Эрнест Хемингуэй«Che Ti Dice La Patria?»[1]

Рано утром дорога через перевал была твердая, гладкая и еще не пыльная. Внизу были холмы, поросшие дубом и каштановыми деревьями, а еще ниже вдали – море. По другую сторону – снеговые горы.

Мы спускались с перевала по лесистой местности. Вдоль дороги лежали груды угля, а между деревьями виднелись шалаши угольщиков. Был воскресный день. Дорога то поднималась, то опускалась, но все время удалялась от перевала, шла через деревни и мелкие кустарники.

За деревнями раскинулись виноградники. Они уже потемнели, и лоза стала жесткой и грубой. Домики были белые, а на улицах люди, одетые по-праздничному, гоняли мяч. Вдоль домиков росли грушевые деревья, и их ветки на фоне белых стен были похожи на канделябры. На листьях были заметны следы опрыскивания, и на стенах еще виднелись пятна, отливавшие сине-зеленым металлическим блеском. Вокруг деревень были небольшие расчищенные участки, где рос виноград, а за ними – леса.

В деревне, в двадцати километрах от Специи, на площади собралась толпа. Какой-то молодой человек с чемоданом в руке подошел к нашему автомобилю и попросил довезти его до Специи.

– Только два места, и оба заняты, – сказал я.

У нас был старый двухместный форд.

– Я поеду на подножке.

– Вряд ли вам будет удобно.

– Ничего. Мне нужно в Специю.

– Возьмем его? – спросил я Гая.

– Он все равно увяжется, – ответил Гай.

Молодой человек протянул нам в окно сверток.

– Возьмите это к себе, – сказал он.

Двое мужчин привязали его чемодан поверх нашего сзади машины. Он попрощался с ними за руку, сказав, что для фашиста и человека, привыкшего к путешествиям, не существует неудобств, вскочил на левую подножку автомобиля, просунув правую руку в окно.

– Можно ехать, – сказал он.

Из толпы ему замахали. Он махнул в ответ свободной рукой.

– Что он сказал? – спросил меня Гай.

– Что мы можем ехать.

– Хорош, а? – заметил Гай.

Дорога шла вдоль реки. За рекой тянулись горы. Иней на траве таял на солнце. Холодный прозрачный воздух врывался через поднятый щит машины.

– Интересно, как он там себя чувствует?

Гай смотрел вперед. С левой стороны наш спутник закрывал от него дорогу. Молодой человек торчал на подножке машины, как фигура на носу корабля. Он поднял воротник пальто и нахлобучил шляпу. Нос его посинел от холода.

– Может быть, это ему скоро надоест. С той стороны у нас садится шина, – сказал Гай.

– Да он живо соскочит, если шина лопнет, – ответил я. – Он не захочет испачкать в пыли свой дорожный костюм.

– Ладно. Он мне не мешает, – сказал Гай. – Только здорово кренит машину на поворотах.

Леса кончились; река осталась позади; дорога пошла в гору; вода в радиаторе кипела; молодой человек со скучающим и недоверчивым видом смотрел на пар и ржавую воду; машина кряхтела. Гай нажал педаль первой скорости, толчок вперед, еще вперед, потом назад, опять вперед, и машина взяла подъем. Кряхтенье прекратилось, и в наступившей тишине слышно было только бульканье воды в радиаторе. Мы были на самой высокой точке над Специей и морем. Дорога стала спускаться короткими крутыми петлями. Наш попутчик свешивался на виражах, почти опрокидывая на себя перегруженную машину.

– Нельзя же запретить ему, – сказал я Гаю. – Ведь это инстинкт самосохранения.

– Великий итальянский инстинкт.

– Величайший итальянский инстинкт.

Крутыми поворотами, сквозь густую пыль, мы спускались к морю. Оливы посерели от пыли. Внизу раскинулась Специя. Перед городом дорога выровнялась. Наш попутчик просунул голову в окно.

– Мне здесь надо сойти.

– Стой, – сказал я Гаю.

Мы замедлили ход и остановились у края дороги. Молодой человек соскочил, подошел сзади к машине и отвязал чемодан.

– Ну, я останусь здесь. Теперь у вас не будет неприятностей из-за пассажира. Мой сверток.

Я протянул ему сверток. Он порылся в кармане.

– Сколько с меня?

– Ничего.

– Почему?

– Да так, – ответил я.

– Ну что же, благодарю.

Молодой человек не сказал: «благодарю вас», или «очень вам благодарен», или «тысяча благодарностей», – словом, все то, что полагалось раньше говорить в Италии человеку, который протягивал вам расписание поездов или объяснял, как пройти куда-нибудь. Он выбрал самое сухое «благодарю» и очень подозрительно посмотрел на нас, когда Гай тронул машину. Я помахал ему рукой. Он был слишком преисполнен собственного достоинства, чтобы ответить. Мы въехали в город.

– Этот молодой человек в Италии далеко пойдет, – сказал я Гаю.

– Конечно, – ответил Гай. – На двадцать километров он уже продвинулся.