Уговорил, Герби. Налью-ка я себе джину с тоником.

Гарри приготовил напитки, взял небрежно брошенную на стойку бара фунтовую бумажку и отсчитал сдачу, тайком прикарманив десять центов.

— Держи, Герби. Твое здоровье!

Бармен поднял стакан и пригубил. Славный малый этот Герби! Всегда тебя угостит и сдачу никогда не проверяет. По крайней мере три вечера в неделю Браун проводил в пивной напротив своего магазина на Хакни-роуд. Обычно он вставал рано, в пять или в шесть утра, и отправлялся на рынок за товаром для своей фруктовой лавки. В одиннадцать часов рабочий день заканчивался, так, по крайней мере, считал сам Герберт, и можно было идти в паб, заглянув сначала в ближайшее игорное заведение. Продажей фруктов всегда занималась трудолюбивая миссис Браун. Она давно махнула рукой на своего непутевого супруга, но продолжала ругать его при каждом удобном случае. И чем чаще она пилила мужа, тем чаще он напивался, и чем чаще Герберт Браун напивался, тем чаще благоверная пилила его. Оба не замечали этого замкнутого круга. Такая жизнь вошла у них в привычку.

— Да не изводись ты так, Герби. Вернутся твои голуби, — успокаивал бармен клиента. Гарри облокотился о стойку и попытался изобразить на лице что-то вроде сочувствия. Он понять не мог, кому нужны эти дурацкие голуби. Что проку разводить их. Однажды Браун затащил его на свою голубятню, хлипкое сооружение, готовое развалиться в любую минуту. Подобно большинству построек на Хакни-роуд, дом Брауна был довольно просторен. Задний двор находился на целый этаж ниже уровня тротуара. Прежние владельцы пристроили к дому флигель, на плоскую крышу которого можно было попасть прямо из окна второго этажа. Здесь-то и устроил Герберт свою голубятню.

Очутившись в этом сарае, Гарри почувствовал тошноту. Он с трудом скрывал отвращение к пьяным восторгам Герберта. Хоть убей, не понятно, почему его приятель так носится с этими жирными, вечно стонущими тварями. Только и знают, что пыжатся и гадят везде. И пользы от них никакой; даже пирогов с голубями давным-давно никто не ест. Правда, птицы Герберта участвуют в соревнованиях, но без особого успеха. Как-то раз Гарри заикнулся о бесцельности этого занятия, но Браун только заталдычил в ответ: «Если б ты только видел, как они летают!» Ужасно глупо, но от этого старого пьянчуги другого и не дождешься. Однако если не считать этого задвига, Герби был малый что надо: никогда не скупится на выпивку для себя и компании.

— Им уж давно пора вернуться, — сокрушался Браун. — Я отвез их в фургоне в Солсбери, купил несколько новых. Где ж это видано? Ведь до дома рукой подать, дорогу найти легче легкого, на старых голубей можно положиться, а уж Клод, тот бы в жизни не заблудился.

Гарри подавил смешок при мысли об этом любимце Герберта. Странное имя у птицы. Этот взъерошенный старый голубь жил у Брауна уже много лет. У птицы был такой вид, словно ее только что кошка трепала. Герберт нянчился с Клодом, как с младенцем. Гарри сам видел, как его приятель прижимает птицу к щеке, разговаривает с ней, как с разумным существом, серьезно, по-мужски, без всякого сюсюканья, но стоило бармену взять Клода, как тот нагадил ему в руку.

Браун едва ворочал языком.

— Увез я их в воскресенье. Им уж давно пора вернуться. Все закавыка в том, что птицы ищут дорогу по солнцу.

— А может, пока ты здесь сидишь, они уже вернулись. Придешь домой, а они уж тут как тут, тебя поджидают. Вот увидишь.

Потихоньку от Герберта Гарри перемигнулся с сидящим неподалеку посетителем и закатил глаза. Клиент явно слышал их разговор.

— Кончай шутить, Гарри! — Голос Герберта звучал вызывающе.

Бармен знал, что после нескольких порций шотландского Браун приходит в неистовство при малейшем намеке на сарказм.

— Да нет, что ты, — поспешно сказал Гарри, — я просто сказал, что голуби вернутся и будут ждать тебя. Верно говорю. Давненько я тебя не угощал. — Бармен повернулся за новым стаканом. Его приятель забубнил что-то уже более спокойным тоном, и Гарри вздохнул с облегчением. Ему не хотелось расстраивать Брауна.

— Птицы ведь чем хороши, Гарри? Тем, что ничего с тебя не требуют. Только корми их как следует, и они к тебе всей душой. Это тебе не попрошайки вроде собак с кошками. Птицы — они ведь гордые. Приходят к тебе за едой, и все. А нет — так и до свиданья. Но, — тут Герберт многозначительно поднял палец, — если ты хорошо за ними ухаживаешь, они всегда к тебе вернутся. Они преданные, независимые, но преданные.

Удовлетворенный своей речью, Браун уселся поудобнее. Гарри поставил перед ним стакан виски, кивнув в знак согласия. Досадно, что пришлось наливать выпивку за свой счет, но хозяин строго следит, чтобы ни капли не было выпито даром, так что за каждый стакан приходится платить.

