Хене ХайнцПароль - Директор

ХАЙНЦ ХЕНЕ

ПАРОЛЬ: ДИРЕКТОР

Пролог

Донесение предвещало катастрофу. Доктор Отто Пунтер (псевдоним "Пакбо"), резидент и шифровальщик советской разведывательной сети в Швейцарии, пробежал глазами содержание будущей шифровки и потянулся за книгой путевых заметок "От полюса до полюса" шведского писателя Свена Хидина, которой пользовался для шифровки радиограмм. Открыв нужную страницу, он выписал из неё десять букв и превратил их в колонки цифр. Те сложились в скорбное послание для советского разведцентра в далекой Москве.

"Директору. Через Пакбо. В сентябре в Берлине была раскрыта крупная организация, снабжавшая информацией Советский Союз. Уже произведено множество арестов, вероятно их будет ещё больше. Гестапо надеется раскрыть всю организацию целиком."

Стоял конец сентября 1942 года. Глава советской разведки встревожился только после расшифровки сообщения Пунтера. Пятого октября генерал-полковник Иван Терентьевич Пересыпкин передал по радио в Швейцарию шифровку группе "Дора":

"Доре. Последнее сообщение Пакбо о раскрытии крупной организации в Берлине имеет крайне важное значение. Пакбо следует установить, кто был арестован и что немцам удалось выяснить. Когда произошел провал и начались аресты?"

Но Пакбо ничем не мог помочь своим хозяевам. Его тайные каналы связи с Берлином оборвались. Не было даже намека на то, кто из сотрудников берлинской агентурной сети попал в гестапо. Москва тщетно пыталась разыскать своих информаторов в Германии. Советская разведка напрасно ломала голову, приходят из Германии подлинные радиограммы или их состряпала контрразведка противника. Генерал-полковник Пересыпкин в своем послании от двадцатого ноября безуспешно настаивал:

"Доре. Для Пакбо. Исключительно важно точно установить, кто на данный момент уже арестован и кто ведет следствие."

Пунтер-Пакбо вынужден был продолжить безрезультатные поиски, но Москва продолжала оставаться в неведении. Руководство контрразведки гитлеровской Германии предпринимало все меры предосторожности и преуспело даже в сокрытии самого факта ликвидации самой крупной агентурной сети в истории международного шпионажа.

Только несколько высших руководителей германской военной разведки и гестапо знали, как широко советская разведка саботировала работу гитлеровской военной машины. Сталинским агентам была известна сила Люфтваффе, секретная статистика производства оружия в Германии, политические секреты нацистской иерархии и детали диверсионных операций, проводимых военной разведкой. Седьмого мая сорок второго года Адольф Гитлер сказал одному из своих ближайших сотрудников:" Большевики превосходят нас только в одном - в области разведки."

Они действовали в германских военных штабах, извлекая немалую выгоду из болтливости секретарш и офицеров. Их руководители в Берлине, лейтенант Люфтваффе Гарро Шульце-Бойзен и высокопосталенный чиновник доктор Арвид Харнак (оберрегирунгсрат - чин полицейского или гражданского служащего соответствующий подполковнику), знали многие секреты министерств авиации и экономики третьего рейха; их агентам удалось проникнуть в военную разведку (абвер), шифровальный отдел ОКВ (Оберкоммандо дер Вермахт - Верховное главнокомандование вооруженными силами), министерство пропаганды и отдел по расовым и политическим вопросам нацистской партии.

В Бельгии, Голландии и Франции действовала ещё одна подпольная разведывательная организация, тесно связанная с группой Шульце-Бойзена/Харнака и готовая в любой момент выяснить то, что ускользнуло от внимания последней. Ее возглавляли два разведчика, прошедших подготовку в Москве: поляк Леопольд Треппер ("Большой шеф") и русский Виктор Сакулов-Гуревич, он же "Кент" ("Малый шеф"). Под прикрытием возглавляемых коммунистами фирм они установили деловые связи с хозяйственными управлениями вермахта и были прекрасно осведомлены о перемещениях войск на Западе и изменениях в германском руководстве.

Тем не менее даже у спрута кремлевской разведки была своя ахиллесова пята. Стоило абверу выявить первый нелегальный передатчик группы Треппера Кента, как один за другим советские шпионы стали переходить на сторону Германии. Многие московские агенты предали своих товарищей, и в сравнительно короткое время деятельность всей организации пришлось свернуть. Еще хуже то, что перевербованные гестапо агенты начали радиоигру с Москвой. На этот раз они передавали ложную информацию.

Но враг не должен был заподозрить, что это всего лишь игра; он должен был сохранять уверенность в свободе действий своих агентов. Многие недели в Москве считали, что те работают, не щадя себя, и германская сторона убедилась, что стоило только гестапо через перевербованных агентов запросить у Москвы денег, информацию и даже заброску парашютистов, советская разведка спешно удовлетворяла их требования. Но такая игра могла продолжаться только при условии полного отсутствия информации о крахе шпионской организации.

В секрете должно было оставаться даже странное кодовое название "Красная капелла", которым абвер окрестил советскую разведсеть. На самом деле это название не было придумано гестапо, чтобы оскорбить коммунистов противников Гитлера, как впоследствии утверждали недоверчивые антифашисты. Оно берет свое начало из терминологии бесстрастных профессионалов контрразведки.

Само слово "оркестр" давно заняло свое место в словаре абвера. Офицеры адмирала Вильгельма Канариса любую шпионскую разведывательную сеть называли "оркестром" или "капеллой", коротковолновые передатчики - "пианино", радистов - "пианистами", а её организаторов - "дирижерами". С выявлением многочисленных секретных агентов стало принято именовать радиопередатчиков союзников "оркестрами" по зоне их действия (например "Меритайм оркестр" или "Арденнский оркестр"); так что когда засекли первый советский передатчик, тут же отчеканили название "Красная капелла".

Этот термин стал синонимом той секретности, которую могла создать только тоталитарная система. Не допускались даже малейшие намеки, способные раскрыть тайну "Красной капеллы". Всякая утечка информации исключалась немецкому народу незачем знать, что советские шпионы и антинацистское сопротивление годами саботировали военные усилия режима, а Советы должны оставаться в неведении, что их шпионская сеть давно раскрыта.

Само дело получило гриф высшей секретности. Места зрителей в Имперском военном трибунале во время суда над членами берлинской шпионской организации оказались практически пусты; были проинформированы только старшие офицеры, под чьим руководством работали агенты, а самим обвиняемым о решении военного трибунала сообщили в последний момент.

Когда фрау Мария-Луиза Шульце, мать Шульце-Бойзена, двадцать седьмого декабря 1942 года пришла в тюрьму с передачей для сына, её встретила грубая отповедь со стороны доктора Манфреда Редера, главного военного прокурора, который выступал обвинителем на процессе над "Красной капеллой".

- В этом нет никакой нужды. По приказу фюрера пять дней назад его повесили.

- Нет! Этого не может быть! - вне себя от горя зарыдала мать. - Вы не могли это сделать! Я никогда вас не прощу.

На это Редер ответил:

- Я отказываюсь иметь с вами дело, поскольку у вас слишком расшатаны нервы.

Затем Редер передал фрау Шульце и сопровождавшему её доктору социологии Яну Тонису "...на подпись бумагу, в которой нас предупреждали, что нас и наши семьи постигнет самое суровое наказание, если мы хоть словом обмолвимся о гибели наших детей. Вслед за чем я спросила его (Редера), что мне следует отвечать, если люди будут интересоваться Харро. Он сказал: Кто будет о нем спрашивать? - Все наши друзья и родственники, - ответила я. - Скажите им, что ваш сын умер."

Подобным же образом он угрожал Фальку Харнаку, брату коммунистического агента, которого призвали в ряды вермахта.

- Забудь о брате! У тебя никогда не было брата! Если ты хоть словом обмолвишься о суде, тебя как солдата сразу расстреляют. Дело должно сохраняться в абсолютной тайне.

Всем пришлось подписать подобную декларацию и держать язык за зубами. Распоряжение насчет повышенной секретности касалось даже гестапо и абвера. Дело "Красной капеллы" имело гриф "Только для прочтения"; только высшим офицерам и экспертам, непосредственно имевшим отношение к разведке, было известно значение этих слов. Как ОКВ (Верховное главнокомандование вооруженными силамии Германии), так и РСХА (Главное управление имперской безопасности) требовали строжайшего соблюдения "Основного приказа" от 11 января 1940 года, которым Гитлер провозглашал: "1. Никто, ни одно управление или должностное лицо, не должно быть информировано по любому секретному вопросу, если в этом нет абсолютной необходимости для выполнения служебного долга. 2. Ни одно управление или должностное лицо не должно знать содержание секретных вопросов в большем объеме, чем абсолютно необходимо для выполнения его служебных обязанностей. 3. Ни одно управление или должностное лицо не должны знакомиться с любыми секретными делами или их составными частями прежде, чем это абсолютно необходимо для выполнения их служебных обязанностей."

Эксперты, занимавшиеся "Красной капеллой", держались особняком от своих коллег и начальства. Капитан Гарри Пипе - офицер абвера, курировавший Францию и Бельгию - мог информировать только руководство абвера, старшего офицера гестапо (Криминалькомиссар) и гауптштурмфюрера СС (капитан), но ему было приказано держать в неведении начальника Службы безопасности во Франции и главу IV управления (гестапо).

Ищейки контрразведки сумели заставить замолчать даже Гитлера. 22 декабря 1942 года рейхсфюрер СС Гиммлер был встревожен сообщением главы гестапо Генриха Мюллера, до которого дошли слухи, что "...фюрер и рейхсмаршал (Геринг) носятся с идеей опубликовать приговор Шульце-Бойзену и его соратникам." В этом случае радиоигра с Москвой оказалась бы под угрозой провала.

- Позволю себе заметить, что в этом случае мы вновь потеряем все каналы связи с Москвой, - предупредил Мюллер, и даже Гитлер решил попридержать язык.

Тайна оставалась нераскрытой до самого конца войны. Только после крушения Третьего рейха мир смог узнать о триумфе и поражении "Красной капеллы". Падкие на сенсацию писаки приступили к работе над историей самой выдающейся разведывательной организации Второй мировой войны. Западногерманские иллюстрированные издания и периодическая печать набросились на эту тему с присущим им избытком воображения. Первооткрывателем в 1950 году выступил "Кристалл" Акселя Шпрингера, а за ним вскоре последовали откровения и так называемые документальные очерки в другой периодике и газетах. Даже заголовки сами по себе говорили, что большинство из них были данью дешевой погоне за сенсацией: "Секрет Кремля", "Тайна "Красной капеллы", "Красные агенты среди нас", "Женщины в игре красных", "Предательство губит армию".

Однако о "Красной капелле" сообщали и более серьезные авторы. Еще в 1946 году Фабиан фон Шлабрендорф, один из участников заговора 20 июля 1944 года, упомянул о ней в своей книге "Тайная война против Гитлера". Годом позже появилось "Немецкое Сопротивление" Рудольфа Печеля, в 1948 году Центральное исследовательское бюро Ассоциации жертв нацистского режима в Восточном Берлине опубликовало монографию "Группа сопротивления Шульце-Бойзена/Харнака". В 1956 году русско-американский писатель Дэвид Даллин выступил со своим "Советским шпионажем", и в 1967 году француз Жиль Перро - с "Красным оркестром".

Примечательно, что статьи в иллюстрированных журналах и большинство этих книг вносили больше путаницы, чем сообщали достоверной информации. История "Красной капеллы" вскоре стала благодатной почвой и для более изобретательных авторов. От "предательства" сталинградской группировки до пятой колонны Сталина в гитлеровской ставке - ничто не ограничивало полета фантазии гениев от торговли шпионскими сенсациями.

Так, например, 5 сентября 1950 года Германское информационное агенство информировало своих читателей, что "Красная капелла" была "группой Сопротивления, ядро которой было уничтожено ещё в 1936 году", и в неё входила "значительная группа молодых офицеров школы Секта". Экс-обвинитель Редер утверждал, что советский писатель Илья Эренбург играл в "Красной капелле" роль серого кардинала, другие авторы выдвинули руководителя разведывательной сети в Швейцарии Радо на роль главы всей организации или переиначивали его фамилию на русский манер, превратив в уроженца Венгрии товарища Радова.

В своем монументальном труде "Тридцать три столетия шпионажа" Рован и Дайндорфер утверждали, что "Каро" и "Агис" были псевдонимами, присвоенными советской разведкой Шульце-Бойзену и Харнаку. Один из писателей называл "Красную капеллу" изобретением гестапо, а журналист Фаллен де Дроог утверждал, что это кодовое название штаб-квартиры московской разведки. Многие считали, что оно вошло в обиход из-за многочисленных друзей Шульце-Бойзена среди музыкантов.

Столкнувшись с такой неразберихой, руководство Гамбургской ассоциации журналистов рекомендовало западногерманским редакторам вычеркнуть из словаря само название "Красной капеллы". "Такой организации, как "Красная капелла", никогда не существовало, и, следовательно, никто не мог быть её членом".

Игра воображения дилетантов от детективного жанра оказалась неисчерпаема. Британский автор Джеральд Рейтлингер обнаружил, что немцы так и не сумели захватить руководителей организации. Рудольф Печел откуда-то узнал, что Гитлер увеличил число смертных приговоров, вынесенных Имперским военным трибуналом, с 50 до 100, а нацистский литератор Карл Бальцер даже раскопал целую серию новых шпионских групп - "Отряд освобождения", "Отряд танцовщиков", "Инженерный отряд".

Подобные бездоказательные россказни, конечно, не имели бы прав на существование, не исчезни в конце войны все свидетели и все документы по этой истории. Все протоколы суда над "Красной капеллой" стараниями ликвидаторов оказались в погребальном костре нацизма ещё весной 1945 года. Их последним прибежищем был замок в Таубертале, где гауптштурмфюрер СС и криминалрат Хайнц Паннвиц "сжег все до тла". Остальные свидетельства (например, документы управлений, не входивших в ведение гестапо), хотя и разрозненные, попали в руки разведслужб союзников, которые с началом холодной войны были заинтересованы в любых данных о методах работы советской разведки.

Ближе к концу сороковых годов западногерманские общественные обвинители и американские военные исследователи, занимавшиеся военными преступлениями, задокументировали каждое свидетельство о деятельности "Красной капеллы" с целью выяснить, не совершали ли нацистские юристы преступлений против человечества, расправляясь с советскими шпионами. Но пресса не получила доступа к результатам этих расследований.

Бывшие эксперты немецкой контрразведки также скрылись от внимания общественности: победители держали их в качестве подследственных, время от времени подвергая допросам и делая соблазнительные предложения от спецслужб союзников. * Экс-комиссар полиции Райзер, например, вспоминает: "Французы однажды сделали мне предложение сотрудничать. Они готовы были отпустить меня, если я назову им имена старших офицеров, работавших с "Красной капеллой", и её исчезнувших членов."

(* Послевоенные приключения руководящих сотрудников гестапо были вовсе не так увлекательны, как считают многие авторы. Так, например, Перро утверждает, что Хорст Копков, референт IV управления РСХА, был официально зарегистрирован британской разведкой как умерший, но фактически ему в 1949 году разрешили вернуться в Западную Германию, а в 1954 году он принял фамилию Копков - Кордес; он также сообщает, что штандартенфюрер СС Фридрих Панцингер, бывший начальник сектора Копкова, спрятался в монастыре, а когда в 1961 году его обнаружили судебные власти Западной Германии, покончил с собой. К настоящему времени стало известно, что британские власти освободили Копкова осенью 1949 года, а затем он взял фамилию Кордес; Панцингер был в плену в Советском Союзе и вернулся оттуда в 1955 году. В августе 1959 года был признан соучастником убийства и 9 августа перед допросом принял яд. Прим. авт.)

Большинство из посвященных в это дело предпочитали держать язык за зубами. Бывшие сотрудники гестапо боялись обвинений в принуждении к признаниям, а уцелевшие члены "Красной капеллы" хранили молчание, поскольку предпочитали надеяться на признание законными демократическими противниками нацистской тирании, а не считаться советскими шпионами.

Какое-то непродолжительное время казалось, что уцелевшие члены "Красной капеллы" готовы пролить свет на её тайну. Сразу же после войны бывшие соратники Шульце-Бойзена и Харнака, выпущенные к этому времени из тюрем и вернувшиеся с каторги, объеденились и потребовали компенсации за допущенную по отношению к ним несправедливость. Среди них были Грета Кукхофф, функционер коммунистической партии и вдова казненного доктора Адама Кукхоффа, драматург Гюнтер Визенборн и доктор Адольф Гримме, последний социал-демократический министр культуры Пруссии.

Их главной жертвой стал (говоря словами Гримме) "один из самых ужасных преступников, сделавший из правосудия тех лет кровавую пародию".

Это был доктор Манфред Редер - бывший военный прокурор Люфтваффе и обвинитель на суде над "Красной капеллой". Вся троица была решительно настроена сурово наказать своего старого врага, и (по словам Греты Кукхофф) "не успокоиться, пока позорные пятна, оставленные типами вроде Редера, не исчезнут с лица Германии".

15 сентября 1945 года Гримме представил Британской военной администрации в Ганновере дело на военного прокурора. Вскоре после этого фрау Кукхофф и два её соратника обратились в Международный военный трибунал с требованием, чтобы Редер ответил за преступления против человечества.

В своем представлении Военному трибуналу Грета Кукхофф писала:

"Я убеждена, что для суда над военным прокурором Редером необходимо скрупулезное расследование. Его безжалостная и предвзятая позиция во время процесса над Шульце-Бойзеном/Харнаком вылилась в уничтожение самой последовательной и решительной группы Сопротивления, которая здраво и реалистично рассматривала возможность свержения нацистского режима изнутри и пришла к выводу, что единственно возможная перспектива успеха состоит в сотрудничестве с демократическими и социалистическими нациями."

Все три истца указали, что Редер принуждал к даче свидетельских показаний, грубо обращался с свидетелями и родственниками обвиняемых, оказывал давление на суд и использовал свое близкое знакомство с Гитлером, чтобы добиться смертных приговоров. Фрау Кукхофф призывала через Ассоциацию жертв нацистского режима, а также газеты в Берлине и Советской зоне оккупации всех, у кого есть какие-либо претензии к "этому зверю", дать свидетельские показания.

Американские обвинители в Нюрнберге расследовали это дело, но не нашли достаточных оснований для привлечения Редера к суду. Однако трое противников военного прокурора оказались упорными людьми. Когда в 1947 году американцы его выпустили, фрау Кукхофф потребовала, чтобы берлинский прокурор отдал приказ о новом аресте. В конце концов дело было принято судопроизводством Западной Германии и закончило свой путь на столе прокурора Люнебурга, поскольку к тому времени Редер проживал в доме жены в Нееце неподалеку оттуда.

Стоило только прокурору приступить к расследованию, как он обнаружил, что самой главной помехой для него оказалась сама Грета Кукхофф. Возможно, что советская разведка уже успела намекнуть ей, что у них нет ни малейшего желания устраивать на Западе суд над "Красной капеллой". Может быть, и она сама чувствовала возможность дискредитации на суде своей собственной версии о принадлежности "Красной капеллы" к движению политического сопротивления. В любом случае теперь фрау Кукхофф неожиданно потребовала передачи Редера странам Восточного блока.

Подобный план как нельзя лучше соответствовал устремлениям русских. В январе 1948 года берлинский прокурор сообщил одному из своих американских коллег, доктору Роберту Кемпнеру, что по его сведениям "русские требуют устроить над обвиняемым публичный процесс". Однако американские власти отказались выдать Редера Москве.

Тогда у фрау Кукхофф возникла другая идея. 7 июня 1948 года генеральный секретарь Ассоциации жерты нацистского режима сообщил Хорсту Хайлманну, отцу казненного сподвижника Шульце-Бойзена, что "товарищ Кукхофф считает абсолютно необходимым ходатайствовать о передаче Редера польскому суду, и предпринимает нужные шаги в этом направлении". Все это основывалось на смутных слухах о том, что в конце сентября 1939 года, будучи председателем военного суда в Бромберге (Быдгощ), Редер выносил полякам смертные приговоры. Теперь Грета Кукхофф просила польское правительство потребовать выдачи Редера. Хайлманн не видел перспективы успеха её усилий, поскольку у "Редера очень хорошие отношения с американскими оккупационными властями".

Впоследствии даже сама "товарищ Кукхофф" осталась в неведении, почему варшавские товарищи не приняли её предложение. Но прокурор Люнебурга причину знал и сообщил ей об этом. "Бромбергского судилища" никогда не существовало. Там действительно расстреляли несколько польских заложников, но Редер официально в этом участия не принимал.

Грета Кукхофф настаивала, что прежние официальные должностные лица писали ей о зверствах Редера в Бромберге. Однако она отказалась предъявить прокурору их письма. К тому времени в Восточном Берлине она успела стать руководящим работником Министерства иностранных дел, а затем председателем "Нотенбанк" в Германской Демократической Республике. Она отказалась предоставить свои утверждения в письменном виде и порвала все связи с западногерманской юстицией. Суд над Редером в Западной Германии, как она писала 12 декабря 1949 года, оказался бы "абсолютно бесцельным", поскольку "условия в Западной Германии таковы, что справедливого решения ожидать невозможно".

Ее соратники Гримме и Вайзенборн также потеряли интерес к делу, которым раньше столь усердно занимались. Гримме тем временем (летом 1949 года) стал генеральным директором Северо-Западного германского радио и после своих настойчивых заявлений в прокуратуру стал опасаться, что их с Визенборном имена могу "запятнать грязью" и в результате их позиция "станет черезвычайно уязвимой".

Вайзенборн также тревожился, что после суда "всех членов "Красной капеллы" заклеймят как предателей". По его мнению, он нашел выход из затруднительного положения. Вайзенборн поинтересовался, можно ли "аннулировать это дело, если кто-либо предложит свидетелям уклониться от явки в судебные ораны". Прокурор вынес предупреждение по поводу грубой манипуляции свидетельскими показателями и встал на сторону Редера; в 1951 году расследование дела было приостановлено.

С того времени бывшие руководители "Красной капеллы" скрылись за завесой молчания. Фрау Кукхофф в большинстве случаев отказывалась отвечать на запросы с Запада и заявила, что только марксисты могут справедливо судить о деятельности группы Шульце-Бойзена/Харнака. Гюнтер Вайзенборн нашел оправдание в распространении легенд о "Красной капелле", как группе Сопротивления, чьей единственной целью являлись политические реформы.

Дошло до того, что Адольф Гримме, мало осведомленный о разведывательной деятельности своих друзей, стал утверджать, что "фактически никакой "Красной капеллы" не существовало. Сама идея этой организации была изобретена нацистскими пропагандистами в качестве термина, именовавшего целый ряд в разной степени взамосвязанных случаев противостояния режиму."

Стоило только этим людям под давлением обстоятельств замолчать, как стала требовать слова противная сторона - считавшие себя непогрешимыми антикоммунисты типа Редера и бывшие сотррудники абвера, пытавшиеся заново переписать. Многие из них награждали описываемых ими лиц псевдонимами. К сожалению, в эту игру оказались втянуты историки и пресса. "Дер Миттаг", например, опубликовала фотографию главного радиста "Красной капеллы" в Западной Европе, которого назвали "Вильгельмом Шварцем". Читатели не знали, что "Шварц" был псевдонимом, изобретенным Пипе. Однако на фотографии был действительно изображен реальный радист, раведчик-коммунист Йохан Вензел. Мифический "Шварц" сразу же появился во многих книгах; даже бывший сотрудник абвера Пауль Леверкуен принял его за реально существовавшую фигуру.

Еще одним в ряду этих вымышленных персонажей стал генерал-полковник Федор Кузнецов*, которого представили в качестве главного шефа разведки Красной Армии. С тех пор его загадочная фигура постоянно появлялась в различной литературе и сообщениях прессы. Многие авторы поверили в существование этого супер-разведчика, даже не удосужившись проверить по советским источникам, служил ли в советской разведке генерал-полковник с такой фамилией. В его существование верил эксперт по разведслужбам Даллин, равно как и хроникер "Красной капеллы" Вильгельм Риттер фон Шрамм. Еще в июне 1968 года слушателям германского радио сообщали, какую страшную угрозу для солдат Восточного фронта представлял генерал-полковник Кузнецов.

(* Из биографии Кузнецова видно, что он никогда не служил в советской разведке. Он родился в 1904 году, в 1921 году добровольцем вступил в Красную Армию, в 1930 году поступил в Военно-политическую академию имени Ленина, а перед Второй мировой войной служил в политических органах Красной Армии (информация получена в Институте изучения СССР в июле 1968 года Прим. авт.)

Не слишком словоохотливые сотрудники бывшего абвера и гестапо вынудили историков изобретать все новые и новые псевдонимы. Книга Даллина стала первым серьезным трудом о "Красной капеллы", но даже она пестрит выдуманными фамилиями, такими как Калтхоф, Хофман и Вебер. Француз Перро также был вынужден перечислять придуманные имена людей, которым назначались столь же фальсифицированные роли.

В результате такой неразберихи в истории Федеральной Республики до сих пор неизвестно, что в действительности представляла из себя эта организация. Историк Ганс Ротфельз так и не смог определить, насколько тесно "Красная капелла" была связана с Советским Союзом, а десятью годами позже историк Гельмут Хайбер писал "о невозможности окончательно установить степень причастности РСХА к созданию легенды о "Красной капелле". От простых людей трудно ждать знания того, что осталось неизвестным историкам. Так что "Красная капелла" осталась загадкой.

Такая неопределенность представляется вдвойне огорчительной, поскольку позволяет демагогам левого и правого толка искажать историю в своих собственных интересах. "Красная капелла" - не просто обычное дело о шпионаже; для немцев оно порождает множество эмоций, вызванных невозможностью заглянуть в свое прошлое.

"Измена" - в смысле предательства собственной страны - слово в нашем обиходе взрывоопасное, и многим немцам оно просто надоело, поскольку неразрывно связано с вопросом об их отношении к режиму, известному как Третий рейх. Даже терминология истории "Красной капеллы" говорит о попытке немцев навести глянец на свое нацистское прошлое и заставляют нас гадать, научились ли они делать скидку на патриотическую и идеологическую фразеологию, которая скорее затушевывает, чем высвечивает эту главу германской истории.

Миновало уже больше четверти века с момента ликвидации этой шпионской организации, но правдивая история "Красной капеллы" продолжает оставаться неотъемлимой чертой германского политического самоочищения. Теперь эту историю можно рассказать без фальшивых имен и самооправданий её участников. Все это стало возможным благодаря появлению прежде неизвестных документов, необходимых интервью с представителями обеих сторон, тщательного исследования всех опубликованных как на Востоке, так и на Западе источников.

Так что теперь я могу написать подлинную историю крупнейшей разведывательной организации, которая вылилась в рассказ о шпионах, предателях и идеалистах, преследуемых и преследователях, захватывающую, как любой сюжет о шпионаже. Более того, она представляет собой урок истории, показывающий, как низко могут пасть люди, когда их государство не признает принципов законности и человечности.

Такая история особенно необходима из-за существования в Германии двух группировок, препятствующих осознанию немцами целей и значения "Красной капеллы".

Правые экстремисты представляют этот случай своим собственным делом, поскольку рассматривают его сквозь призму "измены", которой они хотели бы заклеймить любую группировку, представлявшую внутреннюю оппозицию гитлеровскому режиму. Их левые оппоненты, в свою очередь, недвусмысленно представляют "Красную капеллу" под маской демократического движения сопротивления. Делается это для оправдания идеологии, чей антифашистский экстерьер не может скрыть того факта, что её официальная политика носит в себе черты уродливого сходства с идеями национал-социализма.

Обе стороны прекрасно понимают друг друга. Одна форма экстремизма порождает другую, как нередко случается, когда идеологизированные писаки слишком вольно обращаются с историей.

Многие (даже слишком многие) немцы находят аргументы правых убедительными, поскольку не могут примириться с фактом, что группа Шульце-Бойзена/Харнака слишком отличается от стандартного изображения советских шпионов. Руководство берлинской разведывательной сети считало себя оппозицией, борющейся с Третьим рейхом; они хотели заменить диктатуру нацизма своей концепцией социалистической республики, неразрывно связанной с Советским Союзом.

Такая невероятная смесь Сопротивления, шпионажа, измены в смысле разрушительной деятельности против собственного правительства и измены в смысле предательства своей страны, демократических устремлений и коммунистических идей не могла не навлечь на себя гнев ура-патриотов. Неистовый антикоммунизм служит им оправданием неспособности оценить свои собственные потери за период гитлеровского правления. Теперь они стали активными поборниками холодной войны и потому осуждают уцелевших участников "Красной капеллы" как разновидность идеологических преступников.

В первые послевоенные годы правые экстремисты объединились для преследования "предателей" из "Красной капеллы", как будто Третий рейх с его системой угнетения, преследования евреев и склонностью к военным авантюрам был нормальным государством с естественным требованием лояльности своих граждан. Тень собственной вины и преувеличенные представления об эффективности разведки дали толчок кошмарным обвинениям: советские шпионы в Берлине обрекли на смерть тысячи германских солдат, стали причиной поражения Германии на Востоке и сдали рейх большевикам.

"Предательство Германии" было самым мягким обвинением, которые мог выдвинуть в их адрес бывший унтерштурмфюрер СС Эрих Кернмайер, он же Эрих Керн. "Дойче Националь-Цайтунг" всегда была готова разразиться бранью в адрес оппонентов Гитлера, считая что "на совести предателей типа Шульце-Бойзена, Харнака и им подобных сотни тысяч, а возможно даже миллионы германских солдат". Газета "Рейхцайтунг" провозглашала: "Все высшее германское командование было напичкано агентами Сталина; никто не может выиграть войну, если враг заседает в его собственных штаб-квартирах".

Карл Бальцер, по мнению которого "было предано практически все, что можно предать", саркастически заявил:

- Нетрудно вести военные действия, когда заранее известен не только каждый шаг противника, но, в большинстве случаев, и боеспособность его войск, и используемая им техника.

В этой кампании приняли участие даже более объективные авторы, вроде бывшего нацистского дипломата Пауля Шмидта - он же Пауль Карелл. В своей книге о военных действиях на Восточном фронте "Опаленная земля" он утверждал, что предательство "Красной капеллы" внесло заметный вклад в победу Красной армии в битве на Курской дуге в 1943 году. "Хаусфройнд фюр Штадт унд Ланд" полагала, что "германский план вторжения на Восток" стал достоянием противника и "предательство оказало решающее влияние на Сталинградскую битву и сражение на Кавказе".

Хулители "Красной капеллы" среди журналистов стали верить в собственные вымыслы. Это очень хорошо видно на примере травли Адольфа Гримме. Будучи убежденным социалистом, он иногда принимал участие в дискуссиях группы Харнака - и только, но даже его самозванные прокуроры обвинили в смерти германских солдат. Имперский военный трибунал снял с него все подозрения в шпионаже и приговорил только к трем годам каторжных работ "за сокрытие вражеских намерений". Сам же он заявлял, что "даже нацисты признавали отсутствие шпионажа в пользу коммунистической России". Но ничего не помогло, старые обвинения повторялись вновь и вновь. Даже в 1952 году, выступая от лица СРП*, Келлер все ещё утверждал, что "он выдал Москве бравых германских солдат".

(*Социалистише Рейхспартай - запрещенная в пятидесятые годы правоэкстремистская партия Прим. авт.)

Тактика явного замалчивания, принятая на вооружение уцелевшими членами "Красной капеллы", оказалась на руку правым экстремистам, раздувавшим кампании травли.

Они старались свести к минимуму информацию о разведывательной деятельности Шульце-Бойзена, Харнака и его друзей. В частных разговорах, забыв про осторожность, защитники "Красной капеллы" Грета Кукхофф и Гюнтер Вайзенборн могли похвастать насчет якобы выдающихся успехов их прежней организации во время войны. Однако в своих публичных высказываниях они старательно уходили от любых разговоров о своем сотрудничестве с советской разведкой.

Фрау Кукхофф настаивала, что целью группы Шульце-Бойзена являлось "сопротивление угнетению" посредством распространения плакатов, листовок, брошюр и "работы на радиопередатчиках". Эти зловещие "радиопередатчики", повидимому, должны были использоваться для пропагандистских целей. Как писал Вайзенборн в своей пьесе "Подполье", они были "радиостанциями Сопротивления". Даже в 1965 году Вайзенборн отметал любое предположение о шпионской деятельности группы, заявляя, что у людей Шульце-Бойзена видимо были "секретные передатчики" и они "поддерживали радиосвязь с СССР, как отмечалось в заключительном отчете гестапо, но вряд ли можно говорить, насколько далеко это зашло".

Такие заявления были рассчитаны на легковерную публику. Однако в неформальной обстановке и фрау Кукхофф, и Визенборн были достаточно словоохотливы по поводу разведывательной деятельности "Красной капеллы". Задолго до того драматург уже написал историю их организации, которую никогда так и не публиковал. По ней можно судить о его хорошей осведомленности.

"Передатчики постоянно перевозили с места на место; один был у графини Эрики фон Брокдорф-Ранцау, другой у Харнака и ещё один чета Кукхофф с Трауденцем перевезла на Александерплатц". Ему также известны были имена радистов: "Вальтер Хаусманн являлся связником между Куртом Шульце, радистом, чей передатчик сломался в 1942 году, и Гансом Коппи, который хотел стать радистом; Хаусманн также передавал Шульце информацию об оружейной фирме, на которой работал".

Грета Кукхофф также была осведомлена о шпионской деятельности группы. В конфиденциальной обстановке она рассказывала, что "первый радиопередатчик я получила от Александра Эрдберга (русского резидента) за неделю до начала войны. Пару дней мы продержали его у себя и затем отвезли. Он весил около восьми фунтов и помещался в небольшом чемоданчике".

Но остальному миру был известен лишь идеализированный образ организации. В газете "Вельтбюне", выходившей в Восточном Берлине, фрау Кукхофф сообщала читателям, что "еженедельные сообщения" Харнака базировались на секретной информации из Имперского министерства экономики и предназначались для "антифашистской работы на заводах". Однако в частных беседах она признавала совсем иное назначение этих сообщений. Их адресатом было советское посольство в Берлине.

В другом случае, на вопрос, почему "Красная капелла" ориентировалась только на Восток, фрау Кукхофф подчеркивала её связи с группами Сопротивления в Бельгии и Франции. Она, естественно, не уточняла, что речь шла о шпионских организациях Треппера и "Кента".

Очевидно, фрау Кукхофф и Вайзенборн не отдавали себе отчета в том, что такая двойственность только подливала масла в огонь правоэкстремистской кампании. Видимо, они не замечали, что тесная связь группы Шульце-Бойзена с советской разведкой, которую пытались скрыть их туманные заявления, давно уже стала на Востоке предметом восхваления.

С 1960 года Советский Союз стал отдавать дань публичного уважения разведчикам, которых на протяжении десятилетий официально не замечали: от Рихарда Зорге до Кима Филби все стали героями. Более того, их называли уже не борцами Сопротивления, а просто агентами. 6 октября 1969 года Президиум Верховного Совета СССР посмертно наградил наиболее видных членов "Красной капеллы" орденами Красного Знамени, и в прессе появились хвалебные статьи об их разведывательной деятельности. *

(* Харро Шульце-Бойзен, Арвид Харнак, Адам Кукхофф, Ильзе Штобе и Ганс-Генрих Куммеров были награждены орденами Красного Знамени. Гюнтер Вайзенборн, Карл Беренс и Альберт Хесслер - орденами Великой Отечественной войны первой степени. Примечание автора).

"Правда" писала, что "во время Великой Отечественной войны немецкие антифашисты собирали и передавали в Москву множество ценной информации, отражавшей ситуацию в нацистской Германии и военные планы гитлеровских фашистов".

В восточногерманской прессе и литературе разведывательная деятельность группы Шульце-Бойзена/Хорнака долгое время скрывалась за завесой молчания. В этом они намного превзошли даже Советский Союз. В книге о немецком рабочем движении 1933-45 годов, опубликованной в 1964 году Лашицом и Витцке, и в "Героях Берлинского подполья" Томина и Грабовски, вышедшей в 1967 году, нет ни единого слова о разведчиках, только о борцах Сопротивления. И лишь в конце 1967, в двадцать пятую годовщину казни Шульце-Бользена и его друзей, население Восточной Германии узнало из официального партийного органа, газеты "Нойес Дойчланд", что группа Сопротивления передавала советским спецслужбам по радио и иными способами "самую важную информацию".

Газета восточногерманской молодежи "Юнге Вельт" сообщала содержание этой информации, которую составляли "сведения по текущему производству военной продукции, планируемых наступлениях и других важных событиях". Восточноберлинский журнал для женщин "Фюр Дих" был информирован ещё точнее. В нем перепечатали из "Правды" перевод серии из пяти статей про Ильзу Штобе, второстепенную фигуру "Красной капеллы", носившей подпольную кличку "Альта". В статье на осторожном антифашистском жаргоне восточногерманской журналистки сообщалось: "народ должен знать, на каком важнейшем участке она боролась против фашистского режима". В ней содержались доселе неизвестные детали: её радиограммы в Москву, задания, информаторы, места встреч и псевдоним её руководителя - "генерал Петров". Вывод напрашивался сам собой: информацию по "Альбе" наверняка предоставила советская разведка.

Так история "Красной капеллы" закончилась там же, где и началась - в руководстве советской разведки. "Красная капелла" была создана в тридцатые годы в Москве, когда руководители советской разведки констатировали гибель одной из самых мощных разведывательных организаций, когда-либо созданных спецслужбами за рубежом. Какой бы удачливой не казалась "Красная капелла", она была только бледной тенью хитро сплетенной сети, раскинутой разведкой Москвы над Германией после Первой мировой войны.

"Красную капеллу" нельзя понять без её предшественника - советской шпионской сети в Германии 20-30-х годов. В этот период сформировались стереотипы мышления и поведения немецких коммунистов периода гитлеровского Рейха. История эта началась осенью 1918 года, когда в Германию проникли первые советские агенты, открыв таким образом самые драматические главы в истории международного шпионажа.

Глава первая.

История советского шпионажа в Германии началась с банального чемодана. Он принадлежал недавно открытому в Берлине советскому посольству и оказался на тележке носильщика в суматошной суете станции Фридрихштрассе. Чемодан упал на землю, раскрылся и по всей платформе разлетелись тысячи листовок с призывом к революции. В дело вмешалась германская полиция, и спустя несколько дней Адольфа Иоффе, первого посла Советской России в Берлине, вежливо попросили покинуть Германию вместе со своим персоналом.

Этот первый случай советского шпионажа на германской территории имел место в октябре 1918 года. Конечно, в то время никто не пользовался словом "шпионаж", ведь официально такой службы, как советская разведка, не существовало. Тем не менее с момента образования советской республики большевистские агенты приступили к работе в Германии, и их целью было то, к чему всегда стремилась русская разведка: получить информацию о стране, чья армия в тот момент далеко продвинулась вглубь Украины, Кавказа и балтийских провинций.

С начала двадцатого века Германия являлась главной мишенью для русской разведки. Когда поражение в русско-японской войне 1904-1905 годов остановило экспансию русских в Азии, секретная служба русского Генерального штаба сконцентрировала свои усилия на Германии и её союзнике Австро-Венгрии - силе, которая блокировала русскую экспансию на Балканах и в Восточной Европе. До тех пор русские шпионы представляли собой явление, немцам почти неизвестное. Традиционно шпиона представляли в образе француза.

Давние дружеские отношения между руководителями спецслужб Берлина и Санкт-Петербурга долгие годы делали военный шпионаж бессмысленным. Поскольку оба императора являлись ещё главнокомандующими армий сопредельных государств, а армии пользовались полевыми уставами друг друга, необходимость в разведке отпадала - ведь каждая сторона и так все знала о своем визави. Если по какой-то случайности в Германии раскрывали русского шпиона, то он, разумеется, являлся агентом Третьего отделения "Высочайшей Канцелярии Его Императорского Величества" или его преемника - охранки. Скорее всего он охотился за анархистом-бомбометателем и мог рассчитывать на содействие германских властей.

Поражение России на Дальнем Востоке положило этой идиллии конец. Российский Генеральный штаб отправил в Германию целый рой агентов, возглавляемых военными атташе в Берлине и Вене. Особенно успешно они действовали в германской пограничной зоне, которая находилась под наблюдением команды из десяти офицеров разведки в каждом из западных военных округов России. Их основными информаторами были канцеляристы из пограничных крепостей и офицерский состав пограничных формирований.

Выдающимся организатором этой кампании являлся полковник Батюшин, глава разведывательного отдела при Генерал - губернаторстве в Варшаве. На его стол стекались бумаги, содержавшие тщательно охраняемые вражеские военные секреты: планы германской крепости Торн (Торунь), переданные тамошним старшим писарем, информация из Кенигсбергского гарнизона, предоставленная полковым канцеляристом, полный план мобилизации австро-венгерской армии, проданный полковником австро-венгерской секретной службы Альфредом Редлем. В конце концов через коррумпированные управления немецкого Генерального штаба русские получили планы практически всех германских крепостей. Но дело все-таки получило огласку, и покупателя, русского военный атташе в Берлине, немедленно выдворили из страны.

Глава германской разведки Вальтер Николаи сетовал, что "русские шпионы в Германии так обнаглели, что уже требуют у немецкой полиции защиты как от наших сотрудников в штатском (которые только следили за ними и ничего не предпринимали), так и от обычной публики, которая стала проявлять повышенную подозрительность."

Однако Первая мировая война положила конец успехам русской разведки. Разведывательная служба Императорского Генерального штаба исчезла в хаосе крушения России. В марте 1917 года, после свержения царя, она была упразднена как орудие угнетения и контрреволюции.

Но каникулы секретной службы не могли длиться вечно. В марте 1918 года после подписания в Брест-Литовске российско-германского мирного договора, молодая советская республика оказалась в окружении. С севера, востока и юга при поддержке войск Антанты наступали белогвардейцы, а на западе, несмотря на мирный договор, наступали немцы. Чтобы выжить, требовалось заранее знать каждый шаг своего противника. Самую большую опасность представляли немцы они оккупировали значительную часть территории России.

К концу 1918 года новая секретная служба была сформирована в Народном комиссариате по военным делам и первоначально получила известность как Регистрационный отдел Красной Армии. В начале двадцатых годов она стала Четвертым управлением Генерального штаба, а ещё пять лет спустя превратилась в Разведупр, сокращение от Главного разведывательного управления. Его первым руководителем был старый большевик Ян Карлович Берзин, ставший впоследствии генералом. Давний друг Владимира Ильича Ленина, он несколько раз был приговорен к смерти и пожизненной ссылке. Французский писателькоммунист Анри Барбюс описывал его в 1931 году, как" мужчину лет пятидесяти, в военной форме с двумя Орденами Красного Знамени на груди... ростом около ста семидесяти сантиметров, с бритой головой".

Вскоре у него появилось немало врагов среди иностранных коммунистов, поскольку Берзин явно ставил интересы безопасности России выше интересов мирового коммунистического движения.

Берзин изучал методы работы царской секретной службы, копировал их и улучшал. Со временем он создал центральный орган во главе с руководителем, первый помощник которого официально назывался командиром, что говорило о его ответственности за техническое и административное управление секретной службой.

Берзин создал в главном управлении шесть подразделений: Первое "Агентура" - отвечало за работу агентов за границей. Второе - "Оперативное управление" - занималось военной разведкой, диверсионной деятельностью и шпионажем. Третье - "Информационное управление" - отвечало за сбор, оценку и распространение полученной информации. Четвертое - "Главное управление подготовки" - контролировало отбор и обучение агентов и информаторов. Пятое - "Управление внешних сношений" - отвечало за инструктаж военных атташе. Шестое - "Управление разведывательной связи" (созданное позднее) занималось радиоразведкой.

Самым главным было Оперативное управление. Оно состояло из шести отделов, первые три из которых были созданы по географическому признаку: Западная Европа, Ближний Восток, Америка с Дальним Востоком и Индией. Четвертый отдел отвечал за приобретение технического разведывательного оборудования (радиопередатчики, чернила для тайнописи, фототехника и т. д.); пятый организовывал террористические операции за рубежом, а шестой занимался дезинформацией. Во время Второй мировой войны в западных военных округах дополнительно создавались шифровальные и разведывательные отделы.

Главное управление в Москве на Кропоткинской напрямую было связано с советскими дипломатическими миссиями за рубежом. В большинстве случаев работа велась через являвшихся его представителями военных атташе, которые получали инструкции из Москвы и передавали их резидентам - настоящим руководителям агентуры в соответствующих странах. Резидент жил за пределами посольства или дипломатической миссии, чаще всего был советским гражданином и руководил двумя-тремя группами информаторов. Он передавал информацию военному атташе, который был для него единственным каналом связи с центром.

Резидент и его агенты могли действовать независимо только в случае войны; до начала военных действий военный атташе должен был обеспечить их радиопередатчиками, хранившимися в каждом посольстве, кодами и деньгами, а затем контакты с Москвой становились анонимными, через радиостанцию в Москве.

За работой атташе и резидента следила довольно сложная система контроля. Проверяющие из Москвы приезжали без предупреждения и изучали всю документацию военного атташе - центр требовал пунктуальной точности. Военный атташе должен был вести журнал, в котором регистрировался каждый контакт с важными с точки зрения разведки лицами. При этом использовались стандартные выражения - был это "контакт", "обычный контакт" или "срочный контакт".

Проверяющие отмечали также, насколько отчужденно держится военный атташе от остального персонала. В любом посольстве атташе работали в секретной зоне, зарезервированной за работниками московских спецслужб, тайном мире за звуконепроницаемыми стенами, автоматическими стальными дверями и глазками в коридорах. На третьем этаже советского посольства в Берлине, стокомнатного здания на фешенебельной Унтер дер Линден, целый ряд помещений был отведен под фотолабораторию, склад оружия, радиостанций и оборудование для подделки паспортов.

Проверяющие следили за строгим соблюдением правил конспирации. Каждый член шпионской сети имел свою кличку и номер, данные центром. Обращаться по именам было категорически запрещено. Часто используемые слова переводились на специальный жаргон, так например, паспорт назывался "сапогом", человек, занимающийся подделкой паспортов - "сапожником", пистолет - "машинкой", а вражеские контрразвечики - "ищейками".

Контакты между агентами осуществлялись по строгим правилам. Они не могли навещать друг друга дома, ссылаться на псевдонимы, адреса и организационные подробности в письмах или по телефону. Письменные сообщения немедленно уничтожались, было запрещено вести дневники. Русские настаивали на строгом соблюдении правил; когда агенты встречались на явке, они в первую очередь должны были принять меры предосторожности на случай вторжения полиции.

Члены шпионской сети вряд ли были знакомы друг с другом. Согласно Кукриджу существовало правило, по которому, резидент А знал лично Б1, Б2 и Б3, работавших под его началом, но они, по крайней мере теоретически, не были знакомы. Б1 знал В1, В2 и В3, хотя, вероятно, встречался только с В1, который мог поддерживать связь с Г1 и так далее. Только А знал имена всех сотрудников различных групп, которые не были знакомы между собой.

Но где русская разведка набирала своих иностранных агентов?

Берзин мог рассчитывать только на один источник - местные компартии. Он даже представить себе не мог, что какой-либо зарубежный коммунист не захотел бы помочь советской разведке. Давление со стороны центра на максимальный набор сотрудников среди иностранных коммунистов со временем стало ещё сильнее.

Здесь мы видим первый признак того, что власть резидента была ограниченной. На сеть коммунистических агентов за рубежом претендовала ещё одна служба - советская секретная полиция под руководством Феликса Дзержинского. Этот выходец из дворян был близок с Лениным и являлся беспощадным соперником Берзина ещё с момента образования Советского государства, поскольку секретная полиция стремилась ограничить деятельность Разведупра только военной разведкой.

Такая конкуренция не была свойственна лишь Советскому Союзу; тайная полиция и разведка всегда враждовали между собой, были ли это СД с абвером в гитлеровской Германии или ФБР с ЦРУ в Соединенных Штатах. Но в Советской России существовала ещё одна особенность: организация Дзержинского образовалась в 1917 году под названием "Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем" - или "Чека" по начальным буквам первых двух слов, и получила полный контроль за государственной безопасностью. В 1922 году её переименовали в ГПУ (сокращение от Главного Политического Управления), и она потеряла часть своей абсолютной власти. Тем не менее Дзержинский сохранил свое превосходство над другими секретными службами.

Разведупр оказался в значительной мере ущемленным со стороны ГПУ. Разведка и контрразведка в Красной Армии и пограничных военных округах были переданы не Четвертому управлению разведывательной службы, а Третьему управлению Военного наркомата, отделы состояли исключительно из офицеров ГПУ и подчинялись специальному подразделению - Особому отделу.

Создание этого подразделения ознаменовало дальнейшее снижение авторитета разведслужбы, поскольку Особый отдел отвечал за всю шифровальную службу. Шифровальный отдел располагался в доме шесть на Лубянке в Москве, но только две комнаты этого здания были отведены для группы военных шифровальщиков под началом полковника Каркевича. Хотя ему и разрешалось передавать информацию непосредственно в Генеральный Штаб Красной Армии, но находился он в подчинении главы Особого отдела Глеба Бокия.

Еще одним конкурентом шпионской организации Берзина был Иностранный отдел ГПУ, образованный в 1921 году. В начале его основной задачей было наблюдение за сбежавшими на Запад белогвардейцами, но уже вскоре появились новые амбиции в области разведки. ИНО держал за границей резидентов-организаторов с их собственными осведомителями и впоследствии был представлен в каждой дипломатической миссии, его сотрудники обычно назначались секретарями посольств. Эти чиновники вели заметки о благонадежности каждого работника посольства, включая военного атташе, они отмечал все, что по весьма растяжимым понятиям ГПУ могло подпадать под "борьбу с контрреволюцией".

Секретная полиция находилась в тесном контакте с зарубежным коммунистическим подпольем преимущественно тех стран, которые, по мнению Москвы, созрели для революции. ГПУ контрабандой доставляло в эти страны оружие, формировало террористические группы, обучало зарубежных коммунистов искусству подрывной деятельности.

Поскольку дело касалось разведки за рубежом, Берзин ухитрился ограничить деятельность своего соперника Дзержинского исключительно "оборонительными" задачами. Центральный информационный отдел Политбюро Коммунистической партии, который разрешал проблемы, возникавшие между разведкой и тайной полицией, постановил, что активная разведка полностью относится к прерогативе Разведупра. Тем не менее разведке приходилось постоянно держаться нстороже ввиду дальнейших посягательств секретной полиции на её территорию, поскольку последняя теперь начала работать ещё с одним соперником за рубежом - Коминтерном.

Коммунистический Интернационал, сокращенно Коминтерн, был международной коммунистической организацией, созданной по регению высшего советского руководства в марте 1919 года. Его создание стало отражением надежд европейских коммунистов на мировую революцию. Тридцать две партии учредители Коминтерна верили, что их организация поможет сменить буржуазное общество коммунистическим, которое удержит империализм от развязывания следующей, ещё более кровавой войны.

Поскольку мировая революция так и не стала рельностью, Коминтерн постепенно превратился в инструмент советской политики. Образовали его в Москве, руководство его находилось в Москве, и отсюда же исходили приказы. Советские функционеры возглавляли самые важные подразделения Красного Интернационала, в частности Президиум Исполнительного Комитета с его многочисленными отделами. Его председатель был русским, основные решения Коминтерна принимались Политбюро Советской Коммунистической партии, непосредственно Исполнительному комитету оставили только распорядительные директивы.

Тайный мир иллюзий, в котором пребывало руководство Коминтерна, был инспирирован русскими. На Втором Всемирном конгрессе Коминтерна в июле-августе 1920 года русское руководство настоял на решении, по которому в дополнение к своим легальным органам коммунистические партии должны формировать подпольные организации для подготовки вооруженного восстания. Официально названной причиной этого являлось стремление буржуазных капиталистических правительств "уничтожить коммунистов во всех странах путем систематической нелегальной работы", поэтому они должны подготовиться к моменту, когда "буржуазия начнет открыто преследовать коммунистов".

В результате такого решения наряду с разведкой и тайной полицией появилась третья организация, занимавшаяся конспиративной работой. Эмиссары Исполнительного Комитета вели тщательно скрываемую подпольную войну против некоммунистических государств. Его "международные инструкторы" наблюдали за образованием нелегальных организаций коммунистических партий, вооружали их и финансировали, организовывали мастерские по подделке паспортов и создавали курьерскую службу, связывавшую партийное подполье с руководством Коминтерна.

В скрытом от посторонних глаз мире нелегальной политики человек, управлявший этой империей, оставался загадочной фигурой даже для самих конспираторов. Им был Осип Пятницкий, "серый кардинал" Коминтерна, глава его организации и казначей. Свою подрывную деятельность он вел главным образом через отдел, в который могли свободно обращаться коммунисты - Отдел международных связей (ОМС).

Достаточно невинное название скрывало тот факт, что у Пятницкого с его ОМС были свои люди в каждой коммунистической партии, и он практически определял их политику. Он был хозяином могущественных "международных инструкторов" Коминтерна, его отдел имел за границей собственные офисы и держал в советских дипломатических миссиях своих представителей, которые часто пользовались за рубежом большим влиянием, чем их соперники из Разведупра и ГПУ. С такими силами глава ОМС явно стал центральной фигурой советского шпионажа.

Ни тайная полиция, ни разведка не могли осуществлять свою зарубежную деятельность без агентов из местных коммунистических партий или помощи мастерских по подделке паспортов. Поэтому Разведупр и ГПУ работали в тесном контакте с Коминтерном. Представители разведки входили в Военный отдел Пятницкого, одной из основных задач которого было содействие росту революционного движения за рубежом. Старшие функционеры ГПУ были членами Международной контрольной комиссии, собиравшей тщательно засекреченную картотеку, содержавшую также и персональные досье на всех сколь-нибудь примечательных деятелей международного коммунистического движения.

Так что с конца Первой мировой войны три различных ветви советской машины шпионажа: разведывательная служба, тайная полиция и Коминтерн начали опутывать Европу невидимой сетью информаторов. Как и прежде, Германия представлялась им одной из самых важных целей.

Советское руководство никогда не переставало надеяться на "Германский Октябрь" и приход коммунистов к власти в Германии. Без германской революции Ленин не видел возможности перестроить структуру российского общества. Интеллект и образованность немецкого рабочего класса, по его мнению, могли облегчить русским революционерам решение непосильной задачи построения бесклассового общества в стране, где царили грубость и невежество.

Первоначально все методы, используемые советскими шпионами в Германии, были следствием ожиданий, что немецкие товарищи последуют тем же путем. Так что первую разведывательную сеть в Германии создал именно Коминтерн. Случай тоже сыграл здесь свою роль: с высылкой в конце 1918 года советского посла Иоффе интересы новой России в Германии представляли только функционеры Коминтерна.

Летом 1919 года два большевика, М. Г. Бронский и Я. Томас, открыли в Берлине скромное бюро пропаганды, которое они назвали Западноевропейское бюро (ЗЕБ) и предложили его услуги Исполкому Коминтерна. Впоследствии ЗЕБ выросло в крупнейший после Москвы центр разведывательной и оперативной деятельности Коминтерна. Однако поначалу его основатели просто стали издавать две небольших газеты - "Ротекорреспонденц" и "Руссише Корреспонденц", где яркими красками рисовали германской общественности картины нового Эльдорадо большевистской России.

Многие месяцы Томас и Бронский занимались своим детищем самостоятельно. У них не было с Москвой даже телефонной связи, и редкие контакты с Исполкомом Коминтерна осуществлялись через пару курьеров. Но после Второго конгресса Коминтерна летом 1920 года Москва стала проявлять к ним больший интерес. Конгресс принял решение о формировании подпольных коммунистических организаций во всех странах, и русские представители Коминтерна отправились в Германию.

Главной из них была Елена Стасова ("Герта"), дочь царского губернатора и представительница старой гвардии большевиков. С помощью советских фондов и советников она сформировала подпольную организацию немецких коммунистов, известную на партийном жаргоне как "Аппарат". Это название позаимствовано у банды головорезов, организованной в 1919 году левым социалистом Рихардом Доймигом.

Доймиг служил старшиной в германских войсках в Африке, затем стал редактором "Форвертс" и принадлежал к левому крылу Независимой Социал-Демократической партии, которое тесно сотрудничало с образованной в декабре 1918 года Коммунистической партией Германии. Как большинство коммунистов, он считал, что революцию можно вызвать одними террористическими и техническими методами.

По его мнению небольшие вооруженные отряды фанатиков должны уничтожать полицейских, убивать политиков, взрывать общественные здания. Этим отрядам следует действовать тайно и в день Д с точностью автомата выйти из подполья - отсюда и любопытное название "Аппарат", то есть машина.

Террорист Доймиг вскоре нашел ещё пару решительных соратников, собрал банду из крепких ребят с городских окраин, взял себе в союзники подобную группу из коммунистической партии и "аппарат" заработал. Но партийное руководство вскоре сочло дальнейшее использование безрассудных террористов слишком одиозным и избавилось от неуправляемого "Аппарата". В 1920 году Доймига заставили распустить свою организацию, и, как сообщал бывший "аппаратчик", большинство членов "в той или иной мере вернулись на преступный путь".

Чтобы выполненить приказ Москвы о формировании подполья, Елена Стасова обратила внимание на эту организацию. Из остатков группы Доймига наряду с несколькими молодыми коммунистами был создан подпольный коммунистический отряд самообороны, известный как М-Аппарат (военный). Его главой Стасова назначила спартаковца Хуго Эберлайна.

Вслед за тем Пятницкий отправил в Берлин подкрепление в виде опытных специалистов. В качестве заместителя руководителя Информационного отдела русский коммунист Миров-Абрамов прибыл в советское посольство в сопровождении двадцати пяти помощников и курьеров. В их задачи входило наблюдение за подготовкой Германской Коммунистической партии в гражданской войне. Вильгельм Пик, видный функционер коммунистической партии, а впоследствии президент Германской Демократической Республики, регулярно посылал ему свои сообщения, чтобы получать деньги из партийной кассы.

Одновременно ЗЕБ строил свою курьерскую службу. В Берлине создавали убежища, где коммунисты, находившиеся в розыске, могли скрываться от полиции. За несколько месяцев ЗЕБ превратилось в агентурный центр. Было сформировано несколько отделов (включая контрразведовательный), которые руководили целой армией информаторов, внедренных агентов и нигилистов, готовых в любое время выполнить свою задачу по организации долгожданного восстания.

В начале 1923 года московские пророки мировой революции узрели приближение "Германского Октября". В январе французские и бельгийские войска оккупировали Рур, и тут же как лесной пожар по Германии прокатилась волна недовольства. Это пассивное сопротивление очень скоро могло привести сломленную войной Германию на грань экономического краха, и вот тут-то, как полагали коммунисты, и возникал уникальный шанс превратить националистическое буржуазное сопротивление в восстание против правящих классов.

Москва ухватилась за такую возможность. Отдел кадров Коминтерна попросил разведывательную службу Берзина выделить пять - шесть офицеров, способных внести в подготовку немцев к революции армейский порядок. Берзин собрал команду, включавшую будущего генерала разведки Вальтера Кривицкого, и в январе 1923 года группа отправилась в Германию.

Из членов коммунистического "М-Аппарата" они образовали три отдельных группы. В самом "М-Аппарате" как таковом остались только люди, годные для воинской службы, которых сотрудники Берзина считали будущими руководителями Германской Красной Армии; разведывательный отдел ("N-Аппарат" (Nachrichten - разведка) - был образован, чтобы следить за политическими противниками, а контрразведка ("Z-аппарат", Zersetzung - разложение) внедряла агентов в полицию и армию.

Профессионалы русской разведслужбы были главным образом заинтересованы в секретах вражеской разведки. Львиная доля из миллиона долларов, выделенных в 1923 году Москвой на эту германскую авантюру, предназначалась разведывательным организациям и контрразведке. Подчиненные Берзина нашли энергичного помощника в сыне лейпцигского священника Гансе Киппенбергере, которого они сочли способным создать и возглавить эффективную агентурную сеть.

Молодой коммунист двадцати пяти лет от роду оказался фанатичным и талантливым организатором. Более поздняя запись в гестаповском списке подозреваемых сообщала: "Киппенбергер, 15. 1. 98., журналист, резидент ГПУ". Вскоре он стал ведущей фигурой в коммунистическом студенческом движении. Даллин утверждает, что "он до конца сохранил черты студента идеалиста".

Все произошло незадолго до того, как он стал ключевой фигурой в гамбургском коммунистическом подполье. Киппенбергер руководил деятельностью красных в гамбургском рабочем квартале Бармбек, где его и нашли люди Кривицкого. Он остался верен Бармбеку, но в то же время создал разведслужбу, которая устраивала его коммунистическое начальство. Вскоре в его распоряжении уже была эффективная сеть агентов. Бывший член коммунистической партии Рут Фишер вспоминала, что "под видом сочувствующих они внедрялись во вражеские организации, приобретали там влияние и таким образом получали доступ к закрытой информации. Связи между партией и её агентами в армии или полиции хранились в строжайшей тайне."

Люди из команды Киппенбергера помогали русским готовить первые бригады для грядущей гражданской войны. Многим активистам приказали оставить коммунистическую партию и вступить в один из "аппаратов". Они перебрались в "убежища" и оборвали все связи со своими друзьями. Их вооружали ручными гранатами, револьверами, на глухих окраинах или в отдаленных лесах занимались боевой учебой.

Едва сформировался первый костяк будущей военной организации, Москва направила в Германию вторую партию советских инструкторов. Тем временем создавалась военно-политическая организация, в которую входили коммунисты, годные к военной службе. Ключевые позиции в ней занимали сотни русских офицеров. Управлялась эта организация из размещавшегося в Берлине центрального штаба, в ведении которого находилось шесть районов; последние возглавляли проверенные немецкие коммунисты, но реальная власть была сосредоточена в руках советских офицеров-советников.

11 сентября 1923 года советское Политбюро рискнуло дать команду на восстание в Германии. Сопротивление немцев французским оккупантам в Руре заглохло, экономика рейха была почти разрушена, целостность государства находилась под угрозой. Коминтерн поспешил отправить человека, которому предстояло возглавить восстание. Это был Петр Алексеевич Скоблевский руководитель военно-политической организации, назначенный командовать "красным подпольем".

Бывший ремесленник Скоблевский, ставший генералом на гражданской войне, поднял по тревоге весь аппарат и открыл тайные арсеналы оружия. "Аппаратчик" Адольф Бурмайстер вспоминает, что "Саксония и Тюрингия должны были выступить первыми, затем Гамбург, Берлин и Рур. Это был профессионально составленный план военного путча."

Но восстание потерпело неудачу. В Саксонии и Тюрингии коммунисты совместно с левыми социал-демократами приняли участие в создании правительства Народного фронта. И только в Гамбурге красным революционерам удалось организовать выступления. Но они были так скудно вооружены, что восстание захлебнулось всего через 48 часов. Командовавший в Бармбеке Киппенбергер бежал и был тайно переправлен русскими товарищами в Москву.

Скоблевский не терял надежды на победу. Он привел в действие новый "Аппарат", самый беспомощный и криминализированный за всю историю германского коммунистического движения. Это был "Т-аппарат" (террористический), известный его противникам как "немецкий ЧК", поскольку его сотрудников готовили для выполнения их зловещей роли эксперты советской секретной полиции.

В начале октября 1923 года, действуя по приказу Скоблевского, наборщик Феликс Нойманн, которого один из современников описывает как "жалкое создание с кислым выражением бледного сморщенного лица", собрал банду головорезов и политических фанатиков. Этим потенциальным плачам предстояло сводить счеты с предателями из рядов ГКП и уничтожать известных антикоммунистов.

Первым в их списке был Ганс фон Сект, генерал Рейхсвера и начальник штаба сухопутных войск, самый могущественный человек в Германии того времени. С двумя стрелками Нойман пробрался в Тиргартен и залег в засаде, поджидая Секта во время его утренней прогулки. Вся троица укрылась в кустах и стала ждать. Однако в нескольких метрах от них лошадь Секта неожиданно испугалась и шарахнулась в сторону, Нойман потерял самообладание и вместе со своими террористами сбежал.

Потом Нойман загорелся другой идеей: уничтожить классовых врагов при помощи кроликов, зараженных бациллами. Он заразил холерой капустные листья и скормил их кроликам, а затем долго ждал результатов своего эксперимента. Но кролики были явно лишены революционного запала и становились только толще и жирнее. Однажды этому пришел конец: их съели голодные товарищи. Впоследствии загадка раскрылась: полученные от аптекаря, которому Нойман успел порядком надоесть, бациллы холеры оказались безвредным веществом, спрятанным в зловещей упаковке.

Насмешки товарищей подвигли Ноймана на новые подвиги. В Берлине он со своими "аппаратчиками" напал на парикмахера Рауха, члена компартии, которого партийное руководство подозревало в сотрудничестве с полицией. Тот был тяжело ранен и умер. Однако именно эта выходка привела к провалу всей преступной группировки. Нойман сбежал на юг Германии, где его во время пьяной драки и забрала полиция. Во время допроса он неожиданно стал бахвалиться своими подвигами.

В кармане у Ноймана полиция нашла адрес конспиративной квартиры в Берлине, где ему предстояла встреча со Скоблевским. Детективы направились туда и обнаружили русского наставника Ноймана. Алексей Скоблевский вышел из игры. В 1925 году он вместе с некоторыми другими руководителями террористов предстали перед Трибуналом защиты республики. Его, Ноймана, и ещё одного террориста приговорили к смерти, которой им, однако, удалось избежать, а их подручные отправились в тюрьму.

Машина террора была уничтожена, мечты Москвы насчет "Германского октября" развеялись, но каркас коммунистической системы шпионажа продолжал тайно существовать. Осколки "М-, N - и Z аппаратов" уцелели, и на их основе Разведупр построил "великолепно действующую разведывательную службу", которая, по мнению генерала Кривицкого, стала "предметом зависти всех прочих наций".

Разведка снова вышла в Германии на первые роли, поскольку провал "Германского октября" серьезно подорвал престиж Коминтерна и тайной полиции. Хотя монстр советского шпионажа по-прежнему оставался трехголовым, ведущее положение теперь занимали люди Берзина. Германия быстро восстанавливала свою мощь и снова стала заметным фактором в силовой политике Москвы, поэтому русской разведке вновь вернули её традиционную роль. Революция в повестке дня больше не значилась, зато требовались сведения о германском военном и промышленного потенциале.

Первой заботой Разведупра стало обеспечение безопасности бывших лидеров неудавшейся революции и их привлечение в новую советскую шпионскую организацию. Для этой цели на окраине Москвы была создана Военная школа, где германские коммунисты постигали премудрости шпионского ремесла. Она находилась под исключительным контролем разведки, в отличие от образованной в 1926 году Ленинской школы, где иностранных коммунистов тактике и стратегии гражданской войны учили представители Коминтерна (хотя и с помощью со стороны Разведупра).

Созданная в 1924 году Военная школа служила академией разведки, где Красная армия готовила отборных немецких агентов. Берзин пичкал своих учеников правилами конспирации. Они учились пользоваться симпатическими чернилами, избавляться от преследователей, изучали радио и коды, проходили стрелковую подготовку, знакомились с методами работы Генерального штаба. В конце курса их направляли в специальные подразделения Красной Армии, где во время учений они постигали важность разведывательной информации для сражающихся войск. Завершалось обучение присягой на верность Красной Армии.

Практически каждый из выпускников Военной школы становился сотрудником разведки, и почти все руководители ГКП числились в списках Разведупра. В военной школе оказались все знакомые нам лица: Ганс Киппенбергер из "Z аппарата"; Вильгельм Цайсер, руководитель Военно-политической организации; Артур Ильнер, глава Военно-политической организации Восточной Пруссии и Иосиф Гуч, его коллега из Берлина, Оскар Мюллер, глава Военно-политической организации во Франкфурте и Альберт Шрайнер, ещё один из руководителей этой же организации.

Часть из них отправилась в Китай, где Москва прощупывала перспективы новой революции, однако большинство готовилось к возвращению в Германию. Там их ждали подготовленные советской разведкой хорошо замаскированные позиции.

Новую разведывательную организацию Разведупр решил создать в Германии в 1925 году, сразу после суда над Скоблевским. Целью разведки должна была стать германская промышленность, поскольку её продукция имела важное значение для советской обороны. Основное внимание было сконцентрировано на производстве железа и стали, химической, электротехнической и авиационной промышленности.

Разведупр использовал любые советские учреждения, имевшие связи с германской экономикой. Главным из них было торговое представительство в доме номер три по Линденштрассе (впоследствии номер 11 по Литценбургерштассе) в Берлине. В его списках числились освновные агенты разведки. Люди Берзина работали также в его филиалах в Гамбурге, Кенигсберге и Лейпциге.

Появление торговых представительств стало следствием расширения торговли Германии с Россией. Им надлежало обеспечивать оперативное решение возникающих проблем и поддерживать связи с крупнейшими немецкими фирмами, заинтересованными в деловых отношениях с Россией. В то же время они стали центрами русской разведки и вели с Москвой шифрованную радиосвязь. Самым важным их подразделением был промышленный отдел, которым руководил военный атташе. Имелись и фотолаборатории, которые позволяли быстро снимать копии с похищенной секретной документации.

Сама планировка здания свидетельствовала о существовании в нем шпионского гнезда. Задний двор его примыкал к дому, выходившему на Риттерштрассе, который занимали два ювелира, братья Ловенштайн, получавшие деньги от Разведупра.

Тайные линии связи соединяли опорные пункты Разведупра с русско-германскими компаниями, среди которых были "Русско-германская транспортная компания", нефтяная компания "Дероп", "Русско-германская авиационная компания" (Дерулюфт) и банк "Гарантия и кредит, операции с Востоком" (Гаркребо). Входил в шпионскую организацию и берлинский офис советского информационного агентства ТАСС.

Германские коммунисты исправляли все упущения и дополняли работу русских. Информаторы из ГКП следили за каждым шагом руководителей германской контрразведки и присматривали за германскими промышленниками в торговых делегациях. Партия арендовала дома, в которые могли запросто останавливаться советские агенты и открывать там свой бизнес, служивший прикрытием для вновь прибывших сотрудников. ГКП позволяла Разведупру пользоваться её мастерскими по подделке паспортов, хотя формально они находились строго в ведении Коминтерна.

Функционер ГКП Лео Флиг управлял целой империей из ста семидесяти сотрудников, единственным занятием которых было снабжение коммунистических агентов фальшивыми документами, "легендами" и деньгами. Под рукой в любой момент были две тысячи паспортов и тридцать тысяч резиновых печатей. Флиг держал шесть мастерских, в которых хранилось 1, 7 тонны всяческих клише. Их филиалы можно было встретить практически в каждой европейской столице, а продукцией их пользовалось коммунистическое движение по всему миру.

Теперь советский шпионский центр в Германии был готов к активной деятельности и обладал разнообразным техническим арсеналом. Не хватало только сети из местных агентов. Пришло время выпускников Военной школы. В 1927-28 годах ученики Берзина, возглавляемые Гансом Киппенбергером, вернулись в Германию с намерением создать советскую разведывательную систему, которая станет в некотором роде уникальной.

Киппенбергер сгреб остатки старых подпольных "аппаратов" образца 1923 года в новую организацию, которую он именовал "АМ" (антимилитаристский) аппарат. В задачи его членов входило проникновение в полицию, рейхсвер и оппозиционные партии, саботаж любых акций, направленных против коммунистической партии. Одновременно контрразведовательный отдел АМ должен был препятствовать внедрению полицейских информаторов в партию и очищать её ряды от ненадежных элементов.

Самой главной частью их работы были рапорты или "ББ" (Betriebsberichterstattung - производственные донесения), которые вскоре стали неотъемлемой частью советской разведки. В 1923 году Киппенбергер выделил эту работу из "АМ" и поднял до статуса отдельной службы. Ее руководителем он поставил старого приятеля по гамбургским событиям Фридриха Бурде (псевдоним "Эдгар" или "Доктор Шварц"), который был главой ББ с 1929 года. До своего краха ББ оставались основным инструментом Разведупра для получения информации даже о самых незаметных германских фирмах и предприятиях.

ББ не слишком отличался от организации рабкоров, широко распространенного коммунистического движения, возникшего в России ещё во времена Ленина. Поскольку первоначально советская пресса испытывала нехватку подготовленных журналистов, редакторы ухватились за идею освещения волновавших народ событий путем набора добровольцев с заводов, фабрик и других организаций. Эти малограмотные помощники были известны как "рабочие корреспонденты". Помещения русских редакций вскоре буквально затопил поток сообщений, который создал неожиданную картину неприкрашенной русской действительности.

Вскоре эти репортажи привлекли внимание ГПУ, поскольку они вскрывали факты злоупотреблений на заводах и фабриках, противостояния партии и режиму, коррупции среди чиновников. Соответственно редакторы получили от тайной полиции приказ передавать им любой репортаж, в котором был хоть намек на разоблачения. В результате рабочие корреспонденты (а их в 1930 году было около двух миллионов) вольно или невольно стали служить ГПУ.

Поскольку европейские коммунистические партии привычно копировали любое русское нововведение, движение рабкоров дошло до Запада. Из инструмента внутреннего политического контроля за настроениями в обществе оно переросло в новый способ шпионажа. Только место ГПУ заняла разведслужба, место политических разоблачений - сообщения о производстве танков, поставках вооружения и новых технологиях военной индустрии. Эта форма шпионажа была неуязвима, ведь никакая власть не в состоянии запретить рабочему сообщать в газету или своей партии о событиях на его фабрике.

С немецкой тщательностью Киппенбергер и Бурде превратили ББ, который представлял собой их версию рабкоровской системы, в истинное искусство. Агенты ББ могли беседовать со своими приятелями на фабриках и просить их об услуге; каждый агент постоянно искал нужную информацию. В одном случае это могло быть содержание портфеля заказов на каком-либо заводе, в другом интересовались, идут ли на изготовление оборудования для России новейшие материалы, собирали сведения о поставках вооружения потенциальным противникам Советского Союза или данные о производстве ядовитого газа и артиллерийских снарядов.

