"Идеальный любовник" - читать интересную книгу автора (Хенли Вирджиния)

Глава 10

Эмбер Фитцжеральд — она больше не считала себя Монтегью — пешком проделала весь путь до Замка Лжи. Пурпурные синяки на ее лице начали желтеть по краям. Женщина не могла просто подойти к парадной двери и спросить о Джозефе — прислуга начнет задавать слишком много вопросов. Эмбер пряталась до сумерек, а потом увидела в привратницкой мужчину. Она сразу вспомнила Пэдди Берка, тут же узнала его, даже после стольких лет разлуки. Когда управляющий открыл дверь на ее робкий стук, между его густыми бровями пролегла складка.

— Господь всемогущий и его апостолы, кто это так тебя разукрасил, девушка?

— Мистер Берн! Я Эмбер Фитцжеральд. Мне необходимо увидеть Джозефа!

— Заходите. Вы едва живы. Я вас не узнал, пока вы не назвали себя. — Пэдди собрался налить ей чего-нибудь подкрепляющего.

— У вас есть молоко, мистер Берк? У меня в желудке пусто, как в колодце.

Управляющий усадил женщину у огня и налил ей чашку молока. Он пристально взглянул на нее:

— Это дело рук Монтегью?

Эмбер кивнула.

Следующее произнесенное ею слово подсказало ему причину:

— Джозеф…

— Матерь Божья, Шон и Джозеф в Лондоне… Гостят у вашего мужа. — Берк увидел, как разочарование сменяется на лице гостьи страхом за Джозефа. — Я лучше позову Хозяина, — решил Пэдди.

— А моя кузина Кэтлин дома?

Управляющий замешкался. Для Кэтлин это был трагический день. Ее отец умер от полученных ран в подземельях Дублинского замка, и она привезла его тело в Грсйстоунс. Завтра они похоронят графа Килдэрского в Мэйнуте. Но тут Берк вспомнил, что Эдвард Фитцжеральд приходился Эмбер дядей.

— У нас траур. Отца Кэтлин, вашего дядю Эдварда, схватили англичане, и он скончался от ранений.

— О нет… — негромко вскрикнула женщина.

Берк положил свою крупную ладонь ей на плечо, и, хотя Эмбер задохнулась от боли, прикосновение несло успокоение.

— Я приведу Шеймуса, — спокойно произнес Пэдди.

В огромной кухне разговаривали Мэри Мелоун и Кейт Кеннеди, обе одетые в черное.

— Он умер в расцвете сил. — Мэри покачала головой и перекрестилась.

— Я знала, что он ушел от нас прошлой ночью, я слышала фею, предвещающую смерть, — пробормотала Кейт.

— Где Хозяин? — прервал их разговор Пэдди Берк.

— Он отнес жену в постель, она едва держалась на ногах, — отозвалась Кейт. — Ирландские женщины сильны и беду встречают достойно, но их охватывает бессильный гнев, когда Смерть забирает одного из членов семьи.

Пэдди поднялся наверх, постучал в дверь спальни и негромко позвал:

— Шеймус!

Через минуту Хозяин открыл дверь и вышел в коридор.

— У нас нежданный гость в привратницкой. Я бы не побеспокоил вас, если бы в том не было нужды. — По дороге Пэдди сказал Шеймусу, что пришла Эмбер, и описал ее состояние.

Но даже рассказ управляющего не подготовил О'Тула к ее виду.

— Это Монтегью тебя так? — спросил он. — За что?

Вопрос повис в воздухе, прежде чем молодая женщина нашла в себе силы сообщить хозяину дома причину. Она облизала пересохшие губы:

— Мы с Джозефом были любовниками. Мне некуда было больше пойти.

Шеймус отшатнулся от нее, словно гостья ударила его ножом в сердце.

— Джозеф отправился к Монтегью!

— Я знаю, Пэдди сообщил мне, — ответила Эмбер, и слезы наконец хлынули у нее из глаз.

О'Тул-старший смотрел на нее ледяными голубыми глазами.

— Беда не приходит одна, — горько заметил он и знаком велел Пэдди следовать за ним вверх по лестнице в сторожевую башню.

— Я должен отправиться в Лондон, но не завтра. Я буду нужен Кэтлин на похоронах. Ей ни слова об этом, парень. Жене и так досталось. — Он мерил шагами комнату, как посаженный в клетку зверь. — Позаботься об Эмбер, дай ей денег и все, что понадобится, но убери эту шлюху из Грейстоунса.