— Клод приведет их, я уж знаю, что приведет. — Герберт в два глотка осушил стакан. Бармен с содроганием следил, как огненная жидкость исчезла, осев в желудке Герберта. У этого парня, видно, чугунные внутренности! — Ума не приложу, где они застряли? — Браун встал, слегка пошатываясь. — Ну я пошел. Пора.

— О'кей, Герби, увидимся завтра, — улыбнулся Гарри и не без ехидства добавил: — Привет твоей старухе.

Герберт обернулся и долгие три секунды сверлил приятеля взглядом, недоумевая, издевается тот или нет. Гарри прикусил язык.

— Да пошла она! — проговорил наконец Браун и поплелся домой.

На улице он прислонился к стене. От поспешно выпитого последнего стакана разлилась желчь, но мысль о любимых птицах торопила домой. Сдерживая тошноту, Герберт поковылял через дорогу. На полпути он остановился, чтобы пропустить медленно ползущую «шестерку».

Из окна спальни за Брауном следила жена. Она частенько часами сидела без света, глядя на оживленную улицу, но не для того, чтобы шпионить за мужем, а просто чтобы не было так одиноко. Ее внимание привлекали снующие туда-сюда прохожие, медленно бредущие влюбленные парочки, знакомые покупатели. Интересно, куда и по каким делам они идут? А незнакомцы? Что привело их в эти края? Часто в голову приходили самые нелепые и отвратительные фантазии по поводу этих людей. Было время, когда от одного вида гомосексуалиста или лесбиянки в воображении Лины Браун рисовались бурные картины, теперь же она просто возмущалась и негодовала. Она всматривалась в лица пассажиров проезжающих мимо автобусов, но было трудно разглядеть что-либо как следует в сумерках. На закате дня ей было особенно одиноко.

С тех пор как дети выросли и стали жить самостоятельно, у миссис Браун появилось много свободного времени, все чаще ее терзали мысли о несложившейся семейной жизни. Конечно, мальчики имеют право жить как им нравится, но они могли бы навещать родителей почаще, хоть и поселились далековато от них. Ведь ей так хочется понянчить внуков. Все это Герберт виноват. Это он своим пьянством и скандалами отбивает у мальчишек охоту встречаться с родителями. Отец называется! Да он и не замечал их никогда. Вечно возится со своими голубями. Знай пляшет вокруг этих дурацких птиц. А за последние два дня чуть рассудком не тронулся от беспокойства, что они пропали. Дались ему эти голуби!

А сейчас, гляньте-ка на него, стоит посреди улицы, совсем одурел от пьянки. Господи, чтоб его автобусом переехало! Ведь она работает не покладая рук. Да кабы не она, все давно пошло бы прахом. Конечно, Герберт встает ни свет ни заря и идет на рынок за товаром, но это же не повод, чтобы лоботрясничать весь остаток дня. Да они бы озолотились, кабы муженек не разбазаривал деньги на пьянство и игру да не давал в долг каждому встречному-поперечному. Эти его дружки так и норовят выклянчить у него побольше денег. Как же, он ведь их добрый старина Герби, друг и надежда голодранцев. Что ж, ей, Лине, пришлось пресечь эти вымогательства, да, пришлось, чтобы не нищенствовать на старости лет. Не отдаст она на разграбление свои кровные. Лина так и заявила мужниным дружкам. А Герби об этом знать не обязательно. Вот он плетется через дорогу. Господи, только б его покупатели не увидели, ублюдка чертова!

Слезы навернулись на глаза у Лины Браун. Ей не жаль себя, и вовсе не от обиды она плачет, а оттого, что ненавидит своего благоверного.

— Чтоб ты сдох! — сказала она вслух, и от ее дыхания помутнело оконное стекло. — Чтоб ты сдох, паразит!

Герберт кое-как добрел до магазина и стал разыскивать ключ. Однажды Лина заперла дверь изнутри, но потом раз и навсегда зареклась делать это: муженек поднял такой хай, что пришлось полицию вызывать. С тех пор не смела она не впустить его домой. Наконец ключ нашелся, Герберт вставил его в замочную скважину и резко повернул, едва не сломав замок. Дверь поддалась. Не обращая внимания на сидящую наверху жену, Браун что было сил хлопнул дверью. Как же! Спит она! Мечтай больше! Благоверная дождется его, вернись он хоть утром. Как это ее не стошнит от собственного голоса? Да пошла она!.. В упор он ее не видит!

Миновав темный коридор, Браун спустился к двери, ведущей на задний двор. Ему не хотелось включать свет. Отперев тяжелую дверь, Герберт вышел во двор. Стояла прохладная ночь. Браун с жадностью глотал воздух, затем расстегнул штаны и стал мочиться, с наслаждением слушая, как желтая струя брызжет на толстый слой бетона, которым был покрыт двор. Он сам не понимал, зачем это делает, ведь в доме было два туалета: один в двух шагах от него, а другой наверху, стоивший кучу денег. Но ведь должны быть у человека хоть какие-то удовольствия в жизни. А Лина может лопнуть от злости, если хочет.