Не осталось практически ничего, чем бы не заинтересовались германские организаторы из Разведупра. Они охотились за проектом "Линейного крейсера типа А" и чертежами авиационных двигателей из Авиационного исследовательского института. Автор одного из отпечатанных ББ вопросников хотел знать: "Располагает ли твоя фирма охраной или спецслужбой? Какова их численность? Сколько раз она сменяется? Как тщательно охраняются входы (а) - днем, (б) - ночью? Вооружена ли охрана? Если да, то чем? Для огнестрельного оружия назвать марку и калибр".

Постепенно хозяева ББ все больше посвящали свои опросники и инструкции вопросам военной промышленности. Рукописная инструкция из партийного центра, возможно, относящаяся к 1932 году, включала среди первостепенных задач все стратегические вопросы: передвижения и оперативные планы рейхсвера, то же самое о полиции и оборонительных формированиях, численности, тактике, состоянию подготовки военной техники.

Хотя вопросы ББ касались сферы, представлявшей интерес для России, ни один русский в поле зрения не появлялся. Информаторы с предприятий имели дело только с немцами, которые их завербовали. Они и не подозревали, что вся информация стекалась в центр ББ, которым руководил Бурде, или же к Киппенбергеру, которого к тому времени выбрали депутатом Рейхстага, а затем эта парочка передавала её своим хозяевам в Москву. Поначалу ими были братья Мацкевичи, а с 1929 года - начальник резидентуры Борис Базаров.

Киппенбергер и Бурде считали разумным скрывать от трех-четырех тысяч членов ББ заинтересованность русских в их работе. Информаторам просто говорили, что их сообщения будут использованы в подготовке к борьбе за диктатуру пролетариата, а значит в интересах партии. Впоследствии появился ещё один дополнительный довод - что все это пригодится в борьбе с фашизмом. Для более беспокойных товарищей, которые могли усомниться, стоит ли становиться предателем, у аппаратчиков была наготове более тонкая история. Информатора заверяли, что его работа поможет Советскому Союзу догнать западные страны в промышленном развитии. Всякий, кто отказывает Советскому Союзу в передаче западных производственных секретов, саботирует усилия пролетарского отечества и наносит ущерб делу мира. Записка, предназначенная арестованному члену ББ, объясняла: "Мы называем это технической помощью, а не шпионажем".

Мало помалу многие товарищи переставали испытывать страх перед шпионской деятельностью, усердные агитаторы постарались убедить их, что понятие предательства давно вышло из употребления. На заводах и фабриках, в лабораториях, фирмах и управлениях, на судоверфях и в мастерских тысячи и тысячи германских коммунистов начали охоту за секретами. Случилось так, что вся партия оказалась на службе иностранной разведки. Депутаты Рейхстага, такие как Иоганн Шеер, собирали сообщения агентов и передавали пакеты советским курьерам, провинциальные депутаты, вроде баварца Иоганна Хербста, вербовали информаторов; тайные кадры партии превратились в армию советских агентов.

Германская коммунистическая партия объединяла четверть миллиона членов, имела 27 газет, 4000 ячеек и 87 вспомогательных организаций, но главное, располагала подпольным аппаратом и разведывательной службой. Все это было не более чем "зарубежным отделом советской разведки" и существовало "исключительно для обслуживания целей советского государства", если говорить словами бывшего коммуниста Волленберга.

Рут Фишер утверждала, что "партийные кадры все больше чувствуют себя не представителями международной рабочей партии, а лишь правящей советской партии, тайными агентами иностранной державы". Каждый германский коммунист вынужден был присоединиться к подпольной борьбе на стороне Советского Союза, чтобы заниматься "систематической антимилитаристкой работой" - так в 1928 году назвал шпионаж Шестой Всемирный

Конгресс Коминтерна. Арестованный в 1931 году сотрудник ББ Гельмут Шмид изложил эту мысль ещё более недвусмысленно. Партия, как он сознался на суде, признает две формы промышленного шпионажа: академический, которым должен заниматься на своем предприятии каждый коммунист, и фактический, в котором использовались только особо надежные и умные товарищи.

Германия стала ареной самой массовой шпионской сети, какой мир ещё не знал. Каждый год приносил новые процессы над шпионами, практически каждый месяц судам приходилось сталкиваться с коммунистическими агентами. В октябре 1930 года на заводе "Грузон", магдебургском филиале "Круппа", была разгромлена сеть коммунистических агентов. Ее руководителем был инженер по фамилии Калленбах. В декабре 1930 года русский инженер Володичев и два его немецких помощника были арестованы на предприятии "Сименс и Хальске" за шпионаж по заданию Советского торгпредства. В январе 1931 года инженер Вильгельм Рихтер был задержан полицией предприятия "Цементный завод Полисиуса", Дессау, за кражу секретных документов для Советского Союза. В апреле того же года организация из двадцати пяти информаторов под руководством агента ББ Карла Динстбаха была раскрыта в Людвигсхафене. Они передавали в Россию информацию о многочисленных химических предприятиях южной Германии.

Сеть немецких агентов Советов стягивалась все плотнее, и наглость шпионов все нарастала. Как сообщала в апреле 1931 года "Баварише Штаатцайтунг" в одной немецкой фирме с 1926 по 1930 годы было обнаружено 134 случая шпионажа. В 1927 году только в судахразбиралось три с половиной тысячи случаев промышленного шпионажа, большинство из них в пользу Советского Союза. Между июнем 1931 и декабрем 1932 года было зарегистрировано 111 дел по измене родине, и снова большинство из них было связано со шпионажем в пользу Советского Союза.

Несмотря на неудачи, у Берзина были все причины радоваться результатам деятельности его немецких агентов. Для советской разведки оставалось все меньше секретов в германской промышленности и оборонном потенциале. Дэвид Даллин пишет: "Германский вклад в советский шпионаж за первое десятилетие его существования был огромен и количественно превосходил вклад всех других нерусских подразделений аппарата за границей, а по качеству - даже само русское ядро".

Берлин стал центром номер два для мировой системы шпионажа Советской России. Отсюда исходили приказы разбросанным по всему свету агентам советской разведки. Этот город стал центром для советской разведки во Франции, Голландии и Бельгии, там располагалась мастерская по изготовлению фальшивых паспортов и "полевой штаб" всего Коммунистического Интернационала. Все маршруты кончались в Берлине, откуда с Москвой поддерживался только один канал связи - через связного Коминтерна Ричарда Кребса.

Конечно, такие успехи были возможны только в государстве, стоящем на грани распада, которое хотя и пыталось отчаянно защищаться от тоталитаризма, но больше не могло полагаться на лояльность своих граждан. Более того, либеральные законы республики не способствовали эффективной борьбе с советской разведкой.

Главной целью разведки русских была промышленность, а германский уголовный кодекс признавал только военный шпионаж, так что единственное положение, по которому могли нести ответственность красные похитители промышленных секретов - это весьма растяжимые статьи о нечестной конкуренции. Поэтому максимальное наказание, которого мог опасаться пойманный шпион, не превышало одного года лишения свободы. Только в марте 1932 года "Декрет о защите национальной экономики" предусмотрел усиление наказания за передачу промышленных секретов посторонним лицам, и срок заключения возрос до трех лет.

К тому же довольно часто против слишком сурового преследования советских шпионов предостерегало Министерство иностранных дел. После Версаля Советская Россия была одной из немногих стран Европы, на чьи симпатии могла рассчитывать веймарская Германия. Стоило только германской разведке попытаться проследить связи какого-то выявленного шпиона с советским торговым представительством, как тут же вмешивались дипломаты с Вильгельмштрассе. Больше того, на каждое разоблачение торгпредство неизменно реагировало категорическим отрицанием каких-бы то ни было связей с провалившимися агентами.

Сыщики берлинской полиции вряд ли смогут забыть, что самому жестокому поражению в борьбе с коммунистической агентурой они обязаны именно вмешательству Министерства иностранных дел.

Это случилось весной 1924 года. В Штутгарте был арестован коммунист Ганс Бозенхардт, член террористического аппарата и работник советского торгового представительства. Двум полицейским из Вюртемберга приказали переправить его в Штаргард, Померания. Ехать пришлось через Берлин, где они опоздали на пересадку. Заключенный предложил своим конвоирам перекусить и скоротать время в одном уютном местечке на Линденштрассе. Полицейские не знали Берлина и понятия не имели, что этим "уютным местечком" является советское торгпредстство. Едва они вошли в предложенное кафе, как Бозенхардт закричал:

- Меня зовут Бозенхардт, я здесь работаю. Эти двое - сотрудники полиции из Вюртемберга, они меня арестовали за измену и везут в Штаргард.

Он вырвался из рук опешивших конвойных и бежал. Тем временем сбежались русские, схватили полицейских и заперли в чулане.

Наконец-то у руководства берлинской полиции появилась возможность проникнуть в цитадель советского шпионажа. Под предлогом поисков сбежавшего Бозенхардта второго мая 1924 года полиция ворвалась в торговпредство и заняла все здание. Одну за другой обыскивали комнаты, вскрывали сейфы и конфисковывали документы. Глава торговой делегации Старков поспешил известиить советское посольство, посол Крестинский отправился прямо в Министерство иностранных дел, стал протестовать против нарушения экстерриториального статуса представительства и полицию тут же отозвали. Обыск прекратили, всех арестованные советских сотрудников освободили.

Сокрушительное поражение на Линденштрассе ещё раз продемонстрировало беспомощность германской полиции в вопросах контрразведки. Закон был несовершенным, поддержка правительства формальной, и полицию лишили практически любой возможности проникнуть в сеть советского шпионажа. Поэтому с точки зрения Москвы берлинскую контрразведку вряд ли можно было считать серьезным противником. К тому же отвечавшие за контрразведку подразделения полиции (авберполицай - контрразведывательная полиция) и армии (абвер - военная разведка) испытывали нехватку сотрудников и средств.

Из-за антипатий левых демократов к ореолу власти и загадочности, присущих политической полиции, абверполицай могла заниматься своим делом только скрытно. С роспуском существовавшей до 1918 года политической полиции авберполицай официально прекратила свое существование, хотя фактически продолжала действовать в каждом полицейском участке под видом отдела 1А. Именно там следовало искать отвечавших за контрразведку сотрудников полиции.

Однако им приходилось постоянно сталкиваться с проблемами, поскольку на руководящем уровне не существовало единой организации, которая бы координировала все контрразведывательные управления или комиссариаты в различных полицейских структурах. Не существовало единого центрального органа для оценки полученной информации и использования её в совместных действиях. Просто в свое время договорились, что отдел 1А Берлинского полицейского управления должен создать что-то вроде центра анализа информации, но на неофициальной основе.

Военные сыщики были в несколько лучшем положении. После долгих колебаний и в нарушение Версальского мирного договора, запрещавшего Германии иметь военную разведку, для борьбы с вражескими шпионами в 1920 году была образована небольшая разведывательная группа под руководством майора Фридриха Гемпа. Она являлась частью военного министерства, но даже в там ей не разрешалось фигурировать под своим настоящим названием, и её именовали "абвер" (контрразведка), чтобы подчеркнуть оборонительные намерения. А в её офисе на Тирпитцуфер работали только три офицера Генерального штаба и семеро сотрудников из числа отставных офицеров. Этот скудный персонал вряд ли мог испугать громадную иностранную разведслужбу масштаба Разведупра.

Поэтому ни абвер, ни абверполицай не могли остановить наплыв советских шпионов. Фактически они оказались настолько беспомощны, что вынуждены были оставить формирование заводских охранных служб в руках частного капитала. Главный офис абвера в Восточной Пруссии, в Кенигсберге, был укомплектован единственным отставным капитаном, но тот был так озабочен польским шпионажем, что на сеть русских агентов не обращал внимания.

С самого начала абвер смирился со своей неспособностью проникнуть в советскую разведку, а абверполицай никогда не мог прозондировать сеть коммунистических агентов. Даллин считает, что "германская полиция была удивительно несведущей в деятельности различных советских органов". Они не знали ни адресов, ни состава подпольных коммунистических организаций. У них не было ни малейшего представления о сети информаторов ББ и связях советской разведки в Германии.

В 1932 году Берлинское полицейское управление на Александер-плац отправило в моабитский уголовный суд пятисотстраничный отчет о подпольных организациях ГКП и даже не заметило, что по пути он на некоторое время исчез в советском торгпредставе, где был сфотографирован. Долгие годы полиция считала центром коммунистического шпионажа офис ГКП в Карл Либкнехт Хаус, в Берлине и не обращала никакого внимания на издательство "Фюрер" на Вильгельмштрассе 131-2, под крышей которого скрывались "дюжина отделов Коминтерна и целая армия стенографистов, курьеров, переводчиков и сотрудников охраны".

Редко когда контрразведывательная служба было столь беспомощна перед напором вражеских шпионов. Однако впоследствии на сцену выступило экстремистское политическое движение, которое обещало Германии радикальные перемены и, самое главное, свободу от того, что они называли "большевистской угрозой". Власть в рейхе захватила партия Адольфа Гитлера.

Многие полицейские, обычно склонные к авторитаризму, уступили сладким посулам новых правителей, а большинство военных соблазнились националистическими настроениями нового режима. Нацисты обещали то, в чем больше всего нуждались полицейские силы республики: престиж, деньги, современные методы борьбы с преступностью и шпионажем, централизацию работы полиции, свободу от критики со стороны общественности и дипломатического вмешательства.

Больше того, новые хозяева Германии показали, что у них слово не расходится с делом. Практически за несколько месяцев они создали полицейский механизм, не знавший аналогов в истории Германии. Политическая полиция с её контрразведывательными управлениями, столь неохотно признаваемая при Веймарской республике, была выведена из-под руководства полиции и собрана в специальное управление с централизованным руководством - государственную тайную полицию или гестапо. Теперь она служила одному человеку и одной цели - поддержке диктаторской тирании фюрера.

Штаб-квартира гестапо в доме N 8 по берлинской Принц-Альбрехт-штрассе стала центром охоты за политическими двурушниками и шпионами. С лета 1934 года гестапо образовало II отделение, а абверполицай - III-е. С тех пор эти стражи нового режима стали неотделимы друг от друга. Они раскинули над страной хитросплетенную сеть, их управления и филиалы в каждой провинции держали под надзором шпионов и врагов режима, контролировали границы рейха и следили за настроениями в обществе.

Никогда германская полиция не создавала такой тотальной системы контроля. Была создана изощренная система реестров и картотек для регистрации каждого возможного противника режима или потенциального шпиона. Тщательно рассчитанная система поиска должна была гарантировать, что ни один беглец не ускользнет от всевидящего ока гестапо. Главной задачей пограничной полиции, которая теперь вошла в состав гестапо, стал перехват беглых предателей и пытающихся перейти границу шпионов. Власть над концентрационными лагерями давала Принц-Альбрехт-штрассе дополнительное оружие: нежелательных иностранцев до депортации можно было помещать в концлагеря.

Если кому и удавалось проскользнуть сквозь сети гестапо, ему предстояло пройти через строй ещё одних нацистских охранников режима - СД (Sicherheitsdienst - служба охраны). Стороннему наблюдателю служба СД с центром в Берлине и отделами, подотделами и аванпостами, раскинувшимися по всей стране, напоминало гестапо, однако её армия безвестных информаторов в каждой области жизни нации оказалась более эффективной и опасной.

Выражаясь словами одного из её руководителей, она была "универсальным инструментом против всех оппозиционных кругов во всех областях жизни".

Со временем аппарат нацистских репрессивных органов разрастался. Шаг за шагом победоносная полиция расширяла границы своей империи: в 1933-34 годах политическая и контрразведывательная полиция объединились для создания гестапо, в 1936 году гестапо и уголовная полиция слились в полицию безопасности (Sicherheitpolizei - Зипо), в 1939 Зипо и СД объединились в РСХА (Reichssicherheitshauptamt - Главное управление имперской безопасности). Таким образом экспансия полиции достигла своего пика.

Однако тем временем многие профессиональные сотрудники полиции, воспитанные в традициях уважения правовых норм, осознали, что новые правители заинтересованы не только в привычной защите государства от агентов и диверсантов. С какой-то завистью полиция наблюдала, что военная разведка (абвер) на Тирпитцуфер, получившая от режима ресурсы для существенного расширения своих функций, тем не менее в основном держалась в стороне от идеологических причуд новых властителей. Между руководством абвера и абверполицай существовали острые разногласия по поводу методов борьбы с противниками. Военные придерживались определенного кодекса поведения в делах секретной службы, в то время как на Принц-Альбрехт-штрассе лозунгом дня стал преднамеренный отказ от всяких угрызений совести. На смену старым полицейским чиновникам шла фанатичная поросль диктатуры фюрера, натасканная в нацистских военных училищах и школах выполнять как роботы любой приказ, отданный командиром, даже если тот преступен. И главное - вновь прибывшие носили черную униформу СС, лидеры которого захватили власть над полицией и хотели превратить её в касту хозяев, независимую от партии и государства.

Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, глава германской полиции с 1936 года, вместе со своим безжалостным помощником, группенфюрером СС (генерал-майором) Рейнхартом Гейдрихом, руководителем полиции безопасности и СД, отравили полицию ядом слепого тоталитарного мышления и развратили многих полицейских чиновников старой школы. Эсэсовское руководство полиции было одержимо безумными идеями неогерманского язычества и антисемитизма, постоянно проповедовало безжалостную ненависть защитников империи ко всем врагам государства и шпионам. И полиция нашла свое место в том мире жестокости, где любой политический оппонент считался извергом. Был он евреем или масоном, коммунистом или демократом - любой враг режима подлежал изгнанию из "народного общества".

Тем не менее, злейшими врагами оставались коммунисты, в нацистской терминологии получившие ярлык "большевиков" или "еврейских большевиков". Внутренняя инструкция гестапо 1937 года утверждала, что коммунисты - "враги народа" и "инструмент еврейства, которое таким образом нашло способ достижения своей цели - мирового господства".

В учебных курсах полиции коммунистов и их подпольные организации с каждым днем все больше представляли безличным "врагом", окарикатуренным до отвращения. Гиммлер без устали вбивал в головы своих полицейских, что в борьбе с коммунизмом "не может быть перемирия, только победители и побежденные, а поражение в этой борьбе означает гибель нации". Гейдрих провозглашал, что "годы ожесточенной борьбы в конце концов неизбежно должны отбросить врага на всех фронтах, уничтожить его и сохранить Германию от новых вражеских нашествий как с точки зрения расовой чистоты, так и духовно."

И вот, распаленный всеми страстями новых крестоносцев, нацистский режим вступил в битву с советскими шпионами в Германии. То, что когда-то попытались сделать дилетанты из террористического аппарата, теперь гетсапо и СД с тевтонской основательностью применили к своим коммунистическим врагам. Германия стала ареной сражения двух тоталитарных машин власти.

Первые нацистские выпады против коммунистической партии и её организаций оказались непродуктивными. Сразу же после захвата власти полиция и активисты нацистской партии вознамерились нанести коммунистам решительный удар. За поджогом рейхстага в ночь с 27 на 28 февраля 1933 года немедленно последовал чрезвычайный указ "О защите нации и государства", который стал сигналом для развязывания охоты на ведьм, направленной против коммунистов. Третьего марта 1933 года министр внутренних дел Пруссии Геринг сообщил своим полицейским, что "главная цель и направленность этого приказа состоит в том, чтобы данные им широкие полномочия в первую очередь следует использовать против коммунистов, а также против тех, кто работал с коммунистами, поддерживал и содействовал их преступным целям".

Под предлогом подготовки ГКП вооруженного восстания гестапо и другие полицейские силы разгромили партийные организации коммунистов. Все не успевшие скрыться депутаты рейхстага и местных выборных органов были арестованы. Тем временем полицейские отряды громили прокоммунистические организации и вламывались в местные отделения ГКП.

В конце февраля полиция наконец произвела налет на штаб-квартиру ГКП. Карл Либкнехт Хаус с его сетью тайных переходов и сложной системой сигнализации давно уже был главной целью берлинских ищеек. Тысячи коммунистов исчезли за колючей проволокой концлагерей, подвергаясь оскорблениям и издевательствам, без предъявления обвинений и официального ордера на арест. К апрелю 1933 года только в Пруссии число заключенных концлагерей достигло тридцати тысяч, и по крайней мере восемьдесят процентов из них были коммунистами.

Одновременно полиция заняла помещения германо-советских фирм и агентств, подозреваемых в укрывательстве советских шпионов. цией. В конце марта во многих городах полиция произвела обыски в офисах нефтяного синдиката "Дероп", в начале апреля совершила налет на лейпцигское отделение советского торгпредства, а также произвела обыски в транспортных фирмах "Дерупра" и "Совторгфлот".

Однако с точки зрения контрразведки результаты этой обширной и энергичной программы оказались скудными: едва ли удалось выявить хоть одного шпиона. Сотрудник полиции сообщил историку Даллину: "Мы даже не могли установить личности этих субъектов. Сегодня она Клара, завтра Фрида, а в другом квартале города её зовут Миззи. Зачастую мы просто теряли след". В частной беседе даже Гиммлер признавал, что "долгие месяцы, если не годы, нам приходилось выполнять самую утомительную и скрупулезную работу, пока мы постепенно не сумели ликвидировать коммунистические подпольные организации, ряды которых постоянно пополнялись".

Агентов компартии было так трудно обнаружить, что нацисты стали выдумывать тайные организации коммунистов и подвергать репрессиям совершенно невинных людей. Полицейский инспектор Лотар Хаймбах, помощник начальника отделения гестапо в Дортмунде, вспоминает о деятельности в его антикоммунистическом отделе троих партийных фанатиков, которые постоянно фабриковали дела о "красных заговорах".

"Однажды вечером в ресторане, - сообщает Хаймбах, - у этих людей возникла идея раздуть до небес дело о некоем "аппарате" и затем арестовать просто наугад несколько "врагов государства". Впоследствии, когда они и в самом деле не смогут найти ни одного агента коммунистов или даже члена партии, в ход пойдут агенты-провокаторы, лишь бы придумать "аппарат", чтобы потом его разрушить и обеспечить убедительную статистику для рапорта высокому начальству".

Подобное усердие вознаграждалось Гиммлером до тех пор, пока даже он не понял, что так называемые разоблачения секретных организаций были чистым вымыслом. В гестапо понимали, что сеть московских шпионов и информаторов они упустили. В секретных рапортах приходилось признавать, что полиция о тайных организациях ГКП полиция располагает весьма скудной информацией.

На самом деле силы красных провели тщательную подготовку к противостоянию наступлению нацистов. В начале лета 1932 года глава ББ Бурде и его преемник Вильгельм Бахник получили из Москвы указание готовить свои организации к захвату фашистами власти. Часть сети информаторов была законсервирована, подготовлены запасные явки, а самые ценные кадры снабжены фальшивыми документами. Руководителям приказали собрать документы и отправить все ненужные бумаги в Москву. Киппенбергер, глава АМ*, отобрал надежных людей, с которыми мог продолжать работу даже при нацистском режиме. Партия разбила свои кадры на группы из трех-пяти человек, способные выжить в атмосфере вражеского террора.

Жестокая и беспощадная кампания фашистского режима не смогла нанести коммунистической партии смертельного удара. Когда председатель партии Эрнст Тельман и его преемник Иоганн Шеер были арестованы, Вильгельм Пик и Вальтер Ульбрихт с руководством переехали в Прагу, где сформировали новый Центральный комитет и возобновили подпольную борьбу с нацистами. Так называемые "старшие советники" снова проникли в рейх для реорганизации нарушенной системы партийных организаций. К концу 1933 года лидеры партии считали ситуацию в гитлеровской Германии настолько спокойной, что позволили старшим товарищам в Берлине (Рембте, Маддалене и Штамму) сформировать "штаб-квартиру ГКП в национальном масштабе".

(* АМ - "антивоенный аппарат", коммунистическая организация в Германии конца двадцатых годов, главной целью которой было проникновение в ряды полиции, армии и оппозиционных партий. Прим. авт.)

Киппенбергер также продолжил свою работу. В эмиграции в Праге он быстро создал курьерскую сеть для оставшихся в Германии членов АМ и ББ, снова приведя свою разрозненную организацию в действие. Глава ББ Бахник, также бежавший в Прагу, разместил своих информаторов главным образом в западных индустриальных областях Германии: одна организация ББ под руководством Генриха Формера занималась заводами Круппа в Эссене, вторая Германа Глогглера - заводами ИГ Фарбен в Хохсте, а третья под руководством Ганса Израеля базировалась в районе Дюссельдорфа.

СД вынуждена была констатировать "рост активности саботажников". Летом 1934 года её отдел безопасности сообщал Гиммлеру, что "все ещё действующие марксисты являются опытными конспираторами. С каждым днем становится все труднее держать их деятельность под постоянным контролем, обнаруживать и уничтожать "почтовые ящики", склады, а также резервные группы и внедряться в их организацию".

Тем не менее гестапо преуспевало в совершенствовании своей системы надзора и слежки, а также в умении туже стягивать сети вокруг врагов. Коммунистические агенты столкнулись с постоянно усложнявшимся механизмом раскрытия преступлений. Каждое отделение гестапо должно было вести картотеку "А", дающую полный обзор всех известных врагов режима. Группа А1 включала в себя "дополнение к наиболее опасным предателям партии и государства, главным образом диверсантов, функционеров и агентов ББ или АМ аппаратов". Не было ни одного коммуниста, не угодившего в какую-нибудь картотеку гестапо. Если известный коммунист исчезал из поля зрения, его имя автоматически появлялось в гестаповском "Списке сбежавших".

Если существовало мнение, что беглец все ещё находится в Германии, он становился добычей спрута системы тотальной слежки. В охоте должен был участвовать каждый полицейский участок. Так предписывал целый ряд официальных руководств и пособий для розыска, таких как "Обозрение германской уголовной полиции" (список совершенных преступлений), "Официальный список германской уголовной полиции" (перечень лиц, на которых выписан ордер на арест), "Список запросов по местопребыванию (лица, чье местожительство необходимо выяснить) и наконец, картотека "Г" (список лиц, которых следует скрытно держать под наблюдением). Самым важным справочником сыщиков был "Секретный список", ежемесячно издававшийся управлением контрразведывательной полиции. Он содержал все подробности и детали о разыскиваемых агентах - словесный портрет, профессия или занятие, образцы почерка, фотографии, список знакомств.

Методология антикоммунистической охоты на шпионов являлась главным образом делом рук полного коренастого баварца, который внес в свою работу необычную комбинацию хитрости, способности вникать в малейшие детали и жестокости. Даже до 1933 криминалинспектор Генрих Мюллер, а ныне гауптштурмфюрер СС и глава "коммунистического" отдела гестапо, имел репутацию фанатичного антикоммуниста.

Еще молодым офицером уголовной полиции в должности помощника в штаб-квартире полиции Мюнхена ему приходилось расследовать убийства коммунистами мюнхенских горожан в последние дни существования "Красной" республики в Баварии. Этот опыт он никогда не забудет.

Розыск ушедших в подполье коммунистов стал его профессией, и несколько лет он руководил "коммунистическим" отделом в Шестом отделении штаб-квартиры мюнхенской полиции. Эта работа сослужила ему хорошую службу, когда в 1933 году ему, католику и демократу правого толка, срочно потребовался некий обеляющий документ, который дал бы возможность продолжить профессиональную карьеру в Третьем рейхе. Он прилежно составляет для своих новых хозяев "целый ряд объемистых отчетов по структуре коммунистической партии, начиная от "Союза Спартака" и кончая Центральным комитетом в Москве". Его секретарша Барбара Хельмут вспоминает, что в этих отчетах "он изложил все, что знал, о целях коммунистической партии, её недавней подпольной деятельности, методах руководства агентами из-за рубежа и т. д."

В результате Мюллер привлек внимание Гейдриха, и человек, ещё недавно бывший убежденным антинацистом, вскоре стал одним из его самых беспринципных и раболепных сотрудников. Когда СС стало руководить гестапо, Гейдрих забрал своих сотрудников в Берлин; с каждым разом Мюллеру поручали все более ответственную работу, пока он не стал главой гестапо в штаб-квартире Зипо, получив таким образом пресловутую кличку "Мюллер-гестапо".

Со временем он собрал вокруг себя банду антикоммунистических ищеек, которой впоследствии удалось покончить с "Красной капеллой". Фридрих Панцингер, друг и соратник Мюллера, был командиром дивизии, Карл Гиринг из Мекленбурга - криминалкомиссаром в "коммунистическом" отделе, бывший фармацевт из Алленштайна Хорст Копков создал в гестапо свою собственную службу для борьбы с коммунистическими диверсантами, берлинец Йоганн Штрюбинг специализировался на советских радистах и парашютистах. Из них стало складываться ядро охотников за коммунистическими шпионами.

Решительный прорыв в борьбе с сетью красных агентов обеспечило одно нововведение гестапо. Служба Мюллера создала подотдел "N" (Nachrichten-информационная разведка; представленный в каждом управлении гестапо, он располагал собственными агентами для внедрения в подпольные организации коммунистов. Особенно важным представлялся тот факт, что часть этих агентов действовала за рубежом, главным образом во Франции и Чехословакии, где они нашли способы проникнуть в руководство местных коммунистических организаций.

Постепенно перед Мюллером развернулась картина сплетенной Москвой паутины: курьеры, конспиративные квартиры, резиденты и "почтовые ящики". Гестапо было известно, что родившийся в Новгороде-Волынском Райнгольд Мартин был "советским курьером, нелегально перешедшим 6 августа 1936 года границу Германии, а Лео Рот, член "АМ-аппарата", почти неизменно "путешествует" вторым классом экспресса и берет с собой ярко-желтый кожаный чемодан.

Гестапо знало все о "Хуго": "организатор подпольной коммунистической разведсети в Праге, рост 172-175 см, возраст 30-32 года, черные волосы, зачесанные налево, лоб средней высоты, удивительно голубые глаза, средних размеров, чуть крючковатый нос, красивые полные губы, женственная внешность".

С такой четкой информацией гестапо вряд ли понадобилось бы много времени для ликвидации подпольной шпионской организации Москвы. В начале 1935 года была уничтожена сеть информаторов ББ на заводах Круппа, в марте произведена облава в штаб-квартире коммунистической партии, в мае схвачен Израэль, местный руководитель ББ, и Карл Тутас, глава АМ в земле Нижний Рейн, а впоследствии Хольцер, функционер ББ в Магдебурге.

Теперь уже мастерские ГКП и Коминтерна по подделке паспортов не могли чувствовать себя в безопасности. Полиция раскрыла две большие мастерские, и главные специалисты, Рихард Гросскопф, Карл Вин и Ревин Колберг, угодили в концлагерь. Но на Принц-Альберт-штрассе все же вынуждены были признать, что "предположение полиции, что удалось разрушить всю организацию по подделке паспортов, ошибочно. В двух местах в больших количествах были захвачены: два набора копий печатей, фальшивые паспорта, настоящие паспортные бланки и другие материалы. Однако, как стало известно, такое же количество подобных материалов хранилось ещё в одном месте".

Рядовые члены партии тоже оказались под угрозой. Гестапо осенила идея проследить систему распределения коммунистической литературы, поступающей из-за рубежа. "В результате этих мер, - как сообщало гестапо, - была парализована работа крупных организаций коммунистов, а их члены получили различные сроки заключения". Оставшиеся коммунисты, которым удалось избежать ареста, были до смерти запуганы.

Руководство Компартии в изгнании и московские лидеры сделали свои выводы. В конце октября 1935 года руководители ГКП встретились на московской окраине в Кунцево для проведения Четвертой партийной конференции. В целях маскировки она получила известность как "Брюссельская конференция". На ней решено было распустить существующую в Германии сеть агентов и заменить их небольшими группами под руководством "инструкторов" (коллективное руководство в каждом секторе было установлено в 1937 году). "Инструкторы" действовали из-за границы и отвечали за одну из областей рейха. "Центр" первоначально находился в Праге, а затем в Стокгольме, и занимался Берлином и центральной Германией, "Север" расположился в Копенгагене и отвечал за балтийское побережье и Силезию, "Юг" - в Швейцарии, "Саар" - во Франции, "Юго-Запад" из Брюсселя занимался средним Рейном, а "Запад" в Амстердаме отвечал за индустриальную зону на западе Германии, включая Бремен.

Киппенбергер протестовал против уничтожения дела его жизни, но Ульбрихт, выходивший на первые роли в качестве советского агента номер один, настоял на своем. В любом случае русские уже потеряли веру в способности Киппенбергера и его АМ. Его голландское отделение в Амстердаме сотрудничало с британской разведкой, что в глазах Советов являлось смертельным грехом. В ноябре 1935 года Ульбрихт отправил в Амстердам Вильгельма Кнохеля, выпускника Ленинской школы и члена Z-аппарата (диверсии), которому доверял, и отстранил "предателей", включая "инструкторов" Эрвика Фишера, "Хайнца" и "Мартина".

Русские начали работать с Ульбрихтом. Даже советской разведке пришлось признать, что эффективная работа в Германии больше невозможна. Приблизительно во время работы конференции "проверяющий" доктор Рабинович покинул Москву с целью ликвидации организации, бывшей когда-то предметом гордости советской шпионской империи в Германии. Он распустил организацию ББ по промышленному шпионажу и заморозил деятельность всего "аппарата". Даже само его название было вычеркнуто из словаря разведки. В довершение ко всему Рабинович ликвидировал базы Разведупра в Германии.

От мощной структуры различных аппаратов"и тайных организаций осталось только 25 агентов и связников. Рабинович распределил их по всей стране и взял с них обещание продолжить работу на советскую разведку. В начале 1936 года, перед возвращением в Москву, он встретился с руководством своей рухнувшей надежды, но уже в Копенгагене, поскольку больше не считал Германию достаточно безопасной. Там он дал сигнал к началу самой крупной эвакуации за всю историю советского шпионажа.

Это был печальный исход. Команда Разведупра переехала из Германии в Голландию и Францию, откуда могла наблюдать за развертыванием программы вооружения Третьего рейха. Западноевропейское бюро Коминтерна перебралось в Копенгаген и Париж, организация по изготовлению фальшивых документов, или точнее её остатки, нашла свое убежище в земле Саар, все ещё остававшейся под международным контролем, но долго там не задержалась и переехала во Францию, где пополнилась агентами Коминтерна, Разведупра и пражскими изгнанниками.

Крах советской агентуры стал абсолютным, а тем временем её хозяева в России были втянуты во внутренние распри. За бесплодные восемнадцать месяцев с того момента, как Рабинович свернул деятельность разведки в Германии, лучшие кадры разведки коммунистов нашли конец в жерновах сталинской мельницы смерти.

Борьба за власть в Советском Союзе привела к вспышке старой вражды между тайной полицией и разведкой. Иосиф Сталин принимал все более жесткие меры для сохранения своей личной диктатуры и уничтожения любого реального или возможного противника в партии, государстве и вооруженных силах. Для этой цели в качестве смертоносного оружия он все активнее использовал тайную полицию. Она тем временем была ещё раз переименована и получила беспрецедентную полноту власти.

В июле 1934 года ГПУ стало ГУГБ (Главное Управление Государственной Безопасности), образовав особое подразделение НКВД. Возглавляемое Николаем Ежовым, оно утопило в волнах террора всякую оппозицию. Ежовский террор обрушился и на трех традиционных соперников: тайную полицию, Разведупр и Коминтерн. Недоверчивый мизантроп из Кремля подозревал их руководителей в заговорах против своей особы. Вскоре "глава торговцев подозрениями" из ГУГБ приготовился нанести им смертельный удар: в июне 1937 года был смещен самый влиятельный человек в Красной Армии, маршал Тухачевский, а председатель Коминтерна Зиновьев к тому времени уже предстал перед судом. Вместе с ними были почти полностью уничтожены их подпольные организации.

Один за другим от рук палачей тайной полиции пали руководители разведки: Берзин и его преемник Урицкий, создатель Коминтерна Пятницкий и его заместитель Миров-Абросимов, советский военный атташе в Лондоне генерал Путна, руководитель Разведупра в Швейцарии Игнаций Райс. Сотням разведчиков приказали вернуться в Россию и затем расстреляли, тысячи были арестованы.

Не избежали этой участи и руководители германских "аппаратов". Киппенбергера объявили немецким шпионом, арестовали и расстреляли. Та же самая участь была уготована Москвой главе паспортного аппарата Флигу, заместителю Киппенбергера Роту, руководителя старого "М-аппарата" Эберлайну. Типичной для многих аппаратчиков стала судьба начальника старого ББ. Он руководил разведывательной сетью Разведупра в Скандинавии, когда получил приказ вернуться в Москву.

- Я не рвусь на встречу со своей смертью, - сказал он, - но у меня нет выбора.

И он был расстрелян.

Только те, у кого хватило мужества сбежать на Запад, смогли уцелеть от ежовского террора, хотя и временно. Глава западноевропейской резидентуры генерал Кривицкий сбежал в Америку, также поступил генерал разведки Орлов, глава турецкой резидентуры Агабеков укрылся в Бельгии. Но ищейки ГУГБ терпеливо преследовали свою дичь: в марте 1938 года похитили Агабекова, а в феврале 1941 года Кривицкий при подозрительных обстоятельствах (предположительно самоубийство) скончался в номере вашингтонского отеля.

Советская шпионская организация сделала себе харакири. Остатки Разведупра перешли под руководство ГУГБ и стали подчиняться Комиссариату внутренних дел. Теперь гестапо могло вычеркнуть из списка имена своих самых серьезных противников.

Уже 22 марта 1937 года гестапо отметило "тенденцию некоторого снижения открытой, равно как и нелегальной активности коммунистов в Германии". Последовал и комментарий: "Германия больше не является главной целью Коминтерна и советской политики. Третий Интернационал из-за отсутствия соответствующе подготовленного персонала не сможет быть одинаково активным во всех странах одновременно".

Разведупр исчерпал свои возможности в Германии - по крайней мере временно.

Глава вторая.

Сеть "Большого шефа".

Организация русской разведки в Европе лежала в руинах. Элита русского шпионажа томилась в камерах смертников тайной полиции. Истощенная кровавой борьбой за власть внутри советской иерархии, лишенная своего военного руководства, парализованная страхом перед диктатором Сталиным и эффективностью карательных органов, Россия стала легкой добычей для врагов. Не было разведывательной службы, чтобы оградить её от происков зарубежного противника, отсутствовала шпионская сеть, которая служила бы аванпостом, следила и оповещала о признаках приближавшейся опасности.

Но тайная война продолжалась. Даже людоеды из Кремля стали осознавать, что не могут вечно праздновать победу над "предателями" из разведки. Больше чем когда бы то ни было Советский Союз крайне нуждался в эффективном механизме шпионажа. Сталин провозгласил: "Наша армия, наши карательные органы и разведывательная служба больше не держат свои острые штыки, обращенными внутрь страны, но направляют их против внешних врагов" (речь Сталина на XVIII съезде партии 1939 года).

У Иосифа Сталина в самом деле были веские причины стремиться вызнать планы иностранных держав. На востоке зашевелились японские генералы, годами планировавшие завоевание Сибири, на западе продолжали захватническую политику руководители национал-социалистической Германии. Германия с Японией уже объединились в антикоминтерновском пакте, который явно был направлен против Москвы. Многие из барьеров, отделявших Германию от России, уже пали: Австрия стала частью рейха, у Чехословакии отняли Судеты, а Польшу, вероятно, склоняли поддержать восточный крестовый поход Адольфа Гитлера. Больше того, консервативные британские политики никоим образом не препятствовали гитлеровскому продвижению на Восток. Мюнхенский сговор в сентябре 1938 года неизбежно укрепил Сталина в его старых подозрениях, что однажды британские империалисты спустят с цепи германских собак для достижения той цели, которой не смогли добиться сами во время Гражданской войны в России, - для уничтожения советской системы.

Перед лицом таких угроз восстановление советской развдывслужбы стало главной задачей повестки дня.

Свою лепту в восстановление Разведупра, который, как мы уже видели, передали под контроль тайной полиции, внесли дальнейшие события. Началась существенная реформа советской системы государственной безопасности. В самом начале 1938 года диктатор вызвал в Москву и наделил полномочиями для реорганизации ГУГБ грузина по национальности Лаврентия Павловича Берию. Сталин уже сумел раздавить всю внутреннюю оппозицию, нужда в палачах отпала, и его целью стало укрепление своей диктатуры более искусными методами.

Берия положил конец террору и очистил свое ведомство от наиболее кровожадных головорезов. На место неотесанных костоломов из Чека пришли знатоки полицейских методов дознания, доносчиков сменили специалисты по сбору информации, которая стала насущной задачей дня. Берия создал целый ряд школ и академий для подготовки нового типа сотрудника тайной полиции, высокообразованного наблюдателя, специалиста по подслушиванию, способного (словами историка Левицкого) "профессионально проникать во все слои советского общества".

Утверждение профессионализма в сфере деятельности советской разведслужбы освободило Разведупр от пут ГУГБ. Берия понял, что шпионаж нельзя вести полицейскими методами; более того, перед лицом угроз со стороны Германии и Японии на небосклоне быстро восходила звезда военных, и ему стала очевидно, что отделить управление разведкой от Красной Армии невозможно. К концу 1938 года Разведупр снова стал хозяином в собственном доме.

Новое поколение советских офицеров заняло свои места в разведывательном центре в Москве на Кропоткинской. Как и их уничтоженные предшественники, они готовы были пожертвовать всем ради процветания русского государства. По общему признанию, новое руководство Разведупра не преследовало политических амбиций, как Ян Берзин. Это были военные специалисты, поначалу даже не знакомые с правилами подпольной борьбы. Большинство из них пришло из службы связи, очевидно, их считали наиболее приемлемыми кандидатурами для заполнения пробоин, оставленных пулями тайной полиции.

Итак, именно служба связи выдвинула из своих рядов человека, сыгравшего в истории "Красной Капеллы" роль загадочного "Директора" генерала Ивана Терентьевича Пересыпкина, с 1937 года - военного комиссара Научно-исследовательского института связи. Как у многих советских офицеров того времени, его карьера была весьма извилистой. Во время Гражданской войны он добровольцем вступил в Красную Армию, впоследствии стал шахтером, благодаря членству в ВЛКСМ снова вернулся на военную службу и затем быстро сделал карьеру в политических органах Красной Армии. В 1932 году поступил в Военную техническую академию на факультет радиотехники, а после её окончания в 1937 году стал специалистом по радио в штабе армии.

Трудно сказать, принял ли он бразды правления после возрождения разведывательной службы или непосредственно после расстрелянного главы Разведупра Урицкого. Официальные советские биографы упоминают, что в 1939 году Пересыпкин возглавил Главное разведуправление Генерального штаба. Однако после начала Второй мировой войны он на некоторое время уходит из разведки, передав свой пост командующему Шестой Армией генералу Голикову Ф. И., и возглавит Разведупр летом 1941 года, уже будучи генерал-полковником и заместителем наркома обороны. С этого момента Пересыпкин становится вездесущим "Директором". Он и его офицеры в своей работе были верными сторонниками Сталина, и даже в худшие годы террора тайная полиция ничего против них не имела. Постепенно её снова вытеснили из сферы деятельности военной разведки.

В 1939 году ГУГБ вынудили убрать с территории военных свой старейший плацдарм - Третье управление Наркомата обороны, которым руководили офицеры тайной полиции, полностью отвечавшие за контрразведку в Красной Армии. С тех пор у военных было собственное подразделение контрразведки; разведка противника в пограничных военных округах также перешла в ведение Разведупра.

Разведупр получил также доступ в святая святых спецслужб и самую заповедную зону тайной полиции - к кодам и шифрам. Офицеры советской разведки слишком хорошо понимали, что во время войны разведработа главным образом сведется к схватке тайных передатчиков и радистов, отсюда и быстрое развитие специального радиоотдела, замаскированного под Институт золота в Горках Ленинских под Москвой, и специальные курсы радиотелеграфистов в самой столице. Без своих кодов и шифров в предстоящей радиовойне разведка была обречена на поражение. Поэтому Разведупру был придан свой собственный шифровальный отдел под руководством подполковника Кравченко.

Сами по себе технические новшества не могли обеспечить победу в грядущей войне разведок. Разведупру не хватало подготовленных разведчиков, радистов и шифровальщиков. Поэтому Главное управление на Кропоткинской для работы в условиях подполья искало кадры среди офицеров Красной Армии. Желания работать у новых сотрудников хватало, но этого было недостаточно. Чтобы стать мастерами шпионского ремесла, им требовалась хорошая подготовка.

И здесь Разведупру тоже пришлось начать с нуля: ежовскую чистку прошли даже даже разведшколы Красной Армии. В начале 1939 года возобновила работу закрытая тайной полицией Разведывательная школа, которой был придан статус военной академии. Школу связистов в Сокольниках объединили с ещё одним армейским учреждением и превратили в Центральный институт подготовки сотрудников разведки, а специалисты по подготовке разведчиков даже получили доступ в Академию Генерального штаба.

Но Вторая мировая война была уже не за горами, и у Разведупра явно не хватало времени для подготовки нужных кадров. Пересыпкин и его сотрудники работали, не покладая рук. Они создали курсы разведчиков, где спешно набранные офицеры за три-шесть месяцев постигали основы разведывательной работы. Только Центральная разведывательная школа могла позволить себе роскошь полуторагодового курса обучения, но в 1940 году даже его сократили до шести месяцев.

Кадровые сотрудники разведки ворчали, что за столь короткое время разведчика подготовить невозможно, ведь в нормальных условиях на это уходило три-четыре года. Тем не менее должности среднего и младшего уровня быстро заполнились новыми людьми.

Возникла молодая гвардия советской разведки, это были полные энтузиазма, мужественные, но неопытные и наспех подготовленные люди. А ведь им предстояло возглавить первые центры советского шпионажа за рубежом. Одного взгляда было достаточно для понимания призрачности перспектив русской разведки: работа Развеупра в Германии почти полностью свернута; в Швейцарии и Западной Европе машина шпионажа потеряла как своих руководителей, так и основные кадры; во многих странах разведку парализовал идеологический раскол между сторонниками и противниками Сталина.

Только в немногих случаях перспектива казалась более многообещающей: в 1937 году Разведупр преуспел в создании широкой диверсионной сети в северных и западных портах Европы; там связи вели к немецкому коммунисту Эрнсту Вольвеберу в Осло. Примерно в то же время агент Разведупра в Варшаве Рудольф Гернштадт сообщил, что завербовал для работы на Москву первого секретаря германского посольства Рудольфа фон Шелиха, крупнейшего силезского землевладельца. Таким образом советская разведка могла получать сообщения, которыми обменивались посольство с Вильгельмштрассе в Берлине. Другой советский шпион, Рихард Зорге, дальневосточный корреспондент "Франкфуртер Цайтунг", имел доступ в германское посольство в Токио и был близким другом посла Ойгена Отта.

Разведупр имел глубоко законспирированные связи в министерствах Третьего рейха. С момента прихода к власти нацистской тирании старший служащий имперского министерства экономики доктор Арвид Харнак пердавал советской разведке все доступные ему секреты; ненависть к фашизму вдохновила на подобные действия с содержимым сейфов имперского министерства авиации лейтенанта запаса военно-воздушных сил Гарри Шульце-Бойзена.

Несмотря на эти единичные успехи, новое руководство Разведупра с пессимизмом смотрело на возможность работы в Германии. Его представители в Берлине говорили о необходимости координации работы информаторов из групп Харнака и Шульце-Бойзена, но в Москве никто и полагать не мог, что таким образом удастся достичь крупного успеха. Работа шпионов в гитлеровском рейхе была чересчур опасной, а хватка гестапо слишком смертельной. Если дело касалось германской военной машины, наблюдение и сбор разведывательной информации следовало осуществлять из сопредельных государств, демократических стран Запада, которые не создавали непреодолимых препятствий для советской слежки за Третьим рейхом.

Идеальным наблюдательным постом для этого была Бельгия. Там законы о шпионаже предусматривали очень мягкие наказания, если только он не был направлен против самой этой страны. Части старой сети Коминтерна, действовавшей в Веймарской республике, удалось перебраться в Бельгию, а оттуда Разведупр смог создать сеть информаторов во Франции, Голландии, а, возможно, и в Дании. Более того, из Бельгии можно было наблюдать не только за Германией, но и за Великобританией, чье руководство Москва все ещё продолжала подозревать в планировании антибольшевистского похода в альянсе с нацистами.

Еще одним плюсом в пользу Бельгии служил тот факт, что это была единственная страна, с которой московское руководство поддерживало постоянную радиосвязь. Еще начиная с 1934 года Коминтерн с помощью разведывательной службы создал сеть радиопередатчиков, которые связывали Москву с её местными организациями и некоторыми коммунистическими партиями в Западной Европе. Главный московский передатчик пользовался позывными ВНА, отсюда и в абверовских досье появились упоминания о "сети ВНА".

Создание этой радиосети явилось главным образом результатом работы коммуниста из Восточной Пруссии, которого товарищи считали гением радиосвязи, отсюда и его кличка "Профессор". Это был Йоган Венцель, 1902 года рождения, номер 3140 в реестре гестапо и "Герман" для Разведупра. Уроженец Нидау (неподалеку от Кенигсберга), член ББ, до 1933 года был одной из ключевых фигур в промышленном шпионаже коммунистов. Даже после 1933 года он провел для Москвы несколько успешных операций: в конце 34-го завербовал в Дюссельдорфе группу информаторов для работы в немецкой военной промышленности; сеть его агентов на заводах Круппа в Эссене получила чертежи орудий и танков, которые он затем переправил за границу.

Когда в начале 1935 года сеть ББ была разгромлена гестапо, Венцеля снова отозвали в Москву. Там он посещал занятия в Военно-политической школе Красной Армии (улучшенный вариант М-школы), где с таким блеском осваивал методы разведки и работу с передатчиком, что даже семь лет спустя двое арестованных в Словакии немецких партийных функционеров ещё помнили своего однокурсника Германа и навели гестапо на его след.

Венцель стал работать на Разведупр и в 1936 году отправился в Бельгию. Идея состояла в том, чтобы создать в Брюсселе небольшую сеть агентуры и в то же время предоставить в распоряжение Коминтерна в Западной Европе свои навыки в радиоделе. Вскоре Венцель стал главным радистом Коминтерна в Западной Европе. В Бельгии он сам работал на радиопередатчике, поддерживал тесную связь с радистами французской и голландской компартий и начал вести подготовку новых специалистов. Если где-то выходила из строя рация или какой-нибудь товарищ терпел неудачу в дешифровке сложного советского кода, "профессор" всегда был под рукой и помогал восстановить оборванные связи.

Тем временем Венцель создал из коммунистов-эмигрантов небольшую разведгруппу, впоследствии известную гестапо как "Группа Германа". Они собирали информацию, занимались подделкой паспортов и обслуживали "почтовые ящики". Группа состояла из пяти человек: сам Венцель, его любовница Гермина Шнайдер, швейцарка по национальности, работавшая на Коминтерн с 1920 года курьером по кличке "Шлиттерлинг" ("Бабочка"); её бывший муж Франц Шнайдер; поляк Авраам Райхман (Адась), занимавшийся подделкой паспортов, и его чешская любовница Мальвина Грубер, урожденная Гофштадлерова.

Самым ценным членом группы был "сапожник" Райхман, чьи подделки позднее стали необходимым атрибутом любой шпионской группы на Западе. Прошлое его достаточно туманно. Французский писатель Перро утверждает, что Райхман был заброшен коминтерновским аппаратом в Берлине, занимавшимся подделкой паспортов. С другой стороны бывший чиновник гестапо считает, что этот "сильный и дьявольски умный человек" (как его описывает Андре Мойен, бывший бельгийский офицер абвера) был прежде одним из руководителей совершенно аполитичной преступной организации, специализировавшейся на подделках и контрабанде. Тем не менее все соглашаются, что "Фабрикант" (псевдоним Райхмана) являлся ведущим специалистом своего дела, работал в Палестине и с 1934 года постоянно обеспечивал своими изделиями все западноевропейское коммунистическое подполье.

Благодаря этим специалистам Венцель был постоянно на виду у своих хозяев из Разведупра, хотя с точки зрения разведки ценность его организации была невелика. Начиная с 1938 года его крошечная группа оказалась чрезвычайно полезной и сулила такие перспективы, что московское руководство решило её расширить. Сам того не подозревая, Йоган Венцель заложил фундамент "Красной капеллы".

Небольшие флажки на карте оперативной обстановки в Главном разведывательном управлении теперь образовывали сплошную агентурную сеть. Центром этой сети, развернутой над Западной Европой и достаточно сильной, чтобы одновременно работать как против Германии, так и против западных держав, стал Брюссель. Теперь команда офицеров советской разведки готовилась взять руководство на себя.

После непродолжительной акклиматизации на Западе капитану Виктору Сакулову-Гуревичу приказали создать в Копенгагене агентурную сеть для проникновения в Германию. Михаил Макаров, лейтенант военно-воздушных сил, отвечал за работу радистов в новой разросшейся организации в Бельгии, а лейтенант Антон Данилов - за связь и взаимодействие между советским посольством в Париже и группами в Бельгии и Голландии. И, наконец, военинженер третьего ранга Константин Ефремов получил задание вести наблюдение за военной промышленностью Западной Европы.

Главное управление приложило немало стараний, чтобы обеспечить четверке этих ключевых агентов хорошее прикрытие. Каждый из них сменил имя и обзавелся хорошо сделанными документами. Паспорт номер 4649, выданный в 1936 году в Нью-Йорке, превратил Сакулова-Гуревича в Висента Сьерру, гражданина Уругвая, родившегося 3 ноября 1912 года и проживающего в доме девять на Калле Колон, Монтевидео. Макаров же стал Карлосом Аламо, также из Монтевидео, родившимся 12 апреля 1913 года. Два других агента обрели скандинавское происхождение. Данилов стал норвежцем Альбертом Десметом, родившимся в Орхусе 12 октября 1903 года, а украинец Ефремов - финским студентом Эриком Ернстремом, появившимся на свет 3 ноября 1911 года в городе Ваза.

Для прикрытия маршрутов следования четверки советских агентов были приняты все меры предосторожности. Сакулов-Гуревич действительно улетел в Монтевидео и оттуда начал свой путь в Бельгию. Псевдофинн Ефремов добирался ещё более кружным путем: из Одессы пароходом до Румынии, затем Белград и Швейцария, через Париж добрался до Льежа, где один семестр изучал в университете химию, а потом наконец прибыл в пункт своего назначения Брюссель.

Хотя вся четверка прилежно учила свои новые роли, их преданность делу не могла скрыть того, что для подобной работы они не прошли соответствующей подготовки. Это был типичный продукт сокращенных курсов Разведупра, и ни у кого из них не было основательных знаний о работе разведки. Созданная антикоммунистами легенда о "Красной капелле" предсталяет их искусными супершпионами, но правда куда более прозаична.

Авиатор из Казани Макаров совершенно не подходил для разведработы. Общительный балагур любил быстрые машины (настоящее проклятие для профессионала-разведчика из-за неизбежных инцидентов, привлекающих внимание полиции), вино и красивых женщин. Говорят, что этот привлекательный гуляка приходился племянником Молотову, но он явно не вписывался в рамки конспиративной игры, питал отвращение к дисциплине и обожал авантюры. В ходе гражданской войны в Испании, будучи только членом наземного персонала и не имея летной подготовки, он в одиночку поднял в воздух против частей Франко бомбардировщик и таким образом предотвратил грозившую катастрофу.

Сакулов-Гуревич мало чем от него отличался. Тщеславный любитель экстравагантных нарядов представлял из себя скорее карикатуру на традиционный образ разведчика. Где бы он ни был, за ним всегда тянулся шлейф любовных похождений и роскошной жизни. Некоторые моменты его карьеры просто трогательны. Сын ленинградского рабочего, получивший хорошее образование и проявивший отличные способности к языкам, во время гражданской войны в Испании служил офицером в интернациональной бригаде. В молодости он прочитал роман Смирнова "Дневник шпиона" и настолько ассоциировал себя с его героем, британским агентом Эдвардом Кентом, что с тех пор называл себя его фамилией и соратники знали его только так. Однако в одном он отличался от Макарова: загнанный в угол, несмотря на все свое бахвальство, он становился холодным и расчетливым.

Два других агента, Данилов и Ефремов, оказались подготовлены не намного лучше. Сразу после окончания учебы в военном училище лейтенант Данилов прошел школу дипломатической службы. С другой стороны, за плечами капитана Ефремова осталась успешная техническая карьера. Он был специалистом по ведению химической войны, изучал в Москве химию и несколько лет служил на советско-манжурской границе в инженерном подразделении Дальневосточной армии.

Полученная ими скоротечная подготовка в Московской разведшколе едва ли подходила для осуществления честолюбивых планов Разведупра. Макаров едва умел обращаться с рацией (его научил этому Венцель), Ефремов по легенде играл роль финна, но не смог бы поддержать самой элементарной беседы на "родном языке", хотя впоследствии гестапо похвалит его легенду, "настолько блестящую, что ей соответствует каждая пуговица его костюма и даже нижнее белье".

Деятельность "Красной капеллы" могла начаться с фальстарта, не появись в ней человек, которому более чем кому-либо обязана советская разведка своими успехами в Западной Европе. Своим подчиненным он был известен как "Большой шеф". И в победах, и в поражениях он доказал свою компетентность и опыт во всех областях конспиративного ремесла. Звали его Леопольд Треппер, и он серьезно отличался от всех своих соратников по будущей шпионской сети. Треппер не был выходцем из Красной Армии, он был даже не советским гражданином, а поляком, евреем и профессиональным революционером.

Треппер внес в историю "Красной капеллы" совершенно новую струю. Четверо его советских коллег были офицерами, привычными к выполнению любого приказа начальства, а для Треппера единственно приемлемым было добровольное подчинение идее, бескомпромиссное следование учению. Приказы сверху могли неожиданно менять цели или направление развития операции, но фанатизм одинокого волка-революционера не позволял отклоняться от намеченного курса, который был давно определен: его путеводными звездами стали коммунизм и польское еврейство.

Сын лавочника Леопольд Треппер родился в Ноймарке неподалеку от Закопане 23 февраля 1904 года. В связи с ранней смертью отца рос он в нищете и страданиях. Из-за бежденежья пришлось оставить учебу в Краковском университете, где он изучал историю и литературу, и перебиваться случайными заработками - сначала каменщиком, затем кузнецом, потом шахтером. В это время стал коммунистом. В 1925 году вместе с другими представителями своего класса организовал стачку в галицийском городе Домброве, которая была подавлена польской армией. Помимо воспоминаний о восьми месяцах заключения это приключение дало ему новое имя. С тех пор он называл себя Домб по первым четырем буквам города Домбров.

Но как коммунист и к тому же еврей, Треппер стал слишком заметен, и смена имени не избавила его от преследований полуфашистского режима Пилсудского. Он счел свое положение настолько опасным, что примкнул к сионистской организации и в 1926 году с её помощью эмигрировал в Палестину. Треппер стал сельскохозяйственным рабочим в киббуце, затем учеником в электротехнической фирме, но его продолжал манить соблазн подпольной революционнной работы, и он вступил в коммунистическую организацию, известную под названием "Единство", где познакомился со своей будущей женой, школьной учительницей Сарой Майей ("Любой") Бройд (разведенной, фамилия по мужу Оршитцер). Она родилась в польском городе Дрогобыче в 1908 году, за участие в политическом убийстве числилась в полицейских списках и сбежала в Палестину.

Так Треппер стал членом небольшой группы объединенных общей судьбой польско-еврейских коммунистов. Большинство из них училось в польских университетах, оказалось вовлеченными в революционную борьбу и затем перебралось в Палестину. Земля обетованная их совсем не привлекала. Представитель среднего класса Леон Гроссвогель, клерк Хилиль Кац, рабочий Альтер Стрем и секретарша София Познанская - никто из них не хотел оставаться в Палестине, все горели желанием вернуться в Европу, на поля революционной борьбы.

Но как выбраться из этой опаленной солнцем пустыни, которая никому из них не нравилась? Дорога была открыта - поступить на службу в Коминтерн или советскую разведку. Проложил этот путь для своих друзей один из группы студент-механик Исайя Бир.

Он выбрал Разведупр, отправился во Францию и начал работать информатором на химической фабрике, а затем создал рабкоровскую сеть, снабжая Советы данными о французской промышленности. Инструкции Бир получал через редакцию коммунистической газеты "Юманите" или местные организации французской компартии. К 1929 году он настолько упрочил свое положение в советской разведке, что вызвал из Палестины старого приятеля, Альтера Стрема, который стал у него помощником и в свою очередь позвал своих друзей, объединив их в разведывательную сеть Бира. Треппер прибыл в 1930 году, вскоре открыл у себя талант прирожденного разведчика и быстро вырос до самого удачливого коллеги Бира.

Треппер жадно поглощал поучения Бира, который вскоре сделал его специалистом по прикрытию своих маршрутов. Он научился искусству перевоплощения, способам обмана противника и мог вывернуться из самого затруднительного положения. Среди сыщиков парижского Сюрте Бир не зря получил прозвище "Фантомас". Он мог появляться и исчезать, как привидение. Казалось, ему были известны черные ходы всех домов Парижа, каждый подвал, каждый чердак; он постоянно ускользал от преследователей, которым оставалось только гадать по поводу его истинного лица. Когда в июне 1932 года его все-таки схватили, полиция была разочарована: вместо ожидаемого супершпиона перед ними оказался скромный студент, руководивший чем-то вроде молодежного шпионского клуба: в свои 28 лет Треппер был у них самым старшим.

Находясь под арестом, Бир и его агенты общались с чиновником Сюрте Шарлем Биде. Им стало ясно, что их организация пала жертвой главного бича коммунистических шпионских организаций - предательства одного из своих членов, который выдал полиции адрес Бира и устроил встречу, на которой "Фантомаса" арестовали. В конце 1933 года Бир, Стрем и пятеро других агентов были приговорены парижским судом к трем годам заключения. Вырваться из когтей полиции удалось только одному - Леопольду Трепперу.

Он отправился в Берлин, где находился центр разведывательной службы, отвечавшей за Францию, и рассказал о провале. Люди из Разведупра посадили его в поезд до Москвы, велев оставаться на месте, пока все пассажиры не сойдут на перрон и ему не представиться кто-нибудь из управления. Треппер, он же Лейба Домб, сделал, как ему сказали, и так начал свою карьеру в Разведупре. Но ему ещё долго пришлось ждать своего часа: могло показаться, что управление просто не могло найти ему применения. Он коротал время за учебой и временной работой. Треппер посещал институт на Покровке, был редактором отдела культуры еврейской газеты "Емет", выходившей на идише, ходил на лекции по разведке в Московской военной академии...

А затем пришло и его время.

В 1936 году членов группы Бира освободили из тюрьмы и они попросили убежища в Советском Союзе. Личность предателя, провалившего шпионскую сеть, все ещё оставалась загадкой. В этом подозревали журналиста Рике, редактора "Юманите", и шестерых членов ЦК Французской компартии, поскольку именно они осуществляли связь между организацией Бира и их московским руководством. С другой стороны нельзя было исключить возможность предательства Альтера Стрема или любого другого члена их группы. Чтобы установить виновных, Управление отправило Треппера во Францию, и тот который использовал все свои способности, чтобы снять подозрения с друзей.

После трудных поисков ответ был найден: Рике предателем не был. Треппер обнаружил, что полицию информировал датский коммунист, принадлежавший к шпионской организации в Соединенных Штатах; во время ареста тот вел себя как двойной агент американской контрразведки. Ничего не подозревавший московский разведцентр перебросил датчанина во Францию, он информировал американцев, а те передавали его сведения Сюрте.

После такого отчета в Управлении потребовали от Треппера доказательств. Ему пришлось снова отправиться во Францию, откуда он вернулся с неопровержимыми документами - письмами провокатора американскому военному атташе в Париже.

Вояж Треппера во Францию убедил руководство на Кропоткинской в его способностях. После ликвидации элиты разведупра и побега генерала Кривицкого, руководителя западноевропейской резидентуры, более квалифицированного сотрудника для руководства создаваемой на Западе организацией, похоже, не было. Он знал обстановку во Франции, его польские друзья из группы Бира либо ещё находились там же, либо обосновались в Бельгии. Треппер говорил по-французски не хуже любого француза, знал немецкий - язык главного противника и будущий универсальный язык советских радистов на Западе.

Итак, Леопольда Треппера назначили главой разведсети в Западной Европе. Ему приказали сотрудничать с Макаровым и Ефремовым (последний играл второстепенную роль) в расширении организации Венцеля в Бельгии и создании новых групп агентов во Франции и Голландии, а затем связаться с берлинской группой, образовавшейся вокруг Харнака и Шульце-Бойзена. Венцель со своей брюссельской группой должен был перейти под начало Треппера и в то же время стать техническим руководителем радиосвязи во всей Западной Европе.

По замыслу Москвы лучшим прикрытием для этой операции стали деловые мотивы. Макаров и "Кент" появились под видом состоятельных южноамериканцев, заинтересованных в экспортной торговле, а Треппер выбрал для себя роль преуспевающего торговца из Канады. Канадский паспорт N 43671, выданный Михаилу Дзюмаге, уроженцу Виннипега, и попавший во время гражданской войны в Испании в руки советской разведки, переделали на имя коммерсанта Адама Миклоша. Так Треппер снова сменил личность.

В отличие от Ефремова, Треппер потратил немало сил на знакомство с канадской действительностью.

Бывший сотрудник гестапо, очевидно допрашивавший его после ареста, утверждал, что "тот с особой тщательностью знакомился с чиновничьим, деловым миром и жизнью Канады в целом; ему даже доставляли подробные отчеты о канадской промышленности, экономике, снабжении продовольствием, лесоводстве и по многим другим темам".

После такой подготовки весной 1939 года "Большой шеф" отправился в свое невероятное путешествие. На канадском паспорте не могло быть советской визы, так что на своем окольном пути в Бельгию он пользовался рядом фальшивок: по одному паспорту ему удалось добраться через Финляндию до Швеции, по другому он приехал в Данию и Антверпен, где, наконец, получил от работника Советского торгпредства свой канадский паспорт с отметками, свидетельствовавшими, что его обладатель недавно прибыл из Канады.

Одного за другим отправлял советский разведцентр своих ведущих специалистов в Западную Европу. Треппер обосновался в Брюсселе 6 марта 1939 года, Макаров прибыл в апреле, "Кент" 17 июля, хотя (во всяком случае, согласно имевшемуся плану) его миссия ограничивалась несколькими месяцами. Наконец, в сентябре до Брюсселя добрался Ефремов. С другой стороны, Данилов добрался только до Парижа, где поступил в распоряжение советского консульства. Фактически он являлся сотрудником посольства, но ему запретили там появляться, поскольку никто не должен был знать, что он работает с капитаном Карповым, помощником по разведке советского военного атташе, генерала Суслопарова.

Прежде чем возглавить советскую агентуру, которую предстояло создать в Бельгии и Франции, Трепперу нужно было найти для неё подходящее прикрытие. Сразу после приезда в Брюссель он связался со старым другом по Палестине Леоном Гроссфогелем, который к тому времени занялся текстилем и владел фирмой "Каучук", занимавшейся производством плащей и имевшей филиалы в Остенде и Антверпене.

Треппер намекнул ему на цель своего визита в Брюссель и предложил стать финансистом новой шпионской организации. Тот согласился. На десять тысяч долларов из секретного фонда Треппера приятели создали в Брюсселе внешнеторговую фирму "Превосходные импортные дождевики", и одним из её директоров назначили ничего не подозревавшего, но респектабельного бельгийца, бывшего консула, Жюля Жаспера. Новая фирма открыла филиалы в бельгийских, французских, немецких и голландских портах - идеальных пунктах наблюдения за Англией и Германией.

Следовательно, когда Макаров доложил Трепперу о прибытии, первоначальное прикрытие уже подготовили. Но "Большой шеф" был слишком осторожен, чтобы позволить своему радисту связаться с "Дождевиками". Правила конспирации требовали от агентов знать друг друга как можно меньше, поэтому он настоял на продаже Гроссфогелем возглавляемого его женой остендского филиала "Каучука". Одновременно он заинтересовал этим делом Макарова. Сделка совершилась: Макаров заплатил двести тысяч бельгийских франков, стал владельцем филиала и с рацией в чемодане переехал в Остенде.

Постепенно Гроссвогель стал для Треппера помощником номер один. Именно через него тот возобновил связь со старым товарищем по Палестине Хилилем Кацем, который перешел на службу к Советам в качестве секретаря Треппера. Позднее к ним присоединилась София Познанская, ещё один товарищ по Святой земле. Правда, теперь в Москве её называли Анетта или Анна Верлинден; под этим именем её направили в организацию Треппера. Польская четверка образовала ядро шпионской сети, которая, благодаря блестящим связям Гроссфогеля, заняла заметное место в бельгийском деловом мире.

У Гроссфогеля был приятель по имени Исидор Шпрингер, работавший в Антверпене на алмазной бирже. Он ввел Треппера в новый круг коммунистов-информаторов. Шпрингер раньше был функционером ГКП, порвал с партией, но тем не менее согласился сотрудничать с советской разведкой. Он привел с собой друзей: курьера Германа Избицкого, радиста торгового судна Августина Сисе, немецкую эмигрантку и любовницу Шпрингера Риту Арнольд, знакомую Гроссфогеля и сотрудницу франко-бельгийской коммерческой палаты Симону Фельтер.

Тем временем члены организации Венцеля поступили в распоряжение Треппера, а сам он начал техническую подготовку радистов. Благодаря его дальновидности, у группы в Бельгии имелось четыре исправных передатчика. Один из них Венцель хранил в своей брюссельской квартире, второй у своего помощника Райхмана, третий у "Остендскго музыканта" (как называл себя Августин) и четвертый под замком у Макарова. "Шарманка" Макарова была первой на случай выхода из строя передатчика Венцеля, а остальные два составляли резерв.

Затем он расширил свою сеть в Голландии, где тоже разместил радиостанции. В начале 1939 года через голландского коммуниста и радиста Дэниела Голуза, старого товарища по Коминтерну, Венцель связался с организацией партийных функционеров в Амстердаме. Вскоре после этого Москва направила его в Амстердам для встречи с Винтеринком, человеком Коминтерна, выбранным Разведупром для руководства голландской группой. Известный в партии из-за своей крупной фигуры как "Большой человек", Винтеринк прежде работал на коминтерновскую организацию "Красная помощь" и располагал почтовой и курьерской связью с Германией. Впоследствии ей пользовался разместившийся в Стокгольме секретариат ГКП в изгнании под руководством Герберта Вагнера, пытаясь вновь найти точки опоры в нацистской Германии.

Венцель научил Винтеринка основам обращения с рацией, присвоил ему кличку "Тико", и тот приступил к работе. Вскоре Винтеринк сколотил небольшую группу из двенадцати агентов, включая курьеров и информаторов. У радиста Голуза уже был передатчик, и ещё два привезли позднее, а к концу 1940 года "Хильда" (название голландской группы) уже наладила связь с Москвой.

Теперь организация Треппера развернула настощую работу. Постоянную связь между организациями в Бельгии и Голландии обеспечивали Якоб и Хендрика Риллболинг, супружеская пара из "Хильды", и бельгийский агент Морис Пеппер. Бельгийская сеть продолжала хранить молчание, поскольку Треппер считал более важной вербовку информаторов и налаживание связей с деловым миром, дипломатами и военными, а не отправку сообщений через эфир. Это время ещё не пришло: только что был заключен пакт Сталина-Гитлера, и Москва с Берлином вели дела в его ложном свете. По-настоящему Треппер смог начать работу только после начала конфликта между Германией и Россией.

Однако германский победный марш оставил "Большого шефа" без резерва. Армии Адольфа Гитлера вынудили советскую разведку изменить свои планы и снизить едва намеченные рубежи в невидимой войне.

Военная авантюра Гитлера в Польше разрушила планы Разведупра по тайному продвижению на Запад. Разразившаяся в 1939 году война помешала созданию аппарата для работы в Дании, поскольку находившемуся в Брюсселе "Кенту", который намечался в руководители датской организации, передали приказ Центра: оставаться в Бельгии и присоединиться к Трепперу. Вдобавок вступление в войну Британии потребовало реорганизации работы в атлантических портах Западной Европы: ведь разведсеть там поначалу создавалась для наблюдения на запад. Теперь позиция Британии сомнений не вызывала, и организация сосредоточила свои усилия исключительно в восточном направлении.

Однако Треппер вряд ли мог приспособиться к новой ситуации, когда германские войска, танки и бомбардировщики разрушали самую главную стратегическую установку, на которую опиралось все построение советской разведывательной сети. Его стратегическим принципом являлось положение, по которому разведка против Германии должна была осуществляться с соседних нейтральных территорий, вне пределов досягаемости контрразведки Третьего рейха. А в результате майско-июньских военных действий 1940 года агенты Москвы столкнулись с гитлеровской Германией лицом к лицу. Преследователи и преследуемые теперь стали соседями. Так, например, в Брюсселе отдел абвера, охотившийся за "Красной капеллой", оказался в том же здании, что и главный офис одной из трепперовских псевдо-фирм - их буквально разделяла только стена.

Военные операции Германии на побережье ясно дали Трепперу понять, что нужно срочно менять позиции. Бизнес Макарова в Остенде был уничтожен немецкими бомбами, и Треппер мог считать себя счастливцем, поскольку загодя приказал Макарову спрятать радиопередатчик в Нокке-ле-Зоте, воточнее Остенде. Макаров был так потрясен, что отказался покинуть объятия своей любовницы, жены художника Гильема Хурикса, и совершенно не желал подчиняться приказу начальника доставить рацию в Брюссель. Трепперу пришлось самому ехать в Нокке, искать передатчик и прокладывать себе дорогу среди наступающих немецких танков. Он сурово отчитал Макарова и пригрозил после следующего невыполнения приказа отправить того обратно в Россию. Угроза не столь серьезная, поскольку у "Большого шефа" каждый агент быт теперь наперечет.

Впервые Москва начала получать пользу от своей сети информаторов, ведь советскому Генеральному штабу, захваченному врасплох стратегией вермахтовского блицкрига, срочно требовалась детальная информация от своих разведчиков.

