"Погнали" - читать интересную книгу автора (Хелл Ричард)

16

Мы любили друг друга всю ночь. Я не знаю, как это передать: что-то хрупкое, крошечное, обстоятельное, и в то же время – огромное, сложное и бесконечное (до самого завтра – как принимаешь причастие). На рассвете мы оба вгоняем себе по дозе, чтобы немного расслабиться. Спим пару часов – вернее дремлем, обнявшись, в звенящей истоме, – и сны вплетаются в явь.

Новый день – это отдельный отрезок времени, вырванный из последовательности. Безумный, уютный и изумительно подходящий. Все интересно. Мы – как хорошие славные дети, которые ладят друг с другом и не обзываются. Мир – наша площадка для игр, и мы смеемся, и заботимся друг о друге.

Это один из тех вторых дней новой любви под знаком секса и наркотиков, когда вы еще не приелись друг другу, когда все для вас внове. Мы оба устали, но слишком возбуждены, чтобы спать. Вся защита снята, мы открыты и уязвимы, но это уже не имеет значения, потому что мы доверяем друг другу, не задумываясь ни о чем, и мир для нас – словно большая выставка, где все интересно и обворожительно.

Мы бродим по городу. Мы как будто попали в фильм, где время остановилось для всех, кроме нас, главных героев, и мы ходим среди застывших людей и не спеша их рассматриваем, с восхищением и любовью, и так даже лучше, что они нас не видят: можно заговорить с каждым, и кажется, что все тебя слушают с интересом, и все дружелюбны, и все нас любят, и мы все равны – живем в мгновении, растянувшемся в вечность. Мы ходим, как пьяные, словно во сне, только это не сон, а явь, и мы вовсе не спим, и мы смеемся, нам весело и немного страшно – словно мы забрались в закрытый на ночь магазин.

В Сан-Франциско как будто всегда весна. Здесь хорошо и уютно, прохладно, но солнечно, и все умыто росой. Искренний и открытый город, который потворствует всем твоим прихотям. Вовсе не удивительно, что он считается неофициальной столицей психоделии. Он похож на деревню из сказки, из волшебной страны Оз: ряды пряничных домиков, раскрашенных в радужные цвета, а между жителями, кажется, существует негласное соглашение, что они обещают относиться друг к другу с добротой и терпением. Волнообразный пейзаж, когда улицы и аллеи то поднимаются в гору, то резко спускаются вниз, и так, волнами, город спускается к самому морю, и на каждом шагу – славные маленькие магазинчики с новыми и старыми книжками и со всякими забавными, милыми штучками ручной работы, и кафешки с пирожными и кофе со взбитыми сливками, и китайские бары, и Гей-Таун, Город Развлечений, и все-все-все.

Нас потихонечку отпускает, и день проходит, а мы все бродим по городу, и терпение уже на исходе. Под спидом все тело работает на пределе, но потом начинаются боли – и вот они уже начались. Я готовлю еще по дозе, чтобы снять неприятные ощущения, но для Криссы это уже перебор. Ей плохо, ее тошнит. Выглядит она ужасно: лицо осунулось, веки припухли. Нам даже приходится остановиться, чтобы она проблевалась. Кристальная чистота восприятия замутилась. Весь день меня донимает одно видение, и дело тут не в наркотиках – я уверен. И это как раз и пугает. Каждый раз, когда я остаюсь на секунду один, каждый раз, когда я умолкаю, мне представляется рыжеволосая девушка. Наверное, она мне приснилась сегодня под утро. У нее бледная кожа – белая, как молоко, – и длинные рыжие локоны, и я смотрю на нее сверху вниз, потому что она лежит на спине, а я вроде как стою над ней. Лицо у нее спокойное и безмятежное, умное и невозможно красивое, как у пастушек с картин прерафаэлитов, и она очень юная, совсем девочка. Она похожа на Мэри Пикфорд. Она смотрит мне прямо в глаза, и она совсем голая, и такая красивая, но я не смотрю на ее тело, потому что смотрю на лицо – не могу оторваться. Но картинка накладывается на картинку, и хотя я смотрю на ее лицо, я вижу только влагалище – я знаю, что ее ноги призывно раздвинуты, – оно влажное, и блестящее, и тоже рыжее-рыжее, волосы там даже ярче, чем на голове. Она предлагает мне всю себя, в ее глазах – страстный призыв, и это так сексуально, что у меня кружится голова. Это так возбуждает… Она здесь – у меня перед глазами. Настойчивое видение, от которого не убежишь, не закроешься. Хочу быть с ней, хочу заняться с ней сексом – неудержимо. Один раз мне даже приходится уединиться в мужском сортире. Пытаюсь сдрочить, чтобы избавиться от напряжения, но под спидом это немыслимо, и поэтому я сдаюсь. Я смущен, растревожен, беспомощен. Мне очень не нравится, что именно сегодня, когда мы с Криссой снова соединились в любви и согласии, я одержим другой женщиной, пусть даже воображаемой. Как будто я ей изменяю, Криссе. Как будто я ее обманываю. Мне казалось, что теперь у нас не будет никаких тайн друг от друга, но я знаю, что не смогу ей рассказать про свое видение. Итак, между нами стоит кто-то третий, и мне от этого по-настоящему плохо. Как будто змея заползла в мирный сад.

Но даже в этом есть что-то прелестное и манящее. Я себя чувствую очень старым, но это не значит, что я люблю Криссу меньше. На самом деле, я люблю ее даже больше – глубже, проникновеннее. И ее, и себя: этот мир – сказочно сложный, и он отражается в нашем сознании, постоянно сдвигаясь, меняясь и предлагая нам тысячи новых возможностей, и мы идем с ней рука об руку, и доверяем друг другу, и стараемся выжить, и делаем все, что можем. И я думаю про ее соски, про ее веки, и сердце мое раскрывается, как цветок, и я привлекаю ее к себе и обнимаю, прильнув к ней всем телом.

В тот день мы живем вне времени, и я говорю Криссе, что я в полном отчаянии. Не знаю, как взяться за книгу. Полная безысходность. По сравнению с сегодняшним днем всякая мысль, всякая писанина кажется неуклюжей и неуместной.

Я размышляю вслух и говорю ей, что самое ценное и интересное – это когда понимаешь, что ничего не знаешь, что вот ты живешь себе и живешь, а потом вдруг случается что-то такое, и все, что ты знал, отступает на задний план, и остается лишь благоговейный восторг в чистом виде. Но как передать это переживание словами? Когда ты пытаешься это выразить, получается что-то ужасное. Переживание ценно само по себе. А слова – это то, что потом из него получается. Как роскошный автомобиль, который ты придумываешь для себя, а потом едешь, куда тебе нужно. А если мне надоест ехать, я могу остановиться в любой момент и пройтись пешком. Для меня нет ничего невозможного.

День подходит к концу. Смеркается. Мы возвращаемся в мотель. Мы – как только что вылупившиеся птенцы, мокрые, неоперившиеся, с хрупкими ломкими косточками. Мы возвращаемся в нашу постель, как в гнездо. Я закидываюсь спидом, и мы с Криссой раскуриваем косяк. Мы оба устали до смерти, но возбуждение не проходит, и мы льнем друг к другу под прохладными простынями, мы закрываем глаза, открываем глаза, образы и картины текут сквозь нас, пока мы погружаемся в мягкую безопасную темноту, где таится угроза. Каждое движение обречено. Я говорю это вслух:

– Каждое движение обречено.

Я даю себе волю не сомневаться в любви, и Крисса – тоже. Медленно, очень медленно – плавными, смазанными рывками, – мы засыпаем.