Слабеющая струя заливала ботинки. Вдруг послышалось голубиное воркование. Герберт задрал голову. Наконец-то вернулись, слава Богу! Он громко рассмеялся, застегнул штаны, замочив пальцы, вытер руки о пиджак и нетвердой походкой вернулся в дом, оставив дверь распахнутой настежь. С грехом пополам, то и дело спотыкаясь, на каждом шагу поминая черта, Браун поднялся наверх. Он ощупью добрался до окна, ведущего на крышу пристройки. Тут из спальни до него донеслись вопли жены:

— Ты, грязный ублюдок, паскудное животное! Мог бы воспользоваться уборной, как все нормальные люди!

— Заткнись, женщина, — заорал в ответ Герберт, одним коленом стоя на подоконнике. Теперь главное сосредоточиться, чтобы не сорваться и не грохнуться с лестницы, как это уже случалось неоднократно. «Ты себе когда-нибудь башку свернешь», — выговаривала Герберту жена, тут же добавляя, что туда ему и дорога, но он лазал на голубятню, только когда бывал сравнительно трезв, иначе он и пяти минут не удержался бы на крыше. Браун на четвереньках полз вперед. В доме резким и неприятным голосом вопила Лина, но теперь Герберт все отчетливей слышал воркование голубей. Птицы устроили настоящую возню. Производимый Гербертом шум окончательно взбудоражил их.

— Иду, иду, мои хорошие, — приговаривал Браун, чувствуя, что его лицо расплывается в глупую пьяную улыбку. Он старался держаться подальше от края крыши; еще не хватало шлепнуться на бетон с тридцатифутовой высоты.

— Я знал, что ты вернешься, Клод. На тебя всегда можно положиться. Ну в чем дело, заблудился, а?

Щеколда долго не поддавалась. На крыше деревянной голубятни Герберт заметил несколько новых птиц. Она еще не могли найти вход в сарай, но скоро старые голуби всему их научат.

— Поди сюда, Клод. Ты где?

Войдя в голубятню, Браун включил маленькую лампочку. Испуганные внезапной вспышкой света, птицы встрепенулись.

— Все в порядке, это я. Я же вас не обижу.

Пришлось закрыть дверь голубятни, чтобы птицы не разлетелись. Из-за низкого потолка Герберту пришлось согнуться в три погибели. Он пересчитал птиц, убедился, что все они здоровы и невредимы. Тут Браун заметил своего любимца Клода. Голубь сидел на самом высоком насесте, забившись в угол. Птица тихо ворковала, не шелохнувшись.

— Привет, Клод, старина!. Скучал по мне?

Стараясь не потревожить остальных птиц, Герберт направился к голубю. В сарае все стихло; птицы успокоились, их хозяин, сам того не замечая, замолчал.

— Ну, Клод, что скажешь в свое оправдание? — снова заговорил Герберт.

Он снял птицу с насеста, поднес ее к лицу, погладил грудку.

Клод нежно заворковал.

— Ты ведь знаешь, кто над тобой главный, кто о тебе заботится?

Вдруг голубь клюнул Герберта прямо в слезящийся глаз. Бедняга завопил, выпустил из рук любимую птицу и отпрянул к насестам.

Голуби яростно набросились на хозяина, сотрясая свою непрочную хибару. Браун заслонился от птиц руками, но те продолжали клевать его. Он стал отчаянно отбиваться. Хрупкие тела ударялись о стены сарая, голуби падали, беспомощно взмахивали крыльями, тщетно пытаясь взлететь. Остальные птицы продолжали нападение, они били Герберта крыльями по голове, клевали его скрюченное тело. Охваченный страхом и гневом, Браун схватил одного голубя и стиснул так, что кости захрустели... Герберт рычал от ярости, но в эту минуту три птицы набросились на него: одна вцепилась ему в шею, другие стали клевать в глаза и щеки. Ослепший на один глаз Браун отшвырнул раздавленного голубя и заслонил лицо руками. Ужас придал ему силы. Топча своих любимцев, он со всех ног бросился к выходу, но сбился с пути из-за всей этой неразберихи, беспорядочного порхания голубей, хлопанья крыльев, птичьего гомона, собственных воплей и боли. Наконец, наткнувшись на стену, бедняга упал.

Оглушенный падением, он лежал вытянув руки. Летающие над ним голуби непрестанно нападали на него. Несчастный еле дышал, он кое-как отмахивался от птиц руками и ногами, всхлипывая от страха, пытался увернуться от ударов, но в хибаре было тесно. Браун с трудом встал на колени, превозмогая боль, вцепился в проволочную сетку на окне и медленно поднялся. Голуби клевали его огромные кулаки. Теперь было проще найти дверь. Прорвавшаяся сквозь барьер страха боль мощным потоком хлынула на Герберта. Он кричал, трясся, извивался всем телом, отбивался руками и ногами, но птицы не отставали от него. Вырываясь из голубятни, Браун своротил лампочку. Он совсем ослеп, разум его помутился.