Треппер активизировал работу своей организации. В Бельгии и Голландии агенты пытались разузнать планы германской кампании на западе. Во время своей вынужденной поездки в Нокке Треппер отмечал каждую привлекшую внимание деталь в продвижении немецких войск. Новые сообщения поступали ежедневно, и постепенно стала складываться общая картина. В начале июня через военного атташе совесткой дипломатической миссии в Брюсселе он смог отправить в Москву "Директору" восьмидесятистраничный отчет. Однако больше возможностями этого канала воспользоваться не удалось. Бельгию оккупировали немцы, персонал миссии, в том числе и военного атташе, эвакуировали. Теперь организации оставалось полагаться только на свои радиостанции, которые стали единственной связью с "Директором".

Первый радиоцентр расположился в вилле на брюссельской авеню Лонгчемп. Он предназначался для проверки оборудования во время редких передач сообщений в Москву и поддержания постоянной связи с центром. Сама сеть информаторов безмолвствовала. Макаров работал на рации, София Познанская занималась шифровками, а подруга Шпрингера, Рита Арнольд, не испытывая особого энтузиазма, выступала в качестве курьера. Только крайние материальные проблемы заставили её пойти на службу Советам (ее муж, бельгийский бизнесмен, умер несколькими неделями раньше). К тому же она боялась своих бывших немецких соотечественников (Рита была еврейкой и когда-то состояла в компартии).

Как руководитель организации, Треппер стал все активнее использовать капитана "Кента". Тот беззаботно жил на четвертом этаже дома сто шесть на авеню Эмили де Беко. Его настроение значительно улучшилось после того, как во время одного из немецких воздушных налетов он встретил и полюбил блондинку, занимавшую аппартаменты в том же доме - вдову чешского миллионера Маргариту Барча. Позднее парочка переехала в виллу из двадцати семи комнат на авеню Слегерс, где они стали центром избранного общества из консервативных светских львов и католиков правого толка.

Трепперу с большим трудом удавалось заставить мнимого джентльмена сосредоточиться на своих обязанностях. Хотя Треппер и недолюбливал непривлекательного коротышку "Кента", но нуждался в нем, поскольку тот был единственным русским, способным возглавить бельгийскую сеть. Пребывание самого Треппера в Бельгии подходило к концу. Суровый немецкий оккупационный режим оставлял ему все меньше возможностей для маневра. Он уже не мог выступать в роли канадского бизнесмена, поскольку Канада находилась в состоянии войны с Германией. Райхман уже сфабриковал ему новые документы на имя Жана Жильбера. Многие из его близких друзей-евреев оказались в опасности; немецкие оккупационные власти готовили антиеврейские законы, по которым Гроссфогель вскоре наверняка должен был лишиться всей своей собственности.

Самое время эвакуироваться во Францию. Конечно, германские войска контролировали ситуацию и там, но они не знали бельгийцев так, как Леон Гроссфогель. Кроме того, во Франции тоже нужно было создавать разведывательную сеть. В августе 1940 года Треппер вместе со своей любовницей Джорджией де Винтер (жену Любу с детьми он уже отправил обратно в Советский Союз) и Гроссфогелем выехали в Париж. Кент стал "Малым шефом", а бельгийская организация Треппера превратилась в "группу Кента".

Опираясь на двоих помощников, Гроссфогеля и Каца, Треппер начал создавать новую агентурную сеть. К этой троице присоединился бывалый конспиратор Генри Робинсон, успевший поработать как на советскую разведку, так и на Коминтерн. Он родился в 1897 году в семье франкфуртского бизнесмена, участвовал в движении "Спартака", в качестве инструктора от Коминтерна побывал в Париже, а в начале 1930 года стал ответственным за промышленный шпионаж у главы резидентуры "Генерала Мореля"; в конце концов он стал главой ОМС* по Западной Европе.

(ОМС - Отдел международных связей - исполнительный орган Коминтерна. Прим. авт.)

Робинсон привел с собой в качестве зародыша французской организации Треппера целую разведывательную сеть: его информаторы работали в многочисленных правительственных управлениях и даже имели связи в кабинете Виши и французской армейской разведке. Организация Робинсона тесно сотрудничала с французской компартией и шведской организацией Разведупра. У него были личные, можно сказать, даже романтичные каналы связи с берлинской группой, поскольку старая коммунистка Клара Шаббель была его давней любовницей и матерью его сына, служившего теперь капралом в армии Адольфа Гитлера.

Другая группа агентов, поначалу встреченная Трепером довольно настороженно, но впоследствии принятая в его организацию, обеспечила ему связи с новыми слоями французского общества - церковью, аристократией, русской эмиграцией. Эту группу возглавляли дети царского генерала Максимовича из Чернигова - горный инженер Василий Павлович и специалист по нервным болезням Анна Павловна.

Первоначально они примыкали к движению "Молодая Россия" - ассоциации белогвардейских эмигрантов во Франции с неким фашистским уклоном, но перешли на службу советской разведке. Полученные деньги позволили Анне Максимович открыть частную клинику, которая стала кладезем чрезвычайно важной информации: ведь среди её пациентов были не только лидеры русской эмиграции, жившие на средства Максимовичей, но и парижский епископ монсиньор Шанталь, и Даркье де Пеллепуа, главный комиссар по делам евреев в правительстве Виши. Брат последнего был в клинике главным врачом.

Интерес Треппера к Максимовичам вызвана был главным образом их связями с германскими оккупационными властями. Как генеральский сын, Максимович был в хороших отношениях с чиновниками германской военной администрации, особенно с тех пор, как его любовницей стала секретарша Анна-Маргарет Хоффман-Шольц ("Хошо"). Она была не просто секретаршей - родом из хорошей семьи, она служила в администрации западных оккупированных территориях, в офисе Ганса Куприана, видного военного чиновника - специалиста по вопросам беженцев.

Сразу же после оккупации Франции глава административного отделения окупационного правительства сформировал специальное подразделение для репатриации во Францию семи миллионов беженцев, лишившихся крова в результате военных действий.

Старшего правительственного чиновника военной администрации фон Преффера назначили специальным уполномоченным по делам бежнцев, и он разослал своих сотрудников по лагерям. Во время одного из таких визитов Куприан со своей секретаршей и встретили беженца Максимовича.

Не первой молодости секретарша воспылала симпатией к русскому дворянину и буквально напрашивалась на ответные чувства с его стороны. Их отношения продолжились и после роспуска службы по делам беженцев в конце 1940 года, когда "Хошо" перевели в германское консульство в Париже. Ее слепое доверие к очаровательному любовнику не знало границ: позднее гестапо высказывало предположение, "что информация из консульства и канцелярии главнокомандующего попадала в Москву" при её содействии.

Максимович был в таких хороших отношениях с немцами, что мог получать разнообразную информацию о происходящем за стенами оккупационных учреждений. Двое из его информаторов работали переводчиками в немецком агентстве; необычайно продуктивным источником оказалась бывшая акробатка Кэт Фолкнер, имевшая доступ к секретным отчетам в канцелярии специального уполномоченного по французской рабочей силе (канцелярия Заукеля). Можно предположить, что эти связи давали не слишком много ценной военной информации, однако методы дуэта Максимовичей навели Гроссфогеля на идею создания крупномасштабной акции по внедрению новых агентов.

Леон Гроссфогель был бизнесменом и мог оперировать только знакомыми ему понятиями. В чем больше всего нуждались немецкие оккупанты? В строительных материалах, машинах и оборудовании, разнообразных товарах. Тогда почему бы не создать ряд фирм для удовлетворения этих потребностей? Для оккупационных властей можно достать все: от восточных ковров до железнодорожных рельсов, от бульдозеров до велосипедов. Это был надежный способ завязать с ними хорошие отношения, внедриться в их организации и наладить сбор информации о передвижениях войск, вооружениях, военных поставках, казармах и укреплениях.

Впрочем, немцы - народ подозрительный, и всякий, кто предложит им свои услуги, будет проверен с тевтонской педантичностью. Скорее всего оккупанты с меньшей подозрительностью отнесутся к бизнесмену из нейтральной страны, чем к французу или бельгийцу. В конце концов, они и сами приглашали нейтралов для организации филиалов на оккупированных западных территориях. Гроссфогель нащупал верный путь: "Кент" выступал под видом студента из Уругвая и просто обязан был основать в Брюсселе подобную фирму.

В который раз обстоятельства вынуждали "Большого шефа" уступить "Кенту" ведущую роль. В марте 1941 года Кент прервал свою "учебу" и начал уговаривать ничего не подозревавшего бельгийского бизнесмена создать фирму, ориентированную главным образом на германские оккупационные власти. Вскоре ему удалось подобрать девятерых бельгийцев, которые стали основой его "Сосьете импорт-экспорт" ("Симекско"). Начальный капитал составил 288 тысяч бельгийских франков, фирма вошла в Брюссельский деловой реестр и сняла офис в доме номер 192 на Рю Рояль.

"Кент", он же Винсент Сьерра, стал управляющим. За короткий срок ему удалось заручиться доверием оккупационных властей. Как впоследствии вспоминала его любовница Маргарет Барча, "Винсент оказался очень удачлив в своем бизнесе". Крупнейшая строительная фирма Третьего рейха, организация Тодта, вскоре уже не могла обойтись без поставок "Симекско". Будь то строительство новых казарм или укреплений для вермахта, фирма Кента всегда готова была поставить необходимые материалы.

Немцы настолько ему доверяли, что сотрудники "Симекско" могли свободно передвигаться по территории объектов вермахта. Абвер без колебаний выписывал пропуска для руководящего состава "Симекско" и консультировался с ним по поводу секретных строительных проектов. "Кент" и его сотрудники разъезжали по оккупированной немцами территории, говоря словами бывшего сотрудника абвера, "как в мирное время". По материалам "Симекско" и заключенным с вермахтом контрактам эти люди точно знали о силах германских войск в Бельгии, их оснащенности и строительстве Атлантического вала (с этим фирма была связана вплотную).

"Кент" постоянно расширял контакты своей фирмы-прикрытия. Он открыл филиалы в Марселе, Риме, Праге, Стокгольме; создал подразделения в германском протекторате Богемии-Моравии и Румынии. Под прикрытием международных деловых связей "Кент" смог организовать новые базы для советской разведки, связать коммунистических агентов в Центральной Европе с организациями на Западе. Он стал постоянно разъзжающим связным и куратором всей сети Разведупра в Центральной и Западной Европе.

В начале 1941 года он связался с некими шпионами, работавшими в Германии по собственной инициативе, а возможно также и с группой Шульце-Бойзена/Харнака в Берлине. Существуют свидетельства, что весной сорок первого он посетил Лейпцигскую ярмарку. Несколько месяцев спустя он снова отправился в Лейпциг и, как впоследствии установило гестапо, "спрятал по тысяче марок в каждом из двух дубов и передал их точное местонахождение по рации в Москву". Кому предназначались эти деньги, так и осталось неизвестным.

Свою разведывательную деятельность "Кент" совмещал с деловыми поездками по филиалам "Симекско". Во время одной из таких поездок он должен был посетить антикварный магазин, принадлежавший чешским агентам Франтишеку и Воячеку, где предстояло встретиться с агентом Руди и передать ему две тысячи марок. Однако операция провалилась, поскольку незадолго до этого гестапо обоих чехов арестовало.

"Кент" проявлял такую активность, что впоследствии немцы сочли его настоящим руководителем советской разведки в Западной Европе. Тем временем её настоящий глава был назначен главой резидентуры по всей Западной Европе. Должно быть, со смешанными чувствами следил он за выдвижением "Кента", поскольку "Малый шеф" стал постепенно выходить из-под контроля. Пришлось Трепперу настоять на его еженедельных визитах в Париж для отчета.

Эти встречи встретили противодействие с самой неожиданной стороны - от ревнивой любовницы "Кента". Она ничего не знала о его шпионской деятельности и заподозрила, что регулярные встречи с Треппером были только прикрытием какой-то новой любовной интриги. Обнаружив у "Кента" в кармане пальто подписанное фото артистки кабаре Найлы Карн, она начала прерывать его встречи с Треппером ежечасными телефонными звонками. Теперь Маргарет Барча признает, что "каждый раз это приводило его ("Кента") в бешеную ярость".

Подозрительный Треппер часто ездил в Бельгию следить за работой "Кента", в квартире "Кента" для него была постоянно зарезервирована одна из комнат. При виде офиса "Симекско" в Брюсселе у Треппера появилось желание открыть похожую фирму-прикрытие под своим собственным контролем в Париже. Гроссфогель снова взялся за работу.

Новая фирма, названная "Симекс", казалась точной копией подопечной "Кента". Однако на этот раз Гроссфогель не видел нужды вводить в качестве прикрытия бизнесменов из нейтральных стран. Трое главных советских шпионов в оккупированной Франции вполне открыто стали сотрудниками фирмы с уставным капиталом в 300 тысяч франков. Треппер был оформлен директором "Симекса", Каца он назначил начальником канцелярии, Гроссвогель фигурировал как партнер, секретариат возглавила французская коммунистка, дочь генерала, Сюзанна Конте.

Летом 1941 года фирма попала в реестр Парижской коммерческой палаты, и четверо агентов открыли в здании Лидо на Елисейских полях магазин. Никто из сотрудников и не подозревал, что все нити громаднейшей советской шпионской сети Западной Европы сходились в роскошном офисе директора Жильбера, в глубине которого находилась крошечная комната, где хранились коды и списки трепперовской организации.

Прикрытие было великолепным. Как большинство её коллег, помощница Каца Эммануэль Миньон считала "Симекс" презабавным предприятием; все всегда были в хорошей форме, "мы делали свой бизнес исключительно на "черном рынке".

Немецкие власти тоже ничего не подозревали и с удовольствием принимали поставки от "Симекса". Мсье Жильбер всегда был готов достать все, что угодно, и его часто видели в компании немецких офицеров. Он был удостоен привилегии, доступной только нескольким парижским бизнесменам: ему выдали пропуск, позволявший пересекать демаркационную линию на территории оккупированной Франции. Бизнес приносил фантастические прибыли. По словам Миньон, они "делали кучу денег, но в конторе не оставалось ни единого су. Как только сейф наполнялся, в него заглядывали Кац или Гроссфогель и забирали почти все".

Но не успела новая фирма как следует развернуть свою сеть, как случилась катастрофа, которую Треппер со своими агентами ожидали все последние месяцы: германская военная машина обрушилась на Россию. Для организации Треппера пришло время доказать свою незаменимость. Настал момент, который он неоднократно предсказывал, хотя Москва относилась к его доводам скептически. Советское руководство игнорировало сообщения Треппера, также как предостережения Рихарда Зорге и чешской агентуры, предупреждавших о передвижении немцев к западным границам России. На последних сообщениях Сталин написал красными чернилами: "Эта информация является английской провокацией. Узнайте, кто распространяет эти провокационные слухи, и разберитесь с ним".

21 июня 1941 года Треппер отправился на неоккупированную территорию Франции к перебравшемуся в Виши военому атташе Суслопарову, чтобы передать срочное сообщение. Все говорило о том, что в эту ночь немцы нападут на Россию. Генерал Суслопаров поначалу даже отказался передать информацию дальше. "Мой друг, вы просто не в своем уме!" Затем его отношение все-таки изменилось, и удовлетворенный Треппер вернулся в гостиницу. На следующее утро хозяин гостиницы разбудил его криком:" - Мсье, это случилось! Они напали на Россию!"

Это действительно случилось. Все сомнения отпали, наступил момент, которого они давно и напряженно ожидали. Время бездействия кончилось, трепперовская субмарина подняла перископ в море серой военной униформы. Смертельная схватка началась.

Но по иронии судьбы в это самое время "Большой шеф" оказался лишенным всяких средств связи со своим московским центром. У его организации во Франции не было радиопередатчика. Суслопаров не один месяц обещал своему резиденту в случае необходимости передать одну-две рации, но когда двери советского посольства в Виши закрылись, а его персонал отбыл а Москву, военный атташе вынужден был признаться, что ни одного передатчика у него нет. Треппер остался без радиосвязи с Москвой.

Неужели Центр не мог поручить передать ему рацию одной из групп, действовавших в Западной Европе? Но эта мысль никому и в голову не приходила - все слишком ревниво охраняли свои привилегии. У каждой группы была своя работа, прямые связи отсутствовали. А как насчет местных коммунистических организаций? Неужели они не смогли бы достать передатчик? Такая возможность была, но Центр неодобрительно смотрел на связи с коммунистической партией: каждому руководителю только раз в год разрешалось встречаться с представителями местных компартий и то только по прямому указанию из Москвы.

Так вот чего стоило широко разрекламированное планирование и организация советской разведывательной службы, вот что стало итогом подготовки к безмолвной войне с самой жесткой военной машиной Европы! Многие годы в советских академиях разведки учили, что в грядущей войне решающее значение будет иметь надежная радиосвязь, но с её приходом у самой продуктивной агентурной сети не оказалось ни единой рации. И это не было единственным примером: в московском Центре надеялись, что самая важная информация будет поступать от берлинской группы, но и её не удосужились обеспечить опытным радистом. Поэтому радиосвязь была и оставалась ахиллесовой пятой "Красной капеллы".

У "Большого шефа" не осталось иного выбора, как попытаться найти где-нибудь рацию, а тем временем передавать всю информацию в Москву через "Кента". Такое положение превратило "Малого шефа" в центральную фигуру советского шпионажа на Западе. Чем хуже становилась ситуация, в которой оказались советские войска, противостоявшие германскому вторжению, тем отчаяннее требовал Пересыпкин информацию, аналитические обзоры и статистику. Но "Кент" был единственным, кто мог ответить на его вопросы, поскольку располагал лучшей радиосвязью с Москвой.

Неделями его радист, шифровальщик, агенты и курьеры не покладали рук. "Кент" и его группа съехали с виллы на авеню Лонгчемп в Брюсселе и заняли новые квартиры в трехэтажном здании N 101 на Рю де Атребейтс. Там вся команда вновь вернулась к своей работе (Макаров - радист, София Познанская - шифровка и дешифровка, Рита Арнольд - курьер). С осени 1941 года их усилил эвакуировавшийся из Виши Данилов.

С этого момента радисты "Кента" работали почти без передышки. Информаторы сообщали данные, курьеры спешили к "почтовым ящикам", а оба шефа отбирали и анализировали сообщения. Затем материал шифровали, готовили к передаче, и в полночь Макаров спешил к своему передатчику и работал по пять часов кряду. Самая важная информация с грифом "ПТХ" передавалась в Москву немедленно, а запросы из Центра принимались постоянно.

Генеральный штаб теснимых противником советских войск давал все новые задания и непрерывно посылал запросы.

- 10 августа 1941 года. "Кенту" от "Директора". Источник Шнайдера кажется хорошо информированным. Постарайтесь через него уточнить сегодняшние немецкие потери, отдельно указать какие и в каких операциях."

- 29 августа 1941 года. "Нужна информация о возможностях производства химического оружия в Германии с учетом подготовки диверсий на заводах".

- 10 августа 1941 года. "Ввиду возможного немецкого вторжения требуется отчет по швейцарской армии. Ее силы в случае мобилизации. Виды укреплений. Качество снаряжения. Подробно о военно-воздушных силах, танках и артиллерии. Технические возможности обслуживания вооружения".

Не оставалось буквально ничего, чего бы не хотел знать "Директор" стратегические планы вермахта, подробности немецких воздушных операций, информация об отношениях между нацистским руководством и офицерским корпусом, новое местонахождение ставок фюрера, сила группировок германской армии, передвижения войск по оккупированным территориям. Москву интересовали малейшие детали, касавшиеся военных действий. Все это сопровождалось постоянными увещеваниями "Директора" сообщать больше, лучше и быстрее. Вот один из примеров:

"Вы должны извлечь уроки из лильского инцидента. Проверьте все свои связи в политических кругах. Помните, что эти связи могут поставить под угрозу работу всей организации. Держите под строгим наблюдением знакомства своих людей".

По другому случаю:

"Вашу организацию следует разбить на несколько самостоятельных групп, связанных друг с другом только через вас. Потеря одной группы не должна влиять или ставить под угрозу работу остальных. Сеть радиопередатчиков должна быть децентрализована как можно скорее. Помните, что ваша работа является крайне важной".

"Кенту от Директора" - "Кенту от Директора" - "Кенту от Директора"... Московские депеши не давали "Малому шефу" ни минуты покоя. Он непрерывно диктовал сообщения, информационные отчеты и сообщал печальные известия.

Октябрь 1941 года: "От Пьера. Общая численность германской армии составляет 412 дивизий. Из них 21 в настоящее время находится во Франции, в основном тыловые части. Их сила меняется из-за постоянных пополнений. Войска, расположенные в окрестностях и к югу от Бордо... двинутся на восток; они состоят из трех дивизий".

Еще два сообщения:

"От Эмиля. Здесь стали известны две формулы новых немецких газов: 1. Нитрозилфторид (NOF). 2. Какодилизоцианид (CH3) 2AsNC."

"От Хосе. Поблизости от Мадрида, в шести милях западнее города, находится немецкая станция радиоперехвата британских, американских и французских (колониальных) сообщений. Она закамуфлирована под коммерческое предприятие под названием "Штюрмер" Испанское правительство в курсе дела и поддерживает работу станции."

И наконец:

"Источник: Жак. Немцы потеряли на Восточном фронте свои отборные части. Неоспоримое превосходство русских танков. Генеральный штаб обескуражен постоянным изменением Гитлером планов и целей".

Каждое сообщение показывает, что агенты Треппера и "Кента" делали именно то, чего от них ждали. Организация несомненно доказала свою ценность. Тем не менее "Кенту" грозила опасность захлебнуться в потоке информации: его группа без чьей-либо помощи передавала сообщения, полученные из Бельгии и Франции, тогда как небольшая голландская организация "Хильда", у которой не было недостатка в передатчиках, оказалась отнюдь не перегруженной работой.

Груды неотправленных сообщений просто завалили стол "Кента", так что ему пришлось требовать от Москвы дополнительные рации и шифровальные книги. Поначалу передатчики получить не удалось, но тем не менее "Директор" старался помочь: "Кент" и "Большой шеф" временно получили разрешение пользоваться резервной сетью, которую Разведупр организовал в Швейцарии.

После ежовских чисток агент Разведупра Урсула-Мария Гамбургер восстановила в Швейцарии небольшую сеть агентов, а к концу 1940 года руководство ей принял старый венгерский коммунист Александр Радо. Он быстро поставил дело на широкую ногу, и очень скоро в его распоряжении оказалось уже пятьдесят информаторов. Но, с точки зрения Треппера и "Кента", важнее всего было то, что он располагал тремя передатчиками: один ("Станция Джим") находился в Лозанне и на нем работал британский радист Александр Фут; второй находился в ведении супругов Эдмонда и Ольги Хэммел на их вилле в Женеве; радистом третьего была подруга Радо, Маргарет Болли.

Предполагалось, что швейцарская сеть начнет действовать в случае разгрома организаций в Берлине и Западной Европе; только в этом случае Радо должен был действительно приступить к работе. Но в результате нехватки передатчиков и перегрузке "Кента" "Директор" решил временно включить в игру рации Радо. На какое-то время важность его сообщений сравнялась с шифрованными радиограммами "Кента".

Сообщение от 6 октября 1941 года в Москву гласило: "Германия договорилась, что после захвата Ленинграда Финляндия должна заключить сепаратный мир. Это поможет сократить протяженность германского фронта, высвободит войска, разгрузит транспорт и облегчит снабжение".

20 сентября Радо передавал: "Следующей целью Германии является разрыв связей русских с англо-саксами путем захвата Мурманска".

22 октября. "В результате потерь большинство германских дивизий на Восточном фронте потеряли свой кадровый состав. Помимо некоторой части достаточно обученного личного состава в них появились люди с четырех-шестимесячной подготовкой, а также прошедшие пятую часть необходимого обучения".

Или вот еще, 17 октября. "Верховное германское командование выпустило инструкции на случай длительной осады Москвы. Уже несколько дней к Москве подтягивают тяжелые береговые орудия и морские пушки из Кенигсберга и Бреслау".

Стоило только "Кенту" облегченно вздохнуть, ощутив некоторое облегчение, как "Директор" дал ему новое задание. 10 октября Макаров принял сообщение из Москвы, и "Кент" прочитал: "Немедленно отправляйтесь по трем приведенным ниже берлинским адресам и выясните причины постоянных срывов радиосвязи. Если эти неудачи будут продолжаться, за передачу этих сообщений придется взяться вам. Работа берлинской группы и передача их информации дело чрезвычайной важности. Адреса: Альтенбургералее 19, Нойе-Вестзее, третий этаж направо - "Коро"; Фридрихштрассе 26а, Шарлоттенбург, второй этаж налево - "Вольф"; Кайзераллее 18, Фриденау, четвертый этаж налево "Бауэр". Помни - "Уленшпигель". Во всех случаях пароль: "Директор".

Неделю спустя следующее послание от "Директора" сообщило "Кенту", который ещё не уехал в Берлин, что связь между Москвой и берлинской группой ещё раз прервалась из-за дилетантского подхода и отсутствия навыков работы у Ганса Коппи, молодого коммуниста, которого Шульце-Бойзен назначил радистом. "Кенту "приказали доставить берлинцам новый передатчик и научить Коппи на нем работать.

"Кент" отправился в Берлин.

19 октября он встретился с двумя руководителями берлинской агентурной сети, Шульце-Бойзеном и Харнаком. "Кент" убедил их в абсолютной необходимости поддержания радиосвязи с Москвой и заверил, что если Коппи снова потерпит неудачу, останется курьерская сеть, которая позволит обеспечить передачу берлинских сообщений в Москву через Брюссель. Оба немца обещали работать лучше. 20 октября "Кент" отправился в Прагу, где ему предстояло сделать для "Директора" кое-что еще.

По возвращении в Брюссель его вновь ожидали плохие новости: Коппи возобновил связь с Москвой, но день-два спустя (21 октября) снова замолчал. "Директор" считал берлинские сообщения чрезвычайно важными, передавать их в Москву пришлось "Кенту", поскольку на этом особенно настаивал его шеф.

Только гораздо позже "Кент" смог понять, почему Коппи так неожиданно ушел из эфира. Он прекратил передачи, потому что у нему вплотную подобралось подразделение службы радиоперехвата германской контрразведки. Треппер и "Кент" не замедлили уловить ноту обреченности в берлинских сообщениях: немцы вышли на их след. Радиопеленгаторная служба германской контрразведки стягивала силы для контрудара.

Глава третья.

Тревога на "горячей линии".

Появление советских агентов в империи Адольфа Гитлера застало германские контрразведывательные службы врасплох. Эксперты Третьего рейха тщетно вслушивались в радиопередачи своего противника; радиопеленгаторы вермахта и полиции безрезультатно нащупывали убежища красных шпионов. Немцы явно столкнулись с практически неразрешимой задачей.

Поток радиограмм демонстрировал бессилие немецких спецслцжб. Станции перехвата ОКВ (Верховное главнокомандование вооруженными силами) прилежно записывали шифрованные сообщения невидимого противника; адресные группы цифр загадочных посланий аккуратно регистрировались в списке позывных, который вела контрразведка, но тайный язык шпионов оставался немцам непонятен.

Первую радиограмму "Красной капеллы" приняли около трех часов пятидесяти минут утра 26 июня 1941 года на станции радиоперехвата в Гранце, неподалеку от Кенигсберга.

"КЛК от ПТХ 26. 06. 03. 3032 вдс N14 кбв," - записал оператор, затем последовали сорок две пятизначные группы цифр, заканчивавшихся подписью "АР 50385 КЛК от ПТХ".

Текст не смогли расшифровать даже самые квалифицированные специалисты. Появление неизвестного передатчика насторожило всю сеть германской радиоконтрразведки. А всего несколько часов спустя телетайпы уже отстукивали приказ пеленгаторным станциям вермахта:

"Необходимо раскрыть график ПТХ. Ночная частота 10363. Дневная частота неизвестна. Приоритет 1а.

Сообщения о других станциях появились не раньше, чем немцы смогли убедиться, что таинственный передатчик с позывными ПТХ связан с Москвой. В июле 1941 года служба перехвата занесла в свои списки 78 коминтерновских передатчика, а к октябрю их число возросло ещё на десяток. (К июлю 1942 года на территориях, оккупированных немцами в Европе, работало 325 подпольных советских передатчиков, предположительно большинство из них на Восточном фронте).

Для ищеек гестапо и абвера эта морзянка в эфире казалась насмешкой над их бесплодными усилиями проникнуть в секреты советской разведывательной машины. Долгие годы абвер адмирала Вильгельма Канариса ломал голову над задачей проникновения в советскую разведслужбу, чтобы остановить наступление красных шпионов.

В 1935 году в абвере под руководством капитана военно-морского флота Протца была сформирована группа IIIФ, которая занималась контрразведкой. Она должна была внедряться в разведывательные службы противника и снабжать их дезинформацией. Но ни капитан Протц, ни его преемник, подполковник Йохим Роледер, который сменил его в 1938 году, внедриться в Разведупр не сумели.

Абвер решил поставить более реальную задачу. Его руководство соглашалось с Генрихом Гиммлером, который тайно восхищался русским полицейским государством и говорил, что "Россия буквально герметически закупорена: ни одного звука не доходит до внешнего мира из-за её стен, ничто из враждебного внешнего мира не может проникнуть в Россию". Лобовая атака явно не сулила перспектив; проникновение в обширную империю России возможно только с периферии.

К счастью, служба абвера в Кенигсберге находилась в хороших отношениях с некоторыми руководителями литовской контрразведки. По замыслам абвера, литовцы могли бы оказать помощь в переправке агентов через советскую границу. Но те разочаровали своих немецких друзей, сочтя слишком рискованными действия против могучего соседа."Против Советского Союза они даже пальцем бы не шевельнули" - вспоминает бывший подполковник абвера Райл.

Затем абвер переключился на венгров, которые вполне могли занять место литовцев. В 1935-36 годах служба абвера в Мюнхене связывалась с венгерской разведкой, и те действительно обещали немцам наладить разведку в России. Но шпионы гонведа также оказались неспособными решить проблемы абвера. Тогда у морской разведки абвера - отдела IM родилась новая идея: разместить информаторов на судах, заходящих в советские порты, и проникнуть в Россию таким путем. Этот план оказался столь же невыполнимым, как и идея использовать в разведывательных целях германских туристов.

Оставалось только одно: поддержать русских эмигрантов и использовать их связи с прежней родиной. В 1937 году абвер вошел в контакт с группой эмигрантов, известных как ОУН (Организация украинских националистов). Их руководитель, полковник Евгений Коновалец, сотрудничавший с немцами ещё с 1921 года, был убит советскими агентами. Но его преемник, полковник Андрей Мельник, очень хотел помочь абверу создать на Украине сеть информаторов. Однако его обещания оказались пустым звуком, и абверу пришлось довольствоваться планом использования украинцев для диверсионных операций на случай войны с Советским Союзом. *

(* Перед польской кампанией абвер II действительно сформировал из членов ОУН полк под кодовым названием "Помощь горских крестьян" для диверсионной и шпионской деятельности за линией фронта. Прим. авт.)

Все попытки проникнуть в Россию закончились неудачей. Абвер не смог найти ни единой лазейки в закрытый мир Советов. Военный атташе Германии в Москве полковник Эрнст Костринг оставил всякие попытки добиться этой цели и заявил: "Скорее арабу в развевающемся белом бурнусе удастся незамеченным пройтись по Берлину, чем иностранному агенту оказаться в России". Советский Союз остался белым пятном на оперативных картах абвера. Проблема все больше становилась камнем преткновения для РСХА под руководством группенфюрера СС Рейнхарта Гейдриха.

Неудача абвера позволила его жадным до власти соперникам - гестапо и СД (охранная служба СС) - отобрать очки у "консервативной" разведки. В середине тридцатых они преуспели в разрушении подпольных структур немецких коммунистов. Так почему им должна оказаться не по зубам советская разведка?

Ни одна организация в Третьем рейхе не тратила столько сил на слежку за разведывательными службами коммунистов, как полицейская машина Гиммлера-Гейдриха. СД и гестапо были пронизаны духом крестового похода нацистской партии против большевизма и обладали всеми возможностями, свойственными прекрасно отлаженным механизмам полицейского государства, а значит могли использовать каждый шанс проникновения в советскую разведслужбу. Так что теоретически эти стражи режима располагали всеми возможностями превзойти своих соперников из штаб-квартиры абвера на Тирпицуфер.

Даже само перечисление досье в управлении гестапо свидетельствует, насколько дотошно они следили за своим врагом. Серия 20 (01) включала в себя все сообщения от советских представителей, серия 20 (02) отражала связи русских националистов, 20 (10) содержала сведения о "международных коммунистических агентах", 20 (12) - о "советско-русских шпионах" и так далее. Памятка для сотрудников Гейдриха определяла обязанности отдела по "советско-русским делам" следующим образом: "розыск и слежка за советскими гражданами в рейхе, места проживания и т. п; выявление и наблюдение за перемещениями дипломатических работников Советской России по всему миру; контроль и наблюдение за советскими судами в германских портах; обработка и оценка всей информации, так или иначе касающейся Советского Союза".

Здесь не было места случаю, гестаповская машина слежки расследовала и отмечала все аспекты деятельности советской разведки. За это отвечало четвертое управление РСХА (гестапо во главе с рейхскриминалдиректором Генрихом Мюллером); его подразделение А2, криминалрат Хорст Копков, занималось диверсиями и подделкой документов; С1, полицайрат Мацке, отвечало за "оценку, учет и слежку за иностранцами"; Е1, криминалполицай Линдов, вело "общие вопросы контрразведки и пресечение предательской деятельности", а Е5, криминалрат Вальтер Кубицки, занималось "восточной контрразведкой "и являлось реальным противником советской разведывательной службы.

Русское подразделение четвертого Управления РСХА (во главе с бригаденфюрером СС Хайнцем Йостом, которого в 1941 году сменил оберфюрер Вальтер Шелленберг), зарубежная разведывательная служба СД, имела такую же специализацию. Штурмбанфюрер СС Карл-Отто фон Салиш, глава III отдела (восток), координировал разведывательные операции подразделений СД Восточной Пруссии в Советском Союзе. Штурмбанфюрер СС Рудольф Зайдель из подотдела VI АЗ руководил зарубежной сетью информаторов, а штурмбанфюрер СС доктор Графе возглавлял "восточную" группу (VIC).

Такой специализированный механизм был обязан превосходить военный абвер хотя бы по ресурсам. Надо заметить, что гестапо и СД могли похвалиться целым рядом успешных проникновений в Россию. Аусланд СД (внешняя служба безопасности) поддерживала связи с организацией белогвардейских офицеров в Париже во главе с бывшим генералом Николаем Скоблиным, получившим свой чин в гражданскую войну. Во время дела Тухачевского Гейдрих даже сумел войти в непосредственный контакт с советской тайной полицией. Представители руководителя ГУГБ Ежова вели переговоры со службами Гейдриха по поводу доставки и покупки некоторых компрометирующих документов, сфабрикованных в СД, которые доказывали, что советский маршал являлся ставленником западного империализма. (Гейдрих так никогда и не понял, что Сталин принял решение об уничтожении Тухачевского за много недель до того, а он только выполнял поручение Ежова).

СД сумела даже преуспеть там, где абвер потерпел неудачу. 23 января 1940 года Шестое Управление сообщило Гейдриху, что в Эстонии и Литве найден "ценный источник надежной информации из России". "Может даже представиться случай проникнуть на территорию самой России, в частности из Польши; некие тайные фигуранты регулярно направляются отсюда в Советскую Россию для разведки ситуации, общих настроений и т. д." Во время советско-финской войны зимой 1939-40 года СД поддерживала полезные связи с финской армией и сообщала, что удалось получить безукоризненно точные отчеты с русско-финского фронта, особенно в отношении качества подготовки и силы Красной Армии.

Хотя в некоторых отношениях действия гестапо и СД могут показаться успешными, политические фантазии нацистов часто заставляли сыщиков РСХА принимать на вооружение теории, которые с точки зрения профессионального полицейского, были простым самообманом. Секретные документы РСХА показывают, что эти стражи режима иногда пестовали удивительные заблуждения по поводу советской разведывательной службы. Гиммлер вполне серьезно утверждал, что "большевистский Генеральный штаб, еврейское руководство "советской разведки следует искать, вероятнее всего, в Нью-Йорке. На закрытом заседании Прусского государственного совета рейхсфюрер СС и глава германской полиции приоткрыл завесу тайны перед высшими сановниками партии и государства: "штаб-квартира русской разведки расположена либо в Германии, на территории русского посольства, либо на зарубежной территории под видом коммунистического руководства в... Голландии, Дании или, с ростом масштаба, в Кремле ... и, наконец, самый высший уровень - группа еврейских заговорщиков в Нью-Йорке".

Если смотреть на мир сквозь такие очки, нетрудно убедить себя, что внутренняя борьба за власть в России - просто дьявольские происки мирового еврейства.

В "строго секретном" докладе, выпущенном информационной службой СД в 1937 году, сталинские "чистки" приписывались борьбе между двумя мощными группировками в Советском Союзе. "Одну можно в общем отнести к категории "западных и свободных масонов", а другую - "восточных и еврейских". Согласно критике Сталина, Михаил Тухачевский принадлежал к "западно-еврейско-масонским силам и, хотя он действовал осторожно, но как и другие троцкисты, склонялся именно в этом направлении". Действительно, чтобы изобразить Тухачевского и Троцкого марионетками масонов, нужна незаурядная игра воображения!

Перед началом русской кампании РСХА не знало даже элементарных вещей об организации русской разведки. В докладных записках сектора IV Е1 исполнительный орган Коминтерна ОМС числился школой подготовки радистов. РСХА настаивало, что за усиление разведывательной активности русских отвечает ГПУ, хотя эта структура давно уже была реорганизована. Оберфюрер СС Шелленберг информировал рейхсфюрера, что ГПУ являлось "специальным разведывательным подразделением Народного Комиссариата внутренних дел" и представляло собой советскую разведку - и ни слова о Разведупре.

Но самые расплывчатые оценки содержались в аналитических отчетах, в которых специалисты РСХА по России искали ответ на вопрос, где должен находиться мозговой центр советской разведки в Германии. По их мнению, он находился в советском посольстве в Берлине; посол Владимир Деканозов, назначенный в конце 1940 года, именовался "доверенным лицом Сталина", бывшим "главой разведывательного отделения НКВД", и поэтому рисовался кем-то вроде супершпиона. Его прибытие в Берлин, как говорил Шелленберг, "возвестило нежелательное усиление деятельности русской разведывательной службы в Германии". *

(* В первые годы революции Деканозов был одним из ведущих представителей ЦК на Кавказе. В начале тридцатых годов он стал заместителем председателя Совета министров Грузии, а с апреля 1939 года находился на дипломатической службе в Народном Комиссариате иностранных дел. Деканозов отвечал за консульский, административный и кадровый отделы. Прим. авт.)

Все это было ошибкой. Трудно было ожидать от РХСА знания того, что, состоя на службе в Наркомате иностранных дел в Москве, Деканозов с начала 1939 года был с Разведупром на ножах, поскольку писал на их (совершенно правильных) докладах о замыслах Германии против России, что это британские провокации. Однако до них могла бы дойти информация, что мозговой центр советской разведки традиционно находится в советском торговом представительстве, а не в посольстве.

Так что могущественная машина гестапо и СД оказалась способна противостоять советской разведке не лучше абвера. Гейдрих, Мюллер и Шелленберг взрастили совершенно неоправданный комплекс превосходства над абвером, единственным результатом которого стали помехи в сражении с советской разведкой. Борьба между двумя службами поставила под угрозу эффективность единственной области, в которой немцы были на равных, если не превосходили Разведупр - радиоконтрразведка.

Немцы и русские примерно в одно время открыли важность коротковолновых передатчиков для работы разведки. В конце двадцатых годов Россия начала переходить на радио для внутренней дипломатической, разведывательной и военной связи. Первым в этой области был военно-морской флот, которому требовалась связь между кораблями в открытом море и военно-морскими штабами. За ним последовала военная авиация, и к 1927 году в Советском Союзе коротковолновое радио использовалось во всех важных областях.

В Германии радио также вошло в обиход начиная с военно-морского флота. Абвер быстро понял, что в разведывательной деятельности коротковолновое радио могло совершить техническую революцию и стал активно внедрять новое оружие. Германия и Россия были единственными державами, которые вошли во Вторую мировую войну с управляемой по радио агентурной сетью. Подотдел Iи (агентурная радиосвязь и связь) абвера руководил тайной армией информаторов, экипированных портативными передатчиками, которые несмотря на невысокую мощность (20-60 ватт), могли "работать на просто невероятных расстояниях".

Параллельно все возрастающему использованию радио в качестве оружия абвера шло его совершенствование со стороны противостоявших ему служб безопасности связи. Быстрое развитие технологии радиоперехвата давало абверу возможность не только перехватывать вражеские передачи, но также в вленное время находить и уничтожать передатчики вражеских агентов. Первая задача решалась службой перехвата, вторая - службой безопасности связи и радиоконтрразведкой.

Служба радиоперехвата была детищем подполковника Бушенхагена, который в 1919 году с небольшой группой шифровальщиков образовал "службу оценки"* в доме 110 на Фридрихштрассе. В 1920 году его с двенадцатью сотрудниками передали в министерство рейхсвера, где впоследствии они стали II отделом абвера (шифровальная служба и перехват). К 1926 году отдел руководил станциями перехвата в шести крупнейших городах Германии. Для защиты против советской разведки самой важной была постоянная станция под командованием майора фон Рихтхофена в Кенигсберге. Она вела круглосуточное радионаблюдение за всей восточной зоной.

Служба перехвата II отдела абвера фиксировала радиопередачи дипломатических и разведывательных служб иностранных держав, в то время как на более низком тактическом уровне армейские службы перехвата имели дело с радиограммами соседних воинских чпстей противника. Вермахт держал батальон радиоразведки для перехвата сообщений иностранных армий, у люфтваффе была собственная служба радиоразведки, а у военно-морского флота - служба Б (Беобахтунг - обозрение) вела подобную работу против военно-воздушных сил и флота иностранных держав.

Служба безопасности связи несла ответственность и за ещё одно подразделение ведомства Канариса - подотдел IIIК абвера под началом капитан - лейтенанта Шмолински. Это подразделение нашло хорошее применение радиолокационной технике, которая сделала возможным обнаружение расположения неизвестных передатчиков средствами пеленгации.

И такую возможность подсказал руководству контрразведки именно флот. Для военно-морского флота важно было определять координаты кораблей в открытом море. Если две удаленные друг от друга станции с направленными антеннами могли определить азимут корабельного передатчика, то судно находилось в точке пересечения двух лучей. Так родилась радиоконтрразведка.

У подотдела IIIК появились, по крайней мере на бумаге, некоторые идеи насчет того, что будет представлять собой будущая война против вражеских радистов. По предположениям офицеров абвера, с помощью портативного оборудования для определения направления появится возможность засечь передачу вражеской рации и быстро определить её координаты. Конечно, такого оборудования ещё не существовало, но они были уверены, что когда-нибудь появятся специалисты, способные его создать.

И все-таки большинство более консервативных сотрудников абвера не отдавали себе отчет в том, насколько важным оружием может оказаться радиоразведка. До самого начала войны там придерживались мнения, что радиоконтрразведка не что иное, как плод воображения авторов шпионских романов. Иначе трудно объяснить то самодовольство, с которым абвер согласился уступить контроль над службой безопасности связи.

На этот раз отнять у абвера одну из его прерогатив попыталась уже другая часть империи Гиммлера - Ordnungspоlizei (полиция охраны порядка, Орпо) под руководством обергруппенфюрера СС Курта Далюге. Закон о "черных" (нелегальных) передатчиках от 24 ноября 1937 года дал Орпо возможность заявить свои права на ведение радиоконтрразведки. Для военных эти передатчики, работавшие без официальных разрешений, никакого интереса не представляли, поскольку в основном принадлежали радиолюбителям. Но теперь люди Далюге создали псевдовоенную организацию и принялись соперничать со службой Канариса: в Орпо появилось Управление разведывательной связи, которое возглавил оберфюрер СС Роберт Шлаке. В его составе было не меньше двух тысяч сотрудников, семь стационарных пеленгаторных станций и несколько коротковолновых раций.

Однако глава РСХА Гейдрих не собирался терпеть такую концентрацию власти в руках своего самого непримиримого соперника в СС Далюге и решился на создание собственной службы радиослежения.

Поэтому в сентябре 1939 года он приказал сформировать службу наблюдения за объектами, которые до сих пор находились только в ведении абвера, а именно за "оперативными передатчиками вражеских разведслужб". Образование радиошколы охранной службы и СД возвестило о притязаниях Гейдриха на ведение радиоконтрразведки.

Соперничество в руководстве СС передавалось на более низкие уровни полицейской машины. Первоначально Гейдрих предложил, чтобы внутри РСХА за радиоразведку должно отвечать III Управление (внутренняя служба безопасности), но глава гестапо Мюллер и руководитель внешней службы безопасности Шелленберг вскоре начали оспаривать это решение. Каждый из них был занят созданием собственной империи: Мюллер постоянно пытался поставить во главе этой сети своего собственного специалиста, тогда как Шелленберг заявлял о своей личной ответственности за радиоконтрразведку.

Со временем военные стали понимать, что постепенно проигрывают борьбу с силовыми структурами Германии. С началом войны место "черных" передатчиков заняли законспирированные вражеские радисты, но Орпо продолжала утверждать свои права на работу с ними. Все это насторожило военных.

Вермахт смог вовремя остановить продвижение сыщиков из СС в области радиоконтрразведки. Низкая эффективность радиопеленгаторов, используемых Орпо, позволила ОКВ потребовать своего единоначалия в этой области. В конце лета сорокового года Гитлер с этим согласился, и постепенно сформировалась новая тайная сила, которая в конце концов и обрекла на поражение "Красную капеллу".

В ОКВ сформировали оперативное руководство, состоявшее из радиоспециалистов вермахта, главным образом бывших радиолюбителей. В то же время их подкрепили энтузиастами из подразделений трех других служб и выделили их в группы радионаблюдения. Приходили они в эти подразделения со своим оборудованием. Первоначально (до начала 1942 года) в дополнение к стационарной пеленгационной станции в Дании армия держала две группы наблюдения; люфтваффе создало одну группу и эскадрилью из девяти самолетов "Физелер-Шторх", оборудованных средствами пеленгации, а военно-морской флот выделил в службу наблюдения несколько специалистов. 10 сентября 1940 года командование новыми силами принял баварский подполковник Ганс Копп опытный специалист в области связи с инженерным образованием.

За очень короткий период подразделение, которое официально стало известно, как радиоабвер или служба безопасности связи, сформировалось окончательно. Название до некоторой степени могло ввести в заблуждение: хотя персонал составляли военные, абверу они не подчинялись. Вот вам ещё один пример интриг и борьбы за власть в нацистском государстве: абверу не разрешалось иметь в своем ведении службы радиоконтрразведки, хотя без них никакие действия против советской разведки были просто немыслимы.

Глава абвера адмирал Канарис относился к режиму критически, и его противники в силах безопасности и полиции постарались подстраховаться, чтобы не допустить утечки власти в этом направлении. Его фактически вынудили передать свой подотдел IIIК руководителю службы безопасности связи Коппу, но в то же время позволили сохранить подотдел Iи, который занимался собственными тайными передатчиками абвера и радиооператорами. Сохранение этого подразделения показало, что перевод подотдела IIIК был просто благовидным предлогом для лишения службы Канариса возможности снабжать группы наблюдения соответствующим оборудованием и запчастями.

Той же причиной оправдывалось подчинение службы безопасности связи высшему военному руководству, которое уже лишило службу Канариса многих её функций. В 1937 году главе абвера пришлось передать в новое подразделение центрального управления вермахта, "Разведывательная связь вермахта" (ВНФ Wehrmachtnachrichtenverbindungen), всю свою службу дешифровки и перехвата, которые с 1940 года образовали отдельную службу в оперативном штабе ОКВ. *

(* Подразделение разведывательной связи вермахта было сформировано внутри службы вермахта военного министерства рейха в октябре 1937 года. Когда в 1938 служба вермахта превратилась в ОКВ, подразделение стало частью оперативного отдела. Весной 1940 года оперативный отдел стал оперативным штабом ОКВ, в котором ВНФ оформилось в особое подразделение. Прим. авт.)

Когда дело касалось ВНФ, разделение полномочий на высших уровнях руководства вермахта было исключительно запутанным. За шесть дней до начала войны ОКВ назначило руководителем ВНФ убежденного нациста генерала Эриха Фельгибеля. Он должен был следить и отвечать за связь между службами ОКВ и различными театрами военных действий. Но бывший армейский офицер Фельгибель оказался полководцем без армии; у него не было собственного штата сотрудников, "ничего, кроме звучного титула, поскольку я не располагал властью над Люфтваффе и военно-морским флотом". Фактически он был бессилен что-то сделать. Кроме пребывания на посту главы ВНФ он ещё являлся начальником службы связи. Для параллельной работы в ВНФ Фельгибель использовал своего заместителя, генерал-лейтенанта Фрица Тиле. Под руководством Фельгибеля тот был действующим главой ВНФ.

Фактически подразделением Тиле был отдел связи оперативного штаба ОКВ, который занимал прочную позицию по отношению ко всем трем службам, поскольку с точки зрения технической связи обладал фактической монополией внутри вермахта, на что указывают названия его подразделений: сектор телекоммуникаций поддерживал связь с почтовым ведомством и представлял пожелания военных со стороны всех трех родов войск; радиосектор отвечал за основные радиостанции вермахта и выделял частоты для всех трех родов войск; сектор кодов и шифров (Chiffrierwesen - Чи), прежний "абвер II" в службе Канариса, занимался дешифровкой секретных радиограмм зарубежных правительств; отдел общего руководства техническими ресурсами связи (ГБН) контролировал обслуживание, распределение и замену радиооборудования.

Только через могущественную организацию Тиля Фельгибель мог выполнять все три свои задачи: внутри армии он отвечал за войсковую службу связи, в ОКВ возглавлял все коммуникации вермахта и в дополнение ко всему в качестве главного специиалиста по техническим ресурсам связи должен был гарантировать бесперебойную работу всей радиосвязи Германии.

ОКВ не стало вводить вновь созданную службу безопасности связи в эти дебри военного руководства. Прежний подотдел IIIК абвера и служба радиослежения подполковника Коппа были объединены в службе Тиля, где они образовали третью группу в радиоотделе или, на официальном жаргоне Третьего рейха, служба ОКВ/ВНФ/ФуIII, а офицеры радиоконтрразведки переехали в офис ВНФ на Маттхайкирхплатц в Берлине.

Соглашение между ОКВ, СС и полицией было освящено приказом фюрера. В июне Гитлер постановил, что вермахт является главным экспертом по всем вопросам радиослежения. Едва этот приказ был подписан, как первые радиограммы советских шпионов бросили вызов как службе безопасности связи, так и полиции. Как бы ни были остры разногласия между соперниками в борьбе за власть в Германии, как ни велико взаимное недоверие между ретивыми нацистскими служаками из империи Гейдриха и консервативным персоналом Канариса, вызов, брошенный радистами советской разведки, оказался для непримиримых противников одинаково болезненным. Плечом к плечу они выступили на поиски тайного врага, причем в первое время руководство операцией возглавили военные.

Поначалу охотники не питали особых надежд на поимку дичи. Пеленгаторы службы ФуIII были несовершенны. Люфтваффе к тому времени располагало более мощными установками в Восточной Пруссии, Силезии, Венгрии и Румынии, но отказывалось предоставить их в распоряжение службы безопасности связи, поскольку Фельдгибель и Тиле отказывались выполнить самую заветную мечту Геринга - передать в его телефонно-телеграфную службу сектор кодов и шифров Чи. Так что на первых порах приходилось обходиться без мощных пеленгаторов Люфтваффе.

Поначалу служба ФуIII располагала только пеленгаторами небольшого радиуса действия, но и они могли работать только после определения района местонахождения вражеских передатчиков. К тому же у этих установок был ещё один серьезный недостаток: их крупные габариты не позволяли подобраться к подпольному передатчику незамеченными. Вермахт создал так называемый мобильный пеленгатор, но для его перевозки требовался грузовик. Кольцевую антенну диаметром около метра приходилось располагать на крыше фургона, а это не ушло бы от внимания наблюдателя, которого радист мог выставить на улице на время выхода в эфир.

Но ничего другого у германской контрразведки для розыска тайной сети советских передатчиков не было. Перехваченные радиограммы имели такой сложный код, что специалисты ВНФ по дешифровке оставили всякие попытки их разгадать. Служба безопасности связи могла проникнуть в тайну разведывательной сети только если бы удалось обнаружить мощное оружие и одновременно ахиллесову пяту современного шпионажа - сам передатчик.

Хотя коротковолновое радио, несомненно, сделало передачу информации быстрой и почти незаметной, тем не менее в броне этой новой формы шпионажа имелась щель, которая давала возможность найти сам передатчик. Как только оператор приготовит свои шифровки и начнет передачу, он сразу попадает в поле зрения подразделения радиоперехвата контрразведки противника. Единственный шанс на выживание - вести передачи из какого-нибудь укромного места и как можно короче, чтобы управиться раньше, чем появятся преследователи.

Разумеется, радисты предпринимали максимум предосторожностей для защиты от пеленгаторов противника. Передатчики размещали в густонаселенных городских кварталах и труднодоступных переулках. Им приходилось часто менять свое расположение и графики выхода в эфир; их позывные постоянно менялись, использовались новые частоты. Для предупреждения о приближении противника выставляли наблюдателей. Радисты обычно работали на верхних этажах зданий, чтобы в случае крайней необходимости в последний момент уйти по крышам.

Теоретически определение местонахождения радиопередатчика трудности не представляет. Когда неизвестный оператор выходит в эфир, две группы наблюдателей, оснащенных пеленгаторными установками, приступают к определению направления распространения радиоволн. Оба подразделения расположены на некотором расстоянии друг от друга, и каждое из них при помощи направленной антенны определяет азимут. Полученные данные сообщают командиру, который при помощи особых транспортиров определяет точку пересечения, в которой находится передатчик. Достаточно одного взгляда на карту, чтобы определить часть города или даже улицу, где тот работает.

Это всего лишь теория, но на практике поиску вражеского передатчика мешают почти непреодолимые препятствия. Пересечение лучей указывает его место только приблизительно. Когда наблюдатели доберутся до нужной части города, перед ними окажется нагромождение зданий, в одном из которых должна находиться рация. Поэтому направление приходится определять заново, и тут начинаются настоящие трудности. Появление грузовика с антенной на крыше насторожит наблюдательные посты противника, и радиопередатчик замолчит раньше, чем подразделение сможет приступить к работе.

Эти трудности помешали первым попыткам службы безопасности связи выследить коммунистических агентов. Через три месяца после того, как в эфире впервые услышали позывные ПТХ, служба ФуIII решила, что появилась возможность нанести удар по неизвестному передатчику. Несовершенные пеленгаторы Кранца и Бреслау все ещё пытались установить точное местонахождение первой обнаруженной ими рации, той самой, которая принадлежала "Кенту" - с позывными ПТХ. Специалисты по наблюдению гадали, где она работает - в северной Германии, Голландии или Франции. Затем пришло сообщение с Маттейкирхплац, что можно с уверенностью говорить о трех передатчиках в Берлине, буквально в двух милях от штаб-квартиры контрразведки.

Подполковник Копп не мог поверить, что вражеские агенты пользовались своими передатчиками в самом центре великого германского рейха. Он проверил и перепроверил все данные, но все было правильно - три передатчика работали в Берлине, они постоянно меняли свои позывные, частоты и график выхода в эфир.

Поскольку лучшим оборудованием все ещё располагало ведомство Геринга, Копп дал задание берлинскому взводу пеленгаторов Люфтваффе. Эти ищейки осторожно стали прощупывать путь к противнику. В качестве камуфляжа они затребовали форму связистов-ремонтников, укрыли в надежных местах на улицах свое оборудование и за работой походили на ремонтников кабельной связи. Работать им приходилось в нелегких условиях. Один из них, техник Лео Лизке, вспоминает, что сигналы приходилось принимать "главным образом в тоннелях подземки и в некоторых случаях с наблюдательных пунктов противовоздушной обороны на крышах. Подземные тоннели - не самое лучшее место для нас, но тем не менее это сработало даже лучше, чем мы ожидали".

Два подразделения, снабженные пеленгаторами и передатчиками, улица за улицей прокладывали путь к подпольной рации. Но их неизвестный противник выходил в эфир на такие короткие промежутки времени, что часто даже не удавалось определить направление. В довершение ко всему передатчики часто на несколько дней замолкали, а иногда появлялись в совершенно другом направлении.

Тем не менее к 21 октября 1941 года отряды пеленгаторов достигли своей цели и засекли приблизительное размещение передатчиков. Один находился поблизости от Байришплатц, второй в северном Берлине рядом с Инвалиденпарк, а третий на Морицплатц в юго-восточной части города. Служба ФуIII приказала задействовать пеленгаторы малого радиуса действия. Казалось, через несколько дней удастся точно определить дома, в которых работали передатчики.

Небольшая, но решающая ошибка спутала все планы поисковой радиослужбы Коппа: на якобы принадлежавших почтовой службе грузовиках не было никаких обозначений, указывающих на их принадлежность, более того, на номерах стояли буквы ВЛ (вермахт/Люфтваффе). Радист Ганс Коппи во время прогулки обратил внимание на номера, заподозрил неладное и немедленно предупредил своего шефа Шульце-Бойзена. 22 октября берлинские передатчики внезапно замолчали.

Вслед за этой неудачей в Берлине служба ФуIII была вынуждена обратить особое внимание на до тех пор игнорированную ею активность передатчика с позывными ПТХ, работавшего на западе. По уточненным данным он находился в Бельгии, по мнению специалистов район ограничивался прибрежной зоной в окрестностях Брюгге. Однако время поджимало, поскольку с каждым днем становилось все очевиднее, что график выхода в эфир и частоты этой рации очень схожи с берлинскими. Возможно, она могла оказаться самой главной из этой четверки.

Радиоищейки обратились за помощью к своим старым друзьям из абвера. По их мнению, подотдел III Ф, состоявший из специалистов контрразведки во главе с полковником Роледером, мог точнее установить его координаты. После начала войны в III отделе абвера собрался самый большой штат сотрудников германской разведки. Его станции слежения, на которых работали лучшие офицеры абвера, покрывали контрразведывательной сетью всю территорию оккупированной немцами Европы. Они тесно сотрудничали с подотделом III Н (цензура), и от их внимания вряд ли смогло бы ускользнуть хоть одно подозрительное явление на всей оккупированной территории. С этой точки зрения служба Роледера являлась даже более влиятельной, чем гестапо и СД.

Группа специалистов из подотдела III Ф включились в охоту на ПТХ. Через "Сеть Адольфа" - прямую шифрованную телефонную сеть, связывавшую службу абвера в Берлине со всеми её управлениями как на территории рейха, так и на оккупированной территории - Роледер дал задание офицеру своего подразделения в Генте.

Однако поначалу у "нашего человека" в Генте не было ни единой идеи, с чегр начать поиски в соседнем Брюгге. Этим человеком был Гарри Пипе, капитан резерва, родившийся в Ульцене в 1893 году, во времена Первой мировой войны - лейтенант кавалерии, а в период французской кампании командир противотанковой роты. В абвер его перевели лишь в конце сорокового года. Это был кабинетный чиновник, прекрасно себя чувствовавший среди досье и папок с приказами, его профессией было право, он дослужился до чина старшего государственного прокурора и готовился возглавить судебную палату в Гамбурге, когда его призвали.

Как опытного следователя, его определили в контрразведку, а знание французского привело его в службу абвера в Генте. Долгое время он чувствовал себя в мире разведки чужаком. Бывший юрист Пипе предпочитал быстрые и решительные действия, но контрразведка - это трудное, часто бесплодное состязание выдержки и терпения, цель которого состоит не в задержании отдельного врага, а в выявлении всей преступной организации.

Вдобавок Пипе не был знаком с методами работы коммунистического подполья. По своей наивности он отправил своих сотрудников в поиски советских агентов по тавернам Брюгге. Они искали там, где настоящие профессионалы никогда бы не стали - среди бельгийских коммунистов. Пипе вспоминал, что "по сообщениям наших агентов никакой активности не отмечалось; коммунисты были напуганы и пассивны". Он гордо доложил, что в районе Брюгге шпионы не обнаружены. Но службу безопасности связи его доклад не удовлетворил. Теперь пеленгаторы Фу III засекли передатчик ПТХ в Генте. И Пипе снова включился в поиски.

Когда горе-детектив вновь отправил в Берлин отрицательный ответ, Роледер пришел в ярость и посоветовал ему оставить свой письменный стол и лично возглавить охоту. Пипе встрепенулся и с настойчивостью опытного следователя занялся поисками подпольной рации.

Поиски в Генте ни к чему не привели, но теперь Берлин в качестве возможного местонахождения ПТХ указал на Брюссель. Персонал коротковолновой станции слежения "Запад" был настолько уверен в своей правоте, что из Фу III в Брюссель откомандировали капитана Хуберта Фрайера, командовавшего радиоротой штаб-квартиры ОКВ, с подразделением опытных операторов и новым пеленгаторным оборудованием.

В конце ноября Пипе с Фрайером начали совместные поиски. Пипе предварительно провел неплохую подготовку. Под видом бизнесмена он поселился в квартире на брюссельском бульваре Брэнд Витлок. Ему не раз приходилось летать на "Физелер-Шторх", оснащенном пеленгатором, и слушать работу передатчика ПТХ. Он был убежден, что рация находится в брюссельском квартале Эттербеек.

Перспективы проведения операции складывались как нельзя лучше. Вражескому радисту явно приказали работать в ущерб безопасности, поскольку передачи велись по пять часов подряд и всегда в одно и то же время: с полуночи до пяти утра. В добавок германские оккупационные власти в Брюсселе ввели в ночное время комендантский час, так что радист не мог обезопасить себя, выставив дозорных.

Но самое главное - люди Фрайера привезли с собой новый коротковолновый пеленгатор, который вместе со встроенной антенной помещался в неприметном чемодане. От чемодана к уху оператора тянулся тонкий провод. Больше не нужен был грузовик с предательской антенной на крыше, предупреждавшей о приближении сыщиков, и никакого рева мотора. Враг вряд ли мог догадаться, что невинный прохожий с миниатюрным наушником - сотрудник германской службы безопасности.

Люди Фрайера приступили к работе, и через две недели с известной погрешностью установили расположение передатчика. Линии на карте города пересекались на Рю де Атребайтс. В указанной точке, как отмечали разведчики Пипе, находились три здания под номерами 99, 101 и 103. Дом под номером 103 пустовал, в 99-м проживало семейство фламандцев, а 101-й занимал южноамериканец, работавший на германские власти.

В каком из этих трех зданий мог разместиться передатчик? Наибольшие подозрения у Пипе вызывал пустующий дом, но он не стал рисковать, а разместился на примыкавшей к этим трем домам вилле, которую занимали сотрудники организации Тодта, и ещё раз провел пеленгацию. Теперь у специалистов Фрайера сомнений не оставалось: передатчик находился в доме под номером 101, который занимал так называемый южноамериканец.

Операция началась в ночь с 13-го на 14-е декабря 1941 года. Пипе с двадцатью пятью солдатами комендантского батальона и десятью сотрудниками тайной полиции окружили все три здания. Поверх ботинок всем было велено надеть носки. Наготове были фонари, топоры и даже пожарные кареты.

Пипе дал сигнал к атаке, и его люди бросились к зданиям. Сам он с двумя сотрудниками тайной полиции направился к пустовавшему зданию, но тут до него донесся крик солдата из дома 101:

- Здесь! Они здесь!

Затем прозвучало несколько беспорядочных выстрелов. При свете фонаря Пипе заметил полицейского, преследовавшего бегущего человека. Тем временем он уже добрался до дома 101, проскочил мимо лающей собаки и врезался в темноволосую женщину в халате. Пипе со своими людьми кинулся вверх по лестнице и на втором этаже обнаружил комнату, из которой всего несколько минут назад велась передача. Рация стояла на столе, рядом лежали листы с бесконечными колонками цифр. Стул, на котором сидел сбежавший радист, был пуст.

Пипе поспешил дальше и оказался на третьем этаже. Там он обнаружил ещё женщину, рыдавшую на кровати. Прежде чем он успел от неё хоть чего-то добиться, сверху донеслись крики:

- Мы его поймали! Он у нас в руках!

Пипе снова направился к лестнице. Солдаты вместе с полицейским держали за руки мужчину, который спокойно смотрел на Пипе. Это был радист.

Он отказался что-либо рассказывать, кроме нескольких слов о себе: зовут его Карлос Аламо, гражданин Уругвая, родился в Монтевидео. Только впоследствии Пипе смог выяснить, что под этим именем скрывался русский радист Михаил Макаров. Женщина в халате, которая оказалась шифровальщицей, назвала себя Анной Верлинден. Она скрыла свое настоящее имя - Софья Познанская. Также был немедленно арестован и посетитель, постучавший в эту дверь примерно час спустя и назвавшийся Альбертом Дезметом. Это был Антон Данилов. Единственным обитателем дома, выступавшим под собственным именем, оказалась рыдавшая на кровати женщина - Рита Арнольд, хозяйка дома и связная с брюссельской шпионской организацией.

Очевидно, она прониклась к Пипе доверием, и тот утверждал, что она была "готова рассказать все". Рита выдала то, о чем другие умалчивали.

- Хорошенько посмотрите внизу, - прошептала она Пипе. - Зачем? поинтересовался он.

- Вы обязательно кое-что найдете, - последовал загадочный ответ Риты Арнольд.

Пипе дал команду своим людям и устроил обыск в комнате, где встретил Софью Познанскую. Полиция простучала стены и вскоре обнаружила потайную дверь в темную комнату. Там оказалась настоящая мастерская по подделке паспортов - с бланками документов, симпатическими чернилами и печатями. Среди прочих бумаг обнаружили паспортные фотографии двух неизвестных ему людей.

Рита Арнольд быстро просветила соотечественника на сей счет: одна фотография изображала человека, которого её коллеги называли "Большой шеф", другая - его заместителя - "Малого шефа". Последний частенько бывал на Рю де Атребайтс и отдавал им приказы.

Ни один из снимков Пипе ничего не говорил. Окажись он тогда посообразительнее, мог бы захватить руководителя всей организации.

Стоило только немцам покинуть дом, оставив дежурить в нем двух полицейских, как опять раздался стук в дверь. Перед караульными предстал довольно потрепанный тип с корзиной кроликов. По его словам, он всегда продавал кроликов хозяйке дома, и немцы отправили его восвояси, нимало не подозревая, что только что говорили с главой советской разведки в Западной Европе. *

(* Бывший гестаповский чиновник, пишущий под именем Иоганна Немо, приводит другую версию случившегося. Согласно ей Треппер выступал под видом приезжего и расспрашивал полицейских о соседнем семействе. Прим. авт.).

"Мы все ещё оставались любителями, и нам приходилось учиться своему ремеслу," - признается сегодня Пипе.

Постепенно даже Гарри Пипе понял, что нанес русской разведке в Западной Европе решающий удар. Теперь можно было надеяться, что однажды удастся покончить с "Большим шефом" и его обширной организацией. Обнаруженные в доме документы и показания Риты Арнольд открыли новые связи, которые так или иначе должны привести к центру всей вражеской паутины.

В полдень четырнадцатого декабря 1941 года Пипе сообщил руководителю брюссельской службы абвера подполковнику Димлеру, что успешно завершил операцию против ПТХ. Димлер приказал ему незамедлительно доложить в Берлин, поскольку основная операция против советских шпионов проводилась по инициативе берлинской штаб-квартиры. Но как им назвать этот "оркестр"? (жаргон абвера для обозначения тайной вражеской радиосети) У кого-то появилась мысль о "Красной капелле". Так было найдено название для самой крупной шпионской организации времен Второй мировой войны. *

(* Пипе настаивает на своем авторстве этого названия, прозвучавшего в его беседе с руководителем службы абвера в Брюсселе. Я в эту историю не верю, поскольку его память на имена и даты часто оказывалась слишком ненадежной, что по прошествии стольких лет вовсе неудивительно. Бельгиец Андрэ Мойен, допрашивавший офицеров абвера в 1945 году, утверждает, что тогда Пипе о своем авторстве даже не заикался. Скорее всего, оно родилось в брюссельской службе абвера. Прим. авт.).

Однако ещё до того, как Пипе отправился в Берлин, "Большой шеф" приступил к перестройке своей организации. Он слишком хорошо понимал, что ей нанесли почти смертельный удар. Передатчик руководителя "Красной капеллы" вышел из игры, а с прекращением передач из Берлина Москва отсекалась от источников информации на Западе, и все это в момент крайней заинтересованности Генерального штаба Красной Армии в получении донесений от своих агентов в стане врага. Пятого и шестого декабря 1941 года войска советского Западного фронта, левое крыло Калининского фронта и правое крыло Юго-Западного предприняли первое русское контрнаступление в русско-германской войне.

Теперь Москва пожинала горькие плоды своей неспособности вовремя снабдить передатчиками французскую агентурную сеть.

С потерей рации "Кента" в Брюсселе Треппер лишился радиосвязи с Москвой. Однако без разрешения "Директора" он и пальцем не мог шевельнуть, чтобы оградить себя от будущих попыток проникновения в его организацию, не мог назначить нового резидента в Брюсселе или задействовать один из спрятанных в Бельгии передатчиков. Он даже не мог попросить местных коммунистов передать его сообщение в Москву.

"Большой шеф" не мог предпринять ничего, и оставалось только ждать сигнала из Москвы и тем временем перебрасывать в безопасные места подвергавшихся риску разоблачения агентов бельгийской сети. В конце декабря он вызвал "Кента" с его подругой Мартой Барча в Париж и позволил им обосноваться в неоккупированной Франции. "Кенту "предстояло сформировать новую сеть в Марселе. С такой же целью Треппер отправил в Лион торговца бриллиантами и любовника Риты Арнольд Исидора Шпрингера.

Весточки от "Директора" "Большому шефу" пришлось ждать больше двух месяцев. К середине февраля 1942 года, несмотря на упорное сопротивление немцев, советские войска на Восточном фронте продвинулись на двести пятьдесят миль и освободили 50 русских городов. Но действовать им пришлось без помощи "Красной капеллы". Генеральный штаб в Москве не знал ни номеров, ни назначения свежих дивизий, перебрасываемых из Германии. Ему не были известны ни планы предстоящего весеннего наступления, ни разногласия Гитлера со своими генералами по стратегическим целям русской кампании.

Только к февралю Треппер смог установить контакт с французской компартией. Он встретился с агентом партии, который назвал себя "Мишель", и поведал ему о своих проблемах. Хотя передатчики партии шпионской сетью не использовались, он попросил передать через них в Москву накопившиеся сообщения и выделить один в его распоряжение. Товарищи коммунисты разрешили "Большому шефу" связаться с Москвой, и Треппер, наконец, смог снова получать приказы генерал-полковника Пересыпкина. Все ещё остававшийся в Брюсселе Ефремов должен был возглавить бельгийскую сеть с Йоханом Венцелем в качестве радиста. Французская компартия была уполномочена в ограниченных пределах использовать свои рации для передачи сообщений Треппера (около 300 шифрованных групп в неделю) вплоть до того момента, когда сможет выделить передатчик в полное распоряжение "Большого шефа".

На самом деле французской компартии не хватало передатчиков и для собственных нужд, так что рацию для организации Треппера её радиоспециалисту Фердинанду Пайриолю пришлось собрать самому. Ее мощности едва хватало для связи с советским посольством в Лондоне, откуда его сообщения передавали в Москву. Но появление даже такого передатчика привело Треппера в восторг, и с конца февраля "Красная капелла" снова начала передавать информацию в Москву силами своих радистов, польской супружеской пары Херша и Миры Сокол.

Преследовавшие Треппера немцы и не подозревали о затруднениях своего невидимого противника. Они полагали, что столкнулись со сверхорганизацией профессиональных разведчиков, работавших с какой-то сверхестественной точностью, и что для борьбы с ними потребуются объединенные усилия всей полиции и абвера. Капитан Пипе в середине декабря 1941 года отправился в Берлин доложить о "Красной капелле" высокому начальству. Его доклад поднял на ноги весь Берлин: теперь на охоту за организацией "Большого шефа" вышли абвер, служба безопасности связи, полиция и гестапо.

РСХА хорошо понимало, что от зловещего слова "гестапо" офицерам абвера становилось не по себе, и потому поначалу эта организация держалась несколько в тени. В помощь Пипе, преданному патриоту Германии, сражавшемуся за свою страну, Мюллер-гестапо отобрал полицейских старой школы, поднаторевших в искусстве помощи консервативным воякам закрывать глаза на наиболее кровожадные проявления нацистской диктатуры.

Криминалкомиссар и гауптштурмфюрер СС Карл Гиринг родился в 1900 году в семье судьи из Пехлюге, что неподалеку от Шверина. Осмотрительный и осторожный бюргер, питавший склонность к профессии военного, он мог бы претендовать на скромную карьеру в армии, но та не удалась: он был призван в 1918 году, вступил в Свободный корпус Люттвица в 1919, а в 1920 перешел в министерство рейхсвера, откуда через три года ушел в отставку в связи с ухудшением здоровья (он страдал от опухоли). Два года ему пришлось работать ночным сторожем в электроламповой компании "Осрам", а когда здоровье пошло на поправку, в 1925 году Гиринг начал новую карьеру в берлинской уголовной полиции. Во времена Веймарской республики он перешел в политическую полицию, а в 1933 году его взяли в гестапо.

Для полицейского чиновника он удивительно поздно вступил в нацистскую партию - только в 1940 году - но это не помешало ему стать в гестапо одним из самых суровых стражей режима. Он играл активную роль в расследовании покушения на Гитлера в мюнхенском "Бюргербрау" в ноябре 1939 года, завоевав этим расположение фюрера. На Принц-Альбрехтштрассе его долгое время считали одним из самых проницательных следователей подотдела IV A2 (борьба с диверсантами).

По мнению его гестаповских хозяев полицейский старого стиля Гиринг был вместе с капитаном Пипе лучшей кандидатурой для поиска "Красной капеллы". Он вел себя благоразумно, так что Пипе до сих пор называет его "отличным парнем", так ему легче было отговариваться удобной сказочкой, что нет ничего более отвратительного для офицера абвера, чем сотрудничество с гестапо. Перро безоговорочно разделяет это мнение, утверждая, что Пипе был просто шокирован подобными инсинуациями, "как и любой другой джентльмен из абвера".