Через четыре дня Шеймус О'Тул поднялся вверх по Темзе до гавани Лондона.

Уильям Монтегью ждал его. Он хотел, чтобы партнер пришел к нему в Адмиралтейство, дававшее ему силу и власть.

— Садитесь, Шеймус, у меня плохие новости. Ваш беспутный сын Шон подрался со своим братом Джозефом и убил его в первый же вечер, как они приехали в Лондон.

— Лжец! — прогрохотал Шеймус, обрушивая свой кулак на дубовую столешницу.

— Все произошло на борту моего собственного корабля, на «Защите». Я все видел своими глазами, как и мой племянник Джек и мой сын Джон.

— Долбаная троица лгунов! Где Шон?

— Осужден за убийство и отбывает десятилетний срок. Наш английский суд проявил большую снисходительность и не повесил его за убийство брата.

— Где тело Джозефа? — Шеймуса О'Тула трясло от усилий сдержать себя и не вцепиться в глотку Монтегью. Убить его на его же собственной помойке, но это не принесет пользы, а жизнь научила Шеймуса всегда делать только то, что выгодно.

— Все произошло пять дней назад. Адмиралтейство похоронило его во дворе церкви Всех Святых. Я глубоко сожалею об этой трагедии, Шеймус.

— Пока еще нет, — ровно возразил тот.

— Почему вы так говорите?

— Потому что я видел Эмбер Фитцжеральд.

Монтегью отпрянул.

Шеймус О'Тул встал, собираясь уходить. Он ни секунды не мог больше выносить эту английскую падаль.

— Я скажу тебе только одно, Монтегью. Если ты еще раз ступишь на мою землю, считай себя покойником, — поклялся Шеймус.

О'Тул-старший отправился прямиком к магистратам в суде Олд-Бэйли-Корт, чтобы выяснить о процессе над Шоном и месте его заключения. Они не нашли никаких записей об этом деле, а когда Шеймус объяснил, что именно произошло и кто оказался в этом замешан, ему сказали только, что все происходящее на кораблях Адмиралтейства рассматривается судом Адмиралтейства.

Так как Адмиралтейство возглавлял граф Сэндвичский, брат Уильяма Монтегью, убитый горем отец понял, что неудача смеется ему в лицо. Но это только сейчас. Он еще вернется, обдумав план действий, заготовив взятки и все, что только можно, чтобы добиться свободы для Шона.

Ему потребовалось еще два дня, чтобы получить решение суда об эксгумации тела Джозефа, и Шеймус отвез гроб с телом сына на его собственную шхуну «Сера-1». Они подняли якорь, и, пока судно спускалось вниз по Темзе, Шеймус думал о том, сколько времени его любимый сын побыл графом Килдэрским. Один день, может быть. Его сердце окаменело. Он сам приказал сыновьям отправиться в Лондон. А теперь, оставляя одного мальчика в беде, он везет второго домой. «Как я посмотрю в глаза Кэтлин?»

Эмбер Фитцжеральд размышляла о том, куда ей деваться. О Дублине не могло быть и речи. Ей не хотелось, чтобы остальные Фитцжеральды узнали о ее судьбе. Она остановила свой выбор на порте Уиклоу, расположенном в соседнем графстве.

Женщина понимала, что Шеймус О'Тул оказался более чем щедр, отдав распоряжение Пэдди Берку выдать ей достаточно золота, чтобы она смогла прожить по меньшей мере год. Но мысль о том, что она станет делать, когда деньги кончатся, пугала ее. Никогда в жизни ей больше не захочется просить милостыни у мужчины.

Если положиться на удачу и вложить деньги в дело, то можно преуспеть. Это Эмбер понимала. Скрепя сердце мать Эмерелд и Джона решила рискнуть всей суммой. Она купила себе дом в Уиклоу и, работая по восемнадцать часов в день, пытаясь добиться успеха, поклялась, что когда-нибудь придет ее черед отомстить.

Шона Фитцжеральда О'Тула остригли. В первый и последний раз за все время заключения. Ему выдали пару парусиновых штанов до колен, парусиновые башмаки и хлопчатобумажную рубаху. В тот день, когда Шон переступил порог плавучей тюрьмы, он последний раз был чистым. Как новичка, его отправили на самую нижнюю палубу, третью, на старом торговом судне Ост-индской компании «Справедливость», ставшем тюрьмой для пятисот осужденных.