Бледная, вцепившись в подоконник, на него смотрела Лина. Даже в спальне был слышен поднявшийся на голубятне шум. Сначала она не придала этому значения, полагая, что муж по обыкновению бесится, но отчаяние и ужас в его голосе подняли ее с постели. Заранее боясь того, что увидит, Лина подошла к окну. Там она оцепенела от страха и изумления.

Какое-то существо, мало похожее на человека, выскочило из голубятни. Оно шло на полусогнутых ногах, окруженное клевавшими его птицами. У женщины дух захватило от ужаса, когда она узнала в этом несчастном своего мужа. Он был на себя не похож, терзаемый своими любимцами. Лина стояла разинув рот, впервые в жизни не в состоянии вымолвить ни слова, не в силах пошевелиться, поспешить на помощь мужу. Новый вопль вывел ее из оцепенения, она полезла на крышу, но неуклюжее тело не слушалось ее. Она так и застыла на подоконнике, с торчащим вверх задом и упирающимися в крышу ладонями. Задрав голову, Лина увидела, что Герберт идет к самому краю крыши. Женщина открыла рот, чтобы окликнуть мужа, но не смогла издать ни звука.

— Герби! — наконец закричала она и тут же услышала, как он упал с тридцатифутовой высоты на бетонированный двор.

Вновь и вновь выкрикивая имя мужа, захлебываясь от рыданий, Лина подползла к самому парапету. Лежа на животе, она пыталась разглядеть в потемках тело Герберта. Он лежал совершенно неподвижно, с вывихнутыми ногами. Вдруг внизу что-то зашевелилось, но Лина знала, что это голубь. Ее муж был мертв.

— О, Герби, бедненький мой Герби! — запричитала женщина.

Уцелевшие голуби сидели на крыше сарая. Они следили за ней, но были спокойны. Один из них, по имени Клод, тихо ворковал.

В тот же день, рано утром, Эдвард Смоллвуд сидел на берегу пеки и удил рыбу. Это был высокий, нервный, рано начавший лысеть человек. Ему было уже тридцать пять, но он все еще жил с родителями. Деспотичный отец расшатывал его нервную систему. Смоллвуд-старший всегда был принципиален и отличался консервативностью взглядов. Он не скрывал презрения к этой размазне, своему отпрыску, в то время как миссис Смоллвуд души не чаяла в своем драгоценном мальчике и хоть не совсем разумно, но от всего сердца старалась защитить ребенка от жизненных невзгод и отцовских нагоняев. Тем не менее оба родителя, каждый по-своему, любили своего долговязого, сутулого мальчика, и каждый портил его на свой лад. Они заранее в подробностях спланировали жизненный путь Эдварда, так что малейший проблеск инициативы, любой намек на импульсивность были уничтожены в зародыше. Уничтожены безо всякого злого умысла, просто чтобы защитить ребенка, для его же пользы. Родители прекрасно справились со своей задачей. В шестнадцать лет Эдварда отправили на его первую и единственную работу. Юного Смоллвуда устроили на службу в банк, управляющим которого был старый друг семьи. Работа надежная и респектабельная. Сейчас Эдвард был помощником управляющего, но это назначение он получил лишь благодаря усидчивости, а не способностям. Иногда ему предлагали перевестись в другой город, но Смоллвуду не хотелось покидать милый оживленный Рингвуд, расположенный неподалеку от Нью-Фореста, да и родители не отпустили бы его. Управляющий банка скончался два года назад. Эдварду даже не предложили занять его место. Сам он не очень огорчился, ему и в голову не приходило, что он может рассчитывать на эту вакансию, но отец был вне себя от ярости.

Прежде Эдвард ни к кому не испытывал ненависти. Конечно, кого-то он не любил, кого-то явно боялся, но ненавидеть... Однако Норман Саймз, новый управляющий банка, раздражал его, как никто прежде. Казалось, этот человек создан только для того, чтобы отравлять жизнь Эдварду Смоллвуду, и если это удавалось — день прожит не зря. Как-то раз Эдвард намекнул об этом родителям, но отец разворчался, мать сочувственно раскудахталась. Жалобы прекратились раз навсегда. Итак, он нес свой крест в одиночку, чувствуя себя несчастным, как в школьные годы. Ах как радуются сослуживцы его смущению перед шефом. Но это еще полбеды. Саймзу как будто доставляет удовольствие публично унижать своего помощника, словно от язвительных замечаний по адресу Смоллвуда рос престиж начальника. Эдвард вздохнул при мысли о предстоящих неприятностях. Может быть, если очень повезет, Саймз уедет на встречу с местными бизнесменами, и Смоллвуд не попадется ему на глаза.

Эдвард отбросил одеяло и начал ощупью искать очки, лежащие где-то на ночном столике. Он выругался с досадой, опрокинув принесенную миссис Смоллвуд чашку жидкого чая. Весь день уже был испорчен помешавшим рыбачить туманом. Эдвард облюбовал уголок на берегу Эйвона и дважды в неделю ездил туда ловить рыбу. Даже родители одобряли это его увлечение. Доктор утверждал, что свежий утренний воздух избавит Смоллвуда от хронического насморка и он перестанет целыми днями хлюпать носом. От насморка Эдвард так и не исцелился, но было так приятно в тишине и одиночестве посидеть на берегу реки, да и заботы надвигающегося дня не так удручали. Эдвард редко закидывал удочку: жаль было вытаскивать рыбу из родной стихии, но в угоду отцу, которого всерьез интересовали рыболовные успехи сына, приходилось, как это ни жаль, выуживать время от времени рыбу-другую.