(* В своем введении к серии статей о "Красной капелле" в "Гамбургер Анцайгер унд Нахрихтен", датированном тридцатым сентября 1967 года, Пипе заявляет, что "никогда не работал с гестапо". Прим. авт.).

На самом деле сотрудничество между абвером и гестапо в Третьем рейхе было обычной практикой, особенно в случаях, касавшихся коммунистического шпионажа; этот вопрос едва ли вызывал различия во мнениях соперников. Подробности были изложены в соглашении абвера и гестапо от 21 декабря 1936 года, известного как "десять заповедей": случаи шпионажа и измены "были делом абвера, поскольку затрагивались интересы разведывательной службы и контрразведки;" гестапо может приступить к расследованию, если "по мнению управления абвера ни у военной разведки, ни у контрразведки нет дальнейшей заинтересованности в этом деле". Когда гестапо забирало дело, абвер мог участвовать в допросах, мог сам допрашивать задержанных гестапо людей или обращаться в гестапо за протоколами допросов.

Поэтому можно считать абсолютно нормальным и уж никак не "удивительным решением", как думает Перро, что гестапо предстояло включилось в расследование Гарри Пипе, который составил с Гирингом неразделимую пару. В тесном сотрудничестве капитан и полицейский распутывали каждую нить, связывавшую обнаруженное на Рю де Атребайтес шпионское гнездо с другими советскими разведывательными организациями в Западной и Центральной Европе.

Рита Арнольд выдала очень многое: адреса "Кента" в Брюсселе, (хотя, конечно, тот успел исчезнуть), подробности связей с Брюссельской фондовой биржей, информацию о Абрахаме Райхмане, изготовителе фальшивок, чью продукцию Пипе обнаружил в том доме, и сведения о любовнице Макарова, Сюзанне Шмиц. Остальные арестованные были заключены в немецкую военную тюрьму в Сент-Жиле. Все они отказывались что-либо говорить, особенно Макаров и Данилов. Софья Познанская скорее предпочла бы убить себя, чем выдать товарищей; позднее, осенью сорок второго, она действительно покончила с собой.

Гиринг пытался разрушить заговор молчания. С удивительной проницательностью он выбрал из числа членов "Красной капеллы" слабейшего радиста Макарова, который все ещё продолжал называть себя Карлосом Аламо. Гиринг привез его в Берлин, поместил на частной квартире (номер телефона 93-78-18) и стал вызывать на откровенность в задушевных беседах. За кофе с пирожными Макаров раскрылся и выдал множество секретов. По возвращении в Сент-Жиль он отказался от своего псевдонима и стал называть себя Макаровым.

Так шаг за шагом Гиринг и Пипе раскрывали тайны сети "Большого шефа". Любовница Макарова, Сюзанна Шмиц, была арестована и вскоре выпущена на свободу. Два агента, Годдемер и Вранкс, допрошены. За Райхманом устновлено наблюдение, и он вынужден был искать контакты с ещё неизвестными членами "Красной капеллы". У немцев постепенно складывалось представление о европейском масштабе этой организации.

Однако в тоже время Пипе с Гирингом понимали, что деятельность разведсети их противника в Бельгии заморожена, а "Большой шеф" пытается работать через Париж. В начале 1942 года Гиринг отправляется в столицу Франции, где в руки гестапо попали наиболее исчерпывающие материалы тайной полиции на западных оккупированных территориях: персональные досье парижской "Сюрте националь" и досье руководства других отделов полиции, захваченные в 1940 году. Подразделением гестапо, которое занималось контрразведкой, был отдел IV A под управлением криминалкомиссара Генриха Райзена. Он размещался в старом здании "Сюрте" на Рю де Сосэ. К несчастью для Гиринга, там очень сильно ощущалась нехватка персонала (только шесть сотрудников и несколько секретарей), иначе он бы несомненно наткнулся на след Леопольда Треппера в досье о деле "Призрака" от 1932 года.

Но Гиринг не стал копаться в досье "Сюрте", а провел совещание с коллегами из РСХА, работавшими в Париже, главным образом с Райзером и его начальником, криминалратом Боймельбургом. Он попросил их отыскать любую зацепку, даже самую малозначащую, свидетельствующую о существовании советских шпионов и их радистов. На случай, если такие улики появятся, Райзеру было приказано немедленно звонить в управление охранной полиции, дом N453 на авеню Луиз в Брюсселе, где расположился Гиринг.

Пока агентура замерла в ожидании, вермахт и полицейские пеленгаторы искали новые нелегальные передатчики, а шифровальщики контрразведки пытались разобрать перехваченные сообщения. Документы, захваченные на Рю де Атребайтес в Брюсселе, позволили им мельком заглянуть в причудливый мир, куда не было доступа ни одному из немецких шифровальшиков - мир советских кодов и шифров.

Русские всегда считались непревзойденными специалистами в этой области. С момента создания Советского Союза у его разведки была репутация обладателя самой сложной системы кодирования. В тридцатые годы никто не мог расшифровать советские коды. Ни одна из великих держав не могла прочитать советские дипломатические сообщения и даже несложные цифровые группы, использовавшиеся советскими торгпредствами за границей.

В 1930 году американский конгрессмен и председатель комитета по расследованию коммунистической деятельности Гамильтон Фиш ухитрился раздобыть три тысячи шифрованных телеграмм советской торговой корпорации "Амторг" из Нью-Йорка. Он передал их в службу связи и кодов американского флота, но после безуспешных попыток расшифровки оттуда сообщили, что "используемый "Амторгом" шифр является слишком сложным и у них не хватает данных для его расшифровки". Тогда Фиш обратился в военное министерство, но в конце концов ему пришлось уступить: "ни один эксперт, (а они работали с шифрами от шести месяцев до года), не преуспел в расшифровке ни единого слова из этих каблограмм".

Японские спецслужбы, занимавшиеся делом советского супершпиона Рихарда Зорге, также не преуспели в решении этой проблемы. Четыре японских управления с 1938 года перехватывали радиограммы, передаваемые из окрестностей Токио. Каждый год они подсчитывали количество цифровых групп, отправленных этим разведчиком. В 1939 году их было 23139, а в 1940 - 29179; но ни один японец не смог расшифровать ни единой цифры. В конечном счете их секрет выдал один из агентов Зорге, иначе они бы так и остались нерасшифрованными.

С виду простая, русская система кодов ставила в тупик. Она произошла от числовой схемы, принятой предшественниками большевиков-революционеров нигилистами. В заключении в царских застенках те выработали код, позволявший общаться через тюремные стены. Они раскладывали шахматную доску, каждая клетка которой представляла отдельную букву. Верхнюю строку и левую вертикальную колонку заполняли цифры. Буквы передавались числом ударов по стене, совпадавшим с цифрами, полученными по этой системе. Расположение букв и цифр, известное как шахматный шифр, выглядело приблизительно так:

1 2 3 4 5

1 a b c d e

2 f g h ij k

3 l m n o p

4 q r s t u

5 v w x y z

Каждая буква соответствовала цифре из вертикального столбца, а затем из горизонтальной строки. Другими словами, w=52, а=11, r=42 и так далее. Если, например, заключенный хотел передать "warning" (предупреждение), они выстукивали по стене: 52 11 42 33 24 33 22. Когда тюремщики разгадали систему, заключенные её усовершенствовали и начали кодировать свои послания посредством заранее согласованного ключевого слова.

Послание сначала переводилось в шахматный шифр, и ключевое слово также переводилось в цифры. В конце два набора цифр (послания и ключевого слова) складывались вместе. Если, например, слово "warning" должно быть закодировано с использованием ключевого слова "Paris" (Париж), получался следующий результат:

Буквенный текст: w a r n i n g

Шахматный шифр: 52 11 42 33 24 33 22

Ключевое слово: 35 11 42 24 43 35 11

Кодированный текст: 87 22 84 57 67 68 33

Русские взяли за основу шахматную систему нигилистов и постоянно вводили все более сложные комбинации. Они использовали новый порядок цифр в верхней строке шахматной доски, во втором ряду помещали ключевое слово и заполняли оставшиеся клетки буквами алфавита, не содержавшимися в ключевом слове. Затем они ввели буквы, обозначенные однозначными цифрами, так что их противники не могли понять, имеют они дело с буквами в одно - или двухзначной кодировке. Код 1937 года представлял слово "Espana" (Испания) следующим образом: 8281 15 125 и совершенно не поддавался расшифровке, однако посвященные знали, что его нужно записать так: 8 28 11 5 12 5. Впоследствии русские начали располагать свои тексты группами по пять цифр.

Но даже эта система не казалась достаточно надежной. В любом числовом коде существуют правила частоты появления некоторых групп, базирующиеся на регулярности повторения известных букв, а по ним специалист может разгадать структуру кода. Известные таблицы содержат наиболее часто повторяющиеся буквы: в немецком языке чаще всех встречается буква "е" - 18, 7%, затем "n" - 11, 3% и "i" - 7, 9%.

Поэтому Москва начала шифровать свои кодированные послания, используя слова редко встречающихся книг - романов или пьес. Бывший советский агент Отто Пунтер объяснил, как работала эта система. Предположим, что ему нужно сообщить в Москву, что "Лейбштандарт СС Адольф Гитлер" прибыл в Варшаву. * Для кодирования своего послания он использовал путевые заметки шведского исследователя Свена Хидина "От полюса к полюсу" и выписал предложение со страницы 12: "Документальные съемки приостановлены, но вскоре будут возобновлены снова". Поскольку для ключевого слова ему требовались только десять букв, он использовал часть первого слова "Dokumentar" (по-немецки). Пунтер записал ключевое слово прописью и ниже его в две строчки буквы алфавита, не содержащиеся в слове "Dokumentar". По левому краю трех строк и над ключевым словом записал ряд цифр, и теперь каждая буква выражалась двузначным числом: А - 14, В - 26, С - 76.

2 7 4 0 5 3 6 9 1 8

4 D O K U M E N T A R

6 B C F G H I J L P Q

1 S V W X Y Z

(* "Лейбштандарт СС Адольф Гитлер" - полк личной охраны Гитлера, использовался как инструмент террора и как военная сила. Прим. перев.)

Теперь Пунтер мог кодировать свое послание. Он сократил его до самой краткой телеграфной формы: "Hitlerstandarte in Warschau" (Гитлершдандарт в Варшаве), перевел это в цифры, указанные ключевым словом, и расположил группами по пять. В результате получилось следующее:

56369 49634 84219 41464 24148

49434 36644 11484 21765 61404

Затем настал черед повторного кодирования. Пунтер записал все предложение: "Документальные съемки приостановлены, но вскоре будут возобновлены снова" и перевел его в цифры, но по системе, отличавшейся от первоначального кодирования, которая использовала однозначные цифры для обозначения букв, а не двузначные. Вторая цифра просто опускалась. Таким образом А становилась единицей, В - двойкой, С - семеркой и т. д. Наконец Пунтер складывал числа первого и второго кодирования. Теперь послание было закодировано дважды.

В конце сообщения Пунтер добавлял последнюю группу, предназначенную для адресата в Москве, который, безусловно, знал, где искать в книге Свена Хидина кодовое слово. Последняя группа в послании о "Leibstandarte" была "12085", обозначавшая - "страница 12, строка 8, слово 5".

Дважды зашифрованные таким образом, советские кодированные шарады почти не поддавались разгадке. И все же у них было одно слабое место: попади в руки противника ключевое слово или даже сама книга, и вопрос расшифровки становился делом времени.

Именно это щифровальщики Фу III пытались делать в начале 1942 года, когда начали разбираться с бумагами, захваченными на Рю де Атребайтес. Служба безопасности связи на Маттейкирхплац тем временем собрала группу шифровальщиков, которую возглавил человек исключительного ума, доктор Вильгельм Ваук, лейтенант резерва, по гражданской специальности - школьный учитель, который впоследствии стал преподавателем математики, физики и химии в Высшей школе Вильгельма фон Поленца в Баутцене. Он являлся одним из самых ценных специалистов "ОКХ/Ин 7/VI/12". Эти иероглифы указывали на радиослужбу инспекции связи высшего армейского командования, и его только на время одолжили службе безопасности связи.

Ваук отобрал команду из студентов-математиков и филологов, призванных на военную службу в армейские и авиационные подразделения связи, а затем собрал их в своей новой шифровальной группе при управлении безопасности связи. Эти молодые интеллектуалы в солдатской форме, специалисты по составлению сравнительных таблиц и вероятностным расчетам, по своей молодости и горячности не учитывали, что противник может подслушивать каждое их слово, а один из сотрудников Ваука - капрал Хорст Хайлманн из службы связи Люфтваффе - сотрудничал с главным советским агентом Шульце-Бойзеном, который и внедрил его в подразделение шифровальщиков в качестве специалиста по расшифровке английских, французских и русских радиограмм.

У лейтенанта Ваука не возникало повода для подозрений, поскольку его молодые сотрудник работали под высоким покровительством. Беглый взгляд на улов Пипе убедил его, что на этот раз действительно удастся расколоть советский код.

Среди захваченных документов оказались полусгоревшие листки, которые полицейский обнаружил в камине дома N 101 на Рю де Атребайтес. Совершенно очевидно, что их бросил туда радист Макаров, когда пытался спастись бегством. На уцелевших клочках можно было разобрать колонки цифр. Ваук сразу заподозрил, что на этих полусгоревших листках записана кодировочная таблица Макарова, а поскольку русские агенты продолжали хранить молчание, Ваук решил заняться ими самостоятельно.

За шесть недель шифровальщики перепробовали для разгадки кодовой системы Макарова все известные математические комбинации, но без особого успеха. Им удалось прочитать только одно слово: "Проктор". И теперь проблема состояла в том, чтобы найти этого "Проктора". К тому времени немцы уже знали, что русская разведка берет свои ключевые предложения из художественной литературы, поэтому это слово могло появиться в романе или пьесе. Но в какой?

Капитан Карл фон Ведель, один из старших офицеров Фу III и руководитель группы оценки информации, отправился в Брюссель с целью выяснить, какими книгами пользовалась группа Макарова. Ведель допросил Риту Арнольд, единственную обитательницу дома 101, которая пошла на сотрудничество.

Рита смогла вспомнить, что видела на столе Софьи Познанской несколько книг, но Пипе забирать эти безобидные романы не стал. Ведель обыскал дом, но безрезультатно. Рита ломала голову, пытаясь вспомнить названия столь важных книг. Некоторые из упомянутых ей фон Ведель смог найти в Брюсселе. Он сразу прочитал их, но ни в одной имя "Проктор" не упоминалось.

Последней надеждой Веделя оставался роман французского писателя Ги де Терамонда "Чудо профессора Волмара", опубликованный в 1910 году. Ведель отправился в Париж и стал искать в букинистических магазинах. Эта книга никогда не поступала в свободную продажу, а бесплатно распространялась среди читателей парижского журнала "Ле монд илюстре". Фон Веделю повезло, и 17 мая 1942 года он сумел найти один экземпляр, в котором специалисты по шифрам нашли своего "Проктора".

С этого момента люди Ваука смогли расшифровывать сообщения Макарова, но работа продвигалась медленно. Теперь в их руки попала действительно нужная книга, но каждый раз им приходилось исследовать каждую из двухсот восьмидесяти шести страниц, чтобы найти отрывки, соответствовавшие ста двадцати радиограммам (именно столько захватили конрразведчики с передатчиком Макарова). К июню дела у шифровальщиков пошли немного поживее: каждый день они расшифровывали по два-три сообщения Макарова. Шифровка за шифровкой раскрывали перед Вауком истинные масштабы советской разведки. Это была информация о военных предприятиях, статистике вооружений, секретных дипломатических сообщениях и оснащенности дивизий.

Однако успех шифровальщиков не принес лейтенанту Вауку большого удовлетворения. Москва уже давно сменила коды, так что расшифрованные сообщения "Кента"/Макарова теперь представляли лишь исторический интерес. Гораздо важнее, чем их прочтение, было то, что в них не было ни намека, кто из агентов стоял за этой информацией. Поэтому Ваук начал работать в другом направлении и взялся за расшифровку всех радиограмм из Москвы в Брюссель. Возможно, здесь удастся найти какой-нибудь ключ к сети советских агентов?

Дело это для интеллектуалов Ваука все ещё было опутано тайной, когда на помощь снова пришли Пипе и Гиринг. Их станции радиоперехвата в Брюсселе и Париже вновь стали принимать радиограммы советских разведчиков.

Первым, кто получил подтверждение, что шпионская сеть, разгромленная в Брюсселе, продолжает свою работу во Франции, был майор полиции Шнайдер. На одной из ферм поблизости от Гарша, к западу от Парижа, работал полицейский пеленгатор, который засек неизвестный передатчик в парижском пригороде Мезон-Лафит. Шнайдер предположил, что он принадлежит русским, и направил туда своих радиосыщиков. 10 июля 1942 года он предупредил Боймельбурга, главного представителя гестапо в оккупированной Франции, а тот поднял на ноги своего специалиста по борьбе с коммунистами, криминалкомиссара Райзена.

Шнайдер сообщал, что "несколько дней они следили за вражеским передатчиком, который должен находиться к северу или северо-востоку от Парижа. До сих пор определить точное его расположение не удавалось, но в тот день они почти смогли решить эту задачу. Теперь они сузили круг поисков и стали работать с передвижным пеленгатором". Шнайдер сказал Райзену, что "тому лучше приехать лично, если он хочет поймать этих людей".

Райзен взял пару своих подчиненных, переоделся в штатское и поехал за грузовиком с пеленгатором Шнайдера."Он был похож на небольшой, неприметный снаружи фургон. Наша машина также была хорошо замаскирована". Так описывал он операцию в своем донесении.

Грузовик неожиданно остановился на центральной улице Мэзон-Лафита. Из полицейской машины выскочил связной и указал на две виллы по обе стороны улицы. Люди Райзена бросились к обоим зданиям, а сам он с револьвером в руке прорвался в дом по левой стороне и даже вытащил из постели какого-то человека, но понял, что ошибся.

- Они у нас в руках! - раздался крик из виллы с другой стороны улицы.

В мансарде этого дома гестаповцы схватили темноволосого человека, который в тот момент как раз вел передачу; другой полицейский привел женщину, пытавшуюся ускользнуть с пакетом документов через сад. Это были Херш и Мира Сокол, радисты французской сети "Большого шефа".

Налет на Мезон-Лафит принес Вауку неплохие результаты: удалось захватить документы, дававшие новые ключи к кодам "Красной капеллы". Окончательно прояснить последние вопросы могла бы чета Сокол, но поляки категорически отказывались говорить.

Разъяренные гестаповцы жестоко избили Сокола, его пытали, погружая в ледяную воду. Сегодня Райзен отрицает использование подобных методов, утверждая, что "со своей стороны он никогда ничего подобного не допускал. Было бы слишком глупо воображать, что кто-то мог получать информацию таким способом". Тем не менее, когда гестапо пригрозило Мире Сокол расстрелом мужа, она многое рассказала: содержание радиограмм, связи с другими членами организации Треппера и даже псевдоним "Большого шефа" - "Гилберт". Тот никогда не давал Соколам свой адрес и поэтому мог считать себя счастливчиком.

Треппер поспешно дал своим людям команду на отход и реорганизацию. Но его агенты были уже настолько деморализованы точностью налетов германских контрразведчиков, что многие решили прекратить свою деятельность. Организация Треппера вновь оказалась в жутком положении из-за мучительных проблем со связью. У "Кента" в Марселе был передатчик, но в оправдание своей бездеятельности тот всегда находил технические отговорки. Организатор и руководитель другой французской группы Робинсон также располагал рацией, но отказывался предоставить её в распоряжение "Большого шефа".

Треппер в отчаянии искал хоть какие-нибудь способы восстановить радиосвязь с Москвой. После продолжительных переговоров французская компартия снова пришла на помощь и одолжила ему передатчик. Но кто должен был на нем работать? Два коммуниста, Пьер и Люсьен Жиро, предложили разместить передатчик на своей квартире в Сен-Лейском лесу под Парижем. У них были самые лучшие намерения, но проблем Леопольда Треппера это не решало, поскольку они не умели пользоваться рацией. Они самостоятельно занялись поисками радиста и нашли его в лице испанского эмигранта Валентино Эскудеро. Однако выбор оказался неудачным, поскольку после непродолжительной работы Эскудеро был задержан полицией для высылки обратно во франкистскую Испанию и выдал немцам всю группу.

Пока "Большой шеф" искал выход из создавшегося положения, его преследователи собирались с силами для следующего и на этот раз решительного удара, который возвестил о начале краха советской шпионской организации в Западной Европе.

С декабря 1941 года деятельность бельгийской сети была заморожена, но и она не ускользнула от внимания пеленгаторов службы безопасности связи, поскольку возобновила работу ещё до налета на Мезон-Лафит. С марта-апреля 1942 года в Брюсселе вышел в эфир новый передатчик. Немцы предположили, что исчезнувшего "Малого шефа" заменил другой человек. Как нам известно, это был Ефремов.

Антенны стационарного пеленгатора службы ФуIII стали перехватывать сообщения противника, неожиданно появившегося в Брюсселе. Пеленгаторный взвод наблюдательной службы снова отправили в этот город, и через непродолжительное время можно было с уверенностью сказать, где находится передатчик. К концу июля сорок второго года все указывало на то, что он расположен в брюссельском пригороде Ласкен, или точнее, в одиноком доме у железной дороги.

Пипе провел операцию тридцатого июля. Двадцать пять сотрудников полиции безопасности (Зипо) из расположенных неподалеку казарм Люфтваффе окружили здание, а несколько минут спустя полиция уже вломилась в дом, который оказался разделенным на небольшие комнаты. Передатчик был ещё теплым, но радист успел ускользнуть. Когда Пипе выглянул на крышу, то увидел на ней бегущего человека с револьвером в руке. После нескольких выстрелов он рванул на себя чердачное окно и исчез. Преследуемый немцами, он спрятался в подвале, но полицейские нашли его там и избили.

Вскоре, истекая кровью, он уже стоял перед Пипе. Мужчина неохотно назвал капитану свое имя, поскольку хорошо знал, что уже несколько лет является самой желанной добычей из черного списка гестапо. Это был Йоган Венцель. Но капитану его имя ничего не говорило. Он приказал отправить главного радиста "Красной капеллы" в Западной Европе в военную тюрьму. Только получив депешу из РСХА, Пипе понял, что захватил одного из самых умных и активных агентов Москвы.

Однако к тому времени Пипе уже знал, что случай дал ему в руки козырную карту. Рано утром тридцать первого июля усталый детектив вместе с захваченными у Венцеля документами отправился домой и, сидя на кровати, пережил самое большое потрясение в своей жизни. Документы оказались сообщениями, которые Венцель получил или должен был отправить, большинство из них были зашифрованы, но некоторые оказались написаны открытым текстом.

"Они содержали точные сведения о производстве танков и самолетов, о наших потерях и резервах", - вспоминал впоследствии Пипе.

Среди этих сообщений капитан наткнулся на одно, которое приковало его внимание, и, похоже, давало нить к одному из агентов "Красной капеллы".

Обратимся к воспоминаниям Пипе.

"В одной из телеграмм упоминался берлинский адрес, который был особенно важен и ни в коем случае не должен был попасть к немцам".

Существование этой телеграммы подтверждает ещё один капитан абвера, начальник службы Ф I (Франция, Бельгия и Люксембург) из подотдела III Ф центрального аппарата в Берлине. Он говорит, что "однажды на его стол для оценки попало сообщение "Красной капеллы". В нем агенту поручали известить "Шубо", чей адрес приводился с указанием номера дома и названия улицы. Я немедленно запросил список проживающих в этом доме. В нем оказалось имя Шульце-Бойзена".

Но истинную ценность документов Венцеля Пипе понял лишь тогда, когда доложил о них новому руководителю абвера в Брюсселе, полковнику Ганс-Карлу фон Серфайсу. Тот немедленно передал новость в штаб-квартиру абвера на Тирпицуфер в Берлине, а затем у него появилась другая идея:

- Герр Пипе, вы должны отправиться в Берлин.

В ближайшем самолете свободных мест не оказалось, так что капитану пришлось забраться в свой старый "шевроле" и помчаться в Берлин, положив рядом с собой пистолет и портфель с радиограммами Венцеля. Похоже, по прибытии он находился в слишком возбужденном состоянии, и дежурный офицер на Тирпицуфер отказался впустить его, не ознакомившись с содержимым портфеля. Пипе выхватил пистолет и отказался подчиниться. Тогда дежурный запер его в приемной, из которой его вызволил только заранее проинформированный начальник контрразведки Роледер.

Содержимое портфеля Пипе оказалось настолько важным, что Роледер доложил о нем полковнику фон Бентивеньи, руководителю III отдела абвера. Оба полковника немедленно отыскали адмиралу Канарису и сообщили ему о результатах брюссельской операции. Некоторое время военные колебались, не передать ли все дело в гестапо. Абвер располагал внутри рейха своей собственной агентурной сетью, известной на жаргоне военной разведки как "Частный оркестр", который прекрасно мог проследить за подозреваемыми или внедриться в иностранную шпионскую организацию. "Частный оркестр" смог быстро сообщить III Ф/1, кто был тот человек из материалов Пипе, которого нужно было оберегать от немцев: это был лейтенант Гарро Шульце-Бойзен, референт министерства авиации рейха.

Стоит ли продолжать расследование, не посвятив в его тайну гестапо?

В любом случае эта идея была невыполнимой, поскольку гестапо и так уже слишком много знало. 14 июля 1942 года, за две недели до налета Пипе в Брюсселе, Ваук расшифровал одну из старых радиограмм из Москвы от 10 октября 1941 года, предписывавшую "Кенту" посетить трех руководителей "Красной капеллы" в Берлине. Это послание было ещё более недвусмысленным, чем то, что захватил Пипе. В нем содержались все три адреса и псевдонимы агентов: "Альтенбургер алее, 19, Нойе-Вестзее, третий этаж направо "Коро"; Фридрихштрассе, 26а, Шарлоттенбург, второй этаж налево - "Вольф"; Кайзер алее, 18, Фриденау, четвертый этаж налево - "Бауэр".

У службы безопасности связи возникли сомнения по поводу передачи непроверенного сообщения. Можно ли поверить, что советская разведка с её изощренными методами выдаст своим немецким противникам всех своих важных агентов на блюдечке с голубой каемочкой? Но сомнений не оставалось - Ваук не раз встречал в сообщениях псевдоним "Коро". Теперь стало ясно, почему в советских радиограммах такую большую роль играли немецкий язык и немецкие имена.

Но кто же были эти "Коро", "Бауэр" и "Вольф"? Капитан Ведель вскоре это выяснил. Служба безопасности связи не располагала своим "Частным оркестром", поэтому он позвонил в РСХА и попросил о помощи. Самое позднее к шестнадцатому июля гестапо получило ответ. "Коро" оказался никем иным, как Шульце-Бойзеном; "Вольф" - доктором Арвидом Харнаком, старшим служащим имперского министерства экономики, а "Бауэр" - писателем доктором Адамом Кучковым. Для выявления ведущих агентов Москвы больше ничего не требовалось.

Абвер и служба безопасности связи теперь были обязаны официально проинформировать гестапо, поскольку на территории самой Германии аресты могло производить только оно. Пипе уполномочили отправиться на Принц-Альбрехтштрассе вместе с его партнером из гестапо Гирингом и поступить в распоряжение старшего правительственного советника Фридриха Панцингера, возглавлявшего в РСХА отдел IVА, который отвечал в гестапо за операцию против "Красной капеллы".

В начале августа военные и полицейские пришли к соглашению на высшем уровне. Адмирал Канарис, генерал Тиле, полковник фон Бентевеньи и представитель Мюллера - гестапо, оберфюрер Шелленберг, договорились, что за работу с агентами "Красной капеллы", действовавшими на территории рейха, будет отвечать только РХСА, а абвер со службой безопасности связи будет продолжать действовать против организаций "Красной капеллы" на западных оккупированных территориях. Шелленберг отметил, что "после этого в Берлине была установлена слежка более чем за пятьюдесятью людьми".

Телефоны прослушивали, письма из-за границы вскрывали, за подозреваемыми постоянно следили. Результат удивил даже специалистов гестапо: стражи режима Адольфа Гитлера обнаружили, что они следят за одной из самых необычных шпионских организаций в германской истории.

Глава четвертая.

"Коро" вызывает Москву.

На втором этаже дома номер восемь по Принц-Альбрехтштрассе в Берлине, в офисе криминалкомиссара и унтерштурмфюрера СС Йогана Штрюбинга * царила обстановка, близкая к панической.

(* Йоган Штрюбинг родился 24 февраля 1907 года в Берлине; с 1927 по 1937 год служил в берлинской полиции. 1 февраля 1937 года перешел в гестапо и вскоре получил звание криминалкомиссара, в том же году вступил в СС, а в 1940 году стал членом нацистской партии. 1 сентября 1942 года получил звание оберштурмфюрера СС. Прим. авт.).

Тридцатипятилетний берлинец Штрюбинг отвечал за "вражеских парашютистов и радистов" в отделе гестапо по борьбе с диверсиями. Уже несколько часов на его столе лежала голубая папка, присланная из управления службы безопасности связи.

Доклад, подкрепленный расшифрованными службой Фу III советскими радиограммами, не оставлял никаких сомнений: в самом центре нацистского тоталитарного государства, под носом всемогущей тайной полиции орудовала крупная советская шпионская организация. Русские должны были располагать многочисленными агентами и информаторами, хорошими связями с фирмами и государственными службами, а сеть их информаторов вполне могла охватывать территорию всего рейха.

Чем больше Штрюбинг вчитывался в досье, тем более фантастическим представлялось ему прочитанное. Москве стали известны жизненно важные военные секреты Германии, в советский центр было передано более пятисот сообщений. Но кто возглавлял эту шпионскую организацию, и где засели их важнейшие агенты? Перехваченные радиограммы давали только ключ к разгадке: в них постоянно повторялись псевдонимы "Коро" и "Арвид".

Штрюбинг взял в руки сообщение от 10 октября 1941 года, в котором Москва приказывала своему главному агенту в Брюсселе "Кенту" посетить трех руководящих членов берлинской организации: лейтенанта Гарро Шульце-Бойзена, доктора Арвида Харнака и писателя доктора Адама Кучкова. Он сравнил сообщения с именами этих трех агентов. Возможно, "Коро" было русской версией Харро, и потому указывало на Харро Шульце-Бойзена, а "Арвид" могло означать Арвид Харнак.

Один взгляд в досье гестапо на Шульце-Бойзена развеял первоначальные сомнения. Один из сотрудников Штрюбинга познее напишет, что "Шульце-Бойзен был известен гестапо с 1933 года", и таким образом подтвердит официальный отчет Управления берлинской криминальной полиции о том, что управляемая Шульце-Бойзеном организация имеет "ярко выраженную коммунистическую окраску". Штрюбинг тут же приказал прослушивать телефоны всех троих. В гестапо стали записывать беседы подозреваемых, и постепенно начал вырисовываться грядущий крах берлинской "Красной капеллы".

Постепенно стало очевидным, что движущей силой всего дела был Харро Шульце-Бойзен. У него оказался характер харизматического лидера, который вел за собой всю команду: энергичный, безжалостный и безрассудный. Он принадлежал к числу пророков-фанатиков, готовых на крайности. С одной стороны Шульце-Бойзен представлялся идеалистом, романтиком и героем Сопротивления, с другой - шарлатаном, вертопрахом и изменником.

Гюнтер Вайзенборн, драматург и один из самых верных друзей, так его описывет: у него было "приятное, открытое лицо. В глазах своих приверженцев он предcтавлялся яркой иллюстрацией молодого офицера из приключенческого романа: высокий, голубоглазый, смелый и к тому же наделенный силой гениального политика". Противник нацизма Райнер Гильдебрандт говорит, что "горевший в его глазах огонь, выступающий костистый подбородок, на котором иногда играли желваки, могли принадлежать только личности, способной все поставить на карту."

Генрих Шеель считал его "человеком удивительного ума и энергии, прекрасным спорщиком с поразительным красноречием и интеллектом". Его защитники по-прежнему им восторгаются. "Разносторонние качества Шульце-Бойзена, живость и доброжелательность сделали его идолом молодых почитателей".

Враги и критики этого человека видели его в совершенно ином свете. Судья Александр Кролл, который впоследствии выносил ему приговор, считал его авантюристом, "умным, изобретательным и безрассудным человеком, умевшим использовать в своих целях друзей, и в высшей степени честолюбивым". Давид Даллин говорит, что он был "неразборчив в выборе средств... слишком эмоционален и неуравновешен для роли дисциплинированного подпольщика". В графологическом институте в Гамбурге, где изучали его почерк, пришли к выводу, что тот принадлежит "фанатику, способному все принести в жертву идее".

Его бездушная одержимость пугала даже многих его соратников-коммунистов. Кукхоф признавался жене, что Шульце-Бойзену крайне недостает хоть какой-нибудь организованности и дисциплины. Коммунист старой закалки Вильгельм Гуддорф был так обеспокоен невероятными идеями Шульце-Бойзена и полным пренебрежением к правилам конспирации, что всегда старался держать его под рукой. Жертва его безрассудства, Като Бонтье ван Беек, находясь в камере смертников, признала, что "Шульце-Бойзен на самом деле был честолюбивым авантюристом, каким его считали Хайнц (Стрелов) и я".

Однако как друзья, так и враги соглашались, что самой характерной его чертой была страсть к безрассудным поступкам. Один из его друзей, философ Адриен Турел, считал "основной помехой его слишком романтическое воспитание, которое в результате вылилось в страсть к красивым фразам".

Восточногерманские историки до сих пор обвиняют Щульце-Бойзена во "приверженности безумному и пагубному романтизму так называемого "Ордена молодых германцев" ("Jungdeutscher Orden") и тесном общении с "сектантскими" кругами правого толка. Это позволяет им представлять Шульце-Бойзена как антифашиста, но не коммуниста.

Даже его партнер, убежденный марксист Харнак, не смог отучить "ветреника" Шульце-Бойзена от политического иррационализма. Тот всерьез считал, что может быть агентом советской разведки и в то же время оставаться немецким националистом. Харро называл себя коммунистом, но даже в сентябре 1939 года мало что знал даже о самых элементарных догмах коммунистического учения, и поэтому взял почитать работы Сталина и Троцкого у своего друга доктора Хуго Бушмана, который вспоминает, что "он в то время абсолютно ничего не знал о коммунизме".

Судя по многим чертам характера, он принадлежал к тем осколкам немецкого молодежного движения, которые так и не обрели политической зрелости. Шульце-Бойзен был представителем бунтующей революционной молодежи, желавшей сломать все классовые барьеры и реорганизовать буржуазный порядок немецкого общества. Они называли себя национальными революционерами и, по словам их сочувствующего толкователя Карла О. Петеля чувствовали, что у них есть "захватывающая политическая платформа". "С возмутительной самоуверенностью они создали форум для всех отколовшихся как от правых, так и от левых": молодых сынов буржуазии, восставших против мертвящего кредо собственников; молодых рабочих, протестующих против бесплодной самонадеянности пролетариата; молодых аристократов, возмущенных архаичной спесью своего круга на почве происхождения.

Они хотели создать "Молодежный фронт" для борьбы с закоснелыми партиями левого и правого толка, у них было желание сформировать "третью силу", которая займет место между красными и коричневыми марширующими колоннами, готовыми к решающей битве над трупом парламентской демократии Веймарской Германии. Эта молодежь поддалась соблазнительной иллюзии возможности примирения врагов и их объединения под флагом нового вероучения, известного как пролетарский национализм или национальный социализм.

Хотя идеологи "Молодежного фронта" были выходцами из буржуазии, эмоционально они тянулись к левым. Национальные революционеры не могли себе представить другого будущего, кроме социализма, поскольку только социализм мог примирить "противостояние националистов и пролетарских сил для создания "народного общества", которое стало бы переходным этапом к "истинно авторитарному государству". В 1932 году Шульце-Бойзен высказал следующее мнение: "Нашим ответом механической организационной концепции государства является идея народного общества. Эта идея станет нашей целью и потребует нового реализма; мы считаем служение постоянному обновлению общества основной целью государства".

Пророки "Молодежного фронта" проповедовали доктрину "всемирной классовой войны", показывая таким образом, что их кредо представляло собой странную смесь эмоций социалистического происхождения и экспансионизма ортодоксальных националистов. По их мнению, Германия должна была копировать плановую экономику Советского Союза, с помощью которого следует образовать "Лигу угнетенных наций", чтобы разбить оковы Версаля". Среди представлений, царивших в "Молодежном фронте" существовали и такие: социализм - это лента транспортера для империалистической политики.

Эти молодые люди отличались от своих интеллектуальных потомков из Федеральной республики, видевших свою утопию в неуправляемом обществе. Хотя они критиковали устои общества 1932 года, их идеалом было сильное государство мирового класса. Шульце-Бойзен говорил, что "государство, которое не желает и не может расширяться в имперских масштабах или не способно принимать внешнеполитические решения, руководствуясь подлинно революционными принципами... на практике осуждено на бессилие".

Однако сильное государство, как полагали национальные революционеры, может быть создано только социалистическими методами; только социалистическое государство может очистить Европу от "хаоса и беспорядка", защитить континент от американской "кампании проникновения" и "разрушительных тенденций капитализма или либеральной иллюзии свободы личности". Но что нужно для успеха социализма? Ответ у них был наготове: тотальная мобилизация людей. Шульце-Бойзен объяснял, что "социализм не значит безответственность, отсутствие руководства или отречение от духа предпринимательства. Все вместе: генеральный штаб, армии производителей, планирование, работающее общество, решительное в самоотверженных усилиях и ответственности - это и есть социализм".

Их язык был похож на лексикон нацистов, и тем не менее национальные революционеры ненавидели нацистскую партию. Правда, на какое-то непродолжительное время гитлеровское движение произвело на них сильное впечатление. Швейцарский самолетостроитель Фред Шмид, не только входивший в число идеологов "Молодежного фронта", но и финансировавший его, признал, что по его мнению причиной тому были сами слова "национальный социализм". Его соотечественник Турел, пока его не арестовали нацисты, также хотел создать "что-то вроде моста к национальному социализму".

Но отказ нацистов от своей национальной антикапиталистической программы, поворот Гитлера в сторону большого бизнеса и немецких националистов разрушили все иллюзии национальных революционеров. С этих пор Гитлер стал для них воплощением грубого фашизма, целиком полагавшегося лишь на силу. Когда с Гитлером, как мелкобуржуазным оппортунистом, под лозунгом "Социалисты покидают партию" размежевалось крайне левое крыло во главе с Отто Штрассером, руководителям "Молодежного фронта"" стало окончательно ясно: нацисты предали социализм.

Несмотря на происхождение Шульце-Бойзена из консервативной семьи и родство с адмиралом фон Тирпицем - он доводился тому племянником социализм в иерархии Харро стоял превыше всего. Бунт против буржуазной апатии привел его к резкому конфликту с родителями, сочувствовавшими немецким националистам.

Харро Шульце-Бойзен родился второго сентября 1909 года в Киле. Его родители сочетали в себе лояльность официальной власти со снобизмом верхушки среднего класса, которые он вскоре научился презирать. Капитан флота Эрих Эдгар Шульце во время Первой мировой был начальником штаба германского военно-морского командования в Бельгии, а впоследствии входил в руководство разных крупных промышленных концернов. По матери он приходился родственником семье Тирпиц: Мария - Луиза Шульце была сестрой адмирала и происходила из рода Бойзенов, широкоизвестной семьи фленсбургских адвокатов, возглавлявшей самое избранное кильское общество.

Хотя даже в школьные годы Харро называл себя Шульце-Бойзеном, самодовольство и социальные устремления родителей и их друзей по бизнесу и государственной службе для него мало что значили. С раннего детства его увлекали революция и всяческие тайные общества. В 1923 году, будучи ещё учеником средней школы в Дуйсбурге, он принимал участие в тайной борьбе с французскими оккупационными властями Рура и, как впоследствии указывалось в его личном деле, некоторое время просидел под арестом за "активное участие в рурских событиях".

После зачисления (с оценкой "хорошо") в университет Харро в 1928 году вступил в "Орден молодых германцев" Артура Марона. Студента юридического факультета Фрайбургского университета пленили национализм, республиканские устремления и паневропейская мистика ордена. Гарро с энтузиазмом включился в кампанию за франко-германское взаимопонимание. В течение всей последующей жизни его всегда привлекала идея "Ордена". Он считал, что для ликвидации старого общества нужен авангард из меньшинства, представленного членами "Ордена", в духе отринувших корысть членов старых религиозных орденов, гугенотов, пуритан, якобинцев и большевиков.

В 1930 году он перешел в Берлинский университет и утратил интерес к буржуазно-консервативным концепциям Марона. *????? стр156 Харро снимает комнату в рабочем квартале Веддинг, и общение с берлинским пролетариатом способствует сдвигу его убеждений влево. Он остается руководителем "Ордена" в Веддинге вплоть до 1931 года, но затем принимает сторону "революционных национал-социалистов" Отто Штрассера и других экстремистских группировок.

Летом 1932 года он примкнул к кругу национальных революционеров в Берлине, которые выступали против всей политической власти в республике, включая демократические партии. Для последователей "Ордена" любая партия была достойным презрения "проявлением буржуазного общества". Шульце-Бойзен откликнулся на призыв и стал редактором листка национальных революционеров "Гегнер" ("Противник").

Множество молодых националистов разных оттенков сгруппировалось вокруг Франца Юнга, представителя старой гвардии коммунистов из Силезии, который впоследствии порвал с компартией. Они называли себя "Гегнер" - как свою газету, которая теперь регулярно выходила на шестидесяти четырех страницах в одну восьмую формата (приблизительно 15 на 23 см) тиражом в три тысячи экземпляров и была наиболее ценным звеном в ряду активов этого предприятия, тем не менее потерпевшего крах из-за налогов и трудностей с финансированием.

Юнг руководил издательской фирмой "Дойче Корреспонденц" одного из застрельщиков европейского профсоюзного движения, известного как "Движение строительных предприятий". Его целью было создание международных строительных кооперативов в противовес капиталистическим строительным концернам. К концу 1920 года немецкие профсоюзы сотрудничали со своими французскими коллегами и планировали возведение крупных жилых зданий в обеих странах.

Помимо профсоюзов, в поддержку этого социалистической затеи выступали французский архитектор-модернист Ле Корбюзье и парижский еженедельник "План", в котором Ле Корбюзье редактировал свою рубрику. Французы настаивали на выпуске аналогичного издания в Германии, и ы 1931 году это привело к возрождению "Гегнера". Издатели "Плана" помогли заключить соглашение между французскими профсоюзами и немецким коопуративным строительным движением, они пропагандировали Ле Корбюзье и финансировали прогрессивную общественную программу честолюбивого адвоката Филиппа Ламура, который возглавлял редакцию.

Юнг оставался издателем "Гегнера" даже после того, как франко-германское строительное сотрудничество задохнулось в непроходимых джунглях валютных правил. Газета увязла в долгах, и Юнг закрыл бы её, не привлеки она оригинальностью своих теорий внимание целого ряда молодых людей.

Вскоре газета стала консолидирующим звеном для всех недовольных в Германии, и её название стало их программой. Им хотелось объединить всех "анти" - как слева, так и справа - в некую третью силу, направленную против демократов, тоталитаристов и эстеблишмента, но самое главное - против нацистов, или, точнее, против фашизма, в котором они видели главную угрозу будущему Германии и всей Европы.

Однако за исключением своей антипатии к нацизму "противники" так и не пришли к согласию по поводу общей цели. Их программа в основном состояла в отсутствии всякой программы; им претили конкретные заявления, и они были вполне счастливы служить просто форумом германской молодежи, протестующей против устоев, поддерживаемых беспринципными партиями.

Юнгу требовался человек, сочетавший в себе качества лидера любой дискуссии и рупора его идей, знакомый с максимальным числом групп, представленных в окружении "Гегнера". Он выбрал Шульце-Бойзена, у которого была репутация человека, поддерживавшего связи практически с любой оппозиционной молодежной группой. Всякий раз, когда эстремистские студенческие группировки расходились во мнениях, в посредники призывали Шульце-Бойзена, который изучал политику, международное законодательство и журналистику.

Юнг ввел Шульце-Бойзена в состав редакции, и после его отставки тот стал возглавил "Гегнер". С каждым новым выпуском его предостережения об угрозе нацистской опасности становились все громче, а аплодисменты нонкомформистов все восторженнее. Шульце-Бойзен даже организовал в берлинских кафе так называемые "вечера "Гегнера", на которые приглашал представителей политических партий для обсуждения будущего германской политики. Даже скептически настроенный Юнг впоследствии вынужден был признать, что "сначала встречи проводились в маленьких помещениях, но вскоре они так переполнялись, что нам пришлось организовывать настоящие митинги. Атмосфера была исключительно лояльной, между левыми и правыми устанавливались удивительно дружеские отношения. Молодые люди, которые при встрече на улице немедленно ввязались бы в потасовку, прислушивались к аргументам оппонентов и были единодушны в своей неприязни к хвастливому доктринерству партийных боссов и непреклонных суперменов".

Однако в этих дискуссиях вряд ли могла родиться какая-то конкретная программа. Петель говорит, что "там всегда царил панический страх предательства". Шульце-Бойзен и его ближайшие соратники были единственными людьми, способными начать формулирование национал-большевистской платформы. Его основная мысль состояла в следующем: будущее Европы состоит в альянсе элиты молодежного движения, пролетариата и Советского Союза, откуда родится "новый Адам". Он все ещё считает скандальным тот факт, что германская коммунистическая партия зависить от указаний Советов, и в тоже время смотрел на Россию как на спасителя.

"Главным явлением" эпохи виделся протест немецкой молодежи против загнивания Запада; Россия была и останется прообразом нового человечества; Германия никогда не должна стать противником Советского Союза, поскольку на берега Рейна началось "проникновение" Америки; Западная Европа уже стала "Панамерикой".

"Гегнер", без сомнения, бурно приветствовал братство немецкого и советского народов. Юнг говорит:"Я не выдаю никакого секрета, когда заявляю, что советское посольство оказывало "Гегнеру" постоянную финансовую поддержку.

Даже после победы антикоммуниста Гитлера Россия все ещё оставалась для "Гегнера" настоящей Меккой. Последний выпуск "Гегнера" весной 1933 года сообщил своим читателям, что "новый человек" должен появиться в России; Германия бьется в конвульсиях; Запад становится для неё все более чуждым, тогда как германский народ тянется к Востоку.

После 30 января 1933 года новые нацистские хозяева Германии нанесли безжалостный удар по своим просоветским оппонентам. В апреле того года "Гегнер" был запрещен. Летучий отряд из штандарта СС* номер шесть вломился в редакцию, размещавшуюся в доме номер один по Шеллингштрассе, разгромил её и конфисковал все экземпляры газеты. Редактора Шульце-Бойзена и двоих его товарищей - Туреля и Генриха Эрлангера - вывезли в один из "нелегальных концентрационных лагерей" на окраине Берлина, где нацистские головорезы "разбирались", как они выражались, со своими оппонентами.

(* Штандарт - подразделение СА или СС, чиисленностью от 1200 до 3000 человек, соответствующее общевойсковому полку. Прим. перев.)

По словам Туреля, всех троих бросили в "крошечный подвал, оборудованный наподобие полицейского участка. На голом полу лежала солома, покрытая вместо постельного белья большими республиканскими флагами. Нам пришлось лечь при включенном свете". Швейцарца Туреля вскоре освободили, но остальные двое стали жертвами необузданного садизма.

Во дворе Шульце-Бойзену и Эрлангеру пришлось пройти сквозь строй из двух шеренг вооруженных эсэсовцев, подгонявших узников прикладами и ударами кнутов со свинцовыми вплетениями. Трижды (предписанное наказание) Шульце-Бойзен проходил свой крестный путь под градом ударов, голый, задыхающийся, истекающий кровью, охваченный отчаяньем. Неожиданно он вернулся назад и пробежал сквозь строй своих мучителей в четвертый раз. Почти теряя сознание, он щелкнул каблуками и закричал:

- Докладываю! Приказ выполнен, плюс ещё раз на удачу!

Некоторые из эсэсовцев были так поражены, что раздались крики:

- Бог мой, парень, да ты один из нас!

Шульце-Бойзен пережил этот танец смерти, но Эрлангер, как натура более чувствительная, не выдержал. Сам Харро так никогда и не оправился после гибели друга. Смерть Эрлангера больше чем собственные страдания побудила его принять решение никогда не иметь дело с этим садистским режимом.

Вероятно, Харро никогда бы не вышел из эсэсовского лагеря пыток, не начни действовать его мать, женщина более решительная и волевая, чем её муж, отставной флотский капитан. Узнав об исчезновении сына от своего сводного брата, судебного чиновника Вернера Шульце, Мария-Луиза отправилась в Берлин. Вернер Шульце сообщил ей, что ордер на арест Харро был подписан штандартенфюрером Гансом Генцем, чье подразделение использовалось в качестве вспомогательного полицейского отряда.

Фрау Шульце являлась президентом женского отделения "Германской колониальной ассоциации", выступавшей под патронажем нацистов, и потому считала себя вправе рассчитывать на особое внимание в новой Германии. Она прикрепила партийный значок, собрала несколько бывших сослуживцев мужа, (включая фон Штоша, который впоследствии стал капитаном), и поехала в штаб-квартиру Генца на Потсдамерштрассе, 29, прихватив с собой членов "Имперской ассоциации германских морских офицеров".

Под напором упреков фрау Шульце Генц уступил. У него не было желания отвечать за содержание в тюрьме члена семьи Тирпиц. Более того, как партийный товарищ, фрау Шульце обещала, что сын немедленно прекратит всякую "антигосударственную деятельность" и тут же уедет из Берлина. На этот раз мучители отпустили своего узника.

Фрау Шульце вспоминает:

"Но что у него был за вид! Бледный, как полотно, с черными кругами под глазами, волосы обрезаны садовыми ножницами и ни единой пуговицы на пиджаке. Он рассказал мне, как самым скотским образом до смерти забили Эрландера, который был наполовину евреем". Дочь юриста фрау Шульце ещё не успела усвоить, что означает слово "закон" в империи Адольфа Гитлера - и подала в полицию жалобу на Штандарт СС N6 за убийство Эрландера.

СС отплатило той же монетой. 30 апреля они снова схватили Шульце-Бойзена, и тот опять оказался за тюремной решеткой. Возмущенная мать связалась с отставным адмиралом Магнусом фон Левецовом, начальником берлинской полиции. Его помощник привел закованного в наручники Шульце-Бойзена. Тот с горечью в голосе заметил:

- Мама, вы меня сюда отправили, а теперь опять хотите вытащить отсюда!

На что фрау Шульце ответила:

- Завтра ты будешь свободным человеком, или я тоже сяду в тюрьму.

"Завтра" растянулось на две недели, но в середине мая Харро все же освободили. 19 мая 1933 года штурмбанфюрер СС Колов отправил заказное письмо "герру Шульце-Бойзену, Дуйсбург, Дюссельдорфштрассе, 203". В нем сообщалось: "После переговоров с уголовной полицией прилагаем ключи от снимаемых вами помешений по Шеллингштрассе, 1; сообщаем, что помещения находятся в полном вашем распоряжении".

Но Шульце-Бойзена больше не интересовала редакция "Гегнера", теперь он знал другие способы борьбы с нацизмом.

После выхода на свободу все мысли Харро сосредоточились на способах свержения нацистской тирании. В конце 1933 года Эрнст фон Саломон, который раньше писал статьи для "Гегнера", встретил Шульце-Бойзена на улице и едва узнал. Его лицо переменилось. Исчезла половина уха, а лицо избороздили розовые, полузажившие раны. Тот сказал ему:

- Я отложил свою месть до лучших времен.

Первой заботой Шульце-Бойзена стало найти некое безопасное место в иерархии новой Германии. Он уже говорил фон Саломону, что его будущее связано с рейхсвером; профессия военного обеспечивала лучшую защиту от сторожевых псов диктаторского режима. Многие противники нацистов нашли убежище в безликой серой массе в полевой форме.

Шульце-Бойзен хотел вступить в военно-воздушные силы Германа Геринга. Как сыну флотского офицера, ему предстояло сделать выбор: идти в военно-морской флот или нет. В 1929 году в Нойштадте в плавании по Балтийскому морю он прошел курс обучения, проводимый "Оборонно-спортивной ассоциацией Ганзы", и пристрастился к морским переходам. Но флот казался ему слишком реакционным, так что он нашел компромисс и пошел в морскую авиацию.

В середине 1933 года Харро поступил на двенадцатимесячные курсы наблюдателей "Германской авиационной школы пилотов" в Варнемюнде. Училище по подготовке кадров для немецкой военной авиации было замаскировано под гражданское учебное заведение. Время, проведенное в Варнемюнде, оказалось для него мучительным испытанием, поскольку он нашел "чрезвычайно трудным жить среди людей с совершенно другими понятиями, в интеллектуально враждебном окружении". Сокурсники чувствовали его нежелание поддерживать "бурный энтузиазм национальной революции" и относились к нему как к чужаку.

"Последнее оказалось самым трудными, - писал он родителям третьего сентября 1933 года. - Мои особые "друзья" придумали здесь для меня все виды неприятностей, и поначалу я не знал, как все это вынести".

Харро прекрасно выдержал все испытания и первого января 1934 года получил назначение в Управление морской авиации в Варнемюнде. Там он так быстро завоевал расположение руководства, что вскоре его стали считать лучшим работником: вместе с несколькими солдатами и офицерами СС его отправили в учебную поездку в женевскую штаб-квартиру Лиги Наций, где он смог использовать свое знание иностранных языков.

Он обладал удивительной способностью к языкам: мог говорить на французском, английском, шведском, норвежском, датском и голландском языках, и у него появилось искушение оставить свои довольно рутинные занятия военно-морского наблюдателя. Но Харро ждала блестящая карьера в самом сердце германской державы. Он выучил русский и предложил Люфтваффе свои услуги в качестве переводчика. Тем не менее, пришлось долго ждать, прежде чем они были востребованы.

В дальнейшем его карьере способствовала привлекательная блондинка, горячая поклонница нацистов и бывшая руководительница трудовой службы. Они познакомились летом 1935 года во время плавания по Ваннзее. Ее звали Либертас ("Libs") Хаас-Хойя, и она приходилась внучкой принцу Филиппу Ойленбургскому и Хертфельдскому (1847-1921), фавориту любителя музыки Вильгельма II. Самым большим её желанием было стать актрисой кино или журналисткой, и она неплохо разбиралась в поэзии.

Серия странных совпадений привела к тому, что "Либс" стала пользоваться благосклонностью иерархов Третьего рейха. Ее отец, профессор Вильгельм Хаас-Хойе, руководил художественной школой, размещавшейся в доме номер восемь на Принц Альбрехтштрассе в Берлине, где Геринг устроил штаб-квартиру гестапо; её мать Тора, графиня Ойленбургская, (как она стала называть себя после развода с профессором), жила в фамильном имении в Либенберге, под Берлином, по соседству с Герингом, который любил захаживать из помпезного Каринхолла послушать, как графиня играет сентиментальные песни старого принца.

"Либс" влюбилась в яхтсмена Шульце-Бойзена, и двадцать шестого июля 1936 года они поженились. Бывший свидетелем на свадьбе Геринг нашел для молодого мужа место в Имперском министерстве авиации. Мария-Луиза Шульце не одобряла выбор сына и любила повторять, что её невестка - "наивная оптимистка, любящая посплетничать и легко поддающаяся любому влиянию". Фактически ей не нравился сам брак, поскольку для неё он был недостаточно респектабелен. По её словам, Либс была не слишком привязана к дому и недостаточно зрела, чтобы держать в руках неуправляемого Харро, а друзья графини ещё хорошо помнили скандальные истории о гомосексуальных оргиях принца Филиппа.

Сам Гарро считал иначе. Они с женой были страстно влюблены друг в друга, более того, связи семейства Хаас-Хойе позволили ему войти во властные структуры режима. В 1936 году Министерство авиации предложило ему личный контракт, и он стал сотрудником информационной службы.

Работа была необременительной, но обещала неплохие перспективы. Информационная служба под командованием майора Вернера Барца составляла часть Пятого отделения Генерального штаба Люфтваффе, на местном жаргоне "Genst. 5", которая входила в состав подраделения "Иностранные государства", ответственного за наблюдения за иностранными военно-воздушными силами. В иерархии Генерального штаба между ними и руководством Люфтваффе стояли только "картографическая группа" и "стратегический отдел". Таким образом Шульце-Бойзен оказался вплотную к "нервному центру" Министерства.

Харро занялся расширением своей небольшой империи. Он не ограничивал себя только чтением зарубежных газет, расклеивая вырезки и докладывая о прочитанном. В своей однокомнатной квартире на Гогенцоллерндамм Шульце-Бойзен изучал военно-политическую литературу, чтобы иметь возможность блеснуть военными познаниями, добровольно прошел подготовку резервистов (в июне 1937 года ему присвоили звание капрала??? с занесением в списки подразделения резерва ВВС в Шлезвиге) и получил чин лейтенанта. "Он был очень усерден и всегда рвался к знаниям", - вспоминает его бывший домохозяин.

Шульце-Бойзен сделал карьеру в министерстве главным образом благодаря своему прилежанию. Молодой энергичный референт вскоре попался на глаза начальству. Капитан Ганс Айхельбаум из информационного отдела центральной канцелярии министра авиации часто привлекал его для написания статей в "Ежегоднике германских Люфтваффе", за редактирование которого отвечал.

Харро и его перо всегда были под рукой. В ежегоднике 1939 года, например, он выражал беспокойство по поводу "военно-политических планов большевизма", которые, по его словам, проводили опасный курс перевооружения "с использованием методов, которые с точки зрения закона определенно не выдерживали критики". А по поводу политического шантажа фюрера во время судетского кризиса с удовлетворением заметил, что "после мюнхенских решений сократившаяся глубина чешско-словацко-карпатско-украинского оборонительного пространства более не представляет угрозы для великого германского рейха. Врагам национал-социализма теперь придется забросить свой "авианосец", о котором столько говорили и который теперь пришлось торпедировать".

Подобные уловки позволили ему проникнуть в секретные отделы министерства. Он завел новых знакомых, новые связи. Секретная информация, на которой основывалась его официальная журналистская деятельность, окончательно убедила Харро, что Адольф Гитлер ведет дело к войне. Еще 15 сентября 1933 года он уже писал родителям: "У меня сложилось смутное, но вполне определенное чувство, что в перспективе мы приведем Европу к катастрофе гигантского масштаба".

Подлинные и неоспоримые доклады и отчеты доказывали ему, что политика диктатора как образчик беспринципного авантюризма непременно найдет свой конец в следующей мировой войне. 11 октября 1933 года в письме родителям он сообщает: "Теперь я утверждаю, что самое позднее в 40-41 году, но вероятно даже следующей весной в Европе начнется мировая война с классовой борьбой как её следствием. Я однозначно утверждаю, что первыми аренами битвы в новой войне станут Австрия и Чехословакия".

Но что хорошего могла принести подобная осведомленность? Как предотвратить катастрофу? Шульце-Бойзен посовещался с шестерыми своими давними друзьями. Они и стали зародышем организации, впоследствии известной как группа Шульце-Бойзена.

Все началось со случайной встречи на улице через несколько месяцев после вызволения Харро из эсэсовского лагеря пыток. Он встретил штутгартского скульптора Курта Шумахера, с которым ему доводилось работать в "Гегнере". Сын профсоюзного чиновника Шумахер был швабом и с 1920 года жил в Берлине. Скульптор стал одним из изгоев нового режима: выпускник Берлинской школы изобразительных искусств, он был представителем абстракционизма, и с триумфом "здорового" народного мнения, насаждавшегося нацистскими цензорами от искусства, ему запретили выставлять свои работы. Сводить концы с концами удавалось только благодаря случайным приработкам и заработками жены, Елизабет Хохенемсер, дочери инженера и наполовину еврейки. Она была художником-плакатистом, а затем училась на фотографа. Когда у Шумахера появилась масса времени на раздумья о власти, загубившей его карьеру, он стал анализировать нацистскую систему тирании.

Как коммунисты, так и нацисты в своих легендах превратили чету Шумахеров в верных членов коммунистической партии, готовых подчиниться любому партийному приказу. Однако все факты указывают на то, что они никогда не вступали в компартию, а просто были частью художественной элиты, восставшей против ограничения свободы со стороны государства и буржуазного общества. Курт Шумахер был "слишком интеллигентным и чувствительным, чтобы не стремиться к тому, во что он верил всю жизнь - мирному сообществу людей, которые своим трудом смогут обеспечить существование, достойное человечества".

Однако отсутствие у Шумахеров аналитических способностей или идеологического энтузиазма с лихвой компенсировал один из бывших коммунистов. Таким человеком оказался Вальтер Кюхенмайстер, во время войны добровольно поступивший в военно-морской флот. Затем он стал членом компартии и до 1926 года редактировал коммунистическое "Эхо Рура". Впоследствии его из партии выгнали. Какая бы там ни была причина, но ортодоксальный коммунист, бывший товарищ Кюхенмайстер стал предателем. *

(* По словам председателя суда на процессе "Красной капеллы" Краелла Кюхенмайстера исключили из партии за растрату партийных средств. Прим. авт.)

Распрощавшись с издательским делом, Кюхенмайстер поступил в рекламную фирму. После захвата власти нацистами СА отправили его в концлагерь, а затем в Шонненбургскую тюрьму. После девяти месяцев заключения его по состоянию здоровья выпустили на свободу, (он страдал язвой желудка и туберкулезом легких). Работать он уже не мог, но тут ему на помощь пришла преданная и бескорыстная поклонница, член компартии доктор Эльфрида Пауль. Она руководила муниципальным приютом для сирот в Гамбурге, а с 1936 года открыла в Берлине врачебную практику. Шумахера она знала с 1923 года и через него познакомилась с Кюхенмайстером, а теперь стала жить с инвалидом.

В 1936-37 годах к их кругу примкнули ещё два активиста, которые не собирались сидеть и вздыхать по поводу будущей судьбы гитлеровской Германии. Первой была Гизела фон Пельниц, берлинский корреспондент американского агентства "Юнайтед Пресс", женщина неизлечимо больная*, но в то же время активный член Коммунистического союза молодежи. Она все время требовала перейти к решительным действиям. Вторым был Гюнтер Вайзенборн, вернувшийся из Америки домой после многолетнего изгнания, пацифист и левый демократ, критик-социолог (среди его работ "Субмарина С-47" и "Варвары"). Ему тоже не терпелось участвовать хоть в каком-нибудь противодействии режиму.

(* В 1939 году она умерла в Швейцарии от туберкулеза. Прим. авт.).

Эти шестеро почти автоматически присоединились к Шульце-Бойзену. Ему они доверяли и не видели иного выбора. Кюхенмайстер и Шумахер знали его ещё с тридцать второго года, а Гизела фон Пельниц была его дальней родственницей. Харро был единственной надеждой всей группы. Он носил военную форму режима, хорошо знал высших нацистских функционеров и имел доступ, пусть даже очень скромный, к рычагам власти.

Вечерние дискуссии на квартирах друзей укрепили решимость Шульце-Бойзена предпринять какую-нибудь эффектную акцию против режима. Долгие годы он ощущал опустошенность, двойная игра, которую приходилось вести в Министерстве авиации, стала почти невыносима, и любые действия против режима помогли бы хоть как-то облегчить душу. Больше того, его жена, Либертас, у которой давно уже появились, по крайней мере поверхностные, антифашистские убеждения, была готова поддержать любое предприятие "одержимого" Харро.

"Если ты против, стоит ли тебе с этим бороться?" - спросил на одной из встреч Шумахер. Вайзенборн кивнул, Шульце-Бойзен согласился, и вскоре был предложен план, как нанести по режиму ощутимый удар.

Такую возможность предоставила бушевавшая уже несколько месяцев гражданская война в Испании. Для борцов за чистоту идеологии кровавая схватка за Пиренеями служила сигналом к началу крестового похода против фашизма. Не задумываясь об особенностях обстановки в Испании и специфике гражданской войны, которая не имела никакого отношения к Европе, тысячи немецких коммунистов, социалистов и демократов поспешили на помощь республике. В их числе оказался один из друзей Шульце-Бойзена, сын строительного подрядчика Пауль Шольц. Для сгруппировавшихся вокруг Харро конспираторов Испания представлялась первым испытательным полигоном войны, в которой должно был доказать свою силу антифашизм. И лейтенант Шульце-Бойзен знал способ нанести фашистам чувствительный удар.

Для руководства немецкой помощью генералу Франко Министерство авиации рейха сформировало "Специальный штаб В" под началом генерала Гельмута Вильберга. На него возложили ответственность за транспорт для отправки добровольцев, оружия и боеприпасов в Испанию. Министерство авиации держало в руках все тайные связи со сражавшимися против левых республиканцев путчистами Франко. Москва провозгласила поддержку республики самой неотложной задачей антифашистского Народного фронта.

Шульце-Бойзен собрал всю доступную ему информацию о "Специальном штабе В": подробности о немецких транспортах в Испанию, занятых в этом деле офицерах, а также операциях абвера за линией фронта. Все это обобщили в письмах, которые Гизела фон Пельниц опустила в почтовый ящик советского торгпредстава в доме номер одиннадцать на Литценбургенштрассе в Берлине.

Впоследствии гестапо утверждало, что Шульце-Бойзен выдал Советам "секретные операции абвера". Генрих Шеель вспоминает высказывание одного из гестаповских бонз: "Во время гражданской войны в Испании мы заслали своих людей в Интернациональные бригады. Шульце-Бойзен знал их имена и передал красным. Вслед за этим наших людей поставили к стенке".

Но вскоре гестапо вышло на след заговорщиков Шульце-Бойзена. В 1937 году была арестована Гизела фон Пельниц, и её соратники решили, что их группа провалилась. Кюхенмайстер отбыл в Кельн, поближе к голландской границе, а Шульце-Бойзен и Вайзенборн собирались найти убежище в Люксембурге, когда Гизелу неожиданно выпустили. Она ничего не рассказала, и Шульце-Бойзен отделался предупреждением гестапо.

Харро вовсе не был обескуражен; для него шпионаж все ещё представлялся переходной формой в борьбе с нацистской тиранией. Тем не менее этот случай показал, как далеко он готов зайти. Правда, ему все ещё было невдомек, что он уже начал работать на советскую разведку. Вайзенборн говорил, что "это ещё не являлось политическим обязательством, в то время нельзя было установить какой-либо уклон в пользу определенной иностранной державы".

На этом этапе Шульце-Бойзен полагал, что политическое просвещение одна из сторон подпольной работы, обещавшая огромные перспективы в будущем. Вернер Краус, примкнувший к нему позднее, утверждает, что его целью было содействовать "просвещению самых широких слоев специалистов" при помощи памфлетов, устной пропаганды, листовок, чтобы таким образом инициировать "формирование интеллектуальной элиты". Во время тайных собраний Шульце-Бойзен сделал набросок информационного листка "Дер Вортгрупп" ("Авангард"). Шумахер с Кюхенмайстером написали антифашистские прокламации, а остальные разбросали их ночью по улицам Берлина.

Вайзенборн свидетельствует: "Листовки оставляли под навесами автобусных остановок, в телефонных будках и т. д. Еще чаще их отправляли в конвертах без марок. Адреса печатали на пишущей машинке и обычно выбирали по профессиям из телефонного справочника, а сами листовки размножали на копировальной машине". Печатали их в доме номер два по Вайцштрассе, в квартире юриста и противник нацизма доктора Герберта Энгельзинга, а агитационные материалы хранили у Шумахера в подвале.

Постепенно организация Шульце-Бойзена стала расширяться, своими вечерними дискуссиями и тайной агитационной работой она привлекала все большее число противников нацизма. К семерке основателей присоединялись противники режима всех мастей. Среди них можно было встретить такое хрупкое создание, как знакомая Шумахера Ода Шоттмюллер - танцовщица и скульптор. Очень скоро у неё сложились тесные отношения с Харро, и она была готова на что угодно. Другой полюс составляли торговец инструментом и ещё более осторожный радист доктор Хуго Бушман, а также строительный подрядчик Шольц.

Однако вскоре на всю эту политическую деятельность была брошена тень. Письма Гизелы фон Пельниц вызвали интерес советской разведки, и теперь в жизнь Шульце-Бойзена вошел человек, который сыграл роковую роль в судьбе многих антифашистов: советский агент-вербовщик Александр Эрдберг.

Его настоящее имя, как и мир, в котором он жил, остались тайной. В советском торговом представительстве в Берлине он называл себя Эрдбергом; в берлинском коммунистическом подполье его знали как Карла Кауфмана, а для Разведупра он был полковником Александровым. Сегодня друзья Шульце-Бойзена убеждены, что его настоящее имя - Василий Бергер, родившийся в 1905 году в Москве, в 1929 году - рецензент московского издательства, а с 1930 года агент советской разведки.

Тем не менее с уверенностью можно сказать только то, что Эрдберг с 1935 года работал в советском торгпредстве в Берлине, и в его обязанности входило создание шпионской сети в Германии. В наследство от советника посольства Сергея Бессонова, который в тридцать седьмом при довольно загадочных обстоятельствах исчез из Берлина и стал жертвой сталинской "чистки", ему досталась совсем крошечная организация. Бессонов наладил связь торгпредства с сетью информаторов, которая охватывала даже Министерство экономики рейха. Главным информатором был обладателем знаменитой фамилии: доктор права и философии Арвид Харнак - сын историка Отто Харнака и племянник великого теолога Адольфа фон Харнака, да и сам один из лучших умов в среде германской бюрократии. Скромный, интеллигентный, с легким налетом аскетизма, но не без чувства юмора и склонности к жарким дискуссиям, Арвид явно воплощал немецкий идеал высокопоставленного министерского чиновника, и в то же время долгие годы беспрекословно служил своим советским хозяевам. Он обладал суровой убежденностью догматика, зато ему недоставало живости и импульсивности его будущего партнера Шульце-Бойзена.

Харнак родился 24 мая 1901 года в Дармштадте. Его рано заинтересовали марксистские экономические теории, которые сделали из него убежденного коммуниста. Он был приверженцем так называемой "Гессенской школы", возглавляемой профессором Фридрихом Ленцем, который считал, что германская экономика должна заимствовать (его собственными словами) "принципы тотального планирования свободной от эксплуатации экономики".

Ленц считал советский пятилетний план примером воплощения подобных принципов. Какое-то время он сотрудничал с национал-большевистскими кругами Сопротивления, возглавляемыми бывшим социал-демократом Эрнстом Никишем. Тем не менее Ленц считал открытым вопрос о том, сможет ли советская плановая экономика служить образцом для находившейся на полпути между капитализмом и коммунизмом экономики Германии. Он возражал против рабского копирования плановой экономики России, и его главной темой была Германия, независимая как от Востока, так и от Запада, а это требовало "откровенного обмена мнениями с возрожденным большевиками восточным империализмом", чтобы найти в конце концов экономическое устройство для Германии, "удовлетворявшее требованиям специфики нашей ситуации".

Однако ученик Ленца Харнак на этом не остановился. Для него не существовало ничего более двусмысленного, чем колебания германской политики между Востоком и Западом, и он утверждал, что будущее Германии нужно искать на Востоке. Германия может обеспечить свои национальные интересы только через сотрудничество с коммунистической Россией.

Для него это не было вопросом политики с позиции силы, а скорее идеологии и социального строя. Еще летом 1931 года во время ночных прогулок по Марбургу он говорил своему другу, историку Эгмонту Зехлину, что время политики по принципу "куда ветер дует" закончено, теперь каждый немец должен решить, встанет он на сторону рабочих или капиталистов, потому что национальные проблемы стали социальными". Его убежденность брала начало в двух с половиной годах исследовательской работы в качестве рокфеллеровского стипендиата при университете в Мэдисоне, штат Висконсин. В 1926 году он уехал в Америку, воспитанный семьей в национальном духе, но работа над диссертацией "Домарксистское рабочее движение в Соединенных Штатах" все ближе знакомила его с социализмом. Американский стихийный капитализм, неуклонно шагавший к катастрофе "черной пятницы" и мировой депрессии, по его мнению, прокладывал дорогу марксизму.

Убежденность Арвида в том, что американская экономическая система не обеспечит разрешения современного кризиса, поддерживала аскетичная, но очаровательная американка Милдред Фиш, преподаватель литературы Мэдисонского университета. Ее захватило распространенное в американских университетах того времени движение за социальные реформы. Эрудиция и глубокие демократические симпатии молодой женщины привлекли Арвида Харнака, и в 1926 году они поженились. Как верная жена, Милдред всегда поддерживала деятельность мужа, хотя она в принципе была далека от политики, а её главным интересом оставалась литература - даже в камере смертников она переводила Гете.

Еще студентом Харнак понял, что Америка - чуждая ему страна. Даже в своей работе по истории американского профсоюзного движения Арвид предсказывает, что Соединенные Штаты пойдут по пути, который он выбрал для себя - к марксизму. Лекции Ленца ещё более усилили его уверенность в том, что будущее принадлежит коммунизму.

Первые связи с Россией появились у Харнака в 1930 году после завершения экономического образования в Гессенском университете. Они с Ленцем создали в Берлине "Общество по изучению советской плановой экономики" (известное как "Арплан") и вскоре получили активную помощь со стороны торгпредства и посольства. Большинство членов общества отнюдь не были коммунистами, среди них можно было встретить и таких ученых, как эксперты по Востоку Хетч и Мехнерт, которые в своих выступлениях на ежегодном собрании общества в берлинском отеле "Берлинский кайзер" выказали мало пристрастия коммунизму.

Однако Бессонов, бывший прекрасным оратором и собеседником, умел внушить доверие и расположить к себе людей. Ему удалось склонить симпатизировавших марксизму членов "Арплана" на сторону Советского Союза. Деятельность Бессонова была направлена на то, чтобы ещё теснее связать с русскими секретаря общества Арвида Харнака. В 1933 году он устроил своему другу Харнаку и ещё двадцати трем членам "Арплана" поездку в Россию, где их принимали высшие советские функционеры. Харнаку больше всего запомнилась встреча с Осипом Пятницким, главой ОМС и организатором одной из самых значительных агентурных сетей коммунистов.