Установление парламента гласило, что арестанты в плавучих тюрьмах должны использоваться на самой тяжелой работе, поэтому они загружали и разгружали суда, перетаскивали бревна, очищали днища кораблей в доках и, что хуже всего, вытаскивали на поверхность реки песок, землю и гравий, чтобы Темза оставалась судоходной.

Заключенные мучились от паразитов, их кормили отбросами. Еды не хватало, а постели не существовали вовсе. На ночь их сковывали попарно. Одного приковывали к стене, а к нему второго. Затем люки закрывались, хороня всех в удушливой, зловонной черноте.

Из-за невыносимых условий болезни и смерть были здесь обычным делом. Когда один из осужденных умирал, его зарывали в ближайшем болоте, где сочная трава быстро скрывала все следы на потревоженной земле.

В первые месяцы заключения Шон семь раз пытался бежать. Каждый раз его ловили и избивали до полусмерти. Он перестал вести себя опрометчиво и понял, что терпение и настойчивость, судя по всему, его единственный путь на волю. Шон О'Тул не боялся смерти. Тысячу раз он хотел умереть вместо Джозефа. Но постепенно ему стало ясно, что смерть — это единственный путь на свободу. Именно жизнь есть ад на земле. Жизнь в неволе хуже любой смерти.

Лишения, голод, паразиты и жажда больнее задевали его, чем грубость, грязь и невероятно тяжелый труд. Шона настолько переполняла ярость, жгла ненависть, что вера в Бога не долго поддерживала его. Прошло совсем немного времени, и он понял, что только вера в собственные силы поможет ему пройти через это испытание.

Остаться в живых. Это стало его первостепенной задачей. Он должен выжить, чтобы отомстить. Все необходимое для выживания оказалось под рукой. Ему требовалось только три вещи — еда, сон и работа. Он знал: чтобы выжить, следует забыть обо всем остальном. В его мыслях не осталось ничего другого. Стремление к свободе, голод, жажда, любовь — увы, отступили на задний план. Все помыслы, все усилия должны быть направлены на то, чтобы выжить.

Он был полностью зависим от стражников на борту «Справедливости», но четко контролировал все свои мысли и действия. Но вот его сны, это совсем другое дело! Сначала юноша был слишком измучен, чтобы их видеть, но, как только свыкся с тяжелой физической работой, его сон обрел крылья. Шон проплывал семь соленых морей, питался амброзией и занимался любовью с женщиной. Ее волосы казались похожими на дым. Его сновидения были так эротичны, как будто он объезжал диких кобылиц в волшебном краю!

Первый год оказался самым трудным. Потом Шон привык ко всему. О'Тул укрылся в железном панцире, защищавшем его от всех эмоций, кроме одной — жажды мести. Ненависть огненным живым существом поселилась в его душе.

Он держал в узде боль, голод, усталость, печаль и большинство воспоминаний. Его мысли о доме были пропитаны таким горьким чувством вины, что он поклялся не думать больше о родных, пока не обретет свободу. Но вот поразмышлять о семье его врага — это совсем другое дело. Ненависть к Монтегью распространилась на всех его близких. На его брата графа Сэндвичского, племянника Джека, жену Эмбер, сына Джона и дочь Эмерелд. Он отомстит им всем. Каждый вечер Шон повторял словно литанию[6]: «Я их достану, даже если мне придется ради этого спуститься в ад!»

Шон О'Тул ел все, что попадалось ему под руку. Его не смущало, что сухари кишели амбарными долгоносиками, жидкая овсяная каша прогоркла, хлеб заплесневел, а вода воняла. Он из всего извлекал пользу. Благодаря юности и силе Шон подчинил себе многих арестантов постарше и послабее и отбирал у них еду. Он делал это, не мучаясь чувством вины, потому что совести у него не осталось.

Постепенно тяжкий труд иссушил налитую, упругую, юную плоть. Шону доставалась самая тяжелая работа по сравнению с остальными осужденными на «Справедливости». Но он получал удовольствие от трудностей, потому что благодаря им становился сильнее, выносливее и крепче. По истечении второго года заключения его больше не приковывали к борту судна. Шон решил, что лучше быть прикованным к другому узнику. Таким образом хотя бы одна рука оставалась свободной.

