"Тени былого" - читать интересную книгу автора (Хейер Джорджетт)Глава 9 ЛЕОН И ЛЕОНИВначале следующей недели Давенант покинул Париж и отправился в Лион. И в тот же день Эйвон, призвав к себе maоtre d'hфtel[46] Уокера, сообщил ему, что завтра отбудет из Франции. Уокер не удивился, давно привыкнув к внезапности решений своего господина. Он был весьма сдержанным человеком с непроницаемым лицом. Он много лет служил у герцога, и тот, убедившись в его скрупулезной честности и преданности, поручил ему свой парижский дом. У его светлости был еще дом в Лондоне на Сент-Джеймской площади, оба дома он держал открытыми, с полным штатом прислуги, так что пост этот был очень важным. Обязанностью Уокера было держать парижский особняк в полном порядке и всегда готовым к приезду герцога или его брата. Из библиотеки Уокер направился на половину слуг, дабы сообщить Гастону, камердинеру, Мийкину, груму, и Леону, пажу, что они должны приготовиться к отъезду на следующее утро. Леона он обнаружил в комнате домоправительницы, где тот, примостившись на краешке стола, болтал ногами и жевал кусок пирога. Мадам Дюбуа в покойном кресле у огня скорбно следила за ним. Уокера она встретила кокетливой улыбкой, так как была недурна собой, но Леон, покосившись на чопорную фигуру в дверях, ограничился легким кивком и продолжал наслаждаться пирогом. – Eh, bien, m'sieur?[47] – Мадам разгладила юбки и вновь одарила maоtre d'hфtel сладкой улыбкой. – Нижайше прошу прощения, мадам, что обеспокоил вас. – Уокер отвесил поклон. – Но я ищу Леона. – Вот он я, Уокер! – Леон повернулся к нему. Лицо Уокера еле заметно скривилось. Единственный среди прислуги, Леон называл его просто по фамилии. – Минуту назад меня позвал его светлость и предупредил, что завтра уезжает в Лондон. Я пришел предупредить тебя, Леон, что ты должен быть готов сопровождать его. Мадам кивнула. – Да, и он пришел ко мне съесть пирожка на прощанье, le petit. – Она шумно вздохнула. – Да, у меня на сердце тяжело, что я теряю тебя, Леон, Но ты… ты радуешься, неблагодарный! – Я ведь никогда не бывал в Англии, понимаете? —извинился Леон. – И так взволнован. – Ah, c'est cela![48] Так взволнован, что забудешь толстую старую мадам Дюбуа. – Нет! Клянусь, что нет! Уокер, не хотите пирога мадам? Уокер выпрямился во весь рост. – Нет, благодарю. – Уверяю, мадам, ничего подобного. – Уокер отвесил ей поклон и удалился. – Ну просто верблюд! – заметил паж. И повторил то же герцогу на следующий день, когда они катили в карете по дороге на Кале. – Верблюд? – засмеялся герцог. – Но почему? – Ну-у… – Леон наморщил лоб. – Я один раз видел верблюда. Очень давно. И помню, он шел задрав голову и с улыбкой на морде. Ну совсем Уокер. Он был полон такого достоинства, монсеньор. Понимаете? – Вполне. – Герцог зевнул и откинулся в угол на подушки. – Вы думаете, мне понравится Англия, монсеньор? – вскоре спросил Леон. – Будем уповать, что понравится, дитя. – И вы… вы думаете, что на корабле мне станет плохо? – Надеюсь, что нет. Когда утром там появился Леон, он пришел в ужас, что его господин всю ночь провел на ногах, и прямо высказал свои чувства по этому поводу. Герцог подергал его за кудрявую прядь и, уже позавтракав, спустился в каюту, где и проспал до самого Дувра. Там он проснулся и с надлежащей томной небрежностью сошел на берег в сопровождении Леона. Гастон высадился одним из первых, и к тому времени, когда герцог вошел в гостиницу на набережной, хозяин был весь к услугам его светлости. В отдельной