Однако захват власти фашистами вынудил Ленца и Харнака распустить "Арплан". Арвиду даже пришлось на время покинуть Берлин и завершить свое юридическое образование в Йене. Тем не менее он продолжал придерживаться прежних взглядов на будущее как просвещенную, специфически немецкую форму коммунизма. В 1934 году он возвращается в Берлин, настроенный к решительной борьбе за свой рейх, государству с полностью планируемой экономикой.

Теперь Харнак становится экспертом-консультантом и поступает на службу в Министерство экономики в качестве научного ассистента в отдел зарубежной валюты. Впоследствии его назначили правительственным советником, а в 1942 году - старшим правительственным советником, что свидетельствовало об эффективности его работы, отмеченной расположением самого высокопоставленного руководства. Ни один человек в Министерстве не сомневался, что референт отдела "Америка-Основные вопросы" был прилежным слугой Третьего рейха.

Тем временем 8 июля 1937 года он вступил в нацистскую партию, получил членский билет N 4153569 и проявил должное рвение истинного национал-социалиста в качестве лектора в Школе зарубежной политики Розенберга. Вряд ли хоть одна живая душа знала, что за внешностью обычного служащего скрывается фанатизм марксистского догматика, решившего неуклонно идти до конца своим путем - в тесном сотрудничестве с русскими товарищами.

Никто не знает, когда Харнак получил от советской разведки первое задание. Когда его однокашница, убежденная сторонница марксизма экономист Маргарет (Грета) Лорке в 1933 году возобновила знакомство с ним в Берлине, он уже числился в списках информаторов советской сети. Грета Лорке утверждает, что Харнак уже тогда передавал в Москву экономические доклады, а русское руководство строго приказывало ему держаться подальше от Германской коммунистической партии.

В противовес Харнаку, Грета Лорке состояла в членах партии и была полностью посвящена в тонкости подпольной работы. Они были знакомы ещё с Мэдисонского университета, но затем потеряли друг друга из вида. В 1930 году Грета уехала в Цюрих под предлогом работы помощником адвоката, но на самом деле по заданию партии. В её обязанности входило представлять партийные интересы в "Союзе интеллектуальных профессий", группе левых интеллектуалов, "созданной как организация прикрытия, но фактически работавшей под руководством коммунистов".

Только через три года партия приказала Грете вернуться в гитлеровскую Германию, где её новым союзником стал Харнак. Она стала преподавать американское коммерческое законодательство и к тому же работала для нацистского расово-политического управления: переводила на английский речи Геббельса, а иногда отрывки из "Майн Кампф" Гитлера. Однако в свободное время Грета копировала секретные отчеты, которые Харнак тайно приносил из Министерства экономики, записывала любую поступавшую от него устную информацию и переправляла её с курьерами.

Ближайший "почтовый ящик" находился в Нейкельне, связным был Йоханн ("Джон") Сиг, американец немецкого происхождения из Детройта. С 1929 года он состоял в Германской коммунистической партии, а с тридцать первого под псевдонимом Зигфрид Небель работал на главную коммунистическую газету "Роте Фане" ("Красное знамя") и был связным коммунистического подполья. Его жизнь была полна приключений: он преподавал в педагогическом колледже, работал грузчиком на почте, разнорабочим, автомехаником и журналистом, что наделило его хитростью и уживчивостью - качествам, так необходимым в подпольной борьбе с нацизмом. Связь он поддерживал с подпольной коммунистической группой в Лейпциге, которая передавала его сообщния и отчеты Харнака в Россию.

У Сига была сеть информаторов в Берлине. Кроме ряда товарищей из берлинских индустриальных концернов, она включала в себя и такую крупную фигуру, как писатель доктор Кукхофф, с которым Грете Лорке выпала судьба связать свою жизнь. Тот был уроженцем долины Рейна из семьи аахенского промышленника. Сиг познакомился с ним во время работы в молодежной газете "Ди Тат" ("Дело"), которую Кукхофф редактировал до 1930 года. Адам был романтическим националистом, в одно время он симпатизировал нацистам, но к периоду "Гляйхшалтунг" - террора 1933 года - стал ярым антифашистом и через Сига связался с коммунистическим подпольем.

С тех пор Кукхофф называл себя коммунистом. Он постоянно испытывал нехватку средств и некоторые затруднения в примирении своих патриотических поэм, например, "Немец из Байеркорта" и "Жизнь за Ирландию" с работой в коммунистическом подполье. Грета Лорке помогла ему выйти из этих идеологических затруднений и даже научила в чем-то недалекого Кукхоффа азбуке конспирации, а в 1937 году вышла за него замуж.

"Мы устраивали просветительские вечера, - сообщает Грета Кукхофф, - и обсуждали чисто теоретические проблемы, американскую литературу и различные интеллектуальные вопросы, но в конце концов перешли к проблемам марксизма и теории национал-социализма, чтобы лучше разбираться в этих вопросах и иметь возможность им противостоять". Постоянными участниками этих встреч были Харнаки, Джон Сиг и несколько его друзей, включая коммуниста Шлезингера, его жену Розу и инженера из АЕГ Карла Бехрена.

С 1937 года в их число вошел один из видных деятелей Веймарской республики, последний социал-демократический министр культуры Пруссии доктор Адольф Гримме. Они с Кукхоффом знали друг друга ещё по университету в Галле, затем их пути разошлись до 1933 года. Гримме стал преподавателем и получил медаль Гете. Адам привел его с собой, но даже отвращение к нацистскому режиму не смогло сделать из него активного члена группы Харнака-Кукхоффа, и он остался сторонним наблюдателем.

Фрау Кукхофф часто приходилось посредничать между представителями разных направлений антифашизма, особенно в спорах между пробавлявшимся рецензиями для "Дойче Ферлаг" Кукхоффом и преуспевающим служащим Харнаком, которые часто раздражали окружающих. Фрау Кукхофф говорит, что "положение Харнака в нашем кругу было довольно сложным". Она не рассказала мужу о нем всей правды. Приказ из России гласил, что никто не должен был знать о его шпионской деятельности.

Кукхофф считал Арвида беспринципным карьеристом и мелким буржуа, который может оставить революционную партию в беде. Однажды он пришел в такую ярость, что выгнал Арвида на улицу и дал ему пощечину. Фрау Кукхофф вспоминает: "По реакции Харнака я могла понять, что он все прекрасно понял и остался совершенно невозмутим".

Словоохотливый Кукхофф также не был знаком с тем, кто в одно время был тайной движущей силой группы Харнака - с Александром Эрдбергом. Конечно, вербовщик Разведупра находился в советском торгпредстве, но Грета Кукхофф утверждает, что "Харнак получал распоряжения из посольства". Теперь на первые роли выходил Эрдберг, и потому военный атташе в Берлине генерал-майор В. И. Тупиков получил из Москвы новые инструкции.

Информация Харнака главным образом касалась экономики, и хотя Москва считала это очень важным, но приближение Второй мировой войны заставило разведку собирать как можно более полную информацию о германской военной машине. Советскую разведку снова и снова интересовали подробности о гитлеровском вермахте. Письма Гизелы фон Пельниц показывают, как в данном случае распорядился Разведупр. Военную информацию обеспечивал Шульце-Бойзен, и у Эрдберга родился план объединения групп Шульце-Бойзена и Харнака.

Первый шаг был сделан Гретой Кукхофф, установившей дружеские отношения с четой Шульце-Бойзен. Летом 1939 года юрист и продюсер киноконцерна "Тобис" Энгельзинг привез Кукхоффов и Шульце-Бойзен на свою виллу в Грюневальде. Предлогом послужил их общий интерес к кинобизнесу: Кукхофф надеялся получить работу кинорежисера, а Либертас Шульце-Бойзен, которая тем временем стала писать сценарии для киноцентра Министерства пропаганды, была в дружеских отношениях с целым рядом продюсеров, вроде Вольфганга Либенайнера.

Вскоре к их кругу примкнул Харнак, который представил своего хозяина Эрдберга. Перед вторжением в Польшу Арвид Харнак и Гарро Шульце-Бойзен уже работали вместе и конец их сотрудничеству положил только палач из Плотцензее.

На самом деле Харнак без всякого энтузиазма смотрел на мальчишеские выходки энергичного лейтенанта, который сразу же попытался взять обе группы под свое начало. Харнак был типичным далеким от сентиментальности марксистом и настаивал на строгом соблюдении приличий и порядка в личной и общественной жизни. Романтический национал-революционер Шульце-Бойзен со своими шумными водными прогулками и застольями казался ему скорее незрелым нигилистом, чем человеком, которому стоило доверять такое опасное задание, как руководство разведывательной организацией Сопротивления.

Грета Кукхофф говорит, что муж её сразу понял: "Шу-Бо нужна дисциплина", - намек на экзотическую личную жизнь Шульце-Бойзена и ту легкость, с которой они с Либертас старались разрушить узы брака, разменяв его на пеструю серию новых романов. Чета Кукхофф рассматривала эту парочку не столько как вызов буржуазной морали, сколько как преступление против конспиративных правил Москвы. Остальные коммунисты из группы Харнака тоже считали, что Шульце-Бойзен слишком нетерпелив и слишком вольно обращается с правилами; многие отмежевались от учатия в его "коммунистической гостиной", особенно после того, как узнали, что партия с неодобрением относится к его связи с Кюхенмайстером, которого вывели из её рядов.

Однако в тот момент и Шульце-Бойзен, и Харнак вынуждены были принимать во внимание взгляды официального руководства Германской коммунистической партии, поскольку обе группы выступали как организация профессиональных коммунистов-революционеров, более фанатичных и последовательных, чем все те, к которым привыкли немецкие противники нацизма. Ортодоксальные коммунисты следовали приказам Коминтерна, которые предписывали восстановление Германской компартии, серьезно пострадавшей от гестапо; так политика партии и потребности разведки советского государства шли рука об руку.

Вскоре после подписания в августе 1939 года советско-германского пакта о ненападении коммунистическое руководство в Москве поддалось обольстительной иллюзии, что союз двух диктаторов даст возможность Германской компартии восстановить легальную деятельность в Третьем рейхе. Как война с Японией вынудила антикоммунистического диктатора Китая маршала Чан Кайши терпеть своих коммунистических противников, утверждали они, - так и война против "западного империализма" заставит Гитлера мириться с присутствием германских коммунистов.

С точки зрения обосновавшегося в Советском Союзе руководства ГКП в изгнании следовало сделать все возможное, чтобы помочь Гитлеру укрепиться в этом мнении. Вальтер Ульбрихт предостерегал товарищей не ставить своим "грубым антифашизмом" под удар "будущие возможности легальной работы ГКП. А функционер Коминтерна Фюрнберг пошел ещё дальше, утверждая, что "следует отбросить многие предубеждения". Если через советско-германский пакт можно достичь социализма, тогда партии как с неизбежным злом придется смириться даже с концентрационными лагерями и еврейскими погромами.

К тому же по мнению советских специалистов по Германии Советская Россия теперь приобрела в Третьем рейхе такую популярность, что нацисты не осмелятся противостоять коммунистам или Советам. У одной из советских представительниц Самойлович всегда была наготове трогательная история из поездки по Польше о том, как германские солдаты на демаркационной линии так охотно собирали советские эмблемы, что целому взводу Красной Армии пришлось оторвать со своей формы все пуговицы и звездочки и подарить немецким военным.

Убеждение, что советско-германская дружба приведет к некоторому смягчению гитлеровского режима, побудило Коминтерн предпринять эффектную акцию. В январе 1940 года два самых высокопоставленных лица Коминтерна, Генеральный секретарь Георгий Димитров и второй секретарь Дмитрий Мануильский пригласили членов ЦК ГКП в Москву и устроили им партийное расследование. Не заботясь о чувствах своих германских товарищей, они обвинили руководство Германской компартии в полном провале борьбы с фашизмом. Мануильский бушевал, доказывая, что в Германии больше не осталось ни одного коммуниста. Димитров резко заявил, что ГКП перестала быть в Германии независимой партией. Никто не слышал ничего подобного со времен гражданской войны в Испании. Председатель ГКП Вильгельм Пик отверг подобные обвинения, но взаимные упреки стали ещё резче.

В конце концов Димитров прервал спор и перешел к существу дела. По его словам, главной целью являлось создание в Германии новых коммунистических ячеек, а затем их объединение в партию, которая будет действовать, как единое целое. В Стокгольме предстояло сформировать из надежных товарищей секретариат, которому следовало установить связи с ещё оставшимися в Германии ячейками и сформировать новые, а затем в качестве руководства новой ГКП переехать в Берлин. Местные партийные органы следует укомплектовать "легальными" товарищами, которых, однако, должны направлять люди из подполья, а сам секретариат будет оставаться на нелегальном положении до тех пор, пока его нельзя будет узаконить в качестве "Директората" рейха.

Главой этой организации Коминтерн назначил члена Центрального комитета Герберта Вегнера (псевдоним Курт Функ), человека железной воли, всегда считавшегося специалистом по нелегальной работе. С 1935 года он находился в подполье, боролся в Сааре против объединения с Германией, и после многочисленных споров с "политруками" из партийного руководства навязал свою политику усиления борьбы с нацистским режимом. До тех пор, пока будущий руководитель берлинской района Карл Мевис и двое других членов Центрального комитета, Генрих Вятрек и Вильгельм Кнохель, проведут всю необходимую подготовку для переезда в Третий рейх, он должен был оставаться в тени.

Однако едва только Мевис (он же Фриц Арндт) приступил к работе, как Димитров отправкой в Стокгольм одного из своих ближайших сподвижников показал, что сфера его интересов ограничена чисто партийной работой. "Рихард", как с некоторой дрожью в голосе и трепетом называли того в партийных кругах, стал неусыпным стражем и движущей силой секретариата. Артур Ильнер, плотник из Кенигсберга, который прошел подготовку ещё в старом "М-аппарате", выпускник "М-школы" и агент Разведупра, впоследствии переданный Коминтерну, во время гражданской войны в Испании под псевдонимом Рихард Штальманн был заместителем командира одиннадцатого батальона Интернациональной бригады и в этом качестве нес ответственность за расстрелы левых и правых уклонистов.

Ему приказали создать в Германии новый разведывательный аппарат. В новых планах ГКП "М-организация" виделась полностью отделенной от партии, а её члены должны были заниматься разведкой и диверсиями. Первых людей из своего аппарата Ильнер отправил в Германию через систему курьеров, работавшую на шведских судах на Балтике.

Вегнер, которого отправили в Стокгольм в феврале 1941 года, также использовал свои международные связи и через шведских моряков обеспечивал передачу тайных сообщений западноевропейской разведывательной сети Коминтерна, датский фланг которой представлял агент "Красной капеллы" Винтеринк. "Толстяк" (псевдоним Винтеринка) поддерживал связь с членом Центрального комитета Кнохелем, который начал внедрять своих "инструкторов" из Голландии в западную Германию.

Шифрованные сообщения товарищей из Германии стали скапливаться в подпольном стокгольмском центре Вегнера на Блекингегатан, 63. Вегнер лично готовил агентов для работы в Германии. В качестве одного из своих главных доверенных лиц он отправил члена компартии Шарлотту Бишоф, предварительно сделав ей короткую стрижку и переодев мужчиной. С семьюстами марками и снаряжением от Вегнера её отправили на корабле в Бремен.

Но план Димитрова не сработал, и только несколько заброшенных из-за рубежа коммунистов смогли успешно работать в Германии. Большинство из них попало в руки гестапо. Чересчур восторженный функционер Денгель из безопасной Москвы увещевал товарищей, что в Берлине никому не следует бояться смертной казни, поскольку Сталин сможет удержать гитлеровский террор в определенных рамках.

Тем не менее большинство членов партии не спешили ввязаться в смертельную авантюру. Даже руководители стокгольмского секретариата не рискнули отправиться в Германию. Ильнер нашел, что у него в Швеции слишком много неотложных, Вятрек без всяких оправданий просто отказался ехать, Мевис отказался давать какие-либо обязательства, а Вегнер прикрылся данным Шарлоттой Бишофф в "Берлинер Локал-Анцайгер" объявлением, предостерегавшем против поездки в Берлин. Только Кнохелю удалось впоследствии туда пробраться.

Таким образом коммунисты в Германии оказались отрезаны от своих руководителей за рубежом, что привело к образованию новых боевых групп. Конечно, они не подозревали о сложных тактических соображениях, тщательно разработанных совместно с московской штаб-квартирой. В любом случае они так же мало в этом разбирались, как и во многих воззваниях нашедшего убежище за рубежом партийного руководства. Невидимая линия разделила Германскую компартию на эмигрантов и тех, кто остался дома.

Да и какого понимания можно было ожидать от немецких коммунистов в "создании народного антифашистского фронта против антисоветских военных планов империалистических сил" или "набора социал-демократических рабочих и национал-социалистической рабочей силы для общей борьбы", которые фигурировали в "политической платформе" ГКП в декабре 1939 года? Оставшиеся дома товарищи, которые и так были запутаны пактом Сталина-Гитлера, из этого смогли лишь уяснить, что предстоит восстановление ГКП и продолжение борьбы против Гитлера. Именно к этому их и готовили.

Помогла им известная снисходительность нацистского режима. В течение 1939 года из тюрем и концентрационных лагерей под обещание прекратить всякую политическую деятельность выпустили среднего уровня активистов прежней ГКП. Они тут же приступили к формированию новых групп Сопротивления.

Начало было положено ещё за несколько месяцев до того рабочим-металлургом и функционером компартии Робертом Уригом, которого также выпустили из концлагеря. Он организовал в Берлине организацию Сопротивления, которая создала свои ячейки на различных производствах, причем в них наряду с коммунистами входили и социал-демократы. В то же самое время кельнские коммунисты разбились на группы по пять человек под руководством единого центра, а в Маннгейме подобную организацию создал бывший коммунист-депутат местного парламента Георг Лехляйтер. В Гамбурге, Саксонии и Тюрингии старые товарищи под самыми различными прикрытиями снова собирались вместе.

Берлин тоже не остался в стороне. Несколько недавно освобожденных коммунистических журналистов однажды собрались в доме своего старого друга Джона Сига. Все они были знакомы ещё со времени совместной работы в "Роте Фане": инструментальщик и молодежный лидер Вальтер Хусманн, работник издательства Мартин Вайзе, печатник Герберт Грассе и книготорговец Гуддорф. Они решили держаться вместе и действовать против режима на разных предприятиях Берлина.

Своим руководителем они выбрали самого умного и образованного из них Вильгельма Гуддорфа. Тот был выходцем из просвещенной семьи, получил филологическое и экономическое образование, учился в советских партийных школах и затем стал редактором "Роте Фане". В 1934 году его приговорили к трем годам заключения за попытку государственной измены, а после освобождения из концлагеря он работал в берлинском книжном магазине "Гизеллиус".

По офисам и компаниям он набрал единомышленников, и вскоре организация заработала. Ее членами в основном были коммунисты, придерживавшиеся твердой линии, как например, электрик Ойген Нойтерт, бывший руководитель гитлерюгенда Вольфганг Тисс, Ютта и Виктор Дукински.

В своих призывах к действию Гуддорф был неутомим. Он не собирался ждать инструкторов из Москвы, которых обещал стокгольмский секретариат, сам назначил себя членом пока ещё не существующего директората и наладил связь с другими коммунистическими группами Германии. Ему особенно хотелось работать с Берхартом Бестлайном, Францем Якобом и Робертом Абсхагеном, партийными функционерами из Гамбурга, которые объединили вокруг себя немало бойцов Сопротивления из портовых организаций старой ГКП.

В конечном счете Сиг представил Вильгельма Гуддорфа группе Шульце-Бойзена/Харнака, которая уже делала именно то, о чем он мечтал. Шульце-Бойзен и Харнак с энтузиазмом приняли Гуддорфа, поскольку его ячейки на берлинских предприятиях могли обеспечить прочную основу всей организации. Но Гуддорф колебался, стоит ли объединяться с этой парой "коммунистов из гостиной", поскольку представителя старой гвардии насторожила их театральность.

Московскому центру пришлось отдать точный приказ, прежде чем Гуддорф решился приступить к сотрудничеству с Шульце-Бойзеном и Харнаком. В 1941 он вошел в организацию как официальный представитель ГКП. Свою лепту в укрепление этого союза внес и Эрдберг. Он постоянно настаивал на сотрудничестве и требовал расширения организации. С ненавязчивой помощью русских Шульце-Бойзен смог вовлечь в свою организацию последних уцелевших представителей немецкого аппарата Коминтерна.

В их число вошла Клара Шаббель, * участница "движения Спартака", а впоследствии секретарь советского торгпредства. Она была любовницей Генри Робинсона, представителя Коминтерна, работавшего на "Красную капеллу" в Париже.

(* Клара Шаббель познакомилась с Робинсоном в 1921 году в Берлине, и в тот же год переехала с ним в Москву. В 1922 году она вернулась в Берлин, где у неё родился сын Лео. Позднее Клара поддерживала с ним отношения, когда он работал на Западе и некоторое время, с 1934 по 1936 год, жила с его отцом в Париже. Прим. авт.).

Еще там был Курт Шульце, радист, прошедший подготовку в Советском Союзе. По приказу партии он в 1927 году вышел из КПГ и перешел в советскую разведку.

И, наконец, появляется одно из самых странных созданий Коминтерна семейство агентов Хюбнер/Весолек.

Эмиль Хюбнер работал пекарем, в 1919 году вступил в КПГ, а с конца 1920 года работал на советскую разведку. После 1933 года один из его сыновей эмигрировал в Советский Союз, другой, Макс Хюбнер, вступил в компартию ещё вместе с отцом и помогал ему пристраивать вновь прибывших советских агентов. Русская разведка помогла Хюбнерам открыть в Берлине фирму по торговле фото - и радиотоварами, где тайно разместилась мастерская по подделке паспортов. К началу войны магазин Хюбнера в Берлине стал главной явкой советских агентов, и чем больше их прибывало из Москвы, тем чаще Опа Хюбнер привлекала к работе членов семьи, начиная с дочери Фриды и кончая внуками Йоханнесом и Вальтером Весолеками.

Кроме уцелевших коминтерновцев к организации Шульце-Бойзена/Харнака присоединилась ещё одна группа коммунистов-антифашистов. Здесь снова сыграл свою роль случай. Вскоре после начала войны библиотекарь Лотте Шляйф обратилась за помощью к друзьям Шульце-Бойзена. Она постоянно боялась, что в любой момент к ней может нагрянуть гестапо, поскольку прятала в своей квартире приятеля, социалиста Рудольфа Бергтеля. Недавно тому удалось вырваться из трудового лагеря, куда его отправили на восемь лет за организацию заговора.

Избавиться от него стало единственным желанием Лотте. В отчаянии она обратилась к своему знакомому, члену компартии Ильзе Шаффер, чей муж, городской библиотекарь доктор Филипп Шаффер, также томился в тюрьме за политические убеждения. Лотте Шляйф знала, что Ильзе поддерживает связь с организацией Сопротивления, которая переправляет за границу преследуемых антифашистов. Фрау Шаффер вызвалась помочь и познакомила Лотте со своей подругой Эльфридой Пауль, любовницей Кюхенмайстера, которая в свою очередь свела её с Элизабет Шумахер. Курт Шумахер переправил беглеца через швейцарскую границу, и Бергтель вскоре оказался в безопасности.

С тех пор библиотекарь из "Пренцлауер Берг" Лотте Шляйф стала членом организации Шульце-Бойзена и занялась налаживанием новых связей с другими антифашистами. Она, к примеру, знала Генриха Шееля, студента филисофии, близкого к молодежным кругам коммунистической направленности. Появились новые имена: будущий радист "Красной капеллы" рабочий - металлург Ганс Коппи, которого приговорили к годичному заключению за распространение прокламаций с антифашистскими лозунгами; призванный в 1938 году на военную службу приказчик Ганс Лаутеншлагер, будущий распространитель листовок группы Шульце-Бойзена. Шеель, Коппи и Лаутеншлагер раньше учились в одной школе, экспериментальном сельскохозяйственном учебном заведении в пригороде Берлина.

В 1941 году Шульце-Бойзен вышел на связь со второй, ещё более крупной группой студентов. Их предводителем был невропатолог доктор Иоанн Риттмайстер, старший сын гамбургского бизнесмена голландского происхождения. Его приятель, профессор психологии Кемп, описывал Риттмайстера как "крайне одаренного и чувствительного, хрупкого человека с изящной, привлекательной внешностью". Он был последователем Фрейда, стремился к "новому гуманизму" и потому сомневался в буржуазной системе. По этой причине Риттмайстер обратился к радикальному социализму, в котором видел единственную надежду человека на освобождение от любого принуждения, а впоследствии так увлекся марксизмом, что власти Швейцарии, где он работал в кантональном санатории Мюнсингена, выслали его из страны за коммунистическую пропаганду.

На самом деле у него не было никаких связей с компартией. Скептик по натуре, философ, эстет вряд ли мог представить себя в качестве инструмента для выполнения грубых партийных задач. Всю свою жизнь он был мрачным скептиком, страстно желавшим восстановить потерянную в детстве связь со своей средой. Ему хотелось "раз и навсегда покончить с депрессией", которая постоянно его преследовала. Он горевал о своем бездетном браке, "пустоте своей профессии", жестоких временах и нравах.

Безрадостное существование вызвало у Иоанна Риттмайстера, по его собственным словам, "смятение и упадок духа", которые "способствовали моему решению примкнуть к Шульце-Бойзену, не говоря уже о невыносимом материальном положении, сложившемся из-за гитлеровских войн и режима в целом". Связь с Шульце-Бойзеном, казалось, на время избавило его от депрессии. Влияние Харро усилило отвращение к режиму, но революционная деятельность в его планы не входила. Он писал в своем дневнике: "Очевидно, люди просто не хотят поверить, что я по натуре своей не расположен к решительным действиям".

Риттмайстер считал сопротивление гитлеровской системе не столько практической борьбой за ликвидацию прогнившей диктатуры, сколько проявлением добродетели. Став старшим практикующим врачом-психотерапевтом берлинского "Института психологических исследований и психотерапии", он собрал вокруг себя группу молодых людей, которые считали, что склонить население к коренному изменению политики страны можно скорее посредством постоянных дискуссий и вечерних чтений, чем расклеивая листовки на стенах.

Многие из его последователей были учениками берлинской вечерней школы Хейльшера, которую посещала будущая актриса Ева Книпер, происходившая из обедневшей буржуазной семьи немецких националистов. В феврале 1938 года с ней познакомился Риттмайстер и ввел её в свой мир "социального благоденствия", а в июле 1939 года они поженились. Фрау Риттмайстер не порывала связи с бывшими однокашниками из вечерней школы и многих из них склонила на сторону мужа. Среди них были дочь владельца отеля Урсула Гетце, один из руководителей гитлерюгенда Отто Голлнов, слесарь-сборщик Фриц Ремер и его подруга Лиана Беркович, рабочий-металлург Фриц Тиль и его молодая жена Ханнелоре, урожденная Хоффманн.

Впоследствии к группе Риттмайстера примкнули и другие антифашисты. Одним из них был доктор Вернер Краус, его приятель по студенческим годам, а теперь профессор Марбургского университета. Направленный военным переводчиком в Берлин, он снял комнату у Урсулы Гетце. Другим стал дантист Ганс Гельмут Химпель, которого привели к оппозиции антисемитские законы режима: ему запретили жениться на своей возлюбленной, дочери местного чиновника Розмари Тервиль. Като Бонтье ван Беек из Бремена, торговавшая произведениями искусства, примкнула к Сопротивлению, став свидетелем похищения ребенка у соседей-евреев. С собой она привела приятеля, Хайнца Стрелова, сына гамбургского бизнесмена и бывшего участника коммунистического молодежного движения.

Вот эти люди и образовали тайную армию Харро Шульце-Бойзена. Связи его месяц за месяцем расширялись, и лагерь сторонников Шульце-Бойзена и Харнака пополнялся все новыми антифашистами. Но прежде, чем они смогли полностью сформировать свою организацию, наступил роковой день. Танковые армии Адольфа Гитлера приготовились к вторжению в Советский Союз.

Сигнал к действию подал Эрдберг. Руководство советской разведки в Москве, предвидевшее наступление немцев гораздо раньше, чем Сталин с его дипломатами, передало Эрдбергу по рации свои последние инструкции - не терять ни минуты, всем агентам быть наготове.

14 июня 1941 года Эрдберг провел ряд встреч со своими агентами. Для встречи с Адамом и Гретой Кукхоф он выбрал станцию метро, Харро Шульце-Бойзена и Арвида Харнака ждал на трамвайной остановке, и даже будущий радист Ганс Коппи был удостоен встречи с советским резидентом.

Эрдберг получил пару передатчиков, каждый был спрятан в отдельном чемодане. С обычным билетом он добирался до назначенной станции, где чемоданы переходили из рук в руки. Немцы молча забирали рации и также молча уходили. Передача раций сопровождалась призывами к германским товарищам не оставлять Советский Союз в час смертельной опасности, когда любая военная информация или даже обрывочные сведения о вермахте помогут Красной Армии в борьбе с фашистским агрессором.

Каждому члену берлинской разведсети присвоили псевдоним, под которым его знали в московском Центре. Харнак ("Арвид") получил кодовую книгу, Коппи ("Штральманн") - расписание выхода в эфир. Для вербовки новых агентов нужны были деньги. Эрдберг выложил 11500 марок, которые Харнак распределил следующим образом: 3500 - чете Кукхоф, 2000 - Беренам, 1000 - Розе Шлезингер и 3000 - Лео Скжипешинскому, предпринимателю, которого он надеялся завербовать. Оставшиеся деньги он хранил у себя.

Вся организация делилась на две части: группа кодирования "Арвид" под руководством Харнака и информационная группа "Коро" (псевдоним Харро) под руководством Шульце-Бойзена, на которого возлагалось общее руководство организацией. После отзыва советского представительства из Берлина Шульце-Бойзену предстояло поддерживать связь с Москвой при помощи полученных радиостанций и действовавших в Западной Европе групп "Красной капеллы".

Начало оказалось неудачным. Возвращаясь в подземке со встречи, Грета Кукхоф уронила чемодан с передатчиком, а когда они с мужем попытались проверить его дома, казалось, что аппарат молчал. Их охватила паника. Супруги спрятали опасный, но бесполезный передатчик, но даже это показалось им недостаточным. Тогда Адам забрал рацию и закопал её в соседском саду.

Коппи повезло немногим больше. Радистом он был неопытным, переданная ему Эрдбергом рация оказалась устаревшей конструкции: с аккумуляторным питанием и малым радиусом действия. Коппи не смог в ней разобраться, и Шульце-Бойзену пришлось попросить у Эрдберга аппарат получше.

Русские починили передатчик Кукхофа, а Коппи на станции "Дойчландхалле" вручили новый чемодан. Там находился современный передатчик с сетевым питанием. Теперь организация могла начать работу, и рации русских шпионов принялись передавать информацию ещё до вторжения гитлеровских войск в Россию.

От Шульце-Бойзена в советский Генеральный штаб шли донесение за донесением. Онни указывали руководству Красной Армии на главное направление атаки немецких войск. Грета Кукхоф утверждает, что "Харро был чрезвычайно важным агентом. Первые известия о подготовке к нападению поступили именно от него, и он даже называл города, ставшие первыми целями". Харнак также поставлял первоклассную информацию, и, отправляясь на Балканы, Эрдберг захватил с собой материалы о силе и слабостях германской военной промышленности.

Испытывали ли они хоть какие-то сомнения или колебания по поводу выдачи врагу военных секретов своей страны? Любое движение Сопротивления, основанное на патриотических или либеральных принципах, держит себя в некоторых рамках, но большинство членов этой шпионской сети не боялись выйти за их пределы. Понятие, что врагу нельзя выдавать государственные секреты, если это ставит под угрозу интересы родины и жизнь её солдат, в глазах "красной" агентуры давно утратило силу. Такие идеи были чужды многим приверженцам Шульце-Бойзена. Наиболее активными членами его организации были ортодоксальные коммунисты, которых даже в период Веймарской республики учили, что в случае русско-германской войны их долг - сотрудничать с Москвой, независимо от того, кто развяжет военные действия. А в 1941 году виновной стороной без сомнения являлась Германия.

Сам Шульце-Бойзен в борьбе с Гитлером национальные соображения в расчет не принимал. Еще в 1932 году, будучи издателем "Гегнера", он провозгласил, что "все революционные меньшинства" должны выступить на защиту Советского Союза. В эти меньшинства он включал и германскую молодежь. Германия, по его словам, никогда не должна оказаться в лагере противников России.

В то время он обвинял немецких коммунистов в чрезмерной зависимости от Москвы и считал, что Советский Союз проводит собственную эгоистическую политику, которая не совпадает с интересами Германии. Однако теперь, к худшему или лучшему, он был готов поддержать смену настроения Сталина; Советы, казалось ему, "слишком трезво смотрели на вещи, чтобы иметь глупость лишиться морального преимущества первого бескомпромиссного противника фашизма". С равной беззаботностью он был готов составлять списки правительства будущей Германской Советской республики и строить планы Русско-Германской войны.

Однажды он с почти мазохистским наслаждением описал вторжение русских войск, которое положит конец коричневой чуме. Во время празднования своего дня рождения в сентябре 1939 года, в самый разгар медового месяца пакта Гитлера-Сталина, он предсказал, что "когда придет время, русские нанесут удар и выйдут победителями".

Многие антифашисты отнюдь не разделяли его политического фанатизма, другие неохотно соглашались. Впоследствии в своей речи на суде Харнак пытался объяснить свой шпионаж в военное время в пользу Советского Союза только данным Эрдбергу обещанием. Даже Грета Кукхоф в свойственной ей туманной манере заявила, что для многих из них решение стать агентом разведки "иностранных служб" было "мучительным шагом".

Некоторые просто отказались. Лео Шаббель, сын Генри Робинсона, отчитал свою мать за помощь советским агентам, а мать Курта Шумахера потребовала убрать из подвала радиостанцию. Большинство членов группы Риттмайстера оказались настолько наивны, что Харро предпочел не раскрывать им многие тайные стороны своей шпионской деятельности.

Даже некоторые функционеры КПГ, вроде Хайнца Ферляйха и Генриха Шрадера, который был в одном концлагере с Гуддорфом, разделяли взгляды Герберта Вегнера. Когда того впоследствии арестовали в Стокгольме, он заявил, что отказался выполнять шпионские задания Москвы, даже будучи непримиримым противником гитлеровского режима: "Мой основополагающий принцип родства с германским народом не позволял мне заниматься деятельностью, которая могла расцениваться как шпионаж".

Даже ближайшими соратниками Шульце-Бойзена иногда овладевали сомнения. Хорст Хайльманн, секретарь Шульце-Бойзена, говорил своему другу Райнеру Хильдебрандту, что передача врагу информации не должна приводить к смерти немецких солдат. Он отчаянно искал ответ на вопрос, можно ли оправдать предательство, и не находил ответа. Хайлманн сказал Хильдебрадту, что это было "преступлением не только против собственной совести или даже своей страны, а против мирового порядка и человечества. Если кто-то доходит до грани, за которой предательство становится реальностью, он должен понимать, что оно несет с собой безмерную тяжесть вины".

Какими оправданиями могли они смягчить свою вину? Возмущением преступлениями режима, который привел Германию и Европу к катастрофе? Отвращением к политической системе, которая своими концентрационными лагерями, еврейскими погромами, контролем за инакомыслием и невыносимым гнетом государственного аппарата сделала Германский рейх синонимом варварства и несправедливости?

Но для добропорядочных бюргеров это не было поводом для государственной измены. Зловещие деяния нацистской диктатуры не могли служить оправданием переходу на на службу иностранной шпионской организации или работы на страну, которая своей системой террора, миллионами убитых граждан и ужасной фальсификацией правосудия шокировала демократов не меньше беззаконий нацизма.

Поэтому добропорядочные бюргеры нашли довод, никогда ещё не приводившийся для оправдания предательства - националистические мотивы. Адам Кукхоф хотел создать Советскую Германию на "национальной основе"; у Шульце-Бойзена целью служения русским было желание добиться независимого и достойного существования для будушего Рейха - союзника Москвы; Вильгельм Гуддорф предложил "созданием Советской Германии положить конец порабощению страны (союзниками - победителями) и предотвратить расчленение Германии". Арвид Харнак вполне отчетливо представлял себе некое полностью независимое германское государство, союзное России. Он объяснял консервативно настроенным антинацистам свое видение будущего: Германия с Россией и Китаем образуют блок, который будет "неуязвим в военном и экономическом отношении; Сталин не станет настаивать на советизации Германии и удовлетворится созданием мирного рейха".

Национализм как предлог для измены не мог использоваться бесконечно, уж слишком все это было шито белыми нитками. Оставался вопрос, как люди, однажды попавшие в списки платных агентов советской разведки, смогут стать независимы от Москвы, став у руля Советской Германии.

Идея Харнака была основана на мнении, что интересы Германии и России не противоречат друг другу. А если все-таки противоречат, что за этим последует? Харнак, как государственный деятель, сразу окажется удобной мишенью для советского шантажа. Ему придется ненамного лучше, чем Рудольфу фон Шелия, нерешительному германскому дипломату, которому, чтобы развеять неожиданно возникшие сомнения, советская разведка выслала фотокопии счетов по оплате его шпионских услуг.

Однако кризис совести этим не разрешить. Ее угрызения не затихали все время существования "Красной капеллы" и не успокоились до наших дней. После окончания войны была предпринята ещё одна попытка все объяснить и оправдать. Друг Харро Вайзенборн в своих книгах выглядит героем. Согласно его откровениям, шпионскую сеть Шульце-Бойзена/Харнака следует уважать как группу Сопротивления, а шпионаж был для неё побочной деятельностью: существовал "центральный круг" Сопротивления, касавшийся только внутренней политики и "внешний круг" шпионов - антифашистов.

Детального анализа эта теория не выдерживает. Членами "центрального круга" могли быть лишь ближайшие соратники Шульце-Бойзена, а именно они и выполняли основную шпионскую работу. Организация Шульце-Бойзена состояла из пяти составных частей: его собственная группа, группы Харнака, Гуддорффа, Шарфенберга-Шулера и Риттмайстера. За редким исключениеми все члены первых четырех занимались шпионажем. Пятая группа Риттмайстера образовывала "внешний круг", и только в этом случае термин действительно оправдан, поскольку она не поддерживала с организацией Шульце-Бойзена постоянных связей, и её члены вряд ли знали о шпионской деятельности остальных.

Кроме того, судьба первых четырех показывает искусственность проведенного Вайзенборном раздела. Разведка и Сопротивление были неразрывны. Решающим фактором здесь чаще всего выступал случай.

Вайзенборн сам свидетельствует в пользу этого. Он был демократом западного толка и потому не горел желанием шпионить в пользу Советского Союза. Однако в 1941 году он стал редактором новостей германского радио и там смог проверить, попадают ли кодированные сообщения для Москвы в передачи новостей. Он пришел к заключению, что нет, и сделал вывод о ненадежности редактора, отвечавшего за подготовку материала. План использования сводок новостей провалился, но в глубине души Гюнтер Вайзенборн остался человеком Сопротивления.

Этот случай показывает, что Шульце-Бойзен мог убедить почти любого члена своей организации заняться тем или иным видом шпионажа. Правда, поначалу он предполагал, что сможет работать на советскую разведку с помощью нескольких самых близких соратников. Если говорить начистоту, ему было неприятно копаться в закрытых материалах и собирать обрывки информации. Наверняка он предпочел бы работать в открытую, удовлетворяя собственное честолюбие, даже если оно приведет к роковому концу.

Кроме того, в его глазах главной задачей антифашистов было активное сопротивление нацистскому режиму. Он склонялся в пользу дерзких пропагандистских акций и видел себя во главе крадущихся по ночным улицам расклейщиков листовок. Но даже у него появлялись сомнения, которые удавалось заглушить только активными действиями против режима. Харро безрассудно боролся с системой, совершенно не заботясь о друзьях, и многие его соратники начали задумываться, не связали ли они свою судьбу с беспринципным авантюристом.

Сомневающихся было много. Друг Харро Хуго Бушман однажды сказал ему:

- Не стоит откровенничать с молодежью, ты только подвергаешь их опасности.

Он возражал против его пропагандистской работы. Но Шульце-Бойзен ответил:

- Нам нужно этим заниматься. Если русские придут в Германию (а они-таки придут) ... мы должны иметь возможность показать, что здесь существовали серьезные силы Сопротивления. Иначе русские возьмут тут все в свои руки.

Он был твердо убежден в своей исторической миссии - покончить с нацистской системой революционными методами. Харро ни в грош не ставил попытку физического уничтожения Гитлера; по его глубокому убеждению, решительные перемены в германском правительстве и обществе может вызвать лишь социальная революция. Свою роль он видел в том, чтобы поддерживать революционный дух, а себя считал "Лениным нового переворота".

Беспокойная натура Шульце-Бойзена тосковала по человеческому участию и отдыху. Своим предназначением он считал достижение невозможного. Хильдебрандт, от которого у него не было тайн, говорит, что "он хотел покрыть Германию сетью групп Сопротивления... и так направлять работу каждой ячейки, каждой группы... чтобы разоблачение одной из них не вело к провалу остальных или центрального руководства. Посредством целой системы настоящих и фиктивных связников члены разных групп должны оставаться в неведении относительно личности своего истинного руководителя". Харро верил, что революционными методами сможет вызвать "быстрый крах" гитлеровской Германии - "подобно лавине". По его расчетам, это могло произойти в 1943 году. К тому времени его пропагандистам предстояло перестроить политические взгляды немцев; даже иностранных рабочих в рейхе можно склонить на сторону революции.

Главной особенностью этого плана было то, что Вернер Краусс называет "просвещением представителей различных профессий". При помощи листовок, плакатов и тайно распространяемых газет население должно "осознать свои насущные интересы, конкретные свидетельства должны заставить его задуматься о будущем, а анализ безнадежности военной ситуации - сделать свои выводы". Однако передовым отрядом этого пропагандистского наступления должны были стать скучные грамотеи из компартии, которыми руководил Гуддорф, а их материалами - секретная информация, поставляемая Шульце-Бойзеном и Харнаком.

Жившие в Берлине товарищи из КПГ Рудов, Гуддорф и Зиг установили в летнем домике Макса Грабовского печатный станок для листовок и других агитационных материалов. К концу 1941 года "Ди Инере Фронт" ("Внутренний фронт") под редакцией Зига выходил уже дважды в месяц. Харро и Арвид снабжали его информацией, но, тем не менее, "Ди Инере Фронт" оставался органом компартии и повторял все выверты и стиль советской пропаганды.

"Вовсе не мистер Черчилль связан обещанием открыть второй фронт, заявляла листовка, - главными героями и гарантами второго фронта являются трудящиеся массы всех стран; они решительно настроены положить конец людоедскому гитлеровскому режиму."

В 1942 году в листовке говорилось:

"Вдохновленная Сталиным стратегия, героизм Красной Армии и противодействие рабочих Советского Союза сломали хребет гитлеровской армии".

Подобная бессодержательная ахинея не могла поднять немцев на противодействие режиму, поскольку военные успехи Гитлера оставались тайной только для коммунистических редакторов.

В одной из комнат дома номер два по Вайцштрассе печатаньем листовок занимались капрал Хайнц Стрелов и его подруга Като Бонье ван Беек. Стрелов был осторожным человеком и всегда работал в перчатках. К этой паре присоединилась книготорговец и любовница Гуддорфа Ева-Мария Бух, которая переводила газету на французский.

Шульце-Бойзен с Риттмайстер обычно отбирали материалы для газеты, встречаясь в новой квартире Харро на Альтенбургер-аллее, 19. По предложению Риттмайстера они подписывались "Агис", в честь Агиса, короля Спарты в третьем веке до нашей эры, который пытался освободить народ от гнета и поделить землю среди граждан. Шульце-Бойзен часто приносил из министерства секретную информацию, включая "неизвестные данные, такие как производственные мощности авиапромышленности Соединенных Штатов или изложение русской военной стратегии".

На Берлин обрушился поток антифашистской литературы. И каждый заголовок убеждал немцев, что война проиграна, а Гитлера нужно вовремя отстранить от власти, пока рейх ещё не лежит в руинах. "Призыв к трудящимся всех профессий противостоять властям", "Разоблачительный меморандум северо-германской промышленности на случай наступления войны" - гласили заголовки статей; участники Сопротивления философствовали по поводу "силы и свободы", призывали "занятых умственным или физическим трудом не сражаться против России". Шульце-Бойзен взялся за перо и написал книгу "Жизнь Наполеона". Бушман говорил, что "он очень ею гордился, а я считал её пустой болтовней".

Но Харро не мог удовлетвориться редактированием листовок Сопротивления, ему нужны были революционные действия, а активистов, по его мнению, следовало искать среди людей, насильно привезенных на работу в Третий рейх. Он считал, что нацистский режим будет уничтожен иностранными рабами Гитлера.

Он выработал фантастический план: следовало сформировать "легионы" и поднять их на борьбу против германских хозяев. Харро стал частым посетителем берлинского бара "Бэреншенке" на Фридрихштрассе, где собирались иностранные рабочие. По его мнению, только там революция могла обрести реальные черты. Но Шульце-Бойзена ждало разочарование: западноевропейские рабочие просто не понимали, о чем он говорит. Краус вспоминает, что "возникли серьезные проблемы психологического порядка; коллаборационизм или по крайней мере политическая апатия были особо широко распространены среди французских рабочих".

Харро вновь занялся поиском каких-то средств развязать революционный конфликт. Но ничего не получалось, и ему пришлось ограничиться пропагандой. Самая драматическая его затея оказалась в то же время одной из самых странных операций, когда-либо предпринятых главой шпионской организации. Краус говорит о его желании "напомнить людям, что мы все ещё существуем, что силы внутреннего Сопротивления готовы к действию".

Поводом послужило устроенное нацистами пропагандистское зрелище "Советский рай" в берлинском "Люстгартен". Москва приказала предпринять против него какую-нибудь эффектную акцию. В ночь с 17 на 18 мая 1942 года небольшой группе коммунистов Сопротивления под командованием Герберта Баума приказано было предать огню "провокационную антисоветскую затею". Вооружившись зажигательными бомбами, Баум с товарищами отправились на задание.

Баум связался с Шульце-Бойзеном, который сразу проявил горячее желание помочь и захватил с собой листовки для расклейки поверх официальных плакатов. На них значилось: "Постоянная выставка: Нацистский рай - Война Голод - Ложь - Гестапо. Доколе?"

В ту ночь Харро в военной форме вышел на улицу вместе с расклейщиками листовок. Едва ли кто-нибудь из них верил в необходимости этой операции. Краус утверждает, что "момент был выбран крайне неудачно". Но Шульце-Бойзен не потерпел бы никаких возражений. Он оказался так решительно настроен, что подгонял товарищей пистолетом, и многие стали опасаться случайного выстрела. Последующий отчет гестапо сообщает: "Когда некоторые из них хотели выйти из игры, фанатик Шульце-Бойзен стал угрожать им заряженным армейским пистолетом".

Товарищи Шульце-Бойзена оказались правы: через несколько дней после поджога выставки вся группа Баума была арестована гестапо и осуждена на смерть. Впоследствии немало друзей Харро, не имевших никакого отношения к Сопротивлению, казнили лишь за участие в операции 18 мая.

Его почти религиозная одержимость многим антифашистам постепенно начинала казаться зловещей. За несколько месяцев до этого с ним порвали все вязи Като Бонтье ван Беек со Стреловым, опасаясь, что этот игрок отправит их прямо в лапы гестапо. Гуддорф прекратил отношения с Харро, недовольный его дилетантским подходом к конспирации, а Риттмайстер стал вообще сомневаться, годится ли Шульце-Бойзен на роль руководителя группы Сопротивления. * Бушман говорил: "Из-за его безрассудства нам следует соблюдать крайнюю осторожность. Когда он разойдется, можно подумать, что имеешь дело с гестаповским шпионом. Он слишком много болтает".

(* Типичным для отношений Шульце-Бойзена с Риттмайстером был тот факт, что первый не предупредил Риттмайстеру об операции 18 мая, с самого начала убежденный в его несогласии. Прим. авт.).

Но чем сильнее подвергались сомнению его способности руководить, тем упрямее Харро отдавался шпионажу. В любом случае приказы из Москвы вынуждали его заниматься укреплением разведывательной сети. Обстановка на фронтах складывалась неблагоприятно для Советского Союза, поэтому все резче и настойчивее звучали требования как можно более полной информации.

Шульце-Бойзен тем временем существенно расширил сеть информаторов. Начинал он всего с четырех супружеских пар: он с женой, Кукхофы, Коппи и Харнаки. Все они точно знали, чего ждет Москва, и регулярно обсуждали свои планы на Ваннзее, на борту двадцатипятиметрового яла "Душинка", принадлежавшего Шульце-Бойзенам и Вайзенборнам. Каждый член небольшой организации знал свое дело и собирал информацию в той области, которой занимался.

Грета Кукхоф работала в нацистском Расово-политическом управлении и была в курсе внутренних проблем нацистской партии; сам Кукхоф, как писатель, был связан с артистическими и литературными кругами; Харнак черпал информацию в Министерстве экономики рейха; его жена Милдред преподавала на факультете иностранных языков Берлинского университета и могла дать оценку настроениям в академическом мире; Либертас Шульце-Бойзен использовала свои связи в Министерстве пропаганды, (как сотрудник киноцентра она имела доступ к секретным документам), а также в мире кино; Хильда и Ганс Коппи были радистами.

Но все-таки самый продуктивный канал информации создал сам Шульце-Бойзен. С января 1941 года он состоял в полевом штабе оперативного командования Люфтваффе, размещенного в "Вильде Лагер Вердер" близ Потсдама. В этом лагере базировались самые секретные подразделения германского Люфтваффе. "Вильде Лагер Вердер" являлся штаб-квартирой рейхсмаршала Геринга и состоял из командного пункта начальника службы связи Люфтваффе и полка воздушной разведки главнокомандующего Люфтваффе (Oberbefehlshaber der Luftwaffe), а в случае возникновения чрезвычайных обстоятельств там должно было разместиться Министерство авиации рейха.

Тем временем Шульце-Бойзена перевели из информационной группы майора Бартца в группу атташе, а это значило, что он стал офицером разведки, фактически сотрудником сектора Генерального штаба, противостоявшего вражеской разведке. Это, конечно, сыграло важную роль в его секретной деятельности.

Новая группа входила в пятый сектор, которым руководил полковник Беппо Шмидт. В его сектор стекалась вся дипломатическая и военная информация от военно-воздушных атташе германских посольств и дипломатических миссий. Шульце-Бойзену оставалось только копировать или фотографировать секретные доклады, чтобы точно знать оценку странами оси военной ситуации. Из-за ротозейства охраны сотрудникам "Вильде Лагер" не составляло труда вынести любой документ, поскольку на выходе требовалось предъявить только пропуск; карманы никогда не проверяли.

Новая работа резко облегчила Харро доступа к секретам гитлеровской коалиции. В его служебные обязанности входило поддержание связей с военно-воздушными атташе союзников Третьего рейха и нейтральных стран. Отсюда и его обширные знания проблем и забот военно-воздушных сил стран оси; он даже записывал слухи, циркулировавшие среди иностранных военных.

К тому же он старался поддерживать приятельские отношения с начальником отдела, поскольку в его ведении находился не только гроб Фридриха Великого, укрытый в бетонном бункере, но и самый желанный трофей любого шпиона - карты целей бомбометания. Полковник Шмидт ценил в лейтенанте преданность делу, и они сошлись так близко, что Шульце-Бойзена стали считать правой рукой Шмидта. Это вряд ли кого удивило, поскольку, несмотря на некоторую неуравновешенность, Харро вообще-то считали "приятным, разносторонним и веселым человеком".

Тем не менее даже эти достижения Шульце-Бойзена не удовлетворяли. Он завел дружбу с ещё одним полковником, к тому же любимцем Геринга. Полковник Эрик Гертс руководил третьей группой сектора инструкций и учебных пособий отдела подготовки. Ему Харро мог признаться в своих антипатиях к нацистам, хотя Гертс, как истинный христианин, вряд ли мог одобрить шпионаж в пользу противника.

Полковник тоже был антинацистом и знал Шульце-Бойзена с конца 1920 года, когда они занимались журналистикой. Затем в 1932 году они вновь встретились в Берлине, когда Харро редактировал "Гернер", а Гертс "Тэглихе Рундшау", поддерживавшее демократические эксперименты левого толка канцлера генерала Курта фон Шляйхера.

Захват власти нацистами привел его, как и Шульце-Бойзена, на военную службу. Гертс служил в авиации ещё в Первую мировую войну. В Министерстве авиации он сделал неплохую карьеру, но, будучи по натуре меланхоликом, боялся собственных непредсказуемых вспышек ярости. К тому же, несмотря на глубокую религиозность, он верил в астрологию и не ждал от жизни ничего хорошего.

Шульце-Бойзен вошел к Гертсу в доверие, оказывал множество различных услуг, и нередко прибегал к помощи Анны Краус. Ее бизнес в Стансдорфе приносил неплохие доходы - она была гадалкой. Гертс, который часто обращался к Нострадамусу, нашел в её лице приятного собеседника.

Однажды Гертс поделился с Харро своими затруднениями, а тот представил его Анне Краус. Гадалка успокаивала полковника насчет супружеских проблем, консультировала по поводу любовных затруднений и даже влияла на его служебную деятельность. Вопросы продвижения по службе, новые инструкции для Люфтваффе или дисциплинарные проблемы - Гертс всегда мог захватить пару досье, чтобы в полутьме салона показать их Анне Краус.

Гертс не знал, что гадалка была одним из информаторов Шульце-Бойзена. Всю информацию, выуженную из Гертса, она передавала своей старой подруге Тони Грауденц. Муж Тони, Йоханес Грауденц, уроженец Данцига, в организации Шульце-Бойзена являлся одной из ключевых фигур. Казалось, у кутилы и весельчака было немного общего с идеалистами и фанатиками; его считали подлинным оппортунистом, стремившимся обеспечить себе безбедное будущее.

Беспокойная натура заставила его сменить массу профессий: где-то в Западной Европе он служил официантом, был гидом в Берлине, сотрудником "Юнайтед Пресс" в Москве, корреспондентом "Нью-Йорк Таймс", владел магазином фотопринадлежностей, а одно время работал представителем фирмы "Вупперталь" Блумхарда, которая производила шасси для самолетов и часто выполняла заказы Министерства авиации рейха. Там он познакомился с Харро, чья ненависть к нацистам нашла у него полное сочувствие, особенно с тех пор, как Анна Краус посоветовала ему не удивляться, если Берлин займут русские.

Анна Краус не раз представляла доказательства своего ясновидения и прибрела в шпионской организации немалое влияние. Еще в 1940 году она предсказала войну с Россией и советскую оккупацию Германии. К несчастью, этот дар изменил ей в роковой момент летом 1942 года, когда она сказала, что Шульце-Бойзен в служебной командировке, а тот в это время был в застенках гестапо. Тем не менее фрау Грауденц и сегодня утверждает: "Я убеждена, что эта женщина действительно владела даром ясновидения".

Вооруженный предостережениями фрау Краус насчет недалекого будущего, Грауденц оказался в рядах информаторов Шульце-Бойзена. Ему несложно было установить связи с инженерами отделения главного специалиста по авиационному артвооружению. Вскоре всем стало ясно, что он пользуется особым доверием сотрудников министерства. Грауденц поддерживал тесные отношения со старшими офицерами, которые часто давали ему секретные материалы с производственными сводками. Многие из этих невольных информаторов и не мечтали о противодействии режиму нацистов; в их числе были инспектор строительства и референт сектора планирования Ганс Хенингер и инженер-полковник, руководитель строительного сектора Мартин Бекер.

Все прочитанное и услышанное Грауденц прилежно заносил в записную книжку. Будучи любителем поесть, он придумал личный код, основанный на различных сортах сосисок. Так, например, "2500 граммов охотничьих сосисок" означало 2500 истребителей.

(Немецкое слово "Jagd" - охота - применительно к самолетам означает "истребитель" - "Jagdflugzeug". Прим. перев.)

Шульце-Бойзен надеялся устроить перевод Вернера Крауса из Управления иностранной цензуры абвера в руководство армии (главное командование сухопутными войсками Германии - ОКХ), рассчитывая таким образом получить некое представление об оккупационной политике армии в России. Но главной его целью было противодействие любой попытке умеренных армейских офицеров, таких, как полковник граф Штауффенберг, предоставить оккупированной территории России некую политическую автономию, чтобы привлечь русское население на свою сторону в борьбе со Сталиным.

Здесь мы видим ещё один пример расхождения планов организации Шульце-Бойзена и заговорщиков двадцатого июля. Харро не испытывал никаких симпатий к националистическим побуждениям людей, планировавшим покушение на Гитлера. Сам он просто хотел восстановить Советскую власть в районах, оккупированных немцами. С другой стороны, Штауффенберг с соратниками мечтали о создании системы, отличной как от сталинских методов репрессий, так и от гитлеровской политики уничтожения "недочеловеков". Шульце-Бойзен упорно отказывался признавать наличие сталинского террора, а просто принял как данное, что на Востоке должен быть восстановлен сталинский режим.

Однако переводчик Краус был слишком осторожен для участия в планах Шульце-Бойзена насчет ОКХ. Он полагал, что у него и так хватает работы "по разрушению армии", и предложил для этой цели своего приятеля, Мартина Хельвега. Тот уже находился на востоке и занимался как раз тем, что предлагал Шульце-Бойзен. Краус сообщает: "Он был радистом и занимался тем же, что и мы, как по своей работе, так и через свои постоянные связи с просоветскими элементами среди населения, часть которых ему удалось внедрить в немецкую военную администрацию".

Но в конце концов на службу в Главное командование сухопутных войск отправился переводчик и радист Хорст Хайльманн. Шульце-Бойзен возлагал на него большие надежды. В студенческие годы Хайльманн был горячим поклонником идей нацизма. Харро познакомился с ним на иностранном факультете Берлинского университета, где вел семинары.

Уже в семнадцать лет Хорст закончил учебу и поступил в разведслужбу Люфтваффе, где стал первоклассным специалистом. Его отправили подразделение переводчиков в Мейсен. Будучи отличным математиком, он с отличием сдал там экзамены по кодам и шифрам и получил назначение в "Восточный сектор декодирования" ВНФ/ФуIII (ВНФ-подразделение Оперативного штаба ОКВ, ведавшего вопросами связи - Wehrmachtnachrichtenverbindungen), который отвечал за расшифровку радиограмм советских шпионов. ЗАстенчивый выходец из небогатой семьи вскоре стал почитателем идей Шульце-Бойзена. Больше того, Хайлманн разочаровался в нацизме и открыл, что со всех точек зрения (материальной и интеллектуальной), единственная перспектива на будущее связана с марксизмом.

Хорст стал ближайшим техническим советником Харро, его наперсником и наставником. Он составил для своего шефа фундаментальные тезисы основ будущей организации Германии, которые можно считать копией советской системы. Несмотря на свой незаурядный ум, этот несчастный угодил в сети Либертас Шульце-Бойзен.

Хайльманн также стал вербовщиком новых членов организации Шульце-Бойзена. Он нашел новые источники информации в Главном командовании сухопутных войск, хотя, скорее всего, те и не догадывались, на кого работают. Так, например, бывший поручик чехословацкой армии Альфред Траксль совершенно ни о чем не подозревал. В четвертом секторе разведки Главного командования сухопутных войск она руководил сектором дешифровки "Запад" и часто хвастался успехами в расшифровке советских радиограмм просто потому, что любил приврать.

В неведении оставался и один из лучших информаторов Шульце-Бойзена лейтенант Герберт Гольнов, наивный молодой офицер из второго сектора абвера, занимавшегося диверсиями. Любовник Милдред Харнак даже не мог себе представить, что в постели его регулярно буквально допрашивают. Милдред была натурой чувствительной и интеллигентной, но подобно большинству активистов группы Шульце-Бойзена/Харнака весьма неразборчивой в партнерах.

Их любовные связи сплелись в довольно любопытную картину. Ни для кого не секрет, что у Шульце-Бойзена было три любовницы: Ода Мюллер и две секретарши из Министерства авиации. Либертас Шульце-Бойзен жила с Куртом Шумахером, а Ганс Коппи - с графиней Эрикой фон Брокдорф, бывшей дочерью почтмейстера из Кроберга и дамой отнюдь не строгих правил. В группу Шульце-Бойзена её привела дружба с Элизабет Шумахер (обе работали в Имперском управлении промышленной безопасности). Любой член "Красной капеллы" при желании мог стать желанным гостем в её постели.

Некоторые наиболее щепетильные антифашисты впоследствии возражали против самого упоминания об этих любовных коллизиях как попытки оклеветать мертвых, тогда как бывшие нацистские функционеры с наслаждением смаковали пикантных истории о сексуальных оргиях, якобы происходивших в апартаментах Шульце-Бойзена. Большинство подобных историй - просто плод воображения. Бушман утверждает: "Однажды мне довелось присутствовать на такой встрече. Если это была оргия, тогда наши молодые современники также участвуют в оргии, когда пьют кока-колу и одеваются в лохмотья битников. Конечно, люди веселились, в конце концов их жизнь постоянно подвергалась опасности, и им нужна была разрядка, но на оргию это и близко похоже не было."

Больше того, наиболее проницательные защитники Шульце-Бойзена ясно представляют, что в основе таких обвинений лежат нормы буржуазной пуританской морали, абсолютно чуждой в то время главным действующим лицам этой драмы. Любовные приключения ими отнюдь не осуждались; ещё в 1932 году Харро протестовал против "буржуазной тюрьмы брака" и говорил: "Мы не собираемся лишать себя удовольствий молодости и жизни". Дядя Шульце-Бойзена, доктор Ян Тоннис подтвержает, что "каждый из супругов Шульце-Бойзен имел связи с другими партнерами совершенно открыто и при полном понимании обеих сторон", и к тому же "неверность не означала утрату доверия".

Гораздо более сдержанным характером обладала Милдред Харнак, не гнавшаяся наравне с другими за наслаждениями; все знавшие уважали её за благородство духа. Никто не знает, что свело их с Гольновым. Возможно, она влюбилась в неловкого импульсивного офицера, который рядом с ней забывал о превратностях жизни, или просто подчинилась давлению мужа. На возможность последнего указывает единственное заявление, которое она сделала на допросе в гестапо о причине её поступков: "Потому что я слушалась мужа".

Именно Арвид Харнак был больше всех заинтересован в Гольнове. В жизни Арвида он появился по газетному объявлению. Герберт был выходцем из берлинской семьи, честолюбивым офицером, успевшим до службы в армии поработать в консульском отделе Министерства иностранных дел. Пытаясь сделать дипломатическую карьеру. Гольнов искал преподавателя иностранного языка и нашел Милдред Харнак, которая взяла молодого человека под свое крылышко.

Арвид Харнак был заинтересован в их встречах, поскольку Гольнов занимал в ведомстве адмирала Канариса солидное положение референта по воздушно-десантным войскам в диверсионном секторе. В силу своих служебных обязанностей он был осведомлен о всех тайных операциях германских агентов по ту сторону Восточного фронта.

Харнак начинал свои разговор со скептической оценки ситуации на фронте, побуждая собеседника к разглашению государственной тайны. Чем пессимистичнее звучали высказывания Харнака, тем с большим жаром Гольнов приводил цифры, имена и подробности тайных операций, чтобы доказать превосходство германского командования и стабильность сложившейся ситуации. В конце концов, он был последовательным приверженцем Гитлера, и любое неверие в окончательную победу казалось ему чистым безрассудством.

Когда Милдред оставалась наедине со учеником, ей также удавалось вытянуть из него новые откровения. Тем временем появился новый визитер, в гражданской жизни помощник судьи, также сотрудник разведки, лейтенант Вольфганг Хавеман, оказавшийся по делам в Берлине. Он приходился Харнаку племянником - сыном его сестры.

Должность Хавеманна также представляла немалый интерес для советских шпионов. Он был помощником руководителя III сектора военно-морской разведки и, несомненно, знал многие из флотских секретов. Вольфганг охотно включился в дядину игру, и "Красная капелла" смогла получить доступ в Главное командование военно-морского флота. Пару раз он выболтал несколько секретов; московский Центр даже присвоил ему псевдоним и приказал "Кенту" проверить его способности в шпионском ремесле. Но как только Хавеманн понял, чем они занимаются, то категорически отказался от вербовки. Харнак с жаром принялся убеждать его, но тщетно. Племянник настаивал, что деятельность дяди приравнивается к предательству Родины. Он постоянно предостерегал его, но выдавать не хотел.

Однако даже без Хавеманна Харнак с Шульце-Бойзеном располагали разведывательной сетью, которая могла выведать самые сокровенные тайны германской империи. Как только берлинские передатчики начали выходить в эфир, советский Генеральный штаб каждую ночь узнавал о замыслах и планах врага, обо всех его неурядицах и опасениях.

Так, например, разведывательная служба Шульце-Бойзена сообщала в Москву, что во время обыска советского консульства в финском городе Петсамо германские солдаты нашли шифровальный блокнот. Они выяснили, что после получения нескольких английских шифровальных блокнотов абверу становилось известно о маршрутах конвоях союзников между Исландией и северными портами русских ещё до их выхода в море. В Москву передавали координаты засад в районе Мурманска, где германские субмарины собирались перехватывать конвои.

Шульце-Бойзен и его люди были в курсе огромного числа германских директив и планов военного строительства, включая приказы о задачах добровольческих формирований из русских антикоммунистов на Восточном фронте, чертежи нового оборудования для Люфтваффе, сведения о производстве вооружения. Одно из этих сообщений гласило: "Новый истребитель "мессершмитт" оснащен двумя пушками и двумя пулеметами, попарно размещенными на крыльях. Максимальная скорость 570 км/час".

Информаторы Шульце-Бойзена сообщали о так называемых "иконоскопических" бомбах, им было известно о новых пеленгаторах Люфтваффе и топливе на основе перекиси водорода для ракет, о радиоуправляемых торпедах и ракетах "земля-воздух".

Из сейфов сверхсекретного подземного завода в Ораниенбурге они выкрали чертежи, и в довершение всего вели для Москвы стратегическую разведку.

9 декабря 1941 года агенты Шульце-Бойзена сообщали: "Новое наступление на Москву не решает какой-то стратегической задачи; оно свидетельствует о преобладании в германской армии неудовлетворенности сложившемся положением, когда начиная с 22 июня не раз устанавливали новые задачи, которые ни разу не были выполнены. Вследствие сопротивления советских войск пришлось отказаться от Плана I (Урал), Плана II (Архангельск-Астрахань) и Плана III (Кавказ)". Через три дня они радировали: "Цель германской армии обосноваться на зиму к началу ноября на линии Ростов - Смоленск - Вязьма Ленинград. На Москву и Крым будут брошены все имеющиеся резервы."

В общих чертах им был известен план наступления летом 1942 года группы германских войск Б в районе Воронежа, в Москву сообщали о целях наступления на Кавказе. Передатчик Шульце-Бойзена радировал: "Источник Коро. План III c целью Кавказ вступит в действие весной 1942 года. Перегруппировка войск должна быть завершена к 1 мая. С 1 февраля все ресурсы направляются только для этой цели. Зона концентрации войск для кавказского наступления: Лозовая - Балаклея - Чугуев - Белгород - Ахтырка - Красноград".

Агентура Шульце-Бойзена собирала любые обрывки информации, которые могли рассказать русским о замыслах германского Генерального штаба. Донесение, датированное 22 сентября 1941 сообщает: "OKВ считает все разведданные об особой резервной армии русских фальшивкой. В OKВ убеждены, что русские бросили все силы на нынешнее наступление и резервами не располагают". Месяц спустя шпионы передают: "Высший генералитет ОКВ делает ставку на следующие три месяца войны, после которых возможен компромиссный мир".

К августу 1942 года картина изменилась: "Внутри ОКВ существуют серьезные разногласия в оценке операций на южном участке Восточного фронта. Преобладает мнение, что наступление на Сталинград теперь бесполезно, а успех кавказской операции под вопросом. Гитлер требует наступления на Сталинград, и в этом его поддерживает Геринг".

Москва постоянно требовала дальнейших подробностей германских замыслов, и Шульце-Бойзен был неутомим в своих стараниях ответить на вопросы "Директора". В одном из сообщений говорилось: "Дивизия "Герман Геринг" не танковая, а только моторизованная", и далее: "1. Сейчас ударную силу германского Люфтваффе составляют 22000 самолетов первого и второго эшелонов, а также 6000-6500 транспортных самолетов "юнкерс-52". 2. В настоящее время в Германии производится 10-12 пикирующих бомбардировщиков в день. 3. Штурмовые подразделения Люфтваффе, до сих пор базировавшиеся на Крите, перебрасывают на Восточный фронт, частично в Крым, а остальные размещают по всему фронту. 4. Германские потери в воздухе на Восточном фронте с 22 июня по конец сентября составляют в среднем 45 единиц в день".

Вновь и вновь донесения из Берлина раскрывают намерения и планы германского руководства: наступление на Майкоп, производство немецких самолетов на оккупированных территориях, положение с топливом в Германии, размещение на территории рейха химического оружия. Из Москвы идет череда запросов, вроде этого от 25 августа 1942 года: "Выясните и немедленно сообщите о составе и перемещениях 73, 337, 709 пехотных дивизий и дивизии СС "Рейх". Имеются данные о переброске 337-ой и 709-ой дивизий с запада на восток, а 73 - ей и "Рейх" с востока на запад. Где они находятся в настоящее время?"

Советские шпионы оказываются хорошо информированы о германских операциях по ту сторону Восточного фронта. Они перехватывают планы и приказы "Валли II" - передового штаба мобильных диверсионных отрядов, которые взрывали мосты и железные дороги в советском тылу, атаковали части Красной Армии и занимали стратегически важные пункты. Советы были заранее уведомлены о двенадцати диверсионных операциях абвера, причем десять диверсионных отрядов были встречены пулеметным огнем русских засад.

Разведупр получал достоверные сведения о действиях германской разведслужбы. Московский "Директор" знал, к примеру, о планах захвата нефтяных месторождений Баку с помощью десанта немецких войск. Ему было известно о подготовке немцев к диверсиям на трансокеанских самолетах Соединенных Штатов и планах абвера заслать немецких агентов в Британию через Норвегию.

Для командования измученной боями Красной Армии радиограммы "Красной капеллы" открывали путь к спасению. Конечно, в Генеральном штабе в Москве не знали, поступают они от некой хорошо организованной сети, посвященной во все аспекты германской стратегии, или же являются продуктом деятельности прилежных, но неорганизованных дилетантов. Но советские генералы требовали все больше информации. Каждая радиограмма открывала слабости германской военной машины, каждое донесение давало русским надежду, что, несмотря на все поражения и неурядицы, наступит день, когда они возьмут верх и погонят захватчиков вспять.

Однако берлинская сеть страдала от роковой слабости: постоянных неполадок со связью. Коппи в вопросах коротковолнового радио был дилетантом, прошедшим лишь беглую, поверхностную подготовку у старого коммуниста Хаусмана. Он старался изо всех сил, но этого было недостаточно. Хуже того, Коппи оставался на всю организацию Шульце-Бойзена единственным радистом. Советы передали им три работоспособных рации, по одной Харнаку, Кукхофу и Коппи, но радистов не было. Предполагалось, что на всех будет работать Ганс Коппи.

По словам его сына, "однажды это случилось. Отец вставил вилку в сеть переменного тока, но передатчик был сконструирован только для работы от постоянного. В результате сгорели все предохранители, оказались поврежденными многие детали. Их замена была сопряжена с серьезными проблемами. И все-таки передатчик починили; сделал это семнадцатилетний радиолюбитель Гельмут Марквардт.

Затем возникла новая проблема: Коппи перепутал расписание связи с Москвой. Он никак не мог понять, когда нужно передавать, когда принимать сообщения, и вечно путал время и частоты, назначенные Разведупром. В результате берлинская рация не принимала распоряжений из Москвы и выходила в эфир, когда этого никто не ждал.

Чем настойчивее требовали русские информации от своим берлинских шпионов, тем непредсказуемее становилось поведение Коппи. Три передатчика разместили у Кукхофов, Харнаков и Шумахеров, которые жили на изрядном расстоянии друг от друга. Для борьбы с немецкими пеленгаторами каждый из них должен был работать в разное время, Коппи соответственно курсировал между ними, но с одним из передатчиков вечно что-нибудь было не так. Коппи вносил страшную путаницу в работу московского Центра, "Директор" Пересыпкин потерял терпение и отбросил всякую осторожность.

К тому времени Москва нарушила практически все правила конспирации. В качестве главного организатора был использован человек, ещё с 1933 года известный гестапо как противник режима, который позволял себе расклеивать по ночным улицам антифашистские листовки. Нелегкую работу возложили на любителя без всякой специальной подготовки, а в результате вся организация осталась без квалифицированного радиста. Появление многочисленных перекрестных связей привело к тому, что вскоре все члены организации перезнакомились, грубо нарушив "золотое" правило конспирации, по которому знать друг друга могли не более трех членам одной группы.

Но теперь Москва отбросила всякую осторожность. 10 октября 1941 года Центр отправил своему главному резиденту в Брюсселе "Кенту" знаменитую радиограмму с точными адресами ведущих агентов в Берлине и просьбой выяснить, "почему постоянно прерывается радиосвязь". В качестве постскриптума в ней значилось - "Помни "Уленшпигель" - название пьесы Адама Кукхофа. Даже тот, будучи непрофессионалом, понял, что в случае расшифровки московского послания в гестапо это равносильно смертному приговору. Адам взволнованно сказал жене: "Случилась удивительная глупость: они отправили радиограмму, по которой меня в два счета опознают".

"Кент" поспешил в Берлин, чтобы успокоить коллег и восстановить радиосвязь. Но через несколько дней связь между Берлином и Москвой вновь оборвалась. Немецкие пеленгаторы службы безопасности связи подобрались к передатчику вплотную, и Шульце-Бойзену пришлось запретить выход в эфир.