Сегодня Смоллвуд был так занят своими мыслями, что заметил туман, только когда уже не смог разглядеть леску удочки. Он испугался, собрал рыболовные снасти и термос и направился к шоссе. Добрых десять минут ему пришлось плутать в тумане, натыкаясь на деревья и путаясь в кустах. Наконец Эдвард вышел на дорогу; к счастью, на шоссе тумана не было, вовсю сияло солнце. Миссис Смоллвуд, как всегда, раскудахталась и уложила сыночка поспать часок перед началом рабочего дня. К своему удивлению, Эдвард действительно уснул, но во рту остался отвратительный привкус тумана и жидкого чая.

Смоллвуд нашел очки и, протерев глаза, надел их, морщась от головной боли. Эдвард направился в ванную.

— Доброе утро, папа! — крикнул он, минуя комнату старика. Смоллвуд-старший в это время сидел в постели и, читая «Телеграф», пил чай и жевал тост.

— Доброе утро, Эдвард! — отозвался отец.

— Доброе утро, папа! — повторил Смоллвуд.

Эдвард тщательно вымылся и вернулся к себе в комнату одеться. Миссис Смоллвуд еще накануне вечером приготовила и аккуратно разложила на стуле его вещи. Смоллвуд спустился вниз, поцеловал мать в щеку и сел за стол. Несмотря на утреннюю прогулку, есть ему не хотелось. Увидев почти не тронутую яичницу с беконом, миссис Смоллвуд озабоченно посмотрела на сына.

— Тебе нездоровится, дорогой?

— Все в порядке, мама, я просто не голоден.

Эдвард отхлебнул немного чая, не обращая внимания на беспокойство матери.

— Наверное, этот гадкий туман проник в легкие.

— Не думаю, мама.

— Ты же знаешь, у тебя очень слабая грудь, — продолжала она, оставив без внимания слова сына. — Пожалуй, тебе все-таки не стоило выходить сегодня утром. В такой-то холод.

Почувствовав у себя на лбу руку матери, Эдвард отшатнулся.

— Я действительно здоров, мама. Просто мне не хочется есть.

— Ты ходил в туалет, Эдвард?

— Да, мама.

— Дать тебе папиных таблеток от запора?

— Не надо. Нет у меня никакого запора!

— Тогда что с тобой, милый?

— Ничего. Я просто не голоден.

— Не огрызайся, Эдвард. Я только хотела...

— Я не огрызаюсь, мама.

— Если у тебя что-то болит, то при чем здесь мать?

— Но я же прекрасно себя чувствую, мама. Просто нет аппетита и голова немного болит. Вот и все.

— Так почему же ты сразу не сказал? Принесу тебе парацетамол. Сразу станет легче.

— Да не...

Но миссис Смоллвуд уже удалилась. Через секунду она вернулась с двумя большими таблетками.

— Ну-ка, выпей с чаем, и все пройдет.

Эдвард торопливо проглотил таблетки, не дожидаясь, пока мать сунет их ему в рот силой.

— Папа считает, что благоразумнее будет остаться дома, если тебе нездоровится.

— Бога ради, мама, это всего лишь пустяковая головная боль. Эдвард вскочил из-за стола. Он был так взбешен, что все лицо покрылось красными пятнами.

— Сядь, Эдвард!

— Да, мама, — покорно ответил он.

— Ты ужасно выглядишь, когда выходишь из себя.

— Я совершенно спокоен, — угрюмо пробурчал Смоллвуд.

— Почему другие должны страдать из-за твоих недомоганий?

Эдвард задумчиво молчал, зная, что разговор может тянуться до бесконечности, что в конце концов мать расплачется и скажет, что он неблагодарный.

— Прекрасно, Эдвард, иди на работу, но не возвращайся потом домой с обеда и не жалуйся, что тебе хуже.

— Да, мама.

— Постарайся съесть что-нибудь в перерыве.

— Да, мама.

— Печенье или еще что-то...

— Да, мама.

Страдание на лице сына смягчило миссис Смоллвуд. Как он проживет без них? Кто о нем позаботится? Мальчику так нужны родители, он же буквально зависит от них. Конечно, она умрет первая, а мистер Смоллвуд никогда не мог как следует понять сына. Кто утешит ребенка после отцовских нагоняев? К кому обратится Эдвард за сочувствием? Миссис Смоллвуд мужественно проглотила слезы жалости и ласково потрепала Эдварда по волосам.

— Ну, беги, а то опоздаешь.

— Да, мама.

Смоллвуд снова встал из-за стола и застегнул пиджак. Мать улыбнулась ему, печально и натянуто.

— Мы любим тебя, дорогой.

— Да, мама.