комнате их ждал на столе второй завтрак. Леон оглядел кушанья с заметным неодобрением и немалым удивлением. На одном конце стола красовался большой кусок английского ростбифа в соседстве с ветчиной и тремя каплунами. Другой конец занимала жирная утка, пудинги и всякое печенье. Между всем этим стоял графин с бургундским и кувшин пенящегося зля. – Ну-с, мой Леон? Леон обернулся. В комнату вошел герцог и, остановившись у него за спиной, изящно обмахивался веером. Леон сурово посмотрел на веер, и, прочитав осуждение в его глазах, его светлость улыбнулся. – Веер не снискал твоего одобрения, дитя? – Он мне совсем не нравится, монсеньор. – Ты ввергаешь меня в уныние. А что ты думаешь о нашей английской еде? Леон покачал головой. – Ужасная, монсеньор! Она… она barbare![49] Герцог засмеялся и сел за стол. Леон тотчас подошел к нему, намереваясь встать за его стулом. – Дитя, заметь, что стол накрыт на два прибора. Садись. – Он развернул свою салфетку и взял нож и вилку для разрезания жаркого. – Не попробуешь ли утку? Леон робко сел. – Да, пожалуйста, монсеньор. Герцог положил кусок на его тарелку, и он принялся за еду – стеснительно, но изящно, как увидел Эйвон. – Значит… значит, это Дувр, – вскоре сказал Леон вежливо-светским тоном. – Ты прав, дитя, – ответил герцог. – Это Дувр. Так ты изволишь его одобрить? – Да, монсеньор. Как-то странно видеть, что все вокруг английское, но мне нравится. Хотя, конечно, не понравилось бы, не будь здесь вас. Эйвон налил себе в рюмку бургундского. – Боюсь, ты льстец, – сказал он укоризненно, Леон улыбнулся. – Нет, монсеньор. А вы заметили хозяина? – Я хорошо его знаю. И что же? – Он такой маленький, такой толстый, с таким красным-красным носом! Когда он вам кланялся, я подумал, что он вот-вот лопнет! Так забавно! – Его глаза заискрились смехом. – Гнусная мысль, дитя мое. Видимо, чувство юмора у тебя довольно черное. Леон радостно хихикнул. – А знаете, монсеньор, – сказал он, борясь с неподатливым суставом. – Я в первый раз увидел море только вчера! Оно просто чудесное, только сначала оно у меня внутри все взбалтывало. Вот так! – Он изобразил рукой волнистое движение. – Мой дорогой Леон! Право, это не тема для обсуждения за едой. Ты вызываешь у меня дурноту. – Вот и оно вызвало у меня дурноту, монсеньор. Но меня не стошнило. Я очень крепко сжал губы… Эйвон взял веер и звонко щелкнул Леона по пальцам. – И продолжай их сжимать, дитя, прошу тебя! Леон потер руку, глядя на герцога с обиженным удивлением. – Да, монсеньор, но… – И не возражай. – Да, монсеньор. Я и не хотел возражать, я только… – Мой милый Леон, ты уже возражаешь. Ты меня утомляешь. – Я просто хотел объяснить, монсеньор, – с достоинством ответил Леон. – В таком случае, пожалуйста, воздержись. Сосредоточь свои силы на утке. – Да, монсеньор. – Примерно три минуты Леон ел молча, но потом опять посмотрел на герцога. – А когда мы начнем ехать в Лондон, монсеньор? – Какое оригинальное выражение! – заметил герцог. – Ехать мы начнем примерно через час. – Значит, когда я кончу мой dйjeuner[50], мне можно будет пойти погулять? – Я крайне огорчен, что вынужден отказать тебе в моем разрешении. Я хочу поговорить с тобой. – Поговорить со мной? – повторил Леон. – Безумие, по-твоему? Я должен сказать тебе нечто важное… Ну, что еще? Леон разглядывал кровяную колбасу, и на лице у него было написано отвращение. – Монсеньор, это… – брезгливо ткнул он пальцем. – Этого люди не едят! Фу! – С ней что-нибудь не так? – осведомился