Тогда Москва решила реорганизовать работу берлинской сети. Теперь информацию следовало отправлять с курьером в Брюссель и передавать в Центр оттуда, а Коппи с передатчиком тем временем перебрался в новое убежище. Одну рацию разместили в спальне его любовницы Эрики фон Брокдорф, другую в студии любовницы Шульце-Бойзена Оды Шоттмюллер.

К тому же Центр ввел в игру группу, до тех пор совершенно не связанную с "Красной капеллой", но более квалифицированную с точки зрения профессиональных стандартов советской разведки. Руководила ей журналистка Ильзе Штебе (псевдоним "Альта"), работавшая в отделе информации Министерства иностранных дел. Сотрудницей советской разведки она стала с подачи своего любовника Рудольфа Геррнштадта, впоследствии сделавшего карьеру в Восточной Германии.

Познакомилась эта пара в редакции "Берлинер Тагеблатт", когда Рудольф готовился отправиться корреспондентом в Восточную Европу, а Ильзе работала секретаршей редактора, Теодора Вольфа. В 1936 году они встретились снова; тогда Геррнштадт уже служил корреспондентом в германоязычной "Праге Прессе", а Штебе представляла в Варшаве несколько швейцарских газет, одновременно работая советником по культуре местной организации нацистов. Именно тогда Рудольф рассказал Ильзе о своем истинном занятии: он работал на германский отдел советского разведцентра.

Они же открыли и третьего, ставшего их союзником и жертвой. Им оказался Рудольф фон Шелия, советник германского посольства в Варшаве, силезский аристократ и любитель пожить на широкую ногу. Геррнштадт втянул его в сомнительные операции с валютой, а затем ухитрился привлечь фон Шелия к работе на советскую разведку. В 1937 году, если не раньше, "Ариец" (псевдоним фон Шелия) уже получал от русских деньги и передавал в Москву все, что знал о делах Министерства иностранных дел. За услуги ему щедро платили: всего Советы перечислили на его счет в цюрихском банке "Юлиус Бар и компания" 50000 марок.

К началу войны фон Шелия отзывают в Министерство иностранных дел в Берлине, однако Ильзе Штебе всегда под рукой и обеспечивает связь с московским Центром. Ее руководителем в Москве был капитан Петров из Разведупра, "Альта" передавала его запросы фон Шелия. Со временем Рудольф стал проявлять нерешительность, но по-прежнему продолжал поставлять информацию о секретных дипломатических переговорах Третьего рейха, правительственных внешнеполитических планах и тайных замыслах руководства стран оси.

В группу "Арийца" входил также водитель почтового фургона коммунист Курт Шульце, профессиональный разведчик-радист, прошедший подготовку в Москве. Теперь им приказали присоединиться к "Красной капелле" и обучить Коппи радиоделу. Связь между группами наладил Хаусман, который сам пытался научить Коппи обращению с рацией, но быстро исчерпал свои возможности. В ноябре 1941 года уроки начал Шульце.

Радиосвязь между Берлином и Москвой стала устойчивее, и в московском Центре могли облегченно вздохнуть. Затем передачи вновь оборвались: передатчик Шульце, которым он пользовался ещё до 1939 года, вышел из строя и ремонту не подлежал. Капитан Петров полностью потерял связь с группой фон Шелия. Коппи тоже пришлось сократить время выходов в эфир - германская служба безопасности связи возобновила охоту за берлинскими передатчиками.

В этой ситуации Москва пошла на последний отчаянный шаг, особенно рискованный для страны, где полицейский сыск был доведен до таких высот совершенства, что система стала практически неуязвимой. Советская разведка решила забросить в Германию агентов-парашютистов. Им предстояло доставить новые передатчики и дать руководству берлинской сети свежие кадры.

Сразу же после начала войны с Россией руководство Разведупра собрало в тренировочных лагерях неподалеку от Уфы и Пушкино немецких коммунистов-эмигрантов, добровольно согласившихся на нелегальную работу в Германии. Поскольку границы Третьего рейха для переправки агентов были совершенно неприступны, Разведупру оставался лишь один способ доставки их на место - по воздуху.

Немецкие коммунисты-добровольцы проходили в лагерях подготовку по прыжкам с парашютом и радиоделу. Политическое руководство находилось в руках лидеров КПГ Ульбрихта, Пика и Винерта, а сотрудники советской разведки обучали сбору информации, шифрам и обращению с рацией. Затем последовал недельный курс в советской десантной части, а закончилось все идеологическим инструктажем в специальном лагере под Москвой.

Агентам выдали фальшивые документы. В большинстве случаев они принадлежали военнопленным или погибшим немцам. Чтобы повысить безопасность парашютистов и оградить их от подозрительности населения, им выдали свежеотпечатанные продовольственные и вещевые карточки (по большей части неряшливо сделанные копии). Впоследствии штаб-квартира СС сообщала: "Агентов чаще всего обеспечивали документами погибших немецких офицеров и одевали в соответствующую форму, полагая, что это позволит им свободно передвигаться по территории Германии. Сообщалось даже о случаях незаконного использования "Рыцарского креста".

Первые агенты были готовы к вылету в начале 1942 года. Однако Разведупр посчитал шансы на успех их прямой заброски в Германию ничтожными и поначалу собрался внедрить своих агентов с Запада. Первая команда должна была стартовать из Англии. По воздуху их переправили из Мурманска в Манчестер, оттуда в советское посольство в Лондоне, где выдали английские радиостанции. В конце концов с авиабазы южнее Лондона 138 эскадрилья Королевских военно-воздушных сил забросила их на континент. Однако вскоре русские сочли такую процедуру слишком обременительной и, поскольку радиосвязь с Берлином отсутствовала, следующую группу агентов решили забросить непосредственно в Германию.

К середине мая были готовы две пары агентов. Эрвин Пандорф (псевдоним "Эрвин Степанов"), бывший руководитель коммунистического союза молодежи, получил документы на имя Рудольфа Шеффеля. До Берлина ему предстояло добираться с радистом Антоном Бернером (псевдоним "Антон Бельский"), членом компартии Саксонии. Еще одного партийного активиста, Вильгельм Феллендорф, забрасывали с представительницей Коминтерна Эрной Айфер. Им предстояло связаться с группой Бестлайна в Гамбурге.

Четверку агентов выбросили над Восточной Пруссией в ночь с 16 на 17 мая 1942 года. Недалеко от места приземления они зарыли снаряжение, а 27 мая разделились попарно и отправились разными маршрутами: Бернер с Пандорфом через Конитц и Берлин в Тюрингию, а Феллендорф с Айфер в Гамбург. Впоследствии за ними последовали ещё два агента, заброшенных на парашютах из Советского Союза, - участник войны в Испании Альберт Гесслер и бывший журналист "Роте Фане" Роберт Барт.

Многие друзья Шульце-Бойзена, роль которых до тех пор ограничивалась участием во внутреннем политическом сопротивлении, из-за широкомасштабного использования советских парашютистов и радистов оказались втянутыми в шпионскую деятельность в пользу России. Так, например, группа Гуддорфа, которую раньше использовалли только для агитации, теперь была вынуждена работать на советскую разведку. Даже ни о чем не подозревавшие идеалисты столкнулись с необходимостью беспрекословного выполнения поставленных русскими задач.

Эрика фон Брокдорф приютила у себя Гесслера, Шумахеры обеспечили временным жильем других агентов-парашютистов, инспектор-метеоролог Шеель спрятал форму и пистолет одного из парашютистов, библиотекарь Шаффер укрывал одного из агентов, а Ганс Лаутеншлагер снабдил одного из эмиссаров Москвы снаряжением.

Между членами организации Сопротивления и вновь прибывшими советскими шпионами возникли разнообразные связи, которые легко могли обнаружены ищейками гестапо. Быстро выявилась вся тщетность попыток Москвы внедрить своих агентов. Парашютисты пытались проскользнуть через ловушки гестаповской системы надзора и выводили охотников из РСХА прямо во вражеский лагерь.

Уже через три дня после выброски первых агентов в Восточной Пруссии РСХА стало известно о появлении парашютистов, и началась охота. 22 мая гестапо издало циркуляр: "19. 05. 42 г. трое бывших функционеров КПГ сброшены с парашютами с советского самолета в окрестностях Истенбурга". 30 мая полицай-президент Нюрнберга, группенфюрер СС Мартин призывает "к самым активным поисковым мероприятиям" и распространяет описания их внешности такого типа: "Бернер, 34 года, рост около 170 см, черноволосый, глаза карие".

Ничто не ускользало от глаз гестапо. В одном из донесений говорилось: "Сестра Пандорфа фрау Элли Ортел сейчас находится в городском госпитале Геры. 26 мая 1942 года в 7 часов 15 минут утра к ней подошла неизвестная женщина, которая передала записку от Эрвина Пандорфа с просьбой приютить её брата. У него болит или повреждена нога, и он крайне нуждается в отдыхе. Предположительно он растянул связки или повредил ногу во время приземления с парашютом".

К 9 июня в РСХА уже знали, что агенты, за которыми они охотятся "снабжены фальшивыми паспортами, трудовыми книжками, удостоверениями личности, разрешениями полиции на въезд и выезд, большим количеством талонов на мясо, масло, хлеб, располагают крупными денежными средствами в немецкой и американской валюте, включая сберегательные сертификаты рейха".

Маловероятно, что агенты-парашютисты могли долго избегать встречи с тщательно организованной полицейской машиной. К 8 июля гестапо выследило в Вене Бернера, который во всем признался и выдал местонахождение тайника в Восточной Пруссии, где обе пары агентов спрятали свои передатчики. В то же время гестапо смогло арестовать Пандорфа. Признания арестованных вывели гестапо на след других агентов-парашютистов. Стражи режима все туже стягивали кольцо вокруг шпионской сети красных.

К концу августа 1942 года Хайльманн уже точно знал, в какой опасности оказался его приятель Шульце-Бойзен. До сих пор он и не подозревал, что загадочный "Коро", за которым охотились абвер с гестапо, был не кто иной, как Харро Шульце-Бойзен. Но тогда Траксль показал ему расшифрованную роковую радиограмму - распоряжение из Москвы от 10 октября 1941 года с тремя адресами Кукхофа, Шульце-Бойзена и Харнака, Хорст Хайльман кинулся спасать друзей.

Глава пятая.

Предательство на Принц-Альбрехтштрассе.

Хорст Хайльман был полон решимости предупредить своих друзей. Будучи всего лишь капралом, он занимал невысокое положение в секторе дешифровки службы безопасности связи, но на его долю выпал случай узнать о смертельной опасности, нависшей над шпионской организацией Харро Шульце-Бойзена. Гестапо могло нанести удар в любой момент.

Хайльман давно уже ощущал опасность. На улице он всегда чувствовал за собой слежку. Ему казалось, что гестапо тайно наблюдает за ним даже в его берлинской квартире. Хорст обсудил со своим другом Райнером Хильдебрандтом действия на случай, если ситуация резко обострится, и тот посоветовал ему уйти через швейцарскую границу. Но это показалось Хайльману равносильным предательству Шульце-Бойзена.

- Я не могу так поступить, - жаловался он, - тогда я лишу Харро последнего шанса выбраться из этой истории, если такой вообще представится.

С тех пор он решил либо спасти Шульце-Бойзена, либо умереть вместе с ним. И именно сегодня наступил момент, когда предстояло выполнить клятву верности. 29 августа 1942 года, когда словоохотливый Траксль показал расшифрованную московскую радиограмму с адресами трех ведущих агентов в Берлине, Хайльман изучил послание от 10 октября 1941 года вдоль и поперек. Оно словно нарочно приглашало гестапо нанести смертельный удар по сталинским шпионам. Их буквально на блюдечке выдали гестаповцам... если только он, Хорст Хайлманн, в последний момент не сумеет помочь.

Хорст позвонил Харро домой, но не застал. Тогда он оставил прислуге Шульце-Бойзена свой служебный телефон и попросил, чтобы ему срочно позвонили. Это было рискованно, поскольку сообщение номера телефона секретной службы считалось серьезным военным преступлением.

Так и не получив до середины следующего дня известий от Шульце-Бойзена, он поспешил на Альтенбургер Алее, где застал Либертас. Хайлманн передал ей содержание расшифрованной депеши, женщина сразу поняла значение случившегося, схватила телефонную трубку и позвонила в Министерство авиации. Харро нужно было предупредить, пока не поздно.

Но вместо хорошо знакомого голоса мужа в трубке раздался неприветливый голос какого-то майора, фамилии которого Либертас никогда прежде не слышала. Майор Зелигер сообщил, что лейтенану Шульце-Бойзену несколько часов назад пришлось уехать по делам и его несколько дней не будет в Берлине. Фрау Шульце-Бойзен не стоит беспокоиться, если он какое-то время будет отсутствовать.

Разгадать смысл его слов не составило труда: что бы майор не говорил, но Харро Шульце-Бойзена забрали в гестапо.

Гадалка Анна Краус тоже предсказывала, что Харро отправился в секретную командировку, но Хайльман и Либертас Шульце-Бойзен не могли успокоиться. В панике они очистили все тайники Шульце-Бойзена и запихнули в чемодан его бумаги. Там были нелегальные брошюры, заметки, чертежи, причем один из документов, "Источники и причины Первой и Второй мировых войн", был написан рукой самого Харро.

Но что делать с чемоданом? Хайлманн отнес его актрисе Реве Холси, с которой был в приятельских отношениях. Она жила в доме номер восемь по Холдерлинштрассе, там же, где жил с родителями Хайльман. Актриса согласилась хранить у себя столь опасную вещь не больше месяца, затем чемодан должен был перейти к Арнольду Бауэру, журналисту и школьному приятелю Шульце-Бойзена. Но уже через несколько дней нервы фрау Холси не выдержали, и она в сильном волнении отправляет директора театра Ингенола повидать драматурга Гюнтера Вайзенборна.

Вайзенборн случайно открыл чемодан и, по его словам, "похолодел от ужаса". Он немедленно связался с Хайльманом и передал сигнал тревоги остальным товарищам. Тревожная весть переходила из дома в дом, предупреждая следующих по цепочке; соратники Шульце-Бойзена избавлялись от компрометирующих материалов. Мать с женой Ганса Коппи увезли из дома передатчик; Ханнелоре Тиль погрузила рацию в детскую коляску и утопила её в Шпрее. Йоханн Грауденц также принял меры, чтобы избавиться от своего передатчика: он уложил его в большой чемодан, перевязал проволокой и собирался оставить у дантиста Ганса Гимпеля.

Однако Гимпель, как один из соратников Щульце-Бойзена, в любую минуту мог попасть в гестапо. К тому же он знал место получше - дом пианиста Гельмута Ролоффа, который был связан с группой Сопротивления Риттмайстера. Тот согласился спрятать чемодан, но когда он увидел этот неподъемный баул, то "сразу же подумал, что для безопасности эту штуку нужно поместить в соответствующие декорации". Ролофф забрал его домой и спрятал за кипой музыкальной литературы. Когда Гимпель уходил, он заметил:

- Если эту штуку найдут, наши головы полетят с плеч.

На что Гимпель ответил:

- Именно потому его и не должны найти.

Хотя каждый отчетливо осознавал возможность ареста, многие надеялись, что их чаша сия минует.

Анна Краус упорно пророчила, что "ни с кем ничего не случится". Беззаботная оптимистка графиня Брокдорф успокаивала жену одного из агентов:

- Даже в случае массовых арестов дело дальше Коппи не пойдет.

5 сентября 1942 года гестапо схватило свою первую жертву - Хайльмана. Гестаповцы арестовали его в доме на Холдерлинштрассе в присутствии брата Ганса, (родители были в отъезде), и увезли в тюрьму РСХА на Принц-Альбрехтштрассе. Фрау Холси в слезах поспешила к товарищам Хайльмана, повторяя сквозь слезы:

- Моего Хорста забрали...

Хайльман так никогда и не узнал, что столь поспешный арест был вызван его драматической попыткой спасти друга. Прочитав расшифрованную радиограмму из Москвы с тремя адресами, он сразу же попытался связаться по телефону с Шульце-Бойзеном, что привело РСХА в ужас.

В ночь с 29 на 30 августа лейтенант доктор Вильгельм Ваук, главный дешифровщик службы безопасности связи засиделся на работе допоздна и слышал, как в соседней комнате без умолку трезвонил телефон. Там должен был находиться Хайльман, но тот уже ушел домой. В конце концов Ваук поднял трубку - и услышал голос Харро Шульце-Бойзена. Это был тот самый звонок, которого тщетно дожидался Хайльман. Услышал голос человека, который держал в напряжении гестапо и службу безопасности, Ваук не поверил своим ушам и не смог придумать ничего лучшего, как спросить:

- Слушай, а твоя фамилия пишется через "Й"?"

Шульце-Бойзен ответил утвердительно и поспешил закруглить разговор.

В панике и растерянности Ваук положил трубку мимо аппарата. Как могло случиться, что капрал Хайльман связан с офицером, известного узкому кругу посвященных как руководитель коммунистической шпионской организации? Но, не колеблясь ни секунды, он тут же сообщил в РСХА.

Руководство РСХА разделило тревогу Ваука. Ведь если сотрудник службы безопасности связи Хайлманн работает в одной команде с Шульце-Бойзеном, то врагу известно, как далеко зашло расследование, и он сможет ускользнуть. Поэтому удар следует нанести прежде, чем Шульце-Бойзен сможет спрятать агентов и оборудование в безопасное место.

Центральный аппарат гестапо без особой охоты выделил людей для ареста: попытка Хайльмана спасти Харро перечеркнуло всю тактику, спланированную в РСХА ещё с тех пор, когда гестапо стало полностью отвечать за дело берлинской "Красной капеллы". Группенфюрер СС Генрих Мюллер первоначально собирался терпеливо следить за этой шпионской сетью, установить всех её членов и лишь затем ликвидировать одним ударом.

Криминальрат, штурмбанфюрер СС, руководитель отдела IV A2 гестапо Хорст Копков, которого считали одним из самых убежденных защитников режима, оказался в самом центре этого дела. Начинал он учеником аптекаря в Алленштайне, в 1931 году вступил в нацистскую партию, был в первых рядах сторонников Адольфа Гитлера в бесчисленных потасовках во время митингов, постоянно получал особые похвалы от Гиммлера и был награжден Серебряным крестом за "особый вклад в операции против агентов-парашютистов". Он постоянно внушал своим людям, что в схватке с "Красной капеллой" рейхсфюрер СС ждет от них безраздельной преданности долгу и гарантированного успеха. *

(* Хорст Копков родился в Ортельсбурге, Восточная Пруссия, 29 ноября 1910 года. В 1928 году он закончил школу и поступил учеником фармацевта в алленштайнскую аптеку "Ратхаус", где проработал до 1934 года. Членом нацистской партии он стал ещё в 1931 году (партийный билет номер 607161), а год спустя вступил в СС. Его карьера в гестапо началась в сентябре 1934 года в Алленштайне, а в 1938 году его перевели в центральный аппарат и назначили руководителем "антидиверсионного" отдела. В 1941 году ему присвоили звание криминальрат, а в 1944 - криминальдиректор. Прим. авт.)

Копков привлек к расследованию своих лучших детективов. Возглавлял их криминалькомиссар, унтерштурмфюрер СС Йоганн Штрюбинг - типичный представитель старой школы, всегда готовый выполнить свой долг, без политических пристрастий служивший любому режиму.

Родившийся в 1907 году Штрюбинг получил подготовку в полицейских силах Веймарской республики и дослужился до звания шютцполицай, с 1937 года он работал в гестапо и стал членом СС. Годы спустя ему удалось пробраться даже в силы безопасности Федеральной республики, в которых он прослужил вплоть до 1963 года, когда его сослуживец Вернер Печ подслушал телефонный разговор и сделал открытие, приведшее к отлучению Штрюбинга от столь любимой его сердцу контрразведки. В отделе Копкова Штрюбинг занимался "операциями против вражеских агентов-парашютистов и радистов". Более того, он как нельзя лучше годился для расследования дела "Красной капеллы", поскольку долгое время занимался изучением методов работы советской разведки.

Йоганн Штрюбинг сразу включился в работу.

Каким образом лучше всего ликвидировать сеть "Красной капеллы" в Берлине? Расшифрованные радиограммы, проходившие через ФуIII, к концу июля открыли путь к ядру организации, но пока ещё не было полного представления о всей сети информаторов, агентах и каналах связи.

Гестапо стали известны имена только трех ведущих агентов: Шульце-Бойзена, Харнака и Кукхофа, и только часть их сообщений, переданных в Москву. Вот и все, но прежде чем начать действовать, предстояло выяснить гораздо больше. Штрюбинг приказал прослушивать телефоны всех трех руководителей "Красной капеллы", а каждого их гостя проверять, стараясь не привлекать внимания. Очень скоро список людей, попавших под наблюдение, сильно разросся, и стали прорисовываться истинные масштабы деятельности вражеской агентурной сети.

Штрюбинг ещё только представил Копкову свой первый отчет о ходе расследования, когда действия Хайльмана свели все планы гестапо на нет. Копков со Штрюбингом опасались, что информация Хайльмана позволит противникам ускользнуть. Они так поспешно бросились действовать, будто агенты вот-вот могли испариться.

Ранним утром 30 августа в РСХА было принято решение о немедленном начале операции, а несколько часов спустя черные машины гестапо с ревом неслись по берлинским улицам. Один за другим были арестованы многие члены "Красной капеллы". Первым в этом списке оказался Шульце-Бойзен, за ним лично приехал Хорст Копков. В середине дня он посетил полковника Бокельберга, руководителя аппарата Министерства авиации, и все ему рассказал. Поскольку гестапо не разрешалось производить аресты на армемйской территории, Бокельберг вызвал лейтенанта Шульце-Бойзена, взял его под арест и передал Копкову. Остальные аресты тоже прошли гладко и без лишних церемоний.

3 сентября Штрюбинг прямо на станции "Ангальтер" взял под стражу Либертас, когда та уже села в поезд, чтобы уехать к друзьям в Мозель. До того времени Либертас скрывалась в доме своего приятеля Александра Шпорля.

7 сентября подразделение гестапо обыскало пансион "Фишендорф" в Куршской косе в Восточной Пруссии и ещё до завтрака обнаружило своих жертв - отдыхающую чету Харнаков. Милдред Харнак закрыла лицо руками и застонала:

- Какой позор, какой позор!

Один за другим тихо и незаметно все оказались в лапах гестапо. На второй неделе сентября пришла очередь Адама Кукхоффа, Грауденца, Коппи, Зига, Карла Шумахера и Ильзе Штебе, 16 сентября за ними последовали Кюхенмайстер, Шеель, Шульце и Вассенштайнер, 17 сентября - Гимпель и Ролофф, а 26 сентября - Вайзенборн и Риттмайстер.

На даже механически выверенная точность, с которой производились аресты, не могла скрыть тот факт, что даже с точки зрения самого гестапо аресты не решали проблему. Штрюбинг все ещё блуждал в потемках и едва ли мог добиться признания вины от от узников, подозреваемых в государственной измене. Факты свидетельствуют о том, что в первые десять дней после тридцатого августа арестовали только пятерых, а это само по себе веское доказательство недостаточного знания гестапо организации "Красной капеллы".

И тогда Штрюбинг попытался заставить арестантов говорить. Штат сотрудников подотдела IV A2 был слишком ограничен, и ему пришлось просить подкрепления.

Внутри РСХА сформировали "Особую комиссию по "Красной капелле". В неё вошли лучшие следователи из центрального аппарата гестапо. Из двадцати пяти её членов большинство (тринадцать) пришло из отдела А2, остальные из А1 ("коммунисты, марксисты"), А3 ("реакция, оппозиция") и А4 ("меры безопасности, особые случаи"). Руководил комиссией Фридрих Панцингер, * оберрегирунгсрат, одногодок Мюллера и его земляк - баварец, который до того руководил отделом А. Но основную работу взвалили на Хорста Копкова.

(* Фридрих Панцингер родился 1 февраля 1903 года в Мюнхене. В 1919 году поступил в полицию и служил вместе с Мюллером с 1927 по 1929 год. Потом перешел в IV cектор мюнхенского управления полиции. В 1934 году получил повышение, в 1937 году перешел в берлинское гестапо, а в 1939 году - в IV управление РСХА (гестапо), вскоре после этого возглавил отдел IV A. Прим. авт.).

Долгие годы эти люди оттачивали технику допроса, знали все хитрости и уловки и никогда не испытывали ни малейших угрызений совести. Инквизиторы из РСХА набросились на свои жертвы. Однако поначалу узники отказывались что-либо говорить, и им едва ли удалось найти хоть одного, готового с ними сотрудничать. Шульце-Бойзен ничего не признал, кроме неопровержимых фактов. Штрюбинг вспоминает: "Сначала он отрицал любую связь с иностранными агентами, не говоря уже о какой-либо предательской деятельности, в качестве доказательства ссылаясь на свое окружение". Он отказался признаться, даже когда ему предъявили копии расшифрованных радиограмм из Москвы. Харро продолжал настаивать, что он с друзьями встречался по личным мотивам; на этих встречах изредка обсуждались политические вопросы, но ни о какой предательской деятельности ему ничего не известно.

Штрюбинг оставил эту тему и вовлек Шульце-Бойзена, которому поначалу позволили носить военную форму, в пространные дискуссии о литературе и естественных науках, всячески подчеркивая, что их разговоры не записываются. Они могли часами расхаживать по внутреннему саду РХСА, дружелюбно беседуя о чем угодно, но Шульце-Бойзен так ни в чем и не признался.

Один из следователей комиссии Райнгольд Ортман также потерпел неудачу со своим подопечным Йоханном Грауденцем. Он вспоминает: "Мне несколько раз пришлось допрашивать Грауденца, но безрезультатно. Он только признался, что был близким другом Шульце-Бойзена и они вместе проводили летний отпуск". Ортманн посчитал дело настолько безнадежным, что вернул досье Грауденца Копкову.

Не лучше были результаты и у других. И Адам Кукхоф, и Арвид Харнак упорно отказывались что-либо признавать и не шли на сотрудничество с гестапо. На какое-то время могло показаться, что соратники Шульце-Бойзена выступают единым фронтом, неприступным для самых хитроумных уловок следователей.

Но картина заговора молчания была обманчива; внешняя монолитность фасада стала давать трещины, обнажая внутренние конфликты и неурядицы соратников Шульце-Бойзена, существовавшие ещё до ареста. Через несколько дней начался процесс, который даже сегодня трудно чем-либо объяснить: стихийная капитуляция коммунистических агентов, названная Дэвидом Даллином "Большим предательством".

Первой нарушила молчание Либертас Шульце-Бойзен. Для неё сам факт ареста уже разрушил мир иллюзий. Долгое время она считала конспиративную деятельность мужа делом несерьезным; то, что для него было судьбой и призванием, ей казалось игрой. Только в последние месяцы она начала кое-что понимать, но к этому моменту они были настолько чужими друг другу, что совместная жизнь стала невыносимой. Либертас хотела развода, и только настойчивые просьбы Шульце-Бойзена не бросать "дело" на произвол судьбы, удержали рядом с ним эту артистичную, наивную и непоследовательную натуру.

Ей удалось убедить себя, что все как-нибудь обойдется. Арест показал, как она ошибалась. Прежние иллюзии уступили место новой: поскольку она была внучкой принца, гестапо отпустит её на свободу, но при условии, что она выступит на предстоящем процесс в качестве свидетеля обвинения против своих друзей. В этом её обнадежила женщина, к которой Либертас обратилась в трудную минуту.

Гертруда Брайтер числилась в списках гестапо машинистской подотдела IV Е6. Ее выделили в качестве стенографистки-машинистки старшему офицеру криминальной полиции Альфреду Гонферту, который допрашивал Либертас Шульце-Бойзен.

Женщины познакомились в кабинете Гонферта. Однажды тот по какому-то поводу вышел, и они разговорились. Было уже далеко за полдень, и Гертруда оказалась втянутой в разговор, который впоследствии определила как "просто беседу".

Начала фрау Щульце-Бойзен:

- Ну, и как же вы здесь оказались?

Гертруда Брайтер пожала плечами.

- Не все на сто процентов согласны с тем, что происходит в этих стенах. Но, в конце концов, идет война.

Фрау Шульце-Бойзен попыталась завоевать доверие машинистки. После десяти минут сдержанного зондирования она выпалила:

- Я хочу попросить вас только об одной услуге. Не могу назвать точный адрес, но не могли бы вы предупредить Ганса Коппи?

Как примерный член национал-социалистической партии, Гертруда Брайтер знала, что делать.

- Я была очень взволнована, - вспоминает она. - Мне стало страшно, что Гонферт будет отсутствовать слишком долго, и я забуду имя. Когда он вернулся, я сделала ему знак и сказала: "Извините, но мне нужно на минутку выйти".

Она буквально кинулась на третий этаж здания РСХА в кабинет Копкова и рассказала ему об услышанном. Сначала Копков возмутился неожиданным вторжением секретарши и посоветовал ей подать письменный рапорт в установленном порядке. Только когда Гертруда буквально вышла из себя, он отнесся к её информации всерьез, и в ту же ночь Коппи арестовали.

В результате такого успеха Копков решил использовать фрау Брайтер для продолжения доверительных бесед. Двадцать пять раз встречались двое женщин, двадцать пять раз они заключали друг друга в объятия и двадцать пять раз Либертас Шульце-Бойзен выбалтывала секреты "Красной капеллы".

"Она была очень умной женщиной, - вспоминает сегодня Гертруда Брайтер, - но очень, очень взбалмошной. У меня же характер ровный, выдержанный".

Хуго Бушман размышляет:

"Почему она нас выдала? Ну, она была хорошенькая молодая девушка и просто хотела жить. Либертас наслаждалась жизнью и, честно говоря, мало что понимала в деятельности Харро".

Либертас выдала имена, о которых следователи РСХА никогда не слышали Ян Бонтье ван Беек, его дочь Като, Хавеман, племянница Харнака графиня фон Брокдорф, Бушман, Розмари Тервиль и другие. Молодой помощник Шульце-Бойзена, Вилли Вебер, утверждает, что "она выдала всю группу своего мужа". Даже мать Шульце-Бойзена сокрушалась: "В результате очень многие люди угодили на виселицу. Это очень печально".

Но откровения Либертас Шульце-Бойзен не были единичным примером: Харнак тоже заговорил, отрекшись от своего партнера Шульце-Бойзена. Он назвал многих своих соратников и друзей. После месяца допросов Штрюбинг спросил Харро, кто был его сообщниками, и заключенный надменно заявил:

- Да, если бы вы только знали... Среди них были весьма высокопоставленные чиновники, которые до сих пор сидят в своих кабинетах.

После этого он назвал полковника Гертса, лейтенанта Гольнова, гадалки Краус и Милдред Харнак.

К тому же развязался язык у Адама Кукхофа, и он выдал своих соратников Зига и Гримме. Как отмечал один из узников, Вернер Краус, "многие из них в результате допросов потерпели моральный крах. Он попытался спасти собственную жизнь и жизнь своей жены, представив себя введенной в заблуждение жертвой заговора; в частности, он злобно обвинял Урсулу Гетц".

Като Бонтье ван Беек писала матери: "Насколько я вижу, Шульце-Бойзен и многие другие руководители запятнали себя позором и отправили на казнь множество людей". Даже Грета Кукхоф была в ужасе от слов своего мужа:

"В конце концов они (Харнак и Адам Кукхоф) все рассказали и выдали все имена в надежде, что эти люди успели скрыться. Когда я узнала, что Адам во всем сознался, то лишилась дара речи; даже его смертный приговор не потряс меня так, как эта новость. У нас с Адамом все было кончено."

С точки зрения других узников, самую большую опасность представляла готовность четы Шумахеров предавать своих друзей. Жена участника Сопротивления Филиппа Шеффера была признана виновной за помощь заключенному в побеге исключительно на основании заявления Элизабет Шумахер. Находясь в тюрьме, Вайзенборн перед рассветом выстукивал по стене своей камеры: "Ты... должен...отказаться... от... своих... показаний". В соседней восьмой камере гестаповской тюрьмы находился Курт Шумахер, который выдвинул против Вайзенборна столько обвинений, что тому грозил смертный приговор. Но Шумахер так и не опроверг своих показаний.

Первым допрашивал Шумахера Ортман. Он никогда не смог забыть сцену, которая произошла в его кабинете в середине сентября. "Однажды я хотел позавтракать. Поскольку мне хотелось это сделать в спокойной обстановке, пришлось найти какое-нибудь занятие для Шумахера. Я взял "Список коммунистов, находящихся в розыске" и попросил Шумахера взглянуть на фотографии и сказать мне, кто из них ему знаком". Впоследствии Ортман настаивал, что в этой просьбе "не было никакой особой цели", просто он хотел спокойно поесть.

Неожиданно его отвлек возглас Шумахера:

- Это он!

Ортманн прдолжает: "Я был просто поражен и сразу же посмотрел на номер фотографии, а по второму экземпляру списка установил имя этого человека". Им оказался Альберт Хесслер, один из агентов-парашютистов, заброшенных из Москвы в Германию летом 1942 года. Согласно заметкам Ортмана, Шумахер утверждал, что Хесслер, как и было объявлено Москвой, появился в его доме и попросил отвести его к Шульце-Бойзену. Он пробыл в его доме два дня и также нанес визит Коппи, которому передал рацию.

"Парашютист", - как сказал Шумахер, - "собирался установить, сможет ли он связаться с Москвой по своей коротковолновой рации. Мы включили её в сеть, и он сразу попытался наладить связь с Москвой. Наушники с микрофоном лежали на столе в гостиной. Нам пришлось тут же прервать связь, поскольку звук был таким громким, что я побоялся, как бы не услышали соседи".

Как бы ни признание Шумахера не получили, его заявления и показания других заключенных о прибытии советских агентов-парашютистов заставили гестапо активизировать охоту, чтобы использовать их передатчики для радиоигры с Москвой.

Радиоигра была любимым методом германской контрразведки. Инструкции требовали, чтобы любой вражеский тайный передатчик, который будет захвачен вместе с обслугой, немедленно начинали использовать против прежних хозяев. Это преследовало две цели: получить полную картину вражеской разведывательной деятельности в собственном лагере и запутать противника, снабжая его дезинформацией.

После захвата берлинского передатчика "Красной капеллы" криминалькоммисар Томас Амплетцер, специалист по радиоиграм подотдела IVA2, тут же распорядился о подготовке "контригры" с Москвой. В этом ему помогал арестованный в июне 1942 года советский агент Йоган Венцель, главный радист "Красной капеллы" в Западной Европе. Он уже сослужил гестапо неплохую службу, сыграв главную роль в охоте за агентами "Большого шефа" в Бельгии и в расшифровке службой ФуIII советских радиграмм. Теперь он помогал Амплетцеру установить каналы связи с человеком, представлявшим для ищеек гестапо невообразимо загадочную личность - с самим "Директором", руководителем русской разведки.

Венцель выдал своим новым хозяевам ключи к русским шифрам, и Амплетцер вскоре установил связь с советским разведцентром. Целью этой игры действий было заманивание в Германию новых агентов-парашютистов, от которых гестапо надеялось узнать новые адреса "Красной капеллы".

План гестапо имел успех. Примерно 16 сентября советский радист сообщает Амплетцеру, что вновь прибывший агент-парашютист 17 сентября в 16. 41 встретится в Берлине на станции "Потсдамер" с ценным информатором.

Когда эти люди встретились, сотрудники гестапо оказались на месте. Информатором оказался доктор Ганс Генрих Куммеров, инженер - связист, который ещё в двадцатые годы работал на различные западноевропейские спецслужбы, а с 1932 года переключился на Москву. Его специальностью было получение секретной информации о германской военной промышленности.

Куммеров передал в Москву чертежи бомб с дистанционным управлением, планы производства ракет "Земля-Воздух", а также чертежи нового пеленгатора. Он также предложил русским несколько собственных изобретений, таких как маяк с дистанционным управлением, который нужно было размещать на крышах немецких военных заводов, чтобы помочь советским бомбардировщикам во время налетов. Среди документов, которые Куммеров передал курьеру на постдамской станции, оказались чертежи бомб с дистанционным управлением, и когда они попали к Штрюбингу, тот запросил ОКВ, ведутся ли такие разработки на самом деле. Запрос привел специалистов по вооружению в ужас.

Штрюбинг вспоминает: "Из-за очень высокой степени секретности мне пришлось лично заняться расследованием и дать письменное подтверждение, что ни при каких обстоятельствах даже своим коллегам я ни слова не скажу про эти бомбы".

Штрюбинг отправился в Науен, где находилась экспериментальная база. Местные специалисты были "изумлены тем, что Куммеров мог узнать о существовании самих бомб или их чертежей. Они заподозрили существование посредника, связанного с предприятием в Науене. Однако обнаружить его так и не удалось".

Штрюбинг смог найти лишь одного сообщника Куммерова - его жену Ингеборг. Та печатала для Москвы технические записки мужа на специально подготовленной пишущей машинке, дававшей любопытный эффект расплывчатости. Одно из исследований Куммерова касалось плана взрыва с целью покушения на министра пропаганды Геббельса. Последующие расследования показали, что Куммеров не входил в группу Шульце-Бойзена/Харнака, а только пытался выйти на связь с находившимся в их распоряжении агентом-парашютистом, поскольку у него отсутствовала постоянная радиосвязь с Москвой. Но гестапо было крайне заинтересовано в этих агентах-парашютистах, и показания Куммерова им в этом только помогли.

В конце концов гестапо выпал шанс совершить решительный прорыв. В число поднадзорных попала Клара Немитц, член компартии, поддерживавшая связь с несколькими группами Сопротивления. В начале октября ей позвонил функционер КПГ Вильгельм Гуддорф, который порвал с Шульце-Бойзеном, но продолжал сотрудничать с агентами-парашютистами, заброшенными в Германию. Гуддорф сообщил Кларе Немитц, что в Гамбурге состоится встреча с агентами товарища Бестлайна.

Гестапо отреагировало немедленно. 10 октября арестовали Гуддорфа, его любовницу Еву-Марию Бух, и одновременно время блокировали гамбургскую организацию Бернхарда Бестлайна. В середине октября арестовали Бестлайна и его агентов, а вскоре после этого - заброшенных парашютистов, Феллендорфа с Эрной Айфлер. Их соратников Хесслера и Барта схватили ещё в начале месяца.

Из Гамбурга следы вели обратно в Берлин к Хюбнерам, торговавшим фото и радиотоварами. В соответствии с инструкциями из Москвы они снабжали агентов-парашютистов деньгами и фальшивыми паспортами. С 18 по 20 октября гестаповцы накрыли целое семейство коммунистов: Эмиля и Макса Хюбнеров, Фриду, Станислава, Йоганна и Вальтера Весолеков.

К середине октября Штрюбинг мог сообщить своему начальнику Копкову, что вся организация "Красной капеллы" в Берлине разгромлена. Гестапо арестовало 116 человек, которых теперь содержали в тюрьме РСХА либо в камерах берлинского полицейского управления. Компания собралась весьма разновшерстная: некоторые шпионили по политическим убеждениям, другие были просто борцами Сопротивления, многие работали из корыстных побуждений или представляли собой ничего не подозревавших информаторов. Но все они стали жертвами идеологии государственной безопасности нацистских правителей - так начиналась легенда, что все друзья Шульце-Бойзена были шпионами и предателями.

Успех Штрюбинга был омрачен только одним: он так и не узнал, кто из старших должностных лиц германского Министерства иностранных дел все эти годы работал на Советы под псевдонимом "Ариец". Но Штрюбинг не без основания надеялся, что советская разведка сама невольно поможет гестапо решить эту проблему.

Как и в случае с Шульце-Бойзеном, Харнаком и Кукхофом, о существовании небольшой группы "Арийца" гестапо из советской шифровки. 28 августа 1941 года станция радиоперехвата приняла радиограмму из Москвы, которую Венцель расшифровал для гестапо годом позже. В ней главному резиденту в Брюсселе "Кенту" предписывали посетить берлинского агента Ильзе Штебе (псевдоним "Альта") в её доме N 37 по Виландштрассе. Как только сообщение было расшифровано, Ильзе Штебе попала под наблюдение. Та тем временем переехала в дом N 36 на Заалештрассе, где снимала квартиру у семьи Шульц. 12 сентября её арестовали, но назвать настоящее имя "Арийца она отказалась.

Советские биографы описывают эту сцену следующим образом: "Ее первый допрос продолжался трое суток без перерыва. Ильзе не давали ни спать, ни есть, ни пить". Но Ильзе Штебе его выдержала и отказывалась говорить ещё семь недель.

Тогда на помощь инквизиторам пришел Амплетцер. Он запросил по рации в Москву прислать парашютиста, поскольку "Альта" оказалась в затруднительном положении из-за безденежья. Отвечавший за работу с ней капитан Петров попался на уловку гестапо и немедленно отправил связника.

Для этого задания подготовили Генриха Коэнена - эмигранта, бывшего комсомольского активиста, сына члена ЦК КПГ Вильгельма Коэнена. После 1933 года он работал инженером на сибирской электростанции, а в 1941 году прошел в Красной Армии подготовку радиста и парашютиста.

23 октября его сбросили неподалеку от Остероде в Восточной Пруссии с фальшивым паспортом на имя Коэстера и деньгами. Ему удалось добраться до Берлина, и 28 октября около 17 часов он позвонил Ильзе Штебе на Зааленштрассе. Ответил женский голос. Коэнен сказал:

- Мне очень нужно с вами поговорить.

Они договорились немедленно встретиться с "Альтой" на трамвайной остановке "Совиньиплац".

Она пришла. Мужчина достал из кармана два билета и они сели в вагон, направлявшийся в Тиргартен. По дороге он проверил женщину, задав ей несколько вопросов с подвохом.

- Я привез вам привет от мужа", - сказал он, - от Руди.

Речь шла о Рудольфе Херрнштадте, любовнике Ильзе Штебе, который завербовал её в советскую разведку. Женщина поправила Коэнена:

- Простите, но он мне не муж, а только приятель.

Коэнен попросил купить ему две рубашки, и они условились о встрече на следующий день под часами на станции подземки "Виттенберг".

Но вместо того, чтобы вернуться на Зааленштрассе, женщина поспешила на Принц-Альбрехтштрассе. Гертруда Брайтер до самого последнего момента опасалась, что Коэнен обнаружит подмену. Она доложила Штрюбингу о встрече, и 29 октября Коэнена арестовали.

В его карманах кроме денег гестапо обнаружило то, чего уже давно добивалось - ключ к личности "Арийца". Москва направила с курьером копию платежной расписки на 5000 франков в цюрихский банк "Юлиус Бар и компания". Эта бумага доказывала, что советник первого класса Рудольф фон Шелия с февраля 1938 года являлся платным советским агентом. Коэнен даже знал, как использовались положенные в швейцарский банк деньги. Штрюбинг вспоминает: "По его словам, руководству в Москве было известно, что Шелия тратил швейцарские деньги на содержание там любовницы".

Но когда гестаповцы кинулись в Министерство иностранных дел, оказалось, что птичка упорхнула. Шелия уехал в Швейцарию. В изрядном замешательстве глава специальной комиссии Панцингер отправился в Базель вместе с представителями уголовной полиции, не надеясь когда-либо снова увидеть Шелия. Но он ошибся. В ночь с 29 на 30 октября Шелия появился на базельском вокзале "Бадише" и сел в поезд, отправлявшийся в Германию. Едва они пересекли границу, Панцингер его арестовал.

Так что члены "Красной капеллы" и агенты Москвы в Берлине были обнаружены главным образом в результате опрометчивых действий и предательства в собственных рядах. Трудно найти хоть одного, попавшего в лапы гестапо не по вине своих: Шульце-Бойзена, Харнака и Кукхофа бездумно засветил советский разведцентр; Иоанна Зига Урсулу Гетце выдали супруги Тиле; семью Шафферов выдали Шумахеры; Коппи, Като Бонтье ван Беек и Бушмана предала Либертас Шульце-Бойзен.

Следует все же признать, что даже в застенках гестапо заговорили не все узники. Функционеры КПГ проходили специальную подготовку к подпольной войне и готовились к самым суровым испытаниям; они смогли выдержать пытки, и с ними дознаватели гестапо потерпели неудачу. Перед лицом смерти Вальтер Гуземанн писал: "Легко называть себя коммунистом до тех пор, пока не придется пролить за идею свою кровь. Истинного коммуниста легко узнать в час испытаний. Будь тверд, отец! Никогда не сдавайся! Помни об этом в минуты опасности".

Не было сомнений и у Вильгельма Тевса:

"Я доволен своей жизнью. Она прошла в борьбе за свободу, правду, справедливость, и я могу без сожаления с ней расстаться".

Вальтер и Марта Гуземанны, Хюбнеры, Весолеки, Иоанн Зиг, Герберт Грассе, Нойтерт, Ильзе Штебе, Вильгельм Тевс предпочли пытки и издевательства сотрудничеству с гестапо. Хранили молчание и многие из молодых идеалистов круга Иоанна Риттмайстера. Урсула Гетце оговорила себя, чтобы выгородить остальных; Еву-Марию Бух тюремный священник считал "почти святой", а вот люди из ближайшего окружения Шульце-Бойзена сдались.

Чем же можно объяснить подобную капитуляцию?

Оставшиеся в живых участники "Красной капеллы" признают только одну причину - жестокость гестапо. Они утверждают, что гестапо смогло заставить узников выдать соратников только жестокими допросами и пытками. Грета Кукхоф пытается возложить ответственность за гибель друзей на тайную камеру пыток, известную как "сталинская комната".

Действительно, в гестапо с арестованными членами "Красной капеллы" обращались безжалостно, вымещая на узниках свои самые низменные инстинкты. Генрих Шеель вспоминает, как один офицер "бил его по лицу и чуть не задушил собственным галстуком". Вассенштайнер был сразу же безжалостно избит криминальсекретарем Хабекером; по словам вдовы Вассенштайнера, "он совершенно верно сказал, что записанные на листе бумаги цифры относятся к радиолампам, а не к телефонным номерам, как считал Хабекер. Работавшая с функционером КПГ Шюрманн-Хорстером, Изольда Урбан оказалась в такой же ситуации: Хабекер избил её на первом же допросе. Фрида Васолек также подвергалась избиениям, а капитан Гарри Пипе на всю жизнь запомнил, что случилось с Йоганном Венцелем после допроса в гестапо.

В камерах РСХА на Принц-Альбрехтштрассе и политической тюрьме на Александерплац делали все возможное, чтобы дать "красным" почувствовать себя в нацистском обществе отверженными без единого шанса на спасение. Наручники не снимали даже в камерах; большинству запретили свидания и переписку. Многие женщины-заключенные (почти всех их держали в тюрьме на Александерплац) сидели без света, у них отобрали книги и даже фотографии близких родственников. Центральный аппарат гестапо выпустил строжайшие инструкции, требовавшие от следователей не щадить никого. Мюллер-гестапо настаивал на строгом соблюдении приказов об использовании наручников при перемещении заключенных даже на самые короткие расстояния, а в случае побега виновных следовало немедленно арестовать. Вайзенборн говорил, что во время еды каждый заключенный мог слышать из соседней камеры "характерное пощелкивание" - это звякали наручники.

Несмотря на наручники, Курт Шумахер все же ухитрился написать: "Может ли кто-нибудь постичь глубину боли, горя, страдания, несчастья и отчаяния, которую эти несчастные должны вынести только потому, что верят в мирное сообщество людей?" Согласно одному из показаний Вернера Краусса, заключенных подвергали ультрафиолетовому облучению; "они неделями ходили со страшно распухшими глазами". Иоанн Зиг не смог вынести гестаповских методов и покончил с собой, его соратник Герберт Грассе тоже прекратил борьбу и выбросился с пятого этажа берлинского полицейского управления. С трудом удалось предотвратить попытку самоубийства Милдред Харнак, а Куммеров покончил с собой, услышав приговор.

Мастера допросов постоянно угрожали жестокими пытками. Офицер криминальной полиции Ганс Хенце заявил Грете Кукхоф:

- Поскольку ваш муж и Арвид Харнак не желают давать нужных показаний, нам придется принять меры, чтобы развязать их языки.

Фрау Кукхоф спросила:

- Они ещё живы?

На что Хенце ответил:

- Да, но теперь от вас будет зависеть, останутся ли они в живых и впредь.

Некоторые узники действительно подвергались пыткам с педантично бездушным применением бюрократических процедур, которые гестапо считало доказательством их правильности и уместности.

Заявку на проведение "интенсивного допроса" (эвфемизм слова "пытки") следовало подавать в письменной форме шефу полиции безопасности (Зипо). В случае его согласия специальный сотрудник появлялся с офицером медицинской службы СС и отсчитывал заключенному предписанное число ударов. Врач должен был засвидетельствовать воздействие пыток на здоровье узника. Затем делалась запись, поскольку в мире Генриха Гиммлера даже садизм должен был фиксироваться на бумаге в надлежащей форме. *

(* В протоколах управления до сих пор сохранилась запись о пытках члена группы Сопротивления Ротхольца, которая сотрудничала с группой Шульце-Бойзена. Прим. авт.)

И все же применение пыток ограничивалось определенными рамками. Когда Шульце-Бойзен поначалу отказался говорить, его двенадцать раз ударили рукояткой кирки. Избиениям подверглись Харнак, Грауденц и Кукхоф. Судья Александр Крелль вспоминает, что "им нанесли определенное число ударов по ягодицам резиновой дубинкой". Кроме этих четверых, других доказательств применения пыток не существует. В большинстве случаев дело ограничивалось угрозами и психологическим давлением. Подавляющее большинство заключенных согласилось бы со словами Александра Шпорля: "Допросы проводились вполне приличным образом, хотя были изощренными и утомительными, но меня никогда не пытали".

Следователи использовали все известные приемы. В нескольких случаях в камеру подсаживали переодетых заключенными гестаповских осведомителей. Так, например, профессору университета Краусу довелось побеседовать с инженером Шульце-Бойзеном, выдававшим себя за двоюродного брата Харро, о котором никто в этой семье никогда не слышал. Один гестаповец говорил Шумахеру: "Будьте благоразумны, Шумахер, и расскажите правду. Вы просто физически не способны выдержать то, что испытали Шульце-Бойзен и Коппи". На самом деле с Коппи обращались вполне пристойно. Дознаватели гестапо находили удовольствие в распространении небылиц о жутких допросах, которые узники с удовольствием пересказывали. Большинство признаний было добыто именно таким путем.

Такая "невинная" практика сильно действовала на нервы людей, оказавшихся в штаб-квартире бюрократизированного террора. У них не было причин сомневаться в способности гестаповцев в любой момент привести в исполнение свои хладнокровные угрозы. Не оставляет сомнения, что окажись их узники более стойкими, гестаповцы прибегли бы к самым жестоким пыткам.

Но могли бы пытки или угроза их применения дать исчерпывающее объяснение капитуляции друзей Шульце-Бойзена во время ареста? Ведь на самом деле подчиниться гестапо их заставила, говоря словами Дэвида Даллина, "внезапная слабость души и утеря боевого духа, которые являлись психологической предпосылкой капитуляции". Писатели - создатели антифашистских легенд впоследствии описали полную героизма и страданий жизнь заключенных. На самом деле тюремные камеры на Принц-Альбрехтштрассе были немыми свидетелямии морального краха людей, который можно с уверенностью назвать беспрецедентным за всю историю шпионажа.

Сопротивление антифашистов рухнуло во многом потому, что фронт их состоял из совершенно разных людей, неспособных противостоять последнему и самому жестокому испытанию. В одиночных камерах, отрезанными от всего мира, один на один с изощренными следователями тоталитарной полицейской машины, оказались идеалисты и авантюристы, шпионы и борцы Сопротивления, противники нацизма и оппортунисты, наемные убийцы и ловцы удачи. Что, к примеру, могло объединять верного члена "Гитлерюгенда" Герберта Гольнова и бескомпромиссного сталиниста Шульце-Бойзена, правоверного христианина Гертса и марксиста Харнака, левого теоретика-социолога Риттмайстера и оппортуниста Куммерова, гадалку Анну Краус и агента-парашютиста Коэнена?

Даже последовательный Харнак признал, что, несмотря на личные мотивы, как немец он не должен был поступать так, как сделал это во время войны. Като Бонтье ван Беек писала матери: "Мама, занятие таким делом особой славы не приносит".

Как бы то ни было, во что ещё им оставалось верить, когда стало известно о крахе европейской сети "Красной капеллы" и, что ещё хуже, о том, что их советские руководители попали в лапы гитлеровского гестапо? Ведь арестованные советские офицеры изо всех сил старались помочь своим новым немецким хозяевам обратить на путь истинный последних оставшихся агентов "Красной капеллы". Ходили слухи, что ведущего агента "Кента" следует искать в подвале дома на Принц-Альбрехтштрассе, где он пишет для гестапо объемистый отчет о своей работе с Шульце-Бойзеном и Харнаком.

Военные сводки также не вселяли надежды. Гитлер с союзниками приближались к зениту своей власти. Красная Армия на Кавказе, видимо, находилась на грани поражения, в Северной Африке Роммель бил британцев, на Дальнем Востоке азиатские владения Британской империи и Америки пали под натиском Японии.

Только Шульце-Бойзен отказывался считать игру проигранной иррационализм остался основным его жизненным кредо. В тюрьме Харро составил план, по которому, как ему верилось, сможет спасти друзей. В конце сентября Харро намекал, что тайно переправил в Швецию германские правительственные секретные документы, и в случае их публикации многим руководителям Третьего рейха не поздоровится. Копков и Панцингер попались на эту уловку и немедленно вызвали отца Шульце-Бойзена, (тот между тем вернулся на флот и служил начальником флотского штаба в Голландии). К нему обратились за помощью.

Суть истории о документах в Швеции описана капитаном Эрихом Эдгаром Шульце: "В случае, если его (Шульце-Бойзена) или его друзей приговорят к смертной казни, эти бумаги будут переданы британскому или советскому правительству и опубликованы. Если бы его план так и остался в тайне, а Германия проиграла войну и правительство Гитлера пало, эти документы послужили бы доказательством, что он и его соратники вполне достойны стать членами нового германского правительства".

Панцингер предложил капитану Шульце сделку: если тот сможет убедить сына вернуть документы в Германию, на суде обвинение в государственной измене будет снято и останется только обвинение в шпионаже. Законопослушный капитан взялся за порученное дело, но Шульце-Бойзен не стал с ним даже разговариивать.

В начале октября он, похоже, изменил свое мнение и сам предложил сделку: передача шведских документов в обмен на обещание гестапо не выносить ему с соратниками смертный приговор до Рождества 1943 года (по его мнению, война к тому времени уже должна была закончиться).

Копков хладнокровно согласился на эти условия: он-то прекрасно знал, что власти, отвечавшие за казни, не станут забивать голову какими-то обещаниями гестапо. Капитану Шульце ещё раз пришлось совершить паломничество в Берлин, и 12 октября ему снова удалось встретиться с сыном. Однако на этот раз Шульце-Бойзен признался, что никаких документов не существует, и он просто выдумал эту историю, чтобы помочь друзьям. Старый Шульце кинулся наводить справки: станет ли гестапо придерживаться своего обещания. Штрюбинг вспоминает: "Копков ответил, что не уполномочен давать подобных обещаний". И Харро понял, что игра проиграна.

У многих заключенных зародилось сомнение в правоте их позиции. Не все разделяли горячее желание Хорста Хайльмана умереть за шефа. Даже сам Харро стал подавать признаки капитуляции. Это стало ещё очевиднее, когда животный инстинкт самосохранения перевесил все прежние идеалы и заслонил казавшиеся непоколебимыми принципы. Желание выжить заставило многих перейти на службу режиму, который они ненавидели, и никто не сделал это с такой легкостью, как Шульце-Бойзен. Пребывая в каком-то странном издевательско - циничном настроении, тот помог выследить своих прежних друзей в Министерстве авиации. Либертас Шульце-Бойзен надеялась сыграть роль свидетеля обвинения на стороне гестапо; ещё до самоубийства Куммеров предложил создать новое оружие для вермахта. Коэнен помог гестапо в радиоигре с Москвой. Даже Грета Кукхоф начала сочинять стихи в честь Адольфа Гитлера.

Такой моральный крах ещё более утвердил врагов "Красной капеллы" в их антикоммунистических иллюзиях. Именно так они всегда изображали "представителей большевистской угрозы миру" - людьми без моральных устоев, всегда готовых на предательство интересов родины, пренебрегавших буржуазной моралью и национальными принципами.

С точки зрения нацистского режима не было смысла искать различия в мотивах поведения друзей и соратников Харро Шульце-Бойзена. Лучше заклеймить их скопом, как предателей. Тюремщики не утруждали себя поисками мотивов поведения узников. С безжалостной монотонностью мысли функционеров нацизма не выходили за рамки стандарта: это были враги государства, предатели, продажные агенты, не имевшие твердых моральных устоев - а таким головы с плеч долой.

Уже к середине октября Мюллер посчитал дело закрытым и предложил Гиммлеру поставить членов "Красной капеллы" перед судом Народного трибунала. Гиммлер поспешил довести это предложение до сведения фюрера. Гитлер сразу согласился; его помощник, Карл фон Путткамер, отметил, что фюрер был "крайне возмущен" и предложил немедленно и безжалостно истребить "большевиков в наших рядах".

Однако если Гиммлер надеялся, что во главе всего процесса Гитлер поставит его, он просчитался. Эта задача была возложена на его соперника Германа Геринга. Именно тот должен был осуществлять руководство ликвидацией группы Шульце-Бойзена/Харнака. О причинах такого решения остается только строить догадки. Геринг был человеком номер два нацистского режима, а некоторые из наиболее важных обвиняемых (Шульце-Бойзен, Гертс, Гольнов и Хайльман) служили в Люфтваффе. Все это могло послужить причиной, почему миссию возложили на рейхсмаршала.

Геринг рьяно взялся выполнять приказ Гитлера. В Берлине начался финальный акт драмы "Красной капеллы".

Глава шестая.

Дорога на Плецензее.

В полдень 17 октября 1942 года главнокомандующий Люфтваффе Герман Геринг вызвал в штабной вагон своего спецпоезда, стоявшего в окрестностях украинского города Винница, главного военного прокурора и военного юриста III Воздушного округа доктора Манфреда Редера. Предметом встречи, как сказал рейхсмаршал, было крайне спешное и в высшей степени секретное дело.

После нескольких общих фраз помощник Геринга майор Берндт фон Браухич передал Редеру отчет гестапо о расследовании деятельности шпионской сети Шульце-Бойзена/Харнака. Не будет ли главный военный прокурор любезен прочитать этот документ и сообщить свое мнение сегодня вечером?

Когда Редер снова предстал перед рейхсмаршалом, его посвятили в дальнейшие подробности.

"Мне объяснили, - вспоминает Редер, - что общее заседание суда над 117 членами "Красной капеллы" соелует провести незамедлительно и в условиях строжайшей секретности. Фюрер одобрил предложение гестапо передать дело в Народный трибунал; Герингу предстояло следить за ходом судопроизводства и открывать заседания суда, но утверждение важнейших приговоров Гитлер оставил за собой.

У Редера возникли сомнения по поводу необходимости проведения общего заседания в Народном трибунале. Еще не во всех случаях вина заключенных была установлена в соответствии с уголовным правом, и степень вины разных подсудимых слишком широко варьировалась. Вдобавок Народный трибунал вряд ли можно считать правильным выбором, поскольку в соответствии со статьей два, параграф четыре дела о военном шпионаже находятся в ведении Имперского военного трибунала (РКГ).

Геринг был растерян. Он не мог доложить это фюреру, поскольку тот испытывал сильную антипатию к этому учреждению. Неужели Редер забыл речь Гитлера в рейхстаге в апреле 1942 года с выпадами против юристов - все знали, что те были направлены против господ из Имперского военного трибунала.

Диктатор затаил недовольство против РКГ, когда тот отказался выполнить его распоряжение о судебном преследовании генералов, которые на фронте под Москвой зимой 1941-1942 года не подчинились приказам и увели с позиций свои части. Этот случай служит яркой иллюстрацией того парадокса, что суды Германии, даже те, которые практически не обладали автономией, все ещё сохраняли остатки юридических норм, давно уже отнятых фашистскими бонзами у других правовых институтов.

Имперский военный трибунал первоначально являлся лишь апелляционным судом, призванным обеспечивать одинаковое применение закона в определенных областях всей юридической системы вермахта. Однако в 1938 году режим отобрал у него право разбирать случаи так называемых военных преступлений. В результате РКГ перестал быть апелляционным судом и сохранился только как суд первой инстанции для дел о предательстве, шпионаже, измене и намеренной порче военной техники. Убедительным примером отсутствия у Имперского военного трибунала независимости являлся тот факт, что его решения не становились по прошествии определенного времени законами, как это было с другими судами, и требовали подтверждения старшего военного руководства, а в отдельных случаях даже самого Гитлера. Но все-таки даже все приведенные факты не дают полной картины подчиненности РКГ.

Имперский военный трибунал являлся органом ОКВ (Верховного главнокомандования вермахта) и обязан был руководствоваться его инструкциями. Прежде чем передать решения РКГ на утверждение, их в обязательном порядке проверял начальник юротдела ОКВ. Председатель Имперского военного трибунала был не независимым судьей, а офицером, связанным инструкциями по рукам и ногам. Председателями четырех палат РКГ были профессиональные судьи, но для каждого процесса состав суда подбирали так, чтобы непременно обеспечить в нем преобладание офицеров, вынужденных действовать в соответствии с инструкциями - три офицера в чинах генералов или адмиралов на двух профессиональных судей.

Если военные и юристы расходились во мнениях, последним неизбежно приходилось уступить, поскольку у них не было ни власти, ни независимости. Но когда интересы профессиональных юристов в сохранении своей автономии совпадали с интересами военных в защите принципов прусско-германских военных традиций, РКГ проявлял независимость, что для Третьего рейха было почти сенсацией. В борьбе против разрушения вермахта нацистской идеологией военные с охотой уступали лидерство юристам, особенно если учесть, что в состав Имперского военного трибунала входили юристы старой школы, чье искусство полемики часто одолевало не столь острые офицерские умы.

Самым выдающимся юристом в РКГ был доктор Александр Крель, председатель второй палаты Имперского военного трибунала и бывший прокурор Дармштадта. Председателем РКГ был адмирал Макс Бастиан, - лишенный всякого воображения человек с военным складом ума, бывший капитан линкора "Шлезвиг". Убедительные аргументы Краеля часто достигали цели, заставляя Бастиана балансировать на натянутом канате между законом и открытым неповиновением режиму. Но, конечно, только при условии наличия доказательств, что все совершается в интересах вермахта.

Возглавлявший юридический отдел ОКВ доктор Рудольф Леман, как правило, поддерживал решения РКГ и иногда мог заручиться поддержкой Геринга, поскольку тот в противовес презрительному отношению нацистов к закону любил показать себя перед военными сдержанным приверженцем традиций. Правда, это здорово зависело от возможности навлечь на свою голову гнев Адольфа Гитлера. Недоверчивого диктатора трудно было провести "мягкотелыми" маневрами РКГ; он стал подозревать, что военный трибунал старался уберечь юридическую систему вермахта от появления в её рядах нацистских законников.

Вот почему Геринг был так напуган, когда Редер сообщил ему, что дело шпионов "Красной капеллы" находится в юрисдикции Имперского военного трибунала. Рейхсмаршал предвидел конфликт с фюрером и категорически отклонил это предложение. Редер понял невозможность отстоять свою позицию и поднял на ноги двух коллег, оказавшихся в спецпоезде Геринга: председателя одной из палат Креля и начальника юридической службы Люфтваффе Христиана фон Хаммерштайна.

Хаммерштайн подключил Бастиана с Леманом, и все пятеро согласились поддержать предложение Редера. Они чувствовали, что в интересах вермахта нельзя позволить зависимому от влияния гестапо Народному трибуналу заниматься делами солдат и офицеров. Лерман, Хаммерштайн и Редер добились новой встречи с Герингом.

Жаркая перепалка с колеблющимся соратником Гитлера заставила того уступить. В конце октября Геринг встретился с фюрером и рекомендовал провести суд над "Красной капеллой" в Имперском военном трибунале. Чтобы предотвратить возможную вспышку ярости, в качестве обвинителя он предложил Редера, слывшего самым суровым и лояльным режиму офицеров военно-юридической службы. Гитлер с кандидатурой согласился.

Несколько дней спустя Редер с двумя секретаршами, Адельхайд Айденбенц и Эрикой Стрей, отправился в кабинет Имперского Министерства авиации, который раньше занимал начальник штаба Люфтваффе генерал-полковник Йешоннек. Впоследствии к нему присоединился военный прокурор Вернер Фалкенберг из суда III Воздушного района.

Так как формально "специальный представитель рейхсмаршала" Редер по-прежнему оставался военным прокурором из РКГ, пришлось ждать ещё две недели, прежде чем РСХА соизволило передать ему протоколы допросов в гестапо. Редер вспоминает: "Первые досье вместе с окончательным отчетом гестапо поступили в начале ноября. Это были дела Шульце-Бойзена, Харнака, Грауденца и Коппи. Несколько дней спустя передали досье Шумахера, а столь необходимые для понимания всего дела досье "Кента" и так называемого Винсента Сьерра все ещё отсутствовали".

Тем временем бывший организатор шпионской сети "Кент" был арестован 12 ноября в Марселе и перевезен для допроса гестапо в Бельгию. После первых же показаний "Кента" стало ясно, что он обеспечивал передачу в Москву основного потока разведывательной информации, собранной берлинскими агентами. Теперь нетрудно стало доказать связь Шульце-Бойзена и его друзей с советской разведкой. Редер отправил в Брюссель своего представителя, чтобы разыскать протоколы допросов "Кента", но несколько дней спустя того уже перевезли на Принц-Альбрехтштрассе.

К середине ноября у Редера были все досье членов "Красной капеллы", и он смог приступить к своей страшной работе. С этого момента история "Красной капеллы" стала его историей, а летопись её краха - его рассказом. "Кровавый судья", как назвала его Грета Кукхоф, стал кошмаром для узников.

Армейские манеры были у Редера всего лишь хорошо продуманной позой, чтобы выглядеть записным негодяем. Даже в наши дни уцелевшие члены "Красной капеллы" сохранили яркие воспоминния о его грубых, жестоких и циничных манерах. Он стал для них воплощением бесчеловечного палача.

Фальк Харнак, брат Арвида, считал его "одним из самых жестоких и кровавых гонителей немецких антифашистов"; Грета Кукхоф считала его палачом, движимым "личными амбициями и жаждой мести"; матери Хайнца Стрелова он казался "просто агентом гестапо"; а Мария-Луиза Шульце называет его "невероятно жестоким зверем в облике человека". Даже Адольф Гримме полагал, что Редер проявил себя "одним из самых бесчеловечных, циничных и жестоких нацистов, с которым я имел несчастье столкнуться".

Ненависть заключенных к своему обвинителю достигла такой силы, что они приписывали Редеру почти сверхъестественное влияние на генералов, судей и нацистское руководство. Так, например, Грета Кукхоф утверждает: "На Принц-Альбрехтштрассе у него был постоянный кабинет, а если ему требовалось срочно отправиться на доклад к Гитлеру или Герингу, всегда ждал наготове самолет". Его угрозы делали послушным Имперский военный трибунал. Ян Бонтье ван Беек думает, что "у него была такое прочное положение, что при желании он мог спасти людей". По словам Фалька Харнака, "этот известный убийца" в нескольких случаях выступал от имени Гитлера, чтобы "лишить возможности защиты множество немецких и иностранных антифашистов". Мать Лилианы Беркович полагает, что "Редер вел свое сфабрикованное судилище просто выслуживаясь перед рейхсфюрером СС Гиммлером".

Эти свидетельства и мнения отражают беспочвенные слухи, циркулировавшие среди узников, и не имеют никакого отношения к действительности. Стоявший наготове самолет был просто фикцией, как и постоянные визиты Редера в ставку Гитлера, с которым тот никогда не встречался. Его дьявольская власть над судом - просто сказка, кабинет в РСХА - результат какого-то недоразумения, а близкие отношения с Гиммлером игра воображения.

Тем не менее, когда в послевоенные годы немецкие юристы анализировали его поведение, Редер не смог отвергнуть все выдвинутые против него обвинения. Существенно важно, что он был единственным представителем РКГ, которого обвиняли уцелевшие члены "Красной капеллы". Их гнев не коснулся судей, выносивших смертные приговоры и назначавших длительные сроки заключения. Нельзя оспаривать, что Редер - одна из самых спорных фигур, когда-либо выдвинутых германской военной юстицией.

Многие его коллеги и руководители не испытывали особых симпатий к честолюбивому прокурору, жаждавшему популярности. Большинство могли бы согласиться с судьей Ойгеном Шмидтом, который вопрошал: "Почему же Редер заслужил ненависть стольких людей? - и сам же ответил." - В общих чертах могу сказать, что у Редера ущербный характер; у него отсутствует присущее большинству людей сострадание к людской боли, поэтому он не отказывается стать свидетелем казни и берется за любое неприятное поручение".

После участия в Первой мировой войне карьера Манфреда Редера была довольно пестрой - студент, юридический советник в одной из фирм, управляющий фирмой, снова студент, в 1934 году опять на юридической работе. Его трудно назвать заметной фигурой в германской юриспруденции. Вступительные экзамены по праву он выдержал всего лишь на "удовлетворительно", а выпускные характеристики уложились в одну короткую строчку его личного дела. Многие считали его весьма посредственным юристом.

По мнению Креля "для хорошего судьи он был слишком бесчувственным и имел много предубеждений". Методы работы Редера постоянно вызывали нарекания, его путь был усеян склоками, официальными протестами и дисциплинарными проступками. Его грубость возмущала многих офицеров, командир дивизии "Бранденбург" даже дал ему пощечину, поскольку посчитал свою часть оскорбленной.

Чем меньше Редера уважали как юриста, тем агрессивнее он играл роль грубого солдафона, которым, собственно, не был. Редер являлся одним из немногих военных юристов, не соответствовавших требованиям Геринга, по которым каждый прокурор Люфтваффе должен быть по крайней мере офицером резерва. В Люфтваффе даже поговаривали, что в период воссоздания вооруженных сил бывший лейтенант Первой мировой войны предлагал Люфтваффе свои услуги, но получил отказ.

Как бы то ни было, Редер относился к офицерам с подозрением, переходящим в ненависть. Тем не менее он пользовался любовью подчиненных и всегда защищал своих сотрудников. А когда приходилось расследовать случаи коррупции и самоуправства со стороны старшего командного состава, трудно было найти более мужественного апостола правды, чем Манфред Редер.

Вскоре после назначения старшим юристом III Воздушного округа Редер стал одной из ведущих фигур военной юстиции. III Воздушный округ включал в себя Берлин с его министерствами, управлениями и штабами, вследствие чего все к Редеру автоматически попадали все важные дела, имевшие политическое значение.

Его звездный час пробил после самоубийства в ноябре 1941 года главы Люфтваффе по вооружению Эрнста Удета. Оцепенение и ужас, царившие в рядах военной иерархии, вынудили Геринга назначить тщательное расследование этой трагедии, особенно если учесть, что многие связывали самоубийство генерала с попыткой уйти от ответственности за технические провалы в работе Люфтваффе. Руководителю юридической службы Министерства авиации Хаммерштайн поручили создать из членов Имперского военного трибунала комиссию по расследованию. Он выбрал Креля, Эрнста и Грелля, с Крелем во главе. Впоследствии туда же в помощь был направлен Редер, который сумел блеснуть своими талантами. Его детективные способности оказали решающее значение на заключение комиссии, по которому (словами Хаммерштайна): "Удет самым преступным образом пренебрегал своими служебными обязанностями, а когда это открылось, застрелился".

Это расследование создало Редеру репутацию упорного и проницательного юриста с профессиональным чутьем на преступление. Если уж он напал на след, никто и ничто не могло заставить его оставить жертву в покое. Леман однажды саркастически заметил: "Редера следует держать подальше от этого дела; он вполне способен арестовать даже Папу Римского и выставить его перед судом".

Но с точки зрения карьеры для Редера важнее был тот факт, что дело Удета позволило ему близко познакомиться с Герингом, которому понравилась его манера держать себя и бойкий язык. Горячий отклик в душе главнокомандующего нашли и сплетни из жизни военной иерархии. Хаммерштайн, который всегда ревновал своего более удачливого соперника, считает, что "он мог очень обходительно подать любое дело и знал, что хочет слышать от него Геринг. При этом Редер мог ещё рассказать массу забавных историй и тем самым завоевать его благосклонность".

Редер произвел на рейхсмаршала такое благоприятное впечатление, что тот назначил его своим специальным представителем в Имперском военном трибунале, сохранив при этом его предыдущую должность. По всем этим причинам Редер был явным кандидатом на роль главного обвинителя на процессе над "Красной капеллой".

Консервативные господа из РКГ выказывали по поводу нового коллеги куда меньший энтузиазм. Председатель палаты Крель говорил: "Редер отнюдь не выдающийся юрист, и его теоретические познания более чем посредственны". Более того, он считал манеры Редера "полицейскими", а его аргументацию, "не соответствующей уровню Имперского военного трибунала". Коллега Креля Шмидт также выражал свои сомнения: "Это был типичный случай обвинителя, не соответствующего своей роли. Что до меня, он слишком хвастался своими успехами. Поэтому мы с коллегами часто не воспринимал его всерьез".

Редер попытался компенсировать свои недостатки юриста рьяной преданностью идеям нацизма. Любой из узников или их родственников может процитировать образчики его нацистской фразеологии.

Когда Фальк Харнак выразил протест, тот разразился следующей тирадой:

- Это как раз в твоем духе! Мы не собираемся делать из них мучеников. И мы ещё разберемся, насколько ты предан национал-социалистическому государству!

Иногда случались совсем безобразные сцены. На вопрос матери Шульце-Бойзена, в чем обвиняют её сына, он возмущенно заявил:

- Самая чудовищная измена и предательство. И он за них поплатиться!

Фрау Шульце вскочила и закричала:

- Это неправда!

Редер выпрямился и рявкнул:

- Обращаю твое внимание, что ты говоришь с представителем высшего германского суда, и это оскорбление тебе даром не пройдет!