На третий год О'Тул научился справляться со своим гневом, во всяком случае, не давал ему воли. Шон частенько отпускал сардонические замечания и остроты, так что даже охранники смеялись. Ирландское желание выжить въелось в его плоть и кровь, подкрепленное надеждой и верой в судьбу. Голод, убийства, порабощение, преследования, выпавшие на долю его предков более чем за шесть веков угнетения Ирландии, подарили Шону умение контролировать себя, столь необходимое ему, чтобы выжить. Единственное, что он не мог контролировать, не хотел контролировать, это свою жажду мести.

Мысли об отмщении стали его единственным удовольствием. Он не мог расстаться с талисманом, постоянно напоминавшим ему о прошлом, — со своим изуродованным большим пальцем. Смерть оказалась бы слишком легким наказанием для его врагов. Смерть — это нежное, мягкое воздаяние. Жизнь, ставшая несчастьем, — вот он ад. Жизнь — вот истинный ад на земле! Шону хотелось, чтобы все его враги прожили достаточно долго, чтобы вынести все страдания, всю боль и унижения, которые он для них задумал.

Прошли четыре года его заключения. Шон провел достаточно времени в тюрьме, чтобы переместиться на первую из нижних палуб. Его любимой работой стала самая тяжелая — доставать ил со дна Темзы. Он был отличным пловцом и ныряльщиком, с блеском выполнявшим любое задание. Он не чувствовал холодной воды, и одежда высыхала у него на спине.

Пока тело Шона накачивало послушные мускулы, его мозг приобретал остроту бритвы, постоянно обдумывая возможность побега. Когда пошел пятый год его каторги, О'Тул больше не думал о попытках побега. Попытки будет недостаточно. Следующий побег должен стать удачным.

Шон О'Тул с неохотой выбирался из глубин сна. Всепроникающая вонь ударила ему в ноздри, он ощущал ее даже на языке, настолько она была сильной. Ничто не воняет так отвратительно, как мужики, запертые вместе на многие годы. Моча, кал, рвота, пот, мокнущие раны, запах гнили и человеческого несчастья образовывали миазмы, въевшиеся в деревянные части корабля-тюрьмы.

Привычные звуки наступающего утра донеслись до его слуха — кашель, плевки, стоны, смешанные с извечным звоном цепей и постоянным пошлепыванием вод Темзы о борта судна. Шон чуть-чуть поворочался на твердых досках, потягиваясь постоянно ноющими мускулами. Пока он поворачивался, тараканы пустились врассыпную от его ног, их ночной пир закончился до тех пор, пока узник не уснет снова.

Шон почувствовал тянущий голод в глубине желудка, но жуткий холод и пробирающая до костей влажность больше его не волновали. Он открыл глаза навстречу темноте, но видел все. Потемки больше не являлись помехой его зрению. Его ноздри расширились, вдыхая знакомый смрад. Скрежещущие, хриплые звуки музыкой отдавались у него в ушах.

Боль в мышцах и голод в кишках говорили ему, что он все еще жив. Он прожил еще один день. Значит, стало на день меньше до поставленной им цели.

Сладостная месть!

Когда тюремщик освободил его от бедняги, к которому Шон был прикован, он встал и потянулся всем телом, разминая мышцы рук, плеч и ног.

— Сегодня утром в воздухе запахло весной, — заметил крепкий стражник.

Шон поднял черную бровь и понимающе кивнул:

— А я-то сижу и думаю, что это ты испортил воздух.

Охранник привык к острым шуточкам О'Тула и принял его слова нормально. Он запомнил фразу, чтобы попозже самому блеснуть ею.

Шон с жадностью проглотил жидкую овсянку, а потом без колебаний прикончил и порцию своего соседа. Старик заключенный, казалось, впал этим утром в летаргию и не слишком интересовался едой. Потом их вывели на палубу «Справедливости» и определили на работу на этот день. Шон сардонически усмехнулся, узнав, что снова будет нырять и очищать днище.

— Я просто самый счастливый ублюдок на земле. Кому еще работа позволяет не забыть об утреннем обливании?

Через час после начала работы его слова полностью оправдались. Сегодня он оказался самым счастливым ублюдком! На дне Темзы лежал нож, словно просящийся ему в руки. И Шон не сразу поднял его. Сначала он всплыл на поверхность, чтобы посмотреть, где охрана. Убедившись, что никто не обращает на него внимания, Шон снова нырнул и почти ласкающим движением схватил оружие.