Эдвард Смоллвуд приближался к филиалу Мидлендского банка, и чем ближе он подходил, тем сильнее становилась тупая пульсация в висках. Встречные знакомые здоровались с ним, он кивал в ответ, улыбаясь вежливо, но натянуто. Конечно, Эдвард очень любит родителей, но только зачем они так суетятся из-за каждой мелочи. Особенно мама. Вечно носится с ним как курица с яйцом. Это беспокойство сведет ее в могилу раньше времени. Смоллвуд вздрогнул при этой мысли. Господи, не забыть бы на обратном пути купить матери коробку шоколадных конфет, чтобы загладить сегодняшнюю грубость. Если этого не сделать, мама расстроится до конца недели, это уж наверняка. Мысли Эдварда переключились на отца. Рано уйдя на пенсию, старик стал еще более деспотичным. Он служил в страховой компании и теперь очень скучает по оставленной работе и не может отвыкнуть от своих администраторских замашек.

Смоллвуд машинально ступил на проезжую часть. Гудок автомобиля заставил его очнуться. Эдвард отскочил назад и, споткнувшись о край тротуара, тяжело упал, стараясь не выронить портфель. Шофер, не открывая окна, обругал растяпу пешехода, и, издав еще один сердитый гудок, машина укатила на бешеной скорости. Расставив ноги, с портфелем на коленях, Смоллвуд сидел на краю тротуара. Прохожие украдкой посмеивались, но помочь не торопились. Эдвард встал и отряхнулся, покраснев по самую лысину; убедившись, что дорога свободна, он быстро перешел на другую сторону.

«К черту их всех, — выругался про себя Смоллвуд (горечь обиды кипела в нем), — к черту их насмешки, к черту нахала-водителя, к черту этот город с Мидлендским банком вместе! И черт бы побрал этого Саймза!»

Вдруг впереди Эдвард заметил человека, нагнувшегося, чтобы приласкать собаку приятеля. Смоллвуд разбежался и лягнул незнакомца в зад. Тот подпрыгнул, испустив громкий вопль. Испуганная собака вцепилась в гладившую ее руку. Незнакомец снова завопил и шлепнул собаку по голове. Не обращая внимания на лай и крики, Эдвард продолжал свой путь. Любопытный торговец выскочил из магазина узнать, из-за чего весь сыр-бор, и тоже получил пинок в седалище.

Обеими руками потирая ушибленный зад, торговец уставился вслед удаляющемуся нахалу, не совсем понимая, в чем дело. Эдвард шел, раздавая пинки направо и налево. Его жертвы были слишком ошарашены, чтобы действовать, они просто пялились вслед, явно ничего не понимая. Смоллвуд свернул за угол и увидел необъятных размеров задницу. Она, колыхаясь, плыла перед ним. Этот огромный зад принадлежал элегантно и, конечно, дорого одетому бизнесмену с выпирающим из безупречно белого воротничка двойным подбородком. Толстяк владел одним из самых дорогих отелей в Рингвуде и отличался напыщенностью и педантизмом. Он как раз шел к оптовику, поставлявшему мясо в большинство местных гостиниц, чтобы отругать за вчерашнюю баранину.

Сильный удар ниже спины рассеял гневные мысли бизнесмена. Он обернулся и увидел, что обидчик, наглый очкастый верзила, смотрит на него в упор. От возмущения толстяк даже не мог рассердиться.

— Соображаете, что делаете, — яростно завопил он. Вместо ответа Эдвард снова лягнул владельца отеля. На этот раз удар пришелся вбок.

— Немедленно прекратите! — завопила жертва, испуганно пятясь назад.

Эдвард наступал.

— Прекратите!

Но последовал новый удар. Бизнесмен потер ушибленный зад.

— Я на вас управу найду! Да кем вы себя во...

Толстяк боком затрусил прочь. Глаза преследователя угрожающе блестели.

— Отстаньте от меня! — захлебывалась жертва и, неуклюже переставляя жирные ножки, бросилась наутек. Длинные ноги Эдварда пинали колышущуюся впереди задницу.

Толпа изумленных зевак хихикала от удовольствия. Слишком уж уморительно выглядели низенький толстяк и пинающий его верзила.

Владелец гостиницы выбивался из сил. Покрытый синяками зад болел нестерпимо. Крики о помощи вызывали только смех и недоверие. Но спасение было совсем рядом; только что вышедший из магазина полицейский направлялся к своей черно-белой машине.

— Помогите, — выпалил толстяк, бросившись к стражу порядка, — помогите мне!

К счастью, Эдвард тоже заметил полицейского. Он оставил в покое свою несчастную жертву и сделал вид, что как ни в чем не бывало идет по улице. Владелец гостиницы вцепился в рукав мундира и, испуганно тыча в Смоллвуда пальцем, заговорил:

— Вот он, этот человек, преследовал меня!

Полицейский обернулся, окинул взглядом повисшего у него на рукаве толстяка, затем на преследователя.

— Задержите его! — волновалась жертва, возмущенная бездействием констебля. — Он напал на меня! Арестуйте его!

Полицейский уже давно не верил голословным заявлениям и всегда требовал незаинтересованных свидетелей, — ведь кругом полным-полно психов, устраивающих сцены из-за любого пустяка, а у этого карапуза явно не все дома. Делать нечего, придется вмешаться и навести порядок.