У многих были "крупные ссоры с доктором Редером". Так, например, тетка Шульце-Бойзена - Эльза Бойзен - на всю свою жизнь сохранила память "о его грубости и бессердечии". Отца Урсулы Гетце долго преследовало воспоминание о том, как Редер "высокомерно откинувшись в своем кресле и выпуская табачный дым кольцами, не обращал на меня никакого внимания".

Если говорить честно, его манера держаться определялась не столько нацистским фанатизмом, сколько тщеславием и амбициями. Наглость Редера приводила к желаемому результату: такого прокурора боялись все. Однако, оставив это занятие и председательствуя в военном трибунале, он, по словам графа Вестарпа, одного из сопредседателей палаты, антинациста и будущего прокурора, обычно проявлял себя "весьма снисходительным". Несмотря на свою лояльность нацизму, Редер был против нацистских модернизаций закона, практикуемых субъектами типа Фрайслера. Он не согласился на участие гестапо в предварительных допросах и возражал против практики РСХА по использованию "подсадных уток" в камерах узников. Когда к нему приводили заключенных в наручниках, Редер немедленно их снимал и настаивал на нормальной юридической помощи подследственным.

Особенно трудно было для него играть роль безжалостного обвинителя перед женщинами. Когда Милдред Харнак сначала приговорили к лишению свободы, он предложил: "Давайте её отпустим". Одна из обвиняемых, актриса Ева Риттмайстер, считала, что отношение к ней во время процесса было настолько беспристрастным, что вознаградила Редера декламацией в его кабинете монолога Гретхен из "Фауста". Она даже подарила ему фотографию с надписью: "В благодарность за Ваше участие, Ваша Ева Риттмайстер".

В нескольких случаях он убедил Геринга заменить женщинам смертные приговоры на различные сроки заключения. Впоследствии Редер председательствовал в военных трибуналах, рассматривавших дела членов "Красной капеллы" во Франции и Бельгии. Многие там отделались относительно легкими наказаниями. Жена одного из обвиняемых, фрау Хеннигер, даже после войны утверждала, что к её мужу относились очень справедливо, и Редер "не был бездушным, а вполне мог проявить человечность и участие".

Подобные случаи подтверждают, что Редер не всегда соответствовал стандартному образу нацистского судьи. Он был членом "Стальной шлем"* и СА (до 1935 года), но так и не стал членом нацистской партии и во время денацификации смог представить множество доказательств своей непричастности - Редер держался особняком, не одобрял "крайности нацистского режима" и буквально проповедовал христианство в далеко не религиозных Люфтваффе.

(* Националистическая ассоциация бывших военнослужащих. В 1933 году была включен в состав СА, а в 1934 переименована в Национал-социалистическую лигу бывших военнослужащих. Прим. перев.)

Фактически доктор Манфред Редер являлся типичным авторитарным юристом-реакционером и принадлежал к консервативному крылу национал-социалистов, которые считало гитлеровское государство продолжением империи кайзера. Его не ослепила идеология национал-социализма, он ограничился лишь её всеохватывающей концепцией государства, почитаемого с почти религиозным рвением.

Как и многие представители своего класса, Редер верил в буржуазную концепцию государства, ведущего довольно любопытную форму обособленного существования за монолитным фасадом нацистского Третьего рейха. Эта концепция могла быть искажена нацистскими нуворишами, но он всегда был там, где следовало поддержать авторитет этого "государства". Какой авторитет? Авторитет государства как такового, поскольку в представлении юриста-практика "государство" являлось абсолютной концепцией, независимой от любых политических и общественных структур.

К этому можно добавить довольно странную для поколения Редера веру в превосходство военных. Во время Первой мировой войны он был ранен и пострадал от газовой атаки, награжден Железным крестом второй степени и Знаком ранения. Самым ужасным проступком представлялось ему сомнение в добродетели солдата и патриота. Для него не было вопроса, почему в военное время каждый немец должен безропотно стать винтиком военной машины, вне зависимости от того, украшает флаг государства национальная символика или свастика.

Именно по таким причинам образ мыслей и поведение Редера типичны для определенной категории германских деятелей, нашедших свое место в Федеральной республике и до сих оказывающих немалое влияние на взгляды немцев на проблему "Красной капеллы". Его видение тоталитарного патриотизма игнорировало истинную природу гитлеровского режима, в котором не было места коммунистам и пацифистам.

Вера в то, что даже основанное на насилии и концлагерях государство может требовать лояльности от своих сограждан, объединяла самый широкий спектр персонажей - противоречивого Редера, аристократичного президента палаты Креля и консервативного борца с "Красной капеллой" Гарри Пипе. Противостояние этому государству, особенно в военное время, и тем более помощь Советскому Союзу в их глазах являлось преступлением, достойным самой суровой кары.

Даже в наши дни эти люди яростно отказываются признать, что какой бы спорной не казалась шпионская деятельность людей, подобных Шульце-Бойзену, она входила в сферу внутреннего немецкого Сопротивления. В ответ на подобный вопрос бывший капитан Гарри Пипе просто рявкнул: "Ничего, кроме кучки предателей, никакого отношения к Сопротивлению". Крель в послевоенные годы с явным негодованием возражал "против любой попытки рассматривать "Красную капеллу" как движение внутреннего политического Сопротивления".

Судя по этим высказываниям, нелегко найти различие во взглядах на политическое устройство общества у ярого приверженца правового государства Креля и нацистского прокурора Редера. Крель однозначно утверждает, что шпионская сеть Шульце-Бойзена/Харнака была "главным образом шпионской организацией, работавшей на Советскую Россию. Антиправительственная деятельность не играла существенной роли и сошла на нет. С того момента, как главный поборник коммунизма Советский Союз вступил в войну с Германией, любая поддержка коммунизма приравнивалась к оказанию помощи военному противнику".

Конечно, этот аргумент исторически неточен и политически спорен. На практике это означает, что любое сопротивление режиму со стороны крайне левых являлось насаждением коммунизма и пособничеством советскому противнику; в результате чего государственная измена, означавшая внутриполитические действия, направленные на свержение руководства государства, и предательская деятельность, состоявшая в сотрудничестве с врагом, и шпионаж в его пользу ничем друг от друга не отличались.

И тем не менее все их аргументы утверждают, что ни при каких обстоятельствах нельзя утверждать о принадлежности членов "Красной капеллы" к внутренней политической организации. Те, кто безусловно принимает Третий рейх как истинно германское государство, игнорируя его специфические, присущие только нацизму, черты, не могут согласиться существованием людей, готовых с ним бороться из-за неприятия некоторых его проявлений.

Именно эта грань разделяет деятельность "Красной капеллы" в Третьем рейхе от подобных случаев предательства интересов страны или правительства в других странах. За оказание помощи или потворство врагу в союзнических державах закон предусматривал суровое наказание (хотя в большинстве случаев смертная казнь исключалась). Однако суд в этих странах четко различал предательство интересов страны и измену правительству. Если человек действовал из добрых побуждений по отношению к своей стране, на него никто не навешивал клеймо предателя.

Редера нельзя обвинить за привлечение к суду коммунистических шпионов. Он был прокурором, обязанным соблюдать соответствующие инструкции, и мог действовать только в рамках существовавшего законодательства. Более того, ему ни при каких обстоятельствах нельзя было нарушить ни одной статьи гражданского или военного законодательства. Единственным обвинением, которое могли выставить против него история или человечество, является его чересчур рьяные требования смертной казни для людей, никогда не участвовавших в шпионской деятельности Шульце-Бойзена, и даже тех, кто её не одобрял и отмежевался от руководителя организации.

Но подобная деятельность вряд ли доставляла Редеру удовольствие. Он поступал в соответствии с инструкциями своих хозяев, хотя в его поступках необходимо отметить предосудительное рвение, с которым подчиненные рабски выполняют приказы руководства, особенно если оно способствует удовлетворению их собственных амбиций. Редер постоянно уступал соблазну приписать Шульце-Бойзену и его товарищам низменные мотивы.

Манфред Редер решил доказать, что эти люди действовали из разных побуждений, но лишь за исключением самого главного, без которого история "Красной капеллы" не имеет никакого смысла - политического сопротивления. Для Редера любое подтверждение того факта, что "Красная капелла" формировалась как антигитлеровская организация Сопротивления, было и остается "исторической фальсификацией". В его глазах эта организация являлась "тайным врагом, затаившимся в своем логове и орудовавшим самыми грязными методами, в то же время пустословя о свободе, человечности и патриотизме".

После двух недель пристального изучения материалов дела Редер составил для себя картину грандиозного престпуного тайного заговора. В этом грязном деле "активно участвовали профессиональные игроки, коммунистические фанатики, сбитые с толку себялюбцы, наркоманы, потерявшие веру буржуа, убежденные анархисты, единственным побуждением которых была жажда воплощения своих преступных замыслов; коммунисты-заговорщики действовали в качестве курьеров, агентов, диверсантов, перебежчиков и эмигрантов".

Имелись ли у них какие-либо побудительные мотивы кроме тех, что присущи коммунистам-догматикам? Единственным ответом Редера было решительное "нет". Все идеалистические побуждения этих людей он как убежденный антибольшевик объяснял одним: все без исключения коммунисты закоснелые фанатики, всегда готовые принести себя в жертву Москве.

По делу члена КПГ Вильгельма Гуддорфа Крель всегда готов был клятвенно утверждать, "что тот действовал как идеалист и только из политических убеждений, и в этом он несомненно получил поддержку Редера. Надо отдать должное - сам Редер свидетельствовал в пользу агента-парашютиста Генриха Коэнена. Другие "аппаратчики" мирового коммунистического движения также получили достойную оценку: обвинение, похоже, вряд ли стремилось дать им объективную характеристику, пытаясь доказать, что "Красная капелла" действовала не против нацистского государства, а против Германии как таковой.

Тем же, кто не был коммунистами, но тем не менее входил в оргнанизацию, на доброжелательность Редера рассчитывать не приходилось. В его антибольшевистском мире не было места для "добропорядочных граждан", разделявших идеи коммунизма. Не признавая внутренних политических причин противостояния нацизму, он нашел для себя более прозаическое объяснение оппортунизм и честолюбие. Аскетический доктринер Харнак превратился в "ущербную личность", поскольку Редер считал, что он хочет занять кресло министра экономики в Германской Советской республике; против Шульце-Бойзена говорило его желание стать военным министром; Адам Кукхоф считался графоманом и оппортунистом, а причиной работы на советскую разведку Грауденца, якобы стали его собственнические инстинкты.

Но этого Редеру было мало. Шульце-Бойзену надлежало стать центральной фигурой, движимой самыми низменными побуждениями, соблазнителем, оказавшим гибельное влияние на молодежь. Но что могло служить ему оружием? Редер мог представить только две вещи - деньги и женщин.

Вскоре Редер отчеканил фразу, которая, по его мнению, объясняла все "цена предательства". После того, как стало известно о получении шпионами денег от Советов, он счел это единственной причиной любых поступков Шульце-Бойзена и его ближайших друзей. "Ценой предательства" объяснялось приобретение Шульце-Бойзеном яхты, участка земли в Тойпице, кожаных изделий во время поездки в Голландию. Редер неутомимо искал новые примеры денежных трат. В платяном шкафу фрау Гримме он обнаружил 2000 марок, переданных её мужу на хранение Кукхофом; конечно же, это тоже "цена предательства". Графиня Брокдорф "купила" мужа на деньги из подозрительного источника. Коммунист со стажем, вероятный казначей "Красной капеллы" Хюбнер израсходовал на всю организацию 230 000 золотых марок наличными.

Короче говоря, каждый агент Москвы получал от русских плату за свою деятельность, которая стоила жизни многим немецким солдатам, женщинам и детям.

Там, где никаких доказательств существования "цены предательства" найти не удавалось, строгий приверженец буржуазной морали Редер вытаскивал на свет разврат, сексуальные совращения и адюльтер. Даже двадцать пять лет спустя он все ещё помнит, кто и с кем спал. Согласно его показаниям, Шульце-Бойзен состоял "в интимных отношениях с Одой Шоттмюллер, графиней Брокдорф, фрау Шумахер и двумя машинистками-стенографистками из Имперского министерства авиации; Либертас Шульце-Бойзен была лесбиянкой, и в то же время имела связи с другими мужчинами.

Мария-Луиза Шульце помнит возмущенный вопрос Редера, "знает ли она о связях своей невестки с тремя или четырьмя мужчинами, даже не принадлежавшими к её классу?" Любая тривиальная интрижка носила для Редера криминальный подтекст. Гестапо разыскало несколько сделанных Шумахером фотографий обнаженной Либертас Шульце-Бойзен. Редер никогда не пытался предъявить их родственникам Шульце-Бойзена, хотя те не нашли бы в них ничего особенного. Но для Редера они определенно служили доказательством оргий, которые, как он утверждал, проходили в квартире Шульце-Бойзена. Его распаленное воображение рисовало "череду необузданных увеселений, на которых на женщинах одежды было не более, чем можно купить за пятнадцать купонов (карточек на одежду), а это, согласитесь, очень мало".

Графине Брокдорф приписывалось сомнительное достижение в том, что она "имела за одну ночь сексуальные отношения с четырьмя советскими агентами". Кукхоф из-за "своей страстной привязанности к Либертас Шульце-Бойзен стала послушным инструментом Москвы". Ильзе Штебе соблазняла свои жертвы "обольщением, если не действовали другие аргументы". Редер сумел найти следы разврата даже среди самых невинных соратников Шульце-Бойзена. Молодежь из группы Риттмайстера стала "похотливой сексуально озабоченной компанией". Като Бонтье ван Беек "попала в эту историю из-за своих сексуальных связей с кругом друзей, признательность которых она хотела завоевать".

Привнесение в дело "Красной капеллы" эротических мотивов имело вполне определенные цели. Драматизируя манеры и привычки друзей Шульце-Бойзена, Редер надеялся создать впечатление, что анархия и распущенность стали главными причинами, связавшими Шульце-Бойзена с его молодыми агентами.

Другим любимым словом Редера стало "порабощение". Книготорговец Ева-Мария Бух была "полностью порабощена" Гуддорфом. Профессор Краус попал в круг соратников Шульце-Бойзена в результате "своих опытов с Урсулой Гетце". Редер обнаруживал примеры психологического давления и в отношениях между мужчинами. Как было сказано, Шульце-Бойзен "заманил Хайльмана в свой дом" и превратил его в "безвольное орудие".

Такие довды освобждали Редера от необходимости выяснить и понять политических мотивы, двигавшие подсудимыми. Эротика, анархизм, жадность, коммунистический фанатизм - годилась любая причина, позволявшая отбросить любые мотивы, обличавшие существующий режим.

Так что дело было вскоре завершено. 16 ноября 1942 года Редер начал поспешно готовить обвинение. Всего за месяц они с Фалькенбергом подготовили 800 страниц текста, который беспрерывно диктовали секретарям, урывая для сна не больше трех часов в сутки; походные кровати стояли прямо у них в кабинетах. Гитлер и гестапо постоянно торопили; диктатор требовал, чтобы основной процесс закончился к Рождеству, а Мюллер-гестапо ворчал, что не понимает "бесполезной траты времени в таком очевидном деле".

При таком подходе можно было не сомневаться ни в понимании обвинением существа дела, ни в результатах суда. Шульце-Бойзен и его ближайшие соратники занимались шпионажнм в пользу противника, а в Третьем рейхе, (как и в других воюющих странах), наказанием за это была смертная казнь. Оставался единственный вопрос: как поступить с политическими приверженцами Шульце-Бойзена, которые в шпионаже не замешаны, и с его ни о чем не подозревавшими коллегами-военными. Но и для них не оставалось надежды, что подобные действия не будут квалифицированы как "содействие и пособничество врагу", поскольку режим предписывал самые суровые наказания за любые формы политической оппозиции или нарушения воинской дисциплины.

Статья 91б "Имперского уголовного кодекса" гласила, что "любой, кто в военное время оказывает помощь врагу или наносит ущерб военной мощи рейха" признается виновным в "содействии и пособничестве", которое заслуживает смертной казни. Еще хуже, что согласно статье 5 "Особого уголовного кодекса военного времени", каждый, кто открыто понуждает или подстрекает любого солдата вермахта к отказу от выполнения своего долга" или "побуждает солдат не повиноваться приказам" признается виновным в "подрыве военной мощи", что также влечет за собой смертную казнь.

Позиция военных соучастников Шульце-Бойзена была уязвима по двум статьям. Согласно статье о государственной тайне "Имперского уголовного кодекса" "любое лицо, выдавшее государственную тайну, приговаривается к смертной казни", а первый пункт статьи 92, касающийся нарушения дисциплины, гласит, что "любое лицо, не подчиняющееся официальным приказам, и вследствие этого намеренно или по небрежности подвергающее опасности безопасность рейха, или боеспособность, или подготовку войск наказывается арестом на срок не менее недели или заключением в тюрьму или крепость сроком до десяти лет". Второй раздел той же статьи говорит: "Если преступление совершено на фронте или в особо серьезных случаях, оно может караться смертной казнью, пожизненным заключением или каторжными работами".

Эти статьи давали Редеру полное юридическое основание требовать смертной казни практически для всех наиболее значимых друзей и соратников Шульце-Бойзена и Арвида Харнака. Даже распространение листовок он представил как диверсию и подрыв военной мощи, а перевозка и ремонт советских передатчиков были в его глазах типичным шпионажем.

У Адольфа Гитлера были все причины быть довольными действиями своих инквизиторов. Из 117 человек, арестованных по этому делу, 76 должны были предстать перед судом. По процедурным причинам Редер разбил их на несколько групп, но в других отношениях особого различия между ними сделано не было. Подготовили двенадцать самостоятельных судебных разбирательств, на которых Шульце-Бойзена и его друзей должны были осудить как обычных предателей.

Предписанная военным судом процедура была столь же несовершенна, как и материалы обвинения. В конце ноября 1942 года председатель Имперского военного трибунала одобрил представленные Редером документы и предложил заняться процессом Второй палате РКГ. Сразу после этого заключенные получили красноречивое доказательство, что выдавалось в Великом германском рейхе за военное правосудие.

За несколько дней до начала суда двери камер в подвалах РСХА и здании полицейского управления открылись и чиновники кратко объявили заключенным о предстоящем слушании дел. Генрих Шеель вспоминает: "Как раз перед полуночью дверь камеры Курта Шумахера открыли; он лежал, скованный наручниками на кровати. Шумахер хотел подняться, когда чиновник, сопровождаемый дежурным надзирателем, вошел в камеру со словами: "Оставайся на месте. Ты - Курт Шумахер? Завтра ты предстанешь перед Второй палатой Имперского военного трибунала. Тебя обвиняют в следующих преступлениях... (последовало перечисление статей). Все понял? Хорошо". Все дело заняло не более минуты.

Никто из заключенных не знал точно, в чем его обвиняют, за исключением, пожалуй, Вайзенборна, которому в числе немногих позволили мельком взглянуть на документы. Вайзенборн говорит, что пришедший в его камеру человек "держал перед ним лист бумаги и прикрывал его рукой, так что он смог быстро пробежать глазами всего несколько строчек". Адольф Гримме вспоминает: "Мне никогда не дали копии выдвинутого против меня обвинения. Поэтому, когда меня вызвали давать показания, пришлось полагаться буквально на догадки."

В первое время защита тоже столкнулась с большими проблемами. Поскольку весь процесс держали в тайне, в суд допускали только юристов Имперского военного трибунала - четверо адвокатов на 76 обвиняемых! Но даже им сообщали о начале процесса в самый последний момент. Так, например, адвокат Гримме доктор Курт Валентин узнал о нем за день до суда. Самого Гримме представили его защитнику только за несколько минут до слушания дела, когда Валентин "вошел в комнату, в которой мы ожидали начала процедуры. Он подошел ко мне и сообщил, что у него... ещё пока не было возможности изучить документы". Для адвоката защиты было чрезвычайно трудно различить отдельные дела, когда начинались слушания суда". Они едва знали, в чем состоят обвинения; и хотя документы раздали заранее, адвокатов обязали не показывать их своим клиентам и вернуть, как только объявят приговор, а впоследствии хранить "полное молчание и тайну".

Процесс мог стать настоящим юридическим фарсом, если бы судьи РКГ не настояли на соблюдении минимума юридических норм. Суд состоял из двух профессиональных судей и трех офицеров*, и они в полной мере несли ответственность за соблюдение прав обвиняемых. Адвокатам разрешили внимательно ознакомиться со всеми документами, а заключенным позволили полную свободу высказываний.

(* Кроме Креля во Вторую палату входили два профессиональных судьи, Ранфт и Шмитт, наряду с генералами Мушоффом и Бертрамом, а также вице-адмиралом Арисом. Прим. авт.)

Надо отметить, что Вторая палата в Имперском военном трибунале считалась самой либеральной. Главная заслуга в этом принадлежала её председателю Крелю, который часто защищал обвиняемых от грубых нападок Редера. Хотя его собственный взгляд на проступки обвиняемых, вероятно, мало чем отличался от мнения обвинения, он постоянно следил, чтобы стараниями Редера злой дух нацизма не просочился в святилище Имперского военного трибунала.

Вернер Краусс утверждает, что трибунал "с трудом пытался удержать процесс в рамках юридического этикета", тогда как Редер "со своей грубой партийной фразеологией часто выходил за всякие рамки". Даже такой суровый критик, как Грета Кукхоф, впоследствии назвала Креля "человеком с высокими моральными принципами и чувством ответственности". Защитник Куммерова, Вернер Мюллерхофф, считал Креля "военным судьей с несомненно честным характером" - мнение, которое никто не оспаривал.

Первых обвиняемых в главный зал Имперского военного трибунала в доме 4/10 на Вицлебенштрассе, Берлин-Шарлоттенбург, привели в 9 часов 15 минут 14 декабря 1942. Это были советник Министерства иностранных дел Рудольф фон Шелия и его помощница, агент Ильзе Штебе.

Сам процесс шел всего несколько часов, приговор выносили в тот же день. Адвокат фон Шелия Рудольф Безе вспоминает: "Дело, как признался мне фон Шелия, с самого начала представлялось совершенно безнадежным". Улики обвинения были абсолютно бесспорны. Редер смог представить расшифрованные радиограммы русских и фотокопии платежных квитанций, обнаруженных у агента-парашютиста Коэнена. Они бесспорно доказывали, что обвиняемый многие годы работал на советсткую разведку.

Рудольф фон Шелия, как и Ильзе Штебе, полностью признал свою вину, тем не менее он сделал вид, что не знал, на какую страну работал. С другой стороны, коммунистические убеждения Ильзе Штебе не позволяли ей воспользоваться этой уловкой, и она подтвердила, что ей с самого начала было известно о работе на Москву. Приговор не заставил себя долго ждать: "По статье о государственной измене фон Шелия и Штебе приговариваются к смертной казни и лишению всех гражданских прав".

Не менее убедительными оказались улики обвинения, когда 16 декабря Редер представил вторую, самую важную группу обвиняемых: Харро Шульце-Бойзена, доктора Арвида Харнака, их жен, радистов Курта Шульце и Ганса Коппи, обоих Шумахеров, графиню Эрику фон Брокдорф, помощника радиста Хорста Хайльмана, секретаря Шульце-Бойзена Иоанна Грауденца, агента Эрвина Гертса и военного информатора Герберта Гольнова.

Суд заседал четыре дня, но никто из обвиняемых не смог оспорить представленные обвинением улики. Ближайшее окружение Шульце-Бойзена во время следствия сделало настолько полные признания, что судьям пришлось просто дожидаться формального завершения слушания.

Шульце-Бойзен признался своему адвокату, что его борьба с фашистским государством и данные в полиции показания сделали всякую защиту бесполезной. Тем не менее руководство "Красной капеллы" не склонило головы перед судом и историей. Крель вспоминает, что "на процессе Шульце-Бойзен откровенно и не без гордости признался в своей деятельности.

Его соратник Шмитт долго помнил "особое впечатление", произведенное на него последним словом Арвида Харнака, в котором тот объяснял суду, что "в результате данного накануне Русско-германской войны обещания русскому гражданину Эрдманну, (он имел в виду Эрдберга), с которым был в дружеских отношениях, он чувствовал моральные обязательства помогать направленным к нему агентам".

Хорст Хайльманн подчеркивал, что как убежденный коммунист, поступить иначе он просто не мог. Курт Шумахер дал такую яростную отповедь, что его адвокат посчитал его "одним из политических фанатиков".

Один за другим обвиняемые заявляли о объединявшей их ненависти к режиму.

Только одна из обвиняемых отказалась посмотреть правде в глаза. Ей была Либертас Шульце-Бойзен. До самого начала процесса она жила иллюзией того, что за чистосердечные показания на сообщников её должны освободить. Услышав, что ей как и всем прочим, грозит смертный приговор, она пережила глубокий шок, и адвокату Безе пришлось просить о переносе заседания суда. Прошло немало времени, прежде чем Либертас поняла, какую подлую игру вело с ней гестапо.

Однако это не остановило судей и 19 декабря 1942 года желание Гитлера было исполнено: все основное ядро "Красной капеллы" приговорили к смерти. * Лишь в четырех случаях суд отказался поддержать Редера. Двоих признали виновными в невольном пособничестве Шульце-Бойзену: они снабжали информацией, но не участвовали в работе организации и скорее являлись орудием или жертвами "Красной капеллы", чем её агентами.

(* Это были: Харро и Либертас Шульце-Бойзен, Курт и Элизабет Шумахер, Арвид Харнак, Хорст Хайльман, Курт Шульце, Ганс Коппи и Иоанн Грауденц. Прим. авт.)

Первым было дело полковника Эрвина Гертса, которого адвокат защиты описал, как "довольно любопытную, с точки зрения психологии, личность". Для офицера он был слишком болтлив, и к тому же верил во всякого рода оккультные силы. Эрвин выдал Шульце-Бойзену и гадалке Анне Краус множество служебных секретов, но и не помышлял ни о каком противодействии режиму. Его жена готова была поклясться, что, несмотря на свое отвращение к нацизму, "он представлял собой истинно немецкого офицера и потому никак не мог запятнать себя предательством или шпионажем". Он никогда не "принимал активного участия в каких-либо предательских заговорах", и, хотя презирал национал-социализм, намеревался даже после войны продолжать службу "независимо от политической окраски руководства".

Адвокат Гертса Безе решил воспользоваться странностями характера своего клиента, чтобы спасти его от смертного приговора, и предложил рассматривать его дело как случай типичной халатности. Суд согласился рассматривать его дело вне рамок главного процесса - все судьи втайне надеялись, что Безе на основании статьи 51 Уголовного кодекса преуспеет в спасении клиента.

Лейтенант абвера Герберт Гольнов, любовник Милдред Харнак, также выдавал служебные тайны, но не отдавал себе отчета в том, что таким образом сотрудничает с вражеской шпионской организацией. Гольнов был национал-социалистом и пытался на конкретных фактах убедить скептически настроенного Арвида Харнака в окончательной победе Германии. Суд, защита и даже сам Редер не скрывали симпатий к "молодому человеку, втянутому в это дело без всякого злого умысла с его стороны."

Тем не менее суд посчитал доказанным, что предоставленная Гольновым информация стала причиной гибели многих немецких солдат на Восточном фронте. Поэтому смертный приговор ему вынесли не за государственную измену, а за нарушение воинской дисциплины. Однако суд ходатайствовал перед ставкой Гитлера о смягчении наказания.

Аргументы трибунала в делах Гертса и Гольнова порядком вывели Редера из себя, решения же по делам Милдред Харнак и графини Брокдорф полностью настроили его против суда. Тут против обвинителя использовали его собственные доводы по поводу влияния эротики. Суд постановил, что графиня Брокдорф помогала коммунистическим агентам исключительно с целью удовлетворения своей страсти и должна проходить как соучастник. Судьи приняли во внимание, что в "последнем анализе мотивов её действий не было никакой политики". Крель заявил: "С ней спали все молодые люди, оказавшиеся по вполне понятным причинам (передача радиограмм) на ночь в её доме". В результате Брокдорф получила десять лет каторжных работ.

С другой стороны фрау Харнак дали только шесть лет каторги, поскольку суд посчитал - говоря словами одного из судей, Ранфта - что "она действовала больше из преданности своему мужу, чем по собственной воле".

И в этом случае на приговор явно повлияли симпатии к "образованной женщине, интересовавшейся общественной и особенно социальной жизнью" (слова Креля). Он продолжает: "Принимая во внимание личное впечатление, которое оставила фрау Харнак, суд под моим председательством не решился вменить ей в вину какие-либо предательские намерения в тех вопросах, которые она задавала Гольнову". Поэтому её обвинили только в пособничестве шпионажу, а не в соучастии.

Геринг со страхом заметил, что Имперский военный трибунал ещё раз нашел верный способ привести в ярость диктатора. Когда вскоре после завершения суда над Шульце-Бойзеном Редер и Леманн искали встречи с Герингом, им сообщили, что он не хочет компрометировать себя подобным образом перед Гитлером. Леманн пишет: "На слове "тюремное заключение" Геринг взорвался. Он заявил, что фюрер поручил ему выжечь этот гнойник и никогда не согласится на меньшее".

Геринг оказался прав. Юридический отдел ОКВ одобрил все приговоры Второй палаты и в установленном порядке отправил их Гитлеру, но фюрер отказался одобрить приговоры двум женщинам, и они были возвращены из ставки без комментариев, а неутвержденный приговор означал новое разбирательство в суде.

Креля вынудили передать оба дела в Третью палату, председатель которой, Карл Шмаузер, немедленно поклялся найти допущенные Второй палатой судебные ошибки.

Шмаузер упрекал коллег в пренебрежении к принципам Имперского военного трибунала, которые гласили, что "с точки зрения закона любая намеренная подготовка измены в пользу большевизма или коммунизма, предпринятая после начала русской кампании, становилась равносильной преступлению по "содействию и пособничеству", и следовательно в соответствии со статьей 73 Уголовного кодекса должна караться по статье 91б, раздел 1. Эта статья предусматривала пожизненное заключение или смертный приговор."

Но самым решительным аргументом Шмаузера оказалось то, что "к одобрению и участию в работе шпионской организации Шульце-Бойзена/Харнака в пользу России Харнак и Брокдорф привели их собственные взгляды и политические приинципы". В результате вместо пособничества в подготовке измены, как утверждала Вторая палата (всегда полагавшая, что такое преступление может быть квалифицировано согласно уголовному праву), это должно рассматриваться, как "виновность подсудимых в подготовке измены в соучастии с другими обвиняемыми".

Шмаузер утверждал это на том основании, что после вынесения приговора Гольнову появились новые свидетельства его предательства, а значит стала явной роль, которую сыграла Милдред Харнак. Гольнов рассказал фрау Харнак о двенадцати запланированных абвером диверсионных операциях за линией Восточного фронта. Она передала эту информацию мужу, а тот, в свою очередь, передал её в Москву. Диверсанты абвера угодили под перекрестный пулеметный огонь.

Шмаузер сделал вывод: "Подсудимая Харнак передала эти сведения мужу, что привело к смерти не только самого Гольнова, но и двух-трех десятков немецких солдат".

Третья палата посчитала доказанным, что во время интимных встреч с Гольновым Милдред Харнак систематически его расспрашивала. Поэтому суд, как и инспектор уголовной полиции Штрюбинг, который впоследствии высказался об этом специфическим языком сотрудника гестапо, посчитал, что "для него непостижимо, как женщина может задавать любовнику в постели вопросы, не имеющие никакого отношения к их связи, если только она не делала это из предательских побуждений".

12 января 1943 года палата Шмаузера приговорила Милдред Харнак и графиню фон Брокдорф, в деле которой также появились новые улики, к смертной казни. В довершение ко всему гулящая графиня досаждала суду своим "возмутительным поведением", (как отметил даже её уравновешенный адвокат). Ее реплики и смех так часто прерывали слушание дела, что в конце концов председательствующий сделал ей выговор: "Для меня в этом случае нет ничего смешного, но после суда вам тоже станет не до смеха".

На что Эрика фон Брокдорф крикнула:

- И даже на эшафоте я буду смеяться вам в лицо!

Кампания Редера снова вошла в свое русло. Вскоре даже Вторая палата приговорила полковника Гертса к смертной казни, поскольку (говоря словами Креля) "ожидаемые свидетельства в его пользу так и не материализовались". Медицинское заключение признало его полностью ответственным за свои действия, и его приговорили к смерти за разглашение секретной информации и нанесение ущерба военной мощи Германии. Суд не захотел учесть в качестве смягчающих обстоятельств то, что Гертс не знал о шпионской деятельности Шульце-Бойзена. Хватило самого факта передачи полковником советскому агенту секретных материалов, которые он должен был хранить под замком.

Теперь Редер добивался очередного смертного приговора. На этот раз 14 января 1943 года он представил суду обвиняемых, которые не имели никакого отношения к шпионажу и даже в некоторых случаях не разделяли взглядов Шульце-Бойзена на внутреннюю политику.

Мастер-механик Фриц Ремер и его любовница Лиана Беркович, Тили, Хайнц Стрелов, Като Бонтье ван Беек, профессор Вернер Краус и его приятельница Урсула Гетце, военнообязанный Отто Гольнов - все они в той или иной мере стояли в оппозиции режиму. Они печатали листовки, распространяли антифашистские плакаты и в своих дискуссиях не делали секрета из своих желаний перемен в Германии. Но ни шпионажем, ни предательством здесь и не пахло.

И все-таки обвинение ухитрилось доказать, что Ханнелоре Тиль, которой было всего восемнадцать, прятала от гестапо советский передатчик. Удалось бросить тень подозрения, что Фриц Тиль был посвящен в шпионскую деятельность ближайшего окружения Шульце-Бойзена. Однако доказать связь со шпионской организацией остальных подсудимых не удалось.

Тюремный священник Август Ом называл Като Бонтье ван Беек "абсолютно честной личностью, действовавшей из высших побуждений". Даже после войны Крель "не делал тайны из того, что Като Бонтье не имела никакого отношения к шпионажу". Мать Хайнца Стрелова подтвердила следователю гестапо, что ещё в январе-феврале 1942 года её сын (вместе с Като Бонтье ван Беек) порвал с Шульце-Бойзеном из-за расхождений в политических взглядах. Даже гестапо считало роль Тилей настолько незначительной, что не упоминало о них в заключительном докладе по делу "Красной капеллы". По словам Креля, "невозможно было найти никаких доказательств шпионской деятельности" Отто Гольнова, равно как и Бергмана; Урсула Гетце и, вероятно, профессор Краус также не имели отношения к передаче информации".

Конечно, большинство из них были коммунистами. Чтобы там не говорили нацисты, они тянулись к России, но их сопротивление режиму Третьего рейха ограничивалось рамками нравственного протеста. Солдат Фриц Ремер, будучи в госпитале, утверждал: "Всякий, кто видел, что мы творили в России, должен был считать позором называться немцем". Почти все обвиняемые думали также.

Обстоятельства дела были настолько явными, что никаких мыслей о смертном приговоре у суда даже не возникало. Хайнц Стрелов тайно передал отцу Като Бонтье записку, в которой говорилось, что он ожидает наказания в виде двух лет заключения для неё и четырех лет каторжных работ для себя. Позднее сама Като горько заметила:

- Вот с такими радужными надеждами я отправилась на свой суд!

Но Редер безжалостно набросился на обвиняемых. В его глазах каждый из них заслуживал смерти. На основании данных ему указаний он настаивал, что получившие огласку факты, не говоря уже о ещё нераскрытых преступлениях обвиняемых, требуют покарать их смертной казнью. Все они были виновны в "оказании помощи и пособничестве" и, возможно, в измене. Наказанием для них должны была стать смерть.

Несмотря на нехватку улик, Вторая палата не сочла возможным исключить вероятность оказания подсудимыми каких-либо дополнительных услуг шпионской организации и 18 января 1943 года приговорила всех к смерти за "оказание помощи и пособничество", сделав исключение для самых молодых - Отто Гольнова и Ханнелоре Тиль, которые отделались тюремным заключением. *

(* Ханнелоре Тиль приговорили к шести годам лишения свободы, срок заключения Отто Гольнова неизвестен. Прим. авт.)

Почти все обвиняемые сочли решение суда необъяснимым. Като Бонтье ван Беек сокрушалась:" Все кажется настолько нереальным... Этого просто не может быть. Все были поражены: полиция, юристы и мы сами."

После войны уцелевшим членам Имперского военного трибунала с трудом удавалось объяснить, почему они отправили на смерть политических противников режима. В большинстве случаев судьи страдали потерей памяти. Один из них, Франц Эрнст, загадочно произнес: "Мое общее впечатление сегодня (и в то время тоже) таково, что все дела, касавшиеся измены, заслуживали только высшей меры наказания".

С другой стороны, Крель пытался оправдаться отговорками об отсутствии у суда на процессе Ремера выбора, хотя и признал, что "не все обвиненные в предательской деятельности занимались шпионажем". Однако подрывная деятельность против правительства приравнивалась к предательству интересов страны в смысле "оказания помощи и пособничестве", как говорилось в статье 91б Уголовного кодекса, "потому что целью этой деятельности являлся подрыв германской военной мощи".

Однако, утверждая это, Крель не обращает внимания на тот факт, что даже суровые положения Уголовного кодекса оставляли суду немалую свободу для собственной оценки. В части первой говорилось, что "каждый кто... оказывает помощь вражеской державе или действует во вред военной мощи рейха подлежит осуждению на смертную казнь или пожизненную каторгу". Во второй части рекомендовались "каторжные работы сроком не менее двух лет, если в результате этих действий рейху нанесен незначительный ущерб... и враг получил незначительное преимущество". Другими словами, палата Креля вполне могла приговорить обвиняемых к пожизненным каторжным работам или даже к более коротким срокам заключения, поскольку мало кто верил всерьез, что эти люди со своими листовками могли дать противнику "значительные преимущества". Последующие действия судей РКГ показали, что они и сами в это не верили.

Сразу же после вынесения приговора председатель одной из палат и юридический эксперт РКГ Нейрат стал сомневаться в целесообразности его утверждения. Он считал, что по крайней мере по делу Като Бонтье ван Беек следовало представить Гитлеру рекомендации о смягчении приговора. Он обсудил этот вопрос с Крелем, который сразу согласился, и уже вскоре члены Второй палаты едва ли не единогласно рекомендовали смягчить приговоры почти всем подсудимым. Краель отправился к Герингу и сумел склонить на свою сторону даже его. Но, как и следовало ожидать, Гитлер все просьбы отклонил. (Единственным обвиняемым, которого Крелю все-таки удалось спасти, стал Краус).

Судьи РКГ раскаялись слишком поздно, и ничего исправить уже не удалось. Теперь не оставалось никаких сомнений: германское военная юстиция была готова применить расплывчатые статьи уголовного кодекса о "помощи и пособничестве" к антифашистам, не имевшим никакого отношения к шпионажу. Приговоры, объявленные на процессе Ремера, заложили основу для зловещего развития признания равнозначности сопротивления режиму и шпионажа в пользу агента Москвы. Хотя последний вырос из Сопротивления, он уже нес в себе самом свою погибель.

Теперь путь для Редера был расчищен. Шаг за шагом он связал недостающие звенья между левым Сопротивлением и так называемыми "изменниками Родины", так что даже самых либеральных антинацистов затянули смертельные путы законов об измене.

18 января суд приговорил к смертной казни Ремера и его товарищей. Все они в той или иной мере противостояли режиму.

19 января перед судом предстали Хильда Коппи, Карл Беренс и Роза Шлезингер, которые просто оказывали мелкие услуги своим приятелям-шпионам. Всех их проговорили к смерти.

26 января перед судом предстала приятельница Шульце-Бойзена Ода Шоттмюллер; ей смертный приговор был вынесен за разрешение вести из её дома радиопередачи.

27 января суд приговорил к смерти Ганса Гельмута Хемпеля и Марию Тервел, которые выполняли некоторые поручения разведывательного характера.

28 января обвинитель представил новое хитроумное сочетание агентов и участников Сопротивления. В результате Пауль Шольц, Ричард Визенштайнер, Клара Шаббель и Эльза Имме получили три смертных приговора и длительный срок каторги.

Обвинения выслуживавшегося перед начальством Редера и приговоры суда обрушились на обвиняемых как ураган. Адам Кукхоф, Вильгельм Гуддорф, Вальтер Кюхенмайстер, Иоанн Риттмайстер и их ближайшие друзья - все получили смертный приговор.

Речи Редера становились все более свирепыми; обвинитель безжалостно набрасывался на жертвы. Раскаты его голоса эхом отдавались в зале суда, он обрывал защитников на полуслове и в самых мрачных тонах расписывал мотивы действий участников Сопротивления в самых мрачных тонах. Лотте Шляйф вспоминает: "Благодаря Редеру все слушание стало фарсом... он не давал никакой возможности защититься от обвинений и угроз".

Подруге Гуддорфа Еве-Марии Буш Редер заявил, что молодость преступника часто служит причиной снисходительности сентиментальных судей, однако безграничная подлость, звучащая в показаниях обвиняемых (она зачитала свою статью с критикой режима), показывает, что молодежь прогнила насквозь.

Когда профессор Краус стал отрицать, что распространение листовок имело хоть какое-нибудь политическое значение, Редер вскочил с места и заорал:

- Это неслыханная наглость!

Во время того же заседания он заявил, что вряд ли можно требовать от государства обязательства холить и нежить подобных преступников в тюрьмах.

Излишняя активность Редера со временем стала действовать судьям на нервы. Председателя Креля беспокоило отсутствие аргументации в речах прокурора. "Слишком часто её подменяла риторика. Она не производила никакого впечатления на суд, но адвокатами защиты воспринималась как совершенно неуместная". Его коллегу Шмитта раздражала "манера, с которой он (Редер) излагал свои доводы в пользу смертной казни, не утруждая себя рассмотрением улик и юридических оснований. Можно представить, какой шок испытывали обвиняемые, когда он неизменно делал упор только на отрицательных аспектах дела."

Однако вскоре подсудимые стали замечать, что все чаще за них стали заступаться сами судьи. Один из адвокатов, доктор Валентин, утверждает: "Ввиду крайне человечного отношения суда защите несложно было противостоять аргументам доктора Редера, которые часто не достигали своей цели".

Лотта Шляйф была недовольна действиями своего защитника, и суд позволил ей защищать себя самой. Она вспоминает: "Я указала на ошибки со стороны обвинения и объяснила, что все мои друзья и родственники немало пострадали при национал-социалистическом режиме. Не помню, по какой причине председатель отверг смертный приговор. Однако точно знаю, что суд очень внимательно прислушивался к моим заявлениям".

Пауль Шольц вспоминает: "У меня сложилось впечатление, что больше всего Редера раздражал один из судей, кажется полковник, задававший мне вопросы, которые, по моему мнению, были направлены на выявление смягчающих обстоятельств".

Столкнувшись с такими проблемами, стушевался даже назначенный фюрером прокурор. Его речи стали более небрежными, а требования наказания формальными. Многим казалось, что Редер теряет интерес к делу "Красной капеллы". Один из судей прошептал своему коллеге Эрнсту: "Речи Редера становятся все жиже и жиже, как суп из бульонных кубиков; в конце концов там останется одна вода".

Более умеренные судьи военного трибунала ухватились за возможность вырвать у Редера хоть часть его жертв. После объявления приговора основным участникам группы Шульце-Бойзена/Харнака Гитлер передал право на его утверждение сначала Герингу, а затем председателю Имперского военного трибунала. Поэтому адмирал Бастиан в отдельных случаях смог вступиться за подсудимых: он приказал провести новое разбирательство по делу Крауса, которого приговорили к смертной казни, и в результате тот получил пять лет каторжных работ; позволил заменить Хенингеру заключение испытательным сроком на фронте и отказался утвердить смертный приговор по делу Греты Кукхоф.

Отказаться от утверждения приговора Грете Кукхоф Бастиану посоветовал Крель. Он же организовал дополнительное расследование, которое позволило провести новое рассмотрение её дела. Тем не менее фрау Кукхоф не верила, что это может что-то изменить. И тут она получила поддержку с самой неожиданной стороны - от заместителя обвинителя. Поскольку Редер больше не принимал участия в процессе, его место занял другой военный прокурор. В перерыве между заседаниями он подошел к подсудимой, положил руку ей на плечо и сказал:

- Фрау Кукхоф, не надо так отчаиваться. Вы должны мне помочь. На этот раз вас удастся спасти.

Так и случилось. В октябре 1943 года Грету Кукхоф приговорили к пяти годам каторги, и обвинитель "недвусмысленно заявил" (слова фрау Кукхоф), что он "с облегчением" просит только лишения свободы, поскольку ему известно, что я не замешана ни в каких бесчестных действиях".

И все-таки в большинстве случаев Редер оправдал надежды фюрера. Из 76 обвиняемых он добился смертных приговоров для 46, каторжных работ - для 15, и длительных сроков тюремного заключения - для 13. Только в 6 случаях его требование смертной казни было отклонено. * Манфред Редер мог спокойно оставить другим завершать это дело.

(* Отто Гольнов, Пауль Шольц, доктор Адольф Гримме, доктор Эльтриде Пауль, Гюнтер Вайзенборн и Лотта Шляйф. Прим. авт.)

Первые смертные приговоры привели в исполнение ещё до конца 1942 года, хотя все равно не уложились в сроки, отпущенные диктатором. Геринг от имени Гитлера потребовал от военных юристов, чтобы к Рождеству 1942 года Шульце-Бойзен и его ближайшие соратники были уничтожены. Однако германская бюрократия этому воспрепятствовала.

Приговоры на главном процессе над "Красной капеллой" объявили 19 декабря 1942 года, однако с 24-го начинался период, во время которого вплоть до 6 января по традиции не казнили. У палачей оставалось не так много времени: несмотря на приказы Гитлера, следовало принимать во внимание официальный порядок - ведь в Германии иначе быть не могло! Сначала приговоры Имперского военного трибунала должны быть переданы в юридический отдел ОКВ, откуда они поступали к помощникам фюрера, а от них к самому Гитлеру. Тот утверждал их, и документы возвращали обвинителю Имперского военного трибунала.

Утвержденные Гитлером приговоры вернулись в Имперский военный трибунал только утром 21 декабря. Несколько часов спустя канцелярию прокурора Берлинского суда информировали, что поскольку казнь осужденных лишена "права на применение оружия", она переходит в ведение гражданских властей. Прокурору Берлина было приказано немедленно подготовить казнь одиннадцати самых опасных преступников в берлинской тюрьме Плецензее.

Вдобавок ко всему для осужденных - мужчин Гитлер выбрал самый позорный вид казни - повешение. Однако до тех пор в Плецензее приводили в исполнение лишь приговоры с отсечением головы. В немыслимой спешке рабочие соорудили в одном из тюремных помещений большую виселицу с восемью петлями. И тут обнаружилось, что главный прокурор Имперского военного трибунала болен, а без его подписи казнь проводить нельзя. Ответственный за эту процедуру Айхлер поспешил к постели больного и вернулся с заветным автографом.

Приговоренные знали, что им остались считанные часы. Вечером 21 декабря их перевезли в Плецензее. Шульце-Бойзен, Шелия, Ильза Штебе написали прощальные письма.

Шульце-Бойзен писал родителям: "Я не противлюсь смерти. Так или иначе я всегда знал, что она придет. Все, что я совершил, берет начало в моем сердце, сознании и моих убеждениях".

Арвид Харнак сказал родным: "Вы должны как следует отпраздновать Рождество. Это мое последнее желание. И спойте псалом: "Я молюсь силе любви".

Обреченные были совершенно спокойны, только Либертас Шульце-Бойзен все ещё боролась с собой и своей судьбой. Она написала матери: "Мне пришлось испить горькую чашу, когда я узнала, что меня (и тебя) предал человек, которому я полностью доверяла - Гертруда Брайтер. Но теперь пора "пожинать плоды своего труда; каждый кто предаст, сам будет предан". Из-за своего эгоизма я выдала друзей, я хотела выйти на свободу и вернуться к тебе. Но поверь мне, я жестоко страдала при мысли о том зле, которое совершила. Теперь меня все простили, и мы до конца пойдем с чувством товарищества единственным утешением перед лицом смерти".

22 декабря 1942 года в угрюмом молчании они отправились в последний путь по тюремным коридорам. В камере тюрьмы РСХА Харро Шульце-Бойзен спрятал свое последнее послание потомкам: "Последние аргументы - не петля и гильотина, а наши сегодняшние судьи - ещё не суд народов".

Представитель суда Айхлер пишет: "Казнь проходила в одном помещении, но в разных отделениях, отгороженных брезентом. Палач стоял на табурете. Заключенного поднимали, сковывали наручниками и палач надевал ему на шею петлю. Затем узника опускали. Насколько я мог заметить, сознание оставляло несчастных в тот самый момент, когда затягивалась петля".

Троих женщин казнили на гильотине, восьмерых мужчин повесили. Шульце-Бойзен и Харнак умерли спокойно. Шелия боролся до последней минуты. Харнак крикнул: "Я ни о чем не жалею. Я умираю как убежденный коммунист". Либертас Шульце-Бойзен кричала: "Сохраните мне мою молодую жизнь!"

За первыми казнями последовали остальные. Следующей пришла очередь двух военных - Гертса и Гольнова - и Милдред Харнак. Гертса повесили в Плецензее 19 февраля, а двумя днями позже расстреляли Герберта Гольнова. Это была единственная "милость", дарованная ему фюрером. Четырьмя днями позже вызвали его любовницу. Ее волосы поседели, она она держалась из последних сил. Последними словами американки Милдред Харнак перед казнью были: "А я так любила Германию!"

13 мая отправили на смерть ещё одну группу, и снова в Плецензее: Беренс, графиня фон Брокдорф, Гуддорф, Химпель, Гуземанн, Кюхенмайстер, Ремер, Шаффер, Риттмайстер, Стрелов, Тиль, Томфор...

Гуземан в прощальном письме писал: "Мой дорогой отец, мужайся. Я умираю так же, как и жил - солдатом..." Эрика фон Брокдорф тоже осталась верна себе. Когда тюремный священник Ом пытался найти для неё слова утешения, она велела ему удалиться. Священник вспоминает: "Даже перед дверью к месту казни она сказала мне, что ей безразлично, если через несколько часов её тело превратится в кусок мыла".

Казнь самой большой группы соратников Шульце-Бойзена провели три месяца спустя, 5 августа 1943 года. Кроме Эмиля Хюбнера и Адама Кукхофа, все остальные были женщинами: Лиана Беркович, Като Бонтье ван Беек, Ева-Мария Буш, Хильда Коппи, Урсула Гетце, Эльза Имме, Анна Краус, Ингеборг Куммеров, Клара Шаббель, Роза Шлезингер, Ода Шоттмюллер и Мария Тервайл.

Их прощальные слова лишены пафоса, присущего мужчинам. Ода Шоттмюллер писала матери: "Теперь все кончится, и это целиком соответствует моим планам. Я никогда не хотела дожить до старости - нет ничего хорошего в том, чтобы постепенно дряхлеть и дряхлеть". Като Бонтье смирилась со своей участью: "Жаль только, что я не знаю, почему должна умереть. Мама, участие в таких делах особой славы не приносит".

Смерть они встретили спокойно. Но их гонитель уже не слышал последних слов своих жертв. В середине февраля военного прокурора Редера вызвали в Брюссель и Париж. Ему предстояло ликвидировать последние обломки "Красной капеллы" в Западной Европе, - все, что осталось от организации "Большого шефа".

Глава седьмая.

Игра окончена.

Леопольд Треппер метался среди руин своей шпионской империи, постоянно ожидая новых ударов немецких противников. Ведущие агенты "Большого шефа" погибли, явки опустели, остатки разведсети во Франции заморожены. Он не собирался оставлять немецким ищейкам следов.

"Большой шеф" ощущал смертельную угрозу, нависшую над его организацией. Советская разведка в Западной Европе потеряла свою мощь ещё в июле 1942 года, когда в Брюсселе немцы схватили главного радиста "Красной капеллы" Иоганна Венцеля. Потеря Венцеля с его рацией лишила бельгийскую сеть её центральной фигуры - основного специалиста по радио.

Немецкие ищейки разрушали опорные пункты "Красной капеллы" один за другим. Гестапо уничтожило всю берлинскую группу - лучший источник информации "Большого шефа". Еще до этих событий арест немцами радистов супругов Сокол пробил серьезную брешь во французской сети Треппера. Но ещё более досадным, с точки зрения "Большого шефа", было то, что с потерей Венцеля у него оборвалась связь с Москвой. У Робинсона и "Кента" во Франции ещё оставались два передатчика, но тех так напугали успехи германской контрразведки, что предоставить их в распоряжение "Большого шефа" партнеры отказались.

Но Треппер не хотел смириться с поражением. Он знал, что бельгийская сеть все ещё действовала и держала свои рации наготове. Большинство агентов брюссельской организации Константина Ефремова оставались в строю. И самое удивительное - датская сеть Антона Винтеринка неутомимо продолжала передавать информацию в Москву.

Советскому Генеральному штабу необходимо было знать возможности англо-американского Второго фронта в Западной Европе, а, значит, повышалось значение агентурных групп, продолжавших работу в Бельгии и Голландии. Еще до ареста Венцеля "Директор" приказал "Большому шефу" сосредоточить на Западе все имевшиеся рации, чтобы на случай высадки британских и американских войск дать Разведупру полную картину обстановки во всех важнейших зонах вторжения. Трепперу приходилось передавать в Москву информацию каждый день.

Разведывательная миссия, возложенная "Директором" на группы в Амстердаме и Юрюсселе, являлась лучшим доказательством заинтересованности Москвы во Втором фронте. Так, например, 13 апреля "Директор" захотел узнать силу германских частей в Бельгии, места их дислокации и передвижения. 31 мая Ефремова попросили выяснить, где разместился во Франции фельдмаршал фон Рундштедт и три подчиненных ему армейских корпуса. 27 июня 1942 года поступил ещё один запрос: выяснить силы и состав германских пехотных дивизий в Нормандии, Бретани и Голландии.

"Бордо" (псевдоним Ефремова) дисциплинированно передал информацию в Москву. 28 апреля он отправил донесение о концентрации германских войск в районе Камбре; 4 мая - сообщение о реквизиции оккупационными властями у бельгийцев частных машин и лошадей и о перемещении германских частей из Бельгии во Францию; 12 мая - информацию об усилении немецкого гарнизона в Брюсселе.

"Тино" (псевдоним Винтеринка) также получал от "Директора" все болльшее количество запросов. Первого мая ему приказали выяснить состояние боевого духа германских войск в Нидерландах и размещение подразделений немецких ВВС. 15 июня "Директор" захотел выяснить расположение штаб-квартиры германских войск в Нидерландах и подтвердить информацию о размещении германской военной администрации в ратуше Хильверсума.

После потери рации Венцеля на передовую линию в сражении Москвы за разведывательную информацию вышла голландская группа. Теперь им приказали получать информацию из Германии и наладить её передачу в Москву. В конце концов пришлось расконсервировать древнюю рацию с питанием от батарей, которая позволила "Большому шефу" восстановить прямую связь с "Директором".

Но сколько времени понадобится немцам, чтобы напасть на след "Хильды"?

Треппер не мог избавиться от тревоги. Не мог забыть, что с арестом Венцеля в руки немцев попал человек, знавший почти все тайны "Красной капеллы" в Западной Европе. Немцы умели развязывать своим узникам языки, а предательство давно стало бичом агентов коммунистических шпионских организаций.

Предчувствия Треппера не обманули. Венцель выдал курьерские связи, шифры и технику кодирования. Но "Большой шеф" просмотрел другого предателя. С активной помощью человека, которому Треппер всецело доверял, немцы успешно вылавливали последних агентов "Красной капеллы".

Самая первая успешная операция против "Красной капеллы" - налет в декабре 1941 года на Рю де Атребайт, который вывел абвер на след польского гравера, специалиста по подделке документов Абрама ("Адася") Райхмана. Из показаний арестованных агентов в абвере быстро поняли, что он - одна из ключевых фигур "Красной капеллы". Где бы Райхман не появлялся, в Бельгии или во Франции, его фальшивые паспорта и печати служили прочной основой работы коммунистических шпионов. "Производитель" Райхман, как его называли на жаргоне "Красной капеллы", представлялся абверу настолько важной фигурой, что за ним решили установить слежку и через его связи выяснить размах деятельности всей организации в целом. Его арест мог оборвать все нити, связывавшие его с организацией, поэтому люди абвера повсюду следовал за своей жертвой.

Весной 1942 года управление абвера на Рю де ла Луи в Брюсселе сумело организовать Райхману встречу с бельгийским инспектором уголовной полиции Мэтью, у которого были тайные связи с некоторыми группами Сопротивления. Но товарищи по подполью даже не подозревали, что "Карлос" (псевдоним Мэтью) числится среди самых важных информаторов лейтенанта Бедикера из контрразведывательной службы абвера в Брюсселе.

Райхман поддерживал отношения с Мэтью, поскольку для изготовителя фальшивок знакомство с инспектором брюссельской уголовной полиции было неоценимым - тот мог доставать подлинные документы. Вскоре эта пара настолько сдружилась, что в мае 1942 года Райхман попросил нового приятеля, (вероятно, без ведома Треппера), взять у него небольшой чемоданчик, который "слишком жег ему руки". Там оказался один из резервных передатчиков, который Треппер собирался использовать позже. Мэтью согласился и спрятал его в своем гараже.

На следующий день Мэтью проинформировал своего начальника Бедикера, и вскоре абвер направил к нему специалистов, которые аккуратно сфотографировали каждую деталь передатчика. Бедикер доложил обо всем капитану Гарри Пипе и своему партнеру комиссару гестапо Карлу Гирингу, который занимался делом "Красной капеллы". Все трое сравнили фотографии рации Райхмана с той, что была захвачена на Рю де Атребат. Сомнений не было - передатчики оказались одного происхождения.

После этого Пипе и Гиринг установили за "Производителем" усиленную слежку. Поначалу она не дала результатов. Казалось, Райхман все время проводил со своей любовницей, Мальвиной Грубер. И только в июле он снова приступил к активным действиям. Источником этой информации снова оказался Мэтью.

"Карлос" сообщил Бедикеру, что Райхман попросил его достать для друга полицейское удостоверение. Бедикер поинтересовался личностью этого приятеля, но Мэтью ничего о нем не знал. Тогда он предложил "Карлосу" пообещать "Производителю" выполнить его просьбу, но сначала потребовать у него фотографию, чтобы соответствующий чиновник мог поставить печать. Райхман передал фотографию и сделал сенсационное признание: его друг руководит группой коммунистических агентов, с которыми сотрудничает и он сам.

Пипе с Гирингом внимательно изучили фотографию, но все напрасно: на ней был изображен совершенно незнакомый им светловолосый мужчина. По некоторым причинам они решили, что он каким-то образом связан с организацией "Большого шефа", и решили пойти ва-банк и арестовать его.

"Карлос" убедил Райхмана послать приятеля за удостоверением к нему. Встреча была назначена на середину дня 30 июля на мосту в брюссельском ботаническом саду. Там уже поджидал Пипе с сотрудниками полиции, и как только Мэтью передал незнакомцу удостоверение, того схватили.

У человека, стоявшего перед Гирингом и Пипе, были документы на имя финского студента из Васы Эрика Эрнстрема. Он решительно отвергал свою причастность к советской разведке. Эрик утверждал, что изучает химию в Брюссельском университете, более того, его хорошо знают в финском генеральном консульстве. Представитель Финляндии в Брюсселе и в самом деле подтвердил его заявления. Обыск в его доме тоже ничего не дал, нашли только пару почтовых карточек, которые подтверждали, что Эрнстрем жил в Соединенных Штатах и регулярно получал оттуда денежные переводы.

Его легенда могла оказаться идеальной, если бы мнимый фин лучше говорил на родном языке: ему с трудом удавалось составить пару фраз, к тому же тренированное ухо могло найти в них немалые погрешности.

Следователя решили попробовать последнее средство: ему устроили "случайную" встречу с Венцелем, которого также арестовали 30 июля. Если финн состоял в "Красной капелле", Венцель должен был его знать. Когда заключенных свели вместе, Венцель не смог сдержать себя и признался, что это его руководитель, советский военный инженер третьего ранга Константин Ефремов (псевдоним "Бордо").

Теперь Пипе с Гирингом могли начать подготовку к завершающему удару. Показания Венцеля не оставили Ефремову выбора: в случае отказа сотрудничать с немцами, его ждала немедленная смерть. Первые несколько дней он пытался направить немцев по ложному следу, однако уже через неделю полностью перешел на их сторону. Возможно, как и в случае с другими арестованными, в его душе произошла какая-то перемена, а может быть у него проявился профессиональный интерес охотника.

Вскоре он оказался в роли советника, наставлявшего неловких немцев на путь истинный.

- Вы неправы, - часто говорил он, - это следует делать совершенно иначе.

Пипе с Гирингом с восхищением слушали своего нового помощника, который посвящал их в тайны работы советской разведки. Поэтому следующий удар, нанесенный по бельгийской шпионской сети, целиком лежит на совести Ефремова. Одного за другим он выдал немцам своих агентов. Абвер арестовал Гермину Шнайдер ("Бабочку") - курьера и любовницу Венцеля, хотя существует версия, что её со временем выпустили. В Остенде немцы схватили резервного радиста Августа Сезе с его передатчиком.

К середине августа Ефремов открыл своим новым хозяевам доступ в голландскую сеть. До этого Пипе с Гирингом отрицали её существование, хотя служба безопасности связи и полиция (ОРПО) знали о существовании в Голландии передатчиков ещё с начала 1941 года. К тому же в самом начале июля был схвачен вместе с рацией агент-парашютист Кройт, который высадился в Бельгии всего несколькими днями раньше. Бывший голландский священник и партийный функционер, он собирался работать на бельгийскую группу. Вместе с ним забросили ещё одного человека, который должен был работать в районе Гааги. Это навело абвер на мысль, что некая шпионская сеть работает не только в Бельгии, но и в Голландии.

Но как найти связи между агентами в этих двух странах? Каким образом могли сотрудничать две эти группы? И здесь Ефремов предложил свои услуги. Дважды за неделю он заявлял, что ему нужно встретить курьера, который должен доставить информацию из Голландии.

Теперь немцы настолько доверяли Ефремову, что под прикрытием полиции безопасности (ЗИПО) его отправили на место предполагаемой встречи. Но лишь напрасно потеряли время - курьер не появился. Несколько дней спустя попытку повторили. На этот раз в условном месте появились сразу два курьера и были немедленно схвачены.

Ефремов объяснил немцам, что за дичь попалась в их сети. Первым был Морис Пепер (псевдоним "Вассерманн"), который обеспечивал связь с Винтеринком в Амстердаме, а вторым - Герман Избицкий (псевдоним "Люнет"), бывший функционер ГКП, который прежде входил в организацию "Кента". Избицкий отказался сотрудничать с фашистами, а Пепер выказал готовность помочь немцам проникнуть в голландскую сеть.

В сопровождении Пепера капитан Пипе отправился в Амстердам, чтобы организовать разгром "Хильды". И снова ему пришлось положиться на агентов предателей. Пепер с готовностью привел немецких ищеек в одно из амстердамских кафе, где обычно встречался с Винтеринком. Он надеялся встретить там "Тино", но 17 августа Винтеринк не пришел.

Пипе был обескуражен, но разрешил своему узнику отправиться на явку в дом Якоба и Хендрики Риллболингов, где Пепер обычно оставлял сообщения для "Тино". Там он получил от Винтеринка записку с предложением встретиться в том же кафе на следующий день.

Снова люди капитана ждали в засаде, вновь Пипе высматривал свою жертву. Они уже собирались уходить, когда на пороге появился грузный мужчина, вполне оправдывающий свое прозвище у соратников-коммунистов "Толстяк". Винтеринк стал искать Пепера, но на него набросились люди Пипе и вытащили из кафе.

Капитан Пипе вспоминает: "Внутри разгорелась настоящая драка. Посетители кафе встали на сторону Винтеринка и стали угрожать полицейским, которым пришлось прокладывать себе путь с оружием в руках. В конце концов им удалось пробиться сквозь толпу". Затем история повторилась: сначала задержанный отказывался что-либо говорить и даже не назвался, но затем согласился сотрудничать.

Капитану было известно уже достаточно, чтобы порвать в клочья голландскую сеть "Большого шефа". Арестовали Риллболингов, обыскали квартиру Винтеринка и конфисковали обнаруженный там передатчик. Но остальным членам голландской группы удалось скрыться, исчезли и обе принадлежавшие им рации. "Хильда" прекратила свою деятельность, но заместитель Винтеринка Йоханнес Лютераан, резервный радист Вильгельм Веглер, функционер Коминтерна Даниэль Голуз и Хендрика Смит исчезли.

Пипе вернулся в Брюссель и попытался найти связи бельгийской сети с соседними странами. Он очень спешил, поскольку предательство Ефремова могло в любую минуту раскрыться, и тогда Райхману станет ясно, какую роль в этом сыграл его товарищ Мэтью. Чтобы завести в заблуждение "Большого шефа" капитан даже временно освободил Ефремова и разрешил тому открыто поселиться в своей квартире.

Однако как ни старался "Бордо" помочь Пипе нащупать связи бельгийской сети, новых идей у него не было Он смог только вспомнить, что подруга Вентцеля Гермина Шнайдер часто ездила по поручению "Большого шефа" в Швейцарию и Францию. Но абвер считал "Бабочку" просто любовницей Венцеля и позволил ей упорхнуть.

Теперь немцы решили, что только Гермина Шнайдер знала целиком всю организацию "Большого шефа". Как бы то ни было, её понадобилось заполучить обратно. У Пипе появилась новая идея: Ефремову следовало использовать все свои связи, чтобы выйти на след неуловимых агентов. Тому даже удалось встретиться с Герминой Шнайдер. О его предложениях можно только догадываться. Скорее всего он пытался склонить её к сотрудничеству с немцами.

Но Гермина сохранила верность "Большому шефу" и предупредила его. Тогда ей было приказано связаться с уцелевшей шпионской организацией. И все-таки она едва не попала в немецкую западню: пропуска на неоккупированную территорию Франции у неё не было, и она, естественно, обратилась за документами к Райхману.

"Адась" снова связался с Мэтью, и немцам все стало известно. Пипе решил воспользоваться старым трюком, который позволил ему арестовать Ефремова. Назначили встречу "Бабочки" с Мэтью, но она не пришла. Вместо неё пришлось идти Райхману.

В абвере сразу поняли, что игра разгадана; Ефремов, Райхман и Мэтью в качестве приманки уже не годились, и "Бордо" снова отправился в тюрьму. 2 сентября Пипе арестовал Райхмана с его любовницей Мальвиной Грубер и отправил их в тюрьму гестапо в Бреендонке, поблизости от Брюсселя. Поляк вновь выразил желание сотрудничать, но его показания не удовлетворяли следователей, Вильгельма Берга и Рихарда Восса, двух основных помощников Гиринга, и они яростно набросились на жертву.

Пипе утверждает, что ему однажды довелось оказаться невольным свидетелем таких пыток, и он тут же приказал прекратить издевательства над Райхманом.

- Поймите меня правильно, - предупредил капитан, - это настоящее преступление.

Вид несчастного так его расстроил, что он "вышел и принес Райхману пакет винограда, чтобы тот успокоился". После этого случая Пипе договорился с Гирингом о проведении допросов Райхмана только в его (Пипе) присутствии.

Капитан, несомненно, был гуманным человеком, но у него были особые причины хорошо обращаться с Райхманом. Последняя отчаянная попытка Ефремова извлечь из своей памяти нужные сведения снова вывела доносчика Райхмана на важного связного.

Ефремов сообщил, что когда он руководил группой "Бордо", в Брюсселе существовала довольно любопытная фирма, которая имела какое-то отношение к "Большому шефу" из Франции, но лично ему запрещалось выходить с ней на связь. Ефремов знал, что фирма называлась "Симекско", а её офис находился в доме 192 на Рю Ройаль в Брюсселе. Пипе с трудом верил своим ушам, поскольку сам жил в том же доме под довольно бесхитростным псевдонимом "Рипе".

Капитан был так ошарашен, что по сей день всерьез думает о возможных встречах с "Большим шефом" и его агентами на лестнице дома номер 192. По этому поводу он шутит: "Мы часто вежливо снимали друг перед другом шляпы. Если такое встретится в романе, вы сочтете, что автор слишком лихо закрутил интригу". Однако может случиться и такое...

Откровения Ефремова заставили Пипе начать расследование деятельности "Симекско".

Абверу удалось установить, что акционеры фирмы - безобидные бельгийские бизнесмены, и вряд ли могут заниматься шпионажем. Оставалась только возможность использования фирмы как прикрытия для обеспечения курьерской связи и нелегальной переправки денег. В пользу такой догадки говорил тот факт, что один из её руководителей, сеньор Винсент Сьерра, похоже, постоянно пребывал за границей.

В абвере давно знали, что "Кент", который сбежал во Францию в декабре 1941 года после налета капитана Пипе на Рю де Атребат, и Сьерра - одно и то же лицо. Больше того, Мальвина Грубер вспомнила, что любовница "Кента" Маргарита Барча говорила ей о их планах отправиться в Марсель. И, наконец, прослушивание телефонов "Симекско" выявило довольно оживленные переговоры с Парижем. Поэтому "Большого шефа" и его псоледних соратников Гиринг и Пипе решили искать во Франции.

В качестве ищейки они решили использовать Абрама Райхмана, который сам предложил вывести их на "Большого шефа". В октябре Пипе, Гиринг и двенадцать сотрудников гестапо отправились в Париж, где организовали ядро "Специальной группы по "Красной капелле" по образцу "Специальной комиссии" РСХА. Разместились они на четвертом этаже дома номер одиннадцать по Рю де Сэ, где в прежние времена размещалась французская тайная полиция (в будущем она туда ещё вернется).

Вскоре они выпустили свою первую приманку. Райхман свободно разгуливал по Парижу, навещал все известные ему "почтовые ящики" и в каждом оставлял одно и то же сообщение: ему нужно срочно поговорить с "Большим шефом". Но после случая с "Бабочкой" осторожный Треппер не появлялся.

Каждое утро угрюмый Пипе встречался с Райхманом за завтраком в кафе "Вьель" на бульваре Италии и выслушивал рассказы о неудачах своей подсадной утки. Райхман сделал ещё несколько безуспешных попыток, использовал любую зацепку, сулившую выход на связь с "Большим шефом", но Треппер ничем себя не обнаруживал. Пипе и Гирингу пришлось признать, что у Райхмана в Париже нет надежных связей.

Теперь им приходилось начинать охоту за "Большим шефом" самостоятельно. Единственной зацепкой было удивительное обилие телефонных разговоров между брюссельской "Симекско" и похожей по названию фирмой "Симекс". Перехваченные разговоры в основном касались строительных контрактов для вермахта, и с этой точки зрения никто не мог располагать более точной информацией, чем организация Тодта (ОТ). *

(* Полувоенная правительственная организация, созданная в 1933 году и названная по имени её первого директора. Прим. авт.)

Гиринг и Пипе появились в парижском отделении организации Тодта и имели беседу с Николаи - чиновником, отвечавшим за связи и наблюдение за работавшими на вермахт французскими фирмами. Они не ошиблись. Николаи знал такую фирму и сообщил, что "Симекс" входит в число наиболее надежных партнеров организации Тодта.

Когда Пипе показал Николае обнаруженную на рю де Атребат фотографию Треппера, представитель ОТ кивнул. Да, это мсье Жан Жильбер, управляющий "Симекса", который живет на третьем этаже дома номер восемь по бульвару Османа. Гости рассказали Николаи, кем на самом деле является мсье Жильбер. Все трое решили устроить ему западню: в ближайшие дни истекал срок действия его пропуска на территорию неоккупированной Франции, и Треппера собирались арестовать, когда он придет в отделение ОТ для его продления.

План рухнул из-за чрезмерного усердия Николаи. Он написал управляющему "Симекса" и попросил его зайти для продления пропуска. Пипе с Гирингом с трудом сдерживали раздражение, поскольку самонадеянный чиновник, несомненно, насторожил "Большого шефа". Был подготовлен ещё один план, согласно которому Пипе и Гиринг выступали под видом торговцев, собиравшихся купить у "Симекса" партию промышленных алмазов и настаивали на переговорах только лично с мсье Жильбером. Все это подкреплялось легендой, что они прибыли в Париж из Майнца. Капитан Пипе был убежден в безупречности своего плана: "Алмазы на полтора миллиона марок заинтересуют кого угодно".

Но как выйти на саму фирму? Николаи знал ответ и на этот вопрос: в ОТ работала вдова белого русского офицера Мария Лихонина, урожденная Калинина. У неё были неплохие связи с "Симексом", и во многих вопросах она выступала посредником между организацией Тодта и фирмой.

Мария заинтересовалась сделкой, предложенной ей капитаном. Очевидно, ей казалось вполне естественным желание мномого торгаша из Майнца вести дело только с Жильбером, и она поспешила на его поиски. Немцы, естественно, не знали, что она отправилась предупредить того об угрозе ареста.

Неделя за неделей Мария откладывала встречу Жильбера с торговцем из Майнца. То мсье уехал в санаторий, то ему мешали неотложные дела. Наконец встречу назначили на Южном вокзале Брюсселе, и тут же собрались оформить сделку с алмазами. Но Треппер не появился. Пипе утверждает: "У него было прекрасное чутье".

Постепенно Пипе с Гирингом поняли, что поймать "Большого шефа" задача непростая, и перехитрить его можно, только перекрыв все пути отступления с одновременной ликвидацией остатков его организации. Южная Франция оставалась относительно нетронутой, и у "Большого шефа" сохранялась возможность переправить своих лучших агентов этим маршрутом в Северную Африку.

Сам Треппер давно уже планировал постепенно свернуть работу французской сети и обосноваться в Северной Африке. В качестве первого шага он отправил в Лион и Марсель всех находившихся в розыске агентов: Гермину Шнайдер, "Кента", Шумахера, Исидора Шпрингера и некоторых других. Сам он с ближайшими соратниками Кацем и Гроссфогелем в случае крайней необходимости планировал осесть на юге Франции. Уже в середине июля Жюлю Гаспару поручили подыскать в Алжире место под новую штаб-квартиру.