Ему повезло, что он нашел этот нож, но это создавало огромную проблему — каким образом прятать находку в течении всего дня, пока он будет нырять и доставать ил. Шон не мог просто засунуть нож за пояс своих парусиновых штанов, потому что будет видна рукоятка. Он мог бы удержать его между ног, но короткое время, а не весь рабочий день. Можно было где-нибудь спрятать оружие и достать его в конце дня, но приближался прилив, да он и подумать не мог о том, чтобы расстаться с ножом хотя бы на минуту, и Шон отказался от этой идеи.

Оставалось только одно место, где бы он мог спрятать его: в штанах сзади, так, чтобы острое лезвие расположилось между ягодиц. Практически невозможно было прятать его там весь день, но Шон О'Тул с готовностью принял вызов.

В течение трудового дня острое лезвие то и дело впивалось в его плоть, но каждый раз, ощущая внезапную боль, он хотел кричать от ликования. После пяти часов ныряния его свело судорогой от постоянного сжимания ягодиц, но Шон ни словом, ни движением не показал, что ему больно. Напротив, он наслаждался болью, острыми спазмами, говорящими ему, что он все еще жив и это последний день его неволи.

У него в голове промелькнула мысль: «Скольких мне придется убить, чтобы обрести свободу?» Но Шон тут же прогнал сомнения. Не важно скольких. На этот раз он не может потерпеть неудачу.

Во время полуденного перерыва на обед он не садился, а стоя проглотил черствый хлеб и жалкую порцию вонючего супа из капусты. В эту минуту Шон поклялся никогда больше не есть капусты.

— Дай ногам отдохнуть, — небрежно посоветовал один из тюремщиков.

— Нет уж, спасибо, — отозвался Шон с кривой ухмылкой. — Если я присяду после вашего капустного супчика, то умру от поноса!

Охранник загоготал, решив сегодня от супа отказаться.

Нескончаемый рабочий день наконец подошел к концу. Перед тем как сковать узников на ночь, им дали овсянку и галеты с амбарным долгоносиком. Мужчина, к которому Шона приковывали последний месяц, снова не проявил интереса к еде, так что О'Тул жадно проглотил двойную порцию.

Наконец все улеглись. Охранники сковали их попарно, закрыли люки, оставив заключенных в полной темноте. Шон О'Тул обуздал свое нетерпение. Этой ночи он ждал почти пять лет, может подождать и еще пять часов. Быть узником на самой верхней из нижних палуб куда лучше, потому что здесь есть два люка, перекрытых железными решетками. Очень быстро глаза Шона полностью привыкли к темноте.

Подгоняя время и стараясь унять нетерпение, О'Тул начал считать вдохи и выдохи. Он делал вдох пятнадцать раз в минуту, девятьсот раз в час. Когда Шон досчитал до четырех тысяч, большинство его товарищей по несчастью спали уже в течение трех часов.

Придерживая цепь, чтобы она не звякнула, он повернулся и тихонько потряс мужчину, к чьему запястью его приковывали ручные кандалы. Никакого ответа.

Шон снова потряс соседа и наконец ударил его под ребра. Так как реакции по-прежнему не последовало, Шон вгляделся в лицо мужчины. Тот выглядел иссиня-бледным даже в тусклом свете трюма. Осмотрев его внимательно, Шон с содроганием обнаружил, что прикован к трупу. У него ушла минута, чтобы справиться с потрясением, а потом он попытался освободиться с помощью ножа. Но железо не поддавалось. Ему не хотелось рисковать и ломать лезвие, поэтому он прекратил свои усилия и стал думать, как ему обрести свободу.

Но в голову ничего не приходило, и Шон просто отрезал руку мертвеца у запястья, оставив цепи свободно свисать с его руки. Он поднял отчлененную руку, осторожно отрезал большой палец и взял его с собой.

Пробираясь к ближайшему люку, Шон посылал просыпающимся узникам выразительный взгляд, заставляя их молчать. Пока он справлялся с железными засовами, пленники выразительной мимикой поддерживали его. Хотя сами они не могли освободиться, они понимали, что его побег — это большая победа над их мучителями.

Отверстие оказалось очень маленьким, и Шон на мгновение испугался, что его широкие плечи помешают ему. Но решимость переполняла его, и О'Тул понял — он справится, даже если это будет стоить ему сломанного плеча. Когда узник тихонько пролез в люк и нырнул в черную воду, началось всеобщее ликование.