— Одну минуточку, сэр! — обратился констебль к Эдварду.

— Вот он, этот ненормальный, заприте его, — вмешался толстяк, довольный, что для обидчика расплата не за горами.

— Чем могу служить, сэр? — осведомился Смоллвуд, пытаясь изобразить легкое удивление.

Полицейский проникся недоверием к теребящему его рукав коротышке. Нужно еще разобраться, кто здесь ненормальный.

— Э... Этот человек утверждает, что вы напали на него, сэр! — как бы извиняясь, объяснил констебль.

— Что, простите?!! — слегка возмутился Эдвард. Казалось, он слишком заинтригован, чтобы рассердиться.

— Он говорит, что вы побили его, сэр!

— Все так и было. Он преследовал меня, пинался, — наябедничал толстяк, прячась за спину полицейского.

— Но, констебль, здесь какое-то недоразумение. Я впервые вижу этого джентльмена.

Полицейский пытался успокоить подпрыгивавшего у него за спиной карапуза.

— Но он так избил меня, что весь зад в синяках. Сделайте же что-нибудь! — не унимался тот.

— Я пинал его?! Право же, констебль... — любезно улыбнулся Смоллвуд. — Мне, конечно, очень некогда: служба, знаете ли. Но если нужна моя помощь...

— Э... Минуточку, сэр, — обратился констебль к испуганному коротышке, — есть у вас свидетели?

— Ну да, конечно! — Толстяк бросился к зевакам, но те лишь хихикали и отрицательно мотали головами.

— Ясно! — устало вздохнул полицейский, пряча в карман записную книжку.

— Но ведь он пинал меня! — взвыла жертва.

— Ничего подобного, — спокойно отрезал Эдвард.

— Очень жаль, сэр, но, если у вас нет свидетелей, я ничем не могу помочь. Идите-ка лучше по своим делам, а этот джентльмен пойдет по своим.

Не обращая внимания на изрыгающего проклятия карапуза, полицейский доверительным тоном обратился к Эдварду.

— Мне очень жаль, сэр. С такими, как он, это часто случается. Увидят человека в форме и начинают приставать, чтобы показать, какие они важные. Впрочем, они совершенно безобидны.

— Понимаю, констебль, — важно ответил Смоллвуд. — Все в порядке, уверяю вас.

— Им просто хочется, чтобы все плясали вокруг них, — улыбнулся полисмен. — Выдумал же такое! Вы бежите за ним по улице и пинаете его в зад!!!

— Да, забавно, — улыбнулся в ответ Эдвард. Оба покачали головами.

— Всего хорошего, сэр, — козырнул на прощание полицейский.

— Благодарю вас. Всего хорошего.

Констебль отвернулся к машине. Тут Смоллвуд разбежался и дал блюстителю закона здоровенного пинка.

В четвертый раз за это утро Саймз взглянул на часы. Половина одиннадцатого, а этот Смоллвуд до сих пор не соизволил явиться. Рассерженный управляющий ждал, что с минуты на минуту позвонит встревоженная миссис Смоллвуд и из трубки хлынет поток извинений, уверений, что ее сын слишком болен, чтобы прийти на службу. Терпения нет с этим парнем. Взрослый мужик, а ведет себя как молокосос шестнадцатилетний! Правда, он добросовестный, почти никогда не ошибается в вычислениях, но, Боже ты мой, его медлительность кого хочешь достанет! И стоит ему чихнуть, как маменька оставляет его дома. Если прежний управляющий и нянчился с этим великовозрастным младенцем, потому что был другом семьи, то он, Саймз, не намерен поощрять эти вечные хвори, хоть они и избавляют его от необходимости слушать, как его помощник постоянно кашляет и хлюпает носом. И вечно-то он жеманится, непрестанно грызет ногти, без конца за что-то извиняется. Все это раздражает больше, чем отсутствие инициативы. Коллеги его в грош не ставят, знай только потешаются над ним.

Эти постоянные отсутствия — подходящий повод отделаться от Смоллвуда. Балмер прекрасно его заменит: славный малый, за словом в карман не лезет, от работы не отлынивает. Саймз часто в отлучке, встречается с разными людьми, и ему нужен надежный помощник, обеспечивающий тыл. Дела идут успешно лишь при личном контакте с клиентами, и лучше самому к ним приехать, чем ждать у себя. Можно встречаться в конторах и на стройках, обсуждать дела за трехчасовым ленчем. Именно так приобретаются новые клиенты. В центральном банке считают, что нельзя сидеть на месте и ждать, пока на тебя обратят внимание, нужно самим искать подходящих партнеров. От филиалов ждали активных действий. Саймз был уверен, что его старание скоро заметят, и ждал перевода в центральный банк, в святая святых этой финансовой корпорации. Досадно, что Смоллвуд заболел именно сегодня, когда управляющему предстоит такая важная деловая встреча.

В дверь тихо постучали. Секретарша заглянула в кабинет шефа и сообщила:

— Мистер Смоллвуд у себя, мистер Саймз. Позвать его?

Саймз был удивлен. Конечно, его помощник часто болел, но почти никогда не опаздывал.

— А, значит, он пришел?! В таком случае, миссис Платт, будьте любезны передать мистеру Смоллвуду, что я немедленно должен его видеть.

Самодовольно улыбнувшись, секретарша исчезла, а через несколько секунд на пороге кабинета появился Смоллвуд.

— Входите, входите. Да не торчите вы там, — раздраженно проворчал управляющий. — Почему вы опоздали?

Эдвард закрыл за собой дверь и молча подошел к столу Саймза.

— Я, кажется, задал вопрос, на который жду ответа.

Смоллвуд потер лоб и уставился на шефа, словно впервые видит его.

— У меня небольшая проблема, — пробормотал он.

Проблема заключалась в том, что Эдварда обвинили в нарушении общественного спокойствия и нападении на полицейского. Назавтра его вызывали в суд. Знакомый сержант посоветовал Смоллвуду вернуться домой и отдохнуть, считая, что всему виной нервное переутомление или что-нибудь в этом роде, но Эдвард не пошел домой: ему предстояло сделать еще кое-что.

Саймз пристально посмотрел на своего помощника и обреченно вздохнул. Хорошо, что Смоллвуд вообще появился, сегодня он и впрямь неважно выглядит.

— Да Бог с ним, потом расскажете. Сами знаете, сколько у нас нынче хлопот. В одиннадцать часов у меня встреча с клиентом. Давайте-ка спустимся в хранилище, пока я не уехал.

Управляющий взял какие-то бумаги, лежавшие на столе, и спрятал их в ящик.

— Преподобный Питерс сегодня делает довольно крупный вклад на счет своего реставрационного фонда. Этот простофиля держит свои сбережения дома, а когда наберется крупная сумма, несет в банк. Не хочет, видите ли, беспокоить нас слишком часто.

Саймз направился к стенному сейфу.

— Сколько раз я предостерегал его от грабежей. Сегодня он принес триста фунтов.

Управляющий набрал нужный код, распахнул дверь сейфа, извлек оттуда коричневый конверт и ключи от хранилища.

— Не хочу, чтобы в мое отсутствие деньги оставались без присмотра. Хотя сейф у меня и надежный, но осторожность — прежде всего, Смоллвуд. Кроме того, как я предупредил миссис Платт, если дела пойдут хорошо, я не вернусь до завтра.

С последним клиентом Саймз договорился встретиться на площадке для гольфа.

Управляющий запер сейф. Шагнув к двери, он оглянулся на своего помощника. Тот молча следил за боссом.

— Поторапливайтесь, мне нельзя терять ни минуты, — сказал Саймз.

Они спустились в подвал. Управляющий отпер тяжелую дверь, и они очутились в комнате, полной маленьких шкафчиков, в которых хранилась секретная документация клиентов банка. Само хранилище, хоть и небольшое, но достаточно солидное для филиала, находилось в глубине помещения. Туда-то и направился Саймз, весело напевая и радуясь предстоящему дню. Эдвард следовал за ним.

— Ну, Смоллвуд, — сказал шеф, вручая помощнику конверт с деньгами викария, — сегодня вам прохлаждаться некогда. И не вздумайте оставлять дела на потом. В случае чего обратитесь за помощью к Балмеру.

Саймз молча набрал шифр, внимательно следя за цифрами. Наконец код был набран. С довольной улыбкой на лице управляющий выпрямился, открыл тяжелую металлическую дверь и обернулся к Смоллвуду за конвертом. Заметив пустой взгляд подчиненного, Саймз нахмурился:

— Зайдите ко мне завтра на два слова, Смоллвуд. Речь пойдет о вашем будущем, так что не забудьте.

Стоя одной ногой в хранилище, чуть согнувшись, Саймз потянулся за черным ящичком с надписью: «Приход Св. Эндрю, преп. Энтони Стивен Питерс».

— Вы меня слышали, Смоллвуд, — раздался приглушенный голос управляющего. — Да что с вами сегодня?

Эдвард резко толкнул своего шефа в спину. Тот упал на живот, ударившись головой о заднюю стену хранилища, перевернулся на спину и, уже теряя сознание, увидел, что массивная дверь захлопнулась, заживо похоронив его в этом страшном склепе.

Эдвард набрал код и прислонился лбом к прохладному металлу. Воздуха в хранилище хватит ненадолго, в лучшем случае до завтрашнего утра.

Смоллвуд вышел из подвала, запер за собой дверь и поднялся на первый-этаж. Около стола миссис Платт он остановился. Та вопросительно посмотрела на него.

— А где мистер Саймз? — спросила секретарша.

— Уехал на весь день, — ответил Эдвард. — Сказал, что опаздывает, и вышел через заднюю дверь к машине.

— А как же его кейс?

— Сказал, что не нужен.

Миссис Платт обиженно фыркнула:

— А сам продержал меня вчера до вечера, чтобы я все перепечатала. Сказал, что документы очень понадобятся ему сегодня.

Секретарша сердито ударила по клавишам машинки.

— Миссис Платт!

— ?

— Мне что-то нездоровится. Я ухожу домой и вряд ли вернусь сегодня.