Однако в ноябре 1942 года американские и британские войска высадились в Северной Африке, а три дня спустя Гитлер приказал оккупировать юг Франции. Планы "Большого шефа" рухнули, теперь гестапо и абвер могли свободно охотиться на коммунистических агентов по всей стране. Ведомый Райхманом, один из отрядов Пипе и Гиринга отправился добывать себе новые лавры.

Пипе вспоминает: "Он выдал нам очень многое, даже слишком, но самое главное - сдал нам Лион". Возможно, в Париже Райхман ничем себя не проявил, но в южной Франции ему удалось быстро найти следы старых брюссельских друзей. Он рыскал по "почтовым ящикам", расспрашивал общих знакомых и находил убежища агентов, успевших перейти на нелегальное положение. Немецкие контрразведчики постепенно начали понимать масштабы деятельности марсельской и лионской организаций.

По заданию абвера 12 ноября пятеро французских полицейских ворвались в квартиру на рю де л`Абе де л`Эпи в Марселе и арестовали её обитателей бывшего "Малого шефа""Кента" и его любовницу Маргариту Барча - которых на следующий день передали гестапо, а те переправили их в Париж.

Пипе и Гиринг приказали доставить "Кента" в Брюссель. Возможно, они считали, что если история "Красной капеллы" началась в Брюсселе, там она и должна закончиться. К тому же "Малый шеф" мог знать все ещё продолжавших работать в подполье агентов своей старой бельгийской сети. Сами они тем временем вернулись в Брюссель и несколько дней допрашивали "Кента", а затем отправили его в Берлин для участия свидетелем обвинения в предстоящем процессе над "Красной капеллой". После некоторых колебаний "Кент" согласился рассказать все.

Допросы "Малого шефа" впервые позволили Гирингу и Пипе представить полную картину масштабов, методов и сферы деятельности "Красной капеллы". Конечно, он не знал ближайших планов "Большого шефа", зато предоставил достаточно информации для ликвидации остатков шпионской организации.

Подразделения абвера и гестапо сжимали кольцо вокруг своих врагов в южной Франции и могли начать операцию в любую минуту. Последнее убежище агентов в Брюсселе - фирма "Симекско" - находилась под неусыпным наблюдением, а налет на парижский "Симекс" при необходимости мог быть произведен немедленно. Пипе с Гирингом решили провести операцию одновременно в Брюсселе, Париже, Лионе и Марселе, и назначили её на 24 ноября 1942 года.

Но в своих расчетах они не учли рвения Эриха Юнга, который после отъезда Гиринга в Брюссель взял на себя руководство в парижском кабинете на Рю де Сэ. Ему хотелось захватить "Большого шефа" самостоятельно.

Не проинформировав находившегося в Брюсселе Гиринга, Юнг начал операцию в Париже 19 ноября. Он заманил в ОТ директора "Симекса" Альфреда Корбина с переводчиком Владимиром Келлером и там арестовал их. Одновременно гестапо совместно с французской полицией обыскали двенадцатикомнатный офис фирмы Треппера, арестовали всех сотрудников и конфисковали документы.

Если Юнг надеялся обнаружить какие-то связи, ведущие к Треппера, его постигло разочарование. Тщетно пытался он выбить признания из Келлера, которого считал посвященным во все тайны "Симекса". Когда переводчик не смог дать нужную информацию, Юнг набросился на него, как сумасшедший. После каждого удара он кричал: "Где Жильбер?" Келлер в ответ мог только пожать плечами. Снова удар, и опять молчание. Дальше этого результаты Эриха Юнга не продвинулись.

Около одиннадцати часов утра 24 ноября жена директора "Симекса" мадам Корбин неожиданно вспомнила тривиальную деталь, которой поспешила поделиться с немцами: мсье Жильбер недавно жаловался на зубную боль, и муж порекомендовал ему дантиста.

Гиринг с Юнгом навострили уши. Где принимает этот зубной врач?

Доктор Малеплат, Рю де Риволи, Париж.

Гиринг немедленно известил вернувшегося в Париж Пипе, и через час они уже были в приемной дантиста. Того дома не оказалось. По утрам он работал в госпитале, и дверь открыл его зубной техник. Ему приказали немедленно вызвать Малеплата, и тот вернулся домой.

Гиринг с Пипе потребовали у врача списки пациентов и попросили перечислить все назначенные визиты, не посвящая в цель своих поисков. Строчка за строчкой Малеплат зачитывал список, и, наконец, дошел до имени, которого они ждали - "Жильбер", назначено на три часа 27 ноября.

Тут дантист неожиданно вспомнил, что визит Жильбера перенесен на более раннее время, но Пипе с Гирингом сохраняли хладнокровие.

- Он придет сегодня в два часа, - уточнил врач.

Посетители кивнули, поблагодарили и ушли.

В кафе, помещавшемся под кабинетом дантиста, Гиринг с Пипе провели скоротечный военный совет. Времени у них оставалось мало, поэтому из ближайшего участка вызвали двух сотрудников и бронемашину. За пятнадцать минут до назначенного срока они снова появились в кабинете дантиста и посвятили его в свою тайну:

- Мы собираемся арестовать Жильбера.

Врачу приказали отослать помощника, принимать Жильбера ему предстояло самостоятельно, а Гиринг, Пипе и два сотрудника гестапо спрятались в соседней комнате.

Оставшись наедине с пациентом, дантист с нетерпением ждал появления немцев: те в суматохе не заметили, что Жильбер вошел с черного хода. В кабинет они ворвались лишь тогда, когда услышали голоса за дверью. Треппер увидел направленные на него стволы.

Он поднял руки и спокойно заявил:

- Я не вооружен.

Пипе долго ещё удивлялся невозмутимости "Большого шефа": "Из всех нас только Трепперу удавалось сохранять спокойствие. Он даже глазом не моргнул". Когда Гиринг надел на него наручники, руководитель "Красной капеллы" усмехнулся и сказал:

- Браво, вы здорово справились с делом.

С арестом Леопольда Треппера "Красной капелле" пришел конец. Летучие отряды Пипе и Гиринга штурмовали последние бастионы шпионской организации. 25 ноября Зипо занял кабинеты "Симекско" в Брюсселе и арестовал всех сотрудников; в тот же день гестапо выловило оставшихся членов марсельской группы"Кента": Жюля Гаспара с женой и его секретаршу Маргариту Мариве. Другой отряд схватил в Лионе Исидора Шпрингера и Отто Шумахера.

Только нескольким ведущим агентам "Красной капеллы" удалось остаться на свободе, но преследователи не сомневались в успехе: попавшие в тюрьму агенты оказались слишком разговорчивы. Даже "Большой шеф", какими побуждениями он бы не руководствовался, помогал ищейкам гестапо. Ему известно было, что он играет со смертью, и немцы могут расстрелять его в любую минуту.

- Я - офицер, и прошу относиться ко мне соответственно, - заявил он Гирингу при аресте в кабинете дантиста.

Гиринг пообещал, Треппер пожал ему руку и сказал:

- Большое спасибо. Можете на меня рассчитывать.

Он сразу же стал оправдывать доверие немцев, выдав им имена и координаты последних убежищ.

Первой жертвой стал секретарь Треппера Хилиль Кац, который почитал хозяина с почти религиозным благоговением. Леопольд послал ему записку с просьбой о встрече на станции метро. Гиринг отправил туда своих людей, и Каца арестовали. Когда через некоторое время секретарь увидел Треппера, весь мир обрушился в его глазах, но Леопольд невозмутимо заявил:

- Кац, мы должны сотрудничать с этими господами. Игра окончена.

Оказавшись в сложном положении, Треппер прекратил всякое сопротивление и даже выдал свои связи с немецкими управлениями и агентствами в Париже, что привело к аресту барона Базиля Максимовича, его сестры Анны и любовницы Анны-Маргариты Гофман-Шольц. Те в свою очередь предали остальных информаторов: секретаршу агентства Заукеля Кэти Фолкнер, её мужа Йохана Подсядло, сотрудника военной администрации Куприана и Людвига Кайнца, инженера организации Тодта.

На свободе оставались только двое лучших агентов "Большого шефа": финансист Лео Гроссфогель и представитель Коминтерна Генри Робинсон. Но и здесь Треппер помог следователям найти к ним подходы. Похоже, он не знал, где может прятаться его старый приятель Гроссфогель, но по крайней дал гестаповцам зацепку, назвав имя Симоны Фельтер. Та была любовницей Лео и работала секретаршей в бельгийской коммерческой палате в Париже. Сам Гроссфогель часто использовал её в качестве курьера между Парижем и Брюсселем.

Сначала за ней установили слежку, но в середине декабря гестапо перешло к решительным действиям. Ее выманили на встречу в "Кафе де ла Пе" и по дороге арестовали. Во время допроса она призналась, что все сотрудники коммерческой палаты уже разъехались на рождественские каникулы и кроме неё в офисе никого не осталось.

Гестапо заподозрило, что Симона могла дожидаться там звонка от Гроссфогеля. Они отправились в офис и заставили Фельтер отвечать на телефонные звонки. 16 декабря Гроссфогель позвонил и назначил встречу на семь часов вечера в ресторане.

Ресторан заполнили полицейские. Симону Фельтер они с собой не взяли, поскольку располагали совсем свежей фотографией Лео. Но снова весь план едва не погубил чрезмерный энтузиазм криминальсекретаря Юнга. Юнг неожиданно появился в ресторане с Симоной Фельтер, которая сразу подняла крик в надежде хоть в последний мтг предупредить Гроссфогеля. К счастью для гестапо, тот в ресторане ещё не появился, но полчаса спустя был арестован у входа.

Треппер помог немцам и в охоте на последнего из руководителей "Красной капеллы", Генри Робинсона. Он дал Гирингу адрес итальянского гравера Менардо Гриотто, дом которого "Гарри" (псевдоним Робинсона) часто использовал для встреч с другими агентами. Секретарь Треппера Кац убедил Гриотто назначить Робинсону встречу на одной из конечных станций парижского метро якобы для передачи важного сообщения от "Большого шефа".

Встреча с "Гарри" должна была состояться 21 декабря, а три дня спустя гестапо доложило: "После интенсивных допросов и привлечения различных информаторов появилась возможность арестовать "Гарри" в соответствии с ранее намеченным планом. "Гарри" заметили метров за 150 до условленного места и берлинские сотрудники взяли его под стражу". Гестаповцы забрали заодно и ни о чем не подозревавшего Гриотто.

Теперь, чтобы завершить эту печальную историю, оставалось арестовать нескольких второстепенных агентов "Большого шефа": чешского разведчика Рауха, бельгийского художника Гильома Хоорикса, совладелца "Симекско" Назарина Дрейли и курьера Гермину Шнайдер. К середине января 1943 года Карл Гиринг и Гарри Пипе могли доложить руководству в Берлине о завершении охоты. Самая крупная шпионская сеть Москвы в гитлеровской империи была уничтожена.

Историю "Красной капеллы" можно было бы на этом закончить, не проверни немцы довольно экстравагантную операцию, которым у спецслужб времен Второй мировой войны обычно завершался разгром вражеской шпионской сети: использование арестованных агентов против их собственных хозяев. Возникла новая "Красная капелла", но теперь уже под руководством гестапо. Своего рода новый вариант старого клича над гробом покойного монарха: - "Красная капелла" умерла, да здравствует "Красная капелла"!

Контрразведка стала разведкой наоборот. Но сначала нужно было проанализировать материалы, захваченные у агентов "Красной капеллы", и дать точную картину методов работы советской разведки в Западной Европе. Эту задачу возложили на "Специальную комиссию по "Красной капелле" в Берлине и её недавно сформированный в Париже филиал - "Специальный отряд".

Парижский специальный отряд возглавил профессиональный контрразведчик из гестапо, криминалькомиссар и гауптштурмфюрер СС Генрих Райзер. Его ввели в операцию в конце ноября (после неприятностей с Юнгом), чтобы восстановить порядок на рю де Сэ, где местная команда временно осталась без руководства. Райзер оказался в родной стихии, ведь всего за две недели до того его перевели в Карлсруэ после двух с половиной лет руководства отделом IVA (борьба с коммунизмом) Управления тайной полиции во Франции.

Райзер стал ещё более важной персоной, когда весной 1943 года ставший к тому времени криминальратом Гиринг ушел с поста из-за обострения болезни, вызванной старой опухолью. Бюрократ до мозга костей оказался идеальным выбором для аналитической работы и снискал себе репутацию великолепного и неутомимого следователя, не успокаивавшегося до тех пор, пока каждое утверждение, пусть даже самое тривиальное, не будет тщательно взвешено, рассмотрено и в конце концов аккуратно вписано в протокол.

Сотрудникам специального отдела понадобилось два месяца на ознакомления с системой и методами советского шпионажа. Они получили достаточно сведений, чтобы превзойти русских в их собственной игре. Теперь надо было попытаться "обратить в новую веру" захваченных агентов и с их помощью начать радиоигру с Москвой, чтобы дезориентировать противника запутанной смесью подлинной и фальшивой информации.

С момента появления современных методов шпионажа контрразведка взяла на вооружение "радиоигру", которая традиционно завершала историю разгрома разведывательной сети противника. Во время Второй мировой войны только нацистская контрразведка провела не меньше 160 радиоигр с Москвой. Русские были особенно уязвимы из-за низкого качества используемого оборудования и чрезмерного привлечения непрофессионалов.

Жиль Перро подозревает, что радиоигры гестапо служили ширмой для политической торговли руководства и представляли собой попытку немцев вступить в политический диалог с советским противником. На самом деле криминалькомиссар Томас Амплер из противодиверсионного сектора РСХА, координировавший эту операцию, преследовал куда более прозаическую цель запутать противника и заставить его выдать свои собственные тайны.

Вопрос был только в том, кого использовать для этой цели. Судебный ликвидатор "Красной капеллы" был уже в пути: 18 февраля 1943 года главный военный прокурор Манфред Редер прибыл в Брюссель во главе специального трибунала со звучным названием "Специальный полевой военный трибунал главнокомандующего III воздушным округом". На обычном языке это значило, что Редер прибыл штамповать по законам военного времени приговоры "красным" шпионам.

Уже через две недели Редер вынес приговоры всем членам бельгийской агентурной сети. Троих советских офицеров - Ефремова, Данилова и Макарова приговорили к смерти, хотя приговор Макарову не привели в исполнение, поскольку Редер узнал о его родстве с советским министром иностранных дел Молотовым. * Директора "Симекско" получили различные сроки каторжных работ, Избитского и Сезе также приговорили к смертной казни.

(* Ефремову также предоставили отсрочку приговора, поскольку он был нужен для проведения "радиоигры". В конце войны ему удалось бежать. Прим. авт.)

8 марта трибунал Редера переехал в здание напротив Елисейского дворца в Париже, и началась новая серия судебных процессов. Один за другим в зале суда гулким эхом отдавались приговоры. Гроссфогелю, Максимовичам, Робинсону и Кэт Фолкнер вынесли смертные приговоры. К остальным подсудимым Редер проявил неожиданную снисходительность. Анну-Маргарет Хоффман-Шольц приговорили к шести годам каторжных работ за измену по халатности, Куприан - к трем годам тюрьмы за нарушение воинской дисциплины, аналогичный срок получил переводчик из "Симекско", а Гермину Шнайдер отправили в концлагерь.

"Насколько я знаю, - вспоминал Редер, - всего было вынесено не более 20-25 приговоров; из них, насколько я помню, смертная казнь составляла около трети". Когда в начале апреля ему пришлось докладывать Герингу, он просил для женщин помилования или хотя бы не смертной казни. Геринг согласился.

Но куда большую ценность для будущей операции гестапо представляли люди, которых Редер так и не отправил на скамью подсудимых. Почти всю верхушку "Красной капеллы" избавили от ужасного судилища. Треппер, Кац, Райхман, Винтеринк, Шумахер с их женами и любовницами нужны были гестапо для "радиоигры" с Москвой. У них началась тайная жизнь, в которой верность политическим и идеологическим убеждениям в расчет уже не принималась, а профессиональная гордость агента приобретала самодостаточный характер.

В глазах моралистов сам факт работы Треппера и его людей на немцев впоследствии расценивался как "трясина моральной деградации и предательства... одна из самых ужасных глав в тридцатилетней истории советской разведки". Подобный вердикт обосновывался ссылками на учебники, устанавливавшие правила поведения коммунистов в тюрьме. Один из них под названием "Наша борьба" вышел в Праге в 1935 году; в нем говорилось: "Я никогда не признаю свою вину в любом предъявленном мне обвинении... Я принципиально не стану разглашать имена, псевдонимы, личные приметы, адреса и места, посредством которых можно связаться с моими товарищами... Когда мне скажут, что все остальные уже сознались, я этому не поверю, а если это действительно произошло, назову их лжецами и стану все отрицать".

Подобным педагогам было хорошо известно (конечно, на бумаге), что должен человек говорить под пыткой: "Если меня будут пытать или бить, я скорее дам себя убить, замучить до смерти, чем выдам своих товарищей и организацию".

Два агента "Красной капеллы" действительно так и поступили. София Познанская предпочла в камере покончить с собой, чтобы не выдать товарищей. Исидор Шпрингер выбросился из окна лионской тюрьмы раньше, чем его смогли заставить говорить. Но это были исключения. Для большинства членов "Красной капеллы" правила из учебников по шпионажу не имели никакого отношения к действительности, и они предпочли "перейти в новую веру".

Можно ли это считать обычным предательством под нажимом грубой силы? Определенно нет. Даже бывший комиссар Райзер подтверждал, что "безжалостное слово "предательство" в этом случае неприменимо". Поведение этих людей можно объяснить целым комплексом побуждений, попыток самооправдания и отговорок, сплетавшихся в запутанный клубок фатализма, инстинкта самосохранения, надежды на побег - и просто склонностью к авантюризму. Конечно, все это сыграло свою роль, но перевешивало ненасытное любопытство профессионала, желавшего выяснить, как его противник сможет решить свои проблемы.

Что бы не побуждало узников работать на врага, самый распространенный мотив, столь любимый некоторыми миротворцами, едва ли вообще использовался - речь идет о подавлении воли пытками. Конечно, в отдельных случаях гестапо пытало своих узников. Келлер подвергался избиениям, Херш Сокол был забит до смерти, а его жену били кнутом и полицейской дубинкой. Но заключенных, предназначенных для "радиоигры", гестапо практически не трогало.

Даже гитлеровцы понимали, что жестокость не способна заставить вражеского агента говорить, а тем более сотрудничать. Один из них, знавший об этом не понаслышке, говорил: "Физическим воздействием я не могу добиться от человека правды. Он может ответить на наводящий вопрос, но никогда не выдаст настоящих секретов... К этому не могут привести все известные комбинации и возможности, но хорошо известно, что вполне достаточно одних косвенных улик".

Если бывших агентов "Красной капеллы" действительно можно было перевербовать для работы против Москвы, то с ними нужно было по крайней мере прилично обращаться. Специальный отряд Райзера позаботился об удобном жилье для своих номинальных сотрудников. Треппера и Каца поселили в средневековом поместье в парижском предместье Нюлли. Впоследствии к ним присоединились Гроссфогель, Отто Шумахер, "Кент" с Маргаритой Барча, так что это место со временем стало напоминать штаб-квартиру гестаповской версии "Красной капеллы".

Гестапо сделало все возможное, чтобы обеспечить своих избранных узников максимально возможными удобствами: каждый из них занимал отдельную комнату с приличным выбором литературы, добротную еду подавала прислуга, их ежедневно выводили на прогулку и иногда водили в кинотеатр небольшого городка на западной окраине Парижа. Охрана скромно держалась поодаль, а сами заключенные не видели ничего необычного в том, что двери комнат за ними запирали.

Других невольных помощников гестапо содержало в частных домах Парижа и Брюсселя. Ефремова и Венцеля разместили в реквизированном доме на рю ль Авроре в Брюсселе, Винтеринк также жил в Брюсселе, а Райхман со своей Мальвиной оказались в старом доме Хилиля Каца в Париже. Их охраняли строже, чем узников Нюлли, но даже при этом гестапо старалось поддерживать у них хорошее настроение, обеспечивая приличный рацион, сигареты и посещение кино.

Вскоре специальный отряд посчитал узников готовыми к сотрудничеству и ведению радиоигры. 22 декабря "Специальная комиссия по "Красной капелле" сообщила Гиммлеру: "Для сохранения контакта с Москвой следует постоянно использовать все возможности для радиоигры." Соответственно были задействованы каналы связи "Бордо" в Бельгии и Винтеринка в Голландии, радиопередатчик разместили также в Брюсселе. Была сделана попытка восстановить обмен сообщениями по рации Крюйта.

Сразу после рагрома шпионской сети в Бельгии и Голландии Амплецер в Берлине приказал начать радиоигру с Москвой с использованием захваченных у Венцеля, Райхмана, Сезе, Крюйта и Винтеринка передатчиков. Рация Крюйта оказалась неисправной, но остальные четверо включились в игру: операция "Айхе" (дуб) с использованием передатчика Сезе, операция "Танне" (ель) Винтеринка, "Вайде" (ива) - Венцеля и "Бухе-Паскаль" (бук) - Райхмана.

С захватом организации Треппера во Франции появились ещё два передатчика, которые положили начало операциям "Айфель I" и "АйфельII". Впоследствии их объединили под кодовым названием "Марс-Айфель". "Марс" в данном случае означало Марсель, поскольку немцы хотели поддержать легенду, что "Кент" по-прежнему ведет передачи из этого города.

Амплетцер начал управлять своим фальшивым "оркестром" в ноябре 1942 года. Связь быстро удалось наладить, и вскоре обмен сообщениями между Москвой и Западной Европой пошел так же гладко, словно и не прерывался. У московского Центра подозрений, похоже, не возникало, а задержку с выходом в эфир гестапо объяснило техническими неполадками. Москва с этой версией согласилась.

Гестаповцам очень хотелось передать радиосвязь в руки перевербованных агентов "Красной капеллы". Конечно, приходилось опасаться, что в любой момент невольные помощники могут предупредить советский разведцентр при помощи какого-нибудь заранее согласованного сигнала. Единственная ошибка в определенной группе цифр или позывных могла положить конец тщательно спланированной радиоигре.

Поэтому гестапо не позволяло никому из бывших агентов даже прикасаться к настоящим передатчикам. Перевербованные радисты работали на учебных ключах, а их сообщения записывались на магнитную ленту. Таким образом немцы могли изучать, а затем имитировать "почерк" каждого радиста "Красной капеллы. У каждого были свои индивидуальные особенности, это касалось продолжительности пауз между словами и предложениями, ритма и скорости передачи.

После долгих тренировок по копированию "почерка" бывших противников немецкие радисты передавали тщательно подготовленную информацию в Москву. Перевербованным радистам приходилось постоянно присутствовать во время приема и передачи радиограмм, поскольку московское начальство могло внезапно вклиниться в передачу и потребовать сообщить заранее условленный пароль; тогда немецким радистам пришлось бы немедленно выполнить это требование.

Но какие же сообщения отправлял в Москву "Специальный отряд?" Передача сплошной дезинформации могла оказаться равносильной самоубийству, поскольку советская разведка наверняка будет все перепроверять. Следовательно оставались только такие сведения, которые противник был не в состоянии проверить. Подобного материала оказалось явно недостаточно, а значит в материалах гестаповской радиоигры поневоле преобладали подлинные данные.

Это условие выросло в большую проблему. Москва требовала главным образом военную информацию, но как передавать её противнику без ущерба для безопасности собственных войск? Для гестапо этот вопрос был самым болезненным, ведь они зависели от доброй воли руководства вермахта, без санкции которого никакой военной информации получить невозможно. Работавшее под надзором Гитлера и Гиммлера ОКВ могло с готовностью пойти на сотрудничество, но высший военный руководитель в Западной Европе, Главнокомандующий группы армий "А Запад" фельдмаршал Герд фон Рундштедт был на ножах с гестапо и к тому же принципиально не верил в операции контрразведки, считая их дурацкими затеями.

Амплетцеру пришлось согласиться с довольно сложной процедурой получения разрешения. Когда ни о чем не подозревавший "Директор" запрашивал у своих агентов военные сведения, "Специальному отряду" приходилось запрашивать их у французского отделения абвера в Париже. В свою очередь абвер обращался за одобрением к главнокомандующему группой армий "Запад" или его офицеру разведки, и только получив его, составлял необходимую сводку, после чего "Специальный отряд" вместе с бывшими агентами отправлял шифровку в Москву.

В наиболее сложных случаях "Специальному отряду" приходилось консультироваться с Управлением безопасности связи ОКВ на бульваре Суше, где текст сообщения проверяли ещё раз. В конце концов сведения поступали в РСХА в Берлине, и Амплетцер решал, соответствуют ли они общей стратегии радиоигры с Москвой, а затем представлял на рассмотрение текст сообщения (и все запросы по военной тематике из Москвы) в III сектор (контрразведка) внешней разведки ОКВ.

Просто удивительно, как удавалось преодолевать такие сложности и так долго обманывать Москву. Однако, несмотря на все бюрократические препоны, Амплетцер со своими специалистами в Париже ухитрялись отвечать на запросы "Директора" достаточно скоро. Поток информации между Разведупром и гестапо рос с каждой неделей, и вопросы советского Центра становились все интереснее.

Однако ещё в самом начале у Амплетцера случилась досадная оплошность, которая могла привести к провалу всего предприятия. В январе 1943 года, когда операция "Вайде" ещё только начиналась, чрезмерная самоуверенность охраны позволила совершить побег бывшему радисту "Красной капеллы" Йохану Венцелю. Охранник оставил ключ в замке двери. Венцель сбил его с ног, выскочил из комнаты и запер за собой дверь, а через несколько мгновений уже затерялся на улице.

Сначала Венцель обосновался в Бельгии, затем перебрался в Голландию. Опасаясь, что его сотрудничество с немцами раскрыто, он старательно избегал встреч с советскими и коммунистическими агентами. Но это было только на руку гестапо. Оно пыталось проводить операцию "Вайде" самостоятельно, но в феврале 1943 года было вынуждено оставить эту затею.

По другим направлениям радиоигра Амплетцера и Райзера оказалась более успешной. Москва ни на миг не усомнилась в своих агентах на Западе, все ещё полагая, что они на свободе, а запросы "Директора" становились все более конкретными и настойчивыми.

1 февраля 1943 года "Директор" передал: "Постарайтесь установить: а) число подразделений, переброшенных к испанской границе; б) типы пушек и танков". 21 февраля поступил приказ: "Поручите "Производителю" произвести наблюдение за немецким транспортом и техникой, особенно если они направляются из Франции через Германию к нашей границе, а также за возвращающимися во Францию".

На следующий день "Директору" потребовалось выяснить: "Какие немецкие дивизии находятся в резерве во Франции и где именно?" 9 марта 1943 года: "Информируйте нас, какие немецкие войска размещены в Париже и Лионе. Число, род войск, продовольственный рацион и оснащение". 18 марта: "Проверьте и немедленно сообщите, находится ли в Нанте 462 пехотная дивизия, 465 пехотная дивизия в Эпинале и 467 во Франции, её точное местонахождение нам неизвестно".

Десятью днями спустя: "Какие дивизии размещены в Шалон-сюр-Ман и Ангулеме. Мы располагаем информацией, что 9-я пехотная дивизия находится в Шалон-сюр-Мане, а 10-я танковая дивизия в Ангулеме. Подтвердите правильность этих данных".

Гестаповские радисты всегда спешили удовлетворить запросы "Директора". Так, например, в конце января они сообщили в Москву: "Из надежного источника получена информация, что в последние недели декабря немцы начали исключительно масштабное передвижение войск в сторону испанской границы, особенно в районе Бордо-Ангулем. Между десятым и двадцатым декабря поток транспорта был настолько мощным, что на железнодорожном перегоне Потье-Ангулем наблюдалось до восьми воинских эшелонов в день.

16 марта они сообщили о "выводе многочисленных воинских подразделений из Антверпена и оживлении движения в сторону южной Франции, включавшем 26 воинских эшелонов, 18 из них состояли из более чем 50 вагонов, а 8 - около 40; главным образом - пехота". 23 марта "Директору" передавали об "увеличивающихся масштабах войсковых транспортов и перемещениях войск в Бельгии и Франции", а пять дней спустя о "свежих формированиях Люфтваффе в Бретани", которые, по-видимому," представляют собой свежесформированные подразделения воздушно-транспортных и десантных войск".

Гестапо сообщало даже самые незначительные подробност. Так например, 2 апреля: "Новая дивизия СС в Ангулеме не имеет ни номеров, ни знаков. Солдаты в серой полевой форме с черными нашивками на воротничке и эсэсовским значком. Оснащена необычно большим числом транспортных средств".

1 апреля на тему об эсэсовских дивизиях: "Артиллерия: средние и тяжелые гаубицы, тяжелые длинноствольные орудия, все моторизовано. Дополнительно - многочисленные современные противотанковые пушки и зенитки. Дивизия располагает рядом средних бронемашин. Личный состав около 16000 человек".

Чем подробнее становились вопросы "Директора", тем большн он вынужден был выдавать все ещё работавшую на Западе сеть своих информаторов, а именно это и было целью гестапо. Там имели все основания полагать, что советская шпионская организация во Франции, Бельгии и Голландии разрушена, но ещё оставалась коминтерновская сеть и подполье французской компартии, которых также подключили к сбору информации для русских.

Гораздо более важной целью была советская шпионская сеть под руководством Александра Радо в Швейцарии. После разрома группы Шульце-Бойзена/Харнака на неё возложили ответственность за обеспечение Москвы информацией с самых высоких уровней руководства германского вермахта. Радо давно отбросил всякие попытки получить собственных агентов в германском руководстве и занимался только перехватом информации по каналам швейцарской армейской спецслужбы, у которой оказались замечательные связи в ставке фюрера. *

(* Главой I-го разведывательного сектора швейцарской спецслужбы, который отвечал за Германию, был капитан Макс Вайбель. Закончив Высшее военное училище командного состава, он поддерживал дружеские отношения со многими его выпускниками. Во время Второй мировой войны они охотно снабжали его информацией, которая затем суммировалась и передавалась разведслужбам союзников, с которыми Швейцария, постоянно опасавшаяся германского вторжения, старалась сохранить хорошие отношения. Сеть информаторов Радо имела доступ к разведывательной информации через эти каналы. Прим. авт.)

Для выявления последних оставшихся источников информации (сеть Коминтерна, французские коммунисты и группа Радо) из Парижа приезжает представитель гестапо, разительно отличавшийся от педанта-бюрократа Райзера.

Криминальрат Хайнц Паннвиц родился в Берлине в 1911 году, принадлежал к христианской общине "Искателей пути", и даже став гауптштурмфюрером СС, оставался членом Конфессиональной церкви. Карьеру он начал в берлинской уголовной полиции, где руководил подразделением, занимавшимся кражами со взломом, а затем перешел в гестапо. Служил референтом по безопасности отделения гестапо в Праге. Летом 1942 года руководил расследованием обстоятельств покушения на Гейдриха.

В это время Паннвиц постепенно приходит к убеждению, что только жестокими преследованиями участников Сопротивления ничего не добьешься. В августе того же года он изложил свои взгляды Мюллеру-гестапо, настаивая, что РСХА должен "отказаться от простого преследования шпионских группировок Сопротивления, и действовать заодно с ними". Паннвиц привел следующие доводы: цель - избежать бессмысленного кровопролития; если группа полностью уничтожена, на её место придут сотни других, а именно это следует предотвратить.

На Мюллера, похоже, все это особого впечатления не произвело, но когда Райзер проявил нерасторопность в выявлении новых агентурных групп на Западе, Мюллера вспомнил про Хайнца Паннвица и заявил:

- Делайте то, что предлагали мне в прошлом году, разыгрывайте любые ставки, иначе с нашими рутинерами нам никогда не выбраться из этой каши.

Хайнц Паннвиц начал игру. Его целью стало заставить "Директора" выдать последних оставшихся на Западе агентов. Одну победу "Специальный отряд" записал на свой счет ещё под руководством Гиринга - через "Отто" (псевдоним Треппера) удалось убедить советский Разведцентр сообщить местонахождение одного из подпольных передатчиков французских коммунистов, который гестаповцы немедленно захватили.

Паннвиц продолжил начинание Гиринга. Однажды передатчик "Кента" вышел из строя. Его легко мог починить любой специалист "Специального отряда". Однако гестапо попросило "Директора" обеспечить надежного радиотехника из французской компартии. Москва сразу порекомендовала для этой цели товарища Жожо, который собирал для своей партии коротковолновые передатчики. Жожо арестовали, а его показания выдали совершенно новую цепочку информаторов, которые вскоре оказались в лапах гестапо.

С такой информацией и оборудованием Паннвиц получил возможность начать новую игру, которая на этот раз была направлена против "Красной тройки" Радо. Летом 1943 года "Специальный отряд" направил к Радо в Женеву своего представителя, франко-германского писателя Ива Рамо. Его настоящая фамилия была Цвейг, и гестапо крепко держало его на крючке из-за еврейского происхождения. Рамо выдал себя за члена "Красной капеллы", сослался на общих знакомых в Париже и попросил обеспечить его некой информацией.

Но гестапо недооценило противника. Резидент притворился, что не понимает, о чем идет речь: "Должно быть мсье Рамо ошибся адресом". У такого опытного конспиратора, как Радо, подозрение вызвало отсутствие уведомления из Москвы об этом визите.

С тем же успехом Паннвиц подсылал курьера к его главному радисту, Александру Футу. "Кент" разработал следующий план: послать агента под видом курьера, чтобы получить у Фута деньги, регулярно выделяемые французскому коммунистическому подполью. Агент встретился с Футом, но оказался слишком болтлив и вызвал у того подозрения. Правда, "Кент" смог убедить Москву, что курьера схватили немцы и подменили своим агентом. "Две недели спустя, вспоминает Фут, - Центр подтвердил правоту моих подозрений, что курьер оказался немецким агентом".

Больше повезло Паннвицу в другой шахматной партии, в результате которой целая шпионская организация работала на гестапо, ничего об этом не подозревая.

В 1940 году литовский функционер Коминтерна Вольдемар Озолс по указанию советского атташе в Виши создал небольшую шпионскую сеть. Однако "Директор" посчитал её работу неудовлетворительной. Ее единственной заслугой оказалось обеспечение связи с другими агентурными группами. Когда в 1942 году гестапо арестовало двух её информаторов, "Директор" решил слить остатки группы Озолса с "Красной капеллой". Летом 1943 года "Кент" получил приказ использовать людей Озолса для получения сведений о работе его организации.

Паннвиц через "Кента" немедленно отправил людей Озолса на связь с другими коммунистическими группами, которые таким образом оказались под контролем гестапо. Самой важной из них была группа Сопротивления "Митридат" под руководством французского капитана Поля Лежандра. "Кент" убедил его перебраться в Париж и начать работать на Москву в качестве "агента 305". Вплоть до отступления немцев из Франции осенью 1944 года ни Лежандр, ни Озолс не знали, что "Москвой" на самом деле было гестапо.

С помощью двух этих групп Паннвиц мог держать под наблюдением немало организаций французского подполья. Капитан Карл фон Ведель из службы безопасности связи говорит, что сеть Лежандра - Озолса "служила ценным указателем слабых мест в нашей собственной системе безопасности, а в некоторых случаях помогала сохранить доверие Москвы. Таким образом мы преуспели в глубоком проникновении в организации французской коммунистической партии и ещё больше узнали, в какой информации заинтересована Москва".

Тем не менее "Специальному отряду" становилось все труднее сохранять доверие Москвы. "Директор" постоянно требовал подробных сообщений о германском вермахте, а главнокомандующий со все большим нежеланием делился секретной информацией.

Антипатия фельдмаршала фон Рундштедта к операции спецслужб гестапо достигла своего пика к 31 мая 1943 года, когда "Айфель I" получил следующее сообщение: "Отто. Прикажите "Производителю" узнать, готовятся ли оккупационные войска к применению отравляющих газов. Завозят ли они отравляющие вещества в чистом виде (без разбавления и фальсификации)? Несомненно, что все тайные поставки и перевозки хорошо замаскированы. Имеются ли запасы бомб с ОВ, если да, то какие, в каких количествах и какого калибра? Какие типы отравляющих веществ они содержат и каково их действие? Проводились ли эксперименты по определению эффективности различных ОВ? Известно ли что-либо о новом типе веществ под названием "веселящий газ"? Те же вопросы относятся к Гастрономии (кодовое название Франции). Сообщите всю информацию о газах и ОВ, как можно скорее. N 38. Директор".

"Специальный отряд" проинформировал управление абвера во Франции, а те запросили нужные сведения в штабе Рундштедта, но офицер разведывательной службы главнокомандующего группой армий "Запад" заявил, что об ответе не может быть и речи.

21 июня 1943 года управление абвера сообщило в Берлин: "Позиция главнокомандующего группой армий "Запад" такова, поскольку Москва в последнее время ставит такие точные вопросы по военной тематике, продолжение "радиоигры" возможно только в случае адекватного на них ответа. Иначе московский Центр заподозрит обман. Однако он считает невозможным предоставить необходимые сведения для ответа на запросы Москвы, в которых постоянно запрашиваются номера батальонов и дивизий, число офицеров и т. д... Главнокомандующий группы армий "Запад" придерживается мнения, что существующее на западе военное положение не способствует заинтересованности в дальнейшем проведении операций с Москвой".

Амплетцер не собирался позволить военным так легко отнять у него любимую игрушку. Он дал понять абверу и главнокомандующему, что по мнению РСХА "для получения исчерпывающих сведений обо всей организации следует иметь необходимое количество материалов для продолжения радиоигры". Вслед за этим последовало совершенно недвусмысленное заявление главнокомандующего группой армий "Запад" о том, что он не видит в продолжении радиоигры никакой необходимости.

25 июня управление абвера во Франции положило конец этой переписке: "Получение дезинформационных материалов от главнокомандующего группой армий "Запад" столкнулось со значительными трудностями, поскольку главнокомандующий придерживается мнения, что противник в Москве уже заподозрил обман... Главнокомандующий не может обеспечивать необходимой информацией для ответов Москве также по чисто военным причинам".

На самом деле Паннвиц давно уже терялся в догадках, смогла ли Москва разгадать радиоигру подставной "Красной капеллы. Райзер подтверждает, что даже в РСХА пришли к выводу об окончании операции, поскольку организации "Красной капеллы" во Франции и Бельгии давно ушли в историю. Операция по внедрению агентов во французское подполье ещё продолжалась, но радиоигра "Красной капеллы" постепенно сошла на нет.

Никто так явно не дал понять, что игра окончена, как сам "Большой шеф". 13 сентября 1943 года он попросил своего охранника, криминальоберсекретаря Берга, отвезти его в аптеку поблизости от вокзала Сен-Лазар в Париже, чтобы купить лекарства. Берг остался в машине и со скукой наблюдал, как Треппер вошел в аптеку. Но он и не подозревал о существовании второго выхода. Леопольд Треппер пересек улицу позади аптеки и исчез. Гестапо многие месяцы активно вело поиски, но безрезультатно.

Беглец даже прислал Паннвицу пару издевательских писем, но до самого конца войны его так и не нашли. Его побег положил конец истории "Красной капеллы". Еще через несколько месяцев сбежал Винтеринк, и даже Ефремову удалось избежать смерти и добраться до Южной Америки.

Только "Кент" и Райхман испили горькую чашу до дна.

Игра закончилась.

Глава восьмая.

"Красная капелла": факты и домыслы.

Агентурная сеть "Большого шефа" была разгромлена, её агенты арестованы и осуждены, их подпольные связи обрублены. Осталась только легенда, миф о том, что "Красная капелла" была самым успешным предприятием советской разведывательной службы, оказавшим решающее влияние на ход войны.

Друзья и враги "Красной капеллы" приняли в создании этого мифа равное участие в соответствии со своими взглядами на роль этой уникальной шпионской сети. Одну сторону представляли союзники и мученики антифашистского движения, другую - противники и сокрушители могущественной агентурной организации. Несмотря на полярность взглядов на идеологию и политику, все они сходятся в одном: "Красная капелла" являлась уникальной, невероятно успешной и самой выдающейся организацией в истории разведки.

Воспоминания охотников и их жертв рисуют картину величайшей агентурной сети с поистине неограниченными возможностями. Даже столь критически настроенный историк, как Дэвид Даллин, утверждает: "Рассмотрение этого аппарата в исторической перспективе ... дает картину уникальную и удивительную... Никогда прежде шпионаж не играл в военное время столь значительной роли, как в 1941-1944 годах для Советского Союза".

В каких областях "Красная капелла" могла оказывать решающее влияние? Очевидно, во всех - битвы, сражения, наступательные операции, а возможно и ход войны в целом. Еще в 1969 американский "Паблишер уикли" утверждал: "Красная капелла" представляла собой агентурную сеть, которая настолько эффективно работала в самом сердце германского Генерального штаба, что немецкие планы Сталинградской операции оказались у русских даже раньше, чем попали к немецким фронтовым командирам."

Жиль Перро замечает: "Только подумайте об этом! В период между 1940 и 1942 годами, вплоть до Сталинградской битвы, сотни шифровок сообщали московскому Центру основные направления наступления противника и его самые уязвимые места; вся экономика Германии и её оборонный потенциал представлял собой открытую книгу; советский Генеральный штаб мог планировать свои операции с учетом наступательных планов противника".

В подтвержение своей теории о ключевой роли "Красной капеллы" в истории войны бывшие члены организации сообщали множество подробностей. В своем выступлении в 1946 году в берлинском театре "Хеббель" Гюнтер Вайзенборн сказал: "Самое время нашей стране узнать о том, что произошло. Наш народ должен знать, кто предал огню антисоветскую выставку в Люстгартене, кто решительно вмешался в борьбу за повышение безопасности конвоев к северу от Норвегии, кто действовал в Сталинграде... кто положил начало тысячам и тысячам операций, как внутри рейха, так и на фронте".

Один из соратников Шульце-Бойзена Вилли Вебер был ещё точнее. "С самого начала русской кампании 1941 года Шульце-Бойзен информировал "Директора" о германских целях в районах Ленинграда, Смоленска, Орши, Брянска, Харькова, Воронежа и т. д. Именно благодаря ему линия фронта в 1941 году стабилизировалась на рубеже: Ленинград-Ржев-Вязьма-Орел-Курск-Ростов-Сталино. Не будь "Красной капеллы", вполне возможно, что немецкий Генеральный штаб смог бы достичь целей, поставленных планом "Барбаросса".

Грета Кукхоф тоже подтверждает: "Первая конкретная информация о подготовке к войне поступила от Харро. Он даже назвал русские города, которые будут атакованы в первую очередь".

Для этих людей ни одна акция не была слишком масштабной, ни одно задание слишком щепетильным, чтобы не приписать их "Красной капелле". Они совершенно серьезно считали, что это стоило германскому вермахту сотен тысяч жизней. Вайзенборн говорил: "Так или иначе, но немцы все равно погибали. Нам приходилось выбирать между сотней тысяч жертв и двумя миллионами. Мы предпочли сотню тысяч".

Бывшие функционеры Третьего рейха также внесли свой вклад в создание образа "Красной капеллы" как зловещей и вездесущей организации. Их попытки оправдаться, тенденциозные воспоминания и примитивные высказывания о "мировой большевистской угрозе" наделяют их мертвых противников дьявольскими способностями. Все это находило отклик в душе простых немецких граждан, которые так или иначе стремились возложить вину за провал военных авантюр нацистского режима на счет предателей и оккультных сил.

Один из таких "посвященных" говорил: "Смертельная сеть "Красной капеллы" опутала всю Европу". Бывший обвинитель Манфред Редер заявил: "Это была битва германского солдата с невидимым противником, выступавшим под чужой личиной и пользовавшимся предательскими методами". Экс-капитан Гарри Пипе едва ли мог думать хоть об одном городе, находящемся в сфере нашего влияния, но вне пределов Германии, "в котором не действовала какая-нибудь группа "Красной капеллы". По его мнению на территории оккупированной Франции вермахт был буквально нашпигован вражескими агентами: "Многие старшие офицеры оказались скомпрометированы Максимовичами и были сурово наказаны. Вот такая была картина!"

Придав таким образом "Красной капелле" вселенский масштаб, её бывшие преследователи неизбежно утверждаются во мнении, что она продолжает действовать даже после окончания войны. В 1951 году Редер заявлял, что "члены "Красной капеллы" занимают влиятельные позиции практически в каждом крупном городе на севере Германии вплоть до Штутгарта". Даже осмотрительный экс-комиссар Генрих Райзер заявлял: "Во время Второй мировой войны "Красная капелла" представляла собой гораздо более могущественную организацию, чем мы думали - и она до сих пор действует! "Красная капелла" никогда не переставала существовать".

Такие высказывания, конечно, больше говорят о политических пристрастиях их авторов, чем о конкретных фактах, и не имеют никакого отношения к правде, которая состоит в том, что "Красная капелла" не сыграла решающего значения в исходе войны. Эта организация не внесла никакого вклада в исход хотя бы одного сражения на Восточном фронте и не помешала проведению ни одной кампании вермахта. Если бы Треппер, "Кент", Шульце-Бойзен и Харнак никогда не существовали, это бы никак не повлияло на ход Второй мировой войны.

Легенда о решающей роли "Красной капеллы" получила такое распространение из-за годами неиссякавшего потока сенсационных изданий, пытавшихся внушить, что судьбы целых народов целиком зависели от тайных интриг высокопрофессиональных агентов и шпионов. Значение шпионажа излишне переоценивалось. Люди всерьез верили, что информация спецслужб может существенно влиять на политику правительства и решения Генерального штаба.

На самом деле история Второй мировой войны приводит многочисленные примеры того, как разведданные вообще никак не влияли на ход развития событий. Это наводит на мысль, что правительства или Генеральный штаб принимают к сведению полученную от разведки информацию, только когда она соответствует их заранее составленным планам, а если данные им противоречат, их чаще всего игнорируют. Именно с такой постановкой вопроса столкнулся военный атташе Голландии в Берлине полковник Сас, который в 1939-40 годах тщетно предостерегал свое правительство насчет германского вторжения. Аналогичный результат получило "Исследовательское бюро" Геринга со своими прогнозами о вступлении в войну Британии на стороне Польши и разведка США с бесплодными предупреждениями о нападении японцев на Пирл Харбор.

"Красная капелла" предупреждала о германском вторжении в Россию, но Москва к ней не прислушалась. В. М. Бережков, в то время первый секретарь советского посольства в Берлине, вспоминает, что ещё весной 1941 года они "нашли средства и способы предупредить Советский Союз о надвигающейся опасности". В феврале советский военный атташе генерал-майор Тупиков, имевший прямой выход на агентурную сеть Шульце-Бойзена/Харнака, сообщал о трех немецких группировках, готовых к нападению на СССР в направлении Ленинграда, Москвы и Киева. В сообщении Тупикова говорилось: "По предварительным оценкам дата наступления приходится на 20 мая". 14 марта он передал заявление немецкого майора: "Мы поворачиваем на восток, против СССР. Мы отберем у СССР хлеб, уголь и нефть. Тогда мы станем непобедимыми". А через несколько дней Тупиков сообщил, что "германское вторжение следует ожидать в период "между 15 мая и 15 июня 1941 года".

Но эта информация не смогла убедить даже руководителя Разведупра генерала Голикова. 20 мая он представил на рассмотрение высшего командования свой отчет, в котором содержались и такие строки: "Слухи и документы, имеющие целью показать, что война против СССР неизбежно начнется этой весной, должны расцениваться, как сфабрикованные британскими, а, возможно, и германскими спецслужбами фальшивки". Аналогичные сообщения о сроках начала войны советского военно-морского атташе капитана первого ранга Воронцова также встретили в Москве далеко не лучший прием.

В отчаянии дипломаты и офицеры из советского посольства собрались в начале мая и ещё раз проверили всю информацию о подготовке Германии к войне. Вскоре после этого они отправили в Москву специальное сообщение с ещё одним предупреждением: подготовка Гитлера к войне завершена, война может начаться в любую минуту. На этот раз Разведупр впервые серьезно отнесся к информации из Берлина, но Сталин упрямо продолжал придерживаться мнения, что Гитлер войны не хочет, а только пытается шантажировать Россию. Даже сообщение разведывательной службы о выдвижении к нашим границам 120 немецких дивизий не произвело на него впечатления. В конце концов он располагал на границе 149 дивизиями. Начальник Генерального штаба Жуков напомнил ему, что немецкие дивизии вдвое сильнее русских, но Сталин резко возразил:

- Нельзя верить всему, что говорит разведка.

Подобные гибельные недоразумения могут служить примером трудностей, с которыми сталкивались советские агенты за рубежом в тщетных попытках убедить свое руководство в Кремле. Все это относилось и к "Красной капелле". Барьер недоверия между "Директором" в Москве и его агентами стал непреодолимым. Агенты "Красной капеллы" часто действовали по собственной инициативе, а сам "Директор" не всегда знал, чем занимаются его агенты. Многие факты доказывают, что советская разведка в корне отличалась от образа, созданного её западными почитателями.

Ко всему сказанному следует добавить ещё и практические трудности, с которыми сталкивается любая спецслужба, если её агенты работают во вражеском лагере. Советский Генеральный штаб не мог и не хотел считаться с возможностью, что его агенты оказались жертвой провокации со стороны противника или действовали с ним в сговоре. Все это в известных пределах способствовало укреплению недоверия к информации о намерениях противника, а донесения "Красной капеллы" могли оказывать только очень ограниченное влияние на решения руководства Красной Армии во время Великой Отечественной войны.

Нам, конечно же, неизвестно, в какой мере советский Генеральный штаб полагался на сообщения "Красной капеллы" в оценке постоянно меняющейся ситуации на фронте. В этом может помочь сравнительное рассмотрение действий немецкой стороны. Создание полномасштабной картины обстановки в лагере противника базировалось на информации из пяти источников: наземной фронтовой разведки, воздушной разведки, радиоперехвата, изучения вражеской и нейтральной прессы и донесений агентурной разведки. В порядке убывания надежности полученная от агентов информация стояла на последнем месте.

Бывший сотрудник абвера, капитан доктор Виллем Гроссе вспоминает: "Сообщения агентов никогда не служили основой для разработки военных операций. На принятие оперативных решений гораздо большее влияние оказывала общая стратегическая оценка ситуации, а не информация разведслужбы о намерениях противника, его силе, степени дезорганизации и моральном духе. С германской стороны донесения агентов учитывались только в той мере, насколько они соответствовали общей оценке сложившейся ситуации".

Даже, если предположить, что советский Генеральный штаб действительно придавал известное значение донесениям агентов, остается вопрос, насколько качественной была информация "Красной капеллы", чтобы служить основой для принятия военных решений. Подтверждением этому может служить тот факт, что создатели легенды о "Красной капелле" до сих пор избегали детального рассмотрения этого вопроса.

Даже не сведущим в военных вопросах людям остается только гадать, какую ценность для руководителей находившейся на востоке Советской Армии представляли сообщения "Кента" и Треппера о силе, вооружении и дислокации германских войск в глубоком тылу Западной Европы. Советский Генеральный штаб знал практически все о положении дел на западе, за исключением самого необходимого - сведений о планах, замыслах и целях германских военных. А причина была проста: информаторам Треппера так и не удалось внедрится в самое сердце немецкой военной машины. "Большой шеф" располагал хорошими связями с организацией Тодта и службой Заукеля, но германские военные штабы оставались ему недоступны.

У "Красной капеллы" существовал временный доступ только в так называемую военную администрацию, чисто административное ведомство при штабе главнокомандующего во Франции. В конце лета 1940 года старший советник военной администрации (фактически гражданский чиновник в военной форме) Ганс Куприан познакомился с эмигрантом Василием Максимовичем. Его секретарша влюбилась в Максимовича и познакомила его со своими друзьями. Таким образом тот получил доступ в Управление военной администрации, хотя и ненадолго, поскольку Управление по делам беженцев в конце 1940 года было расформировано.

Но что же тогда делать с "многочисленными старшими офицерами", которые, по словам Пипе, были подкуплены "Красной капеллой" и "жестоко наказаны"? Что можно сказать о генералах, которые, по мнению Жиля Перро, посвятили Максимовича в тайны своих антинацистских планов?

Все это мифы.

"Полковник" Куприан, описанный Перро, оказался просто скромным гражданским служащим в военной форме, который с апреля 1941 года руководил администрацией в далеком Бордо, а его "генерал фон Пфеффер", который сплотил вокруг себя "группу офицеров", оказался ещё одним чиновником, который некоторое время был прикреплен к начальнику военной администрации и действовал в качестве представителя по делам беженцев. Он покинул Францию ещё до начала русской кампании, другими словами, до начала активных действий "Красной капеллы".

Даже Редер очень низко оценил шпионскую деятельность информаторов Треппера в военной администрации, что видно по срокам, отмеренных им в приговорах: Куприан получил три года лишения свободы за нарушение воинской дисциплины, Анна-Маргарет Хоффман-Шольц - шесть лет каторги за измену по халатности, а три её подруги - шесть недель строгого ареста за разглашение своих номеров полевой почты.

Берлинская группа под руководством Харро Шульце-Бойзена была гораздо лучше информирована в военных вопросах. В период между 14 июня 1941 года и 30 августа 1942 года они послали в Москву 500 радиограмм, содержавших главным образом военную информацию, которая касалась производственной статистики Люфтваффе, диверсионных операциях абвера на Восточном фронте, подробностей о новых типах вооружения, политической ситуации на оккупированных территориях, положения с топливом в Германии и натянутых отношениях между ставкой фюрера и вермахтом.

Но то, что действительно хотел генерал-полковник Пересыпкин информацию о войсках, планы и даты начала операций, подробности совещаний в ставке фюрера - агенты Шульце-Бойзена чаще всего достать не могли. Информация этой группы редко поднималась выше уровня вспомогательных сведений.

Беглый просмотр списка информаторов сразу показывает сильные и слабые стороны разведывательной сети Шульце-Бойзена. Через полковника Гертса, инспектора по строительству Хеннигера он был хорошо информирован о стратегии Люфтваффе, кое-какие секреты абвера поступали к нему через лейтенанта Гольнова, а о работе службы безопасности связи - через капрала Хайльмана и фенвика Траксла, но ни у кого из информаторов не было доступа в оперативный штаб ОКВ, в Генеральный штаб армии или военно-морской штаб. Поэтому в Москву приходилось передавать только то, что удавалось узнать через третьи-четвертые руки.

Более того, если бы советское руководство строило свои решения исключительно на полученной из Берлина информации, дела на фронте могли только усложниться. Разведданные Шульце-Бойзена грешили неточностями, а в отдельных случаях оказывались и вовсе неверными. Это можно доказать, взглянув на следующие радиограммы "Красной капеллы" из Берлина.

22 сентября 1941 года берлинская агентура сообщала в Москву: "В начале августа ОКВ решил отвести войска на Восточном фронте на линию Рига-Одесса. В строительстве этого оборонительного рубежа участвует 900. 000 человек из организации Тодта." Факты же говорят о следующем: 12 августа 1941 года ОКВ издало "Приложение к директиве 34", которое ставит задачу немецким войскам: выдвинуться в район Москвы "до наступления зимы". Ни один человек в опьяненном победой ОКВ даже не думал в то время о строительстве оборонительных рубежей.

21 октября 1941 года советский Генеральный штаб получил из Берлина сообщение: "Приказ Гитлера предусматривает захват Ленинграда к 15 сентября". На самом деле 5 сентября фюрер решил, что Ленинград должен стать "второстепенным театром военных действий" и достаточно только блокады города. В середине сентября он остановил дальнейшее продвижение войск к городу, поскольку не хотел рисковать бронетехникой.

22 октября Берлин передавал "Директору" следующее: "Propaganda companies с бронетехникой находятся в Брянске и готовы войти в Москву. Операция планировалась на 14, а затем на 20 октября". Фактически же Гитлер отдал приказ группе армий "Центр" о захвате Москвы до наступления зимы только 14 октября, а немцы не смогли выйти на подступы к Москве раньше начала ноября. Но в любом случае там не могло быть никакого скопления бронетехники, поскольку propaganda companies ей не обладали.

Берлинская агентура была не лучше информирована и о других оперативных планах. В сообщениях Шульце-Бойзена есть упоминание о неком стратегическом плане германского генерального штаба, который состоял из трех частей: "План I-Урал, План II-Астрахань, План III-Кавказ". В архивах оперативного штаба ОКВ ни один из трех этих планов обнаружен не был, хотя в планах германского командования имелись чем-то сходные цели: Москва, Ленинград и Кавказ. Шульце-Бойзена особенно интересовал последний из них. 12 ноября 1941 года он доложил "Директору", что "План III с конечной целью Кавказ" вермахтом отложен и "снова вступит в силу весной 1942". В этом он тоже ошибался.

Очевидно, до Шульце-Бойзена дошла информация, что 3 ноября главнокомандующий группы армий "Юг" фельдмаршал фон Рундштедт попросил штаб армии приостановить кавказскую операцию - армия увязла в болотах и "снабжение войск стало явно недостаточным". Но его информатор не знал, что штаб армии отклонил это предложение. 13 ноября на совещании командующих в Орше начальник штаба армии генерал-полковник Гальдер сообщил "о скором наступлении холодов", которые позволят "быстро возобновить наступление".

Тем не менее Шульце-Бойзен сообщил о зоне концентрации войск для нового наступления немцев на Кавказ: "Лозовая-Балаклея-Чугуев-Белгород-Ахтырка-Красноград". Кавказское наступление действительно возобновилось летом 1942 года, однако немцы начали наступление фронтом, втрое превышающим тот, о котором говорил Шульце-Бойзен. Более того, летнее наступление немцев застало русских врасплох. Советское верховное командование ожидало немецкое нападение где угодно, но только не на южном направлении. Маршал Жуков подтвердил, что "развитие событий в мае-июне доказало ошибочность наших расчетов".

Совершенно не подтвердилось и представление о том, что советская победа под Сталинградом, а, следовательно, и поворот в ходе военных действий, явилась результатом работы "Красной капеллы".

Жиль Перро представляет это следующим образом: 12 ноября 1941 года Шульце-Бойзен сообщил в Москву о возобновлении немцами наступления на Кавказ весной 1942 года ("концентрация войск должна быть завершена к 1 мая"). Перро затем сообщает, что "в своей исторической радиограмме от 12 ноября" "Красная капелла" сообщила Красной Армии "где произойдет решающее сражение на далекой Волге - в Сталинграде... Треппер и его люди сделали возможной сталинградскую победу."

Очень трудно понять, почему сообщение о новом наступлении на Кавказе должно привести Советский Генеральный штаб к заключению, что решающее сражение произойдет под Сталинградом. В воспоминаниях Жукова говорится, что в то время русские ожидали сражения в районе Москвы с незначительным наступлением немцев на юге. На самом деле русское командование стало рассматривать возможности Сталинградской операции только ранней весной 1942 года, когда захлебнулось немецкое наступление, но к тому времени "Красная капелла" в Берлине уже прекратила свое существование.

Всякий, кто сегодня продолжает утверждать, что благодаря "Красной капелле" советское руководство заранее знало обо всех немецких планах, просто не понимает, о чем говорит. Удивительно, но высшее советское командование до самого поворота в ходе сражения под Сталинградом было очень плохо информировано о намерениях противника. Советская разведка существенно недооценивала силы танковых и моторизованных соединений, находившихся в распоряжении немецкого агрессора. Сталин предсказывал, что в 1941 году немецкое наступление на Москву не начнется ни при каких обстоятельствах. Все это говорило о серьезных просчетах с советской стороны.

Ничто так не подтверждает неэффективность "Красной капеллы", как судьба начальника штаба Юго-Западного фронта генерал-майора Тупикова. В сентябре 1941 года он стал одной из жертв величайшего окружения за всю Вторую мировую войну, известного как "киевский мешок". Он не смог вовремя разгадать намерений противника - ведь ни в одной радиограмме "Красной капеллы" не сообщалось, что 21 августа Гитлер внезапно приказал перенести на юго-запад центр тяжести германского удара, который до тех пор был нацелен на Москву. Так что Тупиков остался в неведении, что танковая армия Гудериана отделилась от основной группы войск и двинулась на Ромны, восточнее Киева, где должна была соединиться с наступавшей с юга танковой армией Клейста. Когда Тупиков понял, что произошло, было слишком поздно: советский юго-западный фронт уже угодил в окружение.

В более поздний период "Красная капелла" также ничего не сделала, чтобы предотвратить неверное понимание русскими военными замыслов Германии. В начале лета 1942 года советское командование ожидало основное наступление немцев в районе Москвы, но ничего подобного в планах германских военных не было. Советские войска были более-менее равномерно распределены вдоль всей линии фронта, как если бы в Москве никогда не слышали о немецких планах наступления в юго-западном направлении. Русские планировали контрнаступление в районе Орла, где немцы вообще не атаковали, и совершенно игнорировали Курск, откуда должно было начаться наступление на Кавказ. Испытывая недостаток информации о замыслах противника, 12 мая 1942 года русские начали наступление в районе Харькова, только подстегнув начало немецкой наступательной операции, планировавшейся на 18 мая. В результате разгрома войск на обширном участке советского фронта путь на Сталинград для немцев был открыт.

В свете просчетов и поражений русских вряд ли можно утверждать, что деятельность "Красной капеллы" стоила германскому вермахту сотен тысяч жизней. После войны даже Редер вынужден был признать (в одном скромном пассаже своей апологии "Ди Роте Капелле"), что "военная разведывательная информация, передаваемая по коротковолновым рациям Шульце-Бойзена и его друзей, была более скудной по сравнению с другими сведениями". А если предполагаемые жертвы гитлеровских войск выразить в цифрах, то предполагаемые сто тысяч сократятся до 36 участников двенадцати диверсионных групп абвера, выданных Гольновым, десять из которых попали в советские засады. Все остальное следует отнести на счет игры воображения.

Специалисты контрразведки вермахта всегда придерживались такого же мнения. Даже после войны полковник Йоахим Реледер, руководитель контрразведывательной службы абвера, а значит досконально знакомый с предметом, недоумевал, почему так серьезно относятся к "Красной капелле" и особенно к её берлинской группе. Он внимательно ознакомился с расшифрованными радиограммами и материалами следствия и лично допрашивал Шульце-Бойзена, и вот его мнение: "группа чертовых любителей!" Далее Реледер сообщает: "Их шпионская деятельность безнадежно отдавала дилетантством и не могла причинить сколь-нибудь серьезного военного ущерба".

А как же тогда расценивать их сообщения?

Йоахим Реледер утверждает: "Мы перехватывали их радиограммы. Насколько я помню, в них давалась слишком обрывочная разведывательная информация".

Раз уж с военной точки зрения "Красная капелла" не оказала заметного влияния на ход Второй мировой войны, её значение следует рассматривать в политическом и моральном плане. Согласно имеющимся сведениям можно утверждать, что её члены, как и многие другие европейцы, принадлежали к движению Сопротивления, направленному против тирании Третьего рейха, который раскинул свои щупальца по всему континенту. Конечно же, это главным образом относится к берлинской группе Шульце-Бойзена/Харнака.

Но и здесь факты следует отделить от домыслов. Бывшие участники "Красной капеллы" упрямо настаивают, что организация Шульце-Бойзена широко представляла различные слои немецкого Сопротивления. Согласно Вайзенборну, она включала в себя весь спектр "от консерваторов до коммунистов". Эрнст фон Саломон даже обнаружил в её составе "преуспевающих молодых людей, министерских служащих и офицеров СС". Яростный защитник казненного брата Фальк Харнак заявляет, что у "Красной капеллы" существовали прочные и обширные связи с группой "20 июля", а также с большинством иностранных держав".

Такие утверждения создают этой группе заведомо ложный политический образ. Ведь на самом деле она представляла собой конгломерат из молодых коммунистов, марксистов, левых пацифистов, представителей рабочего класса и интеллектуальной богемы с левыми убеждениями. Несмотря на свой сектантский оттенок, эта организация решилась на бескомпромиссную борьбу с диктатурой нацизма, но вряд ли её можно было считать представительницей немецкого нонкомформизма в Третьем рейхе.

В "Красной капелле" не было ни одного представителя рабочей социал-демократии или прусской аристократии, которые 20 июля 1944 года взбунтовались против курса нацистов, ведущего рейх к катастрофе. В ней не нашлось места ни единому представителю либеральной буржуазии, профессиональных военных или профсоюзных активистов, за исключением нескольких чиновников.

Защитники "Красной капеллы", пытавшиеся доказать наличие в её рядах широкого спектра представителей консервативных кругов, стараются не вспоминать про тех людей, за смерть которых она несет известную долю ответственности. Ведь причины гибели Гольнова, Гертса и им подобных вызывают только осуждение. Искусственное включение таких людей в её состав - это вопиющую попытку максимально расширить социальную базу организации и замаскировать её бесспорно коммунистический характер. В число её членов охотно включали алчных бюргеров, подобных Куммерову и Шелия - но только до тех пор, пока достоянием общественности не стали истинные мотивы их действий. *

(* Так, например, Куммерова и Шелия включает в число "Красной капеллы" Леман. Прим. авт.)

В интересах исторической правду следует провести четкую границу между ближайшим окружением Шульце-Бойзена и реальными участниками Сопротивления, посвятившими жизнь борьбе с нацизмом, но не имевшими желания заниматься шпионажем. Шульце-Бойзен стал для них идолом, потому они не знали о его причастности к советской разведслужбе. Им и в голову не приходило, что соратники могут хладнокровно принести их жизни в жертву. В глазах этих людей существовал только один долг, один кодекс чести: противостояние варварству, скрытому за националистическими лозунгами, и борьба за лучший мир, достойный человечества. В результате именно они стали подлинно трагическими персонажами этой истории.

Трудно представить что-либо более трагичное, чем последнее письмо Като Бонтье ван Беек из камеры смертников: "Мама, участие в этом деле особой славы не приносит... Самое печальное состоит в том, что я даже не знаю, за что должна умереть". Ее жизнь и смерть заслуживают особого уважения, поскольку до самого конца она не запятнала себя двойной моралью, которая привела Шульце-Бойзена и его друзей на службу иностранной державе.

Все остальные члены организации, конспираторы из окружения Шульце-Бойзена и Харнака, нисколько не скрывали, что бросают вызов условностям и традициям. И в самом деле, это было истинной основой их борьбы с гитлеризмом и буржуазным миром. До самой своей гибели они так и оставались агентами - любителями, действовавшими из своих политических убеждений, скорее старательными, чем эффективными шпионами. И своим политическим протестом доказали потомкам, что даже в эпоху соглашательства оставались люди, прислушивавшиеся только к голосу своей совести.

Тем не менее выбранное ими оружие - шпионаж в пользу иностранной державы - означает, что Шульце-Бойзен и его ближайшее окружение не могут быть причислены к рядам участников немецкого Сопротивления. Сам факт их работы на советскую разведку разверз перед ними непреодолимую пропасть, и для большинства немцев антифашист Шульце-Бойзен и его окружение остались просто предателями, тайными ставленниками страны, которая могла подавить в Германии демократические свободы с не меньшей эффективностью, чем в этом преуспел национал-социализм.

История немецкого движения Сопротивления содержит примеры оправданного предательства. Хотя, если рассматривать рейх Адольфа Гитлера, к нему понятие предательства в нормальном юридическом смысле этого слова просто неприменимо. Как говорит биограф Дитриха Бонхоффера Эберхард Бетге, в исключительных случаях истинный патриот просто обязан сделать то, что при других обстоятельствах остается уделом заурядного негодяя. Но такое предательство может и должно иметь чисто политические цели, которые следуют из оценки ситуации. Тогда его связь с противником и передача секретной информации направлена на побуждение того к действиям, создающим условия для свержения незаконного режима в собственной стране.

Только этим и ничем больше можно объяснить, почему в 1940 году полковник Ганс Остер трижды информировал западные державы о дате начала германского нападения. Он хотел подтолкнуть противника на ответные меры, чтобы таким образом в самом зародыше подавить военную авантюру Гитлера и создать условия для выступления против него военного руководства страны. Цель такого предательства, несомненно, является политической, поскольку никакого намерения усилить военный потенциал противника или содействовать его победе у Остера не было. Хотя в глазах других людей это было настоящим предательством, заслуживающим самого сурового наказания.

На примере Остера делались неоднократные попытки оправдать предательскую деятельность группы Шульце-Бойзена/Харнака. Но они лишь подчеркивали серьезное непонимание вопроса. Остер и его друзья из руководства германской армии вели опасную игру, ведь их целью было заручиться поддержкой противников Германии, чтобы свергнуть режим Адольфа Гитлера и заключить с союзниками компромиссный мир. А не имевшие подобной власти и влияния Шульце-Бойзен с соратниками просто стали винтиками в машине вражеского шпионажа, убеждая себя в том, что их страна может быть спасена от гитлеризма только в случае разгрома Германии Советским Союзом.

Демократические оппоненты нацизму могут рассматривать подобный вид сопротивления как печальное заблуждение, но деятельность группы Шульце-Бойзена/Харнака в пользу Советского Союза нанесла репутации немецкого движения Сопротивления больше вреда, чем пользы. Ни одна страна не может позволить своим политически сознательным гражданам становиться наемниками иностранной разведки.

ГЛОССАРИЙ.

Абшнит - территориальная и воинская единица (численностью 8-10 тыс. человек) в системе СС. Термин использо вался также в отношении местных подразделений СД.

Абвер - орган военной разведки и контрразведки. Центральный аппарат состоял из 5 главных отделов: "А-1" - раз ведка за границей; "А-2" диверсионная деятель ность; "А-3" - военная контрразведка и политический сыск в вооруженных силах, а также контрразведка за границей; "С" центральный отдел, занимался ад министративными вопросами, ведал центральным архи вом и картотекой.

АМ - коммунистическая организация в Германии конца 20-х гг., первостепенной задачей которой было проникно вение в полицию, армию и оппозиционные партии.

Аусланд СД - служба внешней разведки СД, IV управление

РСХА, занимавшееся сбором разведывательной ин формации за границей.

ББ (Betriebsberichterstattung) - "отдел донесений" в АМ.

Впоследствии стал самосто ятельной организацией.

Бригаденфюрер - звание в СС, приравнивается к генерал-майо ру.

ВЕБ - название разведки Коминтерна в Берлине в 20-х гг.

ВНФ - отдел ОКВ, отвечавший за сигнализацию, радио и связь.

Гестапо - тайная государственная полиция Третьего Рейха. IV отдел РСХА. Шефом гестапо являлся Генрих Мюллер.

Группенфюрер - звание в СС, приравнивается к генерал-лейте нанту.

ГУГБ - Главное Управление Государственной Безопасности, с 1934 года название советской тайной полиции.

Гауптштурмфюрер - ранг в СС, приравнивается к капитану.

Зипо - полиция безопасности, включавшая гестапо и крипо.

ИККИ - Исполнительный Комитет Коминтерна.

Инланд СД - отдел по внутренним делам в СД.

КПГ - коммунистическая партия Германии.

Кригсгерихтсрат - юридический советник Военного суда.

Криминальдиректор

Криминальрат

Криминальинспектор

Криминалькомиссар

Криминальоберсекретер

Криминальсекретер

Криминальоберассистент

Криминальассистент - Звания в немецкой службе безопасности и криминальной полиции, данные по старшинству. Офицеры до криминальрата (включительно) классифицируются как высшие чины, до криминалькомиссара (включительно) - как старшие, а до криминальсекретера - как младшие.

Ландгерихтсдиректор - чиновник окружного или районного суда.

Ландгерихтсрат - поверенный окружного суда.

М-аппарат (военный) - активная коммунистическая организация в Германии в 20-е гг.

МП-аппарат (военно-политический) - активная коммунистичес кая организация в Гер мании 20-х гг.

Н-аппарат (разведка) - коммунистическая организация 20-х гг.

НКВД - Народный Комиссариат Внутренних Дел СССР.

Оберфюрер - звание в СС, приравнивается к бригадному гене ралу.

Обергуппенфюрер - звание в СС, приравнивается к генералу.

Оберрегирунгсрат - звание на гражданской службе или в поли ции, приравниваемое к криминальрату или полковнику.

Оберрейхскригсанвальт - старший поверенный в имперской военной юстиции.

Оберштатсанвальт - прокурор гражданского суда.

Оберштурмбаннфюрер - звание в СС, приравнивается к подпол ковнику.

ОКХ - Верховное Командование Сухопутными войсками.

ОКВ - Верховное Главнокомандование Вооруженными Силами Гер мании.

ОМС - исполнительный орган Коминтерна.

ОО - Особый отдел советского ГПУ, занимавшийся разведкой и контрразведкой.

Орднунгсполицай (ОРПО) - единое название сил правопорядка

(полиции) в период Третьего рей ха.

ОТ (Организация Тодта) - полувоенная правительственная ор ганизация, созданная в 1933 году для разработки и строительства автомобильных и железных дорог, а также проектирование и сооружение оборонительных укреплений.

ОУН - Организация Украинских Националистов - эмигрантская антисоветская организациия.

Разведупр - название советской разведки в предвоенный период.

Регирунгспрезидент - старший окружной правительственный чи новник.

Регирунгсрат - правительственный советник. Самый младший чин в гражданской службе.

Рейхсфюрер - титул Гиммлера - руководителя СС.

Рейхскриминальдиректор - высшее звание в криминальной поли ции, которое имел шеф гестапо Ген рих Мюллер.

РКГ - Имперский военный трибунал. Высший военный суд в Гер мании.

РСХА - Главное управление имперской безопасности. Сформиро вано в 1939 году. Состояло из гестапо, крипо (крими нальной полиции) и СД.

СД - служба безопасности СС, сформированная в 1932 году.

Т-аппарат - коммунистическая террористическая организация в

Германии 20-х гг.

Унтерштурмфюрер - звание в СС, приравнивается к младшему лейтенанту.

Функ - радио.

Функабтайлюнг - радиоотдел ВНВ.

Функабвер - радиоперехват или служба безопасности связи.

ФФН - Ассоциация жертв нацистского режима - организация, образованная Восточном Берлине после войны.

Ц-аппарат (диверсионный) - коммунистическая организация в

Германии в 20-х гг., ведшая подрывную деятельность.

Ши - Шифриервезен - немецкий шифровальный отдел, входил в состав ВНВ.

Штандартенфюрер - звание в СС, приравнивается к званию пол ковника.

Штурмбаннфюрер - звание в СС, приравнивается к званию майо ра.

Шутцполицай - регулярные части муниципальной и окружной по лиции.