герцог. – Все не так! – категорично заявил Леон. – Сначала корабль сделал так, что меня затошнило, а теперь меня снова тошнит от… Вот от этого! Монсеньор, не ешьте этого, не то ва… – Прошу, не описывай мои предполагаемые симптомы вдобавок к своим, дитя. О, бесспорно, тебя подвергли мучениям, но постарайся забыть! Съешь что-нибудь сладкое. Леон выбрал пирожное и откусил кусочек. – Вы всегда едите в Англии такое, монсеньор? – спросил он, указывая на ростбиф и пудинги. – Всегда, дитя мое. – Мне кажется, будет лучше, если мы тут не станем задерживаться, – заявил Леон. – Я уже сыт. – Ну, так иди сюда. – Его светлость уже перешел к камину и сел на дубовую скамью. Леон послушно сел рядом с ним. – Да, монсеньор? Эйвон поигрывал веером, у его рта залегли мрачные складки, он хмурился, и Леон ломал себе голову над тем, почему его господин вдруг рассердился на него. Внезапно Эйвон взял руку Леона и сжал ее прохладными сильными пальцами. – Дитя мое, мне приходится положить конец маленькой комедии, которую мы с тобой разыгрывали. – Он помолчал, наблюдая, как большие глаза становятся все испуганнее. – Я очень привязан к Леону, дитя мое, но ему пора превратиться в Леони. Маленькая рука в его пальцах задрожала. – Мон… сеньор! Леони замерла, глядя ему в глаза с выражением раненого зверька. Свободной рукой Эйвон потрепал ее по побелевшей щеке. – Такого большого значения это все-таки не имеет, дитя мое, – сказал он ласково. – Вы… вы не отошлете меня? – Нет. Ведь я – Я… я смогу остаться вашим пажом? – Пажом – нет, дитя мое. Я очень сожалею, но это невозможно. Окостенение оставило тоненькую фигурку. С громким рыданием Леони уткнулась в обшлаг его рукава. – Пожалуйста! Ну, пожалуйста! – Дитя, сядь прямо! Я не желаю, чтобы мой кафтан был испорчен. Ты ведь не дослушал. – И не буду, не буду! – донесся приглушенный голос. – Позвольте мне остаться Леоном! Пожалуйста, пусть я буду Леоном! Его светлость приподнял ее голову. – Ты будешь не моим пажом, а моей опекаемой, моей дочерью. Неужели это так ужасно? – Я не хочу быть девушкой! Пожалуйста, монсеньор, пожалуйста! – Леони соскользнула со скамьи на пол и встала на колени, сжимая его руку. – Скажите «да», монсеньор, скажите «да»! – Нет, моя малютка. Утри слезы и выслушай меня. Только не говори, что потеряла носовой платок! Леони вытащила платок из кармана и вытерла глаза. – Я не х-хочу быть девушкой! – Вздор, дорогая моя. Быть моей воспитанницей куда приятнее, чем быть моим пажом. – Нет! – Ты забываешься, – сурово произнес герцог. – Я не терплю возражений. Леони подавила новое рыдание. – П-прошу… прошу прощения, монсеньор. – Отлично. Едва мы приедем в Лондон, я отвезу тебя к моей сестре… нет, помолчи!.. леди Фанни Марлинг. Видишь ли, дитя, ты не можешь жить со мной, пока я не подыщу даму, которая… э… будет играть роль дуэньи. – Не хочу! Не хочу! – Ты сделаешь то, что я скажу, мое доброе дитя. Моя сестра оденет тебя в соответствии с твоим новым положением, научит тебя быть… девушкой. Ты научишься всему этому… – Нет, никогда, никогда! – …потому что я так велю. А затем, когда ты будешь готова, ты вернешься ко мне, и я представлю тебя высшему обществу. Леони подергала герцога за руку. – Я не поеду к вашей сестре! Я останусь просто Леоном. Вы не можете, монсеньор, заставить меня сделать по-вашему. Я не хочу! Его светлость взглянул на нее с некоторым раздражением. – Будь ты по-прежнему моим пажом, я бы знал, что с тобой делать! – Да! Да! Побейте меня, если хотите, и позвольте мне остаться вашим пажом! Ну, пожалуйста, монсеньор. – К несчастью, это невозможно. Вспомни, дитя мое, что ты принадлежишь мне и должна делать то, что я говорю. Леони тут же скорчилась у лавки и разрыдалась, не выпуская его руки. Эйвон позволил ей плакать минуты три, а тогда отнял руку. – В таком случае ты будешь неукоснительно меня слушаться. Так? Наступило долгое молчание. Леони безнадежно всматривалась в карие холодные глаза. Губы у нее задрожали, по щеке сползла большая слеза. – Да, монсеньор, – прошептала она и опустила кудрявую голову. Эйвон нагнулся, обвил рукой тоненькую фигурку и привлек ее к себе. – Такое разумное дитя! – сказал он шутливым тоном. – Ты научишься быть девушкой, чтобы порадовать меня, Леони. Она прильнула к нему, пряди ее волос защекотали ему подбородок. – А это… это обрадует вас, монсеньор? – Больше всего на свете, дитя. –Ну, тогда… я попытаюсь, – пробормотала Леони с надрывающим сердце вздохом. – Вы ос-оставите м-меня у в-вадгей сестры н-не-надолго? – Только пока не найду тебе компаньонку. А тогда ты отправишься с ней в мое поместье и научишься делать реверансы, кокетничать веером, сюсюкать, хлопаться в обморок… – Я… ни за что! – Надеюсь, – сказал его светлость с легкой улыбкой. – Мое милое дитя, нет никаких причин так страдать! – Я был Леоном столько… столько времени, И''мне будет очень трудно. – Я тоже так думаю, – сказал Эйвон и забрал у нее смятый платок. – Но ты постараешься научиться всему, чему тебя будут учить, чтобы я мог гордиться своей воспитанницей. – Гордиться, монсеньор?.. Мной? – Это вполне возможно, дитя. – Мне бы этого хотелось! – объявила Леони почти весело. – Я буду очень хорошей. Тонкие губы герцога дрогнули. – Чтобы стать достойной меня? Жаль, что Хью этого не слышит. – А он… он знает? – Выяснилось, дитя мое, что он всегда это знал, Разреши мне заметить, что тебе следует встать с колен. Вот так. А теперь сядь. Леони вновь села на скамью и испустила горестный вздох. – Я должна буду носить юбки, и не говорить скверные слова, и все время проводить с какой-то женщиной. Это очень тяжело, монсеньор. Я не люблю женщин и хочу быть с вами. – А я гадаю, что скажет о тебе Фанни? – заметил его светлость. – Моя сестра – женщина до кончика ногтей, Леони. – Она похожа на вас? – спросила Леони. – Как мне следует это понять? – осведомился герцог. – Она не похожа на меня, дитя. У нее золотые волосы и голубые глаза. Прошу прощения. – Я сказала: ба! – Ты как будто пристрастна к этому восклицанию. Благовоспитанной барышне оно совсем не к лицу. Ты будешь слушаться леди Фанни и не будешь ей дерзить и презирать ее из-за ее золотых волос. – Конечно, не буду, – ответила Леони. – Она же ваша сестра, монсеньор. А я ей понравлюсь, как по-вашему? – Она тревожно поглядела на него. – А почему бы и нет? – небрежно ответил герцог. По лицу Леони скользнула улыбка. – О… я не знаю, монсеньор. – Она будет добра к тебе ради меня. – Благодарю вас, – кротко произнесла Леони, опустив глаза. Эйвон ничего не ответил, она посмотрела на него из-под ресниц, и на щеке заиграла ямочка. Тут Эйвон потрепал ее по кудрям, словно она все еще оставалась мальчиком. – В тебе есть освежающая непосредственность, – сказал он. – Фанни попытается уподобить тебя образцовым благовоспитанным девицам. Этого, мне кажется, я не хотел бы. – Нет, монсеньор. Я останусь сама собой. – Она поцеловала ему руку, и губы у нее задрожали. Она справилась с ними и улыбнулась сквозь слезы. – Вы забрали у меня платок, монсеньор